- ответил он, и его глаза прищурились в улыбке. Она улеглась на бок, с нежностью глядя на него. Потом заснула. Когда она проснулась, солнце уже встало. Низкие берега реки убегали вдаль к туманным горизонтам -- плодородная земля, разделенная на бесчисленные квадраты рисовых полей, где зелеными волнами колыхались зимние всходы. Вдалеке поднимались окутанные облаками горы. Прямо впереди высилась Мраморная пагода. Под ней на якоре стоял клипер Струана "Китайское Облако". ---------------------------------------------------------------------------- Книга вторая Глава 1 Четыре дня спустя "Китайское Облако" тайно бросил якорь в заливе Дипуотер Бэй у южной оконечности Гонконга. Было утро -- холодное, с низко нависшими плотными облаками, которые придавали морю серо-стальной цвет. Струан стоял у ромбовидных окон в капитанской каюте и смотрел на остров. Дуга залива была образована голыми скалами, почти отвесно уходящими в море; их вершины окутывали облака. В центре этой дуги желтел небольшой пятачок песчаного пляжа, за которым земля опять круто взбегала к облакам, суровая и покинутая. Воздух был наполнен криками чаек. Волны лениво плескались о борт. Корабельный колокол пробил шесть склянок. -- Да? -- отозвался Струан, услышав стук в дверь. -- Катер вернулся, -- устало сообщил ему капитан Орлов, широкоплечий горбун едва пяти футов роста, с мощными руками и огромной головой. На руке у него болтался боевой цеп. С того момента, как серебро погрузили на корабль, он носил его днем и ночью, не снимая даже когда ложился спать. -- Клянусь бородой Одина, наш груз хуже "черной смерти". -- Опять какие-нибудь беспорядки? -- Беспорядки, говорите? Только не на моем корабле, клянусь головой матери Иисуса Христа! -- Крошечный уродец весело хмыкнул, и глаза его зло сверкнули: -- По крайней мере, когда я не сплю, а, Зеленые Глаза? Струан повстречался с Орловом много лет назад в Глазго, где тот бесцельно шатался по докам. Горбун был норвежцем, потерпевшим кораблекрушение в опасных водах у Оркнейских островов. С тех пор он никак не мог найти себе корабль: хотя для моряков национальность значения не имела, ни один владелец не хотел доверять свое судно человеку, который никому и никогда не говорил "сэр" или "мистер" и соглашался служить только капитаном -- не меньше. -- Лучше меня нет никого в целом мире, -- орал Орлов, и его рябое крючконосое лицо тряслось от ярости. -- Я отслужил свое на реях -- довольно, больше я туда не встану! Проверьте меня, и я вам докажу, клянусь кровью Тора! Струан проверил, как Орлов знает море и ветер, испытал его силу и мужество и не нашел у него ни одного недостатка. Орлов говорил на английском, французском, русском, финском и норвежском языках, обладал блестящим умом и поразительной памятью. И хотя внешне он напоминал злого гоблина и при необходимости мог убивать так же безжалостно, как акула, он был честен и совершенно неподкупен. Для начала Струан дал ему небольшой корабль, потом корабль побольше. Потом клипер. В прошлом году он сделал его капитаном "Китайского Облака", окончательно убедившись в том, что все, что говорил о себе Орлов, -- правда от первого до последнего слова. Струан налил еще чаю, горячего, сладкого, с каплей рома, придавшего ему особый вкус и аромат. -- Как только мистер Робб и Кулум поднимутся на борт, берите курс на гавань Гонконга. -- Чем скорее, тем лучше, а? -- Где Вольфганг? -- В своей каюге. Он вам нужен? -- Нет И проследите, чтобы нас не беспокоили. Направляясь к двери, Орлов раздраженно повел плечами и передернулся под промокшей одеждой. -- Чем скорее мы избавимся от этой заразы в трюме, тем лучше. Самый жуткий груз, который мне когда-либо доводилось перевозить. Струан не ответил. Он был измучен до предела, но голову сохранял ясную и всякую минуту был начеку. Почти дома, сказал он себе. Еще несколько часов, и ты будешь в безопасности в гавани. Благодари Господа за королевский флот. Встав на якорь рядом с одним из фрегатов, ты сможешь отдохнуть. Капитанская каюта была просторной и отличалась роскошью отделки. Но сейчас она была вся завалена мушкетами, тесаками, боевыми цепами, мечами и абордажными саблями. Он разоружил всю команду, прежде чем перегрузил серебро на клипер. Теперь только он и капитан Орлов носили оружие Струан постоянно ощущал то чудовищное напряжение, в котором пребывали все на корабле. Серебро заразило алчностью душу каждого члена команды. Да, подумал он, эти слитки никого не оставят равнодушными. Даже Робба. Даже Кулума. Может быть, даже Орлова. По дороге от Мраморной пагоды А Гип впала в беспамятство и вскоре скончалась. Струан хотел похоронить ее в море, но Мэй-мэй обратилась к нему с просьбой: -- А Гип была преданной рабыней, -- сказала она. -- Плохой будет йосс не вернуть ее родителям и не похоронить по китайскому обычаю, о, абсолютно очень плохой и ужасный, Тай-Пэн. Струан изменил курс и отправился в Макао. Там с помощью Маусса он купил для А Гип красивый гроб и передал его родителям девушки. Он дал им также десять тэйлов на похороны. Ее родители были танка. Они поблагодарили его и стали уговаривать взять вместо А Гип ее младшую сестру А Сам, веселую, круглолицую девочку пятнадцати лет, которая тоже говорила на "пиджин" и имела перевязанные ноги -- для танка вещь крайне необычная. Мэй-мэй знала А Сам и раньше, девушка ей нравилась, поэтому Струан согласился. Родители запросили за А Сам триста серебряных тэйлов. Струан был готов заплатить без разговоров, но Мэй-мэй сказала, что как госпожа она сильно потеряет лицо, если будет заплачена первая же названная сумма. Она принялась усердно торговаться с ними и в конце концов сбила цену до ста шестнадцати тэйлов. Струан не споря выполнил все формальности, связанные с покупкой девушки, потому что этого требовал обычай. Но затем, когда сделка состоялась и он, по китайскому закону, стал владельцем рабыни, он разорвал документ на глазах у А Сам и сказал ей, что она не рабыня, а только прислужница. А Сам ничего не поняла. Струан знал, что потом она спросит у Мэй-мэй, почему он порвал такую важную бумагу, и Мэй-мэй ответит, что некоторые обычаи варваров действительно странные и смысл их понять невозможно. А Сам согласно кивнет головой, и ее страх перед ним увеличится. Все то время, пока "Китайское Облако" стоял в Макао, Струан продержал команду на борту. Исключение было сделано только для Вольфганга Маусса. Шотландец опасался, что слухи о серебре разнесутся по городу, и, хотя обычно он доверял своим людям, он не мог полагаться на них сейчас, когда такое огромное богатство лежало буквально под рукой и словно ждало, чтобы его взяли. Он ожидал пиратского нападения как извне, так и изнутри. В Макао на борту едва не вспыхнул бунт, и впервые ему и его офицерам пришлось прибегнуть к плети, рассыпая удары без разбора направо и налево. После этого Струан распорядился выставить часовых на полубаке и встать на якоре в мелкой гавани подальше от берега. Всем сампанам было запрещено подходить к "Китайскому Облаку" ближе, чем на сто ярдов. Он выслал Кьюдахи, первого помощника, с катером на Гонконг впереди себя, чтобы тот привез Робба и Кулума на тайное свидание в Дипуотер Бэй, строго предупредив не говорить им ни слова о серебре. Он знал, что этим увеличивает грозящую ему опасность, но понимал также и то, что должен пойти на этот риск. Благополучно погрузив серебро на "Ки тайское Облако", он смог спокойно поразмышлять о Дзин-куа, а также о "Благородном Доме", Роббе и Кулуме и решил, что делать дальше. Он понимал, что пришло время окончательно определить будущее лицо компании. С Роббом и Кулумом или без них. Любой ценой. Струан оставил Мэй-мэй в Макао, в доме, который подарил ей. Перед тем, как уехать, он и Мэй-мэй навестили Чен Шеня. Дункан, их трехлетний сын, встречая родителей, опустился на колени для поклона, но Струан поднял малыша и сказал, чтобы тот никогда и ни перед кем не смел больше этого делать. Дункан пролепетал: "Да, Тай-Пэн", и крепко прижался к нему и к ма гери. За крошкой Кейт ухаживали с той же любовью и заботой, что и за Дунканом, и Чен Шень хлопотал вокруг них, как старая курица. Принесли еду и чай, и тогда Чен Шень попросил позволения Струана пригласить Кай-сун, которая хотела поклониться Тай-Пэну. Кай-сун минуло тридцать шесть. Она появилась в великолепном темно-красном с золотом платье с нефритовыми и серебряными заколками в черных волосах. Струану показалось, что семнадцати лет, прошедших со времени их последней встречи, словно не было. Ее лицо было белым и чистым, как алебастр, а глаза остались такими же бездонными, как и в дни юности. Но по щекам катились слезы, и она прошептала что-то на кантонском наречии, а Мэй-мэй радостно перевела: -- Старшая сестра так опечалена, что твоя Тай-тай стала мертвая, Тай-Пэн. Старшая сестра говорит, всегда, когда ты хочешь, чтобы дети были здесь, они будут как ее дети. И она благодарит тебя за то, что ты так добр к ней и к ее сыну. -- Скажи ей, что она выглядит очень хорошо, и поблагодари ее. Мэй-мэй перевела, потом немного поплакала вместе с Кай-сун, и они почувствовали себя счастливыми. Кай-сун низко поклонилась еще раз и ушла. Чен Шень отвел Струана в сторону. -- Слышать твоя, может, холосый йосс есть, Тай-Пэн. -- Все его необъятное лицо сложилось в одну большую улыбку. -- Может. -- Холосый йосс есть тоза -- моя покупать люди стлоить Гонконг оц-цень дешевый! -- Чен-Шень ухватился руками за огромный живот и громко захохотал. -- Хейа, Тай-Пэн! Децтвенный рабыня есть. Твоя хотеть? Я твоя покупать, хейа? Дешевый-дешевый. -- Ай-йа, девственница! Лишние заботы зачем, свои заботы много есть и так! Струан и Мэй-мэй забрали детей и вернулись к ней домой. Мэй-мэй проиграла ему в трик-трак больше, чем стоил этот ее дом, некогда подаренный ей Струаном. Она официально и с большой церемонией передала ему купчую и тут же протянула колоду карт. -- На квит, Тай-Пэн, в долги. Он вытащил валета, и она завыла и стала рвать на себе волосы. -- О горе, горе, горе! Ах, я паршивая собака, старая ни на что не годная подстилка! Я зачем открывала свой грязный рот? С мученическим видом она зажмурилась, вытащила карту, съежилась от страха и чуть-чуть приоткрыла глаза. Это была дама. Она вскрикнула от счастья и бросилась в его объятия. Они с Мэй-мэй договррились, что Струан очень быстро вернется с Гонконга или пришлет за ней "Китайское Облако". Затем он отплыл к Дипуотер Бэю. Дверь каюты открылась. -- Здравствуй, отец, -- сказал Кулум. -- Привет, Дирк, -- произнес вслед за ним Робб. -- Добро пожаловать. Добрались без приключений? -- Да, все нормально. -- Робб тяжело опустился в кресло. Под глазами у него залегли черные тени. -- Ты выглядишь совсем обессилевшим, Робб. -- Так оно и есть. Я перепробовал все, что можно, все. -- Он стащил с себя тяжелый плащ, от которого валил пар. -- Никто не хочет открывать нам кредит. Мы погибли. О каких хороших новостях мог ты вообще писать, Дирк? -- Он пошарил в кармане своей куртки и вытащил оттуда письмо. -- Боюсь, из меня добрый вестник тоже не получится. Это пришло для тебя со вчерашней почтой. От отца. Вся радость Струана, вся его гордость за то, чего он сумел достичь, улетучились в один миг. Винифред, подумал он, это должно быть о ней. Он взял письмо в руки. Печать была не сломана. Струан узнал мелкий паучий почерк своего отца. -- Какие новости из дома? -- спросил он, стараясь, чтобы его голос не дрожал. -- Это все, что нам пришло, Дирк. Я не получил вообще ничего. Извини. Ну, а ты-то как? Что случилось с твоим лицом? Ты обжегся? Мне очень жаль, что я ничем не сумел помочь. Струан положил письмо на стол -- Ты купил землю? -- Нет. Распродажу отложили -- Робб старался не смотреть на письмо. -- Она состоится завтра, отец. Не хватило времени, чтобы обмерять все участки. Поэтому ее и перенесли. -- Кулум неловко покачнулся, когда корабль накренился, увлекаемый вперед наполнившимися парусами. Он оперся о стол. -- Хочешь, я сам вскрою письмо? -- Нет, спасибо. Вы видели Брока? -- "Белая Ведьма" прибыла с Вампоа два дня назад, -- сказал Робб. -- Сам я его не видел. Это правда, что у нас опять война? -- Да, -- ответил Струан. -- Флот по-прежнему на Гонконге? -- Да. Но когда Эликсен привез последние новости, он развернулся в боевое построение. К восточному и западному входам в пролив посланы корабли для патрулирования. Китайцы собираются напасть на Гонконг? -- Не будь смешным, Робби. Робб посмотрел в окно на море за кормой клипера. В лице Дирка появилось что-то новое, подумал он. -- Откуда здесь столько оружия, Дирк? Что-нибудь не так? -- Чем занимался Лонгстафф все это время, Кулум? -- спросил Струан. -- Не знаю, -- ответил юноша. -- Я видел его лишь однажды, когда понадобилось его согласие, чтобы перенести распродажу. -- И я тоже с ним не встречался, Дирк. После той статьи про нас в газете мне вообще стало трудно с кем-либо встречаться. Особенно с Лонгстаффом -- В самом деле? Что же случилось? -- Я увиделся с ним на следующий день. Он сказал: "Чес с-слово, это что, правда?", и когда я ответил ему: "Да", он взял понюшку табаку, пробормотал: "Жаль. Ну что же, я очень занят, Робб. Всего хорошего", и выпил еще один стакан портвейна. -- Ты ожидал чего-то другого? -- Не знаю, Дирк. Наверное, я ждал сочувствия. Или какой-нибудь помощи. -- Лонгстафф не уволил Кулума. Это говорит в его пользу. -- Он вызвал меня обратно только потому, что на тот момент у него под рукой не оказалось никого, кто мог бы этим заняться, -- заметил Кулум. За последние две недели он начал прибавлять в весе, и его болезненная бледность уже не так бросалась в глаза. -- По-моему, он испытывает удовольствие от того, что мы потерпели крах. То есть, -- быстро добавил он, -- я-то, конечно, не в счет. Я хочу сказать, что "Благородный Дом" потерпел крах. -- Если это не "мы", значит это какая-то другая компания, Кулум. -- Да, я знаю, отец. Я имел в виду, что .. ну, по-моему, ты всегда был для Лонгстаффа особенным человеком. Он, как китаец, низко кланялся твоим знаниям и опыту, потому что ты был богат. Но если отбросить богатство, у тебя нет ни знатности, ни воспитания. А без этого ты не можешь быть для него равным. А если ты ему не ровня, значит и знания твои не имеют никакой ценности. Абсолютно никакой. Мне кажется, все это весьма печально. -- Где ты узнал о китайском обычае низко кланяться? -- Подожди, пока увидишь Гонконг. -- Что это значит, парень? -- Мы будем на месте через несколько часов. Ты сможешь увидеть все своими глазами. -- Голос Кулума зазвенел: -- Пожалуйста, отец, вскрой письмо! -- Это известие подождет. Винифред умирала, когда ты уезжал. Ты ждешь чуда? -- Я надеюсь на него, да. Я молил о нем Господа. -- Пойдемте вниз, -- пригласил их Струан. Аккуратные ряды серебряных слитков таинственно посверкивали в полумраке трюма, отражая свет покачивающегося фонаря. Воздух здесь был сперт и насыщен сладковатым дурманящим запахом сырого опиума. Кругом кишели тараканы. -- Эго невозможно,-- прошептал Робб, касаясь серебра рукой. -- Я и не знал, что в каком-то одном месте на земле может оказаться столько серебра, -- произнес Кулум, потрясенный увиденным не меньше своего дяди. -- Оно все здесь, можешь не сомневаться, -- сказал Струан. Робб дрожащей рукой взял один слиток, чтобы увериться, что это не сон. -- Невероятно. Струан рассказал им, как он подучил это серебро. Он передал им все, что говорил Дзин-куа, не упомянув лишь о печати, четырех половинках монеты, о пяти лаках, которые предстояло вложить в землю на Гонконге, о пяти лаках, которые нельзя было трогать, а также об одном лаке для Гордона Чена. Он описал им морское сражение с Броком. Но ни словом не обмолвился о Мэй-мэй. -- Ах он проклятый пират! -- негодовал Кулум. -- Лонгстафф прикажет повесить Брока и Горта, когда услышит об этом. -- С какой стати? -- поинтересовался Струан.-- Брок виноват в этом не больше меня. Он просто случайно столкнулся со мной в темноте. -- Но это не ложь. Ты можешь доказать, что он... -- Я не могу и не стану ничего доказывать. Брок сделал попытку, она не удалась, вот и все. Это дело касается только его и меня, и никого больше. -- Мне это не нравится, -- угрюмо сказал Кулум. -- Закон предписывает по-иному смотреть на преднамеренное пиратство. -- Все счеты будут сведены. Когда я сам решу, что время пришло. -- Господи, помоги нам, мы спасены, -- чуть слышно пробормотал Робб, голос его дрожал. -- Теперь мы без помех осуществим все наши международные финансовые планы. Мы станем самой богатой компанией на Востоке. Благослови тебя Бог, Дирк. Ты совершил невозможное. -- Теперь наше будущее обеспечено, восторженно думал Робб. Теперь денег хватит, чтобы удовлетворить самые экстравагантные вкусы Сары. Тетерь я могу немедленно отправляться домой. Может быть, Дирк еще передумает и никогда не уедет отсюда, никогда не будет жить в Англии, забудет про парламент. Все наши тревоги позади. Теперь я смогу купить замок и зажить в мире и спокойствии, как какой-нибудь лорд. Сыновья женятся, дочери выйдут замуж, я смогу обеспечить им безбедное существование, и еще детям их детей останется. Родди сможет закончить университет. Он станет банкиром и никогда не узнает, что такое Восток. -- Благослови тебя Бог, Дирк! Кулум тоже пребывал в экстазе. Это не просто деньги, кричал ему мозг, это власть! Возможность покупать оружие, покупать голоса, чтобы диктовать свою волю парламенту. Здесь, передо мной, решение всех проблем чартистов и чартистского движения. Как Тай-Пэн я смогу использовать власть этого богатства -- а потом и еще большего богатства -- для достижения благородной цели. Благодарю тебя, Боже, истово молился он, что Ты не оставил нас в трудный час, в час испытаний. Теперь Кулум по-другому смотрел на отца. За последние недели он много размышлял над словами Струана о богатстве власти, о их назначении и о том, что они дают человеку. Постоянно общаясь с Глессингом, прикоснувшись к той огромной власти, которой обладал на Востоке Лонгстафф, ловя сочувственные улыбки или наблюдая открытую радость по поводу гибели "Благородного Дома", он понял: человек без титула или богатства -- сам по себе -- беззащитен в этом мире. Струан почувствовал алчность, овладевшую Роббом и Кулумом. Да, сказал он себе. Но будь честен. Деньги, такие деньги способны совратить любого. Посмотри на себя. Ты убил восемь, десять человек, чтобы сохранить их. И убил бы еще сотню. Посмотри, что они заставляют тебя делать с собственным сыном и собственным братом. -- Есть одна вещь, и я хочу, чтобы вы ее очень хорошо усвоили, -- заговорил он. -- Эти деньги даны мне в долг. Под мое слово. Я отвечаю за них перед Дзин-куа. Я. Не "Благородный Дом". -- Я не понимаю тебя, Дирк, -- поднял голову Робб. -- Что ты сказал, отец? Струан достал Библию. -- Сначала поклянитесь на Священном Писании, что все, что я скажу, останется нашей тайной, тайной трех человек. -- Неужели нужно клясться? -- удивленно произнес Робб. -- Разумеется, я и так никогда ничего не скажу. -- Так ты клянешься, Робб? -- Конечно. Он и Кулум поклялись, коснувшись рукой Библии. Струан положил книгу на серебряные слитки. -- Эти деньги будут использованы для спасения "Благородного Дома" только при том условии, что если кто-либо из вас станет Тай-Пэном, он согласится: во-первых, целиком посвятить нашу компанию поддержке Гонконга и торговли с Китаем; во-вторых, навсегда сделать Гонконг тем местом, где будет располагаться главная контора компании; в-третьих, принять на себя выполнение всех обещаний, данных мною Дзин-куа, и держать мое слово перед ним и его наследниками; в-четвертых, взять с преемника, которого он выберет Тай-Пэном себе на смену, клятву, что тот будет делать то же самое; и в-последних, -- Струан показал рукой на Библию, -- обещайте сейчас, что сколько бы лет ни просуществовал наш торговый дом, только христианин, наш родич, сможет стать его Тай-Пэном. Поклянитесь в этом на Священном Писании, так же как вы заставите поклясться на Священном Писании своего преемника в соблюдении этих условий, прежде чем передадите ему власть. Наступило молчание. Затем Робб. хорошо зная своего брата, спросил: -- Нам известны все условия, которые поставил Дзин-куа? -- Нет. -- Каковы же остальные? -- Я назову их после того, как вы поклянетесь. Можете доверять мне или не доверять, дело ваше. -- Получается не очень-то честно. -- То, что это серебро здесь, не очень-то честно, Робб. Я не могу рисковать. Это не детская игра. И в данный момент я не думаю о вас как о своих родственниках. Ставка делается на столетие. На два столетия вперед. -- В неверном свете раскачивающегося фонаря глаза Струана горели зеленым огнем. -- Отныне для "Благородного Дома" время будет идти по-китайски. С вами или без вас обоих. Воздух в трюме сгустился почти ощутимо. Робб почувствовал, как взмокли его спина и плечи. Кулум ошеломленно смотрел на своего отца. -- Что для тебя означают слова "целиком посвятить компанию поддержке Гонконга"? -- Развивать и охранять его, сделать остров постоянной базой для всех торговых операций. А торговля имеет целью открыть Китай для остального мира. Весь Китай. Он должен войти в семью народов. -- Это невозможно, -- покачал головой Робб. -- Невозможно! -- Что ж, может быть. Но именно этому "Благородный Дом" посвятит все свои усилия. -- Ты хочешь сказать, поможет Китаю стать мировой державой? -- спросил Кулум. -- Именно. -- Это опасно! -- вскричал Робб. -- Это сумасшествие! На земле и без того хватает забот, чтобы помогать еще и бесчисленным толпам язычников! Они же поглотят нас, как болотная трясина. Всех нас. Всю Европу! -- Сейчас каждый четвертый человек на земле -- китаец, Робб. Нам выпала редкая возможность помочь им. Обучить нашим обычаям. Британским обычаям. Дать им закон, порядок, справедливость. Христианство. Ибо рано или поздно настанет день, когда они ринутся из своих пределов -- сами по себе. Я говорю, что мы должны направить их по нашему пути. -- Это невозможно. Их не переделать. Никогда. Такая попытка заранее обречена на неудачу. -- Таковы условия. Через пять месяцев ты -- Тай-Пэн. В свое время Кулум придет тебе на смену -- если окажется достоин. -- Господи на небесах! -- взорвался Робб. -- Так вот к чему ты стремился все эти годы? -- Да. -- Я всегда знал, что у тебя есть какая-то непонятная мечта, Дирк. Но это... это уже слишком. Не берусь судить, чудовищно это или удивительно. Мне просто не дано тебя понять. -- Может быть, -- ответил Струан, и в голосе его зазвучал металл. -- Но это условие твоего выживания, Робби, твоего и твоей семьи, и залог их будущего. Ты станешь Тай-Пэном через пять месяцев. И будешь им по крайней мере один год. -- Я уже заметил тебе однажды, что, по-моему, это еще одно неразумное решение, -- горячо заговорил Робб, и лицо его исказилось. -- У меня нет ни твоих знаний, ни твоей хитрости, чтобы вертеть Лонгстаффом или удерживать "Благородный Дом" на первом месте во всей этой кутерьме с войнами, перемириями, новыми войнами. Или справляться с китайцами. -- Знаю. Я знаю, на какой риск иду. Но Гонконг теперь наш. Эта война закончится так же быстро, как и предыдущая. -- Струан махнул рукой в сторону серебра. -- Вот это -- скала, которая не скоро рассыплется по песчинкам. Отныне все будет решать торговля. А торговать ты умеешь. -- Нет, тут дело не только в торговле. Есть еще корабли, которыми нужно управлять, пираты, с которыми нужно драться. Брок, которого нужно держать в узде, и тысячи других проблем. -- За пять месяцев мы сумеем решить основные. Со всеми остальными ты справишься. -- Справлюсь ли? -- Справишься. Потому что благодаря этим деньгам, мы теперь стоим более трех миллионов. Уезжая, я заберу с собой один. И двадцать процентов прибыли пожизненно. Ты сделаешь то же самое. -- Он взглянул на Кулума. -- К концу твоего срока мы будем стоить десять миллионов, потому что я смогу защитить вас и "Благородный Дом" из парламента и сделаю компанию баснословно богатой. Нам больше не нужно будет полагаться на сэра Чарльза Кросса, Дональда Макдональда. Макфи, Смита, Росса и всех, кого мы поддерживаем, чтобы они отстаивали наши интересы. Я буду делать это сам. И я буду постоянно приезжать на Гонконг, так что тебе не о чем беспокоиться -- Мне нужно лишь достаточно денег, чтобы спокойно засыпать ночью и мирно просыпаться утром, -- сказал Робб. -- В Шотландии. Не на Востоке. Я не хочу умереть здесь. Я уезжаю со следующим кораблем. -- Год и пять месяцев, о которых я прошу, это не много. -- Это требование, Дирк, а не просьба. -- Я гебя ни к чему не принуждаю. Месяц назад, Робб, ты был готов принять пятьдесят тысяч и удалиться на покой. Прекрасно. Это предложение остается в силе. Если же ты хочешь получить то, что по праву принадлежит тебе, -- более миллиона фунтов, -- ты получишь их не позже, чем через два года. -- Струан повернулся к Кулуму: -- От тебя, парень, мне нужно два года твоей жизни, Если ты станешь Тай-Пэном -- еще три года. Всего -- пять лет. -- Если я не соглашусь на эти условия, тогда мне придется уехать? -- спросил Кулум, чувствуя, как у него заныло сердце и пересохло в горле. -- Нет. Ты по-прежнему останешься партнером, хотя и младшим. Но ты никогда не будешь Тай-Пэном. Никогда, Мне придется найти и подготовить кого-то другого. Год -- как раз тот срок, который справедливо попросить -- или, как он говорит, потребовать -- у Робба. Он уже одиннадцать лет в деле. -- Струан взял в руки слиток серебра. -- Тебе еще предстоит доказать, что ты достоин занять его место, Кулум, даже если ты сейчас согласишься. Ты будешь лишь предполагаемым преемником, не более того. Я не дам тебе жиреть на моем поте или поте Робба. Это закон клана и хороший закон жизни вообще. Каждый человек должен стоять на своих собственных ногах. Конечно, я буду помогать тебе всем, что в моих силах -- пока я жив, но ты сам должен показать, на что способен. Только настоящий мужчина имеет право стоять на самом верху. Лицо Кулума вспыхнуло. Робб в упор смотрел на Струана, ненавидя его. -- Тебе не нужен Тай-Пэн через пять месяцев. Тебе просто нужна нянька на год, не в этом ли все дело? -- Обещай мне остаться здесь на пять лет, и ты сможешь сам выбрать, кого захочешь. -- Значит, я могу прямо сейчас устранить Кулума в обмен на обещание отдать тебе еще пять лет? -- Да, -- не задумываясь ответил Струан. -- Я думаю, из мальчика вышел бы толк, но окончательное решение осталось бы за тобой. Да. -- Видишь, что власть делает с человеком, Кулум? -- сказал Робб натянутым голосом. -- Нынешний вариант "Благородного Дома" мертв без этих денег, -- сказал Струан безо всякой злобы. -- Я изложил вам свои условия. Решайте. -- Я понимаю, почему тебя ненавидят в этих морях, -- произнес Кулум. -- Понимаешь ли, дружок? -- Да. -- Ты никогда не знаешь этого, не узнаешь по-настоящему, пока не истекут твои пять лет. -- Значит, у меня нет выбора, отец. Либо пять лет, либо ничего? -- Либо ничего, либо все, Кулум. Если тебя устраивает быть в жизни вторым, отправляйся сейчас на палубу. Я хочу, чтобы ты понял одно: стать Тай-Пэном "Благородного Дома" означает, что ты должен приготовиться к тому, чтобы жить в одиночестве, быть ненавидимым многими, иметь некую цель, высокую и бессмертную, и без колебаний приносить в жертву любого, в ком ты не уверен. Поскольку ты мой сын, я сегодня предлагаю тебе, безо всякого испытания, возможность получить верховную власть в Азии. То есть власть делать почти все на свете. Я не предлагаю этого с легким сердцем. Я знаю, что это такое -- быть Тай-Пэном. Выбирай же, клянусь Богом! Кулум не мог оторвать взгляд от Библии. И от серебра. Я не хочу быть вторым, сказал он себе. Теперь я это знаю. Тот, кто остается вторым, никогда не сможет сделать ничего достойного. У меня впереди бесконечно много времени, чтобы поразмыслить об этих условиях, о Дзин-куа и китайцах и заняться решением мировых проблем. Возможно, мне даже не придется переживать, стану я Тай-Пэном или нет: может быть, Робб решит, что я не подхожу для этого. О Господи, сделай так, чтобы я оказался достойным, пусть я стану Тай-Пэном, чтобы обратить эту власть на пользу добру. Пусть она явится средством для достижения Твоей цели. Хартия должна победить. И это единственный путь. Его лоб покрылся капельками пота. Он взял Библию. -- Я клянусь господом Богом соблюдать эти условия. Если и когда я стану Тай-Пэном. Да поможет мне Бог. -- Его пальцы дрожали, когда он клал Библию на место. -- Робб? -- спросил Струан, не поднимая глаз. -- Пять лет как Тай-Пэн, и я могу отослать Кулума назад в Шотландию? Прямо сейчас? Смогу менять и переделывать все, что сочту нужным? -- Да, клянусь Господом. Неужели мне нужно повторять что-то дважды? Через пять месяцев ты будешь делать, что захочешь. Если согласишься на другие условия. Да. В трюме наступила глубокая тишина, нарушаемая лишь нескончаемой крысиной возней в темноте. -- Почему вы хотите от меня отделаться, дядя? -- спросил Кулум. -- Чтобы заставить страдать твоего отца. Ты последний в его роду. -- Верно, Робб. Так оно и есть. -- Но то, что вы говорите, ужасно! Чудовищно, -- воскликнул пораженный Кулум. -- Ведь мы же родственники. Родственники. -- Да, сказал Робб с мукой в голосе. -- Но сегодня у нас откровенный разговор Твой отец готов принести в жертву меня, тебя, моих детей, чтобы достичь своей цели. Почему мне не поступить точно так же? -- Может быть, ты так и поступишь, Робб, может быть, ты так и поступишь, -- произнес Струан, кивая головой. -- Ты знаешь, что я никогда не сделаю ничего, что причинит тебе боль. Господи милостивый, иже есть на небесах, что же с нами происходит? Мы всего лишь раздобыли денег, а нас вдруг обуяла алчность и Бог знает что еще. Прошу тебя, отпусти меня. Через пять месяцев. Прошу тебя, Дирк. -- Я должен уехать. Только в парламенте я смогу по-настоящему управлять Лонгегаффом и теми, кто придет ему на смену. -- как это будешь делать ты, когда покинешь Азию. Только там мы сможем осуществить наш план. Но Кулуму нужно многому научиться. Ты пробудешь Тай-Пэном год и уедешь -- Как можно обучить его за такой короткий срок? -- Через пять месяцев я увижу, может он быть Тай-Пэном или нет. Если нет, я сделаю другие распоряжения. -- Какие распоряжения? -- Смерть господня! Ты согласен, Робб, или ты отказываешься? Что это будет: один год или пять? Или ни одного? Крепчающий ветер еще больше накренил корабль, и Робб перенес вес тела с одной ноги на другую. Все его существо восставало против этой клятвы. Но он знал, что должен ее принести. Должен ради своей семьи. Он взял в руки Библию, книга показалась ему отлитой из свинца. -- Несмотря на то, что я ненавижу Восток и все, что он олицетворяет, я клянусь господом Богом соблюдать эти условия в полную меру своих сил и способностей. Да поможет мне Бог. -- Он протянул Библию Струану. -- Я думаю, ты пожалеешь, что заставил меня остаться и стать Тай-Пэном -- на один год. -- Может быть. Но об этом не пожалеет Гонконг. -- Струан открыл Библию и показал им четыре половинки монет, которые он воском прилепил изнутри к переплету. Он перечислил им все условия Дзин-куа, умолчав лишь об одном лаке для Гордона Чена. Это мое дело, сказал себе Струан и на секунду задумался, как отнесется Кулум к своему сводному брату -- и к Мэй-мэй, -- когда узнает о них. Робб знал о Мэй-мэй, хотя никогда и не видел ее. Интересно, спрашивал себя Струан, мои враги уже успели шепнуть Кулуму о Гордоне и Мэй-мэй?.. -- Я считаю, ты был прав, что заставил нас поклясться, -- сказал Робб. -- Одному Богу известно, какой дьявольский трюк кроется за этими монетами. Когда они вернулись в каюту, Струан подошел к столу и сломал печать на письме. Он прочел первые несколько строк и вскричал, задыхаясь от радости: -- Она жива! Винифред жива, клянусь Господом. Она поправилась! Робб схватил письмо. Струан, вне себя от счастья, крепко обнял Кулума и начал отплясывать джигу, джига перешла в рил, он сомкнул руки с Кулумом, они вытащили в круг Робба, и вся их ненависть и недоверие друг к другу исчезли в один миг. Потом Струан всей своей невероятной силой остановил их голова к голове. -- А теперь все вместе! Раз, два, три, -- и они во всю силу легких прокричали латинский боевой клич клана: -- Feri! -- Рази без промаха! Потом он еще раз крепко обнял их и прогремел: -- Стюард! Матрос со всех ног бросился на зов. -- Да, сэр-р? -- Всей команде по двойной чарке. Волынщики на ют! Принеси бутылку шампанского и еще один чайник с чаем, клянусь Богом! -- Есть, так точно, сэр-р! Так они помирились между собой. Но в глубине души каждый понимал, что их отношение друг к другу уже никогда не будет прежним. Слишком много было сказано. Скоро каждый из них пойдет своей собственной дорогой. Один. -- Слава Богу, что ты вскрыл письмо потом, Дирк, -- сказал Робб. -- Слава Богу, что оно пришло. Я чувствовал себя ужасно. Ужасно. -- Я тоже, -- добавил Кулум. -- Прочти его вслух, отец. Струан опустился в глубокое кожаное морское кресло и начал читать. Письмо было написано по-гэльски четыре месяца назад -- через месяц после того, как Кулум отплыл из Глазго. Парлан Струан писал, что жизнь Винифред две недели висела на волоске, а потом девочка начала поправляться. Доктора ничего не могли понять, они лишь пожимали плечами и говорили: "Воля Божья". Сейчас она жила со стариком на небольшом участке земли, который Струан приобрел для него когда-то много лет назад -- Ей там будет хорошо, -- сказал Кулум. -- Вот только поговорить там не с кем, одни козы да охотники. Куда она станет ходить в школу? -- Пусть сначала окончательно поправится, окрепнет. Тогда подумаем и об этом, -- сказал Робб. -- Что там дальше, Дирк? Дальше в письме шли семейные новости. У Парлана Струана было два брата и три сестры, и все. давным-давно обзавелись своими семьями, а теперь переженились и их дети и народили им внуков. Были семьи и у его собственных детей: Дирка и Флоры -- от первого брака и Робба, Ютинии и Сьюзан -- от второго. Многие из его потомков эмигрировали: в канадские колонии, в Соединенные Штаты Америки. Несколько человек были разбросаны по Индиям и испанской Южной Америке. Парлан Струан писал, что Алистер МакКлауд, муж сестры Робба Сьюзан, вернулся из Лондона со своим сыном Гектором и поселился в Шотландии -- потеря Сьюзан и их дочери Клер, скончавшихся от холеры, тяжелым камнем легла ему на сердце и почти доконала его. Он писал также, что получил письмо от Кернов: Флора, родная сестра Дирка, вышла замуж за Фарра-на Керна, и в прошлом году они уехали в Норфолк, штат Вирджиния. Добрались они благополучно, и плаванье прошло хорошо; Керны и их трое детей были здоровы и счастливы. Дальше в письме говорилось: "Передай Роббу, что Родди вчера уехал в университет. Я посадил его на дилижанс до Эдинбурга с шестью шиллингами в кармане и запасом еды на четыре дня. Твой кузен Дугалл Струан написал мне, что будет забирать его на каникулы к себе и станет его опекуном, покуда Робб не вернется домой. Я взял на себя смелость послать с ним вексель, выданный от имени Робба, на пятьдесят гиней в уплату за комнат у и стол на год вперед и для выдачи одного шиллинга еженедельно на карманные расходы. Я также дал ему Библию и предупредил против продажных женщин, пьянства и азартных игр, и прочитал в напутствие отрывок из "Гамлета" Уилла Шекспира, где говорится про то, чтобы "в долг не брать и денег не давать", и заставил парня перепи сать его на листок бумаги и хранить его в Священном Писании. У мальчика хороший почерк. Твоя дорогая Рональда и дети похоронены в одной из чумных ям. Прости, Дирк, мой мальчик, но закон требовал, чтобы всех умерших хоронили именно так -- сжигали, а потом посыпали известью -- ради безопасности живых. Но похороны были освящены в соответствии с нашей верой, и участок земли с могилами сделали священным местом. Да упокоит Господь их души. За Винни не беспркойся. Девочка сейчас прямо красавица, и здесь, у Лох Ломонд, где на землю ступала нога Господа, она вырастет в добрую богобоязненную женщину. Теперь хочу предупредить тебя: не дай языческим варварам в Индийском Китае украсть твою душу и тщательно закрывай дверь от всякого зла, которое плодится в тех проклятых краях. Не сможешь ли ты вскоре приехать? Здоровье у меня прекрасное, милостивый Господь хранит меня. Только семь лет осталось мне до семи десятков, которые Бог обещал нам, но лишь один на четыре сотни видит в наше злое время. Я чувствую себя очень хорошо. В газетах пишут, что в Глазго, Бирмингеме и Эдинбурге были большие беспорядки. Опять поднялись чартисты. Фабричные рабочие требуют большей платы за свой труд. Два дня назад в Глазго состоялось публичное повешение за кражу овец. Черт побери англичан! В каком же мире мы живем, когда доброго шотландца вешают только за то, что он украл английскую овцу, да еще приговор выносит судья-шотландец. Ужасно. На той же сессии сотни людей выслали на австралийскую землю Ван Димена за участие в бунтах, забастовках и за то, что сожгли фабрику. Друга Кулума Бартоломью Ангуса приговорили к десяти годам ссылки в Новый Южный Уэльс за то, что он возглавлял чартистский мятеж в Эдинбурге Народ..." -- О Боже! -- выдохнул Кулум. -- Кто этот Бартоломью, Кулум? -- спросил Струан. -- Мы жили с ним в одной комнате в университете Бедный старина Барт. -- Ты знал, что он чартист? -- резко проговорил Струан. -- Конечно. -- Кулум подошел к окну и устремил взгляд в море. -- Ты тоже чартист, Кулум? -- Ты сам говорил, что Хартия -- справедливый документ. -- Да. Но я также высказал тебе и свои взгляды на неповиновение. Ты активный сторонник движения? -- Я был бы им, если бы остался дома. Большинство студентов университета поддерживают Хартию. -- Тогда, клянусь Богом, я рад, что ты здесь. Если Бартоломью стоял во главе бунта, он заслужил эти десять лет. У нас хорошие законы и лучшая парламентская система в мире. Неповиновение, бунты и забастовки -- не способ добиваться перемен. -- О чем еще говориться в письме, отец? Струан несколько секунд наблюдал спину своего сына, уловив в его голосе хорошо ему знакомую интонацию Рональды. Он мысленно решил внимательнее разобраться в действиях чартистов. Потом вернулся к письму: "Народ ежедневно прибывает в Глазго с севера, где лорды продолжают огораживать клановую землю, лишая своих родичей исконного права на нее. Граф Струан, этот дьявол с черным, сердцем, да поразит его Господь скорой смертью, собирает теперь свой полк, чтобы сражаться в индийских колониях. Люди стекаются под его знамя отовсюду, привлеченные обещаниями богатой добычи и земли. Ходят слухи, что нам опять придется воевать с проклятыми американцами из-за канадских колоний, и еще рассказывают о войне между этими дьяволами французами и русскими из-за оттоманских турок. Черт бы побрал этих французов. Словно мало мы натерпелись от их архидьявола Бонапарта. В печальные времена живем мы, мальчик мой. Да, забыл упомянуть, что появился план построить за пять лет железную дорогу от Глазго до Эдинбурга. То-то будет здорово? Тогда, быть может, мы, шотландцы, сможем объединиться, и выбросим вон ан