работники не видели девушку. Она сидела в комнате с занавешенными окнами, шила, ткала полотно на небольшом станке или плела венки из живых цветов для Рамсеса. Иногда Сарра выходила на террасу и, осторожно откинув полог шатра, любовалась Нилом, усеянным лодками, в которых гребцы распевали веселые песни, или смотрела с тревогой на серые пилоны царского дворца, который возвышался на другом берегу реки, молчаливый и угрюмый, - и снова возвращалась к своим занятиям. - Посиди здесь, тетушка, - говорила она, подзывая к себе Тафет. - Что ты там делаешь внизу?.. - Садовник принес фрукты, а из города прислали хлеб, вино и дичь; надо было принять. - Посиди тут и поговори со мной, а то мне страшно. - Глупенькая ты девочка! - отвечала, смеясь, Тафет. - Я тоже в первый день боялась нос из дому высунуть. Но как только выглянула за ограду - все прошло. Кого мне здесь бояться, когда все падают передо мной на колени? А уж перед тобой, наверно, будут становиться на голову!.. Выйди в сад, там хорошо, как в раю. Загляни в поле, где убирают пшеницу... Сядь в расписную лодку - лодочники сохнут от тоски, хотят посмотреть на тебя и прокатить по Нилу. - Я боюсь. - Чего? - Сама не понимаю. Пока я занята работой, мне кажется, что я дома, там, в нашей долине, и вот-вот придет отец... Но чуть только ветер распахнет занавеску и я увижу сверху эту огромную, беспредельную страну, мне чудится... знаешь что? - будто меня схватил ястреб и унес к себе в гнездо, на скалу, откуда мне уже не сойти... - Ах, если б ты видела, какую ванну прислал царевич, - медную ванну!.. И какой треножник для костра, горшки, ухваты!.. А сегодня я посадила двух наседок, скоро у нас будут цыплятки... После заката солнца, когда никто не мог ее видеть, Сарра бывала смелее: она выходила на террасу и смотрела на реку. Когда же вдали показывалась лодка, освещенная факелами, бросавшими на черную воду огненно-кровавые полосы, Сарра прижимала руки к груди, где бедное ее сердце трепыхалось, как пойманная птичка. Она знала, что это плывет к ней Рамсес, и сама не могла понять, что творится в ее душе: то ли это радость перед свиданием с красавцем, которого она встретила в родной долине, то ли страх, что снова увидит великого властелина и повелителя, перед которым она робела. Однажды, в канун субботы, пришел в усадьбу отец, в первый раз с тех пор, как она поселилась в этом доме. Сарра со слезами бросилась к нему: сама омыла ему ноги и окропила голову благовониями, покрывая ее поцелуями. Гедеон был человек пожилой, с суровыми чертами лица. На нем была длинная, до щиколоток, рубаха, окаймленная внизу пестрым шитьем, а поверх нее желтый кафтан без рукавов, род накидки, ниспадающей на грудь и на спину. На голове была небольшая шапка, суживавшаяся кверху. - Ты пришел?.. пришел!.. - восклицала Сарра, снова принимаясь целовать его руки, лицо и волосы. - Я и сам дивлюсь, как это я здесь! - грустно ответил Гедеон. - Я пробирался крадучись через сад, как вор; от самого Мемфиса мне казалось, что все встречные указывают на меня пальцем, а каждый проходящий еврей плюет мне вслед. - Ведь ты же сам отдал меня наследнику, отец!.. - прошептала Сарра. - Отдал... А что я мог сделать? Впрочем, мне только так кажется, что на меня указывают пальцами и плюют. Те из египтян, кто меня знает, кланяются мне тем ниже, чем они знатнее. За то время, что ты здесь, наш господин, Сезофрис, сказал, что надо будет расширить мой дом, господин Хайрес подарил мне бочонок великолепного вина, а достойнейший наш номарх присылал ко мне доверенного слугу справиться о твоем здоровье и спросить, не соглашусь ли я поступить к нему управляющим. - А евреи? - спросила Сарра. - Что евреи? Они знают, что я согласился не по доброй воле. Ну... и каждый не прочь бы, чтоб над ним учинили такое же насилие. Пусть нас рассудит господь бог. Лучше скажи, как ты поживаешь? - И в раю ей не будет лучше, - вмешалась Тафет. - Целый день носят нам фрукты, вино, хлеб, мясо, чего только душа пожелает. А какая у нас ванна!.. Вся из меди. А какая кухонная посуда!.. - Три дня назад, - перебила ее Сарра, - был у меня финикиянин Дагон. Я не хотела его принять, но он так настаивал... - Он подарил мне золотое колечко, - опять вмешалась Тафет. - Он сказал мне, - продолжала Сарра, - что арендует землю у моего господина, подарил мне два ножных браслета, серьги с жемчугом и шкатулку благовоний из страны Пун. - За что он тебе это подарил? - Ни за что. Просил только, чтоб я хорошо к нему относилась и когда-нибудь при случае замолвила за него словечко перед моим господином, сказав, что Дагон - вернейший его слуга. - У тебя скоро будет полный сундук браслетов и серег, - сказал, улыбаясь, Гедеон. - Эх, - прибавил он, помолчав, - собери побольше драгоценностей, и убежим в нашу землю! Здесь нам всегда будет горько. Горько, когда плохо, а еще горше - когда хорошо. - А что скажет мой господин? - спросила Сарра печально. Отец покачал головой. - Не пройдет и года, как твой господин бросит тебя, и многие ему помогут в этом. Если бы ты была египтянкой, он взял бы тебя к себе в дом. Но еврейку... - Бросит? - повторила Сарра, вздохнув. - Зачем горевать о том, что будет; все в руках божьих! Я пришел провести с тобой субботу... - А у меня как раз прекрасная рыба, мясо, лепешки и кошерное вино (*50), - поспешила вставить Тафет. - Да, кстати, я купила в Мемфисе семисвечник и восковые свечи... У нас будет ужин лучше, чем у самого господина Хайреса. Гедеон вышел с дочерью на террасу. Когда они остались вдвоем, он сказал: - Тафет говорила мне, что ты все сидишь дома. Почему? Надо выходить хотя бы в сад. Сарра вздрогнула. - Я боюсь, - прошептала она. - Чего тебе бояться в своем саду?.. Ведь ты же здесь хозяйка, госпожа... большая госпожа... - Я вышла как-то в сад днем, меня увидали какие-то люди и стали говорить между собой: "Смотрите, вот еврейка наследника престола, из-за которой запаздывает разлив Нила..." - Дураки они, - сказал Гедеон, - разве в первый раз Нил запаздывает с разливом на целую неделю?.. Ну что ж, выходи пока по вечерам... - Нет... Нет! - воскликнула Сарра, снова вздрогнув. - В другой раз я пошла вечером туда, в оливковую рощу. Вдруг на боковой дорожке показались две женщины, словно тени... Я испугалась и хотела бежать... Тогда одна из них, помоложе, невысокого роста, схватила меня за руку и говорит: "Не убегай, мы хотим на тебя посмотреть". А другая, постарше, высокая, остановилась в нескольких шагах и заглянула мне в лицо... Ах, отец, я думала, что превращусь в камень... Что это была за женщина!.. Что за взгляд!.. - Кто бы это мог быть? - спросил Гедеон. - Та, что постарше, похожа была на жрицу. - И они ничего не сказали тебе? - Ничего. Только когда, уходя уже, они скрылись за деревьями, я услышала слова, вероятно, старшей: "Воистину она прекрасна..." Гедеон задумался. - Может быть, - сказал он, - это были какие-нибудь знатные женщины из дворца?.. Солнце заходило. На обоих берегах Нила собирались густые толпы людей, с нетерпением ожидавших сигнала о разливе, который действительно запаздывал. Уже два дня дул ветер с моря, и река позеленела. Уже солнце миновало звезду Сотис (*51), а в жреческом колодце в Мемфисе вода не поднялась ни на одну пядь. Люди были встревожены, тем более что в Верхнем Египте, как сообщали, разлив шел нормально и даже обещал быть очень обильным. - Что же удерживает его под Мемфисом? - спрашивали озабоченные земледельцы, с тоской ожидая сигнала. Когда на небе показались звезды, Тафет накрыла в столовой белой скатертью стол, поставила светильник с семью зажженными свечами, придвинула три стула и возвестила, что сейчас подаст субботний ужин. Гедеон покрыл голову, воздел над столом руки и, глядя молитвенно вверх, произнес: - Боже Авраама, Исаака и Иакова, ты, который вывел народ наш из земли египетской, ты, давший отчизну рабам и изгнанникам, заключивший вечный союз с сынами Иуды... Бог Яхве, бог Адонаи, дозволь нам вкусить без греха от плодов вражьей земли, исторгни нас из печали и страха, в каких мы пребываем, и верни на берега Иордана, который мы покинули во славу тебе... Вдруг из-за ограды послышался голос: - Достойный Тутмос, вернейший слуга царя и наследника престола... - Да живут они вечно!.. - откликнулось несколько голосов из сада. - Благороднейший господин, - продолжал первый голос, - шлет приветствие прекраснейшей розе Ливана. Когда он смолк, раздались звуки арфы и флейты. - Музыка!.. - воскликнула Тафет, хлопая в ладоши. - Мы будем встречать субботу с музыкой!.. Сарра и ее отец, сперва встревоженные, улыбнулись и сели за стол. - Пусть играют, - сказал Гедеон, - их музыка не испортит нам аппетита. Флейта и арфа сыграли несколько вступительных аккордов, и вслед за ними раздался тенор: - "Ты прекрасней всех девушек, что глядятся в воды Нила. Волосы твои чернее воронова крыла, глаза нежнее глаз лани, тоскующей по своему козленку. Стан твой - словно ствол пальмы, а лотос завидует твоей прелести. Груди твои - как виноградные гроздья, соком которых упиваются цари..." Снова раздались звуки флейты и арфы, а потом песня: - "Выйди в сад отдохнуть... Слуги твои принесут бокалы и кувшины с разными напитками. Выйди, отпразднуем сегодняшнюю ночь и рассвет, что придет после нее. Под сенью моей, под сенью смоковницы, родящей сладкие плоды, твой возлюбленный возляжет рядом с тобой; и ты утолишь его жажду и будешь покорна всем его желаниям..." И снова запели флейта и арфа, а после них тенор: - "Я молчаливого нрава, никогда не рассказываю о том, что вижу, и сладость плодов моих не отравлю пустой болтовней" (*0). 10 Вдруг песня умолкла, заглушенная шумом и топотом бегущей толпы. - Язычники!.. Враги Египта!.. - кричал кто-то. - Вы распеваете песни, когда все повергнуты в горе, и славите еврейку, которая своим колдовством остановила течение Нила... - Горе вам! - кричал другой голос в ответ. - Вы попираете землю наследника престола!.. Смерть постигнет вас и детей ваших!.. - Мы уйдем, но пусть выйдет к нам еврейка, чтобы мы могли высказать ей свои обиды... - Бежим!.. - закричала Тафет. - Куда? - спросил Гедеон. - Ни за что! - возмутилась Сарра: ее прекрасное лицо пылало от негодования. - Разве я не принадлежу наследнику, перед которым эти люди падают ниц! И прежде чем отец и прислужница опомнились, она выбежала на террасу, вся в белом, и крикнула толпе, волновавшейся за оградой: - Вот я!.. Чего вы хотите от меня?.. Шум на минуту утих, но вскоре послышались грозные голоса: - Будь проклята, чужеземка, твой грех задерживает воды Нила! В воздухе просвистело несколько камней, брошенных наугад. Один из них попал Сарре в лоб. - Отец!.. - вскрикнула она, схватившись за голову. Гедеон подхватил ее на руки и унес с террасы. В темноте видны были голые люди в белых чепцах и передниках, перелезавшие через ограду. Внизу кричала не своим голосом Тафет, а невольник-негр, вооружившись топором, встал в дверях дома, грозя размозжить голову всякому, кто осмелится войти. - Давайте сюда камни! Прикончить этого нубийского пса! - кричали в толпу люди, сидевшие на заборе. Но толпа вдруг утихла. Из глубины сада вышел человек с бритой головой, одетый в шкуру пантеры. - Пророк!.. Святой отец!.. - пронесся шепот. Сидевшие на заборе стали соскакивать вниз. - Народ египетский, - раздался спокойный голос жреца, - как дерзаешь ты поднять руку на то, что принадлежит наследнику? - Там живет нечистая еврейка, которая задерживает разлив Нила... Горе нам!.. Нищета и голод нависли над Нижним Египтом. - Люди слабой веры или слабого разума! - продолжал жрец. - Слыханное ли дело, чтоб одна женщина могла остановить волю богов? Каждый год в месяце тот Нил начинает прибывать, и разлив его растет до месяца хойяк. Бывало ли когда-нибудь иначе, хотя в нашей стране всегда жило много чужеземцев и нередко в числе их пленные жрецы и князья; изнывая в неволе и тяжком труде, они могли в гневе и злобе призывать на нашу голову самые страшные проклятия, и не один из них отдал бы жизнь за то, чтобы солнце в утренний час не взошло над Египтом или Нил не разлился в начале года. Но какой был толк от их молитв? Или их не слушали в небесах, или чужие боги бессильны перед нашими. Каким же образом женщина, которой живется у нас хорошо, могла бы навлечь бедствие, какого не удалось навлечь даже могущественнейшим нашим врагам?.. - Святой отец говорит правду!.. Мудры слова пророка! - послышались голоса в толпе. - А все-таки Моисей, еврейский вождь, наслал тьму и мор на Египет... - возразил чей-то одинокий голос. - Кто это сказал, пусть выйдет вперед! - воскликнул жрец. - Пусть выйдет, если он не враг египетского народа. Толпа зашумела, как ветер, несущийся издалека сквозь чащу деревьев, но никто не вышел из толпы. - Истинно говорю вам, - продолжал жрец, - между вами бродят дурные люди, подобные гиене в овечьем стаде. Не о вашей нужде пекутся они, а хотят толкнуть вас на злое дело, чтоб вы разрушили дом наследника престола и подняли бунт против фараона. Если бы сбылось их подлое желание и грудь многих из вас обагрилась кровью, эти люди укрылись бы от копий, как сейчас от моего призыва. - Слушайте пророка!.. Хвала тебе, человек божий!.. - кричали в толпе, склоняя головы. Наиболее благочестивые пали на землю. - Внемли же, народ египетский... За то, что ты поверил слову жреца, за повиновение фараону и наследнику, за почет, что воздаешь слуге божьему, явлена будет тебе милость. Разойдитесь с миром по домам, и, может быть, не успеете вы спуститься с этого пригорка, как Нил начнет прибывать... - Да исполнятся твои слова! - Ступайте!.. Чем крепче будет ваша вера и благочестие, тем скорее узрите вы знамение благодати... - Идем!.. Идем!.. Будь благословен, пророк, сын пророков!.. Толпа стала расходиться, многие целовали одежду жреца. Вдруг кто-то крикнул: - Чудо!.. Чудо свершается!.. - На башне в Мемфисе зажгли огонь... Нил прибывает!.. Смотрите, все больше огней!.. Воистину с нами говорил великий святой... Да живешь ты вечно!.. Все повернулись к жрецу. Но его уже не было. Он исчез в ночной темноте. Толпа, недавно возбужденная и за минуту до того охваченная изумлением и благодарностью, забыла о своем гневе и о жреце-чудотворце. Ею овладела безумная радость. Все бросились к берегу реки, где пылало уже множество костров и раздавалась громкая песнь собравшегося народа: - "Привет тебе, о Нил, священная река, явившаяся с миром на землю, чтобы дать жизнь Египту. О таинственный бог, разгоняющий тьму, ороситель лугов, приносящий корм бессловесным тварям! О путь, текущий с небес и напояющий землю, о покровитель хлебов, приносящий радость в хижины! О ты, повелитель рыб!.. Когда ты нисходишь на наши поля, ни одна птица не тронет на них урожая. Ты - творец пшеницы, родитель ячменя!.. Ты даешь отдых рукам миллионов несчастных и вечную нерушимость храмам" (*0). В это время освещенная факелами лодка наследника приплыла с того берега; ее встретили песнями и радостными кликами. Те самые люди, что полчаса назад хотели ворваться в усадьбу царевича, сейчас падали перед ним ниц или бросались в воду, чтобы поцеловать весла и края лодки, в которой прибыл сын повелителя. При свете факелов, оживленный и веселый Рамсес в сопровождении Тутмоса вошел в дом Сарры. Завидя его, Гедеон тихо сказал Тафет: - Я очень беспокоюсь за свою дочь, но мне не хочется встречаться с ее господином. Присмотри за ней. Он перелез через ограду и в темноте миновал сад, потом полями направился к Мемфису. Во дворе усадьбы уже раздавался громкий голос Тутмоса: - Здравствуй, прекрасная Сарра!.. Я надеюсь, ты хорошо примешь нас в благодарность за музыку, которую я тебе прислал... На пороге появилась Сарра с повязанной головой, опираясь на негра и служанку. - Что это значит? - спросил изумленный Рамсес. - Ужас!.. Ужас!.. - воскликнула Тафет. - Язычники напали на твой дом. Один из них попал камнем в Сарру. - Какие язычники?.. - Да вот эти... египтяне!.. Рамсес смерил ее презрительным взглядом, но, сообразив, в чем дело, пришел в бешенство. - Кто ударил Сарру?.. Кто бросил камень?.. - крикнул он, схватив за плечо негра. - Те... что на берегу... - ответил невольник. - Эй, стража! - крикнул в ярости царевич. - Вооружить всех людей в усадьбе и догнать эту шайку!.. Негр снова вытащил топор, сторожа стали вызывать работников из лачуг, а воины из свиты Рамсеса схватились за мечи. - Ради бога, что ты хочешь делать?.. - взмолилась шепотом Сарра, бросаясь на шею царевичу. - Я хочу отомстить за тебя! - ответил он. - Кто бросил камень в то, что принадлежит мне, бросил его в меня! Тутмос, весь бледный, покачал головой. - Послушай, господин, - сказал он, - как же ты ночью в толпе узнаешь тех, кто совершил преступление? - Мне все равно!.. Чернь это сделала, и чернь за это ответит... - Так не скажет ни один судья. А ведь тебе предстоит быть верховным судьей, - попытался урезонить царевича Тутмос. Рамсес задумался. Друг его продолжал: - Подумай, что завтра скажет наш повелитель, фараон?.. И какая радость воцарится среди врагов Египта на востоке и на западе, когда они услышат, что наследник престола чуть ли не у стен царского дворца нападает ночью на свой народ... - О, если б отец дал мне хоть половину армии! Тогда умолкли бы навеки наши враги, где б они ни были!.. - пробормотал царевич, топнув ногой. - Наконец... вспомни того крестьянина, который повесился... Ты так жалел, что погиб невинный человек, а сейчас... Неужели ты сам захочешь губить невинных?.. - Довольно! - остановил его наследник. - Гнев мой - как сосуд, наполненный водой... Горе тому, на кого она прольется... Войдем в дом... Испуганный Тутмос отступил назад. Наследник взял Сарру за руку и поднялся с нею во второй этаж, посадил за стол, на котором стоял недоконченный ужин, и, поднеся светильник к ее голове, сорвал с девушки повязку. - Да это даже не рана, - воскликнул он, - а только синяк! Он долго и пристально смотрел на Сарру. - Никогда не думал, что у тебя может быть синяк... - сказал он. - Это очень меняет лицо... - Я тебе больше не нравлюсь?.. - тихо спросила Сарра, поднимая на него большие, полные тревоги глаза. - Ах, нет!.. К тому же ведь это пройдет... Он позвал Тутмоса и негра и велел рассказать, что тут произошло. - Он нас защитил, - сказала Сарра, - встал с топором в дверях... - Это действительно так? - спросил царевич, пристально посмотрев на невольника. - Разве мог я допустить, чтобы в твой дом, господин, ворвались чужие люди? Рамсес погладил его курчавую голову. - Это поступок мужественного человека, - сказал он. - Дарю тебе свободу. Завтра получишь плату и можешь возвращаться к своим. Негр зашатался. Он протер глаза, белки их ослепительно сверкали; негр бросился на колени и, стукнувшись лбом об пол, воскликнул: - Не гони меня от себя, господин! - Хорошо, - ответил наследник, - оставайся со мной, но уже как свободный воин. Вот какие люди нужны мне, - прибавил он, взглянув на Тутмоса. - Он не умеет говорить так красноречиво, как смотритель книгохранилищ, но всегда готов сражаться... И снова стал расспрашивать о подробностях нападения. Когда же негр рассказал ему о появлении жреца и совершенном им чуде, царевич схватился за голову и воскликнул: - Я несчастнейший в Египте человек!.. Скоро я не скроюсь от жрецов даже у себя в постели... Откуда он?.. Кто такой? Этого негр не мог объяснить, но сказал, что жрец защищал Сарру, что нападением руководили не египтяне, а люди, которых жрец назвал врагами Египта и которых он тщетно призывал выйти вперед. - Чудеса!.. Чудеса!.. - задумчиво повторил царевич, бросаясь на кровать. - Мой черный невольник поступает, как храбрый воин и вполне разумный человек... Жрец защищает еврейку, потому что она принадлежит мне... Что это за странный жрец? Народ египетский, преклоняющий колени перед собаками фараона, нападает на дом наследника престола под предводительством каких-то врагов Египта... Я должен сам все это расследовать... 11 Окончился месяц тот и начинался месяц паопи, вторая половина июля. Вода Нила из зеленоватой стала белой, потом красной и все прибывала. Царский водомер в Мемфисе заполнился на высоту чуть не в два человеческих роста, а Нил поднимался с каждым днем на две пяди. Самые низменные места были залиты, с более высоких спешно убирали лен, виноград и хлопок. Где утром было еще сухо, там к вечеру уже плескались волны. Казалось, будто в глубине реки бушует грозный, невидимый водоворот. Вздымает, словно плугом, широкие валы, заливает пеной борозды, на мгновенье разглаживает поверхность вод и тотчас же вновь свивает их в бездонные воронки. Опять вздымает валы, затем сглаживает, свивает, нагоняет новые горы воды и пены, и все вздувает и вздувает бурлящую реку, поглощая новые пространства земли. Достигнув вершины какой-нибудь преграды, река переливается через нее и устремляется в низину, образуя сверкающее озеро там, где еще только что рассыпались в прах сожженные солнцем травы. Хотя подъем воды достиг едва лишь третьей части наибольшего своего уровня, все побережье было уже затоплено. С каждым часом все новые усадебки на холмах превращались в острова, и если сперва их отделял от других лишь узкий проток, то понемногу он расширялся, окончательно отрезая жилье от соседей. Люди, выйдя на работу пешком, нередко возвращались домой в лодках. Лодок и плотов появлялось все больше и больше. С одних ловили сетями рыбу, на других свозили урожай на гумна или мычащий скот в хлева, на третьих отправлялись в гости к знакомым, чтобы с веселым смехом и громкими возгласами объявить им, что Нил прибывает. Иногда лодки, сгрудившиеся в одном месте, как стая уток, разбегались во все стороны перед широким плотом, несшим из Верхнего Египта вниз огромные каменные глыбы, высеченные в прибрежных каменоломнях. Воздух был наполнен шумом прибывающей воды, криком всполошенных птиц и веселыми песнями людей. Нил прибывает - будет вдоволь хлеба! Весь месяц велось следствие о нападении на дом наследника. Каждое утро лодка с чиновниками и полицейскими подплывала к какой-нибудь усадьбе. Людей отрывали от работы, подвергали допросу с пристрастием, били палками, и к вечеру в Мемфис возвращались уже две лодки: одна с чиновниками, другая с арестованными. Таким образом, было привлечено к делу более трехсот человек, из которых половина ничего не знала, а половине грозила тюрьма или несколько лет каторжных работ в каменоломнях. Но ни о зачинщиках нападения, ни о жреце, который убеждал народ разойтись, так и не удалось узнать. В характере царевича Рамсеса сочетались крайне противоречивые черты. Он был порывист, как лев, и упрям, как бык, но вместе с тем обладал ясным умом и глубоким чувством справедливости. Видя, что следствие, которое вели чиновники, не дает никаких результатов, царевич сам отправился однажды на лодке в Мемфис и велел пропустить его в тюрьму. Тюрьма, выстроенная на холме и окруженная высокой стеной, состояла из большого числа каменных, кирпичных и деревянных строений. Но это были большей частью либо ворота, либо жилища надсмотрщиков. Узники же ютились в подземельях, высеченных в известняке. Войдя во двор тюрьмы, наследник увидел кучку женщин, обмывавших и кормивших какого-то узника. Обнаженный человек, похожий на скелет, сидел на земле; руки и ноги его были продеты в четыре отверстия квадратной доски, заменявшей кандалы. - Давно так страдает этот несчастный? - спросил наследник. - Два месяца, - ответил надсмотрщик. - И долго еще ему сидеть? - Месяц. - В чем же он провинился? - Оскорбил чиновника, собиравшего налоги. Царевич отвернулся и увидел другую кучку, состоявшую из женщин и детей. Среди них был старик. - Это тоже арестованные? - Нет, государь. Это семья преступника, приговоренного к удушению. Они ждут, чтобы получить его тело после исполнения приговора. Вот его ведут на казнь. - И, обернувшись к кучке, надсмотрщик сказал: - Потерпите еще немного, любезные, сейчас вам выдадут тело. - Большое тебе спасибо, дорогой господин, - ответил старик, вероятно отец преступника. - Мы вышли из дому вчера вечером, и лен остался у нас в поле, а тут река прибывает!.. Царевич побледнел и остановился. - Тебе известно, - обратился он к надсмотрщику, - что мне принадлежит право помилования? - Да, эрпатор, - ответил надсмотрщик с поклоном, а потом прибавил: - Согласно закону, в память твоего пребывания в этом месте, сын солнца, осужденным за преступления против религии или государства, если они вели себя хорошо, должны смягчить наказание. Список этих людей будет повержен к твоим стопам в течение месяца. - А тот, кого сейчас должны задушить, не имеет права воспользоваться моей милостью? Надсмотрщик только поклонился и развел руками. Они тронулись дальше. Прошли несколько дворов. В деревянных клетках на голой земле копошились преступники, приговоренные к тюремному заключению. В одном из зданий раздавались ужасные крики, там кого-то били, чтобы вынудить признание. - Покажите мне людей, обвиняемых в нападении на мой дом, - приказал потрясенный этим зрелищем наследник. - Их свыше трехсот человек. - Отберите наиболее, по вашему мнению, виновных и допросите в моем присутствии. Но так, чтобы они меня не узнали. Наследника престола проводили в помещение, где вел допрос следователь. Царевич велел ему занять обычное место, а сам сел за колонной. Вскоре поодиночке стали появляться обвиняемые - исхудалые, с безумным взглядом, обросшие волосами. - Тутмос, - обратился следователь к одному, - расскажи, как вы нападали на дом достойнейшего наследника. - Расскажу правду, как на суде Осириса. Это было вечером в тот день, когда Нил начал прибывать. Жена моя говорит мне: "Пойдем, старик, на горку, оттуда скорее увидим сигнал из Мемфиса". Пошли мы на горку, откуда легче было увидеть сигнал из Мемфиса. Тут подходит к моей жене какой-то солдат и говорит: "Пойдем со мной в этот сад, поедим там винограду или еще чего-нибудь". Ну, моя жена пошла с этим солдатом, а я страшно рассердился и следил за ними через забор. Бросали они камни в дом наследника или нет - я не могу сказать, потому что за деревьями, в темноте, ничего не видно было. - Как же ты отпустил жену с солдатом? - спросил следователь. - А что я мог сделать? Сами посудите, ваша милость. Ведь я только простой мужик, а он - воин, солдат его святейшества. - А жреца ты видел, который говорил с вами? - Это был не жрец, - убежденно ответил крестьянин. - Это, должно быть, был сам бог Хнум (*52), потому что он вышел из ствола смоковницы и голова у него была, как у барана. - Ты сам видел, что у него голова, как у барана? - Прошу прощения, хорошо не помню, сам я видел или так люди рассказывали. У меня в голове мутилось, так я беспокоился за жену. - Ты бросал камни? - Для чего стал бы я бросать их, повелитель жизни и смерти? Если б я попал в жену, не было бы мне покоя целую неделю, а если в солдата - он так ткнул бы меня в брюхо, что у меня язык вывалился бы наружу. Ведь я только простой мужик, а он - воин бессмертного господина нашего. Наследник сделал знак из-за колонны. Тутмоса увели, вместо него ввели Анупу. Это был крестьянин небольшого роста. На спине его видны были свежие следы палок. - Скажи-ка, Анупу, - обратился к нему следователь, - как там было дело с нападением на сад наследника? - Око солнца, - ответил крестьянин, - сосуд мудрости! Ты очень хорошо знаешь, что я не устраивал нападения. Подошел только ко мне сосед и говорит: "Пойдем на гору, Анупу, Нил прибывает". А я говорю: "Да прибывает ли?" А он: "Ты глупее осла, потому что осел услышал бы музыку на горе, а ты не слышишь". Тут я ему отвечаю: "Глуп я, потому что не учен грамоте; а только, прости меня, - одно дело музыка, а другое - подъем воды". А он на это: "Если б не было подъема, людям нечему было бы радоваться, играть и петь". Ну, мы и пошли на гору. А там уже музыкантов разогнали и бросают в сад камни. - Кто бросал? - Не заметил я. Те люди не похожи были на крестьян, скорее на нечистых парасхитов, которые бальзамируют умерших. - А жреца видел? - С разрешения вашей милости, это был не жрец, а скорее дух, охраняющий дом наследника, - да живет он вечно!.. - Почему дух? - Потому что временами он становился невидимым. - Может быть, его заслоняла толпа? - Конечно, по временам его заслоняли люди, но и сам-то он казался то выше, то ниже... - Может быть, он взбирался на пригорок и спускался с него? - Пожалуй, что взбирался и спускался. А может, и сам становился длиннее и короче. Это был великий чудотворец. Только он сказал: "Сейчас Нил начнет прибывать", - и тотчас же Нил стал прибывать. - А камни ты бросал, Анупу? - Как же я посмел бы бросать камни в сад наследника престола?.. Ведь я простой крестьянин, и рука отсохла бы у меня по локоть за такое кощунство. Царевич велел прекратить допрос. Когда же увели обвиняемых, он обратился к следователю: - Так эти люди принадлежат к числу наиболее виновных? - Воистину, государь, - ответил следователь. - В таком случае надо сегодня же освободить всех. Нельзя держать людей в тюрьме за то, что они хотели посмотреть, прибывает ли священный Нил, или за то, что слушали музыку. - Высшая мудрость говорит твоими устами, сын царя, - сказал следователь. - Мне велено найти наиболее виновных, и я отобрал тех, кого нашел. Но не в моих силах вернуть им свободу. - Почему? - Взгляни, достойнейший, на этот сундук. Он полон папирусов, на которых написаны акты этого дела. Мемфисский судья каждый день получает рапорт о его движении и доводит до сведения фараона. Во что же обратится труд стольких ученых писцов и великих мужей, если освободят обвиняемых? - Да ведь они невинны! - воскликнул царевич. - Но раз было нападение - значит, преступление налицо. А где есть преступление, должны быть и преступники. И кто раз очутился в руках властей и записан в актах, не может уйти без всяких последствий. В харчевне человек пьет и платит за это; на ярмарке он что-нибудь продает и покупает; в поле сеет и жнет; навещая гробницы, получает благословение предков. Как же может быть, чтобы кто-нибудь, придя в суд, вернулся ни с чем, как путник, который, остановившись на половине дороги, возвращается домой, не достигши цели? - Ты говоришь мудро, - ответил наследник. - Скажи мне, однако: а его святейшество фараон тоже не имеет права освободить этих людей? Следователь скрестил руки и склонил голову. - Равный богам может сделать все, что захочет: освободить обвиняемых, даже приговоренных, уничтожить все акты по делу, но со стороны простого смертного это явилось бы святотатством. Царевич простился со следователем и поручил надсмотрщику, чтобы за его счет всех обвиняемых лучше кормили. Затем, взволнованный, он переплыл на другой берег все прибывающей реки и отправился во дворец просить фараона прекратить это злополучное дело. Но в этот день у царя было много религиозных церемоний и совещаний с министрами, так что наследнику не удалось с ним повидаться. Тогда царевич обратился к верховному писцу, который после военного министра имел наибольшее влияние при дворе. Этот старый чиновник, жрец одного из мемфисских храмов, принял царевича вежливо, но холодно и, выслушав его, ответил: - Меня удивляет, что ты хочешь беспокоить подобными делами нашего господина. Это все равно, как если бы ты просил не уничтожать саранчу, севшую на поле. - Но ведь это же невинные люди!.. - Мы, ваше высочество, не можем этого знать, ибо, виновны они или невиновны, решает закон и суд. Одно для меня безусловно ясно, что государство не может потерпеть, чтобы люди врывались в чужой сад, а тем более - чтобы поднимали руку на собственность наследника престола. - Ты прав, конечно, но где же виновные? - спросил царевич. - Где нет виновных - должны быть, по крайней мере, наказанные. Не преступление, а наказание, которое за ним следует, учит людей, что этого нельзя делать. - Я вижу, - прервал его наследник, - что ты не поддержишь моей просьбы перед его святейшеством. - Мудрость говорит твоими устами, эрпатор, - ответил вельможа. - Я никогда не позволю себе дать своему господину совет, который подрывал бы авторитет власти... Царевич вернулся к себе измученный, в глубоком недоумении. Он сознавал, что несколько сотен людей терпят несправедливость, и видел, что не может их спасти, как не мог бы извлечь человека из-под обрушившегося обелиска или колонны храма. "Мои руки слишком слабы, чтоб поднять эту громаду", - думал он со щемящим чувством. Он впервые почувствовал, что есть какая-то сила, значащая бесконечно больше, чем его воля: интересы государства, которым подчиняется даже всемогущий фараон и перед которыми должен смириться и он, наследник. Спустилась ночь. Рамсес велел слугам никого не принимать; он одиноко бродил по террасе своего павильона и думал: "Это ужасно!.. Там передо мной расступились непобедимые полки Нитагора, а тут - тюремный надсмотрщик, судебный следователь и верховный писец становятся мне поперек дороги... Кто они такие? Жалкие слуги моего отца, - да живет он вечно! - который в любую минуту может низвести их до положения рабов и сослать в каменоломни. Но почему отец мой не может помиловать невинных?.. Так хочет государство?.. А что такое государство?.. Чем оно питается, где спит, где его руки и меч, которого все боятся?.." Он поглядел в сад между деревьями, и взгляд его упал на два огромных пилона на вершине холма, где горели факелы стражи. Ему пришло в голову, что эта стража никогда не спит, а пилоны никогда не питаются и, однако, существуют. Древние, несокрушимые пилоны, могучие, как властелин, который их воздвиг, - Рамсес Великий! Сдвинуть с места эти твердыни и сотни им подобных? Обмануть бдительность этих стражей и тысячи других, охраняющих безопасность Египта? Нарушить законы, оставленные Рамсесом Великим и еще более могущественными владыками, которых двадцать династий освятило своим признанием? И вот перед Рамсесом стал вырисовываться еще неясный, но гигантский образ - государство. Государство - это нечто более величественное, чем храм Амона в Фивах, более грандиозное, чем пирамида Хеопса, более древнее, чем сфинкс, более несокрушимое, чем гранит. В этом необъятном, хотя и незримом здании люди - как муравьи в трещине скалы, а фараон - словно странствующий архитектор, который едва успевает положить в стену один камень и тут же уходит. А стены растут от поколения к поколению, и здание продолжает стоять нерушимо. Никогда еще он, сын царя, не чувствовал себя таким ничтожным, как в эту минуту, когда взгляд его блуждал в ночной тьме над Нилом между пилонами дворца фараона и туманными, но полными величия, силуэтами мемфисских храмов. Вдруг из-за деревьев, ветви которых достигали террасы, послышался голос: - Я знаю твою печаль и благословляю тебя. Суд не освободит обвиняемых крестьян, но дело их будет прекращено, и они вернутся с миром в свои хижины, если управляющий твоим поместьем не станет поддерживать жалобы о нападении. - Так это мой управляющий подал жалобу? - спросил с удивлением царевич. - Да. Он подал ее от твоего имени, но если он не придет на суд, значит, не будет потерпевшего, а где нет потерпевшего, нет преступления. Что-то зашуршало в кустах. - Погоди! - воскликнул Рамсес. - Кто ты такой? Никто не ответил, но ему показалось, будто в полосе света от факела, горевшего во втором этаже, мелькнула бритая голова и шкура пантеры. - Жрец!.. - прошептал наследник. - Почему же он прячется? Но тут же сообразил, что жрец может тяжко поплатиться за свой совет, мешающий делу правосудия. 12 Большую часть ночи Рамсес провел в лихорадочных грезах. То перед ним всплывал призрак государства в виде бесконечного лабиринта с мощными стенами, которые ничем не пробить, то появлялся призрак жреца, одно мудрое слово которого указало ему, как выбраться из лабиринта. Итак, перед ним предстали две могучие силы: интересы государства, - которые он до сих пор неясно себе представлял, хотя был наследником престола, - и жреческая каста, которую он хотел раздавить и подчинить себе. Это была тяжелая ночь. Царевич метался на своем ложе и спрашивал себя: не был ли он до сих пор слепым и только сегодня прозрел, чтоб убедиться в своем неразумии и ничтожестве. Совершенно в ином виде представлялись ему сейчас и предостережения матери, и сдержанность отца в изъявлении своей высочайшей воли, и даже суровость министра Херихора. "Государство и жрецы!.." - повторял он сквозь сон, обливаясь холодным потом. Только боги небесные знают, что произошло бы, если б в душе Рамсеса успели разрастись и созреть мысли, которые родились в эту ночь. Может быть, став фараоном, он был бы одним из самых счастливых и царствовал бы дольше других повелителей. Может быть, имя его, высеченное на каменных стенах подземных и надземных храмов, дошло бы до потомства, окруженное величайшей славой. Может быть, он и его династия не лишились бы трона и Египет избежал бы великого потрясения в наиболее трудное для себя время. Но утренний свет рассеял призраки, кружившие над разгоряченной головой царевича, а последующие дни резко изменили его представление о непоколебимости государственных интересов. Посещение Рамсесом тюрьмы не осталось без последствий для обвиняемых. Следователь доложил об этом верховному судье. Судья вторично пересмотрел дело, сам допросил часть обвиняемых, в течение нескольких дней освободил большинство и ускорил разбор дела остальных. Когда же истец не явился на суд, несмотря на то, что его выкликали и в зале суда, и на базарной площади, - дело о нападении было прекращено, и всех обвиняемых освободили. Правда, один из судей заметил было, что по закону следовало бы возбудить процесс против управляющего усадьбой наследника за ложное обвинение и, если это будет доказано, подвергнуть его тому самому наказанию, какое грозило обвиняемым. Но вопрос этот замяли. Управляющий имением, переведенный наследником в ном Такенс, исчез из поля зрения судей, а вскоре пропал куда-то и сундук с папирусами по делу о нападении. Узнав об этом, Рамсес отправился к верховному писцу и с улыбкой спросил: - Что ж, достойнейший, невинных освободили, дело о них святотатственно уничтожили, и, несмотря на это, престиж власти не пострадал? - Дорогой мой царевич, - ответил с обычным хладнокровием верховный писец, - я не предполагал, что одной рукой ты подаешь жалобу, а другой - стараешься ее изъять. Чернь нанесла оскорбление сыну фараона - нашей обязанностью было наказать виновных. Но если ты простил обиду, государство не станет против этого возражать. - Государство!.. Государство!.. - повторил Рамсес. - Государство - это мы, - прибавил он, прищурившись. - Да, государство - это фараон и... его вернейшие слуги, - ответил писец. Достаточно было этого разговора с высоким сановником, чтобы рассеять начавшее было пробуждаться в сознании наследника могучее, хотя еще неясное, представление о значении "государства". Итак, государство - не вечное несокрушимое здание, к которому фараоны должны камень за камнем прибавлять свои великие дела, а скорее куча песку, которую каждый повелитель пересыпает, как ему заблагорассудится. В государстве нет тех узких дверей, именуемых законами, проходя через которые каждый, кто бы он ни был - крестьянин или наследник престола, - должен наклонять голову. В этом здании есть разные ходы и выходы: узкие - для малых и слабых, весьма широкие и удобные - для сильных. "Если так, - решил царевич, - я установлю порядок,