не такой он был человек, чтобы оставить ребенка без помощи, тем более своего родного, плоть от плоти. Он не стал бы отказываться от отцовства, а с гордостью, во всеуслышание объявил, бы о нем. Дона Флор никогда в этом не сомневалась, хотя муж не сказал ей на этот счет ни слова. Но дона Флор знала, знала наверняка, что ребенок для него был бы самой большой удачей, самым большим выигрышем, самой крупной ставкой. Поэтому ее так встревожило известие, принесенное доной Динорой. Ведь Гуляка и без того почти не принадлежал ей из-за своего пристрастия к игре и веселой жизни. Что же ей останется, если между ними к тому же встанет ребенок, тянущий ручонки к своему отцу? Тот самый ребенок, которого она не смогла ему дать. Сообщение доны Диноры повергло дону Флор в отчаяние. Даже дона Норма ничего не могла посоветовать. Всегда решительная и собранная, она не находила выхода из создавшегося положения и чувствовала себя растерянной. - А почему бы тебе не сказать, что ты беременна? - Умнее она ничего не могла придумать. - Ну и что дальше? Потом он узнает правду и будет еще хуже... Соломоново решение приняла дона Гиза - оно было не только достойным и практическим, но и помогало справиться с другими проблемами. Дона Гиза была докой в вопросах психологии и метафизики. Сам профессор Эпаминондас Соуза Пинто почтительно снимал перед ней шляпу. "Весьма эрудированная женщина", - говорил он, а ведь профессор никогда не ошибался в расстановке знаков препинания и бесплатно корректировал еженедельник Пауло Насифе, издававшийся небольшим тиражом, но процветавший за счет объявлений. Когда огорченная дона Флор и растерявшаяся дона Норма ввели в курс дону Гизу, та сразу же нашла выход. На своем отвратительном португальском языке она объявила, что, если Гуляка так хотел ребенка, что не побрезговал проституткой, поскольку дона Флор бесплодна, если дона Флор боится из-за этого ребенка, родившегося от другой, навсегда потерять Гуляку, чтобы сохранить мужа, ей остается только одно: принести домой этого незаконорожденного отпрыска Гуляки и стать для него матерью. Но в чем дело? Почему так раскричалась дона Флор, ругаясь, как американская миллионерша - сравнение принадлежало доне Гизе, которая была поражена реакцией соседки, - и клянясь, что этого никогда не случится и что она ни за что не возьмет себе ребенка другой женщины, особенно потаскухи?.. К чему этот скандал? Ведь Бразилия, по мнению американки, тем и отличается от других стран, что здесь все относятся друг к другу с сочувствием и пониманием. Замужние женщины воспитывают внебрачных детей своих мужей. Она сама знает несколько таких случаев в бедных и богатых семьях. Разве соседка дона Абигайл не воспитывает дочку своего мужа от какой-то женщины с такой же любовью, с какой воспитывает собственных четырех детей? Просто замечательно! Этим-то и понравилась Бразилия доне Гизе, поэтому-то она и приняла бразильское подданство. Чем виноват ребенок, какой грех он совершил? Как можно оставить бедного малыша, плоть и кровь ее мужа, Гуляки, обреченным на лишения и голод, среди нищеты и пороков, не дать ему образование и других жизненных благ? К тому же разве не боится дона Флор - и не без оснований, - что Гуляка останется с матерью ребенка, чтобы быть ближе к сыну? Но если дона Флор возьмет этого ребенка к себе, чтобы воспитывать его как родного, разве не будет это самым убедительным доказательством ее любви к мужу? Ребенок, рожденный другой женщиной, навсегда свяжет Гуляку и Флор, и тогда исчезнут все ее страхи и опасения. А если благодаря заботам доны Флор в доме будет расти здоровый, красивый ребенок, который станет для Гуляки источником постоянной радости, кто знает, может быть, это пробудит в нем ответственность, заставит его изменить образ жизни, взяться за ум и устыдиться прошлого, раз и навсегда оставив игру и женщин? Вполне возможно, что так и будет, примеров тому более чем достаточно. Вдохновившись этой идеей - "до чего ж хитра гринга!" - дона Норма поддержала дону Гизу. Она так и посыпала примерами. Взять хотя бы азартного игрока и пьяницу доктора Сисеро Араужо из Санто-Амаро-да-Пурификасана. Бедная его жена, дона Пекена, совсем с ним измучилась. Но когда она родила ребенка, доктор Сисеро превратился в самого примерного мужа. А сеу Мануэл Лима, без ума влюбившийся в женщину легкого поведения... Хотя он, по правде говоря, не очень хотел ребенка, но исправился, как только вступил в брак, и не было супруга вернее его... Одним словом, дона Гиза считала, что ребенок, в котором дона Флор видела такую угрозу своему домашнему очагу, может, будто по мановению волшебной палочки, стать его оплотом, гарантией любви Гуляки к жене и его перевоспитания. Правда, подумала про себя дона Гиза, этот новый Гуляка лишится своего обаяния, своей загадочности и своего грубоватого остроумия. У доны Флор словно пелена с глаз упала. Лицо ее осветилось радостью, и со словами благодарности она бросилась в объятия подруги. Они разработали подробный план действий. А это было совсем не просто. Без поддержки доны Нормы вряд ли дона Флор нашла бы в себе достаточно мужества, чтобы отправиться в квартал, где обитали падшие женщины и "самый низменный разврат", как выражались репортеры уголовной хроники, на поиски Дионизии, чтобы отобрать у нее новорожденного и усыновить его по всей форме в нотариальной конторе с соответствующими записями и свидетелями. Дона Норма, побуждаемая самыми дружескими чувствами, сразу же предложила сопровождать подругу. К тому же ей уже давно хотелось взглянуть на этот квартал и его обитательниц, а случая удовлетворить любопытство до сих пор не подворачивалось. - Не могу же я отпустить бедняжку Флор одну в это логово! - урезонивала она Зе Сампайо, когда тот, пораженный до крайности пытался ее отговорить. - Я уже не девчонка, а взрослая, почтенная дама, никто не осмелится ко мне пристать. - И дона Норма посвятила в свои планы Зе Сампайо, который больше не сопротивлялся энергичной супруге: - Мы отправимся туда завтра утром. Я пойду якобы для того, чтобы навестить своего крестника, внука Жоана Алвеса, а потом попрошу Жоана, чтобы он отвел нас к этой особе. Жоан же, как тебе известно, мастер капоэйры*. (* Капоэйра - борьба, в которой допускаются удары ногами, головой и даже палкой.) Так они и сделали. В воскресенье после мессы в церкви святого Франциска, где дона Флор поставила украшенную цветами свечу, чтобы все сошло хорошо, они пересекли площадь Террейро и разыскали негра Жоана Алвеса, чистильщика обуви, на тротуаре рядом со зданием медицинского факультета. Вокруг него толпились ребятишки, и все они - и курчавый негритенок, и мулаты, и светлые блондины - называли его дедушкой. Они, как и еще очень многие дети, бегающие по узким и кривым улочкам между Террейро-де-Жезус и Байша-дос-Сапатейрос, были его крестниками. У негра Жоана Алвеса никогда не было детей ни от жены, ни от других женщин, но он добывал своим крестникам крестных матерей, еду, старую одежду и даже буквари. Жил он в подвале тут же поблизости вместе с несколькими крестниками. Этот свирепый на вид старик, бранчливый и вздорный, слыл колдуном. Из своего подвала, откуда открывался вид на зеленую долину, негр Жоан Алвес как бы распоряжался красками и светом Баии. - Кого я вижу! Да благословит вас господь, кума дона Норма... А как поживает сеу Зе Сампайо? Передайте ему, что я на днях зайду в его магазин купить для ребят несколько пар обуви... Мальчишки окружили подошедших женщин. В руках доны Нормы появился кулек с карамелью. Жоан Алвес свистнул, сразу подбежало еще несколько пострелят и среди них мулатик лет четырех-пяти. Негр погладил его по голове: - Попроси благословения у своей крестной матери, негодник... Дона Норма благословила мальчика и дала ему монетку. Негр поинтересовался, каким добрым ветром занесло сюда куму. - Видите ли, кум, я хочу попросить вас об одной услуге в очень деликатном деле. - Деликатное дело не для меня, я ведь, как вы знаете, человек грубый... - Я хочу сказать, это дело должно остаться в строгой тайне. - Что верно, то верно, я не болтун и не сплетник. Можете говорить, кума... - Вы, кум, не знаете некой Дионизии? Говорят, она живет где-то здесь. - И у вашей милости есть к ней дело? - У меня лично нет, кум. А вот у моей подруги... Жоан Алвес окинул дону Флор взглядом с головы до ног. - Дело к Дионизии Ошосси? - Наверное, к ней... Я слышала, она очень хорошенькая. Жоан Алвес почесал свою поросшую жесткими, курчавыми волосами голову. - Хорошенькая? Вы меня извините, кума, но вам следует выбирать выражения. Хорошенькой можно назвать белую, но не мулатку, да еще такую, как Дионизия. Таких красоток, как она, во всем мире, я думаю, найдется не больше полудюжины, и то надо еще поискать. - У нее недавно родился ребенок... - Тогда это она, она недавно родила и еще не вернулась к своему занятию... Дона Флор наконец открыла рот, поинтересовавшись: - А чем она занимается? Жоан Алвес снова смерил ее взглядом, но на сей раз с некоторым презрением, явно пораженный ее невежеством: - Она проститутка, сеньора, это ее занятие. Дона Норма не хотела отвлекаться от главного. - И вы, кум, водите с ней дружбу, знаете, где она живет? - А почему бы мне с ней не дружить, кума? А живет она совсем рядом, на Масиэле. - Отведите нас туда, кум, моя подруга хочет потолковать с ней об одном деле... Жоан Алвес еще раз пристально посмотрел на дону Флор и почесал голову, будто что-то в этих словах показалось ему подозрительным и не внушающим доверия. - А почему бы ей не пойти туда одной, кума? Я покажу дом, где живет Дионизия. - Будьте рыцарем, кум. Неужели вы допустите, чтобы женщины одни ходили по этому кварталу? А вдруг к нам пристанет какой-нибудь нахал... Благородство Жоана Алвеса было общеизвестно. - Ну что ж, я провожу вас, но ручаюсь, никто не позволит себе по отношению к вам никакой выходки, у нас этого не водится... Он встал и поручил своим крестникам присматривать за ящиком и щетками. Это был стройный, крепкий негр лет пятидесяти с лишним, его курчавые волосы уже начали седеть. На шее он носил ожерелье божества Ориша, красные и белые четки божества Шанго. Только морщины под глазами говорили о его пристрастии к кашасе. Поднявшись, Жоан поинтересовался: - А что за дело к Дио у этой девицы? - В последнем слове прозвучала насмешка. - Ничего плохого, кум... - А иначе при всем уважении к вам, кума, я с вами не пойду... Да это ни к чему и не приведет: ее святой всемогущ. - Он коснулся земли кончиками пальцев, приветствуя божество. - Окэ аро Ошосси! Ничто не может причинить ей зло, и любое колдовство обернется против того, кто его затевает... - Когда вы меня сведете на макумбу, кум? Я очень хочу побывать на кандомблэ*... (* Кандомблэ, или макумба, - негритянский языческий религиозный обряд, сопровождаемый танцами и песнями.) Так, беседуя, они вошли в квартал, где жила Дионизия. Поскольку было воскресенье и субботний кутеж продолжался до рассвета, улицы были пусты. Лишь у немногих дверей сидели женщины, но и они скорее наслаждались погожим утром, чем поджидали мужчин. Тишь и благодать царили вокруг. Дона Норма почувствовала разочарование - неинтересное время выбрали они для своего визита. Сейчас этот квартал ничем не отличался от тех, где живут самые добродетельные люди. К тому же дом Дионизии находился в начале улицы. Когда они поднимались вверх по шатким ступеням, мимо них в темноте шмыгнула огромная крыса. Отовсюду слышались голоса, кто-то тихо напевал грустную песню. На площадке четвертого этажа до них донесся запах лаванды, курящейся в глиняных сосудах, - верный знак того, что в доме новорожденный. Они пошли по коридору и остановились у одной из дверей. Жоан Алвес постучал костяшками пальцев. - Кто там? - откликнулся тихий, спокойный голос. - С миром, Дио... Это я, Жоан Алвес. Тут со мной две сеньоры, они хотят с тобой поговорить. Одну из них я знаю, это моя кума Норма, достойная женщина. - Так входите и извините за беспорядок, я еще не успела убрать... Женщины вошли вслед за негром. В тесной комнатушке стояла двухспальная кровать, покосившийся шкаф, железный умывальник с эмалированным тазом и ведром. Все сияло чистотой. На стене висели зеркало с трещиной и гравюра, изображающая святого Бонфима, украшенная лентами. Через окно, выходившее во двор, лился солнечный свет вместе с грустной песенкой. Облокотившись на подушки, до половины прикрытая простыней, мулатка Дионизия приветливо улыбалась нежданным гостям. Декольте ее кружевного пеньюара обнажало пышную грудь к которой она прижимала спящего младенца - крупного и очень смуглого. В сосуде под стулом курилась лаванда, и ее ароматом пропитывалась одежда новорожденного, положенная на плетеное сиденье. Два ящика из-под керосина, покрытые шелковистой бумагой, заменяли табуретки. В заднем углу комнаты были развешаны лук и стрелы Ошосси, изображение Георгия-победоносца, поражающего дракона, зеленый камень - вероятно, фетиш Йеманжи, четки из бирюзы. - Сеу Жоан, - сказала мулатка своим спокойным голосом, - сделайте милость, снимите со стула детские вещи и положите в шкаф: я приготовила их, чтобы переодеть малыша после купания. Дайте стул этой девушке... Она указала на дону Норму и, повернувшись затем к доне Флор, сказала с улыбкой: - А сеньора, что помоложе, пусть меня извинит, ей придется сесть на ящик. Продолжая оставаться в кровати, она следила, как чистильщик выполняет ее распоряжения. Невозмутимо улыбающаяся, Дионизия не выказывала ни малейшего любопытства по поводу появления непрошеных гостей. Теперь было понятно, почему художник Карибэ изобразил ее в костюме королевы на троне афошэ. Опередив негра, дона Норма взяла распашонку и пеленки и открыла шкаф, чтобы заодно выяснить, сколько у мулатки платьев, блузок туфель и сандалий. - Возьмите ящик и для себя, сеу Жоан, и садитесь. - Я постою, Дио, мне и так хорошо. - Лучше разговаривать сидя и не спеша, сеу Жоан, стоя, труднее договориться. Негр, однако, предпочел встать у подоконника, заслонив собой ослепительно сияющее солнце. В комнату лилась грустная песенка. Я в страстях - как в цепях, я рабыня твоя, господин! Когда дона Норма и дона Флор уселись, наступила короткая пауза. Дионизия своим приятным голосом первая нарушила молчание. Она заговорила о том, какой сегодня прекрасный день, и пожалела, что не может еще выходить на улицу: - Трудно оставаться дома, когда умытое дождем солнышко еще радостнее сияет в листве... Дона Норма согласилась с ней, и они стали мирно беседовать о солнце, о дожде, о лунных ночах в Итапоа, в Кабуле и не известно каким образом добрались до Ресифе, где жила сестра доны Нормы, вышедшая замуж за тамошнего инженера, и где Дио пробыла несколько месяцев. - Больше полугода я таскалась повсюду с одним типом, который скрывался от полиции. Этот сумасброд вскружил мне голову, а потом бросил меня в Ресифе... Они б, наверное, долго еще говорили, ибо обе любили поболтать, если бы дона Флор, услышав звон церковных колоколов, оповещавший, что наступил полдень, не встревожилась, прервав их оживленную беседу: - Мы очень задержались, Норминья... - Не беспокойтесь, мне очень приятно поговорить с вами... - сказала Дионизия. - В следующий раз мы посидим подольше, - пообещала дона Норма. - А сегодня мы зашли по делу... - Я к вашим услугам. - У моей подруги, доны Флор, нет детей, она не может рожать, и, к сожалению, это неизлечимо. - Знаю, это бывает, но Марилдес, одна моя знакомая, вылечилась. - У Флор ничего не получится, врач сказал. - Врач?! - Дионизия расхохоталась. - Врачи только и умеют, что красиво говорить да неразборчиво писать. Если барышня обратится к Пайзиньо, он ей в два счета поможет. Как, по-вашему, сеу Жоан? Жоан Алвес поддержал ее: - Пайзиньо сделает пассы над ее животом, и дети пойдут каждый год. Однако дона Флор пренебрегла этим советом обратиться к знахарю, хотя тот и пользовался отличной репутацией. Она бросила взгляд на спящего младенца. Не лучше ли сразу объясниться начистоту, узнать, действительно ли это сын Гуляки. Ребенок, такой чернокожий, совсем не похож на него. Дона Флор предпочла сразу приступить к самой неприятной части переговоров, и, как все робкие люди, слишком громко и решительно сказала: - Я пришла к вам по очень серьезному делу, хочу кое-что предложить и выяснить, не придем ли мы к соглашению. - Так говорите, барышня, я внимательно вас слушаю. - Мальчик... - начала дона Флор и тут же смолкла, не зная, как продолжать. Дона Норма пришла ей на помощь: - У вас ребенок родился всего несколько дней назад? Дионизия взглянула на сына и улыбнулась в подтверждение. - Так вот, моя подруга хочет узнать... Она, видите ли, дала обет, когда была при смерти, что ее первенец станет священником, если святой Бонфим ей поможет и она выживет. - Дона Норма говорила не спеша: эта история, придуманная ею накануне, ей самой не очень нравилась. - И вот бог внял ее молитвам, и она выздоровела каким-то чудом. Мулатка слушала с любопытством, стараясь уловить связь между болезнью этой девушки, чудом святого Бонфима и ее ребенком. Дона Норма заторопилась, желая поскорее миновать щекотливую тему. - Но разве можно выполнить такой обет, не имея ребенка? И тогда она решила усыновить чужого, воспитать его, а потом отдать учиться в семинарию. Она узнала о вашем сыне и выбрала его... Польщенная Дионизия мягко улыбнулась, и дона Норма, поняв эту улыбку как знак согласия, пояснила: Она хочет усыновить вашего ребенка, оформив нужный документ в нотариальной конторе. Словом, взять его насовсем и воспитать как сына. Дионизия молчала, прикрыв глаза. Слушала ли она дону Норму или доносившуюся издалека песню? Я хотел бы в объятьях твоих умереть! Лучше мне умереть, чем терпеть - Лучше умереть, - прошептала она и, когда снова открыла глаза, от прежней ее сердечности не осталось и следа: взгляд стал холодным, у рта залегли горькие складки. - А почему?.. - тихо спросила Дионизия. - Почему она выбрала моего ребенка? Почему именно его? "Должно быть, мы причиняем ей невыносимое страдание, - подумала дона Норма... Какая мать захочет расстаться со своим ребенком? Даже самая бедная, прозябающая в нищете, предпочтет, чтобы ей разорвали сердце". Кто-то сказал, что ваш ребенок здоровый и красивый... И что у вас нет средств его воспитывать.. Если бы это делалось не ради блага ребенка, если бы речь шла не о сыне Гуляки, дона Норма ни за что бы не выступила в роли посредницы и ни к кому не обратилась бы с подобным предложением. Она с трудом выдавливала из себя слова. Но действительно ли это сын Гуляки? Не следует забывать о ремесле Дионизии. Мальчик еще темнее матери, а где же белокурые волосы Гуляки? Дона Норма сделала еще одно усилие над собой: намекнула, что мальчик в новой семье не будет знать нужды. - У вас здесь полно ребятишек, да и у моего кума Жоана Алвеса крестников хоть отбавляй, я сама крестила одного из них. И все они голодают, живут в грязи, просят милостыню, даже воруют... Моя подруга не миллионерша, но достаточно обеспечена, чтобы бедняжка не голодал, не попал в тюрьму, учился на священника и ходил в церковь... Будто разгадав вдруг намерения доны Нормы, младенец проснулся и заплакал. Дионизия высвободила грудь и, устроив ребенка поудобнее, стала его кормить. Она слушала гостью молча, как бы взвешивая все ее доводы: мальчика окружат комфортом и лаской, он ни в чем не узнает недостатка. Конечно, матери тяжело расстаться с сыном, но только эгоистка обречет свое дитя на голод и нищету. Дона Флор добрейшей души женщина, лучше ее трудно найти. Дионизия теснее прижала грудь к губкам уже сытого ребенка. Повернувшись к окну, где стоял Жоан Алвес, она заговорила, обращаясь к нему, будто женщины не стоили того, чтобы им отвечать: - Видите, сеу Жоан, как обращаются с бедняками? Эта вот, - она кивком указала на дону Флор, - сама не может рожать, так разузнала, что Дионизия Ошосси, у которой здоровья больше, чем денег, родила сынишку, и сказала своей подруге: "Пойдем с ней потолкуем... Эта чумазая еще будет нас благодарить"... Дона Норма попыталась ее прервать: - Нет-нет, вы к нам несправедливы... Голос мулатки звучал то взволнованно, то равнодушно, в нем слышалась горечь: - Но у нее не хватило мужества пойти одной, и она попросила твою куму помочь ей уговорить меня. Ребенок Дио большой и красивый, из него получится отличный падре, а мать нищая и отдаст его без слова, да еще будет довольна, что избавилась. А если не отдаст, значит, она негодяйка и настоящая шлюха. Приблизительно в таком духе она мне тут толковала, вы сами слышали, сеу Жоан. Она думает, что у бедняков нет сердца, что раз я веду эту ужасную жизнь, то не имею права воспитывать своих детей... Дона Норма снова попыталась остановить ее: - Не говорите так... Мальчик перестал сосать, и Дионизия встала с постели, держа его на руках, выпрямившись во весь свой величественный рост; красивая и в ярости, она поистине смотрела королевой. Продолжая говорить, мулатка неторопливо занималась ребенком, выкупала его в эмалированном тазу, перепеленала, посыпала тальком и одела в надушенную лавандой распашонку. - Но они ошиблись адресом, я из тех женщин, которые способны воспитать своих детей так, чтобы люди их уважали, и мне не нужнее чужая милость. Пусть он не станет падре, пусть даже станет вором, все может случиться, но воспитывать его буду я сама и так, как сочту нужным. Он станет вожаком нашего квартала, с ним никто не посмеет шутить, и я не отдам его богачке, которая даже родить не смогла... Она ласково улыбнулась ребенку и сказала ему: - А главное, у тебя есть отец, который о тебе позаботится. Вот тут-то дона Флор и взорвалась. Неожиданно расхрабрившись, она отчаянно закричала: - Только его отец - мой муж... Ваш ребенок мне не нужен, я хочу получить ребенка своего мужа... Вы не имели права заводить от него ребенка, вы спутались с ним, это ваше дело, но право на ребенка моего мужа имею только я... Дионизия пошатнулась, будто ее ударили в лицо: - Вы хотите сказать, что вы замужем за ним?.. Неужели это правда? Облегчив этой вспышкой свою исстрадавшуюся душу, дона Флор снова сникла и безнадежным тоном проговорила: - Да, замужем уже три года... Извините меня, но только поэтому я и решила воспитывать ребенка, раз уж сама не могу родить... Но теперь я вижу, что вы правы, сеньора, воспитывать мальчика должна его мать... Да и какой толк был бы от моего воспитания? Я пришла потому, что слишком люблю своего мужа и боялась, что он бросит меня и уйдет к ребенку. Все остальное ложь. Но после того, как я вас увидела, я поняла, что - с сыном или без сына - он никогда не оставит вас, сеньора... - Никакая я не сеньора, но клянусь здоровьем моего сына, если бы я знала, что Валдомиро женат, я не стала бы заводить от него ребенка и поддерживать с ним отношения. А ведь я собиралась бросить свое ремесло, построить домишко и жить с ним, как с мужем... Она заканчивала одевать ребенка. Дона Норма подобрала полотенце, атмосфера в комнате несколько разрядилась. - Клянусь, что Валдомиро - мой муж, - прошептала дона Флор, - это всем известно... - Он никогда мне ничего подобного не говорил... - Дио взяла распашонку из рук доны Нормы и положила ребенка на кровать. - Почему? Зачем ему было меня обманывать? - Она задумалась, уже совсем успокоившись, и обратилась к доне Флор очень вежливо, даже уважительно. - Вы говорите, все знают о вашем браке, не так ли, сеньора?.. Может быть... Но почему мне никто не сказал об этом раньше? Я ведь знакома со всеми его близкими, даже с матерью... - С матерью? Но у него нет матери, она умерла... - Как умерла? Я знакома и с ней и с его бабушкой... Знаю его брата, Роке, столяра... - Тогда это не мой Валдомиро!.. - обрадовалась дона Флор, весело рассмеявшись. - О, как это замечательно!.. Норминья, это же другой Валдомиро! Я готова заплакать от радости... Дионизия Ошосси, оставив ребенка на постели, закружилась в каком-то ритуальном танце. Она увлекла за собой Жоана Алвеса, не переставая благодарить свое божество: "Окэ, отец мой Ошосси, аро окэ!" - Это другой Валдомиро, мой Валдомиро не женат, у него только одна женщина - Дионизия, его мулатка Дио... Внезапно она остановилась, взглянув на дону Флор, дона Норма взяла мальчика на руки и стала его баюкать. - Значит, наши мужья тезки? И мой без ума от... - Она осеклась, не закончив фразы. - ...от рулетки. Мой тоже, - закончила дона Флор. - И вам сказали, что у меня сын от вашего мужа... Какие злые языки... Дверь открылась, и на пороге появился плотный молодой негр, сияющий ослепительной белозубой улыбкой, с плутовским огоньком в глазах. - День добрый!.. Все еще танцуя, к нему приблизилась Дионизия. Он здесь, рядом с ней, значит, долой все страхи и сомнения. Протянув руки к доне Норме, она взяла у нее ребенка и передала его отцу. - Вот он, мой Гуляка, шофер грузовика, отец моего сына. - И, показав на дону Норму и дону Флор, сказала: - Это кума сеу Жоана, а вторая, знаешь, кто? - Откуда мне знать? - Жена другого Валдомиро... - Моего тезки? - Именно... Она думала, что ребенок у меня от ее мужа, и хотела взять его на воспитание, сделать из нашего малыша падре. - Она рассмеялась своим заразительным смехом и уже совсем спокойно продолжала: - Как вас зовут? Флор? Вот вы и будете крестной моего сына... Если хотите, я подыщу вам ребенка, своего я не отдам, он у меня один, но я могу найти то, что вам нужно... - Будете моей кумой, дона Флор, - сказал шофер грузовика. Дионизия передала малыша доне Флор. Птицы, порхавшие в небе, опустились на карниз архиепископского дворца. 17 В первый период вдовства, период печали и полного траура, дона Флор ходила вся в черном, молчаливая, двигаясь, словно в кошмаре, и без конца предаваясь воспоминаниям о своем замужестве. А вокруг нее все громче перешептывались сплетницы, под водительством доны Розилды они неотступно преследовали вдову своим сочувствием и ехидными пересудами. Голоса их сливались в хор, поносящий Гуляку, в котором солировала дона Розилда и дона Динора, обладавшие ядовитыми, словно змеиное жало, языками. Дона Флор, замкнувшись в своей печали, с головой погрузилась в прошлое с его радостями и огорчениями, словно хотела удержать рядом с собой образ Гуляки, его тень, еще витавшую в доме, особенно в той комнате, где они любили друг друга. И зачем здесь околачиваются все эти кумушки? Эти соседки, знакомые, ученицы, подруги ее матери, приехавшей из Назарета, и уже совсем посторонние, вроде доны Энаиды, знакомой доны Нормы? Эта сеньора примчалась сюда с Шаме-Шаме, будто у нее не было ни мужа, ни детей, ни домашних дел, чтобы выразить соболезнования доне Флор, заодно деликатно намекнув на похождения Гуляки. Какое им до всего этого дело? Зачем бередить ее едва зарубцевавшиеся раны, заставлять ее страдать? Зачем понадобилось доне Энаиде доверительно сообщать ей с лицемерным сочувствием о своем близком знакомстве с этой злосчастной Ноэмией, ныне толстой сеньорой, женой журналиста, которая до сих пор хранит портрет Гуляки? Дона Флор жила воспоминаниями - хорошими и плохими, - они помогали ей перенести горе, страшное отчаяние и пустоту после смерти Гуляки. Даже самые неприятные воспоминания, например о бывшей ученице с ее нахальным смехом и бесстыдством, заставлявшие ее вновь переживать обиду и унижение, были теперь для нее своего рода горьким утешением, бальзамом, лечащим от безысходного страдания. Ибо кто в конечном итоге победил, кто выиграл в этой игре, кто остался с Гулякой? Кого он предпочел, когда однажды дона Флор, потеряв всякое терпение, предъявила ему ультиматум: или Ноэмия, или она? Пусть, если хочет, убирается с этой особой (мерзавка повсюду распустила слух, будто собирается замуж за Гуляку), но решает это скорее... Кому отдал тогда он предпочтение? Ноэмия пришла в ее школу изучать кулинарное искусство потому что была помолвлена и жених хотел, чтобы его жена хорошо готовила. Он был щеголем и снобом, мнившим себя знатоком кино и литературы, вообще незаурядным эрудитом. Цитировал на память различных авторов и все на свете критиковал, одним словом, был гением, подающим надежды в журналистике. А еще считал, что молодая хозяйка должна овладеть искусством приготовления национальных блюд: "Я хочу видеть эту мещанку пролетаризованной". Ноэмия нашла идею жениха забавной и записалась в школу "Вкус и искусство". Ей, происходящей из богатого аристократического семейства Грасы, казалось очень оригинальным быть невестой столь рафинированного интеллигента. Однако еще более оригинальным ей показался сумасброд Гуляка с мечтательными глазами. Когда аристократическое семейство и подающий надежды гений спохватились, Ноэмия уже обучилась кое-чему у Гуляки, посещая с ним дом свиданий Амарилдес. Поднялся шумный скандал, грозивший крупными неприятностями. К счастью, благоразумие жениха помогло ему пережить внезапное известие о падении невесты; он вышел из положения с блеском истинного дипломата: с его стороны было бы глупо из-за дурацких предрассудков терять этот сундук, набитый золотом. Однако его благородства и стремления уладить дело миром оказалось недостаточно, ибо Ноэмия не пожелала оставить свой "легкомысленный флирт". Она послала ко всем чертям и жениха и семью, предложив Гуляке сбежать с ней куда глаза глядят. Но Гуляке этого вовсе не хотелось. Когда о его похождении стали злословить в обществе, когда дона Флор в припадке бешенства, что с ней случалось довольно редко, потребовала от него немедленного решения, он возвратил Ноэмию жениху. Этот эстет и сноб стал теперь для нее еще более привлекательным, ибо его талант увенчался рогами. Другого такого жениха не сыщешь в целом мире. "Все это только для развлечения", - сказал Гуляка, когда, доведенная до отчаяния, дона Флор потребовала, чтобы он наконец решил этот вопрос раз и навсегда. Ему и в голову не приходило бежать с Ноэмией, с этой взбалмошной кокеткой. "Она потаскуха и к тому же еще лгунья, каких свет не видел", - заявил он. Так зачем же эти кумушки лезут не в свое дело? Зачем дона Розилда, дона Динора, дона Энаида, примчавшаяся сюда из своего чудесного дома на Шаме-Шаме, и все остальные ноют и жалуются, спевшись в гнусном хоре? К чему напоминать ей о неверности Гуляки и доказывать, что хуже него мужа не было? Разве не получила она самое лучшее подтверждение его любви и преданности? Разве он не предпочел ее богачке Ноэмии, у которой был особняк в Грасе, чековые книжки и открытый счет в банке - а ведь Гуляка вел крупную игру, - автомобиль с шофером, драгоценности, духи, туалеты из Рио? С кем он остался, кого предпочел, когда ему предстояло сделать выбор? Не помогли ни чековая книжка, ни комфорт, ни автомобиль, который бы повсюду возил его, ни туалеты из Рио, ни парижские духи, ни изысканные выражения - mon cheri, mon petit coco, merde, quelle merde* - на баиянском и французском языках. (* Мой милый, мой маленький чудак, дерьмо, какое дерьмо! (франц.).) Ни потерянная девственность, ни мольбы: "Я пожертвовала ради тебя своей честью", ни угрозы: "Мой отец будет преследовать тебя, засадит в тюрьму", - ничто не заставило Гуляку поколебаться. "Как тебе могла прийти в голову подобная чушь, неужели ты думаешь, что я уйду от тебя к этой потаскухе?.." И, наставив рога жениху Ноэмии, он отправился в постель с доной Флор. Какая это была ночь! Они помирились, и она простила ему все. "Это только для развлечения, а люблю я одну тебя, Флор, мой цветок базилика..." В представлении кумушек хуже Гуляки не было на свете мужа, а дона Флор была самой несчастной женой. Поэтому ей полагалось не плакать и горевать, а благодарить бога за то, что он вовремя освободил ее от столь тяжкой ноши. Они считали дону Флор слишком чувствительной и все же осуждали дону Розилду, которая хотела видеть свою дочь радостной и веселой после смерти Гуляки. Каким бы он ни был, он был ее мужем. Однако ее чрезмерное горе, слишком глубокий траур и слишком глубокая печаль, ее окаменевшее, потерянное лицо, ее отсутствующий взгляд, обращенный в небытие, - все это было непонятно кумушкам. И только в одном они сходились - и дона Розилда, и дона Норма, и дона Динора, и дона Гиза: дона Флор должна как можно скорее забыть неспокойные годы замужества, изгнать Гуляку из своей памяти, будто его никогда и не было. По их мнению, ее скорбь слишком затянулась. Вот почему они считали своим долгом убедить ее, что господь явил свое милосердие, освободив ее от тяжкого бремени. Даже тетя Лита, всегда прощавшая Гуляке все его выходки, откровенно удивлялась. - Никогда бы не подумала, что она станет так долго по нему убиваться... Дона Норма ее поддерживала: - Похоже, она никогда его не забудет... С каждым днем все сильнее ее страдания... Дона Гиза, слывшая знатоком человеческой психологии, возражала пессимисткам: - Это естественно... Но пройдет еще какое-то время, и она успокоится, забудет его и снова вернется к жизни... - Разумеется... - Дона Динора придерживалась того же мнения. - Со временем она поймет, что такова была божья воля... Однако насчет того, как лучше помочь вдове, согласия не было. Дона Норма и дона Гиза предложили не вспоминать при доне Флор о Гуляке. Остальные же под командованием неумолимой доны Розилды - не последнее место в этой воинственной группировке занимала дона Динора - изощрялись в интригах и всячески старались убедить дону Флор в том, что теперь наконец-то она заживет спокойно и счастливо, в достатке и комфорте. Она может тихо скорбеть либо шумно жаловаться, но должна поскорее забыть прошлое. Она еще слишком молода, у нее вся жизнь впереди... - От нее самой зависит, долго ли ей вдовствовать... - пророчествовала дона Динора, которая обладала божественным даром предвидения и, сидя в халате у себя в доме, унаследованном от испанского комендадора, гадала на картах и предсказывала будущее по хрустальному шару. Почему, спрашивала себя дона Флор, ни одна из них ни разу не припомнила ни одного хорошего поступка Гуляки? В конце концов, не одни жульнические проделки на его совести, умел он и безобидно пошутить и быть великодушным и справедливым. Почему же они говорят о смерти Гуляки с таким злорадством и только проклинают его? Впрочем, так всегда было. И прежде приходили сплетницы, чтобы сообщить какую-нибудь неприятную новость, посочувствовать бедняжке доне Флор, достойной порядочного, любящего мужа, который обеспечил бы ей счастливую жизнь. Но никто из этих кумушек ни разу не поспешил к ней, бросив все дела, чтобы сообщить о хорошем поступке Гуляки: - Только не говори ему, что это я тебе сказала... Гуляка выиграл в лотерее и все деньги отдал Норме на подарок ко дню рождения... Это, правда, еще нескоро, но он боялся истратить выигрыш и отдал заранее... Об этом знали все кумушки, но только дона Норма была связана обещанием хранить тайну. И если бы она, продержавшись двадцать дней, не нарушила эту клятву, дона Флор так бы никогда и не узнала о благородстве своего мужа. Другие же словно в рот воды набрали - кому охота сообщать приятные новости! Ради этого никто не поспешит, не выбежит, забыв обо всем, на улицу. Вот если бы плохие... Желающих посплетничать сколько угодно, ради этого люди готовы на все - оставить работу, прервать отдых, даже понести определенный ущерб. Как мы бываем счастливы, сообщив неприятную весть! Только чистая случайность помешала доне Флор уйти навсегда из дому в тот вечер, когда Гуляка опустился до новой низости. Она даже уложила вещи и намеревалась перебраться к дяде и тетке в Рио-Вермельо, где всегда ее ждала отдельная комната. На улице собралось полно кумушек, привлеченных ее криками и плачем, они видели, как подъехал Цыган, слышали его дрожащий голос и были свидетелями того, как реагировал на все это Гуляка. Но разве хоть одна из них рассказала доне Флор про эту сцену, передала ей слова Цыгана? Им даже в голову это не пришло! Ни одна не вступилась за Гуляку, будто они ничего не видели и не слышали. Мало того, кумушки поддержали ее решение, считая, что у нее более чем достаточно оснований навсегда порвать с мужем. Некоторые из них даже помогали ей укладывать вещи. 18 Когда Гуляка в тот вечер явился домой, дона Флор сразу поняла причину его неожиданного возвращения. И чем больше она наблюдала за ним, тем больше утверждалась в своей догадке, никогда еще он не был так скромен с ученицами. Усевшись в углу гостиной, он позволил им спокойно закончить практические занятия - приготовление торта ко дню рождения. Девушки из новой группы хихикали, не скрывая своего любопытства и желания познакомиться с мужем преподавательницы, о котором ходило столько самых противоречивых слухов. Гуляка был по-своему знаменит и пользовался репутацией человека необычного. По окончании урока, когда под восторженные возгласы был подан торт и рюмки с какаовым ликером собственного приготовления - дона Флор славилась не только своими соусами, но и яичными и фруктовыми ликерами, - учительница не без хвастливой гордости представила мужа. На этот раз Гуляка ни разу не пошутил, не сказал ни одной двусмысленности, никому не подмигнул. Вид у него был серьезный, даже грустный. Дона Флор хорошо знала, что это означает, и боялась этого. Если бы только она могла задержать учениц до поздней ночи, пусть даже бездельник начнет к ним приставать. Если бы она могла избежать этого неприятного разговора с мужем, который в таких случаях чувствовал себя виноватым и не смотрел ей в глаза. Но ученицы, девушки и замужние женщины, ведущие светскую жизнь, быстро выпили ликер и распрощались. Накануне дона Лижия Олива по-королевски щедро заплатила за сласти и закуски, которые дона Флор приготовила для приема в честь знатных гостей из Сан-Пауло. Вообще говоря, выйдя замуж, она не брала подобных заказов, ограничиваясь занятиями с ученицами, но делала исключения для тех, к кому относилась с особым уважением. К числу таких дам принадлежала и дона Лижия. Об этих дополнительных заработках Гуляка, как правило, не знал, и дона Флор откладывала их на непредвиденные расходы: дорогие покупки, на случай болезни и другие неотложные нужды. Иногда ей удавалось скопить несколько конторейсов, которые она прятала в домашних тайниках. Сбережения эти уходили также на приобретение домашней утвари и посуды, подарки ко дню рождения, на купленную в рассрочку швейную машину, а также долги Гуляке, который частенько занимал у жены по сто-двести мильрейсов... И вот, когда Гуляка, устав от беготни по городу в поисках денег, сидел в гостиной, пришел доктор Зителман Олива, человек очень важный, занимающий не один ответственный пост. - Я ношу эти деньги с собой уже три дня... Лижия сегодня меня чуть не убила, когда узнала, что я еще не отдал их вам... - Ну что вы, доктор, стоило беспокоиться... Такие пустяки... - Послушайте, сеу Валдомиро, - пошутил доктор, - что вы де лаете для того, чтобы ваша жена с каждым днем все бо