о двинулся по дороге. Шагах в двадцати шла мать, ведя за руку Юзека, а рядом с ней Анелька. За ними плелись Заяц с женой. И мать и Анелька старались оттянуть тяжелую минуту прощания. - Бабушка уже, должно быть, дома, - говорила мать. - Завтра побываю у нее, а послезавтра за вами приедет тетя Андзя. Юзек, ты смотри же, будь умником, тогда я тебе куплю такого казака, какой у тебя был раньше. Так она старалась отвлечь детей и себя от мыслей о расставании. И все поглядывала на дорогу. До леса было еще далеко. Может, дороге этой не будет конца? Они шли медленно, часто останавливались. - Право, здесь хорошо, - говорила мать. - В лесу вы можете собирать ягоды, а дома займитесь курами и кроликами. Попросите как-нибудь Зайца, чтобы он вас повез за лес, там увидите деревню, побываете в костеле... - Мама, а ты сразу напишешь нам? - спросила Анелька. - Ну конечно! Шмуль завтра сюда вернется и все вам расскажет... Куплю и пришлю с ним тебе бумаги, чернил и перья, чтобы и ты мне писала. Жаль, что почта отсюда так далеко. Пришлю вам еще книжек, а для Юзека букварь. Ты его учи азбуке, Анельця, тебе будет не так скучно. Она очень устала, и Заяц подсадил ее на повозку, а заодно и детей, которые хотели проводить мать до леса. У опушки Шмуль остановил лошадей и, оглянувшись, сказал: - Ого, как далеко отъехали от хутора. Паненке и паничу пора домой. Анелька не могла удержаться от слез. Она стала на колени в повозке и, целуя мать, шептала: - Ты вернешься, мама? Не бросишь нас так, как... - Она не договорила. Мать прижала к себе головы детей и вдруг крикнула: - Шмуль, поворачивай обратно. Не поеду я без них. Шмуль стал ее уговаривать: - Ай, вельможная пани, какая же вы капризная! Разве я не уезжаю от своих детей? Мне по делам приходится целыми неделями разъезжать... Никто такого баловства себе не позволяет, как паны. Это просто грешно! Ведь ехать вам нужно ради себя и детей. Вот отвезу вас, а через неделю или, может, даже послезавтра повезу в город паненку и панича. Вы теперь думайте не о том, что тяжело прощаться, а о том, как хорошо будет встретиться. Я знаю, что бог все переменит к лучшему, - на свете так не бывает, чтобы человеку всегда было плохо. - Не плачь, Юзек, - сказала Анелька. - Вот видишь, Шмуль часто уезжает из дому и всегда возвращается. Заяц ссадил детей с повозки. - Через несколько дней мама опять будет с нами, - говорила Анелька. - Мы останемся тут не одни, а со своими... И мама тоже едет не одна, а с Шмулем. Никому ничего худого не сделается. Шмуль нам все расскажет про маму, а ей про нас. Пани перекрестила детей и Зайца с женой. Шмуль погнал лошадей. С минуту Анелька бежала за повозкой, потом они оба с Юзеком еще постояли, протягивая руки вслед матери. Дорога лесом вначале шла прямо. Дети видели мать, а мать - их. Потом Шмуль свернул. Жена Зайца пошла домой, а Заяц остался с детьми. - Ну, пойдемте, - сказал он. - Побегаете по лесу и ягод наберете. Будет вам веселее. Дети его послушались. Он сделал им лукошки из коры и повел их на те места, где росло очень много черники и земляники. Показал им большого дятла, который долбил трухлявый сук, выгоняя червячков, а потом и белку на верхушке сосны, где она собирала молодые шишки. Дети видели большущие муравейники и папоротник, цветок которого приводит людей к укрытым под землей кладам. Полежали на мху. Анельке было уже не так тоскливо, а Юзек - тот и совсем повеселел. Заяц обещал им, что, когда мать будет возвращаться, они выйдут ей навстречу с ягодами. Ах, какая это будет радость! Глава четырнадцатая Унылые дни На другой день к вечеру вернулся Шмуль. Он привез бумагу, чернила и перья - все, что нужно для писания писем, букварь Юзеку и какую-то старую книжку рассказов и стихов для Анельки. Кроме того, хлеб, печенье и разные мелочи. Письма мать не написала. Она только передала через Шмуля, что немного утомилась в дороге и просит детей терпеливо ожидать ее возвращения. От себя Шмуль, чтобы успокоить Анельку, сказал, что все будет хорошо, но, уезжая с хутора, свернул в поле к Зайцу. - Ну, как доехали? - спросил тот. - Ох, не дай бог никому таких хлопот, каких мне наделала пани! - ответил Шмуль. - Всю дорогу она смеялась, и плакала, и обмирала, а когда приехали в город, мы ее еле с повозки сняли. Там, в хате, я ничего не сказал, потому что пани с меня клятву взяла, что дети не узнают. Заяц покачал головой и обещал, что даже Ягне не проговорится. Шли дни за днями, и один был как две капли воды похож на другой. Заяц косил траву. Ягна ходила за скотиной, носила мужу в поле обед, и дети по целым дням оставались одни. Вначале Анелька хотела учить братишку азбуке. Но Юзек, все реже вспоминавший, что он "слабенький", предпочитал бегать и играть, а не сидеть за книжкой. И странное дело - убийственный воздух болот, грубая простая пища и движение пошли Юзеку на пользу больше, чем постоянное сидение дома и лекарства. У него и цвет лица стал здоровее. Анелька же была больна. Уже одни только вредные испарения болот могли подточить ее здоровье, а к ним еще прибавилась тоска, от которой не было лекарств. И от лишений, печали и постоянных тревог этот хрупкий цветок увядал на глазах. Никаких угрожающих симптомов болезни не было заметно, но девочку постоянно лихорадило. По временам у нее бывали озноб, головная боль, упадок сил. Это ее не пугало, потому что в другие дни она чувствовала себя бодрее, чем когда-либо. Заяц и его жена видели, что девочка худеет чуть не с каждым днем. Лицо ее было бело как мел, а иногда принимало болезненно-желтый оттенок, пальцы стали почти прозрачными, в губах не было ни кровинки. Но по временам щеки ее пылали жарким румянцем, глаза из голубых становились темно-синими, а губы пунцовыми. В такие часы Анелька бывала весела, говорлива, охотно бегала, хваталась за всякую работу. Ягна думала, что это признаки здоровья, но Зайца этот лихорадочный румянец и возбуждение тревожили больше, чем обычная бледность Анельки. Юзек часто вспоминал мать, сердился, что она не едет, плакал. Анелька старалась чем-нибудь отвлечь его, никогда при нем не говорила о матери. И только один раз, поздно вечером, когда Ягна, управившись со всей работой по хозяйству, сидела на пороге дома, бормоча молитву, Анелька, сев рядом, положила голову к ней на колени и тихо заплакала. Прошла неделя, а ни матери, ни вестей от нее не было. Даже Шмуль не появлялся. Анелька, насколько хватало сил, делала всякую домашнюю работу, отчасти из желания помочь хозяевам, отчасти - чтобы убить время. Она растапливала печь и варила в двух горшках обед на всех (чаще всего картошку и кашу), носила воду из колодца, задавала корм волам, коровам и курам. Она даже пыталась стирать белье, свое и Юзека, хотя это ей было труднее всего и плохо удавалось. Напрасно Ягна запрещала ей делать то, что ее утомляло. Бросив одну работу, Анелька хваталась за другую с упорством, которого ничто не могло победить. Но бывали дни, когда она не только работать, а и ходить не могла. Тогда она лежала на топчане и читала присланную матерью книжку или, закрыв глаза, мечтала. В ней теперь трудно было узнать прежнюю Анельку, веселую и счастливую. Она пожелтела, исхудала. Волосы ей трудно было расчесывать сломанным гребнем, и они были всегда растрепаны. Единственное платьице, когда-то розовое, совсем вылиняло. Чулки, присланные тетушкой Анной, были ей велики, башмаки износились. У этой все еще красивой девочки был такой изнуренный и жалкий вид, что даже ее отец заплакал бы, если бы увидел ее теперь. Чем больше убывали ее физические силы, тем лихорадочнее кипели в ней все новые мысли и чувства. Воображение рисовало ей многое такое, о чем ей никто никогда не говорил, она слышала музыку и какие-то голоса. Ей открывался новый, иной мир - может быть, то небо, о котором она все чаще думала. Не раз хотелось ей рассказать кому-нибудь о своих видениях, но мешала застенчивость. А между тем по временам она чувствовала, что напор невысказанных чувств разорвет ей сердце. Это особенно стало тяготить ее с тех пор, как она прочла стихи в книжке, привезенной Шмулем. Однажды тоска мучила ее больше, чем всегда; она ничего не могла делать, дома не сиделось, тянуло на волю. Она побежала на один из холмиков, кольцом окружавших лощину, где стоял хутор. Здесь она посидела, жадно вглядываясь и вслушиваясь во все вокруг, - и начала писать. Это были первые стихи, сочиненные Анелькой. Вот что она написала: Жаль мне дома родного, Что стоял у пруда, Жаль сада, беседки, И каштана в саду, И душистых цветов, что кланялись мне, И птиц, клевавших крошки На моем окне. Жаль мне всего, и оттого я грустна, Плачу не раз и на горку выхожу. Может, отсюда увижу наш дом, Хоть издали на него погляжу. Все смотрю, но не видно ничего. Бог облаком заслонил наш дом. Как-то раз Юзек, вспомнив мать, расплакался и стал просить Зайца, чтобы он отвез его к ней. Анелька старалась утешить мальчика, показывала ему крольчат - ничего не помогало. И только когда она стала читать ему вслух стихи из книжки, Юзек успокоился и заснул. В тот день расстроенная Анелька написала такие стихи: Юзек, видно, сестру не любит, Постоянно ее огорчает, Играть не хочет и плачет. Не плачь, Юзек, вернется мама, Привезет тебе игрушек, Купит фарфоровую куклу, Ты так любил играть с нею. Снова заживем все вместе, Папа уж нас не покинет. Будет у нас дом и садик. Не плачь, Юзек, вернется мама. Тише, дай мне послушать, Не лает ли где-нибудь Карусь... Ах, Юзек, я и забыла, Что он, бедняжечка, умер. Сядь, будем стишки сочинять, И черные дни пройдут скорее. Погоди, я утру слезы. Они мне видеть мешают. Когда Анелька ослабела до такой степени, что уже не могла ходить далеко, она целыми часами сиживала у ворот и смотрела на дорогу к лесу. Она видела, как желтые аистята высовывали головки из гнезд, словно звали родителей, охотившихся на болотах. Она слушала жалобы Ягны и молча, неподвижно сидела под холодным ветром до позднего вечера, когда над болотом начинали плясать блуждающие огоньки. И все впечатления, все чувства, волновавшие ее в такие дни, она изливала в стихах: Дует ветер так, что вздыхают стены, А звезды дрожат и жмутся друг к другу. Шумит лес, и плачут аистята. Им и в гнездах холодно без мамы. Ветер слезы их унесет к болотам, Туда, где шумит сухой камыш на кочках, Шепнет матерям, что тоскуют птенцы, И они вернутся... Счастливые птицы! На пороге плачет старая мать, Вздыхает отец от горя: "Ох, не вернутся детки наши, Как вернулись аисты к аистятам". Но только задремлет несчастная мать, Летят души детей к родным местам. Всемогущая божья рука Отпускает их на землю, Как выпускает добрый человек Пугливых птичек из клетки. В городе грустит наша мама без нас И не слышит, как мы вздыхаем, Добрые духи, возьмите нас И отнесите к Маме! Со дня отъезда матери прошло почти три недели. Ниоткуда не было никаких вестей. Заяц с женой сильно тревожились, не понимая, что случилось с пани, а больше всего заботила их участь оставленных на их попечение детей. Деньги все были прожиты, продукты - на исходе, и незадачливым обитателям уединенного хутора грозил если не голод, то тяжкие лишения. Анелька так уже ослабела, что не вставала с постели. Она ела очень мало, целыми днями молчала, не читала больше, и даже проказы Юзека не вызывали у нее улыбки. А мальчик бегал в отрепьях и дырявых башмаках по окрестностям и так упивался новыми впечатлениями и свободой, что не замечал ни холода, ни жары, забывал об отдыхе и даже о сестре и матери. Домой он прибегал только тогда, когда ему очень хотелось есть, а все остальное время проводил в лесу или на болотах. Так все обстояло на хуторе, когда однажды здесь появилась крестьянская одноконная телега, на которой, кроме возницы, сидела женщина в темном платье. Заяц, убиравший на лугу сено, бросил работу и побежал навстречу телеге в надежде, что это едет пани. Но, подойдя, он увидел незнакомую женщину, которая тотчас спросила: - Ну, как дети? Заяц посмотрел ей в лицо и сказал: - Панич ничего, прыгает, а паненка совсем расхворалась. - Больна? Вот беда-то! А что с ней? - Где же нам знать, милостивая пани? Расхворалась так, что с постели не встает, и все. - Потом прибавил: - А может, вы от нашей пани? Как же она там? Паненка сильно скучает, и мне так думается, с того она и захворала. - Бедняжечка! - прошептала приезжая, утирая глаза, но на вопросы Зайца ничего не ответила. Телега тронулась, а Заяц шагал рядом. Приезжая несколько раз заговаривала с ним. Казалось, она хотела что-то сообщить или спросить, но тотчас, словно спохватившись, умолкала. Услышав стук колес и крик Ягны, которая вообразила, что это вернулась пани, Анелька сползла с топчана и вышла в сени. - Тетя Андзя! - воскликнула она, увидев приезжую. Они долго целовались. Наконец девочка спросила: - Тетя, вы от мамы приехали? За нами? Тетушка ответила не сразу и как-то нерешительно: - Нет, деточка, пока еще не за вами. Я поступаю экономкой к одному почтенному ксендзу и еду к нему. Но как только с ним договорюсь, я дня через два-три опять приеду и тогда уже заберу вас. А что у тебя болит? - Ничего не болит, тетя. Только опять придется лечь... А что же с мамой? Мы ни одного письма от нее не получили. Тетушка, провожая ее до топчана, отчего-то вся дрожала. Уложив девочку, она только тогда обвела глазами комнату. "Боже, какая нищета!" - пробормотала она про себя, а вслух сказала весело и громко, как всегда: - Что ж мама? Мама ничего. Бабушка ваша не приехала, и мама ей написала письмо. - Тетка высморкалась. - Так что понимаешь, деточка... Что я хотела сказать? Бабушка ваша, тетка твоего отца, велела маме сейчас же ехать к ней в Варшаву. - И мама поехала? - Ну конечно! В тот же день. С вашей бабушкой шутить не приходится. К тому же... - В Варшаве живет Халубинский, - вставила Анелька. - Вот в том-то и дело! Это самое я и хотела сказать... в Варшаве - Халубинский. Ого, это знаменитый доктор! К нему все ездят, как в Ченстохов на богомолье... Мне это рассказывал один ксендз, у которого больная печень... - А мама здорова? - спросила Анелька, пытливо глядя тетке в глаза. - Как же, как же... Пожалуй, даже здоровее, чем тогда, когда я к вам в усадьбу заезжала... Анелька обхватила руками ее шею, и они снова несколько раз поцеловались. - Тетечка, дорогая моя, золотая! - шептала Анелька. - Давно мама уехала? Тетка дрогнула. - С неделю будет. Да, сегодня ровно неделя... - Но почему же мама нам не писала? - Видишь ли... Не успела она. Ну, и знала, что я к вам заеду. - А из Варшавы она напишет? - Конечно! Непременно напишет, только не сразу, детка. Видишь ли, бабушка ваша такая капризная, за ней приходится постоянно ухаживать. И притом - лечение... Понимаешь? Прибежал Юзек. Недоверчиво оглядел тетушку, словно разделяя убеждение отца, что от бедных родственников лучше держаться подальше. Только получив кренделек и услышав, что скоро его увезут с хутора, он несколько оживился и поцеловал у тетушки руку - впрочем, без особой нежности. Анелька тоже повеселела и казалась здоровее. Она даже оделась и походила по комнате, настойчиво расспрашивая тетку о матери, желая знать всякие подробности. Тетка на все отвечала без запинки. Они провели вместе несколько часов. Наконец к дому подъехала телега. - Вы уже уезжаете, тетя! - вскрикнула Анелька. - Деточка, мне обязательно надо еще сегодня побывать у ксендза и попросить у него разрешения взять вас к себе. Не знаю, удастся ли это сразу. Но самое позднее через два-три дня я приеду за вами. Анелька легла на свой топчан и, заплакав, сказала тихо: - И мама обещала нам вернуться скоро... и папа тоже... Тетка вскочила и подбежала к ней: - Дитятко, клянусь тебе спасением души, что я вас не оставлю. И если ксендз не согласится принять вас в дом - хотя этого быть не может! - тогда я тоже не останусь у него и вернусь сюда, хотя бы пришлось вместе с вами с голоду умирать. Ты будешь тут без меня только два, самое большее три дня, а потом мы уже никогда не расстанемся, клянусь тебе! - Три дня! - повторила Анелька. Она уже немного успокоилась, вернее впала в прежнюю апатию, и простилась с теткой равнодушно, тогда как добрая женщина заливалась слезами. Выйдя из комнаты, тетка плотно притворила дверь и, подойдя к жене Зайца, Ягне, видимо хотела ей что-то сказать, но передумала. Только когда телега была уже у ворот, пани Анна велела вознице остановиться и подозвала Ягну. Та торопливо подбежала. - Вам что-нибудь надобно, пани? Тетка заглянула ей в глаза и после минутного колебания выпрямилась, с видом человека, принявшего какое-то решение, уселась плотнее и сказала: - Нет, ничего. Только смотрите хорошенько за детьми. - А как же будет с паненкой? На доктора у нас денег нет, а ей бы надо... - Я вернусь на этой неделе, тогда и доктора найдем. Сегодня ничего не могу сделать, у меня ни гроша за душой. Внезапный приезд тетки и ее поведение порядком удивили и Зайца и его жену. Они и не догадывались, что впереди - еще большие неожиданности. Глава пятнадцатая Начало болезни Анелька очнулась и подумала: "Значит, уже зима?" Холодный воздух студит легкие. Вокруг толстым ковром лежит снег. В него, как в пух, уходишь по щиколотки, по колени, по пояс, по плечи... Вот уже ничего не видно, ноги и грудь медленно сковывает пронизывающий холод. Как же она попала в сугроб? Нет, она лежит вовсе не в снегу, а на кровати в своей комнате. Как здесь хорошо! Холодно, правда, но это только на улице мороз, а ей напротив жарко. Анелька трогает рукой лоб. Ой, как пышет жаром! Но от руки это или ото лба? Чудесно лежать зимним утром в теплой постели и слушать, как на дворе хрустит снег. Который час? Анельке не хочется вставать. При мысли, что надо будет ступить на холодный, как лед, пол, дрожь охватывает ее всю с ног до головы, пробирает насквозь. Каждая жилка в ней дрожит. Наверное, ее сейчас разбудят. Который может быть час? Не высунуть ли голову из-под одеяла и поглядеть? Или подождать, пока часы пробьют? Должно быть, еще рано... Она вспомнила об уроках. "Что у нас сегодня? Сегодня... Сегодня..." В сознании застряло это слово. Как странно - человек твердит все время только одно слово и не помнит уже больше ни о чем... Надо отвечать урок истории. О чем это? Ах да! "Дело, только начатое Карлом Мартеллом и Пипином, расширил и довершил Карл Великий. Он был гениальнее отца и деда, да и обстоятельства... обстоятельства..." "Что у нас теперь? Зима? Да нет же! Зимою бывает мороз, а мне так жарко. Сегодня ужасно жаркий день. Вот лоб у меня горит... И какая я потная... "Дело, только начатое Карлом Мартеллом и Пипином..." Панна Валентина!" Анелька села, откинула одеяло и во весь голос стала звать: - Панна Валентина! На миг открыла глаза, но сейчас же их зажмурила, потому что ее ослепил свет, такой яркий, что даже опущенные веки не защищали от него. Она заслонила рукой лицо и кончиками бескровных пальцев зажала глаза. - Чего тебе, Анельця? - отозвался Юзек. Анелька то ли не узнала голос брата, то ли не обратила внимания на вопрос - она молчала. Юзек дернул ее за руку. - Анелька, ты что? - спросил он. - Что ты сказала? - Который час? - спросила Анелька, не отнимая руки от лица. Потом она сказала словно про себя: - А разве панна Валентина... Панна... - Ну, Анельця! Что ты такое делаешь? Не гримасничай! Ты же знаешь, что я боюсь... Анелька отвернулась от него и уронила голову на подушку. - Хозяйка, идите сюда, - позвал Юзек. - Посмотрите, что с Анелькой. Анелька почувствовала, что ее бережно приподнимают чьи-то руки, услышала шепот: - Паненка! Миленькая! Она открыла глаза. Облупленные стены. За открытой дверью видны сени и угол двора. В окошко заглядывает веселое солнце, золотым сиянием обливает темный глиняный пол. Теперь Анелька узнала Ягну и перепуганного Юзека. Припомнила, что она на хуторе и недавно виделась с теткой. - Здесь была тетя Андзя? - Была вчера. - А который час? - Рано еще. Спите, паненка. - Что у тебя болит, Анельця? - спрашивал Юзек. - У меня? Ничего. Откуда мне знать? - ответила она с улыбкой. Потом прибавила: - А снегу ведь нет на дворе? - Что ты такое говоришь? Что ты говоришь, Анельця? - крикнул Юзек. - Лихорадка у паненки, - пояснила Ягна. - Что, паненка, жжет в середке? - Жжет. - И знобит? - Знобит. - А пить хочется? - Да, да, пить! Я и забыла, что мне пить хочется, - сказала Анелька. Юзек выбежал в сени и принес кружку воды. Анелька жадно припала к ней, но тотчас с отвращением ее оттолкнула. - Вода горькая! - Нет, Анельця, это хорошая вода, - уверял Юзек. - Хорошая? Да? Но мне пить не хочется, только есть... Нет, ничего не хочется... Я спать буду. Ягна бережно уложила ее, укрыла, потом выпроводила Юзека во двор. Мальчик чуть не плакал. - Анельця больна, - говорил он. - Надо написать маме. Почему мама не едет? - Тише, панич. У Анельци лихорадка, и ей мерещится всякое. Но это пройдет. Только бы тетушка воротилась и забрала вас отсюда. Бегай себе по двору, панич, а в комнату не ходи. Я сама присмотрю за Анелькой. Оставшись один во дворе, Юзек все раздумывал: что такое с Анелькой? Он машинально подошел к колодцу. Покрытый зеленой плесенью сруб был так невысок, что мальчик мог заглянуть внутрь. Он увидел поверхность воды, похожую на черное зеркало, а в ней - свое отражение, словно заключенное в раму на фоне чистого утреннего неба, которое там, в глубине, казалось темнее. Со старых бревен сруба по временам падали вниз капли с плеском то тихим, то звонким, напоминавшим отдаленный звон бубенчиков. Иногда над колодцем пролетала какая-нибудь птица, а Юзеку казалось, что это внизу, в колодце, что-то летает. "А может, там - тот свет?" - думал Юзек, и ему уже представлялись серебряные дворцы с золотыми крышами, деревья, на которых растут драгоценные каменья, птицы, говорящие человеческим языком. Обо всем этом ему когда-то рассказывала нянька, а быть может, и мать. Он помнил даже, что в том царстве побывал раз такой же маленький мальчик, как он, и принес оттуда волшебную лампу. Юзек решил, когда вырастет, спуститься в это подземное царство. Вот будет о чем порассказать, когда он вернется оттуда! Он еще раз оглянулся на дом, где лежала больная сестра, потом, взяв старое сито, отправился ловить рыбу. Увлекшись этим занятием, он скоро забыл о доме, о сестре и о "том свете". А Анелька все бредила. По временам она сознавала, где находится, следила глазами за Ягной, хлопотавшей у печи, слышала шумное булькание варившегося в горшке супа. Но вдруг ей начинало чудиться, что она бродит по тенистому лесу, по мягкому темно-зеленому мху, и откуда-то пахнет малиной. Потом наступало забытье, и она уже ничего не видела, не слышала и не чувствовала. Вот, ободренные тишиной, вылезли на середину комнаты два белых кролика. Тот, что побольше, нашел несколько листочков зелени и принялся их уплетать, одним красным глазом косясь на Анельку. Маленькому тоже хотелось погрызть зелени, но он был робок и только шевелил длинными усами да то и дело становился, как собачонка, на задние лапки. - Карусь! - позвала Анелька, увидев их. Кролики насторожили уши и, когда девочка протянула к ним руку, побежали в свою нору, быстро подскакивая на задних ногах. - Карусик! - повторила Анелька. На ее голос подбежала Ягна. - Это кролики, паненка. Тише, тише. Головка не болит? Анелька ярко блестевшими глазами посмотрела ей в лицо и сказала с улыбкой: - Вы шутите! Ведь здесь только что был Карусик... и руку мне лизнул... вот смотрите, еще мокрая. И она подняла к глазам свою худенькую горячую ручонку. Жена Зайца покачала головой. - Погоди, паненка, я тебе приготовлю такое лекарство - всю хворь как рукой снимет. Как только она вышла в сени, Анелька забыла о ней и опять стала бредить. Теперь ее горячечные видения уже были смутны, ей мерещилась только какая-то бесконечная равнина, которая уходила за хутор, за болота и дальние леса, до самого горизонта, где исчезала за краем неба. И когда Анелька опустила руку, рука скользнула легко, убежала за ворота, за леса и болота и затерялась где-то среди звезд. Потом Анелька увидела какие-то стены, гладкие и бесконечно высокие, но тут ей стало так тяжело, как будто на нее навалилась вся земля, и солнце, и все звезды с неба. Под этой безмерной тяжестью душа ее корчилась, и съеживалась, и все падала, падала куда-то, забывая тот мир, откуда она пришла. Внезапно в этом пространстве она ощутила какое-то движение. Казалось, близко, рядом, зашевелился какой-то огромный предмет и двинулся с востока туда, где заходит солнце, заслонив собой весь горизонт. Анелька открыла глаза и увидела, что это Ягна, подняв ее руку, кладет ей под мышку кусок хлеба. Потом Ягна накрыла ее рваным одеялом и спросила: - Ну как, не лучше тебе, паненка? Анелька хотела ответить, что ей уже совсем хорошо, но вместо слов из горла ее выходили какие-то невнятные звуки. Хозяйка зажгла свечу - громницу, накапала с нее воску в кружку с водой и велела Анельке выпить. Больная сделала глоток и удивилась, что вода имеет какой-то металлический вкус. - И теперь не полегчало, паненка? - Ох! Жена Зайца решила прибегнуть к самому сильному средству. Взяв обеими руками концы своего передника, она сложила его в три складки, медленно приговаривая: Были у святой Оталии три дочки: Одна пряла, Другая пряжу мотала. А третья порчу Словом божьим снимала. При последних словах она быстро развернула передник перед глазами Анельки. - Теперь легче? - А тетя еще здесь? - вместо ответа спросила больная. Ягна снова принялась укладывать складки на переднике: Были у святой Оталии три дочки: Одна пряла, Другая пряжу мотала... Глава шестнадцатая Помощь подоспела . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Заяц шел домой полдничать, размышляя о том, что хлеб в этом году не уродился - одна солома, а зерна не будет. Вдруг от леса донесся до него какой-то необычный шум. Что-то там грохотало, катилось и порой слышались храп и фырканье. Заяц остановился и, повернувшись в ту сторону, наставил руку козырьком над глазами. Вдали он увидел четыре конских головы, блестящую высокую шляпу, а еще выше над ней - белый кнут. Порывшись в памяти, Заяц решил, что это, должно быть, едет карета. На самом же деле это была открытая коляска, широкая, вместительная и очень нарядная. На неровной и шаткой плотине экипаж умерил ход и сильно закачался. Заяц смотрел на него с жадным вниманием. На козлах он увидел лакея и кучера в парадных ливреях табачного цвета с золотыми пуговицами. А в коляске, запряженной четверкой прекрасных лошадей в сверкающей упряжи, сидела под зонтиком дама средних лет. На некотором расстоянии от этого экипажа ехала удобная бричка, в которой сидел только возница. Заяц даже глаза протер, думая, что это ему мерещится. С тех пор как свет стоит, на плотине не видывали ничего подобного! "Может, наш пан с пани приехали за детьми? - подумал он. - Нет, пана не видно, а у пани откуда бы такая карета, если она недавно уезжала в повозке еврея? Или вельможный пан слез в лесу, чтобы сосчитать, сколько Заяц у него сосен вырубил?" Между тем экипаж остановился. - Эй ты, ворона! - крикнули с козел. - Это вы меня?.. - осведомился Заяц, снимая шапку. - Ясно, тебя, а то кого же? Что, к вам на хутор нет другой дороги, поудобнее? - Где там! - Да тут коляска может опрокинуться! - Может! - подтвердил мужик рассеянно, сам не зная, что говорит. - Вот дубина! - буркнул человек в ливрее, потом опять повысил голос: - Как же так! Значит, вельможной пани придется идти до хутора пешком? - Видно, что так... - Кшыстоф, я выйду, - отозвалась дама из коляски. Кшыстоф соскочил с козел и, открыв дверцы, помог даме выйти, затем отступил в сторону. Так как дорога была вся в выбоинах и засыпана хворостом, то он, шагая сзади, поддерживал пани тремя пальцами за локоть и говорил: - Ясная пани, правее пожалуйте! Вот на эту кочку, ясная пани... Пан Петр, ты подожди, пока ясная пани пройдет, потом потихоньку доедешь до двора... Попрошу вас сюда, ясная пани, здесь тропка. Заяц, слыша все это, заподозрил, что знатная пани - слепая и не видит дороги. Потом под впечатлением этой торжественной процессии даже стал подумывать, не следует ли ему стать на колени. Дама тем временем уже поравнялась с ним и спросила: - Дети здесь? - А? - Пани спрашивает, здесь ли дети, - повторил господин в ливрее и украдкой показал Зайцу внушительный кулак в серой перчатке. - Это, стало быть, наших помещиков дети? А как же, здесь, - ответил Заяц. - Здоровы? - спросила дама. - Паненка совсем расхворалась. Лежит... - А приезжал кто-нибудь? - Была какая-то тетка. - Не знаешь, говорила она что-нибудь детям о матери? - Говорила, что пани наша поехала в Варшаву. - Ага! И больше ничего? - А еще поклоны передавала и сказала, что пани скоро заберет их отсюда. - Вот как! Дама пошла дальше, к хутору, а человек в ливрее - за нею, все что-то бурча себе под нос. На пани было длинное черное платье и шелковая накидка. Когда она приподняла платье, Заяц увидел белоснежную плоеную юбку. "Может, это у нее рубаха такая?" - подумал он, не понимая, к чему знатные дамы носят не одну, а две юбки. Над головой поглощенного этими мыслями Зайца вдруг зафыркала передняя лошадь. Он отскочил и медленно побрел за экипажем. "Ого, сразу видно настоящих господ - ишь в какой блестящей карете ездят! - думал мужик. - Чудо, не карета. В нее, как в зеркало, глядеться можно". И он действительно раз-другой посмотрел в заднюю стенку коляски, но то, что он там увидел, его окончательно поразило. Поверхность была вогнутая, и Заяц видел все отражения опрокинутыми, уменьшенными, но растянутыми в ширину. Над остроконечным небом лежала дорога, в глубине узкая, а ближе неожиданно расширявшаяся. У него, Зайца, голова была как дыня и помещалась она ниже ног, коротеньких, как зубья у грабель. А когда он протянул руку к этому диковинному зеркалу, рука его будто выросла и заслонила всю его фигуру. "Бесовское наваждение, - решил Заяц. - Не миновать беды!" Он не чаще чем раз в несколько лет выезжал из своей глуши, и кареты были ему знакомы так же мало, как законы оптики. Между тем дама вошла в дом, а камердинер ее остановился на пороге. Жена Зайца только что начала в третий раз заговаривать болезнь Анельки, как шуршание длинного шлейфа привлекло ее внимание. Она обернулась и обомлела, увидев в комнате незнакомую пани, от которой так и веяло "ясновельможностью". Не обратив внимания на удивленную хозяйку, пани подошла к Анельке и с выражением непритворного сострадания на еще красивом, хотя и несколько увядшем, лице взяла девочку за руку. - Анельця! - сказала она ласково. Анелька вскинулась, как подброшенная пружиной, и села на постели, уставив блуждающий взгляд на незнакомку. Она словно собирала разбегавшиеся мысли, пыталась что-то вспомнить, но не узнавала ее. Появление этой дамы, впрочем, не удивило Анельку - быть может, она приняла ее за одно из видений, являвшихся ей в бреду. - Анельця! - повторила дама. Девочка улыбнулась ей, но молчала. - Горячка... не в себе она, - шепотом пояснила Ягна. Дама, увидев кружку с водой, намочила свой батистовый платочек и вытерла Анельке лоб и виски. Потом сложила мокрый платочек и положила его на голову больной. Холод на минуту вернул Анельке сознание, и она заговорила: - Вы - наша бабушка? Или еще другая тетя? Вас мама прислала? Дама вздрогнула. - Я приехала за вами. Поедешь со мной? - А куда? К маме? Или домой, в усадьбу? Мне так хочется в наш сад. Здесь холодно... - Чего же ты плачешь, детка? - спросила дама, нагнувшись к ней. Она тут же отшатнулась, когда в лицо ей ударило горячее дыхание больной. Но, глянув в белое, облитое лихорадочным румянцем лицо Анельки, в ее большие кроткие и печальные глаза, подумала о безмерном несчастье, постигшем этого ни в чем не повинного ребенка, и не могла удержаться от слез. Анелька закрыла глаза. Казалось, она дремлет, утомленная разговором. Дама опять намочила платок и положила ей на лоб, затем вышла в сени. - Кшыстоф, - сказала она камердинеру, - сейчас же садись в бричку и поезжай домой. - Слушаю, вельможная пани. - Пусть поставят кровать в той гостиной, что окнами в парк. Пошли в местечко за лекарем и вызови телеграммой из Варшавы еще одного - управляющий даст тебе адрес. Камердинер поклонился, но не уходил, желая, видимо, высказать свое мнение. - Ты хочешь мне что-то сказать? - Да. Я полагаю, что вельможной пани нельзя здесь оставаться одной, без всяких услуг, - важно изрек Кшыстоф. - Да ведь мы все отсюда уедем, как только больная немного успокоится. - Не пристало вельможной пани возить больных, это дело докторов и монашек. Дама покраснела и с минуту была в нерешимости, словно признавая авторитет Кшыстофа в таких вещах. Но вместе с тем ей не нравились эти замечания, и она ответила сухо: - Делай, что я сказала. - Раз вельможная пани велит, я поеду, но снимаю с себя всякую ответственность, - сказал Кшыстоф, чопорно поклонившись. - Однако лошадям надо дать отдохнуть. Пани вернулась к Анельке, раздумывая, почему ей неприлично ухаживать за больными. Она села у топчана и растроганно всматривалась в лицо девочки. "Как она похожа на него! - мысленно говорила она себе. - Тот же рот... Да, видна его кровь... Бедный! Я постараюсь вознаградить его за все, что он выстрадал". В ее воображении встал красивый отец Анельки, и теперь она уже без колебаний решила ухаживать за больной. Ведь это его ребенок, она это сделает для него! Кучер, замотав вожжи, спустился с козел торжественно, как небожитель, сошедший с небес в нашу юдоль слез, и, по привычке всех кучеров, сложил руки на животе. Кшыстоф подошел к нему, поглаживая холеными пальцами свои английские бакенбарды. - Вот так имение! - сказал кучер презрительно, кивком головы указывая на облезлую избу. Кшыстоф с высокомерным состраданием поднял брови и, уставившись на одну из блестящих пуговиц его ливреи, сказал: - Судьба играет человеком, как хочет! Верите ли, я здесь чувствую себя заброшенным в какие-то Гималаи! - Вы, наверное, здорово скучаете по Варшаве? Пан Кшыстоф махнул рукой. - И по Парижу, Вене и так далее! Но что поделаешь? Вот бывший мой пан сейчас в Африке. Если он может жить там, так я могу жить здесь. Наступило молчание. - И стоит нашей пани гоняться за таким помещиком! - Кучер подбородком указал на хлев. Но Кшыстоф возразил, подумав: - Ну, не скажите... Правда, дела у него расстроены... но имя, связи, шик! - Так, значит... - Он настоящий пан! Княжеского рода... Если бы не он, я бросил бы эту службу. При нем я почувствую себя человеком: совсем другое положение, и от людей почет! У вас тоже будет тогда на пуговицах настоящий герб, а не какой-то там лев с факелом - ведь это же одна комедия! - Ага! - промычал кучер. - Так-то! - заключил пан Кшыстоф. - А пока до свиданья! Еду приготовить все к приему детей и разослать нарочных за докторами. Он дотронулся двумя пальцами до полей круглой шляпы. - Адью! - отозвался кучер, уважительно кланяясь старшему товарищу. Камердинер, шествуя медленно и важно, подошел к дому и, натягивая снятые минуту назад перчатки, крикнул вознице в бричке: - Подавай! Бричка подкатила с грохотом. - Лети вовсю, хотя бы лошадей загнал! Только через плотину поезжай осторожно. - А если и вправду загоню лошадей? Что тогда? - спросил возница. - Раз я говорю, что можно загнать, значит имею на то причины, - с достоинством отпарировал Кшыстоф. Ступив на подножку, он застегнул перчатки, потом приподнял сзади пальто, уселся поудобнее и глубоко вздохнул. Стоявший у хлева Заяц снял рваную соломенную шляпу: - Счастливого пути вельможному пану! Это польстило Кшыстофу. Он дружелюбно хмыкнул, полез в карман и, бросив мужику злотый, сказал: - Ты хорошо присматривал за детьми, друг, и мы тебе за это благодарны. Смотри же, хозяйство держи в порядке, и мы постараемся тебя вознаградить. Ну, пошел! Бричка тронулась, проехала мимо Зайца, согнувшегося в поклоне чуть не пополам. - Вот это паны! - пробормотал он. Никогда еще он не получал такой щедрой подачки. Увидев издали коляску и лошадей, Юзек забыл о рыбе и, бросив сито, побежал на хутор. Он был уверен, что это приехали отец с матерью, а главное - ему хотелось поскорее рассмотреть экипаж. Он влетел во двор, красный, растрепанный, и, не спросив ни у кого позволения, стал карабкаться на козлы. - Куда, малый! - прикрикнул на него кучер. - Я хочу покататься, - объяснил Юзек, хватаясь за вожжи. Лошади тронулись. Кучер едва успел сдержать их и рассердился. - Хочу кататься! Хочу кататься! - твердил Юзек. На этот шум из дома вышла приезжая пани, - она уже справлялась у хозяйки, где мальчик, - и Юзек бросился к ней, крича: - Отчего он не едет, когда я ему приказываю? Вдруг он остановился в смущении, увидев перед собой незнакомую женщину. А ей понравился этот смелый мальчуган, который, несмотря на бедность и заброшенность, не понимал, как может кучер не выполнить его приказа. "Вылитый отец!" - подумала она и, подойдя, нежно поцеловала Юзека. - А где мама? - спросил оробевший мальчик. - Мамы нет. - И папы тоже нет? - Нет. Но ты скоро его увидишь. - А... а вы кто? - Я? - переспросила дама с улыбкой, скрывая замешательство. - Я ваша... родственница. - И опять поцеловала его. Юзеку понравился экипаж, кучер в ливрее и элегантный туалет дамы. Он поздоровался с ней уже как со старой знакомой, проявив необычный для него восторг. - Вы наша родственница? - сказал он. - Вот хорошо! Тетя, наверное? У нас тут уже была одна тетя, но ту привез мужик в телеге... Я ее не хочу... А вы тоже тетя, а? - Можешь называть меня мамой... мамой-крестной, - сказала дама, с трудом скрывая волнение. - Мамой? Хорошо. Значит, вы будете моя вторая мама. А покататься можно? - Петр! - крикнула дама кучеру. - Покатай панича. Юзек ми