ии веков мы были союзниками, и у нас обоих постоянно возникали трения с Францией, нашим традиционным противником. Россия располагает громадными земельными ресурсами и миллионами людей, сильных людей. У вас земли мало, поэтому вам нужна ваша империя, и мы ничего не имеем против этого. Вы правите морями, мы признаем и одобряем это. Ваша промышленная мощь возросла неимоверно и приносит вам огромные богатства. Это доставляет нам искреннее удовольствие. Вы имеете товары и средства их доставки, мы имеем рынки. Но у нас тоже есть товары, которые могут пригодиться вам: сырье для ваших невероятных машин и пища для вашего поразительного народа. Вместе мы несокрушимы. Вместе мы сможем держать Францию в узде. И не только ее, но и священную Римскую империю, и Пруссию, и турецких нехристей. Вместе мы сможем установить прочный мир. И расти и процветать на благо всех. -- Да, -- столь же серьезно ответил Струан. -- Я тоже за это. Но вы рассуждаете в масштабах целой нации. С исторической точки зрения. Это ничего не дает на практике. И я не считаю, что можно винить французов в честолюбии их королей. Или оправдать обращение турков в христиан посредством огня и меча. Я уже высказал свои взгляды за обедом. Если говорить о всех государствах сразу, то я уверен, что без какой-либо формы контроля за действиями королей -- и королев-- войн окончательно не избежать. Его превосходительство сегодня очень удачно выразился на этот счет. Короли -- да и вообще любые вожди -- проливают не свою кровь, а кровь других людей. Говоря же о практической стороне, я мало что могу сделать. Мой торговый дом не решает государственных проблем -- и я не обладаю никакой реальной властью в парламенте, как вам хорошо известно. -- Но во всем, что касается Азии, к вашему мнению прислушиваются очень внимательно. А власть -- и огромная власть -- есть у меня в Санкт-Петербурге. Струан глубоко затянулся сигарой, потом выпустил длинную струю дыма: -- Что вам нужно в Азии? -- Что вам нужно в Китае? -- Торговля, -- ответил Струан тут же, словно не задумываясь, хотя внутренне весь собрался, чтобы случайно не выдать своей истинной цели. Существует, черт возьми, огромная разница, сказал он себе, между Азией и Китаем. -- Я, возможно, сумел бы добиться, чтобы "Благородному Дому" было даровано исключительное право поставлять чай на рынок всех трех России. И такое же право на вывоз пушнины и зерна изо всех трех России. -- В обмен на что? -- спросил Струан, ошеломленный огромностью этого предложения. Подобная монополия означа ла бы миллионные доходы. И столь сильная позиция обеспечила бы ему влиятельное положение в английских политических кругах и подняла бы его престиж на недосягаемую высоту. -- Дружбу. -- ответил Сергеев. -- Это слово включает в себя множество значений, ваше высочество. -- У него есть только одно значение, мистер Струан. Хотя, конечно, существует много способов, как друг может помочь другу. -- Какую конкретную помощь вы конкретно хотите получить в обмен на конкретное соглашение с моей компанией? Сергеев рассмеялся. -- Этак у нас получится слишком много конкретностей для одного вечера, мистер Струан. Но, согласитесь, мое предложение стоит того, чтобы над ним поразмыслить и серьезно его рассмотреть. А также обсудить, выбрав для этого конкретный момент, а? -- Он устремил взгляд мимо кораблей через гавань на материк. -- Вы непременно должны побывать в России, -- повторил он. -- Когда вам понадобится перевод, ваше превосходительство? -- Горацио поднял глаза от бумаги, которую минуту назад протянул ему Лонгстафф. -- В любое время, мой милый. Скажем, как-нибудь на днях, ну? Только поставьте китайские иероглифы над английскими словами, хорошо? -- Слушаюсь, сэр. Мне следует отправить его кому-нибудь? -- Нет. Просто вернете его мне. Разумеется, дело это приватное. -- Лонгстафф отошел, довольный тем, как продвигается вперед его план. Письмо гласило: "Его превосходительство английский капитан-суперинтендант торговли желает приобрести пятьдесят фунтов семян тутового дерева или тысячу саженцев, которые должны быть доставлены ему как можно быстрее". Все. что ему останется сделать, когда Горацио вернет текст переведенным, это подставить "чая" вместо "тутового дерева". С этим он и сам справится: китайский иероглиф, обозначающий чай, можно найти на каждом ящике, который отправлялся домой. А потом он будет ждать, пока не решит, к кому можно и обратиться с таким посланием. Оставшись один, Горацио перечел письмо. Интересно, зачем это Лонгстаффу вдруг понадобились тутовые деревья? Десятки тысяч этих деревьев вместе с шелковичными червями росли на юге Франции, и было бы проще простого получить семена оттуда. В то время как в Китае раздобыть их будет совсем не просто. Или Лонгстафф намерен посадить рощу этих деревьев прямо здесь? Но зачем ему тогда пятьдесят фунтов семян? Это же громадное количество, а он никогда не увлекался садоводством. И зачем подчеркивать, что это частное дело и не должно разглашаться? -- Горацио? -- А, привет, Джордж. Как поживаешь? -- Прекрасно, благодарю тебя Горацио заметил, что Глессинг был весь в поту и заметно нервничал. -- Что случилось? -- Ничего. Просто, видишь ли... ну, в жизни каждого человека наступает день... когда он должен... ну, ты вдруг встречаешь кого-то, кто... нет, я говорю все не то. Это касается Мэри. Я хочу жениться на ней, и мне нужно твое благословение. Горацио вспыхнул, но тут же заставил себя успокоиться и сказал то, что уже решил сказать. Сегодня он весь вечер особенно остро ощущал то внимание, которое Глессинг оказывал Мэри; и вспоминал выражение лица капитана в самый первый день на острове. Он ненавидел Глессинга за то, что гот осмелился осложнить жизнь ему и Мэри, осмелился возомнить, будто Мэри хотя бы на мгновение может им всерьез заинтересоваться. --Я крайне польщен, Джордж. И Мэри тоже будет польщена. Но она... видишь ли, я думаю, она еще не вполне созрела для супружеской жизни. -- Да что ты! Конечно же, она к ней готова, давно готова, тут и думать нечего. А у меня прекрасные перспективы, и мой дед собирается отказать мне родовое поместье. Достаток у меня будет весьма приличный, и служебная карьера выглядит чертовски заманчиво, к тому же -- Поостынь немного, Джордж Мы должны очень тщательно все обдумать и взвесить. Ты уже говорил об этом с Мэри? -- Господи милостивый, нет. Хотел сначала узнать о твоем отношении. Как же иначе. -- Тогда дай мне время во всем разобраться. Я и не предполагал, что у тебя серьезные намерения. Боюсь, я должен попросить тебя запастись терпением -- для меня Мэри всегда была гораздо младше, чем на самом деле. Да ведь и совершеннолетия она еще не достигла, -- небрежно добавил он. -- Значит, в общем и целом ты одобряешь? Так я понимаю? -- О да... просто мне никогда не приходило в голову, что... ну, в положенное время, когда она станет совершеннолетней, я уверен, она почтет за честь и с радостью примет твои ухаживания. -- Так ты считаешь, что мне следует подождать, пока ей исполнится двадцать один? -- Как ты понимаешь, я пекусь только об ее интересах. Она моя единственная сестра, и... мы очень близки друг другу. С тех пор, как умер отец, ее воспитанием занимался я. -- Да, конечно, -- сокрушенно произнес Глессинг. -- И из тебя, черт побери, вышел отличный воспитатель. Чертовски признателен, что ты вообще не отверг меня с ходу. Она такая... о, по-моему, она удивительная. Да, она удивительная. -- И все же лучше набраться терпения. Брак -- это слишком ответственный шаг. Особенно для такой девушки, как Мэри. -- Да. Ты прав, конечно. Ну что ж, давай выпьем за будущее, а? Я не спешу с... э-э, но я хотел бы получить официальный ответ. Ведь нужно все распланировать, не так ли? -- О да, разумеется. Итак, за будущее! -- Дьявол меня забери, -- выругался Брок, когда Горт подошел к нему. -- Струаны прибрали к рукам каждый проклятый фут грузового пространства на всех кораблях, кроме наших. Как это у них получается? Еще сегодня утром? Уму непостижимо! -- Такое чувство, что узнал обо всем заранее -- только это невозможно. -- Ну да ладно, клянусь Богом, это не так уж важно, -- произнес Тайлер Брок, самодовольно улыбаясь и думая о своем корабле, спешившем в Манилу. Он не знал, что Дирк Струан и здесь опережает его на несколько часов. -- Потанцевали и порезвились мы тут на славу, что скажешь? -- Кулуму, похоже, сильно приглянулась наша Тесс, Па. -- Н-да... я это тоже заметил. Пора ей, пожалуй, домой. -- Не раньше, чем пройдет конкурс. -- Горящий взгляд Горта впился в глаза отца. -- Если эта парочка поженится, то это как раз будет нам на руку. -- Никогда, клянусь Богом, -- отрезал Брок, и его лицо побагровело. -- А я говорю -- да, клянусь Богом. До меня дошел слух. От одного из наших португальских клерков, который узнал об этом от одного из клерков Струана: через полгода Тай-Пэн уезжает домой. -- Что?! -- Уезжает навсегда. -- Я в это не верю -- Когда этот дьявол выйдет из дела, кто станет Тай-Пэном, а? Робб. -- Горт смачно сплюнул. -- Робба мы слопаем с потрохами. До земельной распродажи я был готов сказать, что и Кулума мы разжуем, как кусок солонины. Теперь я уже не так уверен. Но если Тесс будет его женой, тогда это будет "Брок, Струан и компания". После Робба Тай-Пэном станет Кулум. -- Дирк никогда не уедет. Никогда. Ты, видать, умом тронулся, парень. Только то, что Кулум танцевал с ней, не означает еще... -- Постарайся же понять, Па, -- прервал его Горт. -- Когда-нибудь Струан уедет. Все знают, что он метит в парламент. Как и тебе нужно будет уйти. Когда-нибудь. -- Ну, до этого-то еще далеко, клянусь Богом. -- Верно. Но когда-нибудь ты ведь все-таки уйдешь? Тогда Тай-Пэном буду я. -- Голос Горта не был грубым, в нем звучала лишь спокойная уверенность. -- Я буду Тай-Пэном "Благородного Дома", клянусь Богом, а не второй после него компании. И союз Кулума и Тесс в самый раз мне это устроит. -- Дирк ни за что не уедет, -- повторил Брок, ненавидя сына за намек на то, что Горт преуспеет там, где у него самого ничего не получилось. -- Я же о нас думаю, Па! И о нашем доме. О том, как ты и я работаем день и ночь, чтобы обойти его. И о будущем. Женитьба Кулума на Тесс отлично решит все наши проблемы, -- твердо добавил Горт Брок весь словно ощетинился, уловив вызов в его словах. Он понимал, что наступит день, когда ему придется передать в другие руки бразды правления. Но эго будет не скоро, клянусь Господом. Ибо, лишившись своей компании, перестав быть Тай-Пэном торгового дома "Брок и сыновья", он зачахнет и умрет. -- С чего ты решил, что эго будет Брок-Струан? Почему не Струан-Брок, где Тай-Пэном будет он, а ты окажешься за бортом? -- Не беспокойся. Па. С тобой и этим дьяволом Струаном все обстоит как в сегодняшней схватке. Вы стоите один другого. Оба одинаково сильны, одинаково хитры. Но я и Кулум?.. Тут все иначе. -- Я подумаю о твоих словах. Потом приму решение. -- Конечно, Па. Ты -- Тай-Пэн. Если йосс поможет, ты станешь Тай-Пэном "Благородного Дома" раньше меня. -- Горт улыбнулся и направился к Кулуму и Горацио. Брок поправил повязку на глазу и посмотрел вслед сыну, такому высокому, энергичному, сильному и такому молодому. Он перевел взгляд на Кулума, потом огляделся, отыскивая Струана. Он увидел Тай-Пэна стоящим в одиночестве на берегу бухты, Струан всматривался в ночь. Любовь к Тесс и желание видеть ее счастливой боролись в душе Брока с сознанием справедливости всего, что говорил Горт. Он ни на минуту не сомневался в том, что Горт уничтожит Кулума, когда между ними вспыхнет конфликт, -- а Горт обязательно доведет дело до ссоры, едва лишь настанет подходящий момент. Правильно ли это? Отдать в руки Горту мужа Тесс, которого она, возможно, полюбит? Он спросил себя, что же он действительно предпримет, если любовь Кулума и Тесс окажется не пустячным увлечением, и что предпримет Струан. Этот брак нам, как будто, на руку, сказал он себе. Ничего худого в этом нет, а? Да. Только ты-то знаешь, что старина Дирк никогда не уедет из Китая -- как и ты, -- и сведение счетов между тобой и им обязательно состоится. Он ожесточил свое сердце, злясь на Горта за то, что тот заставил ею почувствовать себя стариком. Зная, что и в этом случае он должен уничтожить Тай-Пэна. Ибо при живом Стру-ане у Горта против Кулума нет ни единого шанса. Когда леди вернулись в зал, танцы возобновились, но канкан больше не повторялся. Струан сначала протанцевал с Мэри, и ее наслаждение было бесконечным; сила, исходившая от него, успокоила и очистила ее и придала ей мужества. Для следующего ганца он выбрал Шевон. Она приникла к нему достаточно близко, чтобы возбуждать, но недостаточно близко, чтобы показаться неделикатной. Ее тепло и аромат обволакивали его. Он мельком заметил, как Горацио увел Мэри с круга, а повернувшись к ним лицом вновь, увидел, что они не торопясь спускаются к берегу. Затем до него донеслось звяканье корабельного колокола. Половина одиннадцатого. Пора идти к Мэй-мэй. Когда танец окончился, он проводил Шевон к столу. -- Вы извините меня, если я на мгновение оставлю вас, Шевон? -- Конечно, Дирк. Возвращайтесь скорее. -- Непременно, -- ответил он. -- Дивная ночь, -- искусственно восхитилась Мэри, нарушив гнетущее молчание. -- Да. -- Горацио легко придерживал ее под руку. -- Я хотел рассказать тебе нечто забавное. Джордж только что отвел меня в сторону и попросил, официально попросил твоей руки. -- Тебя поражает, что у кого-то может возникнуть желание жениться на мне? -- холодно спросила она. -- Конечно же нет, Мэри. Я просто хотел сказать, что это чудовищно самонадеянно с его стороны считать, будто ты можешь всерьез заинтересоваться таким помпезным ослом, как он, вот и все. Она опустила глаза на веер, потом, встревоженная, устремила взгляд в темноту ночи. -- Я ответил ему, что, по-моему, он... -- Я знаю, что ты ему ответил Горацио, -- резко оборвала она брата. -- Ты был очень любезен и оставил его ни с чем разговорами про "время" и "мою милую сестрицу". Знаешь, наверное, я выйду замуж за Джорджа. -- Но ты не можешь! Я никогда не поверю, что этот зануда нравится гебе настолько, чтобы ты хоть на мгновение могла подумать о нем как о своем муже -- Наверное, я выйду замуж за Джорджа, -- повторила она. -- На Рождество. Если Рождество будет. -- Что ты хочешь сказать этим "если Рождество будет?" -- Ничего, Горацио. Он нравится мне достаточно, чтобы стать его женой, и я... я думаю, пришло мне время уезжать отсюда. -- Я не верю этому. -- Я сама этому не верю. -- Ее голос задрожал. -- Но если Джордж хочет жениться на мне... я решила, что этот выбор меня устраивает. -- Но, Мэри, ты нужна мне. Я люблю тебя, и ты знаешь... Ее глаза вдруг яростно сверкнули, и вся накопившаяся за долгие годы горечь и боль заклокотала у нее в горле: -- Не смей говорить мне о любви! Он смертельно побледнел, и губы его задрожали. -- Я миллион раз молил Господа простить нас. -- Твои просьбы к нему простить "нас" несколько запоздали, тебе не кажется? Это началось после очередной порки, когда он был еще маленьким, а она -- совсем маленькой. Они вместе забрались в постель, изо всех сил прижимаясь друг к другу, чтобы прогнать от себя ужас и боль. Жар их тел успокоил и убаюкал ее, а потом она испытала новую боль, которая заставила ее забыть даже о плети. Это повторялось потом несколько раз, и ей уже не было больно, она стала находить в этом удовольствие -- Мэри была тогда слишком мала, чтобы понимать что-то, но Горацио -- Горацио вырос уже достаточно. Потом он уехал учиться в Англию. После его возвращения они ни разу не заговаривали о том, что произошло между ними. Ибо к тому времени они оба уже знали, что это было. -- Перед Богом клянусь, я столько молил Его о прощении. -- Что ж, рада это слышать, милый братец. Только никакого Бога нет, -- сказала она, и голос ее был бесстрастен и жесток. -- Я прощаю тебя. Но это не вернет мне моей невинности, не так ли? -- Мэри, прошу тебя, умоляю, ради Создателя, пожалуйста... -- Я прощаю тебе все, братец мой дорогой. Кроме твоего отвратительного лицемерия. Мы не грешили -- ты согрешил. Молись за свою собственную душу, мою оставь в покое. -- За твою душу я молюсь больше, чем за свою. Мы согрешили, да поможет нам Господь. Но Бог простит нас. Он простит, Мэри. -- В этом году, если йосс мне поможет, я стану женой Джорджа, забуду тебя и забуду Азию. -- Но ты несовершеннолетняя. Ты не можешь уехать. Я твой законный опекун Я не могу отпустить тебя. Со временем ты сама поймешь, как это разумно. Так будет лучше для тебя же самой. Я запрещаю тебе уезжать Этот подонок недостоин тебя, слышишь? Ты никуда не уедешь! -- Когда я решу выйти за Джорджа, -- прошипела она, и он отшатнулся, словно тигрица полоснула его своими когтями, -- тебе лучше поторопиться с твоим вонючим "благословением", потому что если ты этою не сделаешь я всем расскажу... нет, сначала я расскажу Тай-Пэну, и он придет за тобой с плетью. Мне терять нечего. Нечего! И все твои насквозь прогнившие молитвы, которые ты возносишь своему несуществующему Богу и блаженному Христу нашего отца, не помогут тебе. Потому что никакого Бога нет, никогда не было и никогда не будет, а Христос был всего лишь человеком -- святым, но человеком! -- Ты не Мэри Ты... -- его голос треснул, -- ты само зло. Конечно, Бог существует. Конечно, у нас есть душа. Ты еретичка. Ты дьяволица! Это все ты, ты наделала, не я! О Господи Боже, яви нам милость Твою... Она ударила его по щеке всей ладонью. -- Прекрати это, дорогой братец. Меня тошнит от твоих пустых молитв. Ты слышишь? Сколько лет при виде тебя меня бросало в дрожь. Потому что каждый раз я читаю в твоих глазах похоть и знаю, что ты все так же хочешь меня. Даже понимая, что это кровосмешение, как ты понимал это и в тот день, когда впервые сотворил это со мной. -- Она зашлась в жутком хохоте. -- Ты еще хуже, чем отец. Он-то обезумел от веры, а ты... ты только притворяешься, что веришь. О, я надеюсь, что твой Бог существует, потому что тогда ты будешь вечно гореть в адском пламени. И поделом тебе. Она ушла. Горацио долго смотрел ей вслед, потом, ничего не видя перед собой, бросился в темноту. Глава 9 -- Хейа, масса! -- с цветущей улыбкой произнес Лим Дин, широко распахивая дверь. -- Хейа, Лим Дин, -- ответил Струан, бросая взгляд на барометр. 29,8 дюйма, "ясно". Превосходно. Он двинулся по коридору, но Лим Дин загородил ему дорогу и с важностью показал на гостиную: -- Мисси говолит зде-ся мозна. Мозна? -- Можно, -- весело хмыкнул Струан. Лим Дин подал ему его бренди, уже налитое в бокал, с поклоном проводил до кожаного кресла с высокой спинкой и заторопился из комнаты, Струан забросил ноги на оттоманку. Старое уютное кресло пахло кожей, его резкий запах приятно смешивался с ароматом духов Шевон, который, казалось, все еще окружал его. Часы на каминной доске показывали без двадцати минут двенадцать. Струан начал напевать матросскую песню. Он услышал звук открывшейся двери и приближающийся шелест шелкового платья. Ожидая, когда Мэй-мэй появится на пороге, он опять стал сравнивать ее и Шевон. Этим сравнением он занимался весь вечер, пытаясь непредвзято оценить каждую из них. Шевон была прелестной игрушкой, без сомнения, энергичной и полной жизни. Он бы с удовольствием занялся приручением такой женщины, да. И как жена Шевон была бы в его доме превосходной хозяйкой -- уверенная в себе, наделенная тонким умом, она открыла бы ему многие двери. Брать с собой в Англию Мэй-мэй -- как жену -- означало бы пойти на крайний риск. Как любовницу -- другое дело. Н-да, сказал он себе. Но даже и в этом случае я все равно женюсь на ней. Имея за спиной могущество "Благородного Дома" и с лицензией на монопольное право торговли с Россией в кармане, я могу рискнуть показать длинный нос условностям светской морали и разрушить почти непреодолимый барьер между Западом и Востоком. Мэй-мэй, вне всякого сомнения, докажет -- на все времена -- тем людям, которые действительно определяют общественное мнение, что Восток во всем достоин нас и способен обогатить нашу жизнь и наш быт. Самим своим появлением Мэй-мэй приблизит день равенства. И он наступит еще при моей жизни. Да, загораясь, думал он. Мэй-мэй будет чудесным ходом в моей игре. Вместе мы добьемся успеха. На все времена. Чуть-чуть йосса, и весь Лондон будет у ее ног. Он поднял глаза, и окрылившая его радость разлетелась на тысячу осколков, словно хрустальная птица, рухнувшая на пол. Мэй-мэй, вертясь туда-сюда, стояла в дверях с лучезарной улыбкой на лице. Ее европейское платье с огромной юбкой и турнюром было бешено разноцветным и вдобавок все сверкало драгоценными камнями. Волосы завитыми колечками опускались на голые плечи, на голове сидела шляпа с перьями. Она выглядела чудовищно. Кошмарно. -- Кровь Господня! Мгновение они смотрели друг на друга посреди жуткого молчания. -- Это... это очень красиво, -- спотыкаясь, выговорил он с фальшивой улыбкой, раздавленный болью в ее глазах. Мэй-мэй ужасно побледнела, лишь высоко на щеках запылали два багровых пятна. Она знала, что страшно потеряла лицо перед Струаном. Она покачнулась, едва не потеряв сознание. Потом зарыдала и бросилась прочь. Струан рванулся следом за ней по коридору. Не разбирая дороги, он пробежал через ее комнаты и остановился перед дверью в спальню, запертую изнутри на задвижку. -- Мэй-мэй, девочка. Открой мне. Ответа не последовало, и он почувствовал, что за спиной у него появились Лим Дин и А Сам. Когда он обернулся, они исчезли, до смерти напуганные выражением его глаз. -- Мэй-мэй! Отопри дверь! По-прежнему никакого ответа. Он был в ярости на себя за то, что не сумел скрыть своих чувств, за то, что оказался так глуп и неподготовлен. Он должен был догадаться, что Мэй-мэй непременно захочет по-своему принять участие в бале, и, конечно, все ее вопросы должны были подсказать ему, что она собирается сшить себе бальное платье, и... о, Господи! -- Отопри мне! Вновь молчание. Его каблук с треском врезался в дверь. Она распахнулась и повисла на искореженных петлях. Мэй-мэй стояла подле кровати, глядя в пол прямо перед собой. -- Не следовало тебе запирать дверь, девочка. Ты... видишь ли, ты... это платье и ты просто ошеломили меня на мгновение. -- Он знал, что должен вернуть ей лицо, или она умрет. Умрет от горя или от собственной руки. -- Пойдем, -- сказал он. -- Мы отправляемся на бал. Мэй-мэй захотела упасть на колени, чтобы поклониться ему и вымолить прощение, но запуталась в юбках и споткнулась. Она открыла рог, чтобы заговорить, но не смогла произнести ни звука. Шляпка с перьями соскользнула на пол. Струан бросился к Мэй-мэй и постарался поднять ее на ноги. -- Полно, девочка моя, не нужно этого. Но она не хотела подниматься. Она еще глубже уткнулась лицом в ковер и попыталась зарыться в него, вцепившись в ворс ногтями. Струан неловко поднял ее и встал рядом, поддерживая. Мэй-мэй отвернулась. Он твердо взял ее за руку. -- Пойдем? -- Что? -- тупо спросила она. -- Мы отправляемся на бал. -- Он понимал, что это станет катастрофой и для него, и для нее. Понимал, что после этого он перестанет существовать для европейцев как член их общины и что над ней будут смеяться. Но и в этом случае он знал, что должен взять ее с собой или дух ее умрет и никогда больше не воскреснет. -- Пойдем, -- повторил он, и голос его дрогнул на опасной грани. Но она лишь продолжала смотреть себе под ноги, дрожа всем телом. Он мягко потянул ее за руку, но она едва не упала. Тогда Струан мрачно сжав губы, поднял Мэй-мэй на руки. Ее тело бессильно привалилось к его груди, словно мертвое. Он понес ее к двери. -- Мы идем на бал, и точка. -- Подожди, -- всхлипнула она. -- Я... я... я должна, ш... ш... шляпка. Он отпустил ее, и она вернулась в спальню. В этом платье ее раскачивающаяся семенящая походка казалась безобразной. Отныне между ними все будет уже не так, как прежде, с горечью признал Струан. Она совершила ужасную ошибку. Он должен был бы предвидеть ее, но... Он вдруг увидел, как она метнулась к острому, как бритва, стилету, которым пользовалась при вышивании. Струан оказался рядом в тог самый миг, когда Мэй-мэй направила его себе под сердце, и ухватился за рукоятку. Острие скользнуло вдоль костяной пластинки ее корсета. Он отшвырнул нож и попытался обнять ее, но она, исступленно затараторив что-то по-китайски, оттолкнула его и стала раздирать на себе платье. Струан быстро повернул ее к себе спиной и расстегнул крючки. Мэй-мэй разорвала перед платья пополам, выбралась из него, скинула корсет и вцепилась в панталоны. Освободившись от них, она принялась топтать платье, заходясь в безумном, диком крике. -- Прекрати! -- крикнул он, хватая ее в охапку, но она уперлась руками ему в грудь и с неистовой силой отшвырнула от себя. -- Прекрати! Он с размаху хлестнул ее по лицу ладонью. Она пьяно покачнулась и рухнула на кровать. Веки ее затрепетали, и она потеряла сознание. Струан остановился на мгновение, чтобы справиться с молотом, стучавшим у него в ушах. Сорвав простыни с постели, он накрыл ими Мэй-мэй. -- А Сам! Лим Дин! Два перекошенных от страха лица появились у сломанной двери. -- Чай -- быстро раз-раз! Нет. Принеси бренди. Лим Дин вернулся с бутылкой. Струан бережно приподнял Мэй-мэй и помог ей сделать глоток. Она поперхнулась и слегка закашлялась. Затем веки ее задрожали и открылись. Глаза неподвижно смотрели на него, не узнавая. -- С тобой все в порядке, девочка? Мэй-мэй, ответь мне! Она словно не слышала его. Ее пугающий, застывший взгляд упал на изуродованное платье, и лицо жалобно сморщилось. Из приоткрывшихся губ вылетел стон, и она что-то пробормотала по-китайски. А Сам с круглыми от ужаса глазами заставила себя шагнуть вперед. Опустившись на колени, она начала лихорадочно собирать разбросанную одежду. -- Что она сказала? Что мисси говорит? -- спросил Дирк Струан, не сводя с Мэй-мэй встревоженного взгляда. -- Дьявольские одежды огонь, масса. -- Нет огонь, А Сам. Моя комната класть. Прятать. Прятать. Ясно? -- Ясна, масса. -- Потом иди сюда. -- Ясна, масса. Струан махнул рукой Лим Дину, отпуская его, и он тут же исчез. -- Ну же, девочка, -- мягко проговорил он, напуганный неподвижностью и безумием ее взгляда. -- Давай-ка мы оденем тебя в твое обычное платье. Ты должна пойти со мной на бал. Я хочу познакомить тебя с моими друзьями. Он шагнул к ней, но она резко дернулась назад, словно изготовившаяся к обороне змея. Он замер на месте. Ее лицо исказилось, пальцы скрючились и превратились в когти. В углу рта блеснула капелька слюны. Выражение ее глаз внушало ужас. Его вдруг охватил страх за нее. Он уже видел однажды этот взгляд. В глазах морского пехотинца за миг до того, как его мозг разлетелся в клочья. В тот первый день на Гонконге. Он быстро вознес немую молитву Господу и собрал всю свою волю. -- Я люблю тебя, Мэй-мэй, -- мягко сказал он, потом повторил это еще раз, еще и еще, медленно двигаясь через комнату. Ближе. Медленно, очень медленно. Вот он уже вырос перед ней и увидел занесенные для удара когти. Подняв руки, он нежно коснулся ее лица. -- Я люблю тебя, -- повторил он. Его глаза, которые он даже не пытался как-то защитить, подчиняли ее себе неиссякаемостью струившейся из них силы. -- Ты нужна мне, девочка, нужна мне. Безумие в ее глазах сменилось болью, и она, рыдая, упала к нему на грудь. Он обнял ее и, обессиленный, возблагодарил Бога. -- Мне... я... прости, -- всхлипывала она. -- Не надо извиняться, девочка. Ну же, ну, полно. Он отнес ее к кровати и сел, держа ее на руках и мягко покачивая, как ребенка. -- Ну же, ну. -- Оставь... меня... теперь. Все... все теперь хорошо. -- Ни за что не оставлю, -- сказал он. -- Давай-ка сначала соберись с силами, а потом мы оденемся и пойдем на бал. Не переставая плакать, она покачала головой: -- Нет... не могу. Я... пожалуйста... Потом плач стих, она мягко высвободилась из его объятий и встала рядом, пошатываясь. Струан подхватил ее и подвел к кровати, где помог снять остатки разорванной одежды. Уложив ее в постель, он заботливо укутал ее простынями. Ее тело безжизненно обмякло на кровати, и она закрыла глаза, лишенная последних сил. -- Пожалуйста. Сейчас хорошо. Должна... спать. Ты иди. Он ласково погладил ее по голове, убрав с лица нелепые завитки волос. Позже он ощутил спиной, что в дверях стоит А Сам. Он обернулся, и девушка вошла в комнату, по щекам ее катились слезы. -- Твоя уходить, масса, -- прошептала она. -- А Сам смотреть, нет беспокойся. Бояца нет. Мозна. Он устало кивнул. Мэй-мэй глубоко спала. А Сам опустилась на колени рядом с кроватью и осторожно, с нежностью, погладила голову Мэй-мэй, -- Бояца нет, масса. А Сам оч-чень смотреть, когда масса приходить. Струан на цыпочках вышел из комнаты. Глава 10 Кулум первым встретил Струана, когда тот опять появился на балу. -- Можем мы наконец начать конкурс? -- отрывисто спросил он. Ничто не могло нарушить его радостного настроения по поводу вновь обретенной возлюбленной и ее брата, вновь обретенного друга. Но он продолжал играть свою роль. -- А чего вы дожидались все это время? -- в тон ему ответил Струан. -- Где Робб? Кровь господня, неужели я должен все делать сам? -- Ему пришлось уйти. Сообщили, что у. тети Сары начались схватки. Кажется, там не все благополучно. -- Что именно? -- Не знаю. Но с ним отправилась миссис Брок -- посмотреть, не сможет ли она помочь. Кулум отошел. Струан едва заметил его отсутствие. К нему вернулась тревога за Мэй-мэй, а теперь к ней добавились и переживания за Сару и Робба. Но Лиза Брок слыла лучшей повивальщицей в Азии, поэтому если какая-то помощь понадобится, Сара ее получит. Подошла Шевон. Она принесла ему бренди. Молча протянув Струану бокал, она невесомым движением взяла его под руку. Шевон понимала, что собеседник был ему сейчас не нужен. В такие минуты лучше не говорить ничего: размышляй, сколько угодно, но никаких вопросов. Ибо даже самые, сильные натуры, как она знала, временами нуждаются в теплоте молчаливого, понимающего, терпеливого сочувствия. Поэтому она ждала, стараясь окружить его своим присутствием, словно неким облаком. Струан медленно потягивал бренди. Его взгляд быстро пробежал по оживленной толпе гостей, и он увидел, что все было в порядке: взрывы смеха то здесь, то там, порхающие веера, сверкающие эфесы. Он понаблюдал за Броком, занятым приватной беседой с великим князем. Брок слушал русского с предельной сосредоточенностью, время от времени кивая головой. Что говорил ему Сергеев? Предлагал ту же самую лицензию? Мэри обмахивалась веером рядом с Глессингом. Там чтго-то не так, отметил он про себя. Тесс, Кулум и Горт весело смеялись, стоя тесной группой. Хорошо. С последним глотком бренди к Струану полностью вернулось самообладание, и он посмотрел на Шевон. -- Благодарю вас, -- произнес он. сравнивая уродливую гротескность Мэй-мэй в европейском платье и с европейской прической с тем совершенством, которое такой наряд придавал облику Шевон. -- Вы очень красивы и наделены глубоким пониманием. Его голос звучал отрешенно, и она догадывалась, что это должно быть как-то связано с его любовницей. Ну и пусть, подумала она и ободряюще сжала его руку. -- Теперь все хорошо,-- сказал он. -- Сюда направляется мистер Квэнс, -- предупредила она его вполголоса. -- Пора назвать победительницу. Яркая зелень его глаз потемнела. -- Вы не только прекрасны, Шевон, но и умны. Она уже приготовилась поблагодарить его, но сдержалась. Слова замерли на кончике языка, и она лишь слегка шевельнула веером. Шевон чувствовала, что бренди, молчание и понимание -- прежде всего то, что не было задано ни одного вопроса -- сделали много, чтобы подвести его вплотную к принятию решения. -- А, Тай-Пэн, мой дорогой друг, -- заговорил Квэнс, подходя к ним. От него изрядно несло спиртным. В глазах плясало веселье, лицо раскраснелось. -- Настало время судить конкурс! -- Очень хорошо, Аристотель. -- Ну так объявляйте, и давайте приступим к делу! -- Мистер Квэнс! -- Слова прокатились в ночи подобно раскатам грома. Все повернулись к выходу, пораженные. Квэнс испустил громкий стон. В дверях стояла Морин Квэнс и ее глаза, устремленные на мужа, буквально испепеляли его. Морин была высокой, широкой в косги ирландкой с лицом, напоминавшим дубленую кожу, крупным носом и ногами, которые упирались в пол, как дубовые столбы Одних с Квэнсом лет, она сохранила недюжинную силу. Ее седые, стального цвета волосы были собраны сзади в неопрятный пучок. В молодости она слыла привлекательной, но картофель и пиво сделали свое дело, и сейчас ее раздавшееся вширь тело внушало лишь почтительный трепет. -- Добрейший вам вечер, мистер Квэнс, муженек мой разлюбезный, -- сказала она. -- Вот и сама здесь, славен будь Господь! Она двинулась через зал, не обращая внимания на шокированные взгляды и неловкое молчание, и встала прямо перед супругом. -- Долгонько же я тебя искала, мой сладкий. -- О? -- выдавил Квэнс из себя дрожащим фальцетом. -- "О" и есть. -- Она повернула голову. -- Добрый вечер, мистер Струан, и я хочу поблагодарить вас за жилье и провизию. Слава Господу, сама поймала-таки проказника. -- Вы... э... выглядите превосходно, миссис Квэнс. -- И верно, на здоровье пожаловаться не могу и чувствую себя неплохо. Не иначе как сам святой Патрик в благости своей сотворил чудо, послав самой туземную лодку и направив ее стопы в это бессмертное место. -- Она обратила на Аристотеля скорбный взгляд, и он мелко задрожал. -- Ну, а теперь мы будем прощаться, дорогой мой! -- Но, миссис Квэнс, -- быстро проговорил Струан, вспомнив о конкурсе. -- Мистера Квэнса удерживают здесь некоторые... -- Мы будем прощаться, -- повторила она, и в голосе ее послышалось угрожающее ворчание львицы, у которой отнимают ее добычу.-- Пожелай хозяевам доброй ночи, мой мальчик. -- Доброй ночи, Тай-Пэн, -- пискнул Аристотель. Съежившись, он позволил Морин взять себя под руку и увести. После т.ого, как они ушли, зал взорвался дружным хохотом. -- Смерть господня, -- выругался Струан. -- Бедный старина Аристотель. -- Что случилось с мистером Квэнсом? -- спросил Сергеев. Струан посвятил его в семейные неурядицы художника. -- Может быть, нам следует прийти к нему на помощь? -- предложил Сергеев. -- Он мне определенно понравился. -- Мы едва ли вправе вмешиваться в супружеские отношения, как вы думаете? -- Пожалуй. Но кто же тогда будет судьей конкурса? -- Видимо, придется мне взять это на себя. Глаза Сергеева весело прищурились. -- Позвольте мне вызваться добровольцем. Как другу? Струан внимательно посмотрел на него. Затем повернулся на каблуках и вышел на центр круга. Оба оркестра взяли громкий мажорный аккорд. -- Ваше превосходительство, ваше высочество, леди и джентльмены. Сегодня вечером у нас проводится конкурс среди леди на лучшее бальное платье. Боюсь, что наш бессмертный Квэнс занят в данный момент другими делами. Но ею высочество великий князь Сергеев предложил разрешить наше затруднение и сделать выбор. -- Струан повернулся к великому князю и захлопал в ладоши. Его аплодисменты были гут же подхвачены, и вышедшего вперед Сергеева встретил одобрительный рев. Сергеев взял мешок с тысячью гиней. -- Кого мне выбрать, Тай-Пэн?-- спросил он углом рта. -- Тиллман для вас, Варгаш для меня, Синклер -- потому что она самая интригующая дама в зале? Выбирайте, кто будет победительницей. -- Это ваш выбор, мой друг, -- сказал Струан и отошел с безмятежной улыбкой. Сергеев подождал немного, продлевая приятное волнение. Он знал, что выбор должен пасть именно на ту, кого наметил в победительницы Струан. Наконец он принял решение, прошел через притихший зал, поклонился и положил мешок с золотом к ее ногам. -- Полагаю, это принадлежит вам, мисс Брок. Тесс ошеломленно смотрела на великого князя. Потом тишина лопнула, и ее лицо густо зарделось. Раздались шумные аплодисменты, и те, кто поставил на Тесс вопреки настроениям большинства, громко закричали от восторга. Шевон хлопала вместе со всеми, скрывая свое разочарование. Она понимала, что выбор был сделан действительно мудро. -- Идеальный политический ход, Тай-Пэн, -- спокойно прошептала она. -- Вы очень умны. -- Это решение принял не я, его принял великий князь. -- Вот вам еще одна причина, по которой вы мне так нравитесь, Тай-Пэн. Вы все время невероятно рискуете, и ваш йосс никогда вас не подводит. Это удивительно. -- А вы и сами редкая женщина. -- Да, -- призналась она без всякого тщеславия. -- Я очень хорошо понимаю политику. Это у нас семейное. Когда-нибудь мой отец -- или один из моих братьев -- станет президентом Соединенных Штатов. -- Вам следует быть в Европе, -- сказал он. -- Здесь вы растрачиваете себя. -- В самом деле? -- Ее глаза, дразня, посмотрели на него. Глава 11 Струан вошел в дом, стараясь не шуметь. Близился рассвет. Лим Дин спал возле самой двери и, вздрогнув, пробудился. -- Чай, масса? Завтлак? -- спросонья забормотал он. -- Лим Дин кровать, -- мягко сказал Струан. -- Да, масса. -- Китаец засеменил к себе. Струан пошел по коридору, но, проходя мимо гостиной, заглянул в открытую дверь и остановился как вкопанный. Мэй-мэй, бледная и неподвижная, сидела в кожаном кресле и смотрела на него. Когда он вошел в комнату, она поднялась и изящно поклонилась. Ее волосы были собраны сзади в тяжелый пучок, большие темные глаза аккуратно подведены, брови выгнулись двумя ровными дугами. Она надела длинное простое китайское платье. -- Как ты себя чувствуешь, девочка? -- спросил он. -- Благодарю вас, ваша раба теперь чувствует себя хорошо. -- Бледность и прохладный зеленый цвет ее шелкового платья подчеркивали то огромное достоинство, с которым она держалась. -- Вы не хотите ли бренди? -- Нет, спасибо. -- Чай? Струан покачал головой, пораженный ее величавостью. -- Я рад, что тебе лучше. Наверное, тебе не следовало вставать, час уже поздний. -- Ваша раба умоляет вас простить ее. Ваша раба... -- Ты не раба и никогда не была ею. А теперь запомни, девочка, прощения тебе просить не за что, поэтому давай-ка живо в постель. Мэй-мэй терпеливо ждала, когда он закончит говорить. -- Ваша раба умоляет вас слушать. Она должна сказать сама все, что должно быть сказано. Пожалуйста, садитесь. Две слезинки выступили в уголках глаз и сбежали вниз по бледным, как мел, щекам. Он сел, почти завороженный ее видом. -- Ваша раба просит своего господина продать ее. -- Ты не раба, и тебя нельзя покупать или продавать. -- Пожалуйста, продать. Кому угодно. В притон или другому рабу. -- Ты не продаешься. -- Ваша раба оскорбила вас так, что этого нельзя вынести. Пожалуйста, продать. -- Ты ничем меня не оскорбила. -- Он встал, и в его голосе зазвучали металлические нотки. -- А теперь иди спать. Она упала на колени и склонилась перед ним. -- Ваша раба больше не имеет лица перед своим господином и владельцем. Она не может жить здесь. Пожалуйста, продать! -- Встань! -- Лицо Струана окаменело. Она поднялась на ноги. На ее лицо легла тень, оно казалось лицом приз