гом забрался на козлы рядом с кучером. Держась руками за вожжи, пока они объезжали кругом двор, он воображал, что сам правит, и был этим очень доволен. Дама смотрела на него с гордостью и восхищением. Ее радовала мысль, что в ее гнезде поселится этот львенок. Холодные компрессы настолько помогли Анельке, что уже можно было сказать ей о предстоящем отъезде. Весть эту она выслушала равнодушно и дала себя одеть. Дама с жалостью и чем-то вроде стыда рассматривала ее гардероб, состоявший из плохо выстиранного белья и отрепьев, бывших некогда платьями. Наконец дети были готовы к отъезду - так как Юзека одевать не нужно было, - и пани объявила Ягне, что ей придется ехать с ними. - Одевайся же скорее, голубушка, если есть во что, нам времени терять нельзя, - добавила пани. Ошеломленная Ягна побежала искать мужа. Он стоял перед домом и все еще созерцал коляску. - Слушай-ка, вельможная пани велит мне ехать! - сказала она ему с плачем. - Куда? - А я знаю? С детьми - и все. Ой, горе мое! Пани, услышав ее причитания, вышла из сеней, чтобы успокоить бедную женщину. Заяц поклонился ей в ноги и стал умолять: - Смилуйтесь, пани, оставьте мне мою бабу. Я без нее тут и дня не высижу, а вы ей приказываете ехать в такую даль... Пани удивилась: - Какая даль, что это ты выдумал? Я живу за милю отсюда, в Вульке... Как только паненка поправится, я отошлю тебе жену, а пока нужно, чтобы за больной ходил человек, к которому она привыкла. - В Вульке? Это в усадьбе, что ли? - спросил Заяц. - Да, в усадьбе. - Ну, а как же я тут один останусь? Смилуйтесь, пани... Дама вынула кошелек. - На вот тебе пять рублей. А жене дам двадцать... и даже больше, если будет хорошо ухаживать за больной. Ребенку на новом месте было бы тоскливо среди незнакомых... А когда пан приедет, он велит вам тут выстроить дом получше и жалованья прибавит, будете обеспечены до конца жизни. Заяц слушал и поглядывал то на пятирублевку, то на пани. Потом сказал жене: - Ну, собирайся, Ягна! Не слышишь, что пани говорит? Жене Зайца усадьба в Вульке и обещания пани тоже показались такими заманчивыми, что она тотчас побежала в дом, перерыла весь сундук и через несколько минут вышла разодетая как на храмовой праздник, не забыла даже бусы надеть. Башмаки она несла в руках. - Почему не обулась? - спросила пани. - И правда! - шепотом ответила баба и напялила громадные башмаки на свои красные босые ноги. Коляска подъехала к дому. Ягна взяла Анельку на руки, как малого ребенка, и уложила на сиденье в углу коляски, сама же заняла место впереди. Рядом с Анелькой села пани, а Юзек был уже на козлах. Экипаж двинулся шагом. - Ну, будь здоров! - сказала пани Зайцу, который стоял как приговоренный к смерти. А жена даже не простилась с ним. Он и сам был так озабочен и растерян, что забыл об этой формальности, а Ягна была всецело поглощена тем, что едет в карете, запряженной четверкой лошадей. Она так осмелела, что, прикажи ей сейчас муж остаться дома, она не послушалась бы его, хотя бы ей по возвращении грозила за это взбучка. Однако мужу и в голову не пришло противиться приказу вельможной пани, как ни тяжело было у него на душе. Шагал бедняга позади, шагах в двадцати за экипажем, смотрел издали на жену, как на икону, и знаками показывал ей, как сильно он огорчен: то разводил руками, то ломал их, сжимал кулаки и, наконец, начал рвать на себе волосы. - Ой, да отстань ты! - крикнула жена, рассердившись. - Что такое? - спросила пани, удивленная этим неожиданным выкриком. - Да вот бежит за каретой, как теленок за коровой, и волосы на себе рвет... Спятил, что ли? Пани обернулась к Зайцу и, увидев часть его пантомимы, сказала: - Ну, если уж ты так убиваешься, то лучше не жди, пока жена вернется, а сам приходи в Вульку. - А когда приходить, пани? - Когда хочешь. Это разрешение настолько успокоило Зайца, что он только погрозил жене кулаком и пошел обратно к дому. Теперь ничто уже не мешало Ягне оставаться при больной. Ехали медленно. Свежий воздух немного оживил Анельку, она стала озираться вокруг, мысль ее работала. Кто эта добрая женщина? Куда они едут? Может быть, в новом месте ждет мама, которая вздумала им устроить сюрприз? Она смотрела на склоненные над дорогой ивы, на ровную и широкую поверхность болота, испещренную кочками. Когда ехали лесом, она вслушивалась в его монотонный шум. Ей чудилось, что деревья протягивают к ней ветви и шепчут что-то, но, раньше чем она успевала уловить хоть слово, дерево оставалось позади. "Что они хотят сказать?" Анелька напрягала слух - вот-вот она поймет. Весь лес знает какую-то тайну, не печальную и не радостную, но очень-очень важную, и шепчет ее. А она, Анелька, не понимает... Непрерывное и медленное движение, смена картин, смутных и сливавшихся одна с другой, начинали раздражать Анельку. Она закрывала глаза, и тогда ей казалось, что коляска внезапно остановилась. Открывала - нет, едут, и из-за тополей смотрят на нее любопытные глаза. Кто это? Что это там? Множество видений, бесформенных, туманных и безмолвных, проходили перед ней. Казалось, путешествию не будет конца. Проехали лес. Анелькой овладела боязнь пространства. Какое небо огромное, глубокое, а она лежит над этой бездной, ни к чему не прикрепленная! Ей казалось, что она сейчас куда-то провалится, потом - что вокруг уже не пустота, а плотная густая масса, которая сдавливает ее со всех сторон. Она застонала. - Что с тобой, деточка? - спросила пани. - Боюсь... Я упаду туда! - объяснила Анелька, указывая рукой на небо. - Ой, держите меня! Пани велела поднять верх коляски, и Анелька немного успокоилась. Но едва проехали еще шагов двести, как девочка заплакала и стала просить: - Ой, оставьте меня здесь!.. Положите меня в поле, я тут умру. Так все у меня внутри дрожит... Не знаю, что со мной... не знаю, куда меня везете. Я никому ничего плохого не сделала, за что же меня так мучают? Мама! Ой, мама! До усадьбы было уже недалеко. Оттуда вызвали людей, и они перенесли Анельку на руках. Юзек и Ягна плакали, а пани была в сильном беспокойстве. Глава семнадцатая Под заботливой опекой В просторной комнате в кожаном кресле сидит пан Драгонович, уездный лекарь, а рядом на табурете - пани Вихшицкая, компаньонка той дамы, которая увезла к себе Анельку и Юзека. Доктор Драгонович - невысокий, хорошо сохранившийся и гладко выбритый старичок в длинном сером сюртуке. Пани Вихшицкая - дама постного вида, тщедушная, в черном платье, гладко причесанная, с ватой в ушах. Они беседуют вполголоса. - Тоже придумали - вызвать этого молокососа из Варшавы! Как будто у нас тут без него мало нахалов! - с сердцем говорил доктор, короткой ручкой ероша седеющие волосы. - Что от него толку? Отправит больную на тот свет да положит себе в карман несколько сотен... - Что поделаешь, пан доктор, раз она так настаивала! Она не только сотен, а и тысяч не пожалеет, лишь бы вылечить девочку. Денег много, вот она дурь свою и тешит, - отозвалась пани Вихшицкая. - Я ей ясно сказала: если наш доктор не поможет, так никто не поможет. Разве я не помню, как вы хорошо лечили мне ухо. Ну и что же? Заартачилась и слушать не стала. А скажите, пан доктор, мне ваши пилюльки принимать еще? - Принимать, принимать! - рассеянно буркнул доктор. - С тех пор как провели железную дорогу, люди здесь с ума посходили - подавай им все только из Варшавы! Платья из Варшавы, конфеты из Варшавы, врачи из Варшавы, а нас, местных горемык, совсем в угол загнали. Скрипнула дверь, и вошел молодой шатен. Компаньонка вскочила, изобразив на бледном лице елейную улыбочку. - Ну, как вы, пан консультант, нашли нашу больную? - спросила она. - Бедный ангелочек! Я в своей жизни видела тысячи больных, но ни одного мне не было так жаль! Молодой врач прервал этот поток излияний. - Вот мы сейчас посоветуемся с уважаемым коллегой насчет состояния пациентки, - сказал он и поклонился любезной даме, а та улыбнулась еще приятнее и, придерживая обеими руками пышную юбку, присела, как пансионерка. - Еще я хотела узнать, чего вы, пан доктор, пожелаете на завтрак? Можно подать полендвицу, яйца, ветчину, птицу... вино, пиво... - Благодарю, мне все равно, - ответил молодой врач и поклонился вторично с таким решительным видом, что дама быстро ретировалась. - Вы из Варшавы, пан? - осведомился Драгонович, сплетая пальцы и глядя через плечо на шатена. - Что, и там такая сушь стоит, как у нас? Шатен, в свою очередь, посмотрел сверху вниз на старичка и небрежно развалился в кресле рядом. - У нас была сушь, а теперь уже перепадают дожди, - ответил он. - Ну, как же вы, уважаемый коллега, нашли вчера пациентку? Тон его задел Драгоновича. - Обычные симптомы воспаления легких, - сказал он неохотно. - Жар, озноб, язык обложен, пульс учащенный. Других признаков... - А можно узнать, что вы ей прописали? Драгоновичу все больше не нравился этот экзамен. - Я прописал то, что всегда прописывают в подобных случаях, - ответил он ворчливо. - К несчастью, пани, которая опекает больную, не позволила поставить ей кровососные банки. - И правильно! - вполголоса вставил шатен. - Что вы сказали? - Больная малокровна. Всякая потеря крови ей опасна. - Что же, вы даже при воспалении легких не ставите банок? - воскликнул Драгонович. - Вот так новость! - И засмеялся, потирая руки. - У больной вовсе не воспаление легких... - Как! А что говорит ее левое легкое? - Левое ничего не говорит. Правое слегка задето. - Правое? - Драгонович повысил голос. - А я говорю - левое. - Я ее выслушал и установил, что правое. - А какое же легкое вы считаете правым? То, что лежит у пациентки справа, или то, которое находится против вашей правой руки, когда вы исследуете больного? - Разумеется, правое легкое у больного находится с правой стороны. Драгонович так разозлился, что в первую минуту не мог выговорить ни слова. Но скоро овладел собой и заговорил тише, с вымученной иронией: - Отлично!.. Пусть будет по-вашему... А как же вы определяете болезнь пациентки? - У нее малярия, - ответил шатен лаконично, не глядя на Драгоновича. - Ма-ля-рия? - раздельно повторил старый лекарь, вставая. - Ага, эта новая болезнь, которую выдумал там у вас, в Варшаве, великий Барановский или великий Халубинский! Знаю я этих господ, которые лечат больных молоком и свежим воздухом. Я направил к ним как-то пациента с сердечной болезнью, а они объявили, что у него катар желудка, - это тоже их новое изобретение! Ха-ха! Катар желудка... Жаль, что они не прописали ему нюхательный табак, чтобы он вычихал свой катар! Тут уже и шатен вскочил с места. - Разрешите вам заметить, уважаемый коллега, - тон был раздраженный, - что с диагнозом этих врачей в наших медицинских кругах считаются больше, чем со всеми вашими здешними авторитетами вместе взятыми. А что касается катара желудка... Но Драгонович уже не слушал. Схватил со стола шляпу, надел ее тут же, в комнате, и вышел, хлопнув дверью. В буфетной он обозвал молодого варшавянина "фатишкой" и потребовал лошадей. Но, к счастью для всего страждущего человечества, пани Вихшицкая перехватила обиженного эскулапа по дороге и, чтобы успокоить его оскорбленное самолюбие, повела к двум заболевшим батракам. Он написал им по два саженных рецепта и назначил кровососные банки - по тридцати штук каждому. Между тем молодой лекарь, утомленный путешествием от самой Варшавы, глубже уселся в кресло и, подперев голову рукой, обдумывал план лечения Анельки. "Здесь имеется налицо лихорадка, упадок сил, мозговые явления, немного задеты легкие. Пациентка жила в болотистой местности... Назначим прежде всего хинин... крепкое вино... Да есть ли здесь выдержанное вино?.. Быть может, мышьяк? Нет, не стоит!.. Как здесь душно! Или Acidum carbolicum cristalisatum? Нет, бесполезно. А может, Acidum salicilicum? Но для чего?" Так углубляясь в дебри фармакопеи, молодой лекарь искал все новых путей и средств. Уже мелькала у него в уме идея нового, оригинального и вернейшего способа лечения. Уже он этим способом мысленно снизил температуру у больной, укрепил ее силы... Но тут он крепко уснул. Из комнаты, где он сидел, высокая двустворчатая дверь, украшенная золоченой резьбой, вела в гостиную, где лежала Анелька. Часть мебели отсюда вынесли, а оставшуюся отодвинули к стенам и покрыли чехлами. Окна были открыты, но шторы опущены, и в комнате царил полумрак. Анелька, вся в белом, лежала посреди гостиной на широкой кровати из черного дуба. Ухаживала за ней Ягна. Бедная женщина до сих пор опомниться не могла. Где она? Кто она теперь? Величина этой затемненной залы, множество невиданных вещей ее пугали. В памяти бродили старые сказки о заколдованной королевне и других чудесах, - слушать о них было очень любопытно, но когда сталкиваешься с ними в жизни, они причиняют много хлопот и тревог. Черная кровать с резьбой напоминала катафалк, мебель в чехлах - мертвецов в саванах, фортепьяно - гроб, куда скоро уложат ее, Ягну. Да и убежать нельзя - пол скользкий, как лед, сделаешь шаг, и тебя сразу кто угодно поймает! Анелька почти все время лежала молча, с закрытыми глазами, как будто в забытьи. После всех потрясений ею овладела апатия, она была сонная и вялая. Бредовые видения рассеялись, все чувства притупились. Говорила она редко и тихо, отрывистыми словами. Когда из сада веял ветерок, комната наполнялась ароматом цветов, птичьим щебетом, а порой сюда доносились веселые голоса здоровых людей. Но обычно в узкий просвет между шторами видны были только зыбкие тени листьев, слышался их шелест, как журчанье ручейка, быстро бегущего по камешкам, - истинное подобие вечности. А иногда кто-то стоял за окном и с любопытством заглядывал в эту красиво убранную обитель горя. При виде таинственных фигур, то появлявшихся, то бесшумно исчезавших, Ягна думала: "Быть может, это смерть заглядывает сюда, чтобы узнать, не пора ли?.." - Пить! - шепнула Анелька. Ягна сорвалась со стула и поднесла к ее губам чашку с каким-то сладким и прохладительным питьем. - Что, уже вечер? - Нет, паненка, еще и полдень не пробило. Молчание. - А что это так мелькает за окном? - Это деревья, паненка, качаются в саду. - А!.. Там хорошо, должно быть... А мне так скучно... Я так больна... - Не горюйте, паненка, скоро поправитесь. Был уже тут и второй лекарь. Из Варшавы, слышь, привезен. Осмотрел вас и даже рубашку расстегнул, бесстыдник! Потом у меня стал все выспрашивать. А я давай ему рассказывать (и немало, прости господи, наврала), так он даже за голову схватился и пошел с тем старым совет держать. Уж что-нибудь да надумают вдвоем... Так шумели, так шумели, что я испугалась - не дерутся ли?.. А мне вот о Кубе моем забота: как-то он там один на хуторе? - заключила Ягна, думая о муже. Анелька сплела худые пальчики и закрыла глаза. Она дышала часто и прерывисто. Ягна умолкла и завозилась в мягком кресле, на котором она до сих пор еще никак не умела сидеть. Сядет на краешек - и съедет, а опереться на ручки не смеет. Глубоко усесться нельзя - а то еще, упаси бог, растянешься, как на кровати. Если бы ей дали простую табуретку, она бы сразу почувствовала себя как дома, а с этими удобными креслами одни неприятности! Еще один такой день - и впору хоть в окно выскочить да убежать на край света! За садом послышался мерный стук брички на шоссе и тяжелый конский топот. - Едет кто-то! Ягна оживилась - наконец-то она в этой смущавшей ее нарядной темнице услышала отголоски, напоминавшие, что за ее пределами есть знакомый мир и в нем - хутор, по которому она так соскучилась. Грохот утих. "К нам кто-то приехал", - подумала Ягна, недоумевая, кто бы это мог быть. В это время пани Вихшицкая, возвращаясь из флигеля, увидала за воротами большую бричку и раскормленных лошадей, а на козлах - человека в крестьянской одежде, но выбритого, как ксендз. Из брички вылезла какая-то женщина и решительно направилась к дому. Это была тетя Андзя. Увидев Вихшицкую, в которой она тотчас признала особу своего круга, она обратилась к ней. - Я - Анна Стоковская, - сказала она торопливо. - Я узнала, что здесь дети пана Яна, Анелька и Юзек. Они мне племянники! - А! - Пани Вихшицкая присела, склонив голову набок. - Я как раз ехала на хутор, чтобы перевезти детей к себе, но по дороге встретила хуторского приказчика, и он мне сказал, что дети здесь, у вас. Можете себе представить, пани, - этот мужик едет сюда со всем хуторским хозяйством! - Знаю, знаю... его жена ходит за больной Анельцей, - прервала ее Вихшицкая. - Простая баба... и если бы не упорство баронессы... "Баронессы?" - удивилась про себя тетушка Андзя, а вслух сказала: - Я хотела бы поговорить с баронессой. Поблагодарю ее за заботу о детях и увезу их к себе. Пани Вихшицкая ничего не ответила, только головой покачала. Она повела приезжую в комнаты, затем пошла доложить о ней баронессе. Тетушка Андзя села на плюшевый диван и, чтобы убить время, стала рассматривать безделушки на столиках и картины, среди которых был портрет мужчины в интендантском мундире. "Богачка, сразу видно, - размышляла тетушка. - Значит, он был барон? Но чего ей надо от детей? Кто ей про них дал знать? Должно быть, она добрая женщина..." Тихо открылась дверь, и в гостиную вошла хозяйка, дама лет сорока, рослая, смуглая, с живыми черными глазами. Черты ее грубоватого и чувственного лица хранили еще следы красоты. "Еврейка?" - мелькнуло в голове у тетушки Андзи. Но она торопливо встала и низко поклонилась. Баронесса сердечно пожала ей руку. - Вы - тетя Анельци и Юзека? - Да. - Садитесь, пожалуйста. Вы, кажется, близкая родственница их бедной матери? Лицо тетушки Андзи затуманилось. - Я слышала, что последние часы она провела в вашем доме, - продолжала баронесса. - И там она... Бедные дети! - Я как раз хотела поблагодарить вас, пани, за ваши заботы... - О, это мой долг, - быстро перебила баронесса. - И приехала я еще для того, чтобы взять детей. Потому что я недавно поступила на службу к одному почтенному канонику, - продолжала тетушка с некоторым замешательством. Баронесса заерзала на диване. - Он человек очень хороший и с достатком, так что согласен, чтобы дети жили со мной. И дал мне даже жалованье вперед за три месяца, чтобы я могла купить для них все необходимое. - А мне думается, что для детей пана Яна это неподходящее место даже временно, - возразила баронесса. - Я слово дала Меце, что не оставлю их, бедняжек, и сдержу его, - с живостью сказала пани Анна. - Состояния у меня давно уже нет, но я прокормлю их и на свой заработок, а почтенный каноник... - Вы, пани, видно, не знаете, что я взяла детей к себе по просьбе пана Яна. Я вам покажу его письмо. Впрочем, он и сам сюда приедет через два-три дня. И если бы даже пан Ян не дал мне такого права, я все равно не могла бы сейчас отпустить с вами детей, потому что Анелька тяжело больна... Тетка поникла головой. - У нас тут два врача, - продолжала баронесса. - И, если потребуется, можем пригласить еще других, хотя бы самых известных в Польше. Анелька будет иметь наилучший уход. - Значит, мне придется уехать и оставить больную племянницу? - нерешительно сказала тетушка Анна. - Вовсе нет! - Баронесса протянула ей руку. - Напротив, я надеюсь, что вы у нас поживете. - И, заметив колебания пани Анны, добавила настойчиво: - Я вас очень прошу! В моем доме все встречают истинно польское гостеприимство, а в особенности люди... доброжелательные. Вам отведут отдельную комнату. И будете ухаживать за Анелькой. Но тетушка все еще была в нерешимости. - Право... Как ни трудно мне отказаться, не могу же я злоупотреблять вашей любезностью. - Мой дом - ваш дом, пани, а я ваш искренний друг. Притом вы же знаете, что в Польше у нас не найдется и двух семей, которые не были бы между собой в родстве. Все мы родственники. Удивленная и тронутая тетушка сдалась наконец и, написав канонику, что просит дать ей отпуск на несколько дней, пошла к Анельке. Ягна, узнав ее, ахнула и поклонилась ей чуть не в ноги. Анелька посмотрела, грустно улыбнулась и опять закрыла глаза. - Ну, как ты себя чувствуешь, Анельця? - спросила тетушка. Но Анелька молчала. - Ничего, - ответила за нее Ягна. - Ее два доктора лечат. А кормят как! Только ешь! Одно плохо - темно тут. И сесть как следует не на чем, вот и маешься. Я в этой тьме забыла уже, каков белый свет. И еще мне моего мужика жалко. - Так поезжайте к себе домой, а я с Анелькой побуду. Мужа вашего я по дороге встретила. Едет сюда со всем хозяйством... - Одурел, что ли? - вскрикнула жена Зайца. - На кого же он все оставил? - Вот уж этого не знаю. Да он сейчас подъедет. Выйдите во двор, так наверное его увидите. Ягна вышла и, скользя по навощенному полу, с трудом добралась до прихожей. - Ох, и дворец же, господи Иисусе! И в неделю всего не обойдешь! - бормотала она. Оставшись вдвоем с теткой, Анелька открыла глаза. - Тетя, я хочу сесть. Та подняла ее, усадила, подложив под спину подушки, но, видя, что девочке и в таком положении сидеть трудно, обняла ее, а руки ее положила к себе на плечи. - Ой, тетя, если бы вы знали, как я больна... - Это пройдет, деточка. Тебе станет легче, как только лекарства подействуют. - Правда? - переспросила Анелька, целуя ее. - А я уже думала, что умру. - Ну как тебе не стыдно! - возмутилась тетка. - Разве можно говорить такие вещи! Мало ли людей хворает? Я сама сколько раз... - Мне было очень грустно. Никого тут со мною нет. Нет мамы... Хоть бы она не узнала, что я больна! Даже этот короткий разговор совсем обессилил девочку, и она легла, обливаясь холодным потом. - Нет, я, наверное, умру... О, господи! - Да перестань же, Анельця, не разрывай моего сердца! - А я не боюсь, тетя... Только... не знаю, как умирают... и оттого мне так грустно... Скрипнула дверь, и по полу пролегла широкая полоса света. Вошла баронесса, ведя за руку Юзека. - Смотри, Анелька, как меня одели! - крикнул мальчик. - Сапожки у меня и бархатная курточка! - Тсс, Юзек! Ну, как Анельця? - спросила баронесса, подойдя к кровати. Тетка покачала головой. - Я верхом катался, - говорил Юзек, - и гулял с Кшыстофом в саду... И мама мне обещала... Анелька так и подскочила на постели. - Где мама? - воскликнула она, широко раскрыв глаза. Юзек притих, а баронесса отступила от кровати. - Где мама? - повторила Анелька. - Я говорю про маму-крестную, - пояснил Юзек, указывая на баронессу. Анелька упала на подушки и закрыла лицо руками. Сцена эта привела в замешательство тетку Андзю, а еще больше - баронессу. Осведомившись, не нужно ли чего больной, она тотчас вышла. Между тем действительно приехал Заяц в телеге, запряженной парой заморенных волов. На телеге помещался сундук и вся одежда, а сзади были привязаны лошадь и корова. Этот своеобразный кортеж батраки приветствовали традиционным: "Слава Иисусу!", лакеи баронессы - зубоскальством, а Ягна - радостными криками. Она бросилась навстречу мужу, раскрыв объятия, но Заяц огорошил ее сердитым вопросом: - Ну... Какого черта я сюда притащился? - О! Да ты же сам к вельможной пани напрашивался, - возразила жена, удивленная такой забывчивостью. - А что же мне было делать? Тут рассердилась уже Ягна. - Не чуди, не чуди! Разве не лучше тебе пожить среди людей, а не одному, как волк в лесу? - Тем временем кролики все передохнут! - Ничего с ними не станется. - Ну, а что я здесь делать буду? - Отдохнешь. Ты же всегда так хотел отдохнуть. - А куда мне заезжать? Не стоять же у ворот, чтобы эти паршивцы-лакеи надо мной смеялись? Ягна по-наполеоновски скрестила руки. Это был самый главный вопрос. Где ему поместиться? Мужу полагается быть при жене, а жена живет в барском доме, значит и его надо туда же. А лошадь? А волы? Ягна так и не решила бы этого вопроса, если бы не появился Шмуль на своей двуколке. Супруги обрадовались ему, как мессии, и спросили совета. Еврей ничего не сказал, только усмехнулся и ушел в дом. Через четверть часа телегу водворили в сарай, лошадь - в конюшню, волов и корову - в хлев, а самого Зайца - во флигель. Туда принесли ему обед и бутылку пива. Мужик наелся, пояс распустил, утер рот рукавом, а потом сел на лавку - и как заревет, даже стекла в окнах дребезжали: - И зачем я, несчастный, приехал в эту пустыню! Лучше бы мне помереть в одночасье! Ни поля, ни леса, ни воды... Не сказал он только: "Ни людей", - потому что его окружало десятка два дворовых обоего пола, издевавшихся над отчаянием бедного хуторянина. А он тосковал не по людям, а по родному болоту, темному лесу да своей ветхой избе. Так он ревел и обливался слезами с полчаса, пока не пришла пани Вихшицкая и не отчитала его как следует. Тогда Заяц поплелся в конюшню и хлев - присмотреть за своей скотиной и познакомиться со здешними работниками. Потолковал с ними немного, потом лег на солому. Но спать не хотелось, и он стал ходить из угла в угол. Он скучал по работе, по жене и хутору. Не прошло и двух-трех часов после его приезда, как ему уже так опротивела эта Вулька с ее домом, прекрасными постройками и парком, что он места себе не находил. "Что тут за жизнь? - рассуждал он сам с собой. - Вот у нас - так просто рай!" Наконец, Заяц отправился в корчму, и там он, всю жизнь бывший трезвенником, впервые постиг глубокую истину, что рюмочка, если ее почаще доливать, - великая утешительница страждущих. По возвращении из корчмы он уже не тосковал по хутору, совсем другие мысли его занимали: "А ведь, по правде говоря, здесь, в Вульке, весело живется! Дом - что костел, постройки все хорошие, каменные. Есть и пивоварня, и винокурня, и мельница - у человека душа радуется! К обеду звонят, словно на молитву, а людей - как на ярмарке! И кормят до отвала". Он шагал по дороге, и так ему было легко, земли под собой не чуял, а мысли в голове плясали, не связанные друг с другом, и пролетали как вихрь. Еще никогда в жизни у Зайца не было столько мыслей в голове, хотя он от природы склонен был к размышлениям. В конце концов ему стало так весело, что он даже запел: Ой, в зеленой луже Прыгают лягушки... - добрел до хлева и повалился на солому. Вот тут можно выспаться по-христиански! Во сне ему казалось, что кто-то тормошит его. - Куба! Куба! Проснись! - Брысь! Кыш! Кыш! - бурчал, ничего не соображая, Куба. - Да ты пьян, скот этакий! Куба! - Чего пристала! Не видишь, что я делаю? - огрызнулся Заяц и, уткнувшись лицом в солому, стал дрыгать ногами. Разбудить его никак не удавалось, и он проспал до восхода солнца. А в этот вечер врачи снова осмотрели больную и устроили в соседней комнате второй консилиум. - Итак, коллега, вы продолжаете утверждать, что это не воспаление легких? - начал Драгонович, снисходительно улыбаясь. - Да, утверждаю. И убежден, что вы, коллега, сделали слишком поспешное заключение, - сухо ответил варшавянин. Это было уже чересчур. Драгонович закинул ногу на ногу, сложил руки и, свысока глядя на молокососа, спросил: - Простите... А сколько вам лет? Шатен встал. - Дорогой коллега, лет мне столько, что в моей практике было уже сто случаев воспаления легких. Тут и Драгонович вскочил с места. - Это меня мало интересует, - крикнул он, размахивая руками. - А где вы кончали университет? Шатен засунул руки в карманы. - Во всяком случае, не в Пацанове, уважаемый коллега! Физиономия старого доктора из красной стала багровой. - И я тоже не в Пацанове! Но, так как у меня столько лет практики, сколько вам от роду, и нас на одной скамье не пороли, - тут доктор сделал рукой несколько размашистых жестов сверху вниз, - то попрошу вас, милостивый государь, не величать меня коллегой! После этой речи Драгонович вышел, чтобы успокоиться, а варшавянин так и застыл посреди комнаты. Всю ночь он не спал, усиленно обдумывая следующие важные вопросы: как следует отнестись к выходке коллеги Драгоновича - ответить на нее устно или письменно? Или подать жалобу в ближайшее общество врачей? Не следует ли в ответ на грубости коллеги Драгоновича потребовать удовлетворения? И найдется ли в здешних местах достаточное число секундантов? На другой день оба противника были бледны и завтракали без всякого аппетита. Каждый из них принял твердое решение не разговаривать с другим, стараться на него не смотреть и спешно потребовать лошадей. Оба так и сделали. А так как баронесса больше доверяла варшавскому врачу, то уехал Драгонович, получив щедрый гонорар. В прихожей старый доктор застал камердинера Кшыстофа и лакея. Пан Кшыстоф приказал этому лакею подать пану доктору пальто, а пан доктор попросил пана Кшыстофа передать лекарю из Варшавы, что он - хлыщ и пустозвон. Кшыстоф был поражен. - Позвольте вам сказать, пан доктор, что я имею удовольствие знать этого пана и... - Что, вы с ним пили в одном кабаке? - спросил окончательно взбешенный Драгонович. Это пахло оскорблением, но Кшыстоф сохранил самообладание. - Я по кабакам не хожу, - возразил он с достоинством, - и пана доктора встречал в таких кругах, где вы, пан не бываете! Сказав это, он ушел, не простясь, и затем объявил баронессе, что старый доктор - человек невоспитанный и он, Кшыстоф, не согласен на будущее время оказывать ему почтение, хотя бы ему пришлось из-за этого уйти от пани баронессы. Так молодой лекарь стал хозяином положения и мог лечить больную без всяких помех. Он энергично занялся Анелькой. Целыми часами сидел подле нее, сам давал лекарства и вино, заказывал для нее бульон, выстукивал, выслушивал, измерял температуру. Но когда баронесса спрашивала о состоянии больной, он качал головой и отвечал цветистыми фразами: - Больная сейчас проходит по узкой кладке, с которой легко свалиться и которая так же легко может сломаться. Но... - тут он наклонял голову и разводил руками, - у природы есть свои средства! - Значит, состояние тяжелое? - с тревогой спрашивала баронесса. - Не следует терять надежды до последней минуты. - Когда же вы ожидаете кризиса? - При малярии кризиса не бывает. Болезнь постепенно проходит, силы прибавляются, и наступает выздоровление. - Не надо ли срочно вызвать отца? - Да, не мешает. Его приезд может даже благотворно подействовать на нервную систему больной. - Тут приехал арендатор из их имения и очень хотел бы ее проведать. Он хороший человек. Можно его пустить? - Конечно! - сказал доктор. На основании этого "конечно" Шмулю разрешено было навестить Анельку, которую он не видел уже несколько недель. Ему сказала об этом пани Вихшицкая, и Шмуль первым делом спросил: - Извините, пани... А этой болезнью заразиться нельзя? - Что это вам в голову взбрело! - Видите ли, пани... У меня дети... И как раз сейчас очень много дела. - Да ты же сам просил, а теперь боишься! В Шмуле вдруг ожил дух Маккавеев. Он поплевал на ладонь, пригладил ею волосы и, хоть и побледнев немного, стал перебирать ногами, как горячий боевой конь перед битвой. Они уже выходили из комнаты, как вдруг пани Вихшицкая, что-то вспомнив, взяла со стола большой флакон и щедро полила одежду Шмуля одеколоном. - Это против заразы? - спросил он, раздувая ноздри. - Да. В коридоре попался им навстречу камердинер Кшыстоф. Смерив Шмуля взглядом с головы до ног, он спросил: - Что это пан Шмуль сегодня надушился? - Это не я, это пани Вихшицкая меня... - пояснил Шмуль. Проходя через комнаты, они встретили одного из лакеев, и тот со смехом воскликнул: - Ох, и несет же от вас, Шмуль! Еврей окончательно смутился. В следующей комнате молодой лекарь внимательно оглядел Шмуля, который благоухал, как экстракт каких-то духов. В довершение всего натолкнулись они на Ягну, и она закричала: - Ой, господи, да от вас так пахнет, Шмуль, как от ясной пани! Арендатора даже пот прошиб. Он уже не думал об Анельке, об опасности заразиться, а только о том, как бы скрыть свой позор. Приятный аромат, исходивший от него, казался ему грехом более тяжким, чем кража или жульничество, за которые вот так же тычут в человека пальцами. Очутившись в гостиной, где лежала больная, он, всегда такой бойкий, совсем смутился и готов был сквозь землю провалиться. - Вот, панна Анеля, я привела вам Шмуля, - сказала Вихшицкая. Девочка улыбнулась. - А где же он? - Я тут, - отозвался Шмуль, прячась за Вихшицкую. - Ага! Как поживаете, Шмуль? Что же вы не привезли нам ни одного письма от мамы? Я даже не знаю, где мама и что с ней. В эту минуту тетушка Анна стала подавать Шмулю какие-то таинственные знаки. Анелька заметила это и испугалась. - Шмуль, - вскрикнула она, - где моя мама? Что это тетя вам так машет руками? - Вельможная пани здорова, - сказал Шмуль не своим голосом. Анелька рассердилась. - А почему вы, Шмуль, такой странный? Подойдите сюда... Ближе! - Идите же, Шмуль, - сказала пани Вихшицкая. - Подойдите, Шмуль, - звала и тетушка. Но Шмуль не трогался с места. - Вы меня боитесь? - спросила Анелька. - Разве я так больна, что ко мне уже и подойти близко нельзя? - Извините, паненка, - вымолвил наконец Шмуль, запинаясь. - Я не подхожу не оттого, что вы больны, а оттого, что я... от меня немного воняет, я потом приду. - И он выбежал из комнаты. Вихшицкая, смеясь, объяснила, что она надушила Шмуля и он этим очень сконфужен. Тетушка Анна поддержала этот шутливый разговор, но Анельку не удалось успокоить. С этой минуты она не переставала твердить, что не выздоровеет и что мама, должно быть, тоже больна. - Я, наверное, умру, тетя, - говорила она тихо, с хватающей за сердце покорностью. - Вы молитесь за меня. Может, позовете ксендза? Тетка была в отчаянии. - Что ты говоришь, родная моя! Зачем думаешь о смерти? Ведь доктор тебя каждый день осматривает и ничего такого страшного не находит. Анелька замолчала, но через некоторое время шепотом попросила: - Все-таки, тетя, позовите ко мне ксендза. Пани Анна была женщина набожная и верила в божие внушение. - Ну хорошо, деточка, раз ты так хочешь, я его приглашу. Не раз святые дары возвращали людям здоровье лучше всяких лекарств, это всем известно. - А мысленно добавила: "И во всяком случае, если уж тебе суждено умереть, лучше перед смертью причаститься". Когда баронессе сказали, что больная требует ксендза, она так всполошилась, что у нее началось сердцебиение. Отправив пану Яну две телеграммы с просьбой немедленно приехать, она спросила врача, не ухудшит ли состояние девочки страшный обряд причащения. - О нет, - ответил врач. - Напротив, если она сама пожелала этого, он может даже оказать спасительное действие на ее нервную систему. - А как она? Неужели безнадежна? Доктор высоко поднял брови. - Поверьте, пани, у природы есть средства, о которых мы еще понятия не имеем. Из этих туманных фраз баронесса заключила, что надежды больше нет, и, послав третью телеграмму пану Яну, заперлась у себя. В доме и деревне распространилась весть, что Анелька совсем плоха. Ночью на станцию послали за паном Яном самый лучший экипаж баронессы. А в десять часов утра приехал ксендз. Анельке сказали об этом и надели на нее чистое белье. Ее все занимало - и надетая на нее вышитая кофточка, и то, что прислуга ходит на цыпочках, и слезы тетки, и ужас Ягны. Удивительно приятно было думать, что она будет исповедоваться и умрет как взрослые! Тетка заметила, что девочка сегодня спокойнее и совсем перестала бредить. И она сказала Анельке, что с минуты на минуту приедет отец. - Да? Это хорошо, - отозвалась Анелька. Перед исповедью лекарь опять осмотрел больную, измерил температуру и задумался. Он велел ей давать почаще крепкое вино, опустить шторы, так как яркий свет резал ей глаза, - и ушел в деревню навестить нескольких пациентов. Тетка Анна придвинула к кровати кресло и подложила Анельке под спину подушки, чтобы она могла сидеть. - Знаете, тетя, мне сегодня ночью снилось небо. Там море - как зеленое золото, а на море острова тоже будто из золота, но это только издали так кажется, а вблизи на небе все такое же, как у нас на земле: и деревья там, и лужайки, и цветы, как у нас, только еще лучше. В одном саду гуляла мама, а перед ней бегал Карусик... И оба такие красивые! Я их звала, но они не слышали. А потом я проснулась. - Успокойся, детка, и прочитай молитву, - просила тетка, заметив, что разговор утомляет Анельку и на щеках у нее запылал яркий румянец. На пороге открытой двери появился старый ксендз в белом стихаре. Анельке вдруг стало жутко. - Уже? - вскрикнула она. - Ой, как страшно! Почему здесь так темно? - У тебя же глазки болят, вот доктор и велел опустить шторы, - шепнула тетка. - Они уже не болят. Отворите хоть одно окно! А то мне кажется, что я лежу на кладбище, в той часовне, где похоронены дедушка и бабушка. - Откройте окна! - сказал и ксендз, садясь у кровати. Заскрипели шторы, и яркий дневной свет залил гостиную. Тетка вышла, закрыв рукой глаза, а ксендз зашептал что-то по-латыни. За окном вторили ему шелест ветвей и птичий гомон. - Молись, дитятко, - сказал ксендз. - Как там хорошо! - прошептала Анелька, указывая на сад. - Боже мой, боже, увижу ли я еще наш дом... и мамочку? Потом она стала бить себя в грудь и посмотрела на ксендза, ожидая его вопросов. - Ты исповедовалась на страстной, дитя мое? - Да. - Это хорошо. Надо исповедоваться хотя бы раз в год. А в костел ходила каждое воскресенье? - Нет. - Так, верно, молилась дома? - Не всегда, - сказала Анелька, потупившись. - Иногда я в воскресенье бегала по саду и играла с Карусем. - Играть в праздник можно, но надо и помолиться. А по утрам и перед сном ты каждый день читала молитвы? Анелька задумалась. - Один раз я вечером не молилась. - Отчего же? - Я долго сидела около мамы и заснула в кресле. - И она добавила с дрожью в голосе: - В тот вечер у нас дом сгорел. Может, это за мои грехи? - Она робко посмотрела на ксендза. Ксендз был смущен. - Не знаю, дитя мое, - сказал он. - Но думаю, что нет. А родителей ты слушалась? И охотно делала все, что они велели? - Нет, - шепотом призналась Анелька. - Папа мне не позволил разговаривать с Гайдой, а я разговаривала... - Это нехорошо. Родителей надо всегда слушаться, потому что они ничего не запрещают без причины. А о чем же ты разговаривала с этим человеком? - Я его попросила, чтобы он не бил свою дочку... она такая маленькая. - А, вот оно что!.. Это хорошо, дитятко, но родителей все-таки надо слушаться. А имя божие не поминала всуе? - Поминала. - Неужели? А зачем же? - Я просила бога, чтобы он прислал отца домой. А потом - чтобы маму... - Ага... - Ксендз достал из кармана фуляровый платок и высморкался. - Больше ничего не припомнишь, дитя мое? - Ничего. - Теперь бей себя в грудь и говори: "Господи, помилуй". А в покаяние прочитай один раз молитву за спасение всех грешных душ. Старый ксендз дрожащим голосом пробормотал над Анелькой латинские слова и почти выбежал из гостиной, чтобы ни с кем не встретиться. В тот же день, когда молодой лекарь возвращался из деревни в усадьбу, мимо него стрелой промчалась ка