уди меня, милосердный боже, - жить, как прежде, у меня уже нет сил". Швейцар, стоявший в подъезде за колонной, заметил необычное поведение молодого человека и, услыхав его рыдания, не поверил своим ушам. Но хотя он и был скептиком, все же сообщил о происшествии камердинеру, который тотчас доложил обо всем барину. Сольский понял, какие чувства волновали молодого доктора. Он понял его горькую нужду, его радость при внезапном переходе к обеспеченной жизни, слезы... И впервые он испытал такое огромное, такое безграничное счастье, которое одно могло бы заполнить всю его жизнь. Богатство, поединки, путешествия по морю, восхождения на горы - чего стоит все это рядом со слезами радости одного-единственного человека! "Всем этим я обязан ей. И сколько еще таких дней ждет меня? - думал Сольский. - Она и только она, всегда она, в каждом благородном чувстве!" Тут у него явилась мысль: если Мадзя рекомендовала Котовского, значит, она тоже знает о Норском. А если знает, то не может не презирать его! Стало быть, она не любит его, и он, Сольский, зря тревожится из-за такого соперника! "К чему колебания? - сказал он себе, расхаживая по кабинету. - Надо покончить с этим раз навсегда, не откладывая". Он позвонил слуге. - Панна Бжеская еще не легла? - Нет, ваше сиятельство, они у себя, читают. - Ступай к панне Аде и спроси, можно ли мне зайти к ней? - Барышня уже легли. У них голова болит. - А-а! - простонал Сольский и про себя прибавил: "Опять я опаздываю на несколько часов!" Но, поразмыслив, он решил, что такое бесцеремонное объяснение вряд ли имело бы успех. Надо подготовить Мадзю, а кроме того - родню, с которой, как он чувствовал, борьба предстояла нелегкая. "Действовать решительно, но исподволь!" - сказал он себе. Между тем Мадзя, сидя при лампе за книгой, то и дело отрывалась от чтения. "Даст ли пан Стефан место Котовскому? - думала она. - Может, этот бедняк ему не понравится? Ведь у этих бар все зависит от минутной прихоти". Потом она вспомнила, с каким увлечением Сольский слушал ее рассказ, вспомнила его странные речи. "За что он так целовал мне руку? Ах, просто так, причуда". И она вдруг рассердилась на себя, стала упрекать себя в неблагодарности к Сольским. Но это чувство быстро улеглось, его сменили подозрения. С того памятного разговора с паном Казимежем души Мадзи все чаще касалось ледяное дыхание неверия. Все казалось ей ненадежным и сомнительным, даже собственные поступки, собственная жизнь. Весь мир утратил в ее глазах прежнее значение: все в нем было только жирами, фосфором и железом, везде она замечала признаки трупного гниения. Глава седьмая Неуместная благодарность На следующий день, вскоре после полудня, начальница пансиона вызвала Мадзю в канцелярию. Там, рядом с улыбающейся панной Малиновской, стояла заплаканная Маня Левинская, которая при виде Мадзи сложила руки и бросилась к ее ногам. - Ах, Мадзя, ах, панна Магдалена! - прорыдала она. - Какая милость! Владеку дают сад, каменный дом и полторы тысячи рублей. Да благословит вас бог! Мадзя, остолбенев, смотрела на улыбающуюся панну Малиновскую. И только когда Маня Левинская кинулась целовать ей руки, она опомнилась и подняла девушку с пола. - Что с тобой, Маня? - спросила она. - Значит, Котовский получил место? Слава богу! Но за что ты благодаришь меня, да еще так странно? - Всем, всем я обязана вам, панна Магдалена. - Панна Магдалена? - повторила Мадзя. - Почему ты меня так величаешь? Левинская в замешательстве молчала. Ее выручила панна Малиновская. - Ну, ну, панна Мария, хоть вы будете всего только женой доктора, я уверена, что пани Сольская не забудет старых друзей по нашему пансиону. Мадзя широко раскрыла глаза, схватившись за голову, она смотрела то на панну Малиновскую, то на Маню Левинскую, видя их словно в тумане. - Что это вы говорите? - прошептала она. - Дорогая моя, - сказала панна Малиновская, - перед нами вам незачем скрывать ваши отношения с... - Отношения? С кем? - спросила Мадзя. - Да ведь вы невеста пана Сольского! - Боже милостивый! - воскликнула Мадзя, ломая руки. - И это говорите вы? - обратилась она к начальнице. - Но ведь это ложь, клевета! Они оба, Ада и пан Стефан, обещали мне школу при заводе. Мое положение там будет гораздо более скромным, чем положение Мани Левинской. Боже мой, что вы со мной делаете! Боже мой! Отчаяние Мадзи озадачило панну Малиновскую. - Как же так? - спросила начальница. - Значит, вы с Сольским еще не помолвлены? - Я? Да откуда вы это взяли! Я должна стать учительницей в школе при заводе. Кто это распространяет такие мерзкие сплетни? - Я слышала это от пана Згерского, - с обидой ответила панна Малиновская. - А ведь он правая рука Сольского. - Ах, вот оно что, пан Згерский! - протянула Мадзя. - Но это ложь, которая ставит меня в неловкое положение перед Сольскими и их родней. Я живу у Ады, пана Стефана вижу изредка, я должна стать учительницей в их школе. О боже, что вы со мной делаете! Никогда между нами о подобных вещах и речи не было и не будет. - Дорогая моя, не говорите: не будет! - сказала панна Малиновская, обнимая Мадзю. - Нет, не будет! - упрямо повторила Мадзя. - Пан Стефан должен жениться на Элене Норской. Это было заветное желание ее матери, и я уговариваю Элю согласиться. Подумайте сами, как было бы подло с моей стороны принимать какие-то предложения пана Сольского. Маня Левинская смотрела на нее с испугом, начальница - с удивлением. Наконец панна Малиновская озабоченно сказала: - Дорогая панна Магдалена, идите в класс. Тут какое-то недоразумение, лучше не будем об этом говорить. Мадзя холодно простилась с обеими и вернулась в класс, но через четверть часа вышла, чувствуя, что не владеет собой. Шепот, движение, самый вид девочек, сидевших за партами, так раздражали ее, что она боялась вспылить. Ей все виделась Маня на коленях, слышалось, как та называет ее "панной Магдаленой", а панна Малиновская, улыбаясь, величает "пани Сольской"... - Вот и сбылись мои дурные предчувствия! - прошептала Мадзя, сбегая с лестницы. - Что теперь делать? На улице она немного пришла в себя и решила прогуляться, чтобы совсем успокоиться. Нечего дольше обманывать себя: все только о том и говорят, что она или любовница, или невеста Сольского! Прослыть любовницей пана Стефана Мадзя не боялась: она была убеждена, что никто из знакомых этому не поверит. И потом никто не допустит мысли, что панна Сольская способна поддерживать дружеские отношения и жить под одной кровлей с любовницей брата. Но как быть, если ее, Мадзю, подозревают в том, что она невеста Сольского, и уже давно подозревают, иначе чем объяснить внимание, каким ее окружили в пансионе, необычайную предупредительность Згерского, разговоры пана Арнольда, который ей, Мадзе, рекомендует машины американских и английских фирм! Наконец, эта сцена с Маней Левинской и слова панны Малиновской, разве не доказывают они, что даже самые близкие люди видят в ней будущую пани Сольскую? Прогулка освежила ее, и все же Мадзя чувствовала, что у нее голова идет кругом. Что подумает о ней пан Стефан, который по ее просьбе помог стольким совершенно чужим для него людям? Не станет ли он презирать ее, она ведь советовала ему жениться на Эле Норской? Конечно, он вправе предположить, что это она, Мадзя, вызвала все эти сплетни каким-нибудь неосторожным замечанием. Тем более что поверили им прежде всего те люди, за которых она хлопотала перед Сольским. "Что делать? Что делать?" - в отчаянии думала Мадзя. Возвращаться в Иксинов нет смысла, прошло уже несколько месяцев, как она написала родным, что не будет открывать там пансион, так как получит школу при сахарном заводе. Значит, надо найти работу в Варшаве, но скоро каникулы и дело это нелегкое. Впрочем, бог с ней, с работой, у Мадзи еще есть несколько сот рублей. А вот как сказать Аде: "Я ухожу от вас". - "Почему?" - "Потому что меня считают невестой пана Стефана". Одно из двух: либо Ада посмеется над сплетней, либо будет оскорблена. Но разве Мадзе можно с кем бы то ни было говорить об этом, не вызывая подозрений? Разве можно ей даже думать об этих слухах? И Сольским и ей самой ясно, что это чудовищная нелепость, на которую не стоит обращать внимания. Те же сплетники, которые сегодня выдают ее замуж за пана Стефана, завтра, чего доброго, скажут, что она кого-то обокрала. Давно ли в Иксинове поговаривали, будто Цинадровский покончил с собой из-за нее? Заседательша, пожалуй, еще и теперь уверяет, что Мадзя толкала панну Евфемию в объятия Цинадровского и, уж во всяком случае, устраивала им свидания. Безотчетно Мадзя пошла по направлению к дому Арнольдов и, очутившись у ворот, поднялась наверх. Именно в эти минуты ее почему-то тянуло к Элене. Элена сидела в гостиной и весело болтала с пани Арнольд и Брониславом Корковичем. Мадзя смутилась, увидев эту картину, но панна Элена, как ни в чем не бывало, поздоровалась с ней. - Хорошо, что ты пришла, милочка, - сказала Элена, - у меня к тебе дело. Извинившись перед паном Брониславом, она увела Мадзю в свою комнату. - Ты, верно, знаешь, - сказала она без околичностей, - что Казик не получил места на железной дороге, о котором говорил тебе. - А что случилось? - Старая история! Я дала ему денег взаймы, и у него пропала охота трудиться. Этот мальчишка просто отравляет мне жизнь! - воскликнула панна Элена. - Милая Мадзя, - продолжала она, - ты видишь Стефана чаще, чем я, намекни ему, пожалуйста, насчет работы для Казика. Брат, конечно, человек легкомысленный, но он самолюбив и уважает Сольского. Если Сольский устроит его у себя, ручаюсь, Казик возьмется за ум. "И она о том же!" - с досадой подумала Мадзя. - Дорогая моя, - сказала она Элене, - мне кажется, что тебе было бы удобней попросить за брата... - Я тоже поговорю с Сольским, - прервала ее панна Элена, - но он недолюбливает Казика, и мне хотелось бы подготовить почву. Милая Мадзя, сделай это для меня. Ты чаще встречаешься со Стефеком, и потом ты так любишь Казика. - Я? - покраснела Мадзя. - Ну, ну, не отпирайся, мы кое-что знаем! - сказала панна Элена, целуя ее. - Только постарайся сделать это поскорее, я хочу поговорить со Стефеком в ближайшие дни. "Слава богу, хоть она не считает меня невестой Сольского!" - с облегчением вздохнула Мадзя. Панна Элена уже собралась вернуться в гостиную, но Мадзя ее остановила. - Послушай, Эля... Извини, что я с тобой говорю об этом. - О чем? - Неужели ты думаешь, - продолжала Мадзя, - что пану Сольскому будет приятно исполнить твою просьбу, если он встретит здесь пана Бронислава? - Э, дорогая моя! - рассмеялась Элена. - Какая ты еще наивная! Она подтолкнула Мадзю к дверям, и обе вошли в гостиную. Мадзя посидела ровно столько, сколько потребовалось, чтобы услышать от пани Арнольд о поразительных успехах Ады в спиритизме, а заодно собственными глазами увидеть, как влюблен в Элену пан Коркович и как искусно Элена разжигает его страсть, Мадзя ушла, негодуя на панну Элену, но ее страхи почти рассеялись. "Видимо, сплетни о пане Стефане и обо мне не очень распространились, - думала она, - иначе они дошли бы до Эленки, и она не преминула бы уколоть меня. А может, и она кое-что слышала, но считает, что все это вздор, не стоящий внимания". Мадзе стало стыдно. "Как я самонадеянна! Совсем с ума сошла! - сказала она себе. - Даже Элене это кажется невероятным, а как же я могла подумать, что Ада или пан Стефан примут всерьез такую нелепость? Да если они и слышали об этом, то с презрением пожали плечами, а я устраиваю трагедию, собираюсь бежать из их дома!" От всех этих мыслей сердце Мадзи болезненно сжималось, но домой она вернулась успокоенная. Под конец она подумала, что Сольскому до этих слухов столько же дела, сколько было бы ей до разговоров о том, что она, к примеру, выходит замуж за женатого учителя в Иксинове. За обедом она совсем успокоилась. Чопорная тетушка Габриэля отсутствовала, а пан Стефан, с некоторых пор всегда раздражительный и мрачный, сегодня был в отличном настроении. Он рассказал Мадзе о Котовском, который произвел на него самое благоприятное впечатление, а в конце обеда велел подать бутылку вина и заставил дам выпить за здоровье Мани Левинской и ее жениха. - А теперь, Ада, - предложил Сольский, когда первая рюмка была выпита залпом, - за покровительницу влюбленных, панну Магдалену! Вам тоже в благодарность полагается выпить. Будь на сердце у Мадзи еще какие-нибудь заботы, они рассеялись бы от этой второй рюмки. Разговор с Маней Левинской и начальницей казался Мадзе в эту минуту смешным недоразумением, а собственные тревоги - ребячеством. "И чего я волновалась из-за какого-то пустяка? Собиралась уехать от Сольских, отказаться от школы при заводе! Ах, видно, мне уже не поумнеть!" - говорила про себя Мадзя, смеясь так весело, будто снова была пансионеркой. Когда же Сольский поцеловал ей руку в знак благодарности за знакомство с Котовским и отправился к себе, а девушки перешли в будуар Ады, Мадзя, все еще в веселом настроении, сказала подруге: - Знаешь, я сегодня была у Элены. Она сказала мне, что пан Казимеж лишился места на железной дороге, и просила... Ни за что не угадаешь! Просила, чтобы твой брат дал пану Казимежу работу у себя. Панна Сольская холодно посмотрела на Мадзю. - Кто же должен сказать об этом Стефану? - спросила она. - Разумеется, сама Эленка. Только она хочет, чтобы ей подготовили почву. - Кто же возьмется за это? - Может, ты, Адочка, согласишься? - Я? О нет! - Тогда придется мне! - со смехом воскликнула Мадзя. Но холод тотчас пронизал ее от взгляда панны Сольской. Ада побледнела, затем покраснела и, вперив в испуганную Мадзю косые глаза, сказала: - Тебе? А тебе что за дело до пана Казимежа? "Что это? - мелькнуло в уме у Мадзи. - Я никогда не видела ее такой". Но панна Сольская тут же спохватилась. Заключив Мадзю в объятия, она бросилась целовать ее губы, глаза, руки. - Не сердись, милая, - шептала она, - это все вино. Но ради бога, никогда не напоминай Стефеку о пане Казимеже, никогда, слышишь? А главное, не проси за него. Стефан его не любит. "Теперь я ни за что в жизни ни за кого не стану просить", - подумала Мадзя. Она сгорела со стыда. Во взгляде Ады, в ее тоне девушке почудилось что-то оскорбительное. И опять, как в тот вечер, когда обе они возвращались с заседания женского союза, Мадзя почувствовала, что между ней и панной Сольской лежит пропасть. Этот случай, незначительный на фоне всех предыдущих событий, стал в жизни Мадзи переломным. В ее характере наметилась перемена, сперва незаметная, но затем все более и более явная. В несколько дней Мадзя утратила веселость; она улыбалась все реже и печальней, а перед Адой и Сольским робела. Теперь она редко заглядывала на половину Ады и почти не выходила из своего кабинета даже в гостиную. Обеды за общим столом были для нее пыткой, она начала терять аппетит. Спала она тоже плохо, и однажды встревоженная Ада, зайдя к ней ночью, увидела, что Мадзя, одетая, сидит без света за письменным столом. Почувствовав, быть может, за собой некоторую вину, Ада стала внимательней к подруге. Она целовала Мадзе руки, по вечерам читала, сидя у ее постели, придумывала развлечения. Все было тщетно. Мадзя выказывала искреннюю благодарность, укоряла себя, но душевное спокойствие не возвращалось к ней, она оставалась робкой и озабоченной. "Она влюблена в Стефека, - решила Ада, исчерпав все средства развеселить Мадзю. - Ах, скорей бы уж все это кончилось!" Но брату она ничего не говорила, предполагая, что тот сам заметил перемену в Мадзе и старается подготовить родных. Она чувствовала, что в доме назревают важные события. Сольский ходил раздраженный, тетушка Габриэля - сердитая; вдобавок Стефан зачастил к родственникам, которые приезжали с ответными визитами и проводили в беседах с ним долгие часы. Ада обо всем догадывалась, но и словом не обмолвилась брату. Ей было страшно говорить с ним. А тем временем в душе Мадзи уже не день ото дня, а час от часу росло чувство подавленности. Девушка теряла веру. Веру в то, что Сольские любят ее и уважают, веру в то, что она нужна людям, и, наконец, веру в порядок и справедливость на земле. Душу ее терзали самые мрачные мысли и воспоминания. Погибла пани Ляттер, такая умная и деятельная женщина; погиб Цинадровский, благородный человек, а бедная Цецилия, воплощение любви и доброты, собиралась уйти из мира и укрыться за монастырскими стенами. Если такие люди не устояли в житейской борьбе, что же ожидает ее, слабую, глупую и злую? Теперь-то она знала себе цену, поняла свое ничтожество! Вот и она медленно, но неуклонно заходит в тупик. Прежде ей казалось, что у нее есть могущественные друзья - Сольские. Их дом представлялся ей щитом, а их привязанность - утесом, надеждой, защитой жалкого ее существования. А теперь на этот дом, по ее вине, сыплются отравленные стрелы сплетен, что ж до привязанности... Ну, какая привязанность может быть у аристократов Сольских к такому жалкому существу? Разве только сострадание, которое они и выказывали ей полгода, да презрение, которое невольно обнаружила панна Сольская. Хотя Мадзя была угнетена и тосковала, обязанности свои она выполняла по-прежнему. Каждый вечер проверяла тетради учениц, а днем готовила с ними уроки в пансионе. Но общение с людьми не успокаивало ее, а напротив, еще больше раздражало. Если ученицы сидели в классе чинно, если начальница сердечней здоровалась с Мадзей, если в учительской кто-нибудь делал ей комплимент, она думала: "Наверно, опять пошли сплетни, что я невеста". Когда же какой-нибудь пансионерке случалось засмеяться погромче, или кто-нибудь из учителей пытался пошутить с Мадзей, или, вечно занятая, панна Малиновская на ходу кивала ей головой вместо того, чтобы пожать руку, Мадзе чудилось, что всем уже известно о ее тяжелом положении в доме Сольских. Тогда девушка вспоминала надменный взгляд панны Сольской и тон, которым она сказала: "Тебе? А тебе что за дело до пана Казимежа?" "Нет, это мое дело, - мысленно отвечала Мадзя, - потому что вы презираете его так же, как и меня". В таком настроении, верней, в таком расстройстве, для Мадзи было мучительно не только встречаться с людьми, но даже слушать философские рассуждения Дембицкого, единственного человека, которому она доверяла и чьи возвышенные взгляды озаряли светом ее душу. Глава восьмая Летний вечер Как-то в начале июня Ада пригласила Дембицкого зайти вечерком потолковать о мире духов. Явился и пан Стефан, с виду более спокойный, чем все последние дни, и они уселись втроем на веранде. Ожидали прихода Мадзи, которая была на заседании женского союза. Ада начала разливать чай из серебряного самовара. - Ну как, - спросил брат, - тебе еще не наскучили спиритические сеансы? Панна Сольская едва не ошпарила себе руки кипятком. - Да как ты мог подумать такое? - воскликнула она. - Впрочем, твои шутки меня не удивляют. Я уверена, что, если бы ты ознакомился со спиритизмом хотя бы так, как я, в твоей жизни началась бы новая эра. И в твоей, и пана Дембицкого, и всего мира. - Заметьте, пан Дембицкий, - вставил Сольский, - это говорит ученица Геккеля. Ох, уж эти мне женщины! Дембицкий почесал затылок и уставился на сад. Ада покраснела. Подав мужчинам чай, она налила и себе чашку и, стараясь обрести философское спокойствие, спросила: - Случалось ли вам, друзья мои, думать о том разладе, который вот уже столетие царит между религией и наукой? - Случалось, - ответил брат. - Причина его в том, - продолжала Ада, - что наука не способна ответить на вопросы, связанные с миром духовным, а религиозные предания не согласуются с научными открытиями. Между тем спиритизм, благодаря общению с духами, устранил самую причину этого разлада. С одной стороны, он доказал, что души, покинув тело, продолжают существовать, а с другой - в результате общения со сверхчувственными существами, исправил многие ошибочные или неверно понятые религиозные предания. - Ого! - удивился Сольский. - Да, да, мой дорогой, - увлекаясь, продолжала Ада. - Почитай, например, труд Аллана Кардеса о "Книге Бытия", чудесах и пророчествах. Это тебе не библия! Тут и астрономия, и геология, и биология, и психология. Как остроумно он толкует чудеса Нового завета! А как снисходителен к легендам Ветхого завета, которые у современного человека вызывают только улыбку жалости. Дембицкий прикрыл рот рукой, словно желая скрыть зевоту, и Ада с запальчивостью обратилась к нему: - Вы не согласны, пан Дембицкий? Тогда я дам вам почитать Кардеса. - Благодарю вас, - ответил Дембицкий, - но полное собрание сочинений Кардеса стоит в вашей библиотеке, которой, замечу кстати, меньше всего пользуются ее владельцы. Названная вами книга мне известна. Автор ее - человек способный и знающий. В разделах, посвященных духу, мы видим у него смесь учения о метемпсихозе и христианских верований и зачатки взглядов, идущих от точных наук. Вся часть, трактующая о "Книге Бытия", не что иное, как популярное изложение современной астрономии и геологии. Критика шести дней сотворения мира весьма посредственная. Кардес указывает на совпадения между библейскими легендами и новейшими открытиями, но от него ускользают существенные черты этих легенд, что, впрочем, случалось и с его предшественниками. - Вернее, существенные нелепости! - воскликнула Ада. - Женщины всегда любят крайности! - вставил Сольский. Дембицкий поморщился и опять почесал затылок. - Что же вы, панна Ада, называете в "Книге Бытия" нелепостями? - спросил он. - А хотя бы то, что во второй день был создан небесный свод. Ты слышишь, Стефек? Что-то вроде потолка! Да еще, если угодно, то, что солнце и луна появились лишь в четвертый день, а свет был уже в первый день, - говорила Ада со все возрастающим раздражением. - В конце концов это не мое мнение, так думают все ученые. Дембицкий покачивался на стуле и смотрел на темные деревья сада, на которые местами ложились зеленые пятна от горевшей на веранде лампы. - Странное дело, - сказал он наконец, - как раз то, что ученые из лагеря панны Ады считают в "Книге Бытия" нелепостью, мне представляется наиболее удивительным... - Вздором? - подхватила Ада. - Нет, панна Ада. Любопытным и, главное, неожиданным комментарием к теории Лапласа о происхождении нашей планеты. - Да что вы, право? Так ведь и я начну, пожалуй, удивляться, - вставил Сольский. - По мнению Лапласа, - продолжал Дембицкий, - вся солнечная система представляла некогда гигантскую туманность, своего рода разреженное облако, имевшее форму каравая с поперечником более, чем в тысячу двести миллионов миль. Один оборот этой туманности вокруг своей оси продолжался примерно двести лет. Время от времени от нее отрывались меньшие облачка, которые, сгущаясь, образовали планеты: Нептун, Уран, Сатурн и другие. По теории Лапласа, земля при своем рождении тоже была таким шарообразным облаком и имела в поперечнике около ста тысяч миль. А что говорит библия о внешнем виде земли в древнейшие времена? Что земля была безвидна и пуста и тьма была над бездной... И это все. Представьте себе, пак Стефан, что вы стоите на поверхности этого газового шара и смотрите в направлении его центра, удаленного от вас на пятьдесят тысяч миль. Думаю, вы видели бы у своих ног страшную бездну. - Вероятно! - пробормотал Сольский. - Итак, в этом пункте противоречий нет, но дальше начинаются любопытные вещи, - продолжал Дембицкий. - В библии говорится, что земля вначале была темной, откуда мы могли бы заключить, что планета наша не была раскалена до степени свечения, как полагали Лаплас и геологи. По их мнению, было время, когда температура земли превышала две тысячи градусов, но, если верить библии, температура была ниже пятисот градусов. Об этом можно спорить, но сперва надо доказать, что это было не так. В этом вопросе "Книга Бытия" словно указывает геологам, в каком направлении надо вести исследования. Далее в библии говорится, что уже тогда на земле началась смена дня и ночи, то есть, согласно Лапласу, туманность земли начала вращаться вокруг своей оси. - А откуда же свет? - спросила Ада. - Примечательно и то, - продолжал Дембицкий, - что, по словам библии, туманность солнца начала светиться лишь после сотворения земли. Того, что мы теперь называем солнцем, этого раскаленного добела шара, тогда еще не существовало. Вместо него была тускло светившаяся туманность, похожая на плоский каравай с поперечником в несколько десятков миллионов миль. С земли она должна была казаться чем-то вроде гигантского веретена, занимавшего полнеба. Когда правый конец этого веретена достигал зенита, левый только восходил; когда правый клонился к западу, левый приближался к зениту. В межпланетном пространстве был рассеян слабый свет, но солнца не было. - А откуда же небосвод, этот потолок древних, который лишь доказывает ограниченность нашего зрения? - настаивала Ада. - Погодите, будет и потолок. По теории Лапласа, планеты и их спутники, отрываясь от центральной туманности, имели вначале форму колец. Подобное кольцо еще и поныне окружает Сатурн, и наша луна, отделившись от земли, также была кольцеобразным облаком. А что, панна Ада, если бы луна сохранила эту форму до наших дней, а мы жили бы, к примеру, у экватора, - разве мы не имели бы права говорить о своде, нависшем над нашими головами? И разве этот свод не простирался в те времена от экватора в обе стороны к полюсам? - Ого, да вы рассуждаете, как адвокат богословов! - заметил Сольский. - Отнюдь нет. Я всего лишь без предубеждений сопоставляю теорию Лапласа с библией, в которой есть еще два любопытных утверждения. В библии сказано, что солнце в нынешнем понимании, то есть раскаленный шар, и луна как светящееся тело возникли в одну эпоху, причем солнце было больше луны. Ныне оба эти небесных тела на глаз почти равны в поперечнике, но то, что в древние времена солнце казалось больше, вытекает и из теории Лапласа. Однако еще поразительней утверждение библии, что суша, моря и растительный мир возникли до сотворения луны и солнца! - Словом, пан Дембицкий полагает, - сказала Ада, - что между библией и наукой нет слишком резких расхождений? - Вот именно! - подтвердил Дембицкий. - Я даже считаю, что библия ставит перед современной астрономией и геологией несколько важных вопросов. Верно ли, что солнце и луна в том понимании, о каком я сейчас говорил, возникли в одну эпоху? Верно ли, что на земле еще до этого существовала растительность, и верно ли, что земля никогда не была телом, раскаленным до степени свечения? - Позвольте, - прервал его Сольский, - ведь превращение газа в твердое тело сопровождается повышением температуры. - Вы правы, однако температура при этом может понижаться вследствие излучения. Это интересный вопрос, - сказал Дембицкий, - и от него зависит определение возраста земли. Если бы температура земли при ее возникновении составляла две тысячи градусов, то, по Бишоффу, для охлаждения до двухсот градусов, потребовалось бы триста пятьдесят миллионов лет, к которым следовало бы добавить еще миллионов тридцать пять на остывание земли до нуля. Но если с самого начала температура земли была всего пятьсот градусов, то на охлаждение ее до нынешнего уровня хватило бы ста миллионов лет. Примерно в таком же отношении можно было бы сократить и длительность геологических эр, а тем самым - уменьшить предположительный возраст земли и всей планетной системы на несколько сот миллионов лет. - Вот уж не думала, что вы такой верующий человек! - вполголоса заметила Ада. - Всего только осторожный, - возразил Дембицкий. - Не люблю я переезжать из старого дома во дворцы, существующие пока лишь в виде планов, к тому же неточных. Библия - это старый дом, в котором воспитывались десятки поколении европейцев, и неплохо воспитывались. В этом вечном доме есть кое-какие щели, и все же он надежнее, чем, например, индийские легенды, по которым плоская земля покоится на слоне, слон стоит на черепахе, а черепаха плавает по молочному морю. Библия также стоит выше греческой мифологии, которая утверждает, что небо поддерживает великан Атлант, а род человеческий возник из камней, брошенных через плечо Девкалином и Пиррой. Ныне у нас появилась новая мифология - спиритизм, который вобрал в себя астрономию и геологию, но не двигает эти науки вперед. А древняя наша библия, хотя и не содействует развитию науки, ставит все же перед ней разумные задачи. Лицо панны Сольской покрылось красными пятнами, пока она слушала эти, по ее мнению, кощунственные речи о спиритизме и науке. - Чего доброго, вы и легенду о потопе сумели бы истолковать научно, - сказала вдруг Ада. - Странное дело! - с усмешкой возразил Дембицкий. - Отцы и учители спиритизма стараются объяснить все предания древних религий и, прежде всего, библейские; между тем новички-спириты спешат противопоставить этим легендам современное неверие. Ведь Аллан Кардес верил в потопы и полагал, что один из них уничтожил мамонта и мастодонта и оставил после себя валуны... - Что вы, - перебила Ада, пренебрежительно махнув рукой, - это вовсе был не потоп, а ледниковый период. Земная кора формировалась не от действия катаклизмов, а развивалась постепенно в течение сотен тысяч и миллионов лет. - Стало быть, вы не верите не только библии, но даже Кардесу? - Я не верю в катаклизмы! - с раздражением заявила Ада. - Науке неизвестны силы, от которых вода на всей поверхности земного шара могла бы в одну минуту так разбушеваться, чтобы затопить вершины высочайших гор. - Наука, с вашего позволения, знает силы, способные поднять воду на весьма большую высоту. - Подумай, Ада, - поддержал Дембицкого Сольский, - ведь и теперь случаются страшные наводнения, а от вулканических взрывов проваливаются огромные территории. - Это незначительные явления, - сказал Дембицкий. - В природе существуют силы, которые могут вызвать почти такой же потоп, какой описан в библии. В эту минуту в гостиной послышался шорох, и на веранду вышла Мадзя. На ее кротком лице было все то же робкое и недоверчивое выражение, которое вот уже несколько дней тревожило Сольских. - Ты с заседания? - спросила Ада. - Да. - Они, верно, сердятся на меня, что я не прихожу? - Напротив, вспоминают о тебе с благодарностью. - Что это, Мадзенька? Как ты отвечаешь? Почему не садишься? - вскричала панна Сольская. Она расцеловала подругу, усадила ее на стул рядом с братом и стала приготовлять для нее чай. Мадзю, казалось, стесняло близкое соседство Сольского, она поминутно опускала свои длинные ресницы, словно свет резал ей глаза. Сольский тоже был взволнован и, чтобы скрыть это, заговорил с нею. - Знаете, чем мы тут развлекаемся? Ада спорит с паном Дембицким, что выше: библейские легенды или спиритические откровения? - Ох, уж этот мне спиритизм! - сказала Мадзя. - Как? - воскликнул Сольский. - Вы не верите в спиритизм? Мадзя робко пожала плечами. - Во что теперь можно верить? - прошептала она. И тут же испугалась, как бы Сольские не приняли это за намек. "Господи, - подумала она, - как мне здесь нехорошо! Как мне не хочется здесь жить!" Ее чуткое ухо сразу уловило неестественные нотки в голосе Сольского, который был смущен ее присутствием, но старался держаться, как обычно. Дембицкий заметил, что между этими тремя, расположенными друг к другу людьми назревает какой-то разлад. - Панна Ада не верит в возможность всемирного потопа, - сказал он, воспользовавшись минутным молчанием, - а я утверждаю, что есть силы, способные его вызвать. Мадзя вздрогнула. - Тебе холодно? Может, тебе дать шаль, а не то перейдем в комнату? - заботливо спросила Ада. - Нет, дорогая. Вечер теплый. Это смерть заглянула мне в глаза. - Может быть, вам неприятно слушать о потопе? - спросил Дембицкий. - Что вы, это такая интересная тема, - сказала Мадзя. - Впрочем, случай, о котором я расскажу, может произойти раз в триста тридцать миллиардов лет! Наша земля наверняка его не дождется, тем более, что подобная катастрофа, по-видимому, уже постигла ее однажды во времена Ноя. В природе неожиданности не повторяются. - Да объясните же нам наконец, какая сила может поднять моря до горных вершин! - смеясь, воскликнула Ада. Дембицкий поднял руку, указывая на темно-синее небо, нависшее над силуэтами деревьев. - Эта сила могла бы прийти оттуда, - сказал он. У девушек мороз пробежал по коже. Сольский, подняв голову, смотрел на Северную Корону, стоявшую над верандой. - Представьте себе, - продолжал Дембицкий, - что в один прекрасный день газеты сообщают следующее: "На днях астроном имярек заметил в созвездии Тельца, недалеко от солнца, новое небесное тело, которое он принял за планету. В настоящее время наблюдения прекращены, так как новое светило скрылось за солнечным диском". А недели через две, когда все уже забыли об этом открытии, телеграф сообщает о нем более подробно. Новое небесное тело - это комета, или скорее гигантский метеор размером с земной шар, а то и больше; находясь вне орбиты Юпитера, оно быстро приближается к солнцу по прямой. И самое главное: путь этого тела, по-видимому, лежит в плоскости эклиптики. Его уже можно видеть невооруженным глазом за час до восхода солнца. Толпа относится к этому известию равнодушно, однако уже первое сообщение привлекает внимание астрономов, а второе будит тревогу и у людей, немного сведущих в астрономии. Если этот метеор, говорят они, несется к солнцу по плоскости эклиптики, то он непременно пересечет орбиту земного шара. Когда же это произойдет? Если комета, вернее метеор, пересечет орбиту земли до декабря или после декабря, мы сможем спокойно любоваться необычным зрелищем. Но, если это случится в декабре, нам грозит нечто ужасное. Ведь может произойти столкновение двух огромных масс, которые мчатся навстречу друг другу со скоростью тридцать верст в секунду. Совершенно ясно, что тогда обе массы превратятся в гигантский огненный клубок. Излишне говорить, что в последующие недели появляется множество статей и брошюр о том, в какой именно день метеор пересечет земную орбиту. Авторы, разумеется, уверяют, что о столкновении земли с этим неизвестно откуда взявшимся странником не может быть и речи, хотя всем уже известно, что пересечение земной орбиты произойдет в декабре. Оптимисты заявляют, что земля в этот миг окажется на расстоянии десяти миллионов миль от небесного странника, а пессимисты допускают, что расстояние составит всего один миллион миль. "Но и в этом случае, - пишут пессимисты, - мы увидим только звездочку в несколько раз больше Юпитера, быстро передвигающуюся по небу с запада на восток". "Ну, это еще терпимо!" - говорит публика и переходит к повседневным делам. Однако людей, более сообразительных, удивляет то обстоятельство, что астрономы в этом споре не принимают участия, а в обсерваториях творятся странные дела. Вычислители все время ошибаются в расчетах: им почему-то никак не удается точно определить скорость движения нового небесного тела. В конце концов - и от публики это уже скрывают - один из астрономов вешается, другой принимает яд, третий пускает себе пулю в лоб. Когда начинают проверять их вычисления, обнаруживается, что все они пришли к одному выводу: если метеор движется со скоростью тридцать километров двести пятьдесят метров в секунду, он непременно столкнется с землей. Под конец правительства цивилизованных стран запрещают писать о зловещем явлении, ибо от страха многие начинают сходить с ума. Публикуются лишь сообщения астрономов о том, что в середине декабря ночью покажется небесное тело, похожее на полную луну, которое в течение нескольких часов будет немного увеличиваться, но перед восходом солнца скроется из виду. И это чистейшая правда. Но астрономы, написавшие это сообщение, не зная точно скорости метеора, не могут вычислить, каких именно размеров достигнет эта временная луна, иными словами, на каком расстоянии пройдет она мимо земли. С июня по сентябрь новое светило перемещается в созвездие Близнецов и, восходя после полуночи, сравнивается по величине с Марсом. В октябре оно уже такое, как Сатурн, а в ноябре еще уступает в яркости Юпитеру. Восходит оно уже до полуночи и, медленно, но неуклонно увеличиваясь, приближается к созвездию Рака. В эту пору небесный пришелец уже начинает оказывать влияние на землю; правда, не на ее моря или атмосферу, а на вершины земной жизни, иначе говоря, на верхушки цивилизованного общества. Европейский крестьянин, рабочий или средний горожанин хоть и слышат краем уха о новом небесном явлении, но все они поглощены вечной заботой о хлебе, одежде и топливе, и им не до кометы. Краснокожие в Америке, китайцы, индийцы и, наконец, различные племена негров не обращают внимания на небольшую звездочку, принимая ее за одну из планет, которые то светят на небосводе, то исчезают и появляются вновь в другом созвездии. Иначе обстоит дело с просвещенными, нервными кругами европейского общества. У них хватает ума понять надвигающуюся опасность, но они не могут победить свой страх, ибо лишены веры. Все шутят по поводу близящегося конца света, расхватывают карикатуры, бегают на фарсы и оперетты, написанные на тему о светопреставлении, но все помыслы, все речи устремлены только к комете, и с каждым днем усиливается отчаяние. При мерцании зловещей звезды люди видят пустоту своей жизни и ничтожество своих верований. У гениев, соединяющих океаны и прокладывающих туннели в горах, опускаются руки: вся их мудрость, все их машины бессильны ускорить движение земли или замедлить приближение кометы. Охвачены страхом биржевые воротилы, - им объяснили, что в час грядущей катастрофы миллиарды защитят их не больше, чем лохмотья бедняка. Отчаяние овладевает философами, которые учат, что человечество единственный наш бог; теперь они видят воочию, как легко теряет голову это человечество и как легко может уничтожить его пылинка бесконечности. Мудрецы безумеют, глупцы со страху начинают одурманивать себя: поглощают неимоверное количество алкоголя, морфия и хлоралгидрата. Происходит вполне естественная реакция: люди, которые год назад превозносили могущество науки, ныне с презрением отвергают ее, проклиная просвещение и завидуя неучам. Огромным успехом пользуется брошюра, в которой некий сумасшедший заявляет, что астрономия - это жульничество, а небесные тела - всего лишь искры, неспособные повредить земле, даже если бы все они свалились на нее разом. Откапываются пророчества о конце света, и ученые мужи успокаивают народ: в этом году, мол, нам ничто не угрожает, ибо, согласно талмуду, еще не прошло шести тысяч лет от сотворения мира. Появляется особый род безумия - страсть к путешествиям. Миллионы обеспеченных людей лихорадочно и бесцельно мечутся по белу свету в поисках безопасного места. Но где бы они ни остановились, у моря или в горах, везде им светит грозная звезда, более яркая, чем Юпитер. В начале декабря тревога, царящая среди просвещенных классов, передается народу. Но боится мужик или нет, он все так же должен молотить хлеб, колоть дрова, готовить пищу и ходить за скотиной. А если у него остается время, он ид