г другу, самое лучшее, что вам оставалось сделать, это выгнать меня... О, это было сделано весьма решительно! - Супружеские ссоры не могут разорвать узы, которые налагает таинство брака, - опустив глаза, тихо промолвила пани Ляттер. Гость пожал плечами. - Вы даже не подумали о том, что я с детьми могла впасть в нищету, - прибавила она. - Дети... и даже кресло с письменным столом принадлежат вашему первому мужу, - сухо возразил он. - Вы сами, сударыня, полчаса назад изволили мне это сказать... этим мы и будем руководствоваться. Что же касается вашего благополучия, то я был спокоен за вас. В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году я встретил в Ричмонде вашу старую горничную, Анелю, так, кажется, ее звали. Она вышла замуж за чулочного фабриканта. От нее я узнал, что вы основали пансион, что делаете состояние, что Казик и Эленка получили прекрасное воспитание. Я был несколько удивлен, когда узнал о пансионе; зная, однако, насколько вы энергичны, я не сомневался в том, что все у вас пойдет прекрасно. Год назад это подтвердил пан Сля... Сляский, - там его зовут Сляде, потому что никто не выговорил бы его фамилии, - старый ваш сосед по Норову. Он сказал мне, что вы составили состояние, что из Эленки выросла красавица, а Казик обещает стать гением. От этих новостей угасли последние сожаления, которые могли сохраниться в моей душе. Я понял, что если бы не уехал тогда, то мог бы стать помехой для вас и ваших детей на пути к благополучию. И сегодня я утверждаю, что как ни тяжело было мне пережить этот удар, однако всем нам разлука пошла на пользу. И в материальном и в нравственном отношении все мы выиграли. Перст божий направляет людей на путь истинный. Слушая эти речи, пани Ляттер чувствовала, что в ее сердце потухает прежняя ненависть к мужу и место ее занимает беспокойство. "Это благородный человек, - подумала она, - но зачем он ко мне приехал?" Глава двадцать шестая Изгнанника удерживают, но он уходит Гость морщил и потирал лоб с явным замешательством. - Какие же у тебя намерения? - краснея, робко спросила пани Ляттер. Экс-супруг посмотрел на нее с удивлением. За минуту до этого она называла его "сударем", а сейчас обращается на "ты"... - Так вы не получили моего декабрьского письма? - спросил он. - Ты можешь сейчас рассказать мне его содержание. - Ах, да. Что ж, так и придется сделать, - ответил гость и машинально достал портсигар. - Ты хочешь курить? - спросила пани Ляттер почти смиренно. - Нет, нет! - сказал он. - Жаль, что мое письмо пропало. - Разве в нем были какие-нибудь документы? Гость не ответил. Он опять потирал лоб. - Вы не знаете, - сказал он вдруг. - У меня сын... Ему десять лет, это очень красивый и хороший мальчик. Прекрасный мальчик! У панк Ляттер потемнело в глазах. - Зовут его Генриком, - продолжал гость. - Когда он задумывается, у него такой печальный взгляд, что я порой трепещу за него: откуда у ребенка эта печаль и что она сулит? Но это минутная печаль. Вообще же он веселый мальчик. Ах, каким он умеет быть веселым! - прибавил гость, глядя на пани Ляттер. - Мне будет приятно обнять твоего сына, - ответила она сдавленным голосом. - Жаль, что ты не привел его. - Из Вашингтона? - удивился гость. - Он ведь остался с матерью. Пани Ляттер побледнела. - В этом, сударыня, и кроется причина моего появления здесь... Однако ему трудно было приступить к делу: он ерзал на стуле и явно опять отошел от главного предмета разговора. - Я, видите ли, один из главных агентов завода сельскохозяйственных машин и орудий Вуда. До сих пор я ездил по Америке, но в этом году, желая побеседовать с вами, взял на себя комиссию в России. Дела настолько срочные, что завтра я должен уехать, но через месяц я вернусь и побуду здесь подольше. А тем временем мой адвокат поможет вам уладить все формальности... - Я тебя не понимаю... - сжимая подлокотник, прошептала пани Ляттер. - Все это пустяки, как женщина умная, вы можете и даже обязаны пойти на это после того, что произошло между нами... Речь идет о том, чтобы вы со своей стороны подали в католическую консисторию прошение о разводе... Пани Ляттер смотрела на него в остолбенении. - Так ты хочешь жениться при живой жене? И я должна оказать тебе в этом содействие? Оправдались мои предчувствия! После всяких героических историй мы в конце концов дошли все-таки до преступления... Гость снова вскипел. - Позвольте! Должен вам напомнить, что я кальвинист, а мы венчались с вами только в католической церкви; может, я ошибаюсь, не знаю, - я еще не говорил об этом с адвокатами, - но так ли уж важен этот брак для моей церкви? Далее. Вы выгнали меня из дому, что перед судом совести равносильно разводу, особенно если принять во внимание, что после этого мы много лет жили розно. И наконец, сударыня, если бы я был менее щепетилен, то в Америке нашел бы возможность вступить в законный брак, не обращаясь к вам. - Тогда зачем же мне просить консисторию о разводе и, может быть, даже нести расходы? - сверкая глазами, воскликнула пани Ляттер. - Возвращайся в свою Америку и стань законным двоеженцем. Женщина, которая подарила тебе сына, либо является жертвой обмана, либо... Экс-супруг схватил ее за руку. - Довольно! - сказал он. Но пани Ляттер, чувствуя свое преимущество, продолжала со спокойной иронией: - Да разве я хочу оскорбить ее? Я только говорю, что одно из двух: либо ты ее обманул, обвенчавшись с нею, либо она была твоей любовницей. Я буду очень рада, если ты подскажешь мне третью возможность. Гость смирился. - Прошу прощения, сударыня, есть вещи, которые представляются странными в Европе, но совершенно понятны в Америке. Моя жена... мать Генрися, - прибавил он, - во время войны ухаживала за ранеными и, несмотря на свои восемнадцать лет, а быть может, именно поэтому, была сторонницей крайней эмансипации. Благородная, высокообразованная девушка, поэтичная натура, она утверждала, что истинная любовь не требует формальностей. И когда я объяснился ей в любви и рассказал всю свою историю, она взяла меня за руку и в комнате, полной раненых солдат, их родственников и сестер милосердия, сказала: "Я люблю этого человека, беру его в мужья и буду верна ему". И она была верна мне. - Счастливый человек, - прошипела пани Ляттер, - вы даже питаете приятные иллюзии... Гость сделал вид, что не слышит, и продолжал, опустив голову: - Но по мере того как подрастал наш сын, по мере того как росла привязанность ко мне его матери, ее все больше обуревали сомнения. В последние годы я часто заставал ее в слезах. Напрасно я спрашивал, что с нею? Она не отвечала. Видя, наконец, что я прихожу в отчаяние, она однажды сказала мне: "Духи говорят мне, что, если я умру раньше твоей первой жены, не я, а она соединится с тобой после смерти. Но духи говорят также, что, если она освободит тебя от брачных уз, тогда после смерти ты будешь моим, даже если она переживет меня". Да, - прибавил гость, - я должен сказать вам, что моя жена спиритка и даже принадлежит к числу медиумов... Пани Ляттер сидела, скрестив руки, и глаза ее пылали такой ненавистью, что гость посмотрел на нее с беспокойством. - Что вы скажете об этом? - произнес он просительным тоном. - Я? - переспросила она, словно очнувшись ото сна. - Послушай, Арнольд! Много лет ты жил с неизвестной мне женщиной, ласкал ее... У тебя от нее сын... Ей принадлежала твоя боевая слава, ей принадлежал твой труд, твое состояние. - Она задохнулась, но, переведя дыхание, продолжала: - Все это время я должна была нести бремя вдовства без всяких преимуществ этого положения. Несколько сот человек находились на моем попечении, мне пришлось воспитывать детей. Я боролась с людьми, со страхом за завтрашний день, порою с отчаянием, а вы в это время за мой счет наслаждались счастьем. Знаешь ли ты, что я сегодня имею за все мои труды? Двоих детей, которые еще только куют свою судьбу, и впереди банкротство! Полное банкротство! Я уже оттягиваю плату за помещение, и если бы сегодня продала пансион и отдала долги, не знаю, наверно, осталась бы без рубашки. И в такую минуту являешься ты, лишивший меня опоры, бросивший меня, и имеешь наглость говорить мне: "Сударыня, одобрите мои действия по отношению к вам: ведь одной из моих подруг духи сказали, что она должна стать моей законной женой!" Не сошел ли ты с ума, Арнольд, что предлагаешь мне подобную вещь? Нет, я никогда не соглашусь на это, никогда! Даже если мои родные дети будут с голоду умирать у моих ног! - Она вскочила, сжимая кулаки: - Никогда! Слышишь? Никогда! Заливаясь слезами, она несколько раз прошлась по кабинету. Однако постепенно она успокоилась и, утерев слезы, остановилась перед мужем. - Ну? - коротко сказала она. Гость посмотрел на часы и тоже встал. В эту минуту его подвижное лицо было спокойно. - Я вижу, - сказал он, - вы больше возбуждены, чем можно было ожидать. И все же, ничего не поделаешь... Всяк по-своему прав. А теперь я предлагаю вам свое условие. Нас четверо: мой сын, Генрик, его мать, я и вы, сударыня. У меня очень небольшое состояние - двадцать тысяч долларов. Однако какое-то время я жил на ваш счет и потому в возмещение затрат верну вам пять тысяч долларов. Сейчас я пойду к адвокату и скажу ему, что он должен делать. Приблизительно через месяц я получу копию акта и вручу вам вашу часть денег. Разумеется, помимо платы за акт и тех восьмисот рублей, которые я вам должен. - Ты... - прошипела пани Ляттер. Но в это самое мгновение ей пришло в голову, что пять тысяч долларов по текущему курсу составляют семь с половиной тысяч рублей. Гость небрежно махнул рукой, поклонился и вышел, не оглядываясь. Пани Ляттер все смотрела, смотрела вслед ему, а когда в передней скрипнула дверь и на лестнице раздались шаги, залилась горькими слезами. Через четверть часа она умыла лицо и, дыша местью, стала строить планы укрощения человека, который смел быть счастливым, когда она ненавидела его. "Я его простила, а он предложил развод!.. Нищий, клятвопреступник, многоженец!.. О, как бы мне хотелось сейчас иметь огромное состояние! Я бы поехала туда, к ней, и сказала бы: "Вы можете обвенчаться, совершить святотатство! Но пред лицом бога ты, женщина, всегда будешь только его любовницей, а твой сын внебрачным ребенком! Пред лицом бога вы никогда не будете мужем и женой, не соединитесь даже после смерти, ибо я... не освобождаю его от обета!" Она очнулась, и ее самое удивила эта бурная вспышка. "В конце концов чего я сержусь? Мальчик ни в чем не виноват, разве только в том, что Арнольд его отец... А она, - я даже не знаю ее имени, - стоит своего соучастника. Я его выгнала, он нашел женщину под стать себе, я так и должна отнестись к их связи: не драматически, а с презрением. Ах, если бы Сольский сделал наконец предложение Элене! Уж очень затянулась эта вулканическая страсть, о которой все кричат, компрометируя этим девушку. У меня были бы деньги, и от этого нищего я не взяла бы и тех восьмисот рублей, которые он мне должен. Я показала бы ему тогда на дверь, ведь, собственно, что у меня может быть общего с каким-то господином Арнольдом?" Пани Ляттер вспомнила недавний разговор, сильный голос, игру лица Арнольда, неожиданные вспышки гнева и пришла к заключению, что этот человек не позволит унизить себя. "Во всяком случае, - говорила она себе, - в этом месяце у меня есть верных восемьсот рублей, стало быть, сегодня я могу взять рублей шестьсот взаймы... Ах, нищий! Дает мне семь тысяч отступного, а сам ломаного гроша не стоит! Этих денег я, разумеется, ни за что не возьму!" Она велела позвать панну Марту, и когда та вошла, спросила у нее: - Так Шлямштейн отказывает? - Да что такой... простите, пани, знает? Что он понимает? Сердится за то, что Фишман будто на нас зарабатывал, - с гримасой ответила хозяйка. Пани Ляттер задумалась. - Фишман? Вы уже второй раз мне о нем говорите. Я не знаю никакого Фишмана. Уже не тот ли это, что масло нам привозит? - Нет, пани. Масло привозит Берек, а Фишман - это капиталист. Я даже знаю, где он живет... - Надо завтра привести его сюда, - сказала пани Ляттер, глядя в окно. - В конце четверти всегда недобор. Но через месяц деньги будут. Она кивнула головой, давая понять хозяйке, что та может уйти, и снова лихорадочно заходила по кабинету. Она сама себе улыбалась, чувствуя, что недавняя вспышка вызвала в ее душе новый прилив энергии. - Не сдамся! Не сдамся! - повторяла она, сжимая кулаки. Она не думала о том, надолго ли хватит этого нового прилива энергии и - не последний ли это порыв? Когда панна Марта вышла из кабинета, в конце коридора ее догнал Станислав. Войдя к ней в комнату, он таинственно запер за собой дверь, затем вынул кошелек и достал из него золотую монету в десять марок. - Видали? - сказал он. - Нет, вы только отгадайте, от кого я получил этот дукат. Вот это пан так пан! Случались у нас такие, что рублевку давали, но такого еще не бывало! - И в самом деле! - воскликнула хозяйка, у которой при виде золота сверкнули глаза. - Важная штука! Боже мой, нынче таких и не увидишь, а помню, еще при покойнице матушке... - Подумаешь, штука! Нет, вы скажите, что это за пан дал мне ее? Да если бы я вам сказал, вы бы, клянусь богом, умерли! - Ишь какой, изо всего секрет делает! У меня небось все выведает, что на сердце лежит, а от самого словечка не добьешься. Ну, кто бы еще мог дать дукат, если не пан Сольский! Наверно, приехал делать панночке предложение... Слава богу! - сказала она, подняв руки и устремив глаза к небу. Но, увидев невозмутимую физиономию лакея, смешалась. - Ну, Станислав, говорите сейчас же или убирайтесь вон! - Не всякий решился бы такое рассказать, - ответил он. - Смотрите же, вам одной я открою все, упаси бог, если... - Да вы что, с ума сошли! Ну, так кто же это был? - Покойник пан... - Во имя отца и сына! Какой покойник? - Покойник Ляттер. - Клянусь богом, он совсем ума решился! - прошептала хозяйка, впившись глазами в лицо Станислава. - Да разве вы его знали? - Не знал, но кое-что слышал, о чем он с пани толковал. Понять-то я немного понял, они больше по-французски... - Неужто вы что-нибудь понимаете? - Да, ведь столько лет в пансионе... Не все я слышал, не много понял, но доподлинно знаю, что это был муж, пан Ляттер. Давно доходили до меня толки, что он еще бродит где-то по свету, но не думал я, что у него карман набит... Бросить золотой, это не всякий может... - Благодарение создателю! - вздохнула панна Марта. - Всегда я молилась за нашу пани и знала, что она не пропадет... - Гм! Гм! - пробормотал Станислав. - А я ничего хорошего в этом не вижу. Сперва они ссорились, пани даже сказала что-то насчет преступления, потом, когда он ушел, страх как плакала, да и... Нет, не к добру это, когда приходит человек, которого все считали покойником. Быть беде. От крайнего оптимизма панна Марта очень легко переходила к крайнему пессимизму. И сейчас она скрестила руки на груди и воскликнула: - А-а-а! Так я и знала! Какой это муж, если его не было, не было, а потом он взял да и вынырнул как из-под земли? Уж если они разошлись и пани пришлось открыть пансион, стало быть, не было у них согласия, и если он вернулся сейчас, да еще богатый... - А какой красавец! Хо-хо! С виду куда моложе нашей! - Ах, так вот оно в чем заковыка! - прервала его панна Марта. - Молодой, красивый муж, а жена старше его... Да, это худо! Бедная жена надорвалась в работе, а он красавец и богач! Прохвосты эти мужчины! - Только, панна Марта, никому ни слова, а то как бы и мне не было худо! - пригрозил ей пальцем Станислав. Он с торжествующим видом собрался уходить, но тут панна Марта, которую рассердило это предостережение, схватила его за плечи и вытолкала вон. Через четверть часа панна Марта, как кошка, прокралась наверх. Она искала Мадзю, но вместо Мадзи наткнулась на панну Говард; схватив учительницу за руку, она затащила ее в пустой класс и зашептала: - Знаете, что случилось? Только поклянитесь, что никому не скажете! - прибавила она, поднимая вверх палец. - Ляттер вернулся! - Какой Ляттер? - Ляттер, муж начальницы. - Да ведь он давно умер. - Давно, давно, он в тюрьме сидел. - Что? Что? - Он в тюрьме был, - прошептала панна Марта. - А какой красавец! Ах, панна Клара, как бог, как Наполион! - Какой Наполеон? - Ну, тот, который бог красоты... А какой богач! Станиславу дал два... да нет, что я говорю, - три, а может, и больше золотых по десять марок. Миллионер! - Откуда он взял их? - пожимая плечами, спросила панна Говард. - Да за них, верно, и в тюрьме сидел. - Он здесь? - Пошел в полицию, но он вернется. - И будет ночевать здесь? - понизив голос, допытывалась панна Говард. - Да, уж если у него здесь жена, так в гостинице ночевать не будет. Панна Говард схватилась за голову. - Я сейчас же уйду отсюда! Красавец мужчина, сидел в тюрьме и хочет здесь ночевать! Нет, ни за что на свете... - Помилуйте, панна Клара! - умоляла перепуганная хозяйка. - Что вы делаете? Я же сказала вам под большим секретом, это же такая тайна, страшно подумать! - А мне до этого какое дело? - рассвирепела панна Говард. - Красавец и... сидел в тюрьме. Хороша была бы я завтра! Ведь такой человек способен на все. - Погодите, панна Клара, погодите! - шептала хозяйка. - Так и быть, я вам все открою. Он не будет здесь ночевать, он ненавидит пани Ляттер. Не успел прийти, как они тут же поссорились, и пани начальница плакала навзрыд. Ничего у них не выйдет, она его на порог не пустит. Они, может, никогда уж и не увидятся... Панна Говард затрясла головой. - Ну, - сказала она, - так надо ли женщинам выходить замуж? И зачем ей это понадобилось? Столько лет труда и рабства! Столько лет прожить без мужа, а вернулся он, так тоже оставаться одинокой! Ох, уж эти мне браки! Я давно заметила, что с нею неладно: бледна, задумчива, вяла... Что же тут удивительного, если она ждала такого подарочка... Я должна спасти несчастную! - Ради всего святого, - простонала панна Марта, - ничего не говорите! Она схватила панну Говард за руки и толкала ее к оконной нише, словно намереваясь вышвырнуть на улицу. - Надоели вы мне! - прошипела, вырываясь, учительница. - Ясное дело, я и виду не подам, что знаю о возвращении мужа. Я только заставлю ее очнуться, пробужу у нее опять интерес к пансиону, втяну в работу. - Да какой же у нас сейчас пансион? - прервала ее хозяйка. - Большая часть учениц уже разъехались на праздники, остальные уедут послезавтра! Какая же с ними работа? Панна Говард в негодовании подняла голову. - Что вы болтаете, панна Марта? - сказала она. - По-вашему, в пансионе нечего делать? Я погибаю от работы с этими десятью козами, а пани Ляттер нечего будет делать? А ведь я гораздо энергичней... Кто-то показался в коридоре, и обе разбежались. Хозяйка стала искать Мадзю, а панна Говард раздумывать о том, как вывести пани Ляттер из состояния апатии. "Займется опять девочками, делами, как я, позабудет и красавца мужа, - говорила она себе. - Теперь я понимаю, почему эта несчастная была так непоследовательна. Конечно же, она боялась, что вернется муж! Да! Я знаю теперь, почему ей грозит банкротство. Все деньги, которые бедная раба добывала тяжелым трудом, ей приходилось отсылать в тюрьму своему господину. И вот он, негодяй, богат, а ей нечем заплатить за помещение. Таковы преимущества брака!" Глава двадцать седьмая Вести о дочери Около восьми часов вечера панна Говард позвала к себе Мадзю. Она усадила ее на стул, сама села спиной к лампе, скрестила на груди руки и, уставившись в пространство белесыми глазами, сказала как будто равнодушным тоном: - Ну, панна Магдалена, о начальнице знаете? - Знаю, - в замешательстве ответила Мадзя. - Что муж вернулся? - Да. - Что он красавец, что сидел в тюрьме... - И очень богат, - прибавила Мадзя. - И что они снова расстались, - продолжала панна Говард. - Все знаю. - От кого? Наверно, от Марты. Вот сплетница! Пять минут не выдержит, выболтает. - Но она умоляла меня хранить все в тайне, - сказала Мадзя. - Стало быть, мне незачем рассказывать вам подробности, но... Послушайте, панна Магдалена... - поднимая руку, вдохновенно произнесла панна Говард. В эту минуту в дверь постучались и послышался голос Станислава: - Пани начальница просит к себе панну Бжескую. Почта пришла. - Сейчас иду, - крикнула Мадзя. - Наверно, письмо от мамы. - Послушайте, панна Магдалена, - повторила панна Говард, пригвоздив ее взглядом к месту. - Жизнь пани Ляттер - это новое доказательство того, каким проклятием является брак для независимой женщины. - Ну конечно!.. Может, я на праздники поеду? - прошептала в сторону Мадзя. - Ибо пани Ляттер, - продолжала панна Говард, - первая у нас эмансипированная женщина. Она трудилась, распоряжалась, она делала состояние, как мужчина. - Любопытно знать... - ерзая на стуле, перебила ее Мадзя. - Да, она была первая эмансипированная, первая независимая женщина, - с жаром декламировала панна Говард. - И если сегодня она несчастна, то только из-за мужа... - О да, разумеется! Любопытно знать... - Муж отравлял ей часы труда, муж не давал ей сомкнуть глаз, муж, совершив преступление, замарал ее имя, муж, хоть его и не было здесь, промотал ее состояние... В дверь снова постучались. - Мне надо идти, - сказала Мадзя, срываясь с места. - Идите, панна Магдалена. Но помните, если пани Ляттер, это высшее существо, эту женщину будущего, постигнет ужасная катастрофа... Мадзя затрепетала. - Сохрани бог! - прошептала она. - Да, если ее постигнет ужасное несчастье, то повинен в этом будет ее муж. Ибо муж для независимой женщины... Мадзя уже выбежала из комнаты, торопясь к пани Ляттер. "Письмо от мамы! Письмо от мамы! - думала она, перепрыгивая через ступеньки. - А вдруг мама велит приехать на праздники? Ах, как было бы хорошо, мне так страшно оставаться здесь... Бедняжка пани Ляттер с этим своим мужем..." Она влетела в кабинет и застала начальницу за письменным столом с письмом в руке. - Ах, Мадзя, как тебя долго приходится ждать! - сердито произнесла пани Ляттер. Мадзя вспыхнула и побледнела. - Я опоздала, - сказала она в испуге. - Письмо, наверно, от мамы... Пани Ляттер нетерпеливо махнула рукой. - Письмо от Ады Сольской. Не отпирайся. Штамп венецианский, и адрес написан ее рукой. Мадзя удивилась. - Я вот о чем хочу тебя попросить, - сказала начальница, - позволь мне прочесть при тебе это письмо... Да ты не волнуйся, - прибавила она, взглянув на Мадзю. - Какой ты ребенок! Я хочу прочесть письмо потому, что от Эленки уже больше недели нет никаких вестей и я беспокоюсь... Ах, как они все меня терзают... Да ты сама прочти, только вслух. Вот нож, вскрой конверт. У тебя руки дрожат! Ребенок! Ребенок! Ну, читай же наконец! Начальница ошеломила ее своим нетерпением, и Мадзя начала читать, ничего не понимая: - "Дорогая моя, моя единственная, - писала панна Сольская, - в эту минуту я хотела бы обнять тебя, вас всех, весь мир. Представь себе, какое счастье: Стефек вчера уехал из Венеции, шепнув мне на прощание, что он излечился, а Эля смеялась, узнав об его отъезде! Даже в эту минуту я вижу из окна, как она, окруженная молодыми людьми, катается по Большому каналу с семьей Л. и с барышнями О. Они едут на трех гондолах, а шум подняли такой, точно плывет турецкий флот. Ах, Мадзя..." Мадзя прервала чтение и посмотрела на начальницу, которая неподвижно сидела за столом. - Дай-ка мне, - жестко сказала пани Ляттер, вырывая у Мадзи из рук письмо. Раза два она пробежала начало, затем скомкала письмо и хлопнула им по письменному столу. - Ах, негодяйки! - прошипела она. - Одна убивает меня, а другая этому радуется! Мозг ли у меня вырвали, - крикнула она, - или злой дух вырвал у людей человеческие сердца и вложил им в грудь сердца тигров?.. - Не дать ли вам... - начала девушка. - Чего? - Вы так переменились в лице... я дам вам стакан воды, - дрожа всем телом, сказала Мадзя. - Ах ты, глупенькая девочка! - вспылила пани Ляттер. - Я узнаю, что Сольский оставил Элену, а она в эту минуту угощает меня водой! Негодяй он! А впрочем, чего ему быть лучше моей дочери? Она - чудовище, она! Я ее воспитала, нет, я взлелеяла ее на свою беду, пожертвовала ради нее состоянием, а она, как она платит мне за это? Губит себя, губит будущность брата, а меня вынуждает броситься к ногам человека, которого я презираю и ненавижу, как никого в мире! Ну, что ты на меня смотришь? - спросила она. - Я? Ничего... - Ты ведь знаешь, что Сольский был без памяти влюблен в эту проклятую девчонку, а она его оттолкнула! Ты, наверное, знаешь и о том, что я разор... что я в затруднительном положении, что я хочу отдохнуть, отдохнуть хотя бы неделю... А она, она, дочь моя, по минутному капризу, не только разрушает мои планы, но и лишает нас средств существования. Ломая руки, пани Ляттер заходила по кабинету. - Боже! Боже! - рыдала Мадзя, чувствуя, что случилось нечто страшное. Внезапно пани Ляттер, как будто успокоившись, остановилась около нее. Она положила на голову девушке руку и мягко сказала: - Ну, не плачь, милая, прости меня. Ведь даже лошадь, если ей вонзить шпоры, встает на дыбы. Я вспыльчива, мне нанесли тяжелую рану, вот и я... набросилась. Но ведь это я не на тебя... - Я не о том, - рыдала Мадзя. - Мне неприятно, мне ужасно неприятно, что вы... Пани Ляттер пожала плечами и сказала со смехом: - Что я в таком положении! Не принимай, милая, всерьез мои слова. Я страдаю, это правда, но... меня нельзя сломить, о нет! Есть у меня в запасе средства, которые позволят мне и поднять пансион и дать возможность Казику завершить образование. А Эленка, - сухо прибавила она, - должна пожать плоды своенравия. Не хотела стать богатой дамой, будет после каникул классной дамой! - Эленка? Классной дамой? - повторила Мадзя. - Что же в этом особенного? Разве ты не любимая дочка у своей матери, однако же работаешь? Все мы работаем, и Эленка будет работать, это ее отрезвит. Я не могу уже прокормить двоих детей, а Казик должен завершить образование, должен завоевать положение в обществе, потому что в будущем он станет опорой и моей и Элены, а быть может, и других... Вот из кого выйдет настоящий человек. Мадзя слушала, опустив глаза. - Ну, ступай, дитя мое, - спокойно сказала пани Ляттер. - Прости меня, забудь все, что слышала, и возьми свое письмо. Это был не стакан, а целый ушат воды, он отрезвил меня. Элена и Сольский! Миллионер и дочь начальницы пансиона, тоже мне пара! Надо сознаться, Элена не чета мне, она не теряет головы и после такой ужасной катастрофы способна сразу же отправиться на прогулку по каналу... Когда Мадзя вышла, простившись, пани Ляттер скрестила руки на груди и стала расхаживать по кабинету. "Да, пан Арнольд, я дам тебе развод, - думала она, - но не за пять, а за десять тысяч долларов. Я могу даже благословить вас, но - за десять тысяч. Если тебе хочется обеспечить имя своему ублюдку, то я должна обеспечить карьеру своему сыну. Я не дам испортить его будущность, нет!" Мадзя вернулась к себе с головной болью и одетая бросилась на постель. В опустевшем дортуаре, кроме нее, были только две ученицы, и те, наговорившись об отъезде, уснули крепким сном. Поздней ночью скрипнула дверь дортуара, и на пороге, прикрывая рукой свечу, появилась пани Ляттер. На ней был темный халат, подпоясанный шнуром. Лицо ее было мертвенно-бледно, черные волосы спутаны и взъерошены, а в глазах, которые упорно смотрели в какую-то невидимую точку, застыл ужас. В разгоряченном мозгу Мадзи мелькнула дикая мысль, что пани Ляттер хочет убить ее. Она закрыла руками лицо и ждала, чувствуя, как замирает у нее сердце. - Ты спишь, Мадзя? - склонившись над ее постелью, спросила пани Ляттер. Не отнимая рук, Мадзя осторожно приоткрыла один глаз и увидела руку пани Ляттер; между пальцами сквозил розовый отблеск свечи. - Ты спишь? - повторила начальница. Мадзя внезапно села на постели, так что пани Ляттер даже отшатнулась и глаза ее утратили свое ужасное выражение. - Ну, тут у вас спокойно. В этом дортуаре спят уже только две девочки... Что я хотела сказать тебе? Что я хотела?.. Не могу уснуть... Ах, да, покажи мне письмо. - Какое письмо? - спросила Мадзя. - От Ады. Мадзя выдвинула ящик столика и достала письмо, которое лежало сверху. Пани Ляттер поднесла его к свече и начала читать. - Да, да, это оно... Венеция... Возьми, дитя мое, свое письмо. Спокойной ночи. И она вышла из дортуара, снова заслоняя свет, чтобы не разбудить девочек. Но те не спали. - Зачем к нам приходила пани начальница? - спросила одна из них. - Пришла, как всегда, посмотреть на нас, - ответила Мадзя, подавляя невольную дрожь. - Как хорошо, что я завтра уезжаю, - прошептала другая. - Я бы здесь уже не уснула. - Почему? - спросила первая. - Разве ты не видела, какая страшная пани Ляттер? Они умолкли. Мадзя стала раздеваться, давая себе обещание на следующую ночь перейти в другой дортуар. На другой день в пансионе уже не было занятий. Некоторые ученицы собирались уезжать на праздники, те же, которые оставались, воспользовавшись хорошим апрельским днем, вышли с Мадзей на прогулку. Улицы казались веселыми; дамы сбросили зимний наряд и, улыбаясь, торопились вперед с зонтиками в руках; от недавнего снега не осталось и следа, и в безоблачном небе сияло весеннее солнце. Пансионерки были в восторге и от хорошей погоды и от тепла и на минуту забыли о том, что они не уезжают на праздники. Но Мадзя была удручена. В сердце ее пробуждались смутные опасения, в голове роились бессвязные мысли. "Бедная пани Ляттер! И почему я не написала о ней Аде? Почему не сходила к Дембицкому? Один только он и помог бы нам..." Потом ей пришло в голову, что если Сольский порвал с Эленой, то, пожалуй, не даст взаймы ее матери, да и сама пани Ляттер не сможет принять от него никаких услуг! Но внутренний голос упорно шептал ей, что она должна поговорить с Дембицким о положении в пансионе. Чем мог тут помочь бедный учитель, с которым так некрасиво обошлись в пансионе? И все же Мадзю влекла к нему непонятная сила, и она бы тотчас пошла к старику, справилась бы об его здоровье и хоть рассказала ему о том, что давно сверлило ей мозг и терзало сердце. Она бы пошла, но ей было стыдно. - Каких бы сплетен наплели после этого? - говорила она, проходя под окнами дома, в котором жил Дембицкий. - Неприлично, неприлично, - повторяла она про себя, подавляя предчувствие, что кто-то дорого заплатит за это слово "неприлично". В это самое время пани Ляттер у себя в кабинете выдавала жалованье учителям. Каждому она говорила, что день нынче выдался прекрасный, затем предлагала расписаться в рапортичке, пододвигала незапечатанный конверт с деньгами, просила пересчитать и, наконец, выражала пожелание снова встретиться после праздников. Никто из них, не исключая отца законоучителя и доктора Заранского, которые явились за жалованьем последними, не заметил в ней ничего особенного. Она осунулась, казалась усталой, но была спокойна и улыбалась. Во дворе законоучитель встретился с доктором, опять поговорил с ним о прекрасной погоде, справился, не уезжает ли тот на праздники, и вдруг сказал: - Хорошо баба держится, хлопот ведь пропасть! - У кого их нет! - возразил Заранский. - С пансионом, мне кажется, все равно, что с фабрикой, хлопот не оберешься. - Вот это, доктор, остроумно, - ухмыльнулся ксендз, - вот это вы удачно сравнили! Да, мы, как на фабрике, вырабатываем души человеческие! Ну, а пани Ляттер в последнее время все-таки сдала. - Нервная стала, издергалась, - пробормотал доктор, глядя на свои панталоны. - Я бы послал ее на каникулы к морю, но она не признает медицины. До свидания, ваше преподобие! - Желаю весело провести праздники, - ответил ксендз. - А меня бы тоже следовало послать на каникулы, только в такие места, где жизнь подешевле и повеселей, ну-ка, вспомните, доктор! - В Остенде! - крикнул доктор, выходя на улицу. - Это такому-то бедняку, как я? - смеясь, воскликнул ксендз. В эту минуту он столкнулся со знакомым посыльным, тот извинился и поцеловал ему руку. - Ах, какой ты, братец, невнимательный! - заметил ксендз. - Куда это ты бежишь? - Несу письмо в пансион, пани Ляттер. - От кого? - От адвоката. Целую руки, ваше преподобие... "От адвоката?.. - подумал законоучитель. - Гм! Лучше иметь дело с адвокатом, чем с доктором и ксендзом". И он пошел по улице, улыбаясь солнцу. Глава двадцать восьмая Сообщение о сыне Спустя несколько минут пани Ляттер получила письмо, в котором один из крупных адвокатов извещал ее, что пан Евгений Арнольд поручил ему "известное" дело и оставил в распоряжение пани Ляттер восемьсот рублей, которые могут быть вручены ей в любое время. Пани Ляттер улыбнулась. - Торопится муженек, - прошептала она, - ничего, подождет. Она выдвинула ящик стола и пересчитала деньги. "Это для прислуги, - думала она, ощупывая одну пачку, - это для учительниц, это на праздники... Будь у меня еще рублей шестьсот, я бы недельки на две могла заткнуть рот домовладельцу... А что, если взять у адвоката эти восемьсот рублей?.. Как не так! Он тотчас даст знать мужу, а тот - своей наложнице. Нет, миленькие, помучайтесь!" Она внезапно вскочила из-за стола и сжала кулаки. - Ах, эта негодяйка Эля, проклятая девчонка! Заставляет меня исполнять желания Ляттера, губить будущность брата! Нет у меня дочери, один только сын! А ты, чудовище, станешь гувернанткой. И, в лучшем случае, может, будешь за деньги учить детей этого негодяя Сольского, которые должны были бы родиться от тебя. Святая истина: всяк своего счастья кузнец. Она позвонила и велела позвать панну Марту. Когда хозяйка вошла на цыпочках, жеманясь, как пансионерка, пани Ляттер спросила: - Ну как, еврей пришел? - Какой еврей? - спросила панна Марта. - Фишман? - Да, Фишман. - Я думала, он уже ненадобен, - опустив глаза, прошептала хозяйка. Пани Ляттер была вне себя от изумления. - Это почему же? - в гневе спросила она. - Ведь вчера после обеда я просила привести его ко мне... Уж не думаете ли вы, что ночью я выиграла в лотерее? - Сейчас позову, - смущенно сказала хозяйка, присела, как пансионерка, и вышла. "Что бы это могло значить? - думала пани Ляттер. - И какие гримасы строит эта кухарка? Неужели они уже знают о возвращении мужа и о деньгах?" Она позвала Станислава и строго сказала: - Слушайте, посмотрите-ка мне в глаза. Седой лакей спокойно выдержал ее огненный взгляд. - Кто-то... роется здесь в моих бумагах, - объяснила пани Ляттер. - Это не я, - ответил он. - Надеюсь. Можете идти. "Все они за мной шпионят, - говорила про себя пани Ляттер, быстрыми шагами расхаживая по кабинету. - Он тоже. Я не раз ловила его на том, что он подслушивает. Уверена, что и вчера он подслушивал, но мы говорили по-французски". - Бедная я, несчастная! - произнесла она вполголоса, хватаясь за голову. Затем она вышла в спальню и выпила рюмку вина, вторую за нынешний день. - Ах, как оно успокаивает! - прошептала она. В первом часу дня пришел Фишман. Это был старый сутуловатый еврей в длинном сюртуке. Он низко поклонился пани Ляттер и исподлобья стал рассматривать меблировку. - Мне нужны на месяц шестьсот рублей, - сказала пани Ляттер, чувствуя, что кровь ударила ей в голову. - Когда они нужны вам? - спросил он после раздумья. - Сегодня, нет, завтра... дня через два. Еврей молчал. - Что это значит? - в удивлении спросила пани Ляттер. - Сейчас у меня нет шестисот рублей, я получу их разве только недели через две. - Зачем же вы сюда явились? - Знакомый есть у меня, он бы и сегодня ссудил вас деньгами, да он залога потребует, - ответил еврей. Пани Ляттер вскочила с кресла. - Ты что, с ума сошел? - крикнула она. - Под мою подпись я не получу шестьсот рублей? Разве ты не знаешь, кто я? Фишман смешался и сказал примирительным тоном: - Вы ведь знаете, я не раз давал деньги под вашу подпись. Но сегодня у меня нет, а знакомый требует залога. Пани Ляттер отшатнулась и уставилась на Фишмана, не понимая, что он говорит. - Под чью подпись? - спросила она. - Да вашу же, пани Каролины Ляттер, вы же давали поручительство за пана Норского. У пани Ляттер потемнело в глазах. Она схватила вдруг Фишмана за лацкан сюртука и крикнула хриплым голосом: - Лжешь! Лжешь! - Как? - воскликнул он в негодовании. - Вы не давали поручительства по векселям Норского? Пани Ляттер побледнела, заколебалась, но через минуту сказала решительным голосом: - Да, я не раз давала поручительство по векселям моего сына. Я только не помню вашей фамилии. Фишман посмотрел на нее воспаленными глазами. - Это все равно. Векселя я покупал. - У вас еще есть векселя? - спросила она тише. - Нет. Двадцать пятого марта пан Норский выкупил последний. - Ах, вот как! На какую сумму? - Триста рублей. - Гм. Когда был выставлен вексель? - В январе, - ответил еврей. - Ах, тот! Я не знала, что вы берете такой высокий процент. Еврей с жалостью смотрел на нее. Вексель был не на триста, а всего лишь на двести рублей, и выставлен не в январе, а в конце февраля. Стало быть, пани Ляттер ничего не знала и, следовательно, не давала своего поручительства. - Бывает, - пробормотал он. - Что? - Что поручитель не знает фамилии кредитора. Какая разница, были бы деньги заплачены, - сказал Фишман. Пани Ляттер тяжело вздохнула. - Можете идти, - сказала она. - А как с шестьюстами рублями, которые вы хотели занять? - Я не дам залога. - Может, я к завтрашнему дню достану без залога, - сказал он. - Я зайду завтра. Он вышел, оставив пани Ляттер в остолбенении. Если бы не запах старой замазки, который еще слышен был в кабинете, она не поверила бы, что минуту назад здесь был человек, который держал векселя ее сына с ее поручительской подписью. То, в чем она подозревала второго мужа, сделал ее сын, ее обожаемый сын, на которого она возлагала последние надежды, чьи великие подвиги и слава должны были вознаградить ее за все страдания, которые она вынесла за свою горькую жизнь. Думая об этом, она не ощутила обиды на Казимежа. Она ощутила только, что силы ее иссякли и что она жаждет покоя. Пусть ненадолго, пусть на два дня, только бы в это время никого не видеть, ни с кем не разговаривать, обо всем забыть. Если бы существовало какое-нибудь средство, от которого можно было бы впасть в летаргию, пани Ляттер приняла бы его. - Тишины... покоя! - шептала она, лежа с закрытыми глазами на диване. - Ах, если бы уснуть... Станислав, который, сидя в передней, знал о каждом движении своей барыни, обеспокоился ее долгим молчанием и вошел в кабинет. Пани Ляттер вздрогнула: - Чего тебе? - Мне послышалось, пани, что вы меня зовете. - Ступай и не выдумывай, - ответила она изменившимся голосом. Станислав отправился к панне Марте на совет. Через че