ого пасынка с некоторой долей почтения, теперь потеряла всякое уважение к "бездельнику". Она понемногу вернулась к старому: бросала косые взгляды, говорила колкости, делала двусмысленные намеки. Все это причиняло страдания отцу, а сам герой углублялся в свои книги или, надвинув кепку на глаза, брал тросточку и уходил к упомянутым философам, к Хайте Рудерману или к Авремлу Золотушкину. Он любил спорить с ними на отвлеченные темы, обсуждать мировые вопросы. Пессимист Хайте Рудерман, по своему обыкновению, поносил великих людей, не признавал авторитетов и плевал на весь мир. Оптимист Золотушкин читал на память целые страницы из Гейне и Берне, каждого с особой интонацией, теребя при этом прядь своих курчавых волос и приходя в возбуждение, как пламенный хасид, повторяющий изречения своего ребе. Все это, однако, было только средством для препровождения времени. В душе чувствовалась пустота от напрасной траты энергии и сил. Шолом тосковал по работе. Он рвался в мир. Жизнь была ему не мила. Он сам себе надоел и опротивел. И тут бог, который никого не оставляет, обратил свои взоры на растерявшегося героя этой биографии. На помощь пришел приятель отца, Исроел Бендицкий. Этот человек, хотя был всего только музыкантом, пользовался в городе репутацией почтенного обывателя. Играл только на пышных, богатых свадьбах и считал себя дирижером и капельмейстером. Основной же доход давал ему солидно поставленный заезжий дом. Бендицкий был также единственным в городе фотографом. Представительный, высокий, с на редкость красивой закругленной черной бородой, он хорошо одевался; носил черную суконную крылатку, высокую шляпу и кожаные калоши на модных каблуках. И языком он отличался весьма отшлифованным, речь его была сладкой и округленной, изъяснялся он большей частью по-русски, словечками вроде "видьтели", "между прочим", "следовательно". Этот Бендицкий был частым посетителем "клуба", то есть табачной лавки Рабиновича, куда он заходил поболтать. Однажды во время беседы Бендицкий, между прочим, рассказал, что на днях у него проездом остановился один богач, туз, настоящий магнат, некий К. из маленького местечка Т. (Киевской губернии). Это, пожалуй, скорее деревня, чем местечко. Магнат ищет хорошего учителя для своих детей, репетитора, который отлично знал бы русский и еврейский, был бы вполне образованным человеком и, между прочим, из хорошей семьи. Оказалось, что отец знает этого "магната" еще издавна. В прежние времена, когда К. был еще маленьким человеком и вертелся вокруг помещика, он останавливался в заезжем доме Рабиновича и был, что называется, "свой брат". Услышав это, Бендицкий заявил: следовательно, сам бог направил меня к вам. Если так, я советую вам тут же сесть и написать хорошее убедительное письмо, между прочим, по-древнееврейски, как вы умеете, чтобы это было достойно такого "магната". А парень ваш, "видьтели", пусть, не теряя времени, едет с этим письмом в Т. и, в добрый час, получит это место. Аминь. Так и сделали. Сочинили письмо, прекрасное, пламенное письмо, в изысканном стиле, таким языком, который растрогал бы даже камень. Одно обращение заняло три длинных строки, и в них было перечислено столько отменных качеств и достоинств адресата, что обладай он только одной третью их, и тогда он являлся бы совершенством. Вооруженный такой солидной протекцией, юный репетитор вновь отправился искать счастья по белу свету. Лишних денег с собой у него, по правде говоря, не было. Аккредитива в банк он тоже не имел. То немногое, что заработал уроками, он большей частью растранжирил, разодевшись как принц, остальное ушло на дорогу. И кроме того, ведь он живой человек, на каждой станции поезд останавливался, пассажиры высыпали из вагонов и мчались к буфету. Одни прикладывались к рюмочке, другие глотали горячие пирожки; иные требовали чаю или бутылку содовой. Наш путешественник проглатывал что-либо на скорую руку и давал официанту на чай щедро, словно банкир какой или офицер--знай наших! И так на каждой станции. Небольшие его капиталы быстро уходили, таяли, как снег на солнце. В кошельке уже болтался разве пятак какой-нибудь. Но стоит ли об этом думать? Человек едет на готовое. Его ждет такое место! Он ведь вооружен мощной протекцией--чего ему бояться? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Приехав в Т. под вечер, герой спохватился, что он чист, карманы у него пусты, все его богатство составляет один пятак. Но это не заставило его задуматься ни на минуту. Напротив, никогда в жизни он не чувствовал себя так хорошо. Чего стоило уже одно то, что он освободился от ржищевских учителей-интриганов, от тараканов и клопов! Полной грудью вдыхал он бодрящий осенний воздух. Солнце давно уже село за лесом, пахнувшим дубом и сосной. Выскочив из вагона, юный репетитор сразу отправился к богачу, чтобы передать ему письмо. Так нужно же было этому "магнату" поселиться бог весть где, вдали от города, в белом дворце среди большого зеленого сада, окруженного крашеной узорной решеткой. Проникнуть к нему было не так легко, как казалось, трудней даже, чем к какому-нибудь помещику. Впрочем, человек, снабженный такой солидной протекцией, может смело идти даже к самому царю... Так думал наш герой, и он жестоко ошибался. В конце концов и райское блаженство не стоит тех трудностей, которые приходится преодолеть на пути к нему. Оказывается, чтобы подступиться к этакому богачу, нужно пройти все семь кругов ада. Чтобы удостоиться лицезреть самого "магната", необходимо прежде всего преодолеть три препятствия. Но даже одолев их, вы еще не уверены, что добились своего. Вы можете уйти отсюда с тем же, с чем пришли. Каковы же эти три препятствия? 1. Сторож--высокий, жилистый, кривоногий мужик, переваливающийся при ходьбе с ноги на ногу. Зовут его Пантелей, а служба его состоит в том, что он сидит у ворот, как некогда Мордухай у царя Артаксеркса*. 2. Черный пес--одноглазый, как Валаам. Зовут его Жук. Это собачье отродье сидит на цепи, иначе оно бы раздирало людей на части. 3. Лакей -- малый в грязной манишке, с золотым перстнем на пальце и пробором точно посредине головы. Черные волосы его густо напомажены и издают смешанный запах одеколона и лука, а уши его полны грязи и ногти окаймлены черным. Пройти эти три инстанции--дело не легкое. Прежде всего вы должны познакомиться со сторожем Пантелеем, ибо, завидев чужого человека, он обязательно спросит: "Чего надо?" Извольте рассказать Пантелею историю о письме и о должности. Однако Пантелей--мужик неплохой, и пятак для него тоже деньги. Уплыл последний и единственный пятак, зато они с Пантелеем стали добрыми друзьями. Гораздо страшнее сторожа собака. Она, правда, на цепи, но собака всегда остается собакой. Она лает, прыгает и рвется с цепи изо всех сил. Счастье, что Пантелей рядом. Он цыкает на собаку, ругает ее почем зря и читает ей длинную нотацию. Но самое тяжкое--третья инстанция--лакей. Этот корчит из себя важную персону, выспрашивает каждую мелочь, учиняет целый допрос: "Кто вы такой? Откуда явились? Что вам нужно?" Наглый парень. От него лучше держаться подальше, смотреть свысока, иначе он вам на голову сядет. Герой настоящего повествования знает это по собственному опыту. Лакей допрашивал его с пристрастием: от кого письмо? Что в нем? Какое у него дело к хозяину? Место? Какое место? На заводе или в "экономиях"? Если на заводе, то все места заняты, если в "экономиях", то и там никого не нужно. Разве только учителем? Но и на это место охотников предостаточно. Вот ходит, например, один в крылатке, очень приличный учитель, но есть недостаточек--глуп, просто кочан. Зато не лишен достоинств--он с бородой, паничи и барышни будут относиться к нему с почтением. -- Вас они не станут уважать, слишком молоды. Они вам голову свернут. О, наши паничи и барышни!--хорошо, если бы их всех в один день холера передушила!--заканчивает лакей, добавив еще несколько теплых слов, затем он берет у Шолома письмо, кладет его на серебряный поднос и исчезает в дальних апартаментах. Через несколько минут лакей возвращается с пустыми руками и без всякого ответа. Письмо, сказал он, "магнат" вскрыл, взглянул на него и отложил, не читая, в сторону. В чем дело, мы увидим впоследствии. 65. ВО СНЕ И НАЯВУ На постоялом дворе в маленьком местечке. -- "Рыжий Берл" все выпытывает. -- Герой ложится спать голодным и уносится в мир грез. -- Снова "клад". -- Он встречается с дочерью "магната", и его мечты улетучиваются как дым Встретив у "магната" столь холодный прием, наш герой тем не менее не потерял бодрости духа и надежд своих не оставил. "Мало ли что может себе позволить богач!--думал он.--Может быть, ему не до того было! Что же, не сегодня, так завтра". А время между тем идет. На дворе темнеет. Нужно подумать о ночлеге, найти пристанище. Шолом пустился на поиски и обнаружил единственный в местечке постоялый двор-- избушку на курьих ножках. Хозяин, совсем еще молодой человек, оказался близким родственником "магната". Он был рыжий, с огненно-красной бородой, и звали его "рыжий Берл". Разговаривал он закрыв глаза и усмехаясь. Странный человек! Он интересовался каждой мелочью. Ему нужно было знать о всех ваших делах, и он готов был в любую минуту помочь вам, чем только возможно. Так по крайней мере он говорил. Он может вам дать совет, исполнить поручение, замолвить за вас словечко у своего богатого родственника и поддержать скромным обедом, стаканом чаю. Самовар все равно на столе. Чай пьют все--кто хочет и кто не хочет. Выпытав у юного гостя, кто он такой и кто его отец, хозяин заявил, что отца он знает очень хорошо--не раз останавливался в заезжем доме Нохума Рабиновича. И потому Шолом стал ему еще милее, совсем желанным гостем. А раз так, пусть помоет руки и идет к столу вместе со всеми. Но гостю не очень нравилось, что на него смотрят как на нищего. Он был достаточно горд, чтобы не есть дарового хлеба у бедняка, который питается, должно быть, крохами со стола богатого родственника. И Шолом соврал, что он не голоден, он уже поел. Сколько ни приставал к нему рыжий Берл, чтобы он сказал, какое у него дело к богачу, авось Берлу удастся ему помочь, Шолом ничего не хотел говорить. Самолюбие не позволяло ему допустить чье-либо вмешательство в его дела, тем более человека постороннего, да еще рыжего. Рыжий Берл все выпытывал у него. А парень прикидывался простачком, будто не понимал, чего от него хотят. Оказалось, однако, что Берлу очень хорошо известно, какое дело у Шолома к его богатому родственнику, но ему хотелось услышать это от него самого. И Берл рассказал Шолому, что вот, мол, родственник его, "магнат", ищет учителя для своих детей и растрезвонил об этом по всему миру, и бросились к нему учителя, молодые и старые, с протекциями и рекомендациями из Богуслава, Канева, Таращи... Люди гоняются за заработком, ищут кусок хлеба!--закончил рыжий Берл, и слова "заработок", "кусок хлеба" прозвучали для нашего молодого героя оскорблением. Но это бы все ничего, так рыжий подлил еще масла в огонь. "Жалко смотреть на этих кандидатов,--сказал он,--бедняги попросту голодны". Шолому казалось, что рыжий метит прямо в него. Он, видно, знал, что наш герой ложится спать голодным. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Снится ли это Шолому, или он грезит наяву, но ему приходит в голову дикая мысль, что никакого письма он магнату не передавал, а прямо поступил к нему слугой, что он у него "человек", как все "люди". Однако он понравился "магнату", и тот призывает его к себе и спрашивает, кто он и откуда. Увидев, с кем имеет дело, "магнат" дает ему повышение. Через некоторое время Шолом становится главноуправляющим над всеми "людьми" и над всем "двором". И сторож Пантелей, и собака Жук, и наглый лакей--все трепещут перед ним. И он шлет домой письмо, написанное по-древнееврейски, изысканным слогом, и не только письмо он шлет, но и несколько хрустящих сотенных -- подарок отцу к празднику. В письме Шолом подробно описывает свое величие и богатство, рисует картину своего выезда на шестерке цугом. Люди спрашивают: "Кто это едет?" И им отвечают: "Неужели вы не знаете, кто это такой? Ведь это главноуправляющий..."--"Такой молодой?.." На дворе уже давно день. Из кухни рыжего Берла слышится стук ножей и доносится запах свежего, только что выпеченного хлеба и топленого молока. Быстро одевшись, герой спешит "ко двору", получает аудиенцию у лакея и узнает, что "магнат" письма еще не читал... Огорченный, возвращается он обратно на постоялый двор и встречает хозяина. Прищурив по своему обыкновению глаза, рыжий Берл спрашивает его просто так, приличия ради: "Что нового?" -- "Пока ничего", -- отвечает наш юный гость. Ускользнув от рыжего в свою каморку, он растягивается на кровати и зажимает нос, чтобы не слышать запаха маринованной селедки и нарезанного лука, который щекочет ему обоняние и возбуждает аппетит. И, чтобы отогнать соблазн, он закрывает глаза и погружается в раздумье. Мысли подхватывают его и уносят на крыльях разгоряченной фантазии в мир грез, в волшебный мир сладких, золотых сновидений. Он любит забираться туда, когда остается наедине с собой. Туда никто не имеет доступа, даже самые близкие друзья. Это страна чудес, которая досталась ему по наследству от Шмулика, товарища прежних лет,--мир кладов, чудодейственных камней, один из которых называется "Яшпе", а другой -- "Кадкод". Потрешь первым камешком лацкан: "Пусть явится, пусть явится передо мной!"--как сразу появится завтрак: горячие ароматные булочки и сдобные коржики, которые тают во рту. Запах горячего кофе с молоком струится по всему дому. Не успевает Шолом притронуться к кофе, как на столе появляется жирный бульон с клецками, четверть курицы, жареная утка с морковью и пудинг из мацы на гусином сале. И вино двух сортов: красное--"Церковное для евреев" и белое--из "Выморозков Южного берега". Эти вина отец обычно приберегал к пасхе для избранных, для настоящих знатоков. Покончив с великолепным завтраком, Шолом чувствует потребность в отдыхе. Он трет лацкан вторым камешком: "Пусть явится, пусть явится передо мной!.." Не успевает он вымолвить эти слова, как переносится в хрустальный дворец, в котором двенадцать покоев. Стены оклеены ассигнациями, и все сторублевыми, полы выложены серебряными монетами и обрамлены золотыми червонцами. Мебель там из белой слоновой кости, и обтянута она вся бархатом. Куда ни глянешь--всюду золото, серебро, драгоценные камни. Вокруг дворца сад с прекрасными плодами. Невдалеке протекает речка, в которой плавают золотые рыбки. Слышна божественная музыка, играют лучшие в мире скрипачи, а сам он, герой наш, ничего не делает, только полными пригоршнями раздает добро--кому золото, кому серебро, кому драгоценные камни, кому просто несколько целковых наличными, а то и еду и одежду. Он никого не обделяет, даже злейшего врага. Наоборот, врагам он дает больше, чем друзьям, пусть чувствуют... Пробужденный от своих фантазий, голодный мечтатель вскакивает и со стесненным сердцем снова отправляется "ко двору магната". Он уже там свой человек. Сторож беспрепятственно пропускает его, собака не кидается на него, и лакей с ним запанибрата. Он хлопает юношу по плечу и сообщает радостную весть: он уже говорил об учителе, не с хозяином, конечно, а с его дочерьми. В эту минуту появляется одна из дочерей "магната"--толстая девица, краснощекая, с толстыми икрами и вздернутым носом, в коротеньком платьице. Вот это он и есть! -- указывает на Шолома лакей. Толстая девица оглядывает учителя с ног до головы, закрывает лицо руками и, разразившись громким смехом, убегает. 66. ИСТОРИЯ С ЧАСАМИ В поисках средств против голода. -- Часы с историей. -- Диалог между юношей и старым часовщиком. -- Комбинация нe удалась, а голод все усиливается А письма "магнат" все еще не прочитал. Это уже задевает самолюбие героя, и он уходит взбешенный! Как, письмо его отца валяется непрочитанным! Это возмущает его сильнее всего, это причиняет ему больше страданий, чем голод. А голоден он как собака. Он места себе не находит, его качает, все время сосет под ложечкой, сводит живот. Шолом покрывается холодным потом, он начинает обдумывать, что бы он мог продать, чтобы добыть немного денег и купить чего-нибудь поесть. Случись это в большом городе, можно было бы заложить пиджак и получить несколько монет... Шолом ощупывает карманы, и мысль его останавливается на часах. Куда бы их пристроить? Заложить не у кого. Разве продать? Ему вспоминается вывеска с большим циферблатом, которую он видел утром на базаре: "Часовых дел мастер". Вот кому можно продать часы. Больших денег он, конечно, не выручит, но сколько бы ни дали, будет достаточно, чтобы утолить голод. Скверная штука -- голод! Мало того что сосет под ложечкой да руки и ноги дрожат, так еще и позор! Такой позор!.. Нужно пристроить часы. Но часы нашего героя не просто часы, а часы с историей, в своем роде исторические часы. Поэтому необходимо прежде познакомить вас с их историей. Случилось это в те времена, когда автор этих воспоминаний находился в зените своей славы репетитора. В родном городе у него было уроков гораздо больше, чем может пожелать себе молодой учитель. Одного только ему не хватало--часов. И для приобретения их он сколотил уроками небольшой капиталец. Лучшее время для покупки часов--спасская ярмарка. Тогда в Переяслав съезжаются торговцы чуть ли не со всего света. Все, что можно себе вообразить, вы найдете на этой ярмарке. Встав однажды утром, наш герой захватил тросточку и отправился на ярмарку, к палаткам и лавкам, где выставлены золотые изделия и прочие дорогие вещи. Спасская ярмарка бывает в конце лета, примерно в августе. К этому времени поспевают арбузы и дыни. Яблоки и груши лежат кучами на возах и на земле. Торговцы бегают, как затравленные крысы, озабоченные и вспотевшие. Они делают дела, зарабатывают деньги. Цыгане божатся, лошади ржут, овцы блеют, в мешках визжат поросята. Слепой нищий играет на бандуре, женщина продает бублики, мальчишки разносят квас, и все галдят, все кричат, оглохнуть можно. Разгуливая в задумчивости по ярмарке, Шолом наткнулся на еврея в грязной манишке, с красным прыщеватым лицом и со странно бегающими глазами. Еврей этот остановил его и, подмигнув плутовскими глазами в сторону высокого худого пана с длинными, закрученными кверху усами, в польской шапочке, тихо шепнул осипшим голосом: -- Вот этот господин продает одну вещицу за полцены. Взгляните, что вам стоит! В тот же момент возле Шолома очутился и сам пан. Оглядевшись по сторонам, он достал из кармана бумажный сверток, развернул его, и героя внезапно ослепил блеск новеньких золотых часов. Показав часы на расстоянии, пан тотчас снова завернул их в бумагу и спрятал в карман, не говоря ни слова. Говорил только еврей: -- Сущая находка! Ему сейчас очень нужны деньги. В этих часах одного золота рублей на сто будет. -- Сколько же он просит за часы? -- Я думаю, половину возьмет--пять красненьких. Сущая находка! Я бы сам охотно купил, но у меня нет при себе столько денег. -- У меня тоже нет, -- сказал Шолом, щупая свой карман. -- А сколько у вас есть? -- спросил прыщеватый. -- У меня всего четвертная. Сверкнув плутовскими глазами, еврей протянул ему руку: -- В добрый час! В одно мгновение деньги были уплачены, и золотые часы перешли к покупателю. И тут у него екнуло сердце: а вдруг часы ворованные? Его уже не радовала удачная покупка, на ум приходили всякие мрачные мысли и опасения: "А вдруг кто-нибудь узнает эти часы!" Ведь покупать краденое хуже, чем самому украсть. Словом, он раскаивался. Но--пропало! Шолом вынул часы из кармана, осмотрел их со всех сторон--новенькие часы и тикают вовсю. Крышка тяжелая, настоящего золота, циферблат белее снега, стрелки, словно прутья, основательные. Остается только показать часы настоящему знатоку, чтобы он их осмотрел и оценил. Отец, правда, разбирается в часах, но ему их показывать неудобно, не хочется рассказывать, что они куплены на улице с рук. Словом, лучше всего зайти с часами к часовщику Гензелю. Часовщик Гензель--совсем еще молодой человек, но с головой на плечах. В городе поговаривали, что он изобрел особые часы по солнечной системе. Правда, лицо его не выражало особого ума -- самый обыкновенный человек с широким носом. Один палец у него был широкий и плоский, с длинным ногтем. При помощи этого ногтя он обычно открывал часы, вооружив глаза лупой, заглядывал в механизм и тут же определял достоинства часов, чего им не хватает и какая им цена. Осмотрев "находку", то есть золотые часы Шолома, Гензель с треском закрыл их и сказал: -- Простой цилиндр, ход не анкерный, красная цена им пятерка. -- Ну, а золото? -- Какое золото? Это такое же золото, как я--министр! -- Что же это такое? -- Томпак. -- Что значит томпак? -- Томпак это томпак; не медь, не железо, а томпак... И, отложив лупу, Гензель, не говоря больше ни слова, принимается за работу. Вот эти-то часы молодой путешественник и собирался продать часовщику в маленьком местечке Т. К часовщику, старому глуховатому человеку с ватой в ушах, он вошел довольно развязно, с видом солидного покупателя. И между Шоломом и старым часовщиком произошел такого рода диалог. Ш о л о м. Добрый день, господин часовщик! Много у вас хороших часов? Ч а с о в щ и к. Сколько же часов может понадобиться такому юноше? Ш о л о м. Одни часы... Ч а с о в щ и к. Какие часы вам нужны--серебряные, золотые? Ш о л о м. Золотые я у вас куплю немного погодя. Пока обойдусь серебряными, только бы шли хорошо. Ч а с о в щ и к. В этом вы можете не сомневаться! И старый часовщик выложил перед покупателем с полдюжины новеньких часов. Шолом остановил свой выбор на одних и дал понять старику, что он, собственно, хочет произвести с ним обмен, то есть он возьмет у него эти новые серебряные часы и даст ему взамен свои старые. "Во сколько вы их оцените?" Старик осмотрел часы Шолома со всех сторон и с минуту раздумывал, покачивая головой. Потом он вынул вату из ушей и переложил ее в обратном порядке, как будто это имело прямое отношение к часам. Лишь проделав это, он решился сказать, что может оценить часы Шолома и два рубля. А так как серебряные часы стоят девять рублей, то покупатель, следовательно, должен доплатить всего-навсего семь целковых, и дело сделано. Покупателю эта комбинация понравилась, и он тут же предложил часовщику новую комбинацию: пусть возьмет пока у него старые часы и даст за них два рубля, а через денек-другой он зайдет и выберет себе новые часы... Но старику последняя комбинация не понравилась. Почему собственно? Так, потому что он не покупает часов, его дело продавать часы... Тогда Шолом выдвинул новый проект: он отдаст часы за целковый--кончено! Делает он это не ради денег, а просто потому, что часы эти опротивели ему, он их видеть не может. Тогда старик заявил, что, если часы ему опротивели, он может их выбросить на помойку. Покупатель принялся объяснять, что сейчас он покупку совершить не может, что у него туго с наличными, то есть он сейчас просто не при деньгах. Часовщик посоветовал ему заглянуть в другой раз, когда он будет при деньгах. И так несколько раз. Всяк несет свое. С самого сотворения мира бог, вероятно, не создавал такого нудного человека, как этот часовщик. Шолом спрятал свои томпаковые часы и попросил старика отложить для него вон те, серебряные. Он, возможно, еще сегодня зайдет за ними. Ему должны прибыть деньги по почте. Пусть старик извинит, если он отнял у него время. Старик ответил, что это ничего не значит, но по его бледному лицу, по сердитому взгляду и по дрожанию его старческих пальцев видно было, что это все-таки кое-что значит... Шолом еле нашел дорогу к двери. С щемящим сердцем отправился он снова на постоялый двор рыжего Берла, моля бога, чтобы он уберег его от встречи с хозяином. "Этот рыжий,--думал про себя Шолом,--единственный человек, который догадывается, что я голоден". 67. АНГЕЛ БОЖИЙ В ОБРАЗЕ ЧЕЛОВЕКА Шолом забирается в местечковую синагогу и изливает свое горе в слезах. -- Появляется ангел божий, и счастье вновь улыбается ему. -- Он приглашен учителем в деревню и не подозревает, что здесь он найдет счастье всей своей жизни Рядом с постоялым двором рыжего Берла находилась местечковая синагога. Туда и забрался на следующее утро герой этой биографии и от нечего делать стал молиться. Молился он в одиночестве, потому что немногочисленные евреи местечка встали рано утром, помолились сообща и разошлись, как водится, на поиски заработка. В синагоге остался только служка. Он был сапожником, а так как работы у него не хватало, то он одновременно выполнял обязанности синагогального служки. Увидев чужого юношу с мешочком для филактерий, сапожник-служка подошел к нему и справился, не годовщина ли сегодня смерти кого-либо из его близких. Если годовщина, то он сбегает, чтоб сколотить молитвенный десяток. -- Нет, не годовщина, -- успокоил его Шолом, -- просто так хочу помолиться. -- Ну и молитесь на здоровье! Вот вам молитвенник. Служка оставил его одного и, усевшись у входа, принялся чинить какую-то старую обувь. Давно уже юный герой не молился так усердно и тепло, как в это утро. В то время он уже далеко отошел от набожности. Это была эпоха просветительства, когда набожность считалась позором, когда к фанатику относились хуже, чем к какому-нибудь пропойце, вероятно, еще хуже, чем теперь относятся к выкресту. Но желание молиться пришло к герою само собой. Его вдруг охватил религиозный экстаз, и он стал распевать во весь голос, словно кантор, а во время молитвы "Восемнадцать благословений" даже расплакался и плакал долго, с чувством. А выплакавшись, почувствовал облегчение, словно камень свалился с сердца. Чем, собственно, были вызваны эти рыдания -- трудно объяснить. Плакалось само собой, и душа словно омылась в слезах. Возможно, нервы расшатались или же здесь сказался вынужденный пост. Шолом решил сегодня же этот пост прекратить во что бы то ни стало: хватит голодать! Уложив филактерии, прихватив тросточку, он отправился на постоялый двор и на пороге столкнулся с рыжим Берлом, который сообщил ему радостную весть: утром у него остановился богатый молодой человек из соседней деревни. Он, кажется, близкий родственник. -- Чей родственник? -- Ваш родственник. Ну, может, не близкий, но кем-то он вам приходится. -- И недолго думая рыжий Берл взял Шолома за руку, повел в отдельную комнату, убранную по-барски, и представил молодому человеку, который сидел за самоваром и попивал чай. Молодой человек симпатичной наружности, с добрыми голубыми глазами, высоким белым лбом и красивой круглой бородкой, вежливо привстал и назвал свое имя--Иошуа Лоев. Он тут же пригласил гостя присесть, кивнув хозяину, чтобы тот подал лишний стакан. Налив ему чаю, молодой человек подвинул поближе к гостю крендельки, баранки и другую закуску и обратился к нему с такими словами: -- Хозяин сказал мне, что вы родом из Переяслава, сын Нохума Рабиновича. Если так, то мы с вами в некотором родстве... Пейте чай, прошу вас, закусывайте! Никогда в жизни, ни до того, ни после, чай не казался Шолому таким ароматным и ни одно кушанье--таким вкусным, как эти свежие баранки, крендельки и прочие закуски, быстро исчезнувшие со стола, так что даже для виду ничего не осталось. Он проглотил все, как голодный гусь, а когда опомнился и увидел, что, забыв всякие приличия, уничтожил все начисто, было уже поздно. А молодой человек между тем перечислял родословную, выясняя их родство: -- У вашего отца есть свойственник Авром-Иошуа. Первая жена этого Авром-Иошуа приходилась мне теткой, это была сестра моей покойной матери. Родство у нас, понятно, далекое, но все же родство... Теперь расскажите мне, откуда и куда вы едете и чем занимаетесь? Расспросив героя обо всем и узнав, что он приехал сюда, чтобы занять место учителя, молодой человек спросил, собирается ли юноша оставаться именно здесь, у богача К., или не прочь проехать немного дальше. Если ему безразлично, он предложил бы ему поехать к ним в деревню, чтобы заниматься с его сестренкой--отец в состоянии хорошо платить учителю, не хуже, чем здешний богач, а может быть, и лучше. Тут в разговор вмешался рыжий Берл: "Я желал бы иметь хоть десятую часть того, чем располагает Лоев". Затем, не спрашивая Шолома, согласен он или нет, Берл тут же добавил, что парень, конечно, с удовольствием поедет с молодым человеком в деревню к его отцу, Лоеву, и займет место учителя. Удивительный человек этот рыжий Берл! Точно его кто-нибудь просит быть опекуном или по меньшей мере посредником. Он не давал никому слова вымолвить, говорил все время сам. Шолом был ошеломлен, ушам своим не верил. Не иначе--это сон или галлюцинация! А может быть, молодой человек -- ангел божий, ниспосланный на землю в образе человека. Однако выказывать свою радость не позволяло ему самолюбие. Выслушав предложение с притворным равнодушием и обдумав ответ, он сказал не очень определенно: -- Предложение ваше, быть может, и неплохое... Но дело, видите ли, в том, что я привез здешнему богачу рекомендательное письмо от моего отца... Что будет, если он... -- На каком языке написано письмо? -- перебил его рыжий Берл. -- Что значит, на каком языке? На древнееврейском, конечно. -- На древнееврейском?--переспросил рыжий Берл и, схватившись обеими руками за бока, расхохотался так, точно восемнадцать чертей щекотали его под мышками. -- Вам придется, молодой человек, немного подождать, прежде чем мой родственник научится читать письма по-древнееврейски. Боюсь, однако, что вам придется долгонько ждать. -- И оба расхохотались и хохотали долго и неудержимо. Не прошло и получаса, как между Иошуа Лоевым и его юным протеже завязались дружеские отношения, которые крепли с каждой минутой. Выяснилось, что Иошуа Лоев принадлежит к тому типу просвещенных молодых людей, которых было немало в ту пору. Он неплохо знал библию и талмуд, хорошо разбирался в литературе высокого стиля, читал целые страницы Maпy наизусть, мог поговорить о "Путеводителе заблудших", о "Кузри" и обладал неплохим почерком. Только по части древнееврейской грамматики он был слабоват, в остальном же ни в чем не уступал нашему герою. Ко всему этому он был вообще приятный человек и любил общество. По его словам, все в его семье люди общительные и, живя в деревне, просто истосковались по человеку. Чем они занимаются? Они арендуют поместья у графов Браницкого и Молодецкого. Живут они как баре, держат выездных лошадей, в хороших отношениях с соседними помещиками, а крестьяне за них готовы в огонь и в воду... Своим разговором Иошуа Лоев как бы подтверждал, что они и в самом деле в деревне истосковались по людям. Он ни на минуту не умолкал, точно хотел высказать все, что накопилось у него на душе за долгое время пребывания в деревне. Он говорил в комнате, продолжал говорить во дворе, говорил потом, сидя вместе с учителем в фаэтоне и мчась на своих собственных горячих рысаках. -- Как вам нравятся кони? -- спросил рыжий Берл учителя, когда Иошуа Лоев пошел распорядиться, чтобы запрягали. Затем он стал рассказывать чудеса об отце этого молодого человека, о богатстве и величии его и о том, какой это своеобразный человек. -- Вы должны благодарить бога, что так случилось. Шолому показалось, будто рыжий Берл добивается благодарности. Но--дудки! Не выйдет! Он, чего доброго, еще подумает, что спас человека от голодной смерти. Шолому только неприятно, крайне неприятно, что он не может расплатиться за ночлег. Он теперь очень стеснен в деньгах. -- Скажите-ка мне лучше, хозяин, сколько с меня следует... Рыжий Берл прищурил глаза: -- За что? -- За... ночлег, за все... Я вышлю с места, как только приеду... -- Да бросьте, бросьте! Даже смешно...--ответил Берл, отмахиваясь от него. Тут вошел высокий, почтительно улыбающийся мужик с белыми бровями. Звали его Андрей. Он пришел за багажом "панича"6, который едет с барином. Учителю было неловко перед Андреем, что у него нет никакого багажа, и он сказал, что багаж его еще в пути, придет позже. При нем только этот узелок, он возьмет его сам. Андрей, однако, не хотел уходить с пустыми руками. Узелок так узелок. Он подхватил узелок, как перышко, двумя пальцами и унес его. Минутой позже Шолом сидел уже со своим молодым патроном в великолепном мягком фаэтоне. Андрей щелкнул кнутом, и пара серых рысаков с подстриженными хвостами понесла Шолома по полям и лесам в новое место, к новым людям. Ему и в голову не приходило, что именно там, куда он теперь едет, он найдет счастье всей своей жизни. 68. НЕОЖИДАННЫЙ ЭКЗАМЕН Гостиница в Богуславе. -- Старый Лоев. -- Девушка с кавалерами. -- Шпильгаген*, Ауэрбах и "Что делать?".-- Чего требует Раши от дочерей Салпаада и как пишут письмо к директору сахарного завода. -- Герой выдержал экзамен и едет в деревню Были уже сумерки, когда просвещенный молодой человек и протежируемый им учитель приехали в город Богуслав. В гостинице они застали старика Лоева, который ожидал своего сына. Старый Лоев произвел на молодого учителя необыкновенное впечатление. Он никогда не представлял себе, что у еврея может быть такой вид--вид генерала или фельдмаршала, а голос--рык льва. Сын в кратких словах сообщил отцу, кто этот юноша, приехавший с ним, и как они познакомились. Выслушав сына, старик оседлал нос серебряными очками и внимательно, без всяких церемоний оглядел юношу так, как разглядывают купленную на базаре рыбу... Потом он протянул ему теплую руку, любезно, насколько это было возможно для такого строгого "фельдмаршала", поздоровался с ним и, обращаясь на "ты", спросил: -- Как тебя зовут? Узнав, что юношу зовут Шолом, он сказал ему так мягко, как позволял ему его львиный голос: -- Послушай-ка, друг Шолом, пройди, пожалуйста, в соседнюю комнату, а мы с сыном поговорим о делах, потом я тебя вызову, и мы немного побеседуем. Соседняя комната оказалась залом, или, выражаясь по-европейски, вестибюлем для гостей. Там Шолом застал хозяина гостиницы, человека с синим носом с тонкими красными прожилками на нем. Бывший торговец мануфактурой, он на старости лет стал содержателем заезжего дома. Звали его Береле, сын Этл. Он стоял без дела, сложа руки, и разглагольствовал обо всем на свете. Он говорил о своих постояльцах, об их делах и о себе самом, о том, что "бог наказал его, и он на старости лет вынужден торговать супом с лапшой". Жена его, низенькая худая женщина с диадемой на голове и с желтым жемчугом на шее, ходила по дому, бранила детей мужа (она была его второй женой), бранила служанку, бранила кошку, вообще, видно, была недовольна устройством мира сего--большая пессимистка! У окна за романом Шпильгагена сидела их младшая дочь Шивка -- красивая девушка с круглым белым личиком, страшная кокетка. К ней пришли с визитом несколько молодых людей с подстриженными бородками--сливки богуславской интеллигенции. Шел разговор о литературе. Синеносый хозяин подвел молодого учителя к компании и представил его. Откуда старик узнал, кто он такой, остается загадкой. Чтобы занять нового гостя, юная красавица обратилась к нему с милой улыбкой: "Читали ли вы "На дюнах" Шпильгагена?" Оказывается, гость знает всего Шпильгагена. "Ну, а Ауэрбаха?"--"Ауэрбаха тоже".--"А "Записки еврея" Богрова*?"--Эту книгу он наизусть знает. -- "А роман "Что делать?". -- "Кто же не читал Чернышевского?"--"Как вам нравится главная героиня?" -- "Вера Павловна? Еще бы!" Красавица и ее кавалеры были поражены. Один из них, частный поверенный с громкой фамилией Мендельсон, щипал все время свои едва пробивающиеся усики. Видно было, что он по уши влюблен в девицу и поэтому полон ненависти к приезжему, который знает все на свете. Он кидал на него злобные взгляды и в душе, видно, желал ему свернуть себе шею на ровном месте. Это еще больше раззадорило нашего героя, и он сыпал словами, цитировал наизусть целые страницы, называл такие книги, как "История цивилизации в Англии" Бокля и "О свободе" Джона Стюарта Милля*. Раз просвещенный молодой человек приехал из чужого города, ему полагается выложить перед людьми все, что у него есть за душой, показать, что он знает и что умеет... В самый разгар беседы в комнату вошел старик Лоев со своим сыном и сделался невольным слушателем лекции, которую молодой переяславский учитель читал молодежи. Отец с сыном переглянулись, они, видимо, были довольны. Потом старый Лоев подозвал Шолома к себе: -- Послушай-ка, приятель, что я тебе скажу. Мой сын говорит, что ты в наших священных книгах разбираешься не меньше, чем в тех. Я хотел бы знать, помнишь ли ты еще, чего требует Раши от дочери Салпаада?* И началась беседа о Раши. От Раши перешли к талмуду. Затем забрались в дебри учености, в вопросы науки и просвещения, как водится среди постигших тайны печатного слова... Познания Шолома вызвали сенсацию. Фурор был так велик, что старый Лоев положил ему руку на плечо и сказал: -- Нам уже приходилось видеть, что знатоки всяческих наук как только доходит до дела, ну, скажем, простую бумажку написать, не знают, как за нее и взяться. Ну-ка, вот тебе перо и чернила, и будь так добр, напиши по-русски письмо директору сахарного завода, что ему не будут поставлять свеклы, пока не пришлет столько-то и столько-то денег... Разумеется, письмо это было только поводом для экзамена. Оно переходило из рук в руки, и все изумлялись редкостному почерку юноши. Здесь ему сопутствовал дух старого учителя Мониша из Переяслава. Учитель Мониш Волов, славившийся своей "косточкой", был замечательным каллиграфом, художником по призванию, у него была золотая рука. В городе носились с образцами его почерка. Он не писал, а рисовал. Был он человеком благочестивым, богобоязненным и, не зная ни слова по-русски, успешно конкурировал с учителем чистописания уездного училища. Трудно было поверить, что не машина, а рука человеческая выводила эти строки. Ученики, и в том числе дети Рабиновича, немало вытерпели, бедняжки, от "косточки" Мониша. Зато они переняли много из его искусства каллиграфии, искусства красиво писать по-русски, что со временем принесло им немалую пользу. На этом, однако, экзамен не кончился. Старый Лоев попросил юного учителя потрудиться перевести письмо на древнееврейский, "потому что директор сахарного завода -- еврей", -- мотивировал старик свое требование. Разумеется, и это было испытанием. Недолго думая учитель перевел письмо на древнееврейский, высоким стилем, стараясь писать как можно красивей, с росчерками и завитушками. Строчки ровные, густые, буковки узорные, бисерные. Тут ему сопутствовал дух его старого воронковского учителя реб Зораха. В еврейском письме меламед Зорах был тем же, чем учитель Мониш в русском. Словом, учитель блестяще выдержал импровизированный экзамен. У него даже голова закружилась от успеха. Он почувствовал, как пылает у него одно ухо. Фантазия вновь подхватила его и унесла на своих крыльях в мир сладких грез и волшебных снов. Он видел себя сияющим и счастливым. Мечта о кладе начала сбываться, и совершенно естественным путем. Он приезжает на место, так рисует ему воображение, и знакомится с дочерью старого Лоева... Они влюбляются друг в друга и открывают свою тайну старику. Старик возлагает им руки на головы и благословляет: "Будьте счастливы, милые дети!" Шолом пишет отцу в Переяслав: "Так и так, дорогой отец, приезжай!" За от