ан Сольский не совсем верит ей, думает, что она позирует, и все же он заметно охладел и может совсем ее бросить. - Вы не говорили с нею об этом? - спросила Мадзя. - Пробовала, но безрезультатно. Да и не могу я торопить ее с замужеством, - она может заподозрить, что я хочу от нее избавиться. Меж тем время идет и делает свое дело. Месяц, другой - и пан Сольский, который сегодня, если его привлечь, женился бы, завтра охладеет к ней. - Они уже были помолвлены, но между ними произошел разрыв, - сказала Мадзя. - Такой разрыв не имеет никакого значения. Красивые женщины могут дорожиться; на мужчин это оказывает спасительное действие. Но нельзя слишком натягивать струну. Мадзя вопросительно уставилась на пани Арнольд. - Так вот какая у меня просьба к вам, - сказала пани Арнольд, заметив этот взгляд. - Я с Эленой не могу говорить ни о замужестве, ни о тревогах ее матери. Поговорите вы с нею, как подруга... - Пани Ляттер очень хотела этого брака и очень страдала, узнав о разрыве. - То-то и оно. Разрыв, быть может, и явился одной из причин ее гибели. Позвольте заметить, что в деликатной форме вы можете напомнить Эле и о том, что сделали для покойницы Сольские. Если в сердце Элены проснется чувство благодарности и страха за завтрашний день, она переменит свое отношение к пану Стефану. Разговор был исчерпан, и пани Арнольд вернулась к вопросу о спиритизме. Она выразила сожаление по поводу того, что в этой стране просвещенные и имущие классы мало думают о мире духов, и в качестве примера привела Аду, которую больше занимают такие матерьяльные предметы, как микроскоп, или такие современные вопросы, как женский союз, чем будущая жизнь ее собственной души и нынешнее положение родителей. - Вам надо обратить Аду, и она станет ревностным апостолом, - сказала Мадзя. Пани Арнольд смотрела в какую-то неопределенную точку и качала головой. - Дорогая панна Магдалена, - ответила она, - я много думала над тем, как обратить в лоно истинной веры хотя бы эту семью, потому что состоятельные, просвещенные и влиятельные люди могут много сделать добра своим ближним. Но как их убедить? Духи для нас не слуги, они не являются по первому зову. Мы, посредники между здешним и нездешним миром, не всегда понимаем их голоса и можем ошибаться. Часто нам нужны средства совершенно земные, помощь людей, а люди не всегда, увы, далеко не всегда заслуживают доверия. Поверьте, если бы не чувство долга, если бы не надежда, что религия наша в корне изменит и улучшит мир, принесет ему счастье, поверьте, если бы не это, я отказалась бы от своего призвания. О, какое это тяжкое бремя! Само общение с духами причиняет много страданий. А если мы, несовершенные созданья, ошибаемся, сколько насмешек и клеветы обрушивается на нас! А как мешает это распространению веры, несмотря на ее истинность! Прощаясь, пани Арнольд спросила у Мадзи: - Вы давно уже знаете пана Згерского, что он, хороший человек? - Право, не скажу вам. Кажется, да. - Он человек ловкий и мог бы быть полезен, но уж очень он быстро обратился в нашу веру, так что я просто колеблюсь... А панна Эдита, которая живет у тети Сольских, она, может, себе на уме? - Этого я не знаю. - Можно ли ей верить? - Я ее очень мало знаю, - ответила смущенная Мадзя. - Вот видите, как трудно собрать у людей самые простые сведения! - вздохнула пани Арнольд. - Но не могу же я спрашивать у духа Цезаря, какого мнения он о Згерском, или у духа Марии-Антуанетты, какого он мнения о панне Эдите. Ну, до свидания, - сказала она, крепко пожимая Мадзе руку. - Я думаю, вас не надо просить никому не рассказывать о нашем разговоре. Детям не все можно сказать о матери, а непосвященным о тех трудностях, которые нам, медиумам, приходится преодолевать. Я не теряю надежды, что среди посвященных вскоре увижу и вас. Духи не раз давали мне это понять. Итак, adieu! После ухода болтливой американки Мадзе несколько минут казалось, что та все еще говорит. Все плыло у Мадзи перед глазами, ей стало страшно, она испугалась то ли духов, то ли пустых комнат, которые окружали ее со всех сторон. "Боже! - думала она, хватаясь за голову. - Душа, которая не знает о том, что оставила тело, и думает, что она в больнице!" Ей представились фигура и лицо пани Арнольд. Сумасшедшая она или мистификатор? Какое там! Обыкновенная хорошая женщина, немного болтлива, но о своих виденьях или привиденьях рассказывает с глубочайшей верой. "Откуда ей пришло в голову, что пани Ляттер хотела выдать меня за своего сына? Вторая дочь!.. Впрочем, ей могла сказать об этом Эля! Так или иначе этот странный апостол спиритизма напомнил мне о моем долге. Эля должна, должна выйти замуж за пана Стефана!" Когда Мадзя подумала об этом, ей представился пан Стефан, красивый, несмотря на свое безобразие, исполненный энергии и благородства, наконец, такой любезный с нею. "Пани Арнольд права: когда пан Стефан рядом с Элей, он весь в ее власти. Сколько раз я сама это видела! Несносный бабник! Как он поглядывает даже на меня! Да и Ада не скрывает, что он не пропустит ни одной юбки. Ну конечно, если Эля захочет, он женится на ней. И это будет самое лучшее!.." Она тихо вздохнула, стараясь не думать о пане Стефане. Какое ей до него дело? Она уважает его, восхищается им - вот и все. Но как он благороден, как прекрасен в своих порывах и как добр, когда старается не ухаживать за ней, ведь она гостья его сестры. Нет ничего удивительного, что эти аристократки рады отбить его у Элены. Но он должен стать мужем Элены! Только Элены, наперекор всем этим светским барышням. По склонностям, по всей своей стати, а главное, по красоте она тоже аристократка. Ну, которая из них, пусть даже самая титулованная, может сравниться с нею? Глава шестнадцатая На горизонте появляется пан Згерский Через несколько дней на углу Маршалковской и Крулевской с тяжелой синей конки соскочил пан Згерский и, как огромный мяч, подкатился прямо под ноги Мадзе. Он широко раскланивался и утирал с лысины пот. - Какое счастье, что я встретил вас! - воскликнул он. - Я даже хотел приехать к вам засвидетельствовать свое почтение. Вам не через Саксонский сад? - Что ж, пожалуй. - Вы всегда одинаково добры. Какой жаркий день! Не хочется верить, что сейчас апрель. В саду как будто прохладней, да и весенний пейзаж для вас самая прекрасная рамка. Посмотрите, кое-где уже пробились светло-зеленые стебельки травы! И почки, честное слово! Малюсенькие! Почечки, можно сказать, а уже завязались. А небо? Взгляните, какая лазурь! А эти облачка, белые, как лебяжий пух на шейках у дам на балу... Вы сегодня прелестны, как... как всегда! Решительно не могу подобрать сравнения. Не знаю, весна ли на меня действует или вы, но я чувствую себя возрожденным... - У вас ко мне дело? - прервала его Мадзя. - И всегда одинаково скромны, - говорил Згерский, сладко улыбаясь и ласкающим взглядом быстрых глазок окидывая Мадзю. - Да, дело, и не одно... - Любопытно знать... - Прежде всего личное. При всякой, даже мимолетной встрече с вами, меня в первую минуту охватывает неприятное чувство, мне как будто стыдно, что все-таки я нехороший человек. Но прошла эта первая минута, и я вознагражден: я чувствую, что стал как будто лучше. Он говорил так горячо и деликатно, так убежденно, что смущенная Мадзя не могла на него сердиться. - Ну, а какое у вас еще дело ко мне? - спросила она с легкой улыбкой, а про себя прибавила: "Какой смешной комплиментщик!" - Это уже не личное дело, а потому оно важнее, - ответил Згерский, меняя тон. - Речь идет о человеке, который для вас не безразличен... - Догадываюсь: об Эле! О, вы, может, думаете, что я забыла про наш уговор? Тогда у Корковичей... - Какой уговор? - удивился Згерский. - Мы ведь хотели позаботиться об ее будущности, и я сразу догадалась, что речь идет о ней и о пане Сольском, о свадьбе, которую Эля так опрометчиво расстроила. Но я надеюсь, что все уладится... - Что? Какая свадьба? Какой пан Стефан? Я ведь тоже Стефан. Но если вы имеете в виду панну Элену и пана С., то простите, сударыня, я об этом и не помышлял. - Но я помню ваши слова: мы должны заняться будущностью этих двух детей, то есть Эленки и ее брата... - Мои слова? - с изумлением спросил Згерский, остановившись посреди аллеи и сложив на груди руки. - Из этих двух детей, как вы их называете, панна Элена интересуется сейчас, ясное дело, с какими намерениями, молодым Корковичем. А что касается пана Казимежа, то это мот, которому нужны только деньги, и наглец, который на дружеские замечания отвечает самым неприличным образом. К планам, о которых вы говорите, я не желаю иметь никакого касательства. Я хотел сообщить вам важную новость, касающуюся нашего благороднейшего пана Стефана. - Не правда ли, редкого благородства человек? - с восторгом подхватила Мадзя. - Это необыкновенный человек! Это, панна Магдалена, гений ума, энергии, характера! Это человек, который просто наносит ущерб людям оттого, что не занимает самого высокого положения. Ум, сердце, воля - и все это в наивысшей степени, - вот, по моему мнению, пан Сольский... Казалось, в порыве неумеренного восторга Згерский взлетит над Саксонским садом. - Ах, как это верно! - А сколько мне приходится бороться за него! - воскликнул Згерский, красноречиво глядя на Мадзю. - Как под него подкапываются, какие строят козни! - Что вы говорите? - испугалась Мадзя. - В эту минуту, - понизив голос, продолжал Згерский, - капиталисты создают против него союз, они хотят употребить все средства, чтобы не дать ему построить сахарный завод, а ведь он распорядился уже свозить материалы. Эти люди говорят, что пан С. перехватил у них инициативу, что в будущем году они хотели начать в тех же местах строительство сахарного завода, а с паном С. думали заключить контракт на поставку сахарной свеклы. - Что же это за люди? - Капиталисты, ну и аристократия, которая зависит от них. Они не выносят, когда кто-нибудь становится им на пути, и тогда ни перед чем не останавливаются! - прибавил он еще тише. - Это ужасно! - прошептала Мадзя, со страхом глядя на Згерского, который в эту минуту скромно опустил быстрые глазки. - Хоть я пану Сольскому человек чужой, но я делаю и буду делать все, что могу, для того чтобы предупредить катастрофу. - Да что же они могут ему сделать? - Они могут портить работы, бунтовать рабочих, подбрасывать плохие материалы, возбуждать против него соседей и в результате - могут довести его до банкротства. Так что вы предостерегите пана Сольского, конечно, не упоминая моего имени... - Что вы! - возмутилась Мадзя. - Кто же лучше вас может его информировать? - Как хотите, - холодно ответил Згерский, но черные глазки совсем спрятал под ресницы. - Пан Сольский, - прибавил он, - в одном не должен сомневаться: во мне он найдет преданного человека, который, оставаясь неизвестным, будет блюсти его интересы и предупредит о всякой интриге. - Ужас! - вздохнула Мадзя, в равной мере потрясенная и опасностью, которая грозила Сольскому, и преданностью Згерского. - Ну вот мы и пришли, - сказал ее спутник, снова широким жестом снимая шляпу и кланяясь до земли, разумеется, насколько позволяло весьма округлое брюшко. - Спасибо за счастливые минуты, которые вы мне подарили, - вздохнул он, - и позвольте вверить вам интересы пана Сольского. Затем он взял Мадзю за руку и, сладко глядя ей в глаза, прибавил: - Панна Магдалена, объединимте наши усилия, и наш возлюбленный гений преодолеет все препятствия! Еще один взгляд, еще один поклон, еще один поворот головы - и пан Згерский покатился, как бильярдный шар, в неведомое пространство. Когда Мадзя исчезла из его глаз, он повернул в противоположном направлении и, игриво озираясь на дам, направился в известное кафе пить кофе. Там ежедневно собирались господа, блюдущие, как и он, чужие интересы, посредники в купле и продаже, устройстве займов, завязывании новых знакомств и сборе информации обо всем и обо всех, кто только мог принести доход человеку со скромными средствами. Вернувшись домой, Мадзя в волнении бросилась к Аде и попросила позвать пана Стефана. Когда тот пришел, она рассказала ему о разговоре со Згерским. - Что же вы так взволновались? - спросил Сольский, с улыбкой глядя на нее. - Но ведь вам грозит опасность! - И вас это испугало? - снова спросил Сольский. Мадзя умолкла в смущении. Брат и сестра обменялись мимолетными взглядами. - Успокойся, Мадзя, - сказала Ада. - Эти господа ничего Стефану не сделают. Об их претензиях мы давно знаем, а пан Згерский, видно, заинтересован в Стефане, вот и напугал тебя. - Но он очень расположен к пану Стефану, - с живостью возразила Мадзя. - Он так верно определил его характер, говорил, что, даже оставаясь чужим и неизвестным, будет блюсти его интересы, потому что не может не питать симпатии к человеку незаурядному... - Ах, ах! - захлопал в ладоши Сольский. - Пан Згерский верно определил мой характер! Нет, решительно я должен с ним познакомиться. - Кто это? - спросила Ада. - Ловкий делец, быть может, немного лучше других, - ответил брат. - Он станет приносить мне сплетни, - а вдруг которая-нибудь пригодится, - ну, а я дам ему полсотенки в месяц. Столько, сколько он брал у покойницы Ляттер процентов, что, увы, у него сорвалось! Мадзя слушала, надувшись. - Вы сердитесь? - обратился к ней Сольский. - Вы не верите человеку, который отзывается о вас с величайшим уважением. - Да верю же, верю! - ответил Сольский. - Если вы скажете, что у Згерского крылышки херувима, я и этому поверю. В конце концов как-нибудь мы узнаем его поближе. Он простился с обеими барышнями и, напевая, ушел к себе. Ада некоторое время смотрела на Мадзю. Затем подсела к ней и, обняв, спросила: - Скажи мне, но только откровенно, совершенно откровенно: что ты думаешь о Стефане? - Я думаю то же, что и Згерский: в твоем брате совместились все достоинства в наивысшей степени: ум, сердце, воля. Кроме того, он самый благородный человек из всех, кого только я знаю, - ответила Мадзя тоном глубокого убеждения. Ада поцеловала ее. - Это хорошо, это очень хорошо, что ты так о нем думаешь, - сказала она, подавляя вздох. - И потому я тебе вот что хочу сказать, - продолжала Мадзя. - Такой человек должен быть счастлив. Мы обязаны позаботиться о том, чтобы он нашел свое счастье. Я хочу сказать тебе, что он должен жениться... - Ты права, - уронила Ада. - И мы с тобой и с пани Арнольд должны сделать все, чтобы помирить его с Элей. У Эли есть недостатки, но у кого же их нет? А пану Стефану нужна именно такая жена. Ада отодвинулась и пристально посмотрела Мадзе в глаза. - И это говоришь ты? - спросила она. - Я ведь права. Пан Стефан человек незаурядный, но Эленка тоже незаурядная женщина. Как она хороша, талантлива, а как горда! Сказать по правде, я не люблю ее даже так, как Цецилию, которой ты устраиваешь место в Язловце. Но должна тебе сказать, когда я гляжу на Элену, я преклоняюсь перед ней, - в этой женщине есть что-то царственное. Правда, она себялюбива, но, видно, знает себе цену, знает, как она обаятельна. Ада тряхнула головой. Глаза Мадзи, ее слова дышали такой искренностью, что нельзя было усомниться в них. - А ты не думаешь, что могут быть женщины лучше Эли? - спросила Ада. - Может быть, в высшем обществе или за границей, - наивно ответила Мадзя. Панна Сольская рассмеялась. - Ах ты, ты! - сказала она, осыпая подругу поцелуями. Затем Ада стала рассказывать Мадзе о делах женского союза, сообщила, что, наверно, будет открыт приют для учительниц, а в будущем, быть может, и для бедных матерей, что в мастерской трикотажных кофточек работает тридцать девушек и что дамы из общества дали согласие купить шестнадцать кофточек. Наконец, она открыла Мадзе, что сегодня ее интересуют только трудящиеся женщины и бедные девушки и порою мучит совесть оттого, что она забросила свои мхи и лишайники. - Представь, я не делаю сейчас и четвертой части тех наблюдений, которые делала раньше, - закончила она с огорчением. Прошла пасха, которая особенно запомнилась Мадзе, - в эту пору она познакомилась с некоторыми родственниками Сольских. Независимо от возраста и титула, все они были с Мадзей предупредительно вежливы. Но от них веяло таким холодом, что разговоры с ними были для девушки сушим мученьем. Она бы отказалась от всех богатств и почестей, бежала бы куда глаза глядят, если бы ей пришлось чаще встречаться с этими важными барами, которые каждым словом, каждым взглядом и жестом показывали, что она чужда им и даже неприятна. Дамы помоложе делали вид, что не замечают ее; здороваясь или прощаясь с нею, они смотрели мимо, на стенку или в потолок. Только какая-то старушка минуты две довольно мило с нею побеседовала, и то лишь затем, чтобы сказать с улыбкой, что Ада, видно, подпала под ее, Мадзи, влияние, раз на пасху наотрез отказалась принять участие в сборе пожертвований на бедных. На третий день пасхи Мадзя сказала себе, что, если эти визиты и знакомства не кончатся, она, невзирая на всю свою привязанность к Сольским, уйдет от них. И тут же Мадзя задалась вопросом, а как эти баре держались бы с Эленой Норской, вынесла ли бы она их общество? Мадзя решила, что панна Элена сумела бы поставить на место этих высокомерных людей и чувствовала бы себя в своей стихии. "О, Эленка не чета мне!" Но пасха прошла, визиты кончились. Мадзя вернулась к своим занятиям в пансионе, где ее окружали все большим вниманием, Ада - к своим делам в женском союзе, где благодаря ей увеличились и число членов и средства, пан Стефан - к своим совещаниям с предпринимателями и техниками по поводу сахарного завода. А солнце меж тем поднималось все раньше, садилось все позже и все выше ходило по небу. В городе стало сухо, люди надели весенние наряды, на улицах стали продавать голубые пролески с фиалковым корнем; сад Сольских покрылся молодой травой, а столетние деревья почками, которые ждали только дождя, чтобы распуститься. Однажды Сольский вошел в комнату к сестре, у которой сидела Мадзя, и весело сказал: - Наконец-то мы заключили договор с поклонником панны Магдалены. - Каким поклонником? - покраснела Мадзя. - Не единственным, но одним из самых пылких. С паном Згерским. - Какое он производит впечатление? - спросила Ада. - Салонный шаркун, сладок и любезен до приторности. В общем, человек, которому не надо открывать дверь, он сам откроет, если захочет. Сольский расхаживал по комнате и щелкал пальцами. - Ты доволен? - спросила Ада. - Доволен. Кажется, это пройдоха! Чем иметь такого в противниках, лучше держать его в хвосте. То есть в хвосте это было бы неприятно, а так, сбоку. Так или иначе, ваша рекомендация, панна Магдалена, очень удачна. И если вы можете порекомендовать мне еще хоть двадцать человек, я буду вам очень благодарен. - Нет, что вы! Впрочем, вы уже, наверно, слышали, я уверена, что слышали... - О ком? - с любопытством спросил Сольский. - О пане Файковском... - Файковский?.. Гм!.. Файка, трубка, табачок! Великолепная фамилия. Что у него, табачный магазин? - Что вы, он аптекарь, провизор! - Что ж, расскажите нам о Файковском, который не оправдал своей табачной фамилии, - попросил Сольский. - Ах, это целая история, - начала Мадзя. - С паном Файковским я познакомилась в Иксинове, он служил там в аптеке. Знакомство у нас было шапочное. Я только отвечала ему на поклоны, потому что он хорошо отнесся к бедной Стелле, когда она приехала к нам с этим концертом, помнишь, Ада? Ах, боже мой, и что теперь с нею? Наверно, бедняжка умерла! - Но ведь это уже новая история, - прервал ее Сольский. - А что же с паном Файковским? - Так вот, - продолжала Мадзя, - пан Файковский приехал сюда, чтобы поступить на работу в аптеку. Знаешь, Ада, он потерял в Иксинове место, потому что был лунатиком и, представь себе, из кухни взбирался по водосточной трубе на второй этаж! - Так, - сказал Сольский, - ну, а в Варшаве он что, уже не лунатик? - Не знаю. Он познакомился тут с учительницей из пансиона панны Малиновской, ты ее знаешь, Ада, с Жаннетой... - Ах, это та, с печальным личиком? - спросила Ада. - Нет, уже не печальным. Впрочем, я не то говорю, она была одно время весела, а сейчас стала еще печальней. Представь, они познакомились с паном Файковским, ну - и полюбили друг друга... - Это "ну" просто великолепно! А всякое ли знакомство кончается любовью, или это привилегия аптекарей? - Не мешай, Стефек! - остановила его сестра. - Итак, - продолжала Мадзя, - они любят друг друга, а обвенчаться не могут, пока у него не будет собственной аптеки или хорошего места, так, чтобы хватило на двоих. Жаннета говорит, что она готова давать уроки, только бы все это кончилось! - Скажите! - вставил Сольский. - Да не прерывай же, Стефек! - И вот представь себе, позавчера останавливает меня заплаканная Жаннета и говорит: "Милая Мадзя, кажется, у пана Сольского на сахарном заводе будут доктор и аптека. Спроси, не найдется ли там местечко для бедного Файковского? Он очень способный аптекарь, - говорит Жаннета, - сам делает анализы. А какой тихий, трудолюбивый..." - И видно, уже излечился от лунатизма, - сказал в сторону Сольский. - Все понятно! - сказал он громко. - Вы хотите осчастливить этих влюбленных? - Но что же я для них могу сделать? - пожала плечами огорченная Мадзя. - А я этого пана Файковского - и почему бы ему не зваться, ну хоть Ретортовским? - должен назначить в аптеку при заводе? - Ах, если бы вы это сделали! - воскликнула Мадзя. - Они так грустят, так любят друг друга! - Ада, сестра моя, - торжественно произнес Сольский, останавливаясь посреди комнаты, - Ада, скажи панне Магдалене, что ее протеже, пан Файковский, уже назначен в аптеку на нашем заводе. Но с одним условием: он должен жениться на заплаканной панне Жаннете. Ну, и само собой, для этого надо, чтобы меня не вышвырнули с завода наши противники... Мадзя вместо ответа схватила Аду в объятия и начала осыпать поцелуями ее лицо и руки. - Ада, - сказала она, - скажи своему брату, что он ангел! Слезы навернулись у нее на глаза, когда она посмотрела на пана Стефана. Сольский подошел к Мадзе и поцеловал ей руку. - Это вы ангел, - ответил он, - потому что не только даете нам возможность делать людей счастливыми, но вдобавок думаете, что мы оказываем им милость. А на деле наоборот. Да, да, - прибавил он, - пусть женятся влюбленные, мы им поможем! - А ведь Мадзя хочет устроить и твое счастье, - уронила Ада. - Перед пасхой она вовлекла меня в заговор, мы хотим помирить тебя с Эленой и, естественно, соединить вас... - Ах, Ада! - воскликнула потрясенная Мадзя, закрывая рукой глаза. - Ну как ты можешь говорить такое? По лицу пана Стефана было видно, что он неприятно удивлен. - Вы советуете мне сделать этот шаг? - спросил он после минутного раздумья. - Что ж, может быть, я и в этом случае послушаюсь вас... - Как это было бы хорошо! - прошептала Мадзя. - Возможно, возможно, - ответил Сольский. - Посмотрим, насколько верен ваш совет... А пока пан Файковский получит место в заводской аптеке. Он походил еще немного по комнате и вышел мрачный. - Уж не обиделся ли на меня пан Стефан? - с испугом спросила Мадзя у Ады. - Ну что ты! Он, наверно, вспомнил о своих отношениях с Эленой и расстроился. Ничего, это пройдет, - ответила Ада. - Какой он хороший, какой благородный, он просто святой человек! - говорила Мадзя, пряча лицо на плече Ады. Глава семнадцатая Брат и сестра В доме Арнольдов панна Элена занимала большую веселую комнату, обставленную так же, как когда-то у матери. На окнах висели те же занавески, под потолком та же лампа с голубым абажуром, мебель и безделушки остались те же, из них самым роскошным было трюмо, которое у хозяйки пользовалось особым почетом. В конце апреля, после полудня, панна Элена сидела у себя в комнате с братом. Устроившись на голубом диванчике, она хмуро глядела на свой башмачок, а пан Казимеж в возбуждении расхаживал по комнате. - Так отчим, - сказала сестра, - не хочет одолжить тебе денег? - Он бы дал, да ему самому нужны. Панна Элена с печальной улыбкой покачала головой. - И ты думаешь, что мне никогда не понадобятся деньги, что у меня целое состояние и часть доходов от него я могу употребить на покрытие твоих бешеных трат? - Даю тебе слово, Эля, это в последний раз. Я принял предложение и буду работать на железной дороге. К черту знакомства, которые поглотили столько времени и денег и ничего мне не дали. Но последний свой долг я обязан вернуть для того, чтобы порвать отношения. - Тысяча рублей... - говорила панна Элена. - Я за границей столько не истратила! - Ну, не говори, милочка! - прервал ее брат. - Ты истратила больше, хотя ни в чем не нуждалась. Красивое лицо панны Элены покрылось румянцем. - Когда ты поступишь на службу? - На будущей неделе. - А жалованье? - Полторы тысячи. - За что же они будут платить тебе такие деньги? - Хорошенькое дело! - вспылил пан Казимеж. - За знание языков, экономики, наконец, за связи! Пан Казимеж, видно, был очень рассержен: он остановился перед сестрой и с дрожью в голосе произнес: - Это не моя вина. Я тратил деньги, стремясь к лучшему. И мое положение было бы сегодня совсем иным, все удалось бы вернуть с лихвой, если бы не твой каприз! Порвав с Сольским, ты подставила мне ножку! К шурину Сольского относились бы совсем иначе. - Но ты уже был его будущим шурином, а чего достиг, только долгов наделал? Да и Сольский, насколько мне известно, держится в стороне от тех господ, которые раздают должности. - Да он бы сам для меня что-нибудь устроил, он мне часто делал намеки насчет моей будущности. Сейчас он собирается строить сахарный завод. Я мог бы стать у него управляющим с жалованьем в четыре, пять тысяч... - Ха-ха-ха! - расхохоталась панна Элена. - Ты - управляющий, да еще у Сольского! - Что ж, смейся, раз испортила мне карьеру. Право, я иной раз спрашиваю себя: да выказала ли ты хоть раз в жизни участие в чьей-нибудь судьбе? Только не в моей и даже не матери... Панна Элена стала серьезной и, сурово глядя на брата, воскликнула: - Как тебе не стыдно бросаться такими словами? А ты-то выказал? Уж не в судьбе ли матери, к которой ты ласкался только тогда, когда тебе нужны были деньги? Или в моей, что я, вместо того чтобы найти в тебе опекуна, вынуждена жить у чужих людей? - Отчим тебе не чужой человек. Наконец, у него семья, а я холостяк. - Так женись, стань порядочным человеком, и устроишь свою жизнь. Как сказать, пожалуй, это я испортила из-за тебя свою будущность. В прихожей раздался звонок. Панна Элена умолкла, а пан Казимеж, который хотел было ответить ей, прикусил губу. - Кажется, кто-то из твоих поклонников, - пробормотал он. - Что ж, я попрошу у него для тебя место управляющего, - ответила Элена. Вошла Мадзя. При виде ее на лице панны Элены промелькнуло неприязненнее выражение, а пана Казимежа точно подменили. Он робко поздоровался с Мадзей, и его сердитые за минуту до этого глаза засветились нежностью. Мадзя тоже смутилась. Она не думала, что встретит у Элены пана Казимежа. - Как поживаешь, Мадзя? - спросила панна Элена, холодно отвечая на поцелуй гостьи. - Вот у нее попроси местечка, - обратилась она к брату, - она найдет тебе получше, чем на железной дороге. - Я? - удивилась Мадзя. - Только, милочка, пожалуйста, не притворяйся, - говорила панна Элена. - Все знают, что ты составила протекцию Згерскому, потом жениху Жаннеты... Ах да, еще какой-то гувернантке из провинции... В эту минуту в комнату вбежал вприпрыжку красивый мальчик и крикнул по-французски: - Эленка, тебя зовет папа! Он схватил Элену за руку и потянул из комнаты. - Ты не поздоровался, Генрик, - сделала ему замечание панна Элена. - Ах да, простите! - смеясь, воскликнул мальчик. Он подал Мадзе руку и снова потянул панну Элену. Когда в дальних комнатах затих смех мальчика я шум шагов панны Элены, Мадзя спросила у пана Казимежа: - Неужели Эленка сердится на меня? - Сердится, только не на вас, а на меня, - ответил пан Казимеж. - Ей трудно примириться с мыслью, что после всех надежд и таких расходов я решил пойти на службу, разумеется, государственную, на железной дороге. Представляю себе, - продолжал он с горечью, - как удивятся мои вчерашние друзья, когда узнают, что Норский стал железнодорожным чиновником с окладом в полторы тысячи рублей! Бедная мама! - воскликнул он после минутного молчания. - Не о такой будущности мечтала она для меня. Года не прошло, как я сам решил проститься с иллюзиями. Не только потому... - Зачем же вы так торопитесь с выбором занятия? - сочувственно глядя на него, спросила Мадзя. - Верней сказать, я опоздал, сударыня, - ответил он, усаживаясь рядом с Мадзей. - Если бы я сделал это год назад, я не растратил бы кучу денег на эти мерзкие связи, успел бы получить уже две-три тысячи жалованья и... мог бы подумать о семейном счастье, - вполголоса прибавил он, опуская глаза. - Но откуда такое внезапное решение? К чему это? - говорила смущенная Мадзя, высвобождая руку, которую взял пан Казимеж. - Перед вами только открывается мир, так откуда же это разочарование? - Не разочарование, а логичный вывод. Вся моя заслуга заключается в том, что, невзирая на молодость, я обнаружил, что бороться с судьбой бессмысленно. - Но разве вас преследует судьба? Я считаю, напротив, - запротестовала Мадзя. Он покачал головой. - Когда я был ребенком, - заговорил он, словно грезя наяву, и красивые его глаза потемнели, - мама мечтала для меня о дипломатической карьере. Она часто говорила мне об этом, требовала, чтобы я изучал иностранные языки, учился играть на фортепьяно, танцевать, шаркать ножкой и штудировал всеобщую историю. В шестнадцать лет я чуть ли не наизусть знал Моммсена, не считая множества экономических и юридических трудов. Вскоре мама убедилась, что, по причинам, от нас не зависящим, я не могу мечтать о дипломатической карьере. Но семя уже было брошено. И когда я вынужден был проститься с мечтой о титуле его превосходительства, я сказал себе: буду трибуном. Вы, может, слыхали, как преуспел я на этом поприще. Везде молодежь видела во мне своего вождя, а старики - надежду. "Ему многое суждено свершить!" - говорили они. Я вошел в среду аристократии и плутократии, во-первых, для того чтобы добиться соответствующего положения, во-вторых, для того чтобы познакомиться поближе с этой средой и избрать орудие для достижения своих целей. Я жуировал, сорил деньгами - это верно! Но я делал это не слепо, а с умыслом. Это были ступени на пути к карьере, но не идеалы. Мадзя слушала его, как пророка; пан Казимеж воодушевлялся и все больше хорошел. - Но там, - продолжал он, - в золоченых салонах, меня постигло самое тяжелое разочарование. Нашлись такие, которые с удовольствием пользовались моей щедростью, но никого не нашлось, кто мог бы понять меня. Я умею быть душой общества, и все пользовались этим и забавлялись напропалую, выжимая меня, как губку. Должен сказать, что не только княжеские короны прикрывают тупые головы. Под фригийской шапочкой демократии можно встретить гораздо больше глупцов, к тому же плохо воспитанных, крикливых и надменных. Демократическая молодежь, с которой я не церемонился, видя, что я принят в высшем свете, где ее отцов не пускали дальше передней, эта молодежь покинула меня. Она не способна была понять мои замыслы и решила, что я предал ее дело, тем более что я не привык исповедоваться за пивом и сосисками. Во мнении этих санкюлотов, - прибавил он с ударением, - мне очень повредил слух о том, что Элена выходит замуж за Сольского. Так кончилась моя карьера трибуна, - заключил он с иронией, которая была ему очень к лицу. - А поскольку состояния у меня нет, что же мне еще делать, как не добиваться положения в управлении железных дорог? Я не сомневаюсь, что сделаю карьеру, но это надежда человека, потерпевшего крушение, который с большого корабля попал на уединенный берег и уверен разве только в том, что не умрет от голода. Из дальних комнат долетел голос панны Элены, через минуту она вошла в комнату. - Казик, - сказала она брату, который успел уже отскочить к окну, - отчим ждет тебя. Целуй же! - сказала она, протягивая руку. - Ты дашь мне денег? - спросил он. - Ах, какая ты хорошая! - И он с жаром осыпал поцелуями ее руки, а потом поцеловал в губы. - Деньги даст отчим, я только поручилась за тебя, - ответила сестра. Когда брат выбежал из комнаты, панна Элена обратилась к Мадзе. - Что это ты так пылаешь? - спросила она, насмешливо глядя на Мадзю. - Уж не разговор ли с моим братом привел тебя в такое смущение? - Это я с тобой хотела поговорить о важном деле, - ответила Мадзя тоном, который удивил ее самое. - Воображаю! - обронила панна Элена. Она удобно уселась на диванчике и стала любоваться своей ножкой. Мадзя села около нее в креслице. - Ты знаешь, - начала Мадзя, - последним человеком, с которым перед смертью говорила твоя мать, была я... - Ну-ну-ну! Это что за вступление? А какой тон? Прямая панна Говард! - прервала ее Элена. Но Мадзя с непривычной для нее холодностью продолжала: - Я пользовалась у твоей матери некоторым доверием. - Ах вот как! - Она часто говорила со мной о тебе. И вот что я скажу тебе: ты не представляешь, как она хотела, чтобы ты вышла замуж за пана Стефана, и не догадываешься, каким ударом был для нее слух о том, что между вами начались недоразумения. Тогда... в Италии... - Что же дальше? - спросила панна Элена. - После такого пролога я жду драматического конца. - Я не имею права сказать тебе все, что я знаю, - продолжала Мадзя, - но об одном прошу тебя: хоть ты и ни во что не ставишь меня, отнесись к моим словам со всей серьезностью. Так вот слушай, помирись с паном Стефаном и исполни волю матери. Панна Элена похлопала себя рукой по уху. - Не ослышалась ли я? - спросила она, глядя на Мадзю. - Ты, Магдалена Бжеская, гробовым голосом заклинаешь меня именем покойной матери выйти замуж за Сольского? Ну милочка, на такой смешной комедии мне еще не приходилось бывать! - Кто же из нас играет комедию? - спросила оскорбленная Мадзя. Панна Элена скрестила руки на груди и, глядя на Мадзю пылающим взором, произнесла: - Ты являешься сватать меня за Сольского, а сама вот уже несколько месяцев напропалую кокетничаешь с ним? - Я... с паном Стефаном? Я кокетничаю? - скорее с изумлением, чем с гневом, спросила Мадзя. Панна Элена смешалась. - Об этом все говорят, - сказала она. - Об этом все говорят! Ты извини меня, но что говорят о тебе, о твоем брате? Что, наконец, говорили о... Тут Мадзя умолкла, словно испугавшись собственных слов. - Сольский любит тебя. И говорят, женится на тебе... Видно, в его сердце пришел твой черед, - сказала панна Элена. Мадзя рассмеялась с такой искренностью, что этот смех разуверил панну Элену больше всяких слов. - Может, ты и не кокетничаешь с ним, - продолжала она со все возрастающим смущением, - но если он захочет на тебе жениться, выйдешь и прыгать будешь от радости... - Я? Но об этом никогда и речи не было! Я никогда и не помышляла об этом и, если бы даже - упаси бог! - пан Стефан сошел с ума и сделал мне предложение, я бы никогда за него не вышла. Я и оправдываться не хочу, - говорила Мадзя, - потому что не понимаю, как можно, будучи в своем уме, верить подобному вздору! Ведь если бы в этом была хоть крупица истины, я бы не жила у них! А так живу и буду жить, хотя бы для того, чтобы заткнуть рот сплетникам, которых я просто презираю. Это все равно что болтать о тебе, будто в тебя влюблен пан Арнольд и ты собираешься за него замуж... - Это другое дело. За Сольского ты можешь выйти. - Никогда! - воскликнула Мадзя. - Извини, но я не понимаю почему? - ответила панна Элена. - Ты ведь ему не сестра. - Я уважаю пана Стефана, восхищаюсь им, желаю ему счастья, потому что это благороднейший человек, - с жаром говорила Мадзя. - Но все достоинства, какими он владеет, не засыпали бы пропасти, которая разделяет нас. Боже! - она задрожала при этих словах. - Да для меня, бедной девушки, лучше смерть, чем лезть в общество, которое уже сегодня от меня отворачивается. У меня тоже есть гордость, - с воодушевлением закончила Мадзя. - И я предпочла бы стать служанкой у бедняков, чем войти в семью, в которой я была бы чужой. Панна Элена слушала ее, опустив глаза, лицо ее покрылось румянцем. - Ну, в наше время, - сказала она, - образование и воспитание стирают разницу в богатстве. - И поэтому ты можешь стать женой пана Стефана, - подхватила Мадзя. - Твой отец был богатым помещиком, имел деревни. Мать с головы до ног была светской дамой. Да и ты сама, хоть у тебя нет состояния, светская дама и можешь импонировать семье мужа. А я дочь доктора из маленького городишка, и предел моих мечтаний открыть школу на несколько классов! Ясное дело, я привязана к Сольским, ведь они обещали устроить меня в школу при своем заводе. Я буду обучать детей их служащих и рабочих, вот моя роль в их доме. Хмурое лицо панны Элены прояснилось, как красивый ландшафт, когда из-за туч проглянет солнце. - Извини, - сказала она и, нагнувшись, горячо поцеловала Мадзю. - Вот видишь, вот видишь, какая ты нехорошая! - говорила Мадзя, прижимая ее к груди. - За всю напраслину, которую ты на меня взвела, ты должна помириться с паном Стефаном. Помни, - прибавила она, понизив голос, - этого хочет твоя бедная мать... - Но не могу же я сделать первый шаг, - задумалась панна Элена. - Он сделает, только больше его не отталкивай. О, я об этом кое-что знаю, да, да! - прошептала Мадзя. В другой комнате раздался тихий скрип, и на пороге появился пан Казимеж. Он весь сиял: у него смеялись губы, лицо, вся фигура. Но при виде Мадзи признаки радости исчезли, на лбу показалась тонкая морщинка, а в глазах тень меланхолии. С таким выражением он был очень хорош, особенно когда волосы у него были немного растрепаны. Панна Элена была так увлечена, что, не спрашивая брата о результате разговора с отчимом, воскликнула: - Знаешь, это все сплетни о Мадзе и Сольском! У пана Казимежа вид в эту минуту был такой, точно он пробудился ото сна. Он уставился глазами на Мадзю. - Она клянется, - продолжала сестра, - что никогда не вышла бы за Сольского и что Стефек вовсе в нее не влюблен. У Мадзи защемило сердце. - К тому же, - говорила панна Элена, - наша благонравная Мадзя как нельзя верней определила свою роль в их доме. Стефек обещал назначить ее в школу при сахарном заводе, и она говорит, что будет обучать детей его служащих и рабочих и потому привязана к Сольским. Каждое слово красавицы, произнесенное с насмешливой улыбкой, ранило душу Мадзи. "Ах, какая она безжалостная, какая неделикатная!" - думала девушка. - Ничего не понимаю, - произнес пан Казимеж. - Поймешь, - уже серьезно заговорила панна Элена, - если я скажу тебе, что панна Бжеская уговаривает меня, во-первых, помириться со Стефеком, а во-вторых, выйти за него замуж. Слышишь: это Бжеская советует, от которой у них нет секретов! - Ура! - крикнул пан Казимеж и запрыгал по комнате. Мел