спользуешься случаем, так пеняй на себя. Можешь идти. Девушка расхохоталась. - Ну, уж и взбеленится старуха!.. Подложу я ей свинью!.. Ха-ха-ха! Только... вы меня за нос не водите? - Ступай, - ответил Вокульский, указывая на дверь. Она еще раз пристально посмотрела на него и вышла, пожав плечами. Вскоре после ее ухода появился пан Игнаций. - Что это за знакомство? - недовольно спросил он. - Действительно, - задумчиво отвечал Вокульский. - Я еще не встречал подобного животного, хотя видел их немало. - В одной только Варшаве их тысячи, - сказал Жецкий. - Знаю. Борьба с ними ни к чему не приводит, потому что все время появляются новые. Отсюда вывод, что рано или поздно общество должно будет перестроиться от основания до самой верхушки. Иначе оно сгниет. - Ага, - пробормотал Жецкий. - Я так и думал. Вокульский простился с ним. Он чувствовал себя как горячечный больной, которого окатили холодной водой. "Однако, я вижу, пока общество перестроится, - думал он, - сфера моей благотворительности сильно сузится. Моего состояния не хватит на облагораживание низменных инстинктов. Что касается меня, то я, пожалуй, отдаю предпочтение светским дамам, зевающим в костеле, перед выродками, если даже они молятся и плачут". Образ панны Изабеллы предстал перед ним в еще более ярком ореоле. Кровь бросилась ему в голову, и он в душе клеймил себя за то, что мог сравнивать ее с подобным существом. "Нет, лучше уж сорить деньгами на экипажи и лошадей, чем на такого рода... несчастные случаи". В пасхальное воскресенье Вокульский в наемной карете подъехал к дому графини. У подъезда уже стояла длинная вереница экипажей самого различного ранга. Были там щегольские кабриолеты, в которых разъезжала золотая молодежь, и обыкновенные извозчичьи пролетки, нанятые на несколько часов отставными сановниками; старые кареты со старыми лошадьми и старой упряжью, сопровождаемые лакеями в потертых ливреях, и новенькие, прямо из Вены, коляски, а при них лакеи с цветами в петличках и кучера с кнутами, упертыми в бок наподобие маршальского жезла; не было недостатка и в фантастических казачках, облаченных в шаровары такой непомерной ширины, словно именно там была заключена вся спесь их господ. Вокульский мимоходом подметил, что среди этого сборища возниц челядь знатных господ выделялась важной степенностью, кучера банкиров пытались верховодить, что вызывало издевки и брань, извозчики же отличались самоуверенной бойкостью. Кучера наемных карет держались особняком, брезгливо сторонились остальных, а те, в свою очередь, брезговали ими. Когда Вокульский вошел в вестибюль, седой швейцар с красной лентой низко поклонился ему и распахнул дверь в гардеробную, где джентльмен в черном фраке снял с него пальто. В тот же миг перед Вокульским очутился Юзеф, лакей графини, который хорошо его знал, потому что переносил из магазина в костел музыкальную шкатулку и поющих птиц. - Их сиятельство просят пожаловать, - сказал Юзеф. Вокульский достал из кармана пять рублей и сунул ему, чуствуя, что поступает, как парвеню. "Ах, как я глуп, - думал он. - Нет, я не глуп. Я только выскочка, который в обществе должен платить каждому на каждом шагу. Ну, да спасение блудниц обходится дороже". Он поднимался по мраморной лестнице, убранной цветами, Юзеф шел впереди. До первой площадки Вокульский не снимал шляпу, потом снял, так и не зная, принято это или не принято. "В конце концов невелика беда, если бы я вошел к ним в шляпе". Юзеф, несмотря на свой более чем солидный возраст, взбежал по ступенькам, как лань, и куда-то исчез, а Вокульский остался один, не зная, куда идти и к кому обратиться. Это длилось недолго, но в Вокульском уже начал закипать гнев. "Каким барьером условностей они огородили себя! - подумал он. - Ах... если б я мог все это разрушить..." С минуту ему казалось, что между ним и этим высокочтимым миром изысканных манер неизбежна жестокая борьба, в которой либо мир этот рухнет, либо сам он погибнет. "Хорошо, пусть я погибну... Но я оставлю по себе память..." "Оставишь по себе снисходительную жалость", - шепнул ему какой-то голос. "Неужели я так ничтожен?" "Нет, ты только прекраснодушен". Он очнулся - перед ним стоял Томаш Ленцкий. - Приветствую, пан Станислав, - сказал он с присущей ему величавостью. - Приветствую тем более горячо, что ваше посещение совпало с весьма приятным семейным событием... "Неужели обручение панны Изабеллы?" - подумал Вокульский, и у него потемнело в глазах. - Представьте себе, по случаю вашего посещения... Вы слышите, пан Станислав... по случаю вашего визита я помирился с пани Иоанной, моей сестрой... Что это вы словно побледнели?.. Вы встретите здесь много знакомых. Не думайте, что аристократия так страшна... Вокульский опомнился. - Пан Ленцкий, - холодно возразил он, - мою палатку под Плевной посещали и более знатные господа. И они были со мной настолько любезны, что теперь меня трудно смутить присутствием даже более знатных особ, нежели те, каких я могу встретить в Варшаве. - А... а... - пролепетал пан Томаш и поклонился ему. Вокульский был поражен. "Каков холуй! - мелькнуло у него в голове. - И я... я... собирался церемониться с такими людьми?.." Ленцкий взял его под руку и торжественно ввел в первую гостиную, где находились одни мужчины. - Поглядите, вот граф... - начал пан Томаш. - Знаю, - ответил Вокульский и про себя прибавил: "Должен мне рублей триста..." - Банкир... - объяснял далее пан Томаш. Но не успел он назвать фамилию, как банкир поспешил к ним и, поздоровавшись с Вокульским, воскликнул: - Побойтесь вы бога, пан Вокульский, из Парижа страшно теребят нас по поводу этих бульваров. Вы им уже ответили? - Я хотел раньше поговорить с вами, - ответил Вокульский. - Так встретимся где-нибудь. Когда вы бываете дома? - В неопределенное время. Я предпочел бы зайти к вам. - Так приходите в среду, вместе позавтракаем и договоримся наконец. Они раскланялись. Пан Томаш нежно прижал к себе локоть Вокульского. - Генерал... - начал он. Генерал, увидев Вокульского, протянул ему руку, и они поздоровались, как старые знакомые. Пан Томаш становился все сердечнее, с удивлением замечая, что галантерейный купец знаком с наиболее видными в городе лицами и не знаком лишь с теми, кто, имея титул или богатство, не утруждал себя какой-либо деятельностью. У входа во вторую гостиную, где было несколько дам, их встретила графиня. Позади нее промелькнул Юзеф. "Расставили пикеты, чтобы не скомпрометировать выскочку, - подумал Вокульский. - Очень мило с их стороны, но..." - Как же я рада, пан Вокульский, - сказала графиня, забирая его у пана Томаша, - как я рада, что вы исполнили мою просьбу... Здесь как раз находится особа, которая жаждет познакомиться с вами. В первой гостиной появление Вокульского вызвало сенсацию. - Вы замечаете, генерал, - заговорил граф, - графиня стала принимать у себя галантерейных купцов. Этот Вокульский... - Он такой же купец, как мы с вами, - возразил генерал. - Скажите, князь, - спросил другой граф, - как сюда попал этот Вокульский? - Его пригласила хозяйка, - отвечал князь. - Я не имею предубеждения против купцов, - продолжал граф, - но этот Вокульский - человек, который во время войны занимался поставками и нажил на этом состояние... - Да, да... - прервал его князь. - Обычно подобного рода состояния подозрительны, но за Вокульского я ручаюсь. Мне говорила о нем графиня, а я, в свою очередь, спрашивал офицеров, бывших на войне, в том числе и моего племянника. Так вот о Вокульском единодушно говорят, что поставки, в которых он принимал участие, всегда были добросовестны. Даже солдаты, когда получали хороший хлеб, говорили, что, наверное, его пекли из муки Вокульского. Скажу вам больше, граф, - продолжал князь, - Вокульский, снискавший своей честностью внимание высочайших особ, неоднократно получал весьма соблазнительные предложения. Не далее как в январе этого года одно предприятие предлагало ему двести тысяч рублей только за фирму, и он отказался... Граф усмехнулся. - Было бы у него больше на каких-нибудь двести тысяч... - Зато он не был бы сегодня здесь, - возразил князь и, кивнув графу, отошел. - Сумасшедший старик, - презрительно пробормотал граф вслед князю. В третьей гостиной, куда ввела Вокульского графиня, помещались буфет и множество столиков, больших и маленьких, за которыми сидели по два, по три, а где и по четыре человека. Несколько слуг разносили кушанья и вина, а распоряжалась ими панна Изабелла, очевидно заменявшая хозяйку дома. На ней было бледно-голубое платье и крупные жемчуга на шее. Она была так прекрасна, так величаво было каждое ее движение, что, взглянув на нее, Вокульский окаменел. "Нечего даже мечтать о ней..." - с отчаянием подумал он. В ту же минуту он заметил в оконной нише молодого человека, который вчера был в костеле; сейчас он одиноко сидел за маленьким столиком и не сводил глаз с панны Изабеллы. "Конечно, он любит ее!" - подумал Вокульский, и на него точно повеяло могильным холодом. "Я погиб!" - прибавил он мысленно. Все это длилось несколько секунд. - Видите старушку, которая сидит между епископом и генералом? - спросила графиня. - Это вдова председателя, Заславская, лучшая моя приятельница, она непременно хочет познакомиться с вами. Вы ее очень заинтересовали, - продолжала графиня с улыбкой, - детей у нее нет, только две хорошенькие внучки. Смотрите же, сделайте удачный выбор... А пока присмотритесь к ней, и, когда эти господа отойдут, я вас представлю. А, князь! - Рад вас видеть, - обратился князь к Вокульскому. - Вы позволите, кузина... - Милости прошу, - отвечала графиня. - Вот вам, господа, свободный столик... Я вас на минуту оставлю... Она отошла. - Присядем, пан Вокульский, - сказал князь. - Отлично получилось, право; у меня к вам важное дело. Представьте себе, ваши проекты вызвали большой переполох среди наших мануфактурщиков... Кажется, я правильно сказал: мануфактурщики?.. Они утверждают, что вы хотите погубить нашу промышленность... Разве ваша конкуренция для них так опасна? - Я пользуюсь значительным кредитом у московских фабрикантов, примерно в сумме до трех, даже четырех миллионов, - отвечал Вокульский. - Но я еще не знаю, как у нас пойдут их товары... - Страшная... страшная цифра! - проговорил князь. - Вам не кажется, что она представляет действительную опасность для наших фабрик? - Нет, что вы. Она только несколько снизит их колоссальные прибыли, что меня, впрочем, нисколько не трогает. Мое дело заботиться о собственных прибылях и о дешевых товарах для покупателей, а наши как раз и будут дешевле. - Но взвесили ли вы этот вопрос с точки зрения своего гражданского долга? - спросил князь, сжимая его руку. - Нам уже так мало осталось терять... - Мне кажется, что наш гражданский долг как раз и заключается в том, чтобы дать покупателям более дешевый товар и уничтожить монополию фабрикантов, которые связаны с нами лишь тем, что эксплуатируют наших потребителей и рабочих... - Вы думаете?.. Это мне и в голову не приходило. Впрочем, меня интересуют не фабриканты, а наша родина, наша несчастная родина... - Что можно вам предложить, господа? - вдруг произнесла возле них панна Изабелла. Князь и Вокульский поднялись. - Как ты прелестна сегодня, дорогая! - сказал князь, пожимая ей руку. - Мне, право, жаль, что я не мой собственный сын... Хотя, может, это и к лучшему. Видишь ли, если бы ты отвергла меня, - а это весьма вероятно, - я был бы очень несчастен... Ах, виноват, - спохватился он. - Разреши, дорогая, представить тебе пана Вокульского. Мужественный человек и мужественный гражданин... с тебя этого довольно, не правда ли? - Я уже имела удовольствие... - тихо проговорила панна Изабелла, отвечая на поклон Вокульского. Он взглянул ей в глаза и уловил такой испуг, такую грусть, что душу его снова охватило отчаяние. "И зачем я пришел сюда?" - подумал он. Он глянул в сторону окна и увидел молодого человека, который все еще одиноко сидел над нетронутою тарелкой, прикрыв глаза рукой. "Ах, зачем я, несчастный, пришел сюда..." - думал Вокульский, чувствуя такую боль, словно сердце его сжимали клещи. - Может быть, выпьете вина? - спросила панна Изабелла, с удивлением взглянув на него. - Все, что прикажете, - машинально ответил он. - Мы должны короче познакомиться, пан Вокульский, - говорил князь. - Вам следует сблизиться с нашим обществом, в котором, поверьте, есть умные головы и благородные сердца, но... не хватает инициативы... - Я выскочка, у меня нет титула... - ответил Вокульский, чтобы хоть что-нибудь сказать. - Напротив, сударь... титулов у вас хоть отбавляй: один - это ваша работа, другой - честность, третий - способности, четвертый - энергия... Именно эти качества необходимы нам для возрождения нашей родины. Дайте нам все это, и мы примем вас... как брата. К ним подошла графиня. - Простите, князь, - сказала она. - Пан Вокульский, прошу вас. Она подала ему руку, и оба направились к председательше. - Вот пан Станислав Вокульский, - обратилась графиня к старушке, одетой в темное платье с дорогими кружевами. - Садись-ка сюда, - указала старушка на кресло возле себя. - Тебя зовут Станиславом, не так ли? А из каких ты Вокульских? - Из тех... никому не известных, - отвечал он, - а менее всего, наверное, вам, сударыня. - А что, отец твой в армии не служил? - Отец нет, а дядя служил. - А где он служил, не помнишь?.. И не Станиславом ли его звали? - Да, Станиславом. Он был поручиком, а потом капитаном в седьмом линейном полку... - В первой бригаде второй дивизии, - перебила председательша. - Видишь, дитя мое, вот уж ты мне и не совсем незнаком... Как он, жив ли? - Нет, скончался пять лет назад. У председательши задрожали руки. Она открыла маленький флакончик и понюхала его. - Скончался, говоришь ты... Вечная ему память... Скончался... А не осталось ли по нем какой-нибудь вещицы? - Золотой крест... - Да, золотой крест... А больше ничего? - Еще миниатюра, его портрет, писанный на слоновой кости в тысяча восемьсот двадцать восьмом году. Председательша все чаще подносила к носу флакончик; руки ее тряслись все сильней. - Миниатюра... - повторила она. - А ты знаешь ли, кто ее писал?.. И больше ничего не осталось после него? - Была какая-то пачка бумаг и еще одна миниатюра... - Что же с ними сталось? - допытывалась председательша с возрастающим волнением. - Эти вещи дядя за несколько дней до смерти собственноручно опечатал и велел положить с ним в гроб. - А... а... - простонала старушка и залилась горькими слезами. В зале засуетились. Подбежала встревоженная панна Изабелла, за нею графиня, они взяли председательшу под руки и бережно увели в дальние комнаты. Все взгляды тотчас обратились к Вокульскому, гости стали перешептываться. Заметив, что все смотрят на него и, по-видимому, о нем говорят, Вокульский смутился. Однако, чтобы показать присутствующим, что эта своеобразная популярность нимало его не трогает, он выпил один за другим бокал венгерского и бокал красного вина, которые стояли на столе, и лишь потом спохватился, что один из них принадлежал генералу, а другой - епископу. "Ну, и хорош же я, - подумал он. - Они еще скажут, пожалуй, что я нарочно обидел старушку, чтобы выпить вино ее соседей..." Он поднялся, собираясь уходить, и его бросило в жар при мысли, что придется пройти через две гостиные, сквозь строй взглядов и под аккомпанемент перешептываний. Вдруг перед ним очутился князь. - Видно, вы беседовали с председательшей о днях, давно минувших, раз дело дошло до слез, - начал он. - Я угадал, правда? Но вернемся к нашему разговору: не думаете ли вы, что хорошо было бы у нас основать польскую фабрику дешевых тканей? - Вряд ли это удастся, - покачал головой Вокульский. - Могут ли помышлять о больших фабриках люди, которые не решаются даже на мелкие усовершенствования в уже существующих предприятиях? - А именно? - Я говорю о мельницах, - продолжал Вокульский. - Через несколько лет нам придется ввозить и муку, потому что наши мукомолы не хотят заменить жернова валами. - Первый раз слышу! Сядемте здесь, - говорил князь, увлекая его в глубокую нишу, - и расскажите мне, что это значит. Тем временем в гостиных оживленно переговаривались. - Какая-то загадочная фигура этот господин, - говорила по-французски дама в бриллиантах даме со страусовым пером. - Я впервые видела председательшу в слезах. - Разумеется, любовная история, - отвечала дама с пером. - Во всяком случае, кто-то сыграл с графиней и с председательшей весьма злую шутку, введя сюда этого субъекта. - Вы допускаете, что... - Я в этом уверена, - возразила дама, пожимая плечами. - Вы только присмотритесь к нему. Воспитан, правда, прегадко, но каков собой, какая осанка! Нет, благородную кровь не скроешь даже под лохмотьями... - Поразительно, - говорила дама в бриллиантах. - Да и состояние его, якобы нажитое в Болгарии... - Разумеется. Этим отчасти можно объяснить, почему председательша, при ее богатстве, так мало тратит на себя. - И князь очень к нему благоволит... - Помилуйте, не слабо ли это сказано? Вы только посмотрите на них обоих... - Мне кажется, сходства никакого... - Разумеется. Но... эта гордость, уверенность в себе... Как непринужденно они беседуют... За другим столиком на ту же тему рассуждали три господина. - Ну, графиня совершила государственный переворот, - говорил брюнет с хохолком. - И, надо сказать, удачно. Этот Вокульский неотесан, но в нем что-то есть, - ответил седой господин. - Все-таки купец... - Чем, собственно, купец хуже банкира? - Галантерейный купец, торгует кошельками, - упорствовал брюнет. - А нам случается торговать гербами... - вставил третий - худенький старичок с белыми бакенбардами. - Он еще вздумает искать себе жену в нашем кругу... - Тем лучше для девиц. - Да я сам отдал бы за него дочь! Человек он, говорят, порядочный, состоятельный, приданого не промотает... Мимо них торопливо прошла графиня. - Пан Вокульский, - сказала она, подзывая его веером. Вокульский поспешил к ней. Она подала ему руку, и они вдвоем вышли из гостиной. Князя, оставшегося в одиночестве, сразу окружили мужчины; то один, то другой просил познакомить его с Вокульским. - Стоит, стоит, - отвечал довольный князь. - Подобного человека еще не было в нашей среде. Если б мы раньше сблизились с такими людьми, участь нашей несчастной родины была бы иной. Панна Изабелла, как раз проходившая через гостиную, услышала это и побледнела. К ней подбежал вчерашний молодой человек. - Вы устали? - спросил он. - Немножко, - ответила она с грустной улыбкой. - Мне пришел в голову странный вопрос, - прибавила она, помолчав, - сумела ли бы и я бороться?.. - С сердцем? - спросил он. - Не стоит... Панна Изабелла пожала плечами. - Ах, до сердца ли тут! Я думаю о настоящей борьбе с сильным противником. Она пожала ему руку и вышла из гостиной. Вокульский, следуя за графиней, миновал длинный ряд комнат. В одной из них, вдали от гостей, слышались пение и звуки рояля. Войдя туда, Вокульский с удивлением увидел странную картину. Какой-то молодой человек играл на рояле, возле него стояли две очень миловидные дамы, одна подражала звукам скрипки, другая - кларнета, а под эту музыку танцевало несколько пар, среди которых был только один кавалер. - Ох, уж я вам! Баловники! - пожурила их графиня. Они ответили звонким смехом, не прерывая своей забавы. Вокульский с хозяйкой миновали и эту комнату и вышли на лестницу. - Видите, вот вам наша аристократия, - сказала графиня. - Вместо того чтобы сидеть в гостиной, забрались сюда и шалят. "Как это умно?" - подумал Вокульский. И ему показалось, что жизнь этих людей течет проще и веселей, чем у надутых мешан или у дворян, которые корчат из себя аристократов. Наверху, в полутемной комнате, куда не долетал шум из парадных покоев, в кресле сидела председательша. - Я оставлю вас здесь, - сказала графиня. - Наговоритесь вволю, а я должна вернуться. - Спасибо тебе, Иоася, - отвечала председательша. - Садись же, - обратилась она к Вокульскому. А когда они остались вдвоем, она продолжала: - Ты и не подозреваешь, сколько воспоминаний пробудил во мне. Только сейчас Вокульский сообразил, что эту даму что-то связывало с его дядей. Им овладело тревожное удивление. "Слава богу, - подумал он, - что я законный сын своих родителей". - Так дядюшка твой скончался... - повторила старушка. - Где же его, беднягу, похоронили? - В Заславе, где он жил, вернувшись из эмиграции. Председательша приложила платок к глазам. - Вот как... Ах я неблагодарная... А бывал ли ты у него? Он тебе ничего не рассказывал? И никуда тебя не водил?.. Ведь там, на горе, развалины замка, правда? Что ж, сохранились они еще? - Именно туда дядя ежедневно ходил на прогулку, и мы с ним иногда часами просиживали на большом камне... - Неужели? Подумать только! Ох, помню я этот камень, мы, бывало, все сидели там вдвоем и глядели то на реку, то на тучки, которые проплывали мимо и исчезали, словно поучая нас, что так же безвозвратно проходит счастье... Только сейчас я это поняла как следует. А колодец в замке - он все так же глубок? - Очень глубокий. Только вход туда завален обломками и пробраться к нему трудно. Меня дядя провел к колодцу. - А знаешь ли, - продолжала она, - прощаясь в последний раз, мы подумали с ним: не лучше ли броситься в колодец? Никто бы нас там не разыскал, и остались бы мы навеки вместе. Конечно - молодость, горячая кровь... Она отерла глаза и продолжала: - Очень... очень я любила его, да и он, думается, меня любил... если так обо всем помнил. Только он был бедный офицер, а я, к несчастью, была богата и вдобавок еще в близком родстве с двумя генералами. Вот нас и разлучили... А может быть, мы были чересчур добродетельны... Но об этом молчок! - прибавила она, и смеясь и плача. - Такие вещи женщинам позволительно говорить только на седьмом десятке. Слезы мешали ей говорить. Она понюхала свой флакончик, передохнула и начала вновь: - Много страшных злодейств на свете, но, может, самое страшное - задушить любовь. Сколько лет прошло с тех пор, чуть не полвека; все миновало - богатство, титулы, молодость, счастье... Только боль в сердце не прошла, осталась навсегда, и, поверишь ли, она так сильна, словно все произошло только вчера. Ах, если бы не вера в иной мир, где нас ждет награда за все страдания на земле, кто знает, не прокляли ли бы мы жизнь, не пренебрегли бы ее условностями... Да ты не поймешь меня - у вас, нынешних, головы крепче наших, только сердца холоднее. Вокульский сидел, опустив глаза. Что-то душило его, грудь разрывалась от боли. Он впился ногтями в ладони и думал: "Только бы поскорее уйти отсюда, чтобы не слышать сетований, которые бередят наболевшие раны". - А есть ли у бедняги какой-нибудь памятник на могиле? - спросила председательша, помолчав. Вокульский покраснел. Ему никогда не приходило в голову, что мертвым, кроме могильного холмика, нужно еще что-нибудь. - Нет, - сказала председательша, заметив его смущение. - Не тому я удивляюсь, дитя мое, что ты не подумал о надгробной плите, а себе простить не могу, что забыла про человека. Она задумалась и вдруг, положив ему на плечо свою исхудалую и дрожащую руку, сказала понизив голос: - У меня к тебе просьба... Обещай, что исполнишь. - Непременно, - ответил Вокульский. - Позволь мне поставить ему памятник. Только сама я поехать туда не могу, так уж ты меня выручи. Возьми с собой каменщика, пусть расколет камень - знаешь, тот, на котором мы сиживали на горе у замка, и пусть одну половину поставит на его могилу. Заплати сколько следует, а я тебе возвращу деньги вместе с вечной моей благодарностью. Сделаешь? - Сделаю. - Хорошо, спасибо тебе... Я думаю, ему приятнее будет покоиться под камнем, который был свидетелем наших речей и наших слез. Ох, тяжко вспомнить... А надпись, знаешь, какую сделай? Когда мы расставались, он оставил мне несколько строк из Мицкевича. Ты их читал, должно быть: Чем дальше тень, она длинней и шире На землю темный очерк свой бросает, - Так образ мой: чем дальше в этом мире, Тем все печальней память омрачает.{148} Ох, как верно это! И тот колодец, что мог бы нас соединить, хотела бы я как-нибудь увековечить... Вокульский вздрогнул, глядя куда-то вдаль широко раскрытыми глазами. - Что с тобой? - спросила председательша. - Ничего, - отвечал он, усмехнувшись. - Смерть заглянула мне в глаза. - Не диво: она бродит вокруг меня, старухи, и тот, кто рядом, может ее увидеть. Так сделаешь, как я прошу? - Сделаю. - Приходи же ко мне после праздника и... навещай почаще. Может, и поскучаешь немножко, да авось и я, старуха, еще пригожусь тебе. А теперь ступай себе вниз, ступай... Вокульский поцеловал у нее руку, а она несколько раз поцеловала его в голову. Потом нажала кнопку звонка. Явился слуга. - Проводи господина в гостиную, - сказала она. Вокульский был как в чаду. Не знал, куда его ведут, не сознавал, о чем они говорили с председательшей. Он только смутно ощущал, что попал в какой-то круговорот, его окружали громадные покои, старинные портреты, звуки тихих шагов и неуловимый аромат. Вокруг была драгоценная мебель, люди, исполненные необычайной, от роду ему не снившейся утонченности, и, заслоняя все это, всплывали перед ним воспоминания старой аристократки, овеянные вздохами и омытые слезами воспоминания, подобные поэме. "О, что это за мир? Что за мир!.." Однако чего-то ему недоставало. Он хотел еще раз взглянуть на панну Изабеллу. "Наверное, в гостиной ее увижу..." Лакей отворил двери. Опять все головы повернулись в его сторону, и разговоры затихли так внезапно, будто вспорхнула шумливая птичья стая. С минуту все молчали и смотрели на Вокульского, а он никого не видел и только лихорадочно искал глазами бледно-голубое платье. "Здесь ее нет", - подумал он. - Вы только поглядите, он нас не соизволит даже замечать, - посмеивался старичок с седыми бакенбардами. "Должно быть, она в другой гостиной", - говорил себе Вокульский. Он увидел графиню и подошел к ней. - Что же, вы кончили совещаться? - спросила графиня. - Не правда ли, как мила наша председательша? В ее лице вы имеете большого друга, однако не большего, чем я. Сейчас я вас представлю... Пан Вокульский, - сказала она, обращаясь к даме в бриллиантах. - А я прямо приступлю к делу, - промолвила дама, свысока поглядев на него. - Нашим сироткам нужно несколько кусков полотна... Графиня слегка покраснела. - Всего несколько? - переспросил Вокульский и посмотрел на ее бриллианты, за которые можно было купить более сотни кусков тончайшего полотна. - После праздников, - прибавил он, - я буду иметь честь прислать вам полотно, графиня... Он поклонился, словно собираясь уходить. - Как, вы уже покидаете нас? - спросила, немного растерявшись, графиня. - Да он нахал! - заметила дама в бриллиантах своей приятельнице со страусовым пером. - Разрешите попрощаться с вами, графиня, и поблагодарить за честь, которую вы изволили мне оказать... - говорил Вокульский, целуя руку хозяйке. - Нет, только до свиданья, пан Вокульский, не правда ли?.. У нас будет много общих дел. Во второй гостиной панны Изабеллы тоже не оказалось. Вокульский забеспокоился: "Но я непременно должен взглянуть на нее... Кто знает, когда еще нам удастся встретиться в таких условиях..." - А, вот вы где! - окликнул его князь. - Я уже знаю, какой заговор вы составили с Ленцким. Общество торговли с Востоком - отличная мысль! Вы должны будете и меня принять... Нам нужно поближе познакомиться... - И, видя, что Вокульский молчит, он прибавил: - Я назойлив, не правда ли, пан Вокульский? Но вы все равно не отделаетесь: вам нужно сблизиться с нами, вам и другим людям вашей среды, - и мы пойдем вместе. Ваши фирмы - те же гербы, наши гербы - те же фирмы, которые гарантируют добросовестность в ведении дела... Они пожали друг другу руки, и Вокульский что-то ответил, - что именно, он не помнил. Его беспокойство усилилось; тщетно он разыскивал панну Изабеллу. "Должно быть, она там, дальше", - подумал он и, волнуясь, направился в следующую гостиную. По дороге его перехватил Ленцкий, проявляя необычайную сердечность. - Вы уже уходите? Так до свидания, дорогой пан Вокульский! После праздников у меня первое заседание, и начнем с богом. "Ее нет!" - терзался Вокульский, прощаясь с паном Томашем. - А знаете, - шепотом продолжал Ленцкий, - ведь вы произвели фурор. Графиня себя не помнит от радости, князь только о вас и говорит... Да еще случай с председательшей... Ну... просто великолепно! И мечтать нельзя было о лучшем дебюте... Вокульский уже стоял в дверях. Он еще раз обвел залу остекленевшим взглядом и вышел с отчаянием в сердце. "Может быть, следует вернуться и проститься с нею? Ведь она заменяла хозяйку дома..." - колебался он, медленно спускаясь по лестнице. Услышав на верхней площадке шелест платья, он вздрогнул. "Она..." Он поднял голову и увидел даму в бриллиантах. Кто-то подал ему пальто, и он вышел на улицу, пошатываясь, как пьяный. "Что мне в блестящем успехе, если ее нет?" - Карету пана Вокульского! - закричал с крыльца швейцар, благоговейно сжимая в кулаке трехрублевку. Слезящиеся глаза и несколько охрипший голос свидетельствовали, что сей гражданин даже на своем ответственном посту отдал благочестивую дань первому дню пасхи. - Карету пана Вокульского!.. Карету пана Вокульского!.. Вокульский, подъезжай! - повторяли толпившиеся у крыльца кучера. По мостовой медленно двигались вереницы колясок и карет: к Бельведеру и от Бельведера. Один из седоков узнал Вокульского и поклонился. - Коллега! - шепнул Вокульский и покраснел. Наконец подали его экипаж; он хотел было сесть, но раздумал. - Поезжай-ка, брат, домой, - сказал он кучеру, давая ему на чай. Экипаж поехал к центру города, а Вокульский смешался с толпой пешеходов и направился к Уяздовской площади. Он медленно шел, разглядывая проезжавших. Многих он знал лично. Вот кожевник, поставляющий ему свои изделия, едет кататься со своей бочкообразной супругой и очень недурненькой дочкой, которую ему собирались сватать. Вот сын мясника, некогда поставлявшего колбасу в магазин Гопфера. Вот разбогатевший плотник с многочисленным семейством. Вдова спиртозаводчика, которая тоже владеет большим капиталом и тоже не прочь отдать свою руку Вокульскому. Вот шорник, два приказчика из мануфактурного магазина, вон там мужской портной, подрядчик, строитель, ювелир, владелец пекарни, а вот и его конкурент, галантерейный купец в обыкновенной пролетке. Большинство из них не видело Вокульского; кое-кто, заметив его, кланялся; нашлись, однако, и такие, которые делали вид, будто не замечают его, и только язвительно усмехались. Среди всей этой толпы купцов, предпринимателей и ремесленников, которые по положению были равны ему, а иные даже богаче или известнее в Варшаве, только его пригласили сегодня к графине. Ни один из них, только он, Вокульский!.. "Мне невероятно везет, - думал он. - В полгода я нажил изрядное состояние, через несколько лет у меня уже будет миллион... Нет, даже раньше... Сегодня я уже получил доступ в аристократические гостиные, а через год?.. Господам, с которыми я только что встретился у графини как равный, мне семнадцать лет назад пришлось бы прислуживать в ресторане, если бы они, конечно, соизволили заглянуть туда. Из каморки при магазине в будуар графини - каков скачок!.. Не слишком ли я быстро продвигаюсь?" - прибавил он с тайной тревогой в сердце. Он вышел на просторную Уяздовскую площадь. В южной части ее были устроены развлечения для простонародья. Дребезжащие звуки шарманок, подвывание труб и гул многотысячной толпы хлынули на Вокульского, словно волны. Перед ним как на ладони виднелся длинный ряд качелей, взлетавших то вправо, то влево, словно гигантские маятники. За ними второй ряд - быстро вращавшиеся карусели с разноцветным полосатым верхом. За ними третий - зеленые, желтые и красные балаганы, где у входа висели безобразно намалеванные картины, а на крышах то появлялись, то исчезали пестрые клоуны и огромные куклы. А в центре площади стояло два высоких столба, на которые как раз в эту минуту карабкались смельчаки, соблазненные пиджачной парой и дешевыми часами. Между этими наспех сколоченными грязными постройками кишели толпы веселящихся людей. Вокульскому вспомнились детские годы. Какой вкусной казалась ему, вечно голодному мальчишке, булка с сосиской! С какой уверенностью он оседлывал лошадку на каруселях, воображая себя великим полководцем! Какое неистовое упоение испытывал он, взлетая на качелях под самое небо! Ах, как сладко было думать, что и сегодня он свободен, и завтра тоже - впервые за целый год. А ни с чем не сравнимая уверенность, что сегодня он ляжет спать в десять, а завтра, если вздумается, встанет тоже в десять, пролежав двенадцать часов подряд в постели! "И это был я, я? - недоуменно спрашивал он себя. - Неужели меня приводили в восторг вещи, которые теперь внушают лишь отвращение?.. Тысячи бедняков веселятся вокруг, в сравнении с ними я богач, но каков мой удел? Тоска и скука, скука и тоска... Сейчас, когда я мог бы иметь все, о чем мечтал когда-то, у меня нет ничего, ибо прежние желания угасли. А я так верил в свое необыкновенное счастье!.." В это мгновение из толпы вырвался многоголосый крик. Вокульский очнулся и увидел на верхушке столба человеческую фигуру. "Ага, победитель!" - сказал он про себя, едва устояв на ногах под натиском толпы; вокруг него люди проталкивались вперед, хлопали в ладоши, кричали "браво", показывали пальцами на героя, спрашивали, как его фамилия. Казалось, вот-вот завоевателя пиджачной пары на руках понесут по улицам - и вдруг всеобщее возбуждение улеглось. Люди замедлили шаг, останавливались, возгласы стали затихать, наконец умолкли совсем. Герой минуты спустился со столба и через несколько мгновений был забыт. "Вот предостережение мне!" - подумал Вокульский, утирая пот со лба. Площадь с веселящейся толпой вконец опротивела ему. Он повернул обратно. По Аллее все еще тянулась вереница пролеток и карет. В одной из них мелькнуло бледно-голубое платье. "Панна Изабелла?.." У Вокульского заколотилось сердце. "Нет, не она". Вдали изящной походкой прошла красивая женщина. "Она?.. Нет. Зачем ей тут быть?" - Так прошел он Аллею, Александровскую площадь, Новы Свят, все время высматривая кого-то и все время обманываясь. "Так вот оно, мое счастье? - думал он. - Что доступно, того я не хочу, а цепляюсь за то, что не дается в руки. Неужели это и есть счастье? Кто знает, может быть, смерть не так уж страшна, как представляют себе люди". И впервые показался ему отрадным крепкий, непробудный сон, которого не потревожат ни желания, ни надежды. В то же самое время панна Изабелла, вернувшись от тетки домой, чуть не с порога закричала панне Флорентине: - Вообрази... он был на приеме! - Кто? - Ну, этот... Вокульский... - Почему же ему не быть, если его пригласили? - удивилась панна Флорентина. - Да ведь это наглость! Это неслыханно! И вдобавок, представь, тетка от него без ума, князь чуть не вешается ему на шею, и все хором твердят, что это знаменитость... Что ж ты молчишь? Панна Флорентина грустно усмехнулась. - Это не ново. Герой сезона... Зимою был в этой роли пан Казимеж, а лет пятнадцать назад... даже я, - тихо прибавила она. - Да ты рассуди: кто он такой? Купец... купец... - Дорогая Белла, - отвечала панна Флорентина, - я помню, как в свете увлекались даже циркачами. Пройдет, как всякое увлечение. - Боюсь я этого человека, - прошептала панна Изабелла. Глава десятая Дневник старого приказчика "Итак, у нас новый магазин: пять витрин, два склада, семь приказчиков и у входа швейцар. Есть у нас и экипаж, блестящий, как начищенный сапог, пара гнедых лошадей, кучер и лакей в ливрее. И все это свалилось на нас в начале мая, когда Англия, Австрия и даже обессилевшая Турция очертя голову вооружались. - Милый Стась, - говорил я Вокульскому, - все купцы смеются над тем, что мы столько тратим в теперешние неспокойные времена. - Милый Игнаций, - отвечал мне Вокульский, - а мы будем смеяться над всеми купцами, когда наступят более спокойные времена. Сейчас самая подходящая пора вершить дела. - Да ведь европейская война, - говорю я. - на носу. А тогда не миновать нам банкротства. - Пустяки. Брось ты думать про войну, - отвечает Стась. - Вся эта шумиха утихнет через несколько месяцев, а мы тем временем обгоним всех конкурентов. Ну, и нет войны. В магазине у нас толчея, как на богомолье, на склады, как на мельницу, беспрерывно привозят и увозят товары, а деньги так и сыплются в кассу, что твоя мякина. Кто не знает Стася, скажет, пожалуй, что он гениальный купец. Но я-то знаю его, потому и спрашиваю себя все чаще: зачем ему все это? - Warum hast du denn das getan? Правда, и ко мне не раз обращались с подобного рода вопросами. Неужто я в самом деле уже так стар, как покойница Grosmutter, и не могу понять ни духа времени, ни помыслов младшего поколения?.. Ну нет! Дело еще не так плохо... Помню, когда Луи-Наполеон (позднее император Наполеон III) бежал из тюрьмы в 1846 году, вся Европа так и забурлила. Никто не знал, что будет. Но все рассудительные люди к чему-то готовились, а дядюшка Рачек (пан Рачек женился на моей тетке) все твердил свое: - Говорил я, что Бонапарт еще вынырнет и заварит им кашу! Да вот беда: что-то я на ноги стал слабоват. 1846 и 1847 годы прошли в великой сумятице. То и дело появлялись какие-то газетки, а люди пропадали. Не раз я задумывался: не пора ли и мне пуститься в широкий мир? А когда меня одолевали сомнения и тревога, я шел после закрытия магазина к дяде Рачеку, рассказывал, что меня терзает, и просил, чтобы он посоветовал мне как отец. - Знаешь что, - отвечал дядя, стукнув себя кулаком по большому колену, - посоветую я тебе как отец: хочешь, говорю тебе, так иди, а не хочешь, говорю тебе... так оставайся. Но в феврале 1848 года, когда Луи-Наполеон был уже в Париже, однажды во сне явился ко мне покойный отец, такой, каким я видел его в гробу. Сюртук застегнут наглухо до самого подбородка, в ухе - серьга, усы нафабрены (это Доманский ему подчернил, чтобы отец пред судом божиим не ударил лицом в грязь). Стал он во фронт у дверей моей комнатушки и сказал такие слова: - Помни, сорванец, чему я учил тебя... "Сон - морока, положись на бога", - думал я несколько дней. Но магазин мне уже опостылел. Потерял я склонность даже к Малгосе Пфейфер, - царство ей небесное, - и сделалось мне на Подвалье так тесно, что никакого терпения не стало. Пошел я опять посоветоваться с дядюшкой Рач