яч годовых... На домашние расходы я трачу шесть - восемь тысяч в год, а на остальное мы с Беллой могли бы ежегодно ездить за границу. Я даже обещал девочке через неделю повезти ее в Париж... Как бы не так! Шести тысяч еле хватит на жалкое прозябание, где уж там мечтать о поездках! Гнусный еврей... Гнусные порядки - общество в кабале у ростовщиков и не смеет дать им отпор даже на торгах... А больнее всего, скажу я вам, что за спиною мерзавца Шлангбаума, может быть, прячется какой-нибудь христианин, пожалуй, даже аристократ... Пан Томаш опять стал задыхаться, и щеки у него побагровели. Он сел и выпил воды. - Подлые! подлые! - шептал Ленцкий. - Успокойтесь же, сударь, - сказал Вокульский. - Сколько вы мне дадите наличными? - Я просил поверенного нашего князя (моему прохвосту я уже не доверяю) получить причитающуюся мне сумму и вручить ее вам, пан Станислав... Это тридцать тысяч. Вы обещали мне двадцать процентов, значит всего у меня шесть тысяч на целый год. Бедность... нищета! - Ваш капитал, - сказал Вокульский, - я могу поместить в другое дело, более выгодное. Вы будете получать десять тысяч ежегодно... - Что вы говорите? - Да. Мне подвернулся исключительный случай. Пан Томаш вскочил. - Спаситель... благодетель! - взволнованно говорил он. - Вы благороднейший из людей... Однако, - прибавил он, отступая и разводя руками, - не будет ли это в ущерб вам? - Мне? Ведь я купец. - Купец! Рассказывайте! - воскликнул пан Томаш. - Благодаря вам я убедился, что слово "купец" в наши дни является символом великодушия, деликатности, героизма... Славный вы мой! И он бросился Вокульскому на шею, чуть не плача. Вокульский в третий раз усадил его в кресло. В эту минуту в дверь постучали. - Войдите! В комнату вошел Генрик Шлангбаум. Он был бледен, глаза его метали молнии. Встав перед паном Томашем, он поклонился и сказал: - Сударь, я Шлангбаум, сын того "подлого" ростовщика, которого вы так поносили в магазине в присутствии моих сослуживцев и покупателей... - Сударь... я не знал... я готов на любое удовлетворение... а прежде всего - прошу извинить меня... Я был очень раздражен, - взволнованно говорил пан Томаш. Шлангбаум успокоился. - Нет, сударь, - возразил он, - вместо того чтобы давать мне удовлетворение, вы лучше выслушайте меня. Почему мой отец купил ваш дом? Не об этом сейчас речь. Но я могу доказать, что он вас не обманул. Если угодно, мой отец уступит вам этот дом за девяносто тысяч. Больше того, - взорвался он, - покупатель отдаст вам его за семьдесят тысяч... - Генрик! - остановил его Вокульский. - Я кончил. Прощайте, сударь, - ответил Шлангбаум, низко поклонился Ленцкому и вышел. - Неприятная история! - помолчав, заметил пан Томаш. - Действительно, я в магазине сказал несколько резких слов по адресу старика Шлангбаума, но, право же, я не знал, что его сын тут работает... Он вернет мне за семьдесят тысяч дом, который сам купил за девяносто. Забавно!.. Что вы скажете, пан Станислав? - Может быть, в самом деле дом не стоит больше девяноста тысяч? - робко спросил Вокульский. Пан Томаш начал застегиваться и поправлять галстук. - Спасибо вам, пан Станислав, - говорил он, - спасибо и за помощь и за участие... Вот так история с этим Шлангбаумом!.. Ах да!.. Белла просила вас звать завтра к обеду... Деньги получите у поверенного нашего князя, а что до процентов, которые вы изволите... - Я немедленно выплачу их за полгода вперед. - Очень, очень вам благодарен, - сказал пан Томаш и расцеловал его в обе щеки. - Ну, до свидания, до завтра... Не забудьте про обед... Вокульский провел его через двор к воротам, у которых уже стоял экипаж. - Ужасная жара, - говорил пан Томаш, с трудом усаживаясь в экипаж с помощью Вокульского. - Но что за история с этими евреями?.. Дал девяносто тысяч, а готов уступить за семьдесят... Забавно... Честное слово! Лошади тронулись, экипаж покатился к Уяздовским Аллеям. Домой пан Томаш ехал словно в дурмане. Жары он не ощущал, только общую слабость и шум в ушах. Минутами ему казалось, что не то он одним глазом видит не совсем так, как другим, не то обоими видит хуже обычного. Он откинулся в угол кареты и при каждом толчке покачивался, как пьяный. Мысли и ощущения как-то странно путались в голове. То он воображал, что опутан сетью интриг, от которых спасти его может только Вокульский. То ему казалось, что он тяжело болен и только Вокульский сумел бы его выходить. То чудилось, будто он умирает, оставляя разоренную, всеми покинутую дочь, о которой позаботиться мог бы только Вокульский. И, наконец, ему пришло в голову, что хорошо бы иметь собственный экипаж с таким легким ходом и что, попроси он Вокульского, тот бы, наверное, подарил ему свой. - Ужасная жара! - пробормотал пан Томаш. Лошади остановились у подъезда, пан Томаш вылез и, даже не кивнув кучеру, пошел наверх. Он с трудом волочил отяжелевшие ноги и, едва очутившись у себя в кабинете, упал в кресло и как был, в шляпе, не шевелясь просидел несколько минут, к величайшему изумлению слуги, который счел нужным позвать барышню. - Видно, дело кончилось неплохо, - сказал он панне Изабелле, - потому что его милость... как будто немножко... того... Весь день панна Изабелла держалась с напускным равнодушием, однако на самом деле с величайшим нетерпением поджидала отца, чтобы узнать о результате торгов. Она пошла к нему в кабинет, ускорив шаги лишь настолько, насколько это допускали правила приличия. Панна Ленцкая всегда помнила, что девушке с ее именем не подобает проявлять свои чувства даже по поводу банкротства. И все же, как она ни владела собою, Миколай (по ее яркому румянцу) заметил, что она волнуется, и еще раз вполголоса сказал: - Ну, наверное, хорошо кончилось, оттого его милость и... того... Панна Изабелла нахмурила свой прекрасный лоб и захлопнула за собою дверь кабинета. Отец все еще сидел, не снявши шляпы. - Что же, отец? - спросила она, с некоторой брезгливостью глядя на его красные глаза. - Несчастие... разорение! - отвечал пан Томаш, с трудом снимая шляпу. - Я потерял тридцать тысяч рублей. Панна Изабелла побледнела и опустилась на кожаный диванчик. - Подлый еврей, ростовщик, запугал конкурентов, подкупил адвоката и... - Значит, у нас уже ничего нет? - чуть слышно спросила она. - Как это - ничего? У нас осталось тридцать тысяч, и на них мы получим десять тысяч процентов... Славный человек этот Вокульский! Я еще не видывал подобного благородства. А если б ты знала, как он сегодня ухаживал за мной!.. - Ухаживал? Почему? - Со мной случился небольшой припадок из-за жары и раздражения... - Какой припадок? - Кровь бросилась мне в голову... но теперь уже прошло... Подлый еврей! Ну, а Вокульский, говорю тебе, это не человек, а ангел... - И он расплакался. - Папа, что с тобой? Я пошлю за доктором!.. - вскрикнула панна Изабелла, опускаясь на колени перед креслом. - Ничего... ничего... не волнуйся... Я только подумал, что если бы мне пришлось умереть, ты могла бы положиться только на одного Вокульского... - Не понимаю... - Ты хотела сказать, что не узнаешь меня, не правда ли? Тебе странно, что я мог бы вверить твою судьбу купцу? Видишь ли... когда в беде одни ополчились против нас, а другие отошли в сторону, только он поспешил нам на помощь и, может быть, даже спас мне жизнь... Нам, людям апоплексического сложения, случается, заглядывает смерть в глаза... И вот, когда он приводил меня в чувство, я подумал: кто же еще так участливо может позаботиться о тебе? Ведь не Иоася и не Гортензия, да и никто другой... Только богатым сиротам легко найти опекунов. Панна Изабелла, заметив, что отцу стало лучше, встала с колен и опять села на диванчик. - Скажи, папа, какую же роль ты предназначаешь этому господину? - холодно спросила она. - Роль? - переспросил он, пристально вглядываясь в ее лицо. - Роль... советчика... друга дома... опекуна... Опекуна над тем капитальцем, который достанется тебе, если... - О, с этой стороны я уже давно его оценила. Это человек энергичный и преданный нам... Впрочем, все это неважно, - прибавила она, помолчав. - Что с домом, папа? - Я ведь сказал. Еврей, гадина, дал девяносто тысяч, так что нам осталось всего тридцать. Но поскольку Вокульский - честная душа! - будет выплачивать с этой суммы десять тысяч... Тридцать три процента, вообрази! - Как тридцать три? - прервала панна Изабелла. - Десять тысяч - это десять процентов. - Какое там! Десять от тридцати - значит тридцать три процента. Ведь "процент" значит "pro centum" - сотая доля, понимаешь? - Не понимаю, - ответила панна Изабелла, тряхнув головой. - Я понимаю, что десять - это десять; но если на купеческом языке десять называется тридцать три, пусть будет так. - Вижу, что не поняла. Объяснил бы тебе, да что-то очень уж устал, поспать бы немного... - Не послать ли за доктором? - спросила панна Изабелла, вставая. - Боже упаси! - воскликнул пан Томаш и замахал руками. - Только начни водиться с докторами - и сразу отправишься на тот свет... Панна Изабелла не настаивала; она поцеловала отца в руку и в лоб и, глубоко задумавшись, пошла к себе в будуар. От тревоги, терзавшей ее все эти дни по поводу торгов, не осталось и следа. Оказывается, у них еще есть десять тысяч рублей в год и тридцать тысяч наличными! Значит, они поедут на Парижскую выставку, потом, может быть, в Швейцарию, а на зиму - опять в Париж. Нет! На зиму они вернутся в Варшаву и снова будут принимать у себя. А если найдется какой-нибудь состоятельный претендент, не старый и не противный (как барон или предводитель... бр-р!), не выскочка и не глупец (впрочем, пусть даже и глупец - в их кругу умен один только Охоцкий, да и тот чудак!)... если найдется такой человек, она наконец решится... "Ну и хорош же папа со своим Вокульским! - подумала панна Изабелла, расхаживая взад и вперед по будуару. - Вокульский - мой опекун!.. Вокульский может быть ценным советчиком, поверенным, наконец распорядителем состояния, но звание моего опекуна может носить только князь, кстати он нам и родня и старый друг нашего семейства..." Сложив руки на груди, она продолжала ходить взад и вперед по комнате и вдруг призадумалась: почему отец так расчувствовался сегодня по поводу Вокульского? Какой же колдовской силой обладает этот человек, покоривший всех людей ее круга и, наконец, завоевавший последнюю точку опоры - отца!.. Ее отец, пан Томаш Ленцкий, не проронивший ни слезинки со дня смерти матери, сегодня расплакался!.. "Надо все же признать, что у Вокульского доброе сердце, - сказала она себе. - Росси не остался бы так доволен Варшавой, если бы не чуткость Вокульского. Ну, а моим опекуном ему все равно не бывать, даже в случае несчастия... Состоянием, пожалуйста, пусть управляет, но опекуном!.. Нет, видно, отец уж очень ослаб, если ему приходят на ум подобные комбинации..." Около шести часов вечера панна Изабелла, сидя в гостиной, услышала в прихожей звонок, а потом раздраженный голос Миколая: - Говорил я вам - завтра приходите, барин сегодня болен. - А что делать, если барин, когда у него есть деньги, болеет, а когда здоров, так у него нет денег? - ответил чей-то голос с легким еврейским акцентом. В ту же минуту в прихожей зашелестело женское платье, и послышался голос панны Флорентины: - Тише! Бога ради, тише! Приходите завтра, пан Шпигельман, вы же знаете, что деньги есть... - Вот потому я и прихожу сегодня уже в третий раз, а то завтра придут другие, и я опять буду дожидаться... Кровь ударила в голову панне Изабелле. Не совсем сознавая, что делает, она бросилась в прихожую. - Что это значит? - обратилась она к панне Флорентине. Миколай пожал плечами и на цыпочках пошел в кухню. - Это я, ваша милость... Давид Шпигельман, - ответил низенький человечек с черной бородой и в черных очках. - Я к графу, у меня к нему маленькое дельце... - Белла, дорогая... - начала панна Флорентина, пытаясь увести молодую девушку. Но панна Изабелла вырвалась и, заметив, что в отцовском кабинете никого нет, велела Шпигельману войти туда. - Одумайся, Белла, что ты делаешь? - унимала ее панна Флорентина. - Я хочу наконец узнать правду, - ответила панна Изабелла. Она закрыла дверь кабинета, села и, глядя на очки Шпигельмана, спросила: - Какое у вас дело к отцу? - Очень извиняюсь, графиня, - ответил тот, кланяясь, - у меня совсем маленькое дело. Я только хочу получить свои деньги. - Сколько? - Ну, рублей восемьсот наберется... - Завтра получите. - Извиняюсь, графиня, но... я уже полгода каждую неделю слышу, что завтра, и не вижу ни процентов, ни капитала. У панны Изабеллы перехватило дыхание и сжалось сердце. Но она тут же овладела собой. - Вам известно, что мой отец получил тридцать тысяч рублей... Кроме того (она сама не знала, зачем это говорит), мы будем получать десять тысяч в год... Сами понимаете, что ваша незначительная сумма не может пропасть... - Откуда десять? - спросил еврей и развязно поглядел на нее. - Как это - откуда? - с возмущением повторила она. - Проценты с нашего капитала. - С тридцати тысяч? - недоверчиво усмехнулся еврей, решив, что его хотят провести. - Да. - Очень извиняюсь, графиня, - иронически возразил Шпигельман, - я уже давно делаю комбинации с деньгами, но о таком проценте никогда не слыхал. На свои тридцать тысяч граф может получить тысячи три, да и то под очень ненадежную закладную. Впрочем, мне что! Мое дело - получить деньги. А то завтра придут другие, и опять они окажутся лучше Давида Шпигельмана, а если остальное граф отдаст под проценты, мне придется еще год дожидаться... Панна Изабелла вскочила с кресла. - Так ручаюсь же вам, что завтра вы получите все сполна! - вскричала она, глядя на него с презрением. - Честное слово? - спросил еврей, втайне любуясь ее красотой. - Даю слово, что завтра всем вам будет уплачено... Всем, и до последней копейки! Еврей поклонился до земли и, пятясь к двери, вышел из кабинета. - Посмотрим, как графиня сдержит свое слово! - бросил он, уходя. Старый Миколай был в прихожей и с такой грацией распахнул дверь перед Шпигельманом, что тот уже с лестницы крикнул: - Что это вдруг с таким фасоном, пан камердинер? Панна Изабелла, побледнев от гнева, бросилась в спальню отца. Напрасно панна Флорентина пыталась ее удержать. - Не надо, Белла, - говорила она, умоляюще складывая руки, - отцу так нездоровится... - Я поручилась этому человеку, что все долги будут выплачены, и они должны быть выплачены... Хотя бы нам пришлось отказаться от поездки в Париж. Пан Томаш, без сюртука и в домашних туфлях, медленно расхаживал по комнате, когда вошла дочь. Она заметила, что вид у отца очень плохой, плечи у него опустились, седые усы повисли, даже глаза были полузакрыты и весь он как-то по-стариковски ссутулился. Эти наблюдения хотя и не дали ей вспылить, но не удержали от делового объяснения. - Извини, Белла, что я в таком неглиже... Что случилось? - Ничего, отец, - ответила она, сдерживаясь. - Приходил какой-то еврей... - Ах, наверное, опять Шпигельман... Донимает он меня, как комар летом! - воскликнул пан Томаш, хватаясь за голову. - Пусть придет завтра... - То-то и есть, что придет... и он... и остальные... - Хорошо... очень хорошо... я уж давно собирался расплатиться с ними... Ох, слава богу, хоть чуточку посвежело... Панну Изабеллу поразило спокойствие отца и его болезненный вид. Ей показалось, что за сегодняшнее утро он постарел на несколько лет. Она присела на стул и спросила с деланной небрежностью: - А много ты им должен, папа? - Да нет... пустяки... тысячи две-три. - Это те векселя, о которых тетка говорила, что кто-то их скупил в марте? Пан Ленцкий остановился посреди комнаты. - Вот так так! - воскликнул он, щелкнув пальцами. - О них-то я совершенно забыл... - Значит, у нас долгов больше, чем две-три тысячи? - Да, да... немного больше... Думаю, что тысяч пять или шесть... Я попрошу Вокульского, он все уладит... Панна Изабелла невольно вздрогнула. - Шпигельман сказал, - продолжала она, помолчав, - что с нашего капитала нельзя получить десять тысяч процентами. Самое большее - три тысячи, да и то под ненадежную закладную. - Он прав. Под закладную - нельзя, но торговля - дело другое. Торговля может дать и тридцать на тридцать... Однако... откуда Шпигельман знает о наших процентах? - спохватился пан Томаш. - Я нечаянно проговорилась... - покраснев, объяснила панна Изабелла. - Жаль, что ты сказала ему... очень жаль! О таких вещах лучше не говорить. - Разве в этом есть что-нибудь предосудительное? - испуганно пролепетала она. - Предосудительное? Ну, бог ты мой, конечно нет... Но все же лучше, чтобы люди не знали ни размера, ни источника наших доходов... Барон, да и сам предводитель не прослыли бы миллионерами и филантропами, если б были известны все их секреты... - Почему же, отец? - Ты еще дитя, - говорил пан Томаш, смешавшись, - ты идеалистка, так что... тебя это могло бы оттолкнуть... Но ведь ты умная девушка, Белла. Видишь ли: барон ведет общие дела с какими-то ростовщиками, а состояние предводителя выросло главным образом благодаря удачным пожарам, ну и... отчасти торговле скотом во время севастопольской кампании... - Так вот каковы мои женихи! - прошептала панна Изабелла. - Это ничего не значит, Белла! У них есть деньги и большой кредит, а это главное, - успокаивал ее пан Томаш. Панна Изабелла тряхнула головой, словно отгоняя докучные мысли. - Значит, мы в Париж не поедем... - Почему, дитя мое, почему? - Если ты заплатишь пять или шесть тысяч ростовщикам... - Об этом не беспокойся. Я попрошу Вокульского раздобыть для меня ссуду под шесть-семь процентов, и мы будем выплачивать четыреста рублей в год. А у нас с тобой десять тысяч... Панна Изабелла понурила голову и задумалась, медленно водя пальцами по столу. - Скажи, отец, - спросила она, помолчав, - ты вполне уверен в Вокульском? - Я? - вскрикнул пан Томаш и ударил себя кулаком в грудь. - Я не уверен в Иоасе, в Гортензии, даже в нашем князе, да в конце концов ни в ком из наших, но в Вокульском... Если бы ты видела, как сегодня он растирал меня одеколоном... и с какой тревогой смотрел на меня! Это благороднейший из всех людей, каких я знавал в жизни... Он не гонится за деньгами, да на мне и нельзя заработать, но дорожит моей дружбой... Сам бог мне его послал, и как раз тогда... когда я начинаю чувствовать приближение старости... а может, и смерти... При этих словах пан Томаш часто заморгал, и по щекам его снова скатилось несколько слезинок. - Папа, ты болен! - испуганно воскликнула панна Изабелла. - Нет, нет... Это просто жара, раздражение и главное - обида на людей. Ну, подумай, кто навестил нас сегодня? Никто! Все уверены, что мы окончательно разорились... Иоанна боится, как бы я не попросил у нее взаймы на завтрашний обед... То же и барон и князь... Ну, барон, когда узнает, что у нас осталось тридцать тысяч, еще явится... ради тебя. Решит, что стоит тебя взять и без приданого, раз на меня, дескать, ему не придется тратиться... Но не беспокойся, как только они услышат, что мы получаем десять тысяч в год, все вернутся к нам, и ты по-прежнему будешь царить в своей гостиной... Ах, боже мой, как я нервничаю сегодня! - закончил он, вытирая слезящиеся глаза. - Папа, я пошлю за доктором, хорошо? Отец задумался. - Лучше уж завтра, завтра... А до завтра еще и само пройдет. В дверь постучали. - Кто там? Что такое? - крикнул пан Томаш. - Графиня приехала, - ответил из коридора голос панны Флорентины. - Иоася? - воскликнул пан Томаш с радостным изумлением. - Ступай же к ней, Белла... я немножко приведу себя в порядок... Ну-ну! Бьюсь об заклад, что ей уже известно о тридцати тысячах... Ступай же к ней, Белла... Миколай! Он засуетился, разыскивая то одну, то другую часть туалета, а тем временем панна Изабелла вышла к тетке, которая уже ждала ее в гостиной. Увидев панну Изабеллу, графиня бросилась к ней и заключила ее в объятия. - Как господь милостив! - вскричала она. - Какое счастье он вам посылает! Верно ли, что Томаш получил за дом девяносто тысяч и твое приданое уцелело? Никогда бы не подумала... - Тетушка, отец надеялся получить больше, но какой-то еврей запугал конкурентов и купил сам, - ответила панна Изабелла, задетая словами тетки. - Ах, дитя мое, как это ты до сих пор не убедилась в непрактичности твоего отца! Он может воображать, что цена его дому чуть не миллион, но я знаю от компетентных людей, что цена ему не больше семидесяти или семидесяти двух тысяч. Последнюю неделю дома ежедневно продаются с торгов, и всем известно, что они стоят и сколько за них платят. Впрочем, не о чем толковать; пусть отец воображает, будто его обманули, а ты, Белла, моли бога за того еврея, который дал вам девяносто тысяч... A propos, знаешь, Казек Старский вернулся. Панна Изабелла вспыхнула. - Когда? Откуда? - смущенно спросила она. - Сейчас из Англии, а туда приехал прямо из Китая. Все так же хорош собой... Теперь он едет к бабке, которая, кажется, собирается отдать ему свое поместье. - Это по соседству с вашим, тетя? - Да, да. Об этом-то я и хочу поговорить. Он расспрашивал о тебе, и я, надеясь, что ты уже вылечилась от своих капризов, посоветовала ему завтра навестить вас. - Вот хорошо! - обрадовалась панна Изабелла. - Видишь! - заметила графиня, целуя ее. - Тетка всегда о тебе помнит. Это для тебя отличная партия, и устроить ее будет нетрудно, поскольку у Томаша есть теперь небольшой капитал, которого ему, наверное, хватит, а Казек уже слышал о том, что Гортензия тебе оставляет наследство. Ну, допустим, у Старского есть кое-какие долги, во всяком случае того, что ему достанется от бабки, вместе с тем, что тебе отписала Гортензия, вам хватит на некоторое время. А там посмотрим. У него есть еще дядя, у тебя - я, так что ваши дети нуждаться не будут. Панна Изабелла молча поцеловала руку графине. В эту минуту она была так хороша, что тетка, обняв ее, подвела к зеркалу и сказала, смеясь: - Ну, пожалуйста, будь завтра так же прелестна и увидишь, что в сердце Казека откроются старые раны... А жаль, что ты ему тогда отказала! Сейчас у вас было бы на сто, а то и на сто пятьдесят тысяч больше... Воображаю, сколько денег растранжирил бедный мальчик, ища утешения в своем горе. Ах да! - вспомнила графиня. - Правда, что вы с отцом хотите ехать в Париж? - Да, собираемся. - Пожалуйста, Белла, не делай этого. Я как раз хочу предложить вам провести остаток лета у меня в имении. И ты должна согласиться хотя бы из-за Старского. Ты сама понимаешь, молодой человек в деревне будет томиться, мечтать о любви... Вы можете встречаться каждый день, а в таких условиях тебе легче будет привязать его... и даже связать. Панна Изабелла покраснела еще сильней и низко опустила свою красивую голову. - Тетя! - смущенно выговорила она. - Ах, дитя мое, только не разыгрывай передо мной дипломата. Девушке в твоем возрасте пора замуж, а главное - не повторяй старых ошибок. Казек - отличная партия: он не скоро тебе надоест... А если и надоест, - что ж, он уже будет мужем, а муж на многое вынужден смотреть сквозь пальцы, как, впрочем, и жена. Но где же отец? - Ему нездоровится... - Боже мой! Это его взволновало нежданное счастье. - Напротив, он заболел от возмущения, тетя... - Вечно у него в голове химеры! - воскликнула графиня, вставая. - Я загляну к нему на минутку и поговорю о вашем летнем отдыхе. Что же касается тебя, Белла, я надеюсь, ты сумеешь использовать это время. После интимной получасовой беседы с паном Томашем графиня попрощалась с племянницей и еще раз посоветовала ей не упускать Старского. Около девяти пан Томаш, против обыкновения, лег спать, а панна Изабелла позвала к себе панну Флорентину. - Знаешь, Флора, - сказала она, расположившись на козетке, - вернулся Казек Старский и завтра будет у нас. - А-а-а! - протянула панна Флорентина таким тоном, как будто для нее это не было новостью. - Значит он уже не сердится? - спросила она многозначительно. - Наверно, нет... Впрочем, не знаю, - улыбнулась панна Изабелла. - Тетка говорит, что он по-прежнему красив... - И по-прежнему в долгах... Но это не беда. У кого нынче нет долгов! - А что бы ты сказала, Флора, если бы... - Если бы ты вышла за него? Разумеется, поздравила бы вас обоих. Но что скажут барон, предводитель, Охоцкий, а главное... Вокульский? Панна Изабелла порывисто поднялась. - Позволь, дорогая, что это тебе вздумалось говорить об этом... Вокульском? - Не мне вздумалось, - возразила панна Флорентина, теребя оборку на корсаже, - я только хочу припомнить тебе, что ты говорила мне, еще в апреле, будто человек этот уже год преследует тебя взглядами, опутал тебя со всех сторон... Панна Изабелла расхохоталась. - Ах, помню! Мне действительно тогда так казалось... Но сейчас, узнав его короче, я вижу, что он не принадлежит к категории людей, которых следует бояться. Правда, он втихомолку боготворит меня, но точно так же он будет боготворить меня даже если... я выйду за... замуж. Обожателям такого сорта, как Вокульский, довольно взгляда, рукопожатия... - Ты уверена? - Совершенно. Видишь ли... я убедилась, что все эти его тайные подступы объясняются обыкновенным деловым расчетом. Отец дает ему в долг тридцать тысяч, и, кто знает, может быть, все его усилия были направлены именно к этой цели? - А если нет? - спросила панна Флорентина, продолжая теребить оборку корсажа. - Флора! Перестань же! - рассердилась панна Изабелла. - Зачем непременно портить мне настроение? - Ты сама говорила, что такие люди умеют терпеливо выжидать, опутывать сетями, рисковать всем и даже ломать... - Но не Вокульский. - Вспомни дуэль. - Барон публично оскорбил его. - А перед тобой извинился. - Ах. Флора, пожалуйста, не мучай меня! - вспылила панна Изабелла. - Ты во что бы то ни стало хочешь превратить торгаша в демона, может быть потому, что... мы так много потеряли на продаже дома... и отец болен... и Старский вернулся... Панна Флорентина сделала движение, словно желая сказать еще что-то, но сдержалась. - Покойной ночи, Белла, - сказала она. - Может быть, ты и права сейчас... - И вышла. Всю ночь панне Изабелле снился Старский в качестве мужа, Росси - первого платонического любовника, Охоцкий - второго, а Вокульский - поверенного в делах. Только в десять утра ее разбудила панна Флорентина и сообщила, что пришел Шпигельман еще с каким-то евреем. - Шпигельман? Ах да! Я и забыла. Вели ему прийти попозже. Папа встал? - Уже час назад. Я ему сказала о ростовщиках, но он просит тебя написать Вокульскому... - О чем? - Чтобы он был так любезен прийти к нам сегодня днем и уладить с ними расчеты. - Правда, наши деньги у Вокульского. Но мне неудобно писать ему об этом. Напиши ты, Флора, от имени отца... Вот бумага на столике. Панна Флорентина села писать требуемое письмо, а панна Изабелла тем временем стала одеваться. Сообщение о ростовщиках отрезвило ее, как струя холодной воды, а мысль о Вокульском встревожила. "Значит, мы в самом деле не можем обойтись без этого человека? - думала она. - Ну конечно, если он взял наши деньги, так должен оплачивать и наши долги..." - Очень проси, - сказала она панне Флорентине, - чтобы он поскорей приехал... Если Старский застанет у нас этих мерзких евреев... - Он с ними знаком еще лучше, чем мы, - заметила Флора. - Все равно, это было бы ужасно. Ты не представляешь себе, каким тоном говорил со мною вчера этот... как его... - Шпигельман, - подсказала панна Флорентина. - О, это наглый еврей... Она запечатала письмо и вышла в прихожую выпроводить ожидавших там ростовщиков. Панна Изабелла опустилась на колени перед алебастровой статуэткой богоматери, моля ее о том, чтобы посыльный застал Вокульского дома и чтобы Старский не встретился у них с евреями-ростовщиками. Алебастровая богоматерь вняла ее мольбам, и через час, за завтраком, Миколай подал ей три письма. Первое было от графини: она извещала, что сегодня от двух до трех часов дня к отцу придут доктора на консилиум, а также, что Казек Старений уезжает после обеда и любую минуту можно ждать его визита. "Смотри же, дорогая Беллочка, - заканчивала письмо тетка, - действуй так, чтобы мальчик думал о тебе всю дорогу и в деревне, куда вы с отцом должны приехать через несколько дней. Я уже все устроила таким образом, чтобы он и в Варшаве не видел ни одной барышни и в поместье, кроме тебя, душенька, не встретит ни одной женщины, не считая его бабки-председательши да ее внучек, девиц малопривлекательных". Панна Изабелла прикусила губку: ей не понравилась напористость тетки. - Тетушка так покровительствует мне, - сказала она панне Флорентине, - будто самой мне уже не на что надеяться... Не нравится мне это! И образ прекрасного Казека Старского несколько померк в ее воображении. Второе письмо было от Вокульского: он сообщал, что явится в час дня. - Флора, в котором часу ты велела прийти ростовщикам? - К часу. - Слава богу! Только бы в эту пору не явился и Старский, - сказала панна Изабелла, беря третье письмо. - Почерк как будто знакомый? От кого же это, Флора? - Неужели не узнаешь? - отвечала панна Флорентина, взглянув на адрес. - От Кшешовской. Панна Изабелла покраснела от гнева. - Ах, правда! - вскричала она, бросая конверт на стол. - Пожалуйста, Флора, отошли ей письмо и надпиши сверху: "Не читано". И чего только хочет от нас эта мерзкая женщина! - Можешь легко это узнать, - посоветовала панна Флорентина. - Нет, нет... и нет! Не хочу я никаких писем от этой противной бабы... Наверное, опять какая-нибудь каверза, она ничем другим не занимается... Прошу тебя, Флора, сию же минуту отошли ей письмо... а впрочем, можешь прочесть... в последний раз принимаю ее каракули... Панна Флорентина не спеша вскрыла конверт и начала читать. Понемногу на лице ее любопытство сменилось удивлением, а потом замешательством. - Мне неловко это читать, - шепнула она, передавая письмо панне Изабелле. "Дорогая панна Изабелла! - писала баронесса. - Я признаю, что своим поведением могла заслужить вашу неприязнь, а также гнев милосердного господа бога, который столь неусыпно печется о вашем семействе. Поэтому отрекаюсь от всего, смиряюсь перед вами, дорогая моя, и молю вас простить меня. Ибо чем, как не благодатью господней, можно объяснить появление подле вас Вокульского? Простой смертный, как мы все, стал орудием в руке всевышнего, дабы меня покарать, а вас возвысить. Ибо мало того, что Вокульский ранил на дуэли моего супруга (да простит господь и ему все подлости, в коих он грешен предо мною!), но еще и приобрел дом, в котором угасло мое ненаглядное дитя, и теперь, наверное, заставит платить меня дороже за квартиру. Вы же не только любуетесь моим поражением, но и получили на двадцать тысяч рублей больше, чем стоил ваш дом. Соблаговолите же, дорогая, в ответ на мое раскаяние уговорить глубокоуважаемого пана Вокульского (который, неизвестно почему, гневается на меня), чтобы он продлил со мной договор и не вынуждал меня своими непомерными требованиями покинуть дом, где угасла жизнь моей единственной дочери. Однако действовать следует осторожно, ибо этот почтенный господин по неведомым мне причинам не желает, чтобы о его покупке стало известно. Вместо того чтобы открыто купить дом, как делают честные люди, он купил его на имя ростовщика Шлангбаума и еще вдобавок подослал в суд подставных конкурентов, чтобы дать на двадцать тысяч больше, чем я. Для чего ему понадобилось действовать в такой тайне? Это, наверное, вам, дорогие, известно лучше, чем мне, поскольку вы вложили в его предприятие свой капиталец. Правда, он невелик, но с божьей милостью (которая столь очевидно сопутствует вам) и при всем известной ловкости Вокульского, наверное, принесет вам такие проценты, которые вознаградят вас за ваше прежнее горестное положение. Отдаю себя под защиту вашего доброго сердца, дорогая, а обоюдные наши отношения - на беспристрастный суд божий. Остаюсь неизменно преданной, хоть и пренебреженной, вашей родственницей и покорной слугой. Кшешовская." Панна Изабелла прочла и побледнела как полотно. Она встала из-за стола, скомкала письмо и занесла руку, словно собиралась швырнуть его кому-то в лицо. Внезапно гнев сменился испугом - в смятении она готова была бежать куда глаза глядят или звать на помощь. Однако она тотчас же опомнилась и пошла к отцу. Ленцкий, в домашних туфлях и полотняном халате, лежал на софе и читал "Курьер". Он нежно поздоровался с дочерью, а когда она села, пристально посмотрел на нее и сказал: - То ли тут такой свет, то ли мне кажется, будто барышня сегодня не в духе? - Я немного расстроена. - То-то я вижу. Наверное, от жары. А сегодня, - прибавил он, погрозив ей с улыбкой, - сегодня ты, шалунья моя, должна хорошо выглядеть: Казек, как мне вчера сказала тетка, все еще в женихах... Панна Изабелла молчала. Отец продолжал: - Правда, мальчик немного избаловался, шатаясь по свету, понаделал долгов, но как-никак молод, хорош собой, ну и - был влюблен в тебя по уши. Иоася надеется, что председательша подержит его недельки две в деревне, а остальное - уж твоя забота. А знаешь, пожалуй, это было бы неплохо. Имя прекрасное, состояние как-нибудь сколотим, кусочек оттуда, кусочек отсюда... При этом человек он светский, бывалый, в некотором роде даже герой, если и вправду совершил путешествие вокруг земного шара. - Я получила письмо от Кшешовской, - прервала панна Изабелла. - Опять? О чем же эта полоумная пишет? - Она пишет, что дом наш купил не Шлангбаум, а Вокульский и что с помощью подставных лиц, которые набили цену, дал за него на двадцать тысяч больше, чем стоило заплатить. Панна Изабелла произнесла это сдавленным голосом и с тревогой посмотрела на отца, опасаясь вспышки гнева. Но пан Томаш только привстал с софы и воскликнул, щелкая пальцами: - Погоди-ка! Погоди! Знаешь, это возможно... - Как! - вскочила панна Изабелла. - Значит, он осмелился подарить нам двадцать тысяч и ты, папа, так спокойно говоришь об этом? - Говорю спокойно, потому что подожди я с продажей, то получил бы не девяносто, а сто двадцать тысяч... - Да ведь мы не могли ждать, раз дом пустили с молотка. - Вот потому-то мы и в убытке, а Вокульский, который может ждать, окажется в барышах. Последнее замечание несколько успокоило панну Изабеллу. - Значит, ты, папа, считаешь, что он не оказал нам благодеяния? А вчера ты так говорил о Вокульском, будто он тебя околдовал... - Ха-ха-ха! - расхохотался пан Томаш. - Ты великолепна, неподражаема! Вчера я был немного расстроен... даже сильно расстроен, и мне что-то... этакое... померещилось. Но сегодня... Ха-ха-ха! Пусть себе Вокульский переплачивает за дом, на то он и купец, чтобы знать, сколько и за что следует платить. На одном потеряет, на другом наживется. Я же, со своей стороны, не стану на него обижаться за то, что он участвовал в торгах, когда продавали мое имущество... Хотя... поскольку в дело замешано подставное лицо, я был бы вправе подозревать, что дело нечисто... Панна Изабелла горячо обняла отца. - Да, ты прав, папа, - сказала она. - Сама я просто не сумела разобраться в этом. То, что этот господин подставляет евреев на торгах, несомненно доказывает, что, прикидываясь добрым другом, он при этом обделывает свои дела... - Разумеется! - подтвердил пан Томаш. - Неужели ты не понимаешь таких простых вещей? Человек он, может быть, неплохой, но... купец всегда остается купцом! В прихожей раздался громкий звонок. - Наверное, это он. Я, папа, уйду и оставлю вас вдвоем. Панна Изабелла вышла, но в прихожей увидела не Вокульского, а трех ростовщиков, громко препиравшихся с Миколаем и панной Флорентиной. Она убежала в гостиную, чуть не сказав вслух: "Боже! почему его так долго нет!" В сердце ее бушевали противоречивые чуства. Она поддакивала отцу, однако понимала, что все это неправда, что Вокульский на покупке дома не наживается, а теряет и что делает он это для того, чтобы спасти их. Но, признавая это, она его ненавидела. - Подлый! Подлый! - повторяла она. - Как он смел... Между тем в прихожей разыгрался форменный скандал между ростовщиками и панной Флорентиной. Они заявили, что не двинутся с места, пока не получат денег, потому что барышня вчера дала честное слово... А когда Миколай отворил перед ними дверь на лестницу, они и вовсе разошлись: - Разбой! Мошенничество! Деньги ваши господа брать умеют, и тогда ты для них "дорогой пан Давид!" А теперь... - Это что такое? - раздался вдруг чей-то голос. Ростовщики притихли. - Что это значит?.. Вы что тут делаете, пан Шпигельман? Панна Изабелла узнала голос Вокульского. - Я ничего... Очень извиняюсь, ваша милость... Мы тут по делу к его сиятельству... - оправдывался уже совсем другим тоном только что шумевший Шпигельман. - Господа велели нам сегодня прийти за деньгами, - объяснил другой ростовщик. - Барышня вчера дала честное слово, что сегодня нам заплатят все до копейки... - И заплатят, - прервал Вокульский. - Я являюсь уполномоченным пана Ленцкого и сегодня в шесть часов оплачу ваши счета у себя в конторе. - Не к спеху... Зачем вашей милости так торопиться! - возразил Шпигельман. - Прошу в шесть зайти ко мне, а ты, Миколай, никаких просителей здесь не принимай, когда барин болен. - Понял, ваша милость! Барин ждет вас у себя в спальне, - отвечал Миколай, а когда Вокульский вышел, выпроводил ростовщиков за дверь, приговаривая: - Вон отсюда, паршивцы! Вон! - Ну, ну! Чего вы так сердитесь? - бормотали растерявшиеся ростовщики. Пан Томаш взволнованно поздоровался с Вокульским, руки его слегка дрожали, голова тряслась. - Вот видите, что делают эти евреи... негодники... Лезут в квартиру... пугают мою дочь... - Я велел им в шесть часов прийти ко мне в контору и, если позволите, расплачусь с ними. Это большая сумма? - Пустяки... и говорить не о чем. Всего пять-шесть тысяч рублей... - Пять-шесть? - повторил Вокульский. - Все этим троим? - Нет. Им я должен тысячи две, может немножко больше... Но, видите ли, пан Станислав (это целая история!), в марте кто-то скупил мои старые векселя, кто - не знаю; все же на всякий случай следует приготовиться. У Вокульского прояснилось лицо. - Будем оплачивать векселя по мере их предъявления. Сегодня разделаемся с этими кредиторами. Значит, им вы должны тысячи две-три? - Да, да... Однако посудите, как неудачно! Вы выплачиваете мне за полгода пять тысяч... деньги при вас, пан Станислав? - Разумеется. - Премного благодарен; однако как неудачно: как раз когда я с Беллой... и с вами собираюсь ехать в Париж, евреи урывают у меня две тысячи! Конечно, в Париж уже ехать не удастся. - Почему? Я покрою недостачу, и вы смело можете ехать, не трогая процентов. - Бесценный вы мой! - вскричал пан Томаш, бросаясь ему в объятия. - Видите ли, дорогой, - прибавил он, успокоившись, - я как раз думал: не можете ли вы достать где-нибудь для меня ссуду, чтобы расплатиться с ростовщиками