няга, и Войтуся отдала в пастухи. Но этого все равно не хватало. Антек, не желавший браться за крестьянскую работу, был для нее теперь поистине обузой. Старый Анджей, видя их нужду, стал настаивать, чтобы Антек пошел в люди: - Ты парень смышленый, сильный, насчет ремесла ловкий - ступай в город. Там чему-нибудь научишься да еще матери будешь помогать, а здесь ты последний кусок хлеба у нее отнимаешь. Антек побледнел при мысли, что ему придется покинуть деревню, не повидавшись хотя бы еще раз с войтовой. Но он понимал, что другого выхода нет, и только попросил, чтобы ему разрешили пробыть дома еще несколько дней. С удвоенным рвением принялся он за резьбу, и крестик получился очень красивый: у подножья была вырезана повилика, повыше - символы муки, а на левой перекладине - рука спасителя. Но когда он закончил работу, у него не хватило мужества пойти к войтовой и преподнести ей свой дар. Мать за это время починила его одежду, взяла в долг у шинкаря Мордки рубль - сыну на дорогу, позаботилась, чтобы в котомке у него лежали хлеб и сыр, и наплакалась вдоволь. А Антек все медлил и со дня на день откладывал свои уход. Это вывело наконец из терпения кума Анджея, и однажды в субботу он вызвал Антека из хаты и сурово молвил: - А не пора ли тебе опомниться, парень? Ты что же хочешь, чтобы родная мать из-за тебя с голоду и от тяжелой работы померла? Ты вон по целым дням бездельничаешь, а ей ведь не заработать своими старыми руками на себя да на такого, как ты, верзилу... Антек поклонился ему в ноги: - Я бы давно уже ушел, да жаль мне своих покидать. Однако не сказал, кого ему больше всего было жаль. - Ого! - воскликнул Анджей. - Грудной ты ребенок, что ли, без матери прожить не можешь? Парень ты хороший, слов нет, но такой лентяй, - что рад бы до седых волос у матери на шее сидеть. Вот что я тебе скажу: завтра воскресенье, мы все будем свободны и проводим тебя. Стало быть, после обедни поешь - и в путь-дорогу. Нечего тут тебе сидеть сложа руки. Ты лучше меня знаешь, что я верно говорю. Антеку пришлось смириться, и, вернувшись в хату, он сказал, что завтра уйдет в люди - искать работу и учиться. Бедная мать, глотая слезы, стала собирать его в дорогу. Она дала ему старую котомку, единственную в хате, и холщовый мешок. В котомку она положила кое-что из еды, а в мешок - напильники, молоток, долото и другие инструменты, которыми Антек в течение стольких лет вырезывал игрушки. Наступила ночь. Антек улегся на жесткой лавке, но не мог уснуть. Приподняв голову, он глядел на догоравшие угли, прислушивался к отдаленному лаю собак и наполнявшему хату пенью сверчка, который стрекотал над ним так, как стрекочут кузнечики над заброшенной могилой его маленькой сестры Розалии. Вдруг он услышал какой-то шорох в углу. Это мать его тоже не могла уснуть и тихонько всхлипывала... Антек укрылся с головой сермягой. Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко. Мать, видно, давно поднялась и дрожащими руками ставила горшки в печку. Потом все вместе сели за стол завтракать и, перекусив, отправились в костел. У Антека на груди под сермягой был спрятан крестик. Он поминутно ощупывал его, беспокойно оглядываясь, не идет ли войтова, и с тревогой обдумывая, как же вручить ей подарок. Войтовой в костеле не было. Антек, стоя на коленях, машинально произносил слова молитвы, но, что он говорил, не понимал... Звуки органа, пение молящихся, звон колокольчиков и собственные страдания слились в душе его в одну неистовую бурю. Ему казалось, мир сотрясется до основания в ту минуту, когда он покинет эту деревню, этот костел и всех, кого он любил. Но в мире все было спокойно, только сердце его разрывалось от горя. Вдруг орган затих, и люди склонили головы. Антек очнулся и поглядел вокруг. Как тогда, так и сейчас, подняли святые дары, и, как тогда, на скамье перед главным алтарем сидела войтова. Антек рванулся; протискиваясь сквозь густую толпу, он пополз на коленях к скамье войтовой и наконец очутился у ее ног. Сунув руку за пазуху, он достал крестик. Но мужество оставило его, голос пресекся, и он не мог вымолвить ни слова. Тогда, не решаясь отдать крестик той, для которой он вырезывал его целых два месяца, он повесил свое изделье на гвоздик, вбитый в стену, рядом с скамьей. В эту минуту вместе с деревянным крестиком он принес в жертву богу и свою тайную любовь, и свое неверное будущее. Войтова услышала шорох и, так же как тогда, с любопытством посмотрела на Антека. Но он ничего не видел: слезы застилали ему глаза. После обедни мать вернулась домой с обоими сыновьями. Не успели они поесть картофельную похлебку и немного клецек, как явился кум Анджей и, поздоровавшись, сказал: - Ну, Антек, собирайся! Кому в путь, тому пора. Антек подпоясался ремнем, закинул мешок с инструментами на одно плечо, а котомку на другое. Когда все уже были готовы отправиться в путь, Антек опустился на колени, перекрестился и поцеловал глиняный пол в своей хате, как целуют пол в костеле. Потом мать взяла его за одну руку, брат Войтусь за другую, и, как жениха к венцу, повели его эти два самых близких ему существа к порогу жизни. Старый Анджей плелся за ними. - Вот тебе рубль, Антек, - сказала мать, сунув в руку сыну тряпицу с медяками. - Не покупай, родной, на эти деньги ножик или другое что для резьбы, а спрячь их про черный день, когда нечего будет есть. А если заработаешь когда какие деньги, отдай их на обедню ради благословения господня. И так они медленно шли оврагом под гору, пока деревня не скрылась у них из глаз, - только из корчмы еще долетали тихие звуки скрипки и звон бубна с колокольчиками. Потом и это затихло; они дошли до холма. - Ну, пора возвращаться, - сказал Анджей. - А ты, паренек, все иди и иди по этой дороге и спрашивай, где город. Тебе не в деревне надо жить, а в городе, где люди привычней к молотку, чем к пахоте. Но вдова попросила, рыдая: - Кум Анджей, проводим его до распятья, там хоть можно благословить его. - А потом стала причитать: - И где это слыхано, чтобы родная мать дитя свое на погибель вела? Уходили, правда, от нас парни в солдаты, да то по принуждению. Но чтобы по доброй воле кто уходил из деревни, где на свет народился и в святой земле упокоиться должен, - никогда такого не бывало! Ох, доля ты моя, доля! Вот уж третьего я из своей хаты провожаю, а сама все живу на свете!.. А деньги ты спрятал, сынок? - Спрятал, мамуся! Дошли до распятья и начали прощаться. - Кум Анджей, - сказала вдова сквозь слезы, - вы столько видели на своем веку, в общине состоите: благословите сироту... да как следует, чтобы господь не оставил его своей милостью. Анджей поглядел в землю, припомнил слова молитвы за странствующих, снял шапку и положил ее к подножью распятья, потом воздел руки к небу и, когда вдова и оба ее сына опустились на колени, начал: - О святый боже, отец наш, изведший народ свой из земли Египетской и из дома неволи, дающий пропитание всякому творению и показывающий птицам небесным путь к старым гнездам, будь милостив к этому убогому и сирому страннику! Сохрани его в опасности, исцели в болезни, голодного накорми и спаси от бед. Боже, будь милостив к нему, как ты был милостив к Товию и Иосифу. Будь ему отцом и матерью. Дай ему в спутники ангелов своих, когда же он исполнит то, что задумал сделать, возврати его благополучно в нашу деревню, в родной дом. Так молился крестьянин в храме, где благоухали полевые травы, пели птицы, где у ног их, извиваясь, сверкала Висла, а над ними широко раскрывал объятья старый крест. Антек поклонился до земли матери, потом Анджею, поцеловал брата и пустился в путь. Но не успел он пройти несколько шагов, как вдова крикнула ему вслед: - Антек!.. - Что, мамуся? - Если тебе там будет плохо, у чужих, возвращайся к нам... Благослови тебя бог!.. - Оставайтесь с богом! - ответил Антек. Он прошел еще немного, и снова его окликнула опечаленная мать: - Антек!.. Антек!.. - Что, мамуся! - спросил он. Голос его доносился уже слабее. - Не забывай нас, сыночек! Благослови тебя бог! - Оставайтесь с богом! И он шел, шел, шел, как тот парень, что собрался в путь, чтобы отнять у дьявола письменное обязательство отдать ему после смерти свою душу, и, наконец, исчез за пригорком. По полю разносился плач горевавшей матери. К вечеру небо заволокло тучами и пошел мелкий дождик. Но тучи были редкие, и сквозь них пробивались лучи заходящего солнца. Казалось, над серым полем и вязкой глинистой дорогой высится золотой свод, затянутый траурным крепом. По этому серому безлюдному полю, где не было ни одного деревца, по вязкой дороге медленно брел усталый мальчик в старой сермяге, с котомкой и мешком за спиной. Ему казалось, что в этом глубоком безмолвии дождевые капли напевают знакомую заунывную песню: Лесом бродит и долиной Парень с песней соловьиной. Песней гонит он тоску, Ветер вторит пареньку... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Быть может, вы встретите когда-нибудь деревенского паренька, бредущего в поисках работы и таких знаний, которых он не мог найти у себя в деревне. В глазах его вы увидите как бы отблеск неба, отражающегося в тихой водной глади, в мыслях его найдете простодушную ясность, а в сердце - тайную и почти неосознанную любовь. Подайте этому мальчику руку помощи. Это наш меньшой брат - Антек; в родной деревне ему уже стало тесно, и он ушел в широкий мир, отдавшись на милость божью и добрых людей. ПРИМЕЧАНИЯ АНТЕК Впервые опубликован в 1881 году. Рассказ перекликается с новеллой Генрика Сенкевича "Янко-музыкант". Прус и в своих статьях неоднократно писал о талантливости людей из народа. "Кто отгадает, сколько Ньютонов, Стефенсонов и Микеланджедо кроется под сермягами и отрепьями? Кто сосчитает эти колоссальные умы, которые, не имея научного фундамента, пропадают?" Стр. 593. Идет "под елку" - то есть в кабак, так как в старину над входом в кабак выставляли вместо вывески еловые или сосновые ветки.