нчу свои объяснения, - сказал Пентуэр, - а сейчас добавлю лишь несколько слов. Вы спросите, почему я воспользовался для этих изображений зернами? Как зерно, брошенное в землю, каждый год приносит урожай своему хозяину, так человек каждый год вносит налоги в казну. Если в каком-нибудь номе посеют на два миллиона меньше зерен фасоли, чем в прежние годы, то урожай ее будет значительно меньше и у хозяев будут плохие доходы. Так и в государстве: если убыло два миллиона населения - должен уменьшиться и приток налогов. Рамсес, слушавший с большим вниманием, молча удалился. 3 Когда вечером жрецы и наследник вернулись во двор храма, там горело несколько сотен факелов, и так ярко, что было светло, как днем. По знаку, данному Мефресом, снова появилось шествие музыкантов, танцовщиц и младших жрецов со статуей богини Хатор, которая имела коровью голову. Когда прогнали злых духов, Пентуэр возобновил свою речь: - Вы видели, святые отцы, что со времен девятнадцатой династии у нас убыло сто тысяч мер земли и два миллиона населения. Этим объясняется, почему государственный доход уменьшился на тридцать две тысячи талантов, о чем все мы знаем. Но это только начало бедствий Египта. Казалось бы, что его святейшеству остается еще девяносто восемь тысяч талантов дохода. Но не думайте, что фараон столько и получает. Для примера я расскажу вам, что досточтимому Херихору удалось раскрыть в Заячьем округе (*83). Во времена девятнадцатой династии там проживало двадцать тысяч человек, плативших налогов триста пятьдесят талантов в год. Сейчас там живет едва пятнадцать тысяч, которые платят всего двести семьдесят талантов. Между тем фараон вместо двухсот семидесяти получает только семьдесят талантов. "Почему?" - спросил досточтимый Херихор. И вот что обнаружило расследование. При девятнадцатой династии в номе было около ста чиновников, получавших по тысяче драхм жалованья в год. Сейчас на той же территории, несмотря на убыль населения, находится больше двухсот чиновников, получающих по две тысячи пятьсот драхм в год. Наместнику Херихору неизвестно, как обстоит дело в других округах, но бесспорно одно, что казна фараона вместо девяноста восьми тысяч талантов в год получает только семьдесят четыре... - Скажи лучше - пятьдесят тысяч, святой отец, - поправил его Рамсес. - Позже я объясню и это, - ответил жрец. - Во всяком случае, запомни, царевич, что казна фараона теперь выплачивает чиновникам двадцать четыре тысячи талантов, тогда как при девятнадцатой династии платила только десять тысяч. Глубокое молчание царило среди жрецов: у многих из них были родственники на государственной службе, и к тому же с довольно большим вознаграждением. Пентуэр, однако, был непреклонен. - Теперь, - продолжал он, - обрисую тебе, наследник, жизнь чиновников и жизнь народа в былое время и ныне. - Может быть, не стоит терять на это время?.. Ведь каждый сам может увидеть это... - зашептали жрецы. - А я хочу узнать сейчас, - твердо сказал Рамсес. Шепот прекратился. Пентуэр по ступеням амфитеатра спустился во двор, за ним наследник, верховный жрец Мефрес и остальные. Все они остановились перед длинным занавесом из циновок. По знаку, данному Пентуэром, подбежало десятка два молодых жрецов с пылающими факелами. Второй знак - и часть занавеса упала. Из уст присутствующих вырвался возглас изумления. Перед ними была ярко освещенная живая картина, в которой участвовало около ста человек. Картина состояла из трех ярусов: в первом представлены были земледельцы, во втором - чиновники, а на самом верху, на двух львах, головы которых служили подлокотниками, укреплен был золотой трон фараона. - Так было, - заявил Пентуэр, - при девятнадцатой династии. Посмотрите на земледельцев: плуги их запряжены быками или ослами, лопаты и мотыги у них бронзовые - и, значит, крепкие. Посмотрите, какие это рослые, красивые люди! Сейчас таких можно встретить только среди телохранителей его святейшества - могучие руки и ноги, широкая грудь, улыбающиеся лица. Они искупались и умастили свое тело. Жены их заняты приготовлением пищи и одежды или мытьем домашней посуды. Дети играют или учатся в школе. Тогдашний крестьянин, как видите, ел пшеничный-хлеб, бобы, мясо, рыбу, фрукты, пил пиво и вино. А поглядите, какие прекрасные у них кувшины и чаши! Взгляните на чепцы, передники и накидки мужчин, - все разукрашено многоцветными вышивками. Еще искуснее расшиты сорочки их женщин... И заметьте, как тщательно все они причесаны, какие у них булавки, серьги, кольца и запястья! Эти украшения делались из бронзы и цветной эмали, а иногда и из золота, хотя бы в виде тонкой проволоки. А теперь поднимите глаза выше, на чиновников. Они ходят в накидках (но и крестьянин надевал такую же по праздникам). Питаются они так же, как и крестьяне, то есть скромно, но сытно. Только утварь у них изящнее крестьянской и в ларцах чаще попадаются золотые кольца. Путешествуют они на ослах или в телегах, запряженных быками. Пентуэр хлопнул в ладоши, и живая картина пришла в движение: крестьяне стали подавать чиновникам корзины винограда, мешки ячменя, гороха и пшеницы, кувшины вина, пива, молока и меда, большое количество дичи, целые куски белых и цветных тканей. Чиновники, получив эти продукты, часть оставляли себе, но наиболее красивые и драгоценные предметы передавали выше, к подножию трона. Площадка, на которой находился символ власти фараона, была вся загромождена продуктами, сложенными наподобие холма. - Вы видите, достопочтенные, - сказал Пентуэр, - что в те времена, когда крестьяне жили сытно и зажиточно, казна его святейшества едва вмещала дары подданных. А посмотрите, что происходит сейчас. Новый сигнал - упала следующая часть занавеса, и открылась вторая картина, в общих чертах повторявшая первую. - Вот вам нынешние крестьяне, - заговорил снова Пентуэр, и в голосе его чувствовалось волнение. - Сами они - кожа да кости, и можно подумать - больные; они грязны и даже забыли о том, что значит смазывать себя оливковым маслом. Зато спины их исполосованы дубинками. Не видно здесь ни быков, ни ослов: да и к чему они, когда плуг тянут жена и дети. Мотыги и лопаты у них деревянные - они легко портятся, и пользы от них мало. Одежды на крестьянах нет никакой, и только женщины ходят в груботканых сорочках, но им и во сне не снятся те вышивки, какими украшали себя их деды и бабки. А посмотрите, что ест наш хлебопашец: иногда ячмень и сушеную рыбу, а обычно, семена лотоса, изредка - пшеничную лепешку, и никогда не видит он ни мяса, ни пива, ни вина. Вы спросите, куда делась его утварь, предметы обихода? Ничего у него нет, кроме кувшина с водой. Да для других вещей не нашлось бы и места в той норе, где он живет... Не посетуйте на меня, если я сейчас обращу ваше внимание еще на кое-что. Вон там дети лежат неподвижно на земле - это мертвые. Вы не представляете себе, как часто в наше время умирают крестьянские дети от голода и непосильного труда. Но даже они, погибшие столь прискорбным образом, счастливее многих, оставшихся в живых, - тех, которые попадают под дубинку надсмотрщика или, подобно ягнятам, проданы финикиянам. У Пентуэра от волнения сдавило горло; однако, передохнув, он продолжал, невзирая на молчаливое негодование жрецов. - А теперь посмотрите на чиновников: какие они упитанные, румяные, как хорошо одеты! У жен их золотые запястья и серьги и такие тонкие одежды, что даже царевны могли бы им позавидовать. У крестьянина нет ни быка, ни осла, зато чиновники путешествуют на лошадях или в носилках. Пьют они только вино, и притом - хорошее вино. Он хлопнул в ладоши - и картина снова пришла в движение. Крестьяне стали подавать чиновникам мешки хлеба, корзины фруктов, вино, животных. Все это чиновники, как и раньше, ставили к подножию трона, но в значительно меньшем количестве. В царском ярусе уже не высились горы продуктов, зато ярус чиновников был переполнен. - Таков нынешний Египет, - сказал Пентуэр, - нищие крестьяне, богатые писцы и казна не столь полная, как прежде. А теперь... Он дал знак, и свершилось нечто неожиданное. Чьи-то руки стали загребать хлеб, фрукты, ткани с площадки фараона и чиновников. Когда же количество продуктов значительно уменьшилось, те же руки стали хватать и уводить крестьян, их жен и детей. Зрители с изумлением смотрели на странные действия этих неизвестных похитителей. Вдруг кто-то крикнул: - Это финикияне! Они обирают нас! - Да, святые отцы, - сказал Пентуэр, - это руки пролезших к нам финикиян. Они обирают фараона и писцов, а крестьян, если с них нечего больше взять, обращают в рабство. - Да, это шакалы, будь они прокляты!.. Вон их, негодяев! - кричали жрецы. - Это они больше всего причиняют вреда государству. Не все, однако, кричали так. Когда стихло, Пентуэр велел нести факелы в другую сторону двора и повел туда своих слушателей. Там было устроено нечто вроде выставки. - Соблаговолите взглянуть, святые отцы, - сказал он. - Во времена девятнадцатой династии эти вещи ввозили к нам чужеземцы: из страны Пунт мы получали благовония, из Сирии - золото, железное оружие и военные колесницы. И это было все. В то время Египет сам многое вырабатывал. Окиньте взором эти огромные кувшины: какое разнообразие формы и окраски, или на мебель - на этот стул; выложенный десятью тысячами кусочков золота, перламутра и деревом разного цвета. Посмотрите на одежды: какое шитье, какие ткани, сколько оттенков! А бронзовые мечи, булавки, запястья, серьги! А земледельческие орудия и инструменты! Все это вырабатывалось у нас во времена девятнадцатой династии. Он перешел к другим предметам. - А сейчас, смотрите: кувшины малы и почти без всяких украшений, мебель простая, ткани грубые и однообразные. Ни одно из нынешних изделий не может сравниться ни по размерам, ни по прочности или красоте с прежними. Почему? Пентуэр сделал еще несколько шагов. Факелы ярко освещали его. Он продолжал: - Вот многочисленные товары, которые привозят нам финикияне из разных стран света: несколько десятков сортов благовоний, разноцветное стекло, мебель, посуда, ткани, колесницы, украшения... Все это приходит к нам из Азии и нами покупается. Теперь вы понимаете, достойнейшие, каким образом финикиянам удается вырывать хлеб, плоды и скот из рук писцов и Фараона? Вот благодаря этим самым чужеземным изделиям, сгубившим наших ремесленников, как саранча траву. Жрец перевел дух и продолжал: - Среди товаров, которые доставляют финикияне царю, номархам и писцам, на первом месте стоит золото. Торговля золотом дает нагляднейший пример того разорения, которое приносят Египту азиаты. Кто берет у них один золотой талант, обязан через три года вернуть два таланта. Чаще же всего финикияне, под предлогом облегчения должнику уплаты долга, за каждый талант берут у него в аренду на три года две меры земли с населением в тридцать два человека. Взгляните сюда, досточтимейшие, - продолжал он, указывая на более ярко освещенную часть двора, - этот квадрат земли в сто восемьдесят шагов длиной и столько же шириной означает две меры. А вот эта кучка мужчин, женщин и детей состоит из восьми семейств. И все это вместе - люди и земля - поступает на три года в чудовищное рабство. За это время их владелец - фараон или номарх - не извлекает из них никакой прибыли и по истечении срока получает обратно истощенную землю, а людей - в лучшем случае человек двадцать, потому что остальные умирают в тяжких страданиях!.. Среди присутствующих раздался ропот негодования. - Я сказал, что финикиянин за один золотой талант, отданный взаймы, берет две меры земли с населением в тридцать два человека в аренду на три года. Посмотрите, какой участок земли и как много людей. А теперь взгляните сюда. Вот этот кусок золота, меньше куриного яйца, это талант. Представляете ли вы себе, святые отцы, всю подлость финикиян, ведущих подобную торговлю? Этот жалкий кусок золота не обладает никакими ценными качествами: просто желтый тяжелый металл, который не ржавеет, - вот и все. Человек не оденется в золото и не утолит им ни голода, ни жажды. Если бы у меня была глыба золота величиной с пирамиду, я все равно был бы таким же нищим, как ливиец, кочующий по западной пустыне, где нет ни фиников, ни воды. И за кусок такого бесполезного металла финикиянин берет участок земли, который может прокормить и одеть тридцать два человека, а вдобавок берет и самих этих людей! В продолжение трех лет он пользуется трудом людей, которые умеют обрабатывать и засевать землю, собирать зерно, изготовлять муку и пиво, ткать одежды, строить дома и выделывать мебель. В то же время фараон или номарх лишен на три года услуг этих людей. Они не платят ему податей, не носят тяжестей за армией, а работают на жадного финикиянина. Вам известно, досточтимые, что сейчас не проходит года, чтобы в том или другом номе не вспыхнул бунт крестьян, истощенных голодом, изнемогающих от работы, терпящих побои. Часть этих людей погибает, другие попадают в каменоломни, население страны все убывает, и убывает только потому, что финикиянин дал кому-то кусок золота! Можно ли представить себе большее бедствие? И в подобных условиях не будет ли Египет год за годом лишаться земли и людей? Удачные войны разорили нашу страну, и финикийская торговля золотом добивает ее. На лицах жрецов видно было удовлетворение; им приятнее было слушать замечания насчет коварства финикиян, чем насчет роскоши, какую позволяют себе писцы. Пентуэр сделал паузу, а потом обратился к наследнику. - И вот уже в течение нескольких месяцев, - сказал он, - ты, слуга божий Рамсес, с тревогой спрашиваешь, почему уменьшились доходы его святейшества царя. Мудрость богов доказала тебе, что не только истощается казна, но убывает и армия; и оба эти источника могущества фараонов будут иссякать и далее. И окончится это полным разорением государства, если небеса не пошлют Египту повелителя, который остановит поток бедствий, уже несколько сот лет заливающий нашу страну. Когда у нас было много земли и населения, казна фараонов была полна. Надо, следовательно, вырвать у пустыни захваченные ею плодородные земли, а с народа снять тяготы, ослабляющие его и сокращающие количество населения. Жрецы заволновались, опасаясь, что Пентуэр опять заговорит о писцах и чиновниках. - Ты видел, царевич, своими собственными глазами, и все видели, что пока народ был сыт, здоров и доволен, царская казна была полна. Когда же народ стал беднее, когда женам и детям земледельца пришлось запрячься в плуг, когда пшеницу и мясо стали заменять им семена лотоса, обеднела и казна. И если ты хочешь довести государство до того могущества, каким оно обладало до войн девятнадцатой династии, если желаешь, чтобы фараон, его чиновники и армия имели всего в изобилии, обеспечь стране долговечный мир, а народу благосостояние. Пусть снова взрослые едят мясо и одеваются в вышитые одежды, дети же играют или учатся в школе, а не стонут под бременем невзгод и не умирают от непосильной работы. Помни также, что Египет носит на груди своей ядовитую змею. Присутствующие слушали с любопытством и страхом. - Змея, что высасывает кровь из народа, отнимает поместья у номархов и уменьшает могущество фараона, - это финикияне. - Вон их! - закричали присутствующие. - Не платить им долги, не пускать их купцов, не принимать кораблей! Их успокоил великий жрец Мефрес, обратившийся к Пентуэру со слезами на глазах. - Я не сомневаюсь, - сказал он, - что устами твоими говорит с нами богиня Хатор, и не только потому, что человек не может быть столь мудрым и всеведущим, как ты, но еще и потому, что я увидел над головой твоей сияние в виде двух рогов. Благодарю тебя за великие слова, которыми ты рассеял наше неведение. Благословляю тебя и молю богов, чтобы они сделали тебя моим преемником! Долго не смолкавшие возгласы одобрения поддержали пожелания высшего сановника храма. Жрецы были тем более довольны, что Пентуэр не затронул вторично вопроса о писцах. Мудрец проявил сдержанность: он указал на глубокую внутреннюю язву государства, но не разбередил ее и этим снискал всеобщее одобрение. Рамсес не благодарил Пентуэра, а лишь прижал его голову к своей груди. Никто, однако, не сомневался, что проповедь великого пророка потрясла душу наследника и заронила в нее семя, из которого, быть может, вырастут слава и счастье Египта. На следующий день Пентуэр, ни с кем не простившись, с восходом солнца покинул храм и уехал в Мемфис. Рамсес несколько дней хранил молчание; сидя у себя в келье или гуляя по темным коридорам храма, он размышлял; в нем происходила глубокая внутренняя работа. В сущности, Пентуэр не сказал ничего нового: все жаловались на убыль земли и населения в Египте, на нищету крестьян, на злоупотребления писцов и чиновников и на грабительство финикиян. Но проповедь пророка привела в систему отрывочные доселе представления царевича, придала им осязательные формы и лучше осветила некоторые факты. Слова Пентуэра о финикиянах повергли его в ужас. Рамсес до сих пор не понимал, как велик вред, который наносит этот народ его стране. Ужас его был тем сильнее, что он ведь и сам отдал своих крестьян в аренду Дагону и был очевидцем того, как ростовщик выколачивает из них подати. Но мысль о личной его связи с финикийскими ростовщиками вызвала неожиданное следствие: Рамсесу не хотелось думать о финикиянах. Как только в душе его вспыхивало возмущение против этих людей, оно тотчас же заглушалось чувством стыда: ведь он был в некотором роде их пособником. Зато наследник прекрасно понял, как гибельно отражается на государстве убыль населения и земли, и на этом вопросе во время одиноких размышлений сосредоточились все его мысли. "Если б у нас были, - рассуждал он про себя, - те два миллиона людей, которые потерял Египет, можно было бы с их помощью не только отвоевать у пустыни плодородные земли, но даже увеличить их площадь. А тогда, несмотря на финикиян, наши крестьяне жили бы лучше и доходы государства возросли бы. Но откуда взять людей?" Случай подсказал ему ответ. Однажды вечером, прогуливаясь в саду храма, Рамсес встретил группу рабов, захваченных Нитагором на восточной границе и присланных в дар богине Хатор. Они отличались прекрасным телосложением, работали больше, нежели египтяне, и, так как их хорошо кормили, были даже довольны своею участью. При виде их, словно молния, озарила наследника новая мысль, и он чуть не обезумел от волнения. Египту нужны люди, много людей, сотни тысяч, даже миллионы, два миллиона. Так вот они - эти люди! Стоит только вторгнуться в Азию, захватывая все по пути и отправляя в Египет. И до тех пор не прекращать войны, пока у каждого египетского крестьянина не будет своего раба. Так зародился в уме его план, простой и грандиозный, осуществление которого должно было дать государству людей, крестьянам - помощников в работе, а казне фараона - неисчерпаемый источник дохода. Рамсес был в восторге. Однако на следующий день в душе его снова проснулось сомнение. Пентуэр особенно энергично подчеркивал, а еще раньше говорил об этом Херихор, что источником бедствий Египта были победоносные войны. И отсюда должно было следовать, что новые войны не помогут процветанию страны. "И Пентуэр и Херихор - великие мудрецы, - размышлял наследник. - Если они считают войну вредной и если так же думает великий жрец Мефрес и другие жрецы, то, может быть, в самом деле война - опасное предприятие. Это мнение, должно быть, верно, если его поддерживают столько мудрых и святых людей". Наследник был глубоко огорчен. Он придумал простой способ вывести Египет из упадка, а между тем жрецы утверждают, что именно война может привести страну к окончательной гибели... Вскоре, однако, произошел случай, несколько поколебавший веру наследника в правдивость жрецов или, вернее, пробудивший в нем прежнее к ним недоверие. Как-то он шел с одним лекарем в библиотеку. Путь туда вел через узкий темный коридор. Наследник поморщился и не захотел переступить через порог. - Я не пойду этой дорогой, - сказал он. - Почему? - спросил его удивленный спутник. - Разве ты не помнишь, святой отец, что в конце коридора есть подземелье, в котором жестоко замучили какого-то предателя. - А! - вспомнил лекарь. - Это подземелье, куда мы перед проповедью Пентуэра лили расплавленную смолу. - И умертвили человека! Лекарь улыбнулся. Это был добродушный и жизнерадостный толстяк. Видя возмущение Рамсеса, он немного замялся и сказал: - Да, конечно, нельзя выдавать священные тайны. Перед всяким большим торжеством мы напоминаем об этом будущим жрецам. Тон его речи показался Рамсесу столь странным, что он попросил лекаря высказаться яснее. - Я не могу выдать тайну, - ответил тот, - но, если ты, государь, пообещаешь сохранить ее, я расскажу тебе одну историю. Рамсес согласился, и тот начал рассказывать: - Один египетский жрец, обходя храмы языческой страны Арам (*84), встретил человека, хорошо упитанного и, по-видимому, довольного своей судьбою, который был очень бедно одет. "Объясни мне, - сказал жрец веселому бедняку, - почему, хотя ты, по-видимому, и беден, у тебя такой вид, точно ты кормишься не хуже жреца, ведающего хозяйством храма?" Человек, оглянувшись, не подслушивает ли кто, ответил: "Потому что у меня очень жалобный голос и я состою при этом храме грешником, который терпит муки. Когда народ собирается на богослужение, я залезаю в подземелье и начинаю стонать и вопить, сколько хватит сил. За это меня весь год сытно кормят, а за каждый день мученичества дают кувшин пива". Так делается в языческой стране Арам, - закончил жрец, приложив к губам палец. - Помните же, ваше высочество, что вы мне обещали, и думайте о нашей расплавленной смоле, как вам угодно. Этот рассказ взволновал Рамсеса. Правда, он с чувством облегчения узнал, что человек в храме не был замучен до смерти, но в нем проснулись давние подозрения. Что жрецы обманывают простой народ, в этом Рамсес не сомневался. Еще когда он учился в жреческой школе, он видел процессии священного быка Аписа. Народ верил, что это Апис ведет жрецов, между тем каждый ученик знал, что божественное животное идет туда, куда его гонят жрецы. Как знать, не была ли вся проповедь Пентуэра такой же "процессией Аписа", предназначенной специально для него. Ведь так легко рассыпать по земле разноцветную фасоль и не так трудно поставить живые картины. Он видел представления гораздо более грандиозные - хотя бы борьбу Сета с Осирисом, в которой участвовали несколько сот человек. А разве и это не было обманом, придуманным жрецами? Зрелище выдавалось за борьбу богов, а между тем то были переодетые люди. Осирис погибал в борьбе, хотя жрец, изображавший Осириса, был здоров, как носорог. Каких только не показывали там чудес: вода бурлила, гремел гром, сверкали молнии, земля содрогалась и извергала огонь... и все это был обман. Почему же представление Пентуэра должно быть правдой? Теперь у наследника были доказательства того, что его обманывают. Ведь оказалась же мошенничеством история с человеком, которого обливали смолой, но это не самое важное. Самым важным, и в чем Рамсес неоднократно убеждался, было то, что Херихор не хочет войны, и Мефрес тоже не хочет войны, а Пентуэр - помощник одного из них и любимец другого. В душе наследника происходила борьба. То ему казалось, что он все понимает, то все снова окутывалось туманом. То он был полон надежд, то ни во что не верил. С часу на час, изо дня в день он то возносился, то падал духом, как поднимаются и спадают воды Нила. Постепенно, однако, Рамсес приходил в равновесие, и к тому времени, когда надо было покинуть храм, у него уже сложилось твердое мнение. Во-первых, ему стало ясно, что Египет нуждается в земле и людях. Во-вторых, что самый простой способ добыть людей - это война с Азией. Однако Пентуэр доказывал ему, что война может только увеличить бедствия страны. И вот возникал вопрос, говорит ли он правду или лжет. Мысль о том, что жрец говорил правду, приводила наследника в отчаяние, так как он не находил другого способа поднять благосостояние страны. Без войны население Египта будет из года в год уменьшаться, а казна фараона увеличивать свои долги. И все это кончится какой-нибудь ужасной катастрофой, которая может оказаться роковой для будущего правителя. А если Пентуэр лгал? Но зачем? Очевидно, ему внушали это Херихор, Мефрес и другие жрецы. Но почему они противятся войне, какая им от этого польза? Ведь каждая война приносит жрецам и фараону огромные богатства. Могли ли все-таки жрецы обманывать его в таком важном деле? Правда, они часто прибегают ко лжи, но не в столь серьезных случаях и не тогда, когда вопрос идет о будущности и самом существовании государства. Нельзя говорить, что они лгут всегда. Ведь они служат богам и стоят на страже великих тайн. В их храмах обитают духи, в чем Рамсес и сам убедился в первую же ночь своего пребывания здесь. Но если боги запрещают непосвященным приближаться к своим алтарям и так ревностно охраняют храмы, то почему они не охраняют Египет - эту величайшую для них святыню? Когда несколько дней спустя Рамсес после торжественного богослужения, напутствуемый благословениями жрецов, покидал храм Хатор, его мучили два вопроса. Может ли действительно война с Азией повредить Египту? Могут ли жрецы в этом вопросе обманывать его, наследника престола? 4 Верхом, сопровождаемый несколькими офицерами, ехал наследник в Бубаст, знаменитую столицу нома Хабу. Прошел месяц паони и начался эпифи (апрель - май). Солнце стояло высоко, предвещая тяжелую для Египта знойную пору. Несколько раз уже налетал страшный ветер пустыни. Люди и животные падали от жары, а на траву и деревья ложилась серая пыль, которая убивает растения. Кончился сбор роз, и теперь их перерабатывали на масло, в полях убрали хлеба и клевер. Колодезные журавли непрерывно черпали илистую воду, чтобы оросить пашни и подготовить их к новому посеву. Начинался сбор фиг и винограда. Воды Нила шли на убыль, каналы обмелели и распространяли зловоние. Над всей страной носилась тончайшая пыль, а с неба струились потоки жгучих солнечных лучей. Несмотря на это, наследник был доволен. Ему наскучила жизнь кающегося; он тосковал по пирушкам, женщинам, шумной веселой жизни. Местность здесь была плоская и изрезанная каналами, но довольно живописная. В номе Хабу жили не коренные египтяне, а потомки храбрых гиксосов, некогда покоривших Египет и управлявших им в течение ряда веков. Чистокровные египтяне презирали этих потомков изгнанных победителей. Рамсес, однако, смотрел на них с удовольствием. Это были рослые, сильные люди с гордой осанкой и мужественным лицом. Они не падали ниц перед наследником и офицерами, как египтяне, и смотрели на знатных молодых людей без страха, но и без неприязни. На спине у них не видно было рубцов от палочных ударов: писцы побаивались их, зная, что гиксос отвечает ударом на удар, а иногда даже убивает своего притеснителя. Кроме того, гиксосы пользовались покровительством фараона, так как их население поставляло лучших солдат. По мере приближения к городу, храмы и дворцы которого видны были из-за облака пыли, словно сквозь дымку, местность становилась все оживленнее. По широкому тракту и соседним каналам перевозили скот, пшеницу, плоды, вино, цветы, хлеб и множество других предметов, необходимых в быту. Поток людей и товаров, стремившийся по направлению к городу, густой и шумный, как под Мемфисом в дни больших праздников, был в этих местах обычным явлением. Вокруг Бубаста круглый год царила базарная суета, утихавшая только ночью. Причина этого была простая: город славился древним храмом Ашторет, привлекавшим толпы паломников со всей западной Азии. Без преувеличения можно сказать, что под Бубастом ежедневно располагалось в палатках и под открытым небом до тридцати тысяч чужеземцев: шасу или арабов, финикиян, иудеев, филистимлян (*85), хеттов, ассирийцев и других. Египетское правительство благосклонно относилось к паломникам, приносившим ему значительный доход, жрецы терпели их, а население соседних номов вело с ними оживленную торговлю. Еще за час пути до города стали попадаться мазанки и палатки приезжих, разбитые на голой земле. По мере приближения к Бубасту число их все возрастало и все чаще попадались на дороге их обитатели. Одни готовили пищу под открытым небом, другие толпились вокруг лавок, где продавались прибывавшие непрерывно товары, третьи целыми процессиями направлялись к храму. То там, то здесь показывали свое искусство укротители зверей, заклинатели змей, атлеты, танцовщицы и фокусники, собирая вокруг себя толпы народа. Над всей этой толпой царил зной и неумолкающий гул. У городских ворот Рамсеса встретили его придворные, а также номарх нома Хабу с чиновниками. Однако встреча была настолько холодна, что удивленный наместник шепнул Тутмосу: - Что это вы смотрите на меня, точно я приехал обличать и наказывать? - Потому что у тебя, государь, - ответил его любимец, - вид человека, который пребывал все время с богами. Он был прав. Аскетическая ли жизнь или общество ученых жрецов, а может быть, и длительные размышления изменили Рамсеса. Он похудел, кожа его потемнела, выражение лица стало серьезным, а осанка - степенной. За несколько недель он постарел на целые годы. На одной из главных улиц города толпилось столько народу, что полицейским пришлось прокладывать дорогу наследнику и его свите. Толпа не приветствовала его и даже как будто не замечала; люди собирались вокруг небольшого дворца, кого-то ожидая. - Что здесь происходит? - спросил Рамсес у номарха, неприятно задетый равнодушием населения. - Здесь проживает Хирам, - ответил номарх, - тирский князь. Человек милосердный, он каждый день раздает щедрую милостыню, и потому сюда сбегаются нищие. Наследник повернулся на лошади и, посмотрев, сказал: - Я вижу здесь работников фараона. Они тоже приходят к финикийскому богачу за милостыней? Номарх промолчал. К счастью, они подъезжали к дворцу, и Рамсес забыл о Хираме. Несколько дней продолжались пиршества в честь наследника. Но на этих пиршествах не хватало веселья и не раз случались неприятные происшествия. Как-то одна из женщин наследника, танцуя перед ним, расплакалась. Рамсес обнял ее и спросил, что с ней. Сперва она не хотела отвечать, но, ободренная лаской господина, сказала, заливаясь слезами: - Повелитель, я и мои подруги - мы все родом из знатных семей, мы принадлежим тебе, и нам должны оказывать уважение... - Разумеется, - ответил царевич. - А между тем твой казначей ограничивает наши расходы. Он хочет даже лишить нас служанок, без которых мы не можем ни умыться, ни причесаться. Рамсес призвал казначея и строго пригрозил ему, повелев исполнять все требования высокородных девиц. Казначей пал ниц перед наместником и обещал дать им все, что они потребуют. Спустя несколько дней вспыхнули беспорядки среди дворцовых рабов, которые жаловались, что их лишают вина. Наследник приказал выдать им вино. Но на следующий день во время военного парада к нему явилась делегация от полков с всепокорнейшей жалобой на то, что им уменьшили порции мяса и хлеба. Наследник и на этот раз распорядился, чтобы были выполнены требования просителей. Однако вскоре его разбудили утром громкие крики у самых ворот дворца. Рамсес спросил, в чем дело. Воин, стоявший в карауле, объяснил, что собрались царские работники и требуют не выплаченное им жалованье. Призвали казначея, и Рамсес гневно на него обрушился. - Что у вас тут творится? - кричал он. - С тех пор как я приехал, нет дня, чтобы мне не жаловались на обиды. Если так будет продолжаться, я назначу следствие и положу конец вашему воровству! Казначей, дрожа, пал ниц и простонал: - Убей меня, господин, но что я могу сделать, когда твоя казна, твои амбары и скотные дворы пусты? Несмотря на весь свой гнев, наместник понял, что казначей, может быть, и не виноват. Он велел ему удалиться и призвал Тутмоса. - Послушай, - обратился он к своему любимцу, - тут творятся дела, которых я не понимаю и к которым не привык: мои воины и царские работники не получают жалованья, моих женщин ограничивают в расходах. Когда же я спросил казначея, что это значит, он ответил, что у нас нет ничего ни в казне, ни на скотных дворах. - Он сказал правду. - Как так? - вспыхнул Рамсес. - На мое путешествие царь отпустил двести талантов товарами и золотом. Неужели все это растрачено? - Да, - ответил Тутмос. - Каким образом? На что? - возмутился наместник. - Ведь на всем пути нас принимали у себя номархи? - Но мы им за это платили. - Значит, это плуты и воры, если они делают вид, будто принимают нас, как гостей, а потом обирают! - Не сердись, - сказал Тутмос, - я тебе все объясню. - Садись. Тутмос сел и начал: - Ты знаешь, что я уже месяц получаю стол из твоей кухни, пью вино из твоих кувшинов и ношу твое платье? - Ты имеешь на это право. - Но раньше я никогда этого не делал. Я жил, одевался и развлекался на свой счет, чтобы не обременять твоей казны. Правда, ты частенько платил мои долги, но это была лишь часть моих расходов. - Не стоит вспоминать о долгах. - В подобном же положении, - продолжал Тутмос, - находится больше десятка знатных молодых людей твоего двора. Они живут на твой счет, потому что у них ничего нет. - Когда-нибудь я их щедро одарю, - перебил наследник. - Так вот, - пояснял далее Тутмос, - мы черпаем из твоей казны, потому что нас заставляет нужда, и то же самое делают номархи. Если бы они могли, то устраивали бы для тебя пиршества и приемы на свой счет. Но, когда пировать не на что, приходится от этого отказываться. Неужели же ты и сейчас назовешь их ворами? Рамсес, задумавшись, ходил по комнате. - Да, я слишком поспешно осудил их, - ответил он. - Гнев затуманил мне глаза. Но все-таки я не хочу, чтобы мои придворные, воины и работники были в обиде. А так как все мои запасы исчерпаны, то надо сделать заем. Ста талантов, я думаю, хватит. Как ты полагаешь? - Я думаю, что нам никто не даст взаймы ста талантов, - тихо ответил Тутмос. Наместник надменно посмотрел на него. - Это так отвечают сыну фараона? - спросил он. - Можешь прогнать меня, - сказал печальным голосом Тутмос, - но я сказал правду. Сейчас нам никто не даст взаймы, потому что некому это сделать. - А на что же Дагон? - удивился наследник. - Разве его нет при моем дворе? Уж не умер ли он? - Дагон в Бубасте, но он целые дни вместе с другими финикийскими купцами проводит в храме Ашторет, в покаянии и молитвах. - С чего это на него нашло такое благочестие? Разве оттого, что я был в храме, мой ростовщик тоже считает необходимым беседовать с богами? Тутмос заерзал на табурете. - Финикияне, - заявил он, - встревожены, даже удручены известиями... - О чем? - Кто-то распустил сплетню, будто, когда ты взойдешь на престол, финикияне будут изгнаны, а имущество их конфисковано в пользу казны. - Ну, до этого у них еще много времени, - сказал с усмешкой наследник. У Тутмоса был такой вид, будто он что-то хочет сказать, но не решается. - Ходят слухи, - проговорил он наконец, понизив голос, - что здоровье его святейшества, - да живет он вечно! - сильно пошатнулось... - Это неправда! - перебил встревоженный царевич. - Я знал бы об этом. - А между тем жрецы тайно молятся об исцелении фараона, - шептал Тутмос. - Я знаю достоверно. Рамсес был поражен. - Как, - воскликнул он, - мой отец тяжело болен, жрецы совершают молебствия, а я до сих пор ничего не знаю? - Говорят, что болезнь царя может продлиться целый год. Рамсес махнул рукой. - Э, ты слушаешь сказки и волнуешь меня. Расскажи мне лучше про финикиян, это интереснее. - Я слышал только то, что и все: будто ты, пребывая в храме, убедился в коварстве финикиян и дал клятву изгнать их. - В храме? - повторил наследник. - Кто же может знать, в чем я убедился и какое решение принял в храме? Тутмос пожал плечами и промолчал. - Неужели и там предательство? - прошептал наследник. - Позови ко мне Дагона, - сказал он вслух, - я должен найти источник этих сплетен и положить им конец. - И хорошо сделаешь, государь, - ответил Тутмос, - ибо весь Египет встревожен. Уже сейчас не у кого занимать деньги, а если эти слухи укрепятся, вся торговля станет. Наша аристократия обнищала, и не видно выхода из этого положения. Да и твой двор, господин, испытывает во всем недостаток. Еще месяц - и то же может случиться с царским двором... - Молчи, - перебил его Рамсес, - и немедленно позови ко мне Дагона. Тутмос поспешил уйти. Но ростовщик явился к наместнику лишь вечером. На нем был белый хитон с черной каймой. - С ума вы посходили? - вскричал наследник, увидев его в таком наряде. - Я тебя сейчас развеселю! Мне нужно немедленно сто талантов. Ступай и не показывайся мне на глаза, пока не устроишь это дело!.. Но ростовщик закрыл лицо руками и зарыдал. - Что это значит? - спросил наследник с раздражением. - Господин, - ответил Дагон, опускаясь на колени, - возьми все мое имущество, продай меня и мою семью, все возьми, даже жизнь... Но сто талантов! Откуда мне взять сейчас такие деньги? Их нет ни в Египте, ни в Финикии... Наследник расхохотался: - Сет опутал тебя, Дагон! Неужели и ты мог поверить, что я хочу изгнать вас? Ростовщик вторично припал к его ногам: - Где же мне знать? Я простой купец и твой раб. И достаточно одного лунного месяца, чтобы все пошло прахом - и жизнь моя и богатство. - Да объясни ты мне, что это значит? - спросил, потеряв терпение, наследник. - Я не знаю, что сказать тебе. А если бы даже и знал, то великая печать наложена на уста мои... Сейчас я только молюсь и проливаю слезы. "Разве финикияне тоже молятся?" - подумал Рамсес. - Если я не в силах оказать тебе никакой услуги, - продолжал Дагон, - то дам, по крайней мере, добрый совет: здесь, в Бубасте, проживает знаменитый тирский князь Хирам, человек старый, умный и очень богатый. Призови его и попроси у него сто талантов. Может быть, он окажет тебе услугу... Ничего не добившись от Дагона, Рамсес отпустил его, пообещав отправить послов к Хираму. 5 На следующий день утром Тутмос с многолюдной свитой офицеров и придворных посетил тирского князя и пригласил его к наместнику. В полдень Хирам явился во дворец в простых носилках, несомых восемью нищими египтянами, которые получали от него милостыню. Он был окружен знатнейшими финикийскими купцами и толпой народа, каждый день собиравшейся перед его домом. Рамсес был несколько удивлен, увидев старца внушительной осанки, в глазах которого светился ум. Хирам был одет в белый плащ, золотой обруч украшал его голову. Он с достоинством поклонился наместнику и, простерши руку над его головой, произнес краткое благословение. Присутствующие были глубоко тронуты. Когда наместник указал ему на кресло и велел придворным удалиться, Хирам сказал: - Вчера, господин, твой слуга Дагон передал мне, что тебе нужно сто талантов. Я немедленно отправил своих гонцов в Сабни-Хетем, Сетроэ (*86), Буто и другие города, где стоят финикийский корабли, с требованием выгрузить все товары, и думаю, что через несколько дней ты получишь эту небольшую сумму. - Небольшую! - перебил Рамсес с усмешкой. - Ты счастлив, князь, если сто талантов можешь назвать небольшой суммой. Хирам покачал головой. - Твой дед, вечно живущий Рамсес-са-Птах (*87), - сказал он после минутного молчания, - удостаивал меня своей дружбы; знаю также святейшего отца твоего - да живет он вечно!.. - и даже попытаюсь лицезреть его, если буду допущен... - А что заставляет тебя сомневаться в этом? - прервал его ц