Собственно, мы знакомы; во всяком случае, я пана Норского знаю по рассказам. Все только и говорят, что о ваших шалостях у Стемпека, - прервал мать пан Бронислав, протягивая Норскому огромную лапу. Молодые люди пожали друг другу руки: пан Казимеж пренебрежительно, пан Бронислав энергически. Видно было, что оба они не питают друг к другу симпатии. Норский посидел несколько минут, хмурясь и коротко отвечая на вопросы пани Коркович о Сольских. Наконец он поднялся и простился, пообещав бывать у Мадзи почаще, разумеется, если позволят хозяева. - Нам так много надо рассказать друг другу о матушке, что вы должны как-нибудь уделить мне часок наедине, как прежде бывало, - сказал он на прощанье. Когда за гостем закрылась дверь прихожей, Мадзя, смущенная и задумчивая, сказала пани Коркович: - Ян говорил, что вы хотели меня видеть? - Да. Я хотела поблагодарить вас, дорогая панна Магдалена, за то, что мои девочки занимаются с Михасем. Прекрасное свойство души - милосердие! - живо ответила пани Коркович и несколько раз поцеловала Мадзю. Сольские вот-вот должны были приехать, а гувернантку с Адой Сольской, да и с Эленкой, будущей пани Сольской, соединяли узы дружбы, потому-то и рассеялся гнев пани Коркович. Пусть Мадзя делает в доме, что хочет, пусть дочери одевают и учат детей со всей улицы, только бы завязать знакомство с Сольскими. "Бронек и не подозревает, какое ждет его счастье!" - сияя от радости, думала хозяйка дома. - Ах, да! - крикнула она уходящей Мадзе. - Не забудьте при случае сказать пану Норскому, чтобы он почаще заходил к нам. Наш дом для него всегда открыт! Боже! Я забыла позвать его на обед! Панна Магдалена, со всей деликатностью предложите ему постоянно обедать у нас. И если у него нет еще приличной квартиры, пусть без церемоний располагается у нас... до приезда Сольских, и даже дольше. Вы сделаете это, милая панна Магдалена? Я всю жизнь буду благодарна вам, потому что воспоминание о пани Ляттер... - Сударыня, я, право, не знаю, прилично ли мне говорить об этом с паном Норским, - смущенно ответила Мадзя. - Вы думаете, что это неприлично? - удивилась тонная дама. - Но ведь в доме покойницы он, Сольские и вы составляли одну семью... - Пан Казимеж это так себе сказал, - печально ответила Мадзя. - Я у его матери была только классной дамой, не больше. - А как же осыпанные брильянтами часики от панны Сольской? - допрашивала обеспокоенная хозяйка. - Ада Сольская немного любила меня, но и только. Что общего между такой бедной девушкой, как я, и богатой барышней? Ада очень ласкова со всеми. После ухода Мадзи пани Коркович обратилась к сыну, который грыз ногти, и, стукнув себя пальцем по лбу, сказала: - Ну-ну! Ты заметил, как она увиливает от посредничества между нами и Норским? Что-то тут да есть, ты заметил, Бронек? - И правильно делает! - проворчал сын. - Зачем зазывать в дом такую дрянь. - Бронек! - хлопнула дама рукой по столу. - Ты в гроб уложишь мать, если будешь выражаться, как хам... как твой отец. Норский нужен мне для того, чтобы завязать знакомство с Сольскими. Понял? Пан Бронислав махнул рукой и бросил, зевая: - А вы уже ищете себе посредников... То Згерский, то Норский! Сольские тоже, наверно, дрянь, раз поддерживают знакомство с такими прохвостами. Пани Коркович покраснела. - Послушай, - сказала она, - если ты еще хоть слово скажешь о пане Згерском, я прокляну тебя! Умница, человек со связями, наш друг! - Друг, потому что всучил старику, черт знает зачем, три тысячи за двенадцать процентов. Смешно сказать, Коркович занимает деньги и платит двенадцать процентов. - Это с нашей стороны деликатный подарок. Мы должны таким образом отблагодарить Згерского за его доброе отношение к нам... даже к тебе, - ответила мать. Несколько дней Норский не показывался у Корковичей. Зато Мадзя навестила Дембицкого и вернулась от старика взволнованная. Увидев на глазах гувернантки следы слез, пани Коркович спросила у нее с притворным безразличием: - А пан Норский был у Дембицкого? - Да... - вспыхнула Мадзя. - Мы говорили о пани Ляттер. Он сказал мне, что из Америки приезжает его отчим с семьей. - Какой отчим? - Второй муж пани Ляттер. Он служил в армии Соединенных Штатов, а сейчас не то промышленник, не то торгует машинами. Многоречивость Мадзи не понравилась пани Коркович. "Эта кошечка что-то скрывает! - думала она. - Не плетет ли она интриги против нас? Панна Бжеская строит нам козни, да еще у Дембицкого, племяннице которого я позволила заниматься у нас! О, людская неблагодарность!" От большого ума заподозрила пани Коркович Мадзю в интригах. И все же, чтобы обеспечиться и с этой стороны, она решила устроить званый вечер и послала мужа с визитом к Норскому. - Ну как, Норский придет? - Отчего же не прийти? Кто не придет туда, где хорошо кормят! - Э, Петрусь! Ты что-то настроен против Норского. Это такой прекрасный молодой человек! Того и гляди станет зятем Сольского. - Но прохвост, видно, изрядный! - прокряхтел пан Коркович, с трудом стаскивая тесный башмак с помощью снималки, которая имела форму олененка. - Что с тобой говорить! - сказала супруга. - Человек ты порядочный, но дипломатом не будешь... - Пхе! Наградил меня господь таким Меттернихом в юбке, что на две пивоварни хватит! Глава пятая Званый вечер с героем Во второй половине октября, в первую же субботу, залы Корковичей запылали огнями. Лестница была устлана коврами и уставлена цветами, прихожую наполнили лакеи во главе с Яном, гладко выбритым и наряженным в темно-синий фрак, красный жилет и желтые панталоны. - Сущая обезьяна со счастливых островов! - проворчал, глядя на него, пан Коркович. - Мой милый, не говори только этого вслух, а то все увидят, что ты лишен вкуса и выражаешься, как простой мужик, - ответила ему супруга. Около одиннадцати часов вечера собралось человек шестьдесят гостей. Это были большей частью семейства богатых горожан: пивоваров, купцов, ювелиров, каретников. Дамы в шелках и брильянтах уселись под стенкой, чтобы, начав разговор о театре, закончить его вопросом о прислуге, которая год от году становится все хуже. Барышни разбежались по углам в поисках общества литераторов и артистов, чтобы узнать последние новости о позитивизме, теории Дарвина, политической экономии и назревавшем тогда женском вопросе. Молодые фабриканты и купцы сразу направились в курилку, чтобы там посмеяться над учеными барышнями и поэтами, у которых и штанов-то нет. Наконец папаши, народ толстый и важный, которым фраки пристали, как корове седло, окинули угрюмым взором своих благоверных и дочек и, натыкаясь на каждом шагу на золоченую мебель, перешли в игорные комнаты, к карточным столам. - Княжеский прием! - сказал каретник винокуру. - Плакали сотенки. - Не хватает их, что ли? - ответил тот. - Всяк себе князь, у кого деньги в мошне. Так как же, сядем? Я вот с ним, а вы с этим... Расселись; рядом, за другими столами, устроились другие партнеры, и вскоре всех окутал дым превосходных сигар. Только время от времени слышалось: "Пас!", "Три без козыря!", "А чтоб вас!" "Вы, сударь, не слушаете, что объявляют!" В половине двенадцатого в залах и игорных комнатах поднялся шум. Одни спрашивали: "Что случилось?", другие шептали: "Приехали!" Мамаши и тетушки нехотя обратили взоры на дверь, не потому, упаси бог! - чтобы кто-нибудь занимал их, а просто так себе. Дочки и племянницы одна за другой прерывали разговоры о позитивизме и Дарвине и потупляли взор, что не мешало им, однако, все видеть. Поэты, литераторы, артисты, вообще интеллигенция почувствовали себя покинутыми; молодые фабриканты в дальних апартаментах заволновались и стали тушить папиросы. Отозвав супруга от карточного стола, пани Коркович выбежала с ним в переднюю, где пан Казимеж Норский снимал пальто, а пан Згерский говорил одному из лакеев: - Послушай-ка, голубчик, наши пальто держи под рукой, мы скоро уедем. - Ах, какая честь! Как мы польщены! - воскликнула пани Коркович и протянула Норскому обе руки, которые тут же подхватил Згерский, обратив таким образом все изъявления радости на свою персону. - Какая честь! Петр!.. А как Сольские, еще не приехали? - говорила дама. - На днях должны приехать, - ответил Норский. Ян, в ярко-красном жилете и желтых панталонах, настежь распахнул дверь в зал и выкрикнул: - Ясновельможный пан Норский! - Пан Норский! - повторила пани Коркович, живописно опершись на руку молодого человека. - Зять... то есть бу... - вставил ошеломленный пан Коркович. Пани Коркович повернула голову и пронзила супруга таким ужасным взглядом, что тот дал себе клятву хранить молчание. - Видно, я какую-то глупость сморозил? - невзирая на это, прошептал он Згерскому. - Ах! - вздохнул Згерский, томно закрыв глазки. В зале воцарилась тишина, только там и тут послышался шепот: - А это что еще такое? - Никого еще так не представляли! - Можно подумать, что сам королевич явился!.. Но ропот стих. Норский был так хорош собою, что мамаши и тетушки, поглядев на него, уняли взрыв негодования, а дочки и племянницы готовы были простить ему все. - Красив, как смертный грех! - сказала перезрелая эмансипированная девица восемнадцатилетней щебетунье с синими глазками. Щебетунья ничего не ответила, но сердце у нее забилось. Представленный гостям, Норский обменялся любезностями с самыми почтенными дамами и направился вдруг к фортепьяно. Присутствующим казалось, что в эту минуту от фортепьяно и группы, сидящей около него, исходит сияние. - Кто там сидит? - Линка и Стася. - А с кем он так разговаривает? - С гувернанткой Корковичей. - Кто она? Как ее зовут? Достаточно было Норскому несколько минут поговорить с Мадзей, которой до сих пор никто не замечал, чтобы все взоры обратились на нее. Пожилые дамы попросили хозяйку дома представить им гувернантку, а барышни гурьбой кинулись здороваться с Линкой и Стасей, чтобы при этом познакомиться с Мадзей. Даже молодые фабриканты ленивым шагом подошли поближе к гувернантке или издали уставили на нее глаза. - Хо-хо! - прошептал один из них. - А девка-то хороша! - А какая грация! Живчик! - Эта бы закружила!.. - Смотря кого! - пробормотал молодой винокур, слывший силачом. - А ты что скажешь, Бронек? - Да оставь ты меня в покое! - сердито ответил молодой Коркович. - Черт побери! - вздохнул четвертый. - Ну-ну, молодые люди, придержите языки, она девушка честная, - прервал их вполголоса Коркович-старший. - Что это вы, папаша, так за нее заступаетесь? - грубовато спросил пан Бронислав, глядя исподлобья на своего родителя. Улучив удобную минуту, кругленький, как шарик, пан Згерский подкатился к хозяйке дома и, глядя на нее влюбленными глазами, заговорил сладким голосом: - Великолепный вечер, даю слово! Я насилу вытащил Казика, он хотел увезти меня к графу Совиздральскому... - Как, он мог не прийти к нам? - в изумлении спросила дама. - Ну, я этого не говорю! Просто нет ничего удивительного, что такого баловня, который изведал свет, тянет в общество молодых ветреников. Там должны быть князь Гвиздальский, граф Роздзеральский... золотая молодежь, - толковал Згерский. - Ну, на ужин-то вы останетесь у нас, - с некоторым раздражением сказала дама. Згерский подкрутил нафабренный ус и молитвенно вознес очи к небу. Когда пани Коркович отошла, он приблизился к Мадзе и, нежно пожав ей руку, сказал голосом, трепетавшим от избытка чувств: - Позвольте напомнить, сударыня... Згерский. Друг, - тут он вздохнул, - покойницы и, осмелюсь так назвать себя, ваш друг... Мадзя была так смущена всеобщим вниманием, что, желая хоть минуту отдохнуть, показала Згерскому на стул рядом с собою. Пан Згерский присел и, склонив ослепительную лысину, как бы запечатлевшую благость души, понизил голос и вкрадчиво заговорил: - Я рад видеть вас в этом доме. Полгода я от души советовал Корковичам пригласить вас, и... весьма рад, что план мой удался. Давно вы имели известия от панны Элены? - О, очень давно! - Да! - вздохнул Згерский. - Она, бедняжка, еще не рассеялась. В судьбе этих детей, Казика и Эленки - с вами я их всегда буду так называть, - я принимаю живое участие. Для того чтобы упрочить их будущность, я должен сблизиться с Сольскими, и вы поможете мне в этом. Правда? - Чем же я могу помочь вам? - прошептала Мадзя. - Вы много можете сделать! Все! Одно вовремя, к месту сказанное слово, один намек мне... Панна Магдалена, - говорил он растроганно, - судьба этих детей, детей вашего задушевного друга, не безразлична мне... Мы с вами должны заняться их будущностью. Вы будете помогать мне, я вам. Мы союзники! А теперь - за дело, и держать все в тайне! Он поднялся и окинул Мадзю таким взглядом, точно вверил ей судьбы мира. Затем он многозначительно пожал ей руку и исчез в толпе. От печки к Мадзе медвежьей походкой направился пан Бронислав. - Что он там вас морочит? Вы ему не верьте! По другую сторону стула рядом с Мадзей очутился пан Коркович-старший. - Что за тайны поверяет вам Згерский? Не советую секретничать с ним, это старый волокита. - А что вам, папаша, до того, кто за кем волочится? - бросил пан Бронислав, косо поглядев на родителя. Мадзя думала о Згерском и не заметила этой стычки между сынком и папашей. Она видела Згерского в пансионе пани Ляттер после бегства начальницы, он произвел на нее тогда не особенно приятное впечатление. Кажется, не очень лестно отзывалась о нем панна Марта, хозяйка пансиона, сейчас его ругают Корковичи... "Згерский, видно, добрый человек, - подумалось Мадзе, - но у него враги. Для Эленки и пана Казимежа я, конечно, сделаю все. Только что же я могу сделать для них?" Она была растрогана заботой Згерского о детях пани Ляттер и гордилась тем, что он доверил ей свою тайну. Пани Коркович усиленно занимала гостей, к каждому из них она обратилась с каким-нибудь вопросом, каждому сказала что-нибудь приятное или оказала любезность, каждого постаралась развлечь. Но как ни занята она была, все же от нее не ускользнул успех Мадзи. Какой-нибудь час назад никому не известная, никому не представленная, всеми забытая гувернантка стала вдруг на вечере главной фигурой. К ней несколько раз подходил герой вечера пан Норский и дольше всего беседовал с нею; ее о чем-то просил, не то посвящал в какие-то тайны человек с такими связями, как пан Згерский; вокруг нее вертелись барышни, с нею знакомились дамы почтенного возраста и с весом в обществе; на почтительном расстоянии ее пожирали глазами молодые люди. Кажется, даже из-за этой девчонки - а пани Коркович редко ошибалась в подобных случаях - произошла стычка между ее собственным мужем и родным сыном. Нет ничего удивительного, что на ясном челе хозяйки дома прорезалась морщина, которая отнюдь не гармонировала с добродушной улыбкой, игравшей на ее лице. - Вас заинтересовала наша гувернантка... Правда, недурна? - спросила пани Коркович у Згерского, который все вертелся около нее. - О, я давно ее знаю, - ответил тот. - Задушевная подруга панны Сольской... - Вы глядели таким смиренником, когда беседовали с ней, - уронила хозяйка. - Видите ли, панна... панна гувернантка может много сделать в таких сферах, где я только... добрый знакомый. Много может сделать! - подчеркнул многозначительно Згерский. Два кинжала пронзили в эту минуту сердце пани Коркович: зависть к Мадзе, которая на каждом шагу одерживала победы, и нежное, неподдельно нежное чувство все к той же Мадзе, которая так много может сделать в известных сферах. "Если она так много может сделать, - подумала хозяйка, - что ж, она должна познакомить нас с Сольскими. Правда, панна Сольская дурнушка, но Бронек настолько умен..." Подали ужин, во время которого появлялись и исчезали блюда икры, горы устриц, мяса, дичи, чуть не ведра отменных вин. Пробки шампанского стреляли так часто, что оглушенный Згерский перестал слушать своих соседок и предался исключительно изучению содержимого тарелок и бутылок. Около трех часов ночи все мужчины пришли в самое веселое расположение духа, причем было отмечено странное психологическое явление. Одни из участников пиршества утверждали, что пан Норский сидит за ужином и они видят его собственными глазами, другие говорили, что пан Норский исчез перед ужином. Потом первые начали утверждать, что Норского вообще не было, а другие, что он здесь, но в другой комнате. Когда обратились к хозяину с просьбой разрешить сомнения, тот одинаково уверенно соглашался и с теми и с другими, так что никто в конце концов так и не узнал, что же на самом деле, Норский никогда не существовал на свете или за ужином сидят несколько Норских и умышленно направляют разговор так, чтобы сбить общество с толку. Самые энергичные стали было протестовать против неуместных шуток, когда новое происшествие отвлекло всеобщее внимание в другую сторону. Подвыпивший пан Бронислав поцеловал в плечико перезрелую эмансипированную девицу, которая развлекала его рассуждениями о Шопенгауэре, а когда этот подготовительный маневр был мило принят, открылся девице в страстной любви. Девица, не будь дура, уронила счастливую слезу, а ее дядюшка, толстый промышленник, кинулся обнимать пана Бронислава и публично заявил, что лучшей партии для своей племянницы он и желать не может. Тут-то и случилось нечто невероятное. Молодой Коркович сорвался со стула, протер глаза, словно пробудившись ото сна, и без всяких околичностей объявил барышне и ее дядюшке, что он... ошибся, что предмет его страсти совсем другая девица, которую он никак не может высмотреть за столом. К счастью, ужин уже кончался, гости встали из-за стола и начали поспешно разъезжаться по домам. В эту трудную минуту провидение для спасения чести Корковичей послало Згерского. Смекнув сразу все дело, Згерский не только не встал со всеми из-за стола, но во имя приличий стал во всеуслышание протестовать против разъезда. Хуже то, что он не только не уехал с большей частью гостей, но вообще не пожелал вставать. Наконец кто-то из лакеев нашел его пальто, усадил на извозчика и отвез домой. Когда пана Згерского обвеяло свежим воздухом, он позабыл о случае с молодым Корковичем, зато вспомнил свой разговор с Мадзей. "Милашечка, - думал он, - придется и ею заняться... А главное, надо с ее помощью попасть к Сольским, а то пани Коркович голову мне оторвет, если я ее не познакомлю с ними..." Сразу же после отъезда гостей пани Коркович стала принимать у прислуги серебро, а пан Коркович на некоторое время заперся у себя в кабинете один на один с содовой водой и лимоном. О чем он размышлял, неизвестно, но только в пять часов он призвал к себе жену и сына. Вид у пана Бронислава был жалкий, способный растрогать самое бесчувственное материнское сердце: лицо бледное, опухшее, взгляд мутный, волосы растрепаны. Увидев его, пани Коркович с трудом сдержала слезы, но отец как будто не разжалобился. Заметив на столе у родителя содовую воду, пан Бронислав неверной рукой взял стакан и сунул под сифон. Но отец вырвал у него стакан и крикнул: - Руки прочь! Не за тем я звал тебя, чтобы ты мне тут выпивал воду. - Петрусь, - умоляющим голосом сказала мать, - ты только посмотри, какой у него вид! - Чтоб его черт побрал! - проворчал старик. - А какой у меня будет из-за него вид? Послушай, что это ты устроил панне Катарине? Как ты смел целовать ее в плечо или куда-то там еще? - Было из-за чего поднимать такой шум, - апатично ответил пан Бронислав. - В голове у меня помутилось, вот и все. Я думал, это Мадзя... - Что? - крикнул отец, поднимаясь с кресла. - Ну конечно, он думал, что это гувернантка, - торопливо вмешалась пани Коркович. - Гувернантка? - насторожился пан Коркович. - Ведь Бронек настолько тактичен, что, будучи трезвым, никогда не позволил бы себе обойтись так с барышней из общества, - говорила мать, подмигивая молодому человеку. - Завтра он принесет ей и ее дяде извинения, и конец. Сама панна Катарина сказала мне, прощаясь, что приняла все это за шутку. - И говорить тут не о чем! - подхватил пан Бронислав. - Я ведь сразу сказал ее дяде, что ошибся. Я ведь не панну Катарину... - Не панну Катарину хотел поцеловать в плечо, а кого же? - допытывался отец. - Ну, Мадзю! И говорить тут не о чем! - ответил пан Бронислав и, зевая, закрыл рукою рот. Но отец побагровел и с такой силой хлопнул кулаком по столу, что сифон подпрыгнул и стакан упал на ковер. - Ах негодяй! Ах фармазонское семя! - крикнул Коркович. - Так ты думаешь, что я в своем доме позволю компрометировать честную девушку? - Да чего же ты сердишься, Петрусь? Ведь ничего с гувернанткой не случилось, - успокаивала его супруга. - Вы, папа, просто ревнуете, - проворчал пан Бронислав. - К кому ревную? Что ты болтаешь? - спросил изумленный отец. - Да к Мадзе. Вы около нее, как тетерев на току, пыхтите. Сколько раз я видел. - Вот видишь, Петрусь! - вмешалась супруга. - Ты сам подаешь сыну дурной пример, а потом сердишься... - Я? Дурной пример?.. - повторил Коркович, хватаясь за голову. - Улыбаешься ей, заискиваешь, дружески беседуешь, - с оживлением говорила дама. - А я ведь помоложе вас, папа, и мне это простительно, - прибавил сын. В то же самое мгновение отец схватил его за лацканы фрака и почти поднес к лампе. - Так вот ты какой? - сказал он спокойным голосом, глядя ему в глаза. - Я обхожусь с порядочной девушкой, как полагается порядочному человеку, а ты, шут, смеешь говорить, что я пыхчу около нее, как тетерев на току. - Петрусь! Петрусь! - воскликнула потрясенная супруга, силясь дрожащими руками вырвать сына из отцовских объятий. - Петрусь, ведь это была шутка! - Э! - по-прежнему спокойно продолжал старик, - вижу, в моем доме слишком много шутят. Тебе волочиться простительно, потому что ты моложе? Это верно. Волочись, но... сейчас же сделай девушке предложение! - Петрусь! - воскликнула супруга. - Это уж слишком! - Не хочешь, чтобы твой сын женился на докторской дочке? - Ты меня в гроб уложишь! - затряслась супруга. - Ах, вот как, сударыня! Такой союз вам не по вкусу! Ну, погодите же! Бронек! - решительно продолжал отец. - Завтра же переедешь из дому на завод. Там есть комната. Я тебя, голубчик, заставлю работать, я тебе подам хороший пример, будешь и ты, как тетерев, пыхтеть, только около чана! - Но, Петрусь! - Вы меня не морочьте! - крикнул отец. - Будет так, как я хочу, и баста! Из парня уже вырастила бездельника, если и дочек так воспитала, знаешь, куда они пойдут?.. Надо мне и к девочкам заглядывать, а то с ними, пожалуй, дело еще хуже. Вот подвяжешь фартук да наденешь шлепанцы на босу ногу, пропадет у тебя охота куралесить! - прибавил он, обращаясь к сыну. Пан Бронислав в эту минуту был бледнее, чем в начале разговора, но глаза его смотрели трезво. Он взял отца за руку и, поцеловав в локоть, пробормотал: - Но, папа, я ведь могу... сделать предложение Мадзе! - И думать не смей! - вскричала мать. - Только через мой труп! - Сперва за работу возьмешься, голубчик, а о женитьбе потом подумаем. - Только через мой труп! В гроб меня хотите уложить! - визжала мать. - Довольно ломать комедию! - прервал ее отец. - Мне надо ехать на завод, а вы ступайте спать. Бронек, - прибавил он на прощанье, - только посмей пристать к гувернантке, всыплю, как два года назад. Помнишь? - Но я хочу жениться на ней... - Пошел вон! Когда сын с матерью вышли в коридор, пан Бронислав сказал вполголоса: - Вы же видите, мама, что старик ревнует. Спокойной ночи! Он вышел в прихожую. Пани Коркович остановилась под дверью Мадзи и сказала, грозя кулаком: - Погоди ты у меня, эмансипированная! Дай мне только познакомиться с Сольскими, я тебе за все отплачу! Глава шестая Сольские приезжают В первый день после роскошного вечера ни Коркович-старший, ни Коркович-младший не вышли к обеду. На следующий день Коркович-младший велел принести себе обед в комнату; отец, правда, вышел к столу, но ел без аппетита и изругал Яна. Только на третий день пан Бронислав показался в столовой; вид у него был обиженный, и Коркович-старший не смел поднять на сына глаза. Все эти тяжелые дни пани Коркович жаловалась на мигрень, бранилась с дочерьми и прислугой, хлопала дверьми, с Мадзей говорила коротко, силясь быть любезной. - Нечего сказать, порядки! - сказала в эту пору Линка Стасе. - По всему видно, что папа с мамой истратили кучу денег. - И к тому же Бронек выкинул какую-то штуку, - ответила Стася. - Кажется, ущипнул за ужином панну Катарину. - Что за гадость! - возмутилась Мадзя. - Как можно повторять выражения, которых постеснялась бы прислуга на кухне! - Ах, панна Магдалена! Нам это сказали в гардеробной! - Но, милочки, не повторяйте больше подобных выражений, - сказала Мадзя, целуя Стасю и Линку. А про себя подумала: "Бедные Корковичи! Так истратиться на этот вечер, а в результате только мигрень да неприятности! Бедные люди!" И она стала терпеливо ждать, когда кончится дурная полоса, как деревенский люд ждет, когда кончится непогода, а сам делает свое дело. Ее терпение было вознаграждено даже раньше, чем можно было ожидать. В один прекрасный день в учебный зал вбежала пани Коркович, она совсем запыхалась, но сияла от радости. - Знаете, сударыня! - воскликнула она. - У меня только что был Згерский и сказал, что Сольские ночью приехали в Варшаву. Сегодня пан Сольский должен уехать дня на два к себе в имение, которое граничит с нашим заводом. - Так они здесь? - сказала Мадзя и вся вспыхнула. - Ах, как хорошо! Пани Коркович не могла сдержать порыва нежных чувств, который нарастал, как горный поток после дождя. - Милая панна Магдалена, - говорила она, обнимая Мадзю, - простите, если я за эти два дня доставила вам неприятности. Но я так расстроилась, у меня было столько скандалов с мужем... Удивленная этим порывом, Мадзя ответила, что в доме Корковичей ей никто не причиняет никаких неприятностей, напротив, пребывание в нем она считает лучшей порой в своей жизни. Хозяйка снова бросилась обнимать ее. - Панна Сольская, наверно, пригласит вас к себе, - продолжала она, - и сама у вас побывает. Прошу вас, не связывайте себя уроками. Вы можете уходить из дому и возвращаться, когда вам вздумается. А для ваших гостей в вашем распоряжении наша гостиная. Вечером старый слуга Сольских принес Мадзе письмо и сказал, что ее ждет карета. Пани Коркович была вне себя от радости. Она дала слуге рубль, который тот взял с совершенным равнодушием, хотела угостить его стаканом вина, за что тот поблагодарил ее, и даже готова была сама отвезти Мадзю к панне Сольской. Когда же Мадзя, торопливо одевшись, выбежала из дома, пани Коркович кликнула в гостиную обеих дочерей, Яна и горничную и велела им смотреть в окна. - Поглядите! - лихорадочно говорила она. - Это карета панны Сольской. Жаль, что темно, но мне что-то кажется, что это довольно старая карета, правда, Ян? Вот панна Магдалена садится!.. Вот уже тронулись!.. А лошадки-то плохонькие! Мадзя в сопровождении камердинера поднялась по широкой лестнице особняка Сольских в бельэтаж. Она прошла несколько больших комнат, заставленных мебелью в чехлах, и камердинер постучал в закрытую дверь. - Прошу, прошу! В комнате, освещенной лампой с абажуром, у камина, в котором пылало несколько поленьев, сидела на козетке, закутавшись в шаль, Ада Сольская. - Наконец-то ты явилась, бродяга! - воскликнула Мадзя, подбегая к Аде. - Не целуй меня, а то получишь насморк! Ну, ладно, теперь уж целуй, только не смотри на меня, - говорила Ада. - Моя милая, мое золотко! Вид у меня ужасный. Стефан вчера открыл в вагоне окно, и я схватила жестокий насморк. Слышишь, какой голос, как у шестидесятилетней старухи... Ну садись же, ну поцелуй меня еще раз... Меня так давно никто не целовал! Стефан делает это так, точно отбывает повинность, а Элена не любит нежностей, и губы у нее холодны, как мрамор. Ну, скажи же мне что-нибудь... Какая ты красавица! Что поделываешь, что думаешь делать? Ведь уже скоро год, как мы не видались. С этими словами Ада обняла Мадзю за талию и укутала ее своей шалью. - Что же я могу поделывать, моя дорогая? - ответила Мадзя. - Я у Корковичей в гувернантках, а в будущем году открою маленький пансион в Иксинове. - Эти Корковичи, наверно, несносные люди? - Ты знаешь их? - с удивлением спросила Мадзя. - Знаю ли я их? Да ведь они уже полгода засыпают нас письмами, а сегодня пан Казимеж сказал мне, что это неприятные, чванные люди. - Эля приехала? - Она осталась на несколько дней в Берлине и приедет со своим отчимом. - А здесь поговаривают что Эля и Стефан помолвлены. Ада пожала плечами и подняла глаза к потолку. - Как тебе сказать? - ответила она. - Они дали друг другу слово, потом порвали отношения, снова сблизились, а теперь, право, не знаю, - кажется, дружат. Может, и поженятся, когда у Элены кончится траур. Однако я бы не удивилась, если бы сегодня она вышла за другого. - Пан Стефан любит ее? - Скорее уперся на своем, решил, что она должна за него выйти. - А она? - Откуда мне знать? - говорила Ада. - Когда Стефек ухаживает за другими женщинами, Элена не скрывает своей ревности, но когда он возвращается к ней, она становится холодна. Может быть, она и любит его... Стефека можно полюбить, да-да! - А ты? - Я уже не восторгаюсь Эленой, как прежде бывало, помнишь? Не хочу быть соперницей Стефека. И все-таки если бы они поженились, я была бы рада, и знаешь почему? В доме появились бы дети, - сказала Ада, понизив голос, - красивые дети. А я так люблю детей, даже безобразных... И, поцеловав Мадзю, она продолжала: - Вся наша родня, все знакомые возмущаются. Ни приданого, ни имени... Дочь, говорят, самоубийцы, - прибавила она, снова понизив голос. - Но чем больше они негодуют, тем больше упирается Стефек. - Пан Стефан уехал? - спросила Мадзя. - Да, в имение. Представь, он хочет строить сахарный завод! Я очень довольна, ведь он всегда терзался мыслью, что у него нет цели в жизни. Теперь у него есть эта цель: я, говорит он, либо осчастливлю много народу, либо стану делать деньги, а они тоже чего-нибудь да стоят. - Совсем как наш Здислав, - вставила Мадзя. - Твой брат? - спросила Ада. - Как его успехи? Мадзя махнула рукой. - Таков, видно, наш удел - не понимать собственных братьев, - сказала она. - Здислав управляет не то одной, не то несколькими ситценабивными фабриками под Москвой. Он писал мне, - только просил ничего не рассказывать папе и маме, - что у него все идет хорошо, но что сейчас он мне больше ничего не скажет. Хочет, видно, сделать сюрприз папе и маме, но я его не понимаю. Расскажи мне, милочка, о себе, - закончила Мадзя. - Ах, о себе! - со вздохом ответила панна Сольская. - Я написала исследование о размножении грибов, а сейчас изучаю мхи. Познакомилась с несколькими известными ботаниками, которые хвалят мои работы... вот как будто и все. У меня, наверно, нервы шалят, - я так много работаю, а меня все равно томит тоска, лезут в голову всякие страхи. Перед тем как ты пришла, я думала о том, что наш дом для меня слишком просторен. Ты только представь себе, какая это пытка одиннадцать комнат для такого маленького существа, как я? Я боюсь ходить по ним, меня пугают их размеры, отзвук собственных шагов. Сегодня, когда надвинулся вечер, я велела зажечь везде огни, - мне вдруг стало страшно, что наши предки сошли с портретов и блуждают по пустым комнатам. Но, увидев эти залитые светом комнаты, я так испугалась, что тотчас велела погасить огни. То же чувство страха охватывало меня в венецианских и римских дворцах. Так я и живу... В Цюрихе было получше, там я занимала две комнатки, как у пани Ляттер. Но эта пора уже не вернется... Вот видишь, какой у меня ужасный насморк? - закончила панна Сольская, вытирая платком глаза. - А ты и тут переходи жить в маленькие комнатки, - посоветовала Мадзя. Ада печально улыбнулась. - Разве ты не знаешь, - ответила она, - что одиночество раздвигает стены даже самого маленького жилья? Куда бы я ни пошла, я всегда остаюсь сама собою и всегда я одинока. - Подбери себе общество. - Какое? Из тех людей, что льстят мне, или из тех, что завидуют? - У тебя есть родные, знакомые. - Ах, оставь, - ответила Ада, презрительно пожимая плечами. - Уж лучше иметь дело со мхами, чем с этими людьми, я и разговаривать-то с ними не могу. Надо мной и особенно над Стефеком тяготеет заклятье: ум у нас аристократический, а воспитание демократическое, ну и кое-какие знания... Плод древа познания изгоняет не только из рая, но прежде всего из светского общества... Подали ужин и чай, и обе подруги засиделись до полуночи, вспоминая пансионские времена. Вернувшись домой, Мадзя застала у себя в комнате возбужденную пани Коркович. - Ну как панна Сольская? - воскликнула пухлая дама, помогая Мадзе снять пальто. - Ей нездоровится, насморк. - А про нас она не вспоминала? Скажите прямо... - Да, да, - смущенно ответила Мадзя. - Она что-то говорила о ваших письмах. - Прекрасная, благородная девушка! Не слишком ли жарко у вас в комнате, панна Магдалена, я велела истопить? Завтра муж едет к себе на завод и, наверно, познакомится с паном Сольским. Мадзя до трех часов утра не могла уснуть. Ее взволновал приезд Ады, но больше всего подавленное настроение подруги. Все виделась ей богатая невеста, которая, укутавшись в шаль, жмется в углу козетки, обладательница одиннадцати комнат, в которых ей страшно, когда они погружены во мрак, и еще страшнее, когда они залиты огнями. "Мыслимое ли это дело, - думала Мадзя, - что Ада несчастна? У нее огромное состояние, а она сидит в одиночестве; она хорошая, чудная девушка - и не может найти себе общество. На сеете, верно, нет справедливости, а только слепой случай, который одним дает добродетели, а другим радости?" Ее бросило в дрожь. Ведь ей говорили, что добродетель бывает вознаграждена, и она верила в это. Однако же пани Ляттер и бедный Цинадровский были покараны смертью, а тем временем очень много злых людей наслаждаются жизнью и успехом! В течение нескольких дней карета каждый вечер приезжала за Мадзей и увозила ее к панне Сольской. Пани Коркович была в восторге; однако настроение ее внезапно изменилось. Пан Коркович вернулся с завода злой как черт. Он попал как раз к обеду, небрежно поздоровался с семьей, холодно с Мадзей и, садясь за стол, бросил жене: - И надо же было посылать меня неизвестно за чем? - Как? - воскликнула супруга. - Ты ничего не сделал? Ты же сам желал... - Ах, оставь меня в покое с моими желаниями! - крикнул супруг. - Это не мое желание, а твой каприз. У меня одно желание, чтобы пиво было хорошее и чтоб его побольше покупали! А вовсе не искать знакомств с аристократией. - Прекрати, Петрусь! - бледнея, прервала его супруга. - Ничего-то ты не умеешь. Вот если бы с тобой поехал Згерский... - Згерский врет, он тоже с ними незнаком. Сольский это какой-то сумасброд, а может, он занят... - Да прекрати же, Петрусь, - прервала его супруга. - Пан Сольский был, наверно, очень занят. Как ни сердит был пан Коркович, ел он за четверых, зато пани Коркович потеряла аппетит. После обеда она уединилась с супругом в его кабинете, и они долго о чем-то совещались. Когда вечером в обычное время за Мадзей приехала карета, пани Коркович, преградив гувернантке в коридоре дорогу, язвительно сказала: - Каждый божий день вы ездите к Сольским, а они так и не отдают вам визита? - Ада нездорова, - в замешательстве ответила Мадзя. - Да и в конце концов... - Не мне делать вам замечания, - продолжала почтенная дама, - однако я должна предупредить вас, что с этими господами аристократами надо очень считаться. Если панна Сольская не отдает вам визита, не знаю, прилично ли... - Но разве я у себя дома? - ответила Мадзя, и дрожь пробежала у нее по телу при мысли о том, что пани Коркович может обидеться на нее за эти слова или подумать, что она ее упрекает. Но эта небольшая дерзость произвела эффект совершенно противоположный: пани Коркович расчувствовалась. - Ах, панна Магдалена, - сказала она, взяв Мадзю за руку, - ну хорошо ли так отвечать такому другу, как я? Наш дом - это ваш дом, вы для нас все равно, что дочь и можете принимать в гостиной, кого вам вздумается, можете даже пригласить Сольских на обед, - уж мы-то в грязь лицом не ударим. Если же я, дорогая панна Магдалена, напомнила вам об ответном визите, то только для вашего добра. Я не могу допустить, чтобы пренебрегали особой, достойной любви и уважения... Мадзя испытывала двойное чувство: она не верила пани Коркович с ее заботами и опасалась, что может показаться Аде назойливой. "Пани Коркович чего-то сердится на Сольских, - думала она, - но с другой стороны, она права. Зачем мне навязываться Аде, с которой я не буду поддерживать близких отношений? Я - гувернантка, она - светская дама!" Когда Мадзя спустя час приехала к Аде Сольской, та бросила на нее взгляд и спросила: - Что с тобой? Вид у тебя такой, точно у тебя случилась неприятность? Уж не письмо ли из дому? - Ничего со мной, милая, не случилось, - опуская глаза, ответила Мадзя. В эту минуту к сестре вошел Стефан Сольский. Увидев Мадзю, он остановился, и в раскосых его глазах засветилась радость. - Если не ошибаюсь, - сказал он, - панна Бжеская? Признаюсь, я не узнал бы вас... Он взял обе руки Мадзи и впился в нее глазами; ноздри раздувались у него, как у скакуна благородных кровей. - В Риме, - говорил он, - художники умоляли бы вас позировать им. Ну, скажи, Ада, разве это не воплощение доброты? Ну, скажи, найдется ли сейчас на тысячу женщин одно такое лицо? Где были мои глаза, когда я увидел вас в первый раз? Нет, ты сама скажи, Ада... Он жал Мадзе руки и, пожирая ее взором, придвигался все ближе к ней, так что девушка попятилась в смущении, не смея взглянуть в его черные сверкающие глаза. - Стефек! - мягко отстранила его Ада. - Мадзя обидится, ведь вы почти незнакомы. Сольский стал серьезен. - Ты знаешь, - сказал он сестре, - мне легче руки лишиться, чем обидеть твою подругу. Да еще такую подругу! Он снова шагнул к Мадзе, но Ада снова его удержала. - Не сердись, золотко, - сказала она Мадзе. - Стефек такой живчик! Если ему что-нибудь понравится, он, как ребенок, сейчас же тянется руками. Его живость и чудачества доставляют мне порой много огорчений. Представь себе, на аудиенции у его святейшества ему так понравилась статуэтка божьей матери, что он не отвечал на вопросы... Брат вырвался у сестры из рук и снова схватил за руку Мадзю. - Клянусь, сударыня, - вскричал он, - я неплохой парень, и Ада зря старается удержать меня в стеснительных рамках приличий. Признаться сказать, я только сегодня вас разглядел. В вашем лице есть что-то удивительное, я просто очарован... Мадзя спрятала зарумянившееся лицо на плече Ады. - Если вы со мной будете так разговаривать, я больше никогда к вам не приду, - ответила она. - Ах, вот как? - воскликнул он. - Тогда я буду нем, только почаще приходите к Аде. Вы совершите акт милосердия, потому что моя бедная сестра совсем за