нное любви. В одном заблуждался в начале падре Жозе Педро : он полагал, что капитаны согласятся променять свою безграничную уличную свободу на сытую жизнь. Конечно, падре не собирался агитировать этих ребят за исправительную колонию: слишком хорошо он знал ее законы, писаные и неписаные, и прекрасно понимал, что это учреждение никого не может сделать ни лучше, ни честнее. Падре рассчитывал на своих пожилых прихожанок, с которыми у него сложились дружеские отношения. Они могли бы взять на себя заботу о капитанах песка, об их обучении и воспитании. Но тогда капитанам пришлось бы отказаться от всего того, что было для них главным: от свободы, от полных опасности приключений на улицах самого таинственного и прекрасного города в мире - Баии Всех Святых. И познакомившись через Сачка с капитанами песка, падре Жозе Педро тут же отверг эту идею, понимая, что, сделав подобное предложение, он навсегда утратил бы их доверие. Мальчишки просто уйдут из склада, и он никогда больше их не увидит. К тому же у него не было абсолютного доверия к этим одиноким старым богомолкам, которые буквально не вылезали из церкви, а в перерывах между мессами сплетничали и злословили. Он помнил, как они обиделись на него в первый день его службы в этой церкви. Когда обедня закончилась, группа богомолок окружила его с явным намерением помочь ему снять облачение. Раздались взволнованные голоса: - Преподобненький... Архангел Гавриил... Одна тощая старая дева молитвенно сложила руки: - Мой Христосик... Это было невыносимо, и падре Жозе Педро взорвался. Хотя он знал, что большинство священников не возражают против такого обожания и получают неплохие подношения в виде кур, индюшек, вышитых носовых платков, а иногда даже старинных золотых часов, которые передаются в семье из поколения в поколение. Но у падре Жозе Педро было иное представление о своей миссии, он осуждал подобное поведение святых отцов и поэтому реагировал чересчур страстно: - Вам что, нечего делать? У вас нет дома, вам не о ком заботиться? И я не Иисусик и не Архангел Гавриил... Идите домой... работать, готовить обед, ужин. Богомолки смотрели на него так, словно он был самим Антихристом. - Работая по дому, вы лучше послужите Богу, чем здесь, нюхая подолы священников. Идите, идите...- закончил падре. И даже когда они ушли, напуганные, он все повторял скорее с болью, чем злостью: - Христосик... Поминают имя Господа всуе. А старые святоши побежали прямиком к падре Кловису, своему любимому духовнику, который был толст, лыс и всегда находился в прекрасном настроении, и рассказали, стеная и охая, о том, что пришлось им только что претерпеть. Падре Кловис ласково смотрел на них и утешал, как мог: У него это скоро пройдет. Это поначалу. Потом он увидит, что вы просто святые, истинные дщери Господни. Это пройдет. Не печальтесь. Прочтите "Отче наш" и не забудьте про вечернюю службу. Когда они ушли, он рассмеялся и пробормотал самому себе: - Ох, уж эти новоявленные падре. Портят жизнь себе и людям. Позднее прихожанки снова сблизились с молодым священником. Но, по правде говоря, полного взаимопонимания им достичь не удалось. Суровый вид, сдержанность, отвращение к церковным интригам были причиной того, что его скорее уважали, чем любили. Тем не менее, с некоторыми, в основном с вдовами и с теми, кому не повезло в семейной жизни, он все-таки подружился. И еще одно препятствовало их сближению: падре Жозе Педро был никудышным проповедником. Никогда не удавалось ему описать ад с такой убедительной силой, как падре Кловису, говорил он бесцветно и путано, зато был человеком глубоко верующим. А вот верил ли падре Кловис хотя бы в черта, сказать трудно. Вначале подре Жозе Педро хотел отвести капитанов песка к этим прихожанкам. Он думал, что спасет этим не только детей от голода и нищеты, но и богомолок от губительной пустоты их существования. Он мог бы добиться, чтобы они заботились о детях с такой же пылкой преданностью, с какой служат церкви, всем этим толстым священникам. Падре Жозе Педро догадывался (скорее догадывался, чем знал), что, проводя все дни с утра до вечера за пустыми разговорами в церкви или вышивая платки для падре Кловиса, богомолки пытаются придать хоть какой-то смысл своей неудавшейся жизни, ведь у этих старых дев никогда не было ни мужа, ни сына, которым они могли бы отдать свою заботу и нежность. А теперь у них появятся сыновья. Долгое время лелеял Жозе Педро этот проект. Он даже привел в дом одной из своих прихожанок мальчишку из исправительной колонии. Это случилось еще до того, как падре познакомился с капитанами песка, когда он знал о них только понаслышке. Опыт закончился плачевно: мальчишка удрал из дома старой девы, стащив столовое серебро. Он предпочел уличную свободу, пусть голодную и бесприютную, хорошей одежде и гарантированному обеду: уж лучше умирать с голоду и ходить в лохмотьях, но быть свободным, чем громко молиться три раза в день и торчать в церкви с утра до вечера. Потом падре Жозе Педро понял, что опыт провалился скорее по вине старой девы, чем мальчика. Ведь, очевидно, - думал падре, - невозможно превратить беспризорника в святошу. А вот честным, работящим человеком он стать может. И падре собрался, еще не зная капитанов, свести их с одинокими прихожанками, надеясь, что на этот раз, хорошо все спланировав, он добьется успеха. Но, попав в банду и немного узнав капитанов, он понял, что нелепо даже мечтать об этом, потому что любовь к свободе - единственная страсть, владеющая сердцами этих мальчишек. Тогда он решил искать другие пути. Вначале капитаны смотрели на него с недоверием. Они много раз слышали, что со священниками лучше не связываться, что ходить в церковь - не мужское дело. Но падре Жозе Педро был раньше рабочим и знал, как найти к ним подход. Он обращался с ними, как со взрослыми, как с друзьями и таким образом сумел завоевать доверие даже тех, кто, как Педро Пуля и Профессор, не любил молиться. Труднее всего ему было с Хромым. Если Профессор, Педро Пуля и Кот были просто равнодушны к словам падре (Профессору однако он нравился за то, что приносил почитать книги), а Сухостой, Жоанн Длинный и, особенно, Фитиль внимательно к ним прислушивались, то Хромой все воспринимал в штыки, оказывая поначалу упорное сопротивление. Однако, в конце концов, падре победил: теперь все капитаны доверяли ему, а у Фитиля открылось призвание к служению Богу. Но в тот вечер падре был встречен без особого энтузиазма. Фитиль поцеловал ему руку, Сухостой тоже. Остальные просто поздоровались. - Сегодня я хочу всех вас пригласить в одно место, - объяснял падре Жозе Педро. Мальчишки навострили уши: Пришел звать вас к вечерне. Хотелось бы посмотреть, кого соблазнит.., - хотел сострить Хромой, но прикусил язык, встретив грозный взгляд Педро Пули. Но падре улыбнулся по-доброму. Он уселся на ящик, и Жоан Длинный увидел, какая у него старая и пыльная сутана. Заштопанная в нескольких местах черной ниткой, она была слишком велика для его худой фигуры. Жоан ткнул локтем Пулю, но Педро и сам это заметил. - Ребята,- сказал Пуля, -падре Жозе Педро - наш друг. У него что-то для нас есть. Ура падре Жозе Педро ! Жоанн Длинный понял, что Пуля сказал так из-за рваной и слишком большой сутаны. Остальные ответили громким "ура!" Падре улыбнулся, жестом требуя тишины. Не сводя глаз с сутаны падре, Длинный думал, что Педро Пуля - настоящий вожак. Он все видит и все понимает. За Педро Пулю Жоан Длинный дал бы изрубить себя на куски, как тот негр из Ильеуса за Барбозу, знаменитого предводителя кангасейро. Падре Жозе Педро вытащил из кармана молитвенник в черном переплете, а из него несколько бумажек по 10 мильрейсов: - Это вам... Приглашаю всех вас покататься сегодня на карусели на площади в Итапажипи. Он представлял себе, какая радость вспыхнет в их глазах, какое необыкновенное веселье воцарится в бараке. Это помогло бы падре убедить себя, что содеянное им - угодно Богу, что он совершил не слишком большой грех, когда из пятисот мильрейсов, что дона Гильермина Сильва дала на свечи к алтарю Пресвятой Богородицы, он взял пятьдесят, чтобы повести капитанов на карусель. Но этого не произошло, мальчишки смущенно молчали, и падре, растерянный, с деньгами в руке, беспомощно обвел взглядом толпу мальчишек. Педро Пуля запустил пятерню в длинные, закрывающие уши волосы, хотел что-то сказать, но, не найдя слов, вопросительно посмотрел на Профессора. Он-то все и объяснил. -Вы хороший человек, падре, - Профессор хотел было сказать, что падре такой же хороший, как Жоан Длинный, но подумал, что священник может обидеться, если его сравнить с негром. - Но дело в том, что Хромой и Сухостой работают сейчас на карусели. И мы приглашены, - здесь он сделал небольшую паузу, - хозяином, их другом, покататься ночью бесплатно. Мы не забудем вашего приглашения...- Профессор говорил медленно, тщательно подбирая слова, чувствуя всю деликатность момента, Педро Пуля при этом одобрительно кивал головой. - Но лучше в другой раз. Вы не обидитесь на нас, за то, что мы отказались? Не обидитесь, правда? -Профессор пристально вглядывался в лицо заметно повеселевшего священника. - Конечно, не обижусь. В другой раз, - он смотрел на мальчишек с улыбкой. - Так даже лучше. Ведь эти деньги...- и умолк на полуслове, пораженный внезапно пришедшей в голову мыслью: ведь это сам Господь решил преподать ему урок, указать, какой грех он совершил. У падре было такое выражение лица, что мальчишки невольно сделали шаг вперед. Они смотрели на него, ничего не понимая. Перо Пуля наморщил лоб, как обычно, когда ему надо было решить какую-то сложную проблему. Профессор безуспешно пытался найти нужные слова. И только Жоан Длинный понял все, хотя считался самым глупым: - Это из церкви, падре? - и с досадой хлопнул себя по губам. Другие тоже поняли. Фитиль подумал, что это великий грех, но решил, доброта падре искупает его. Тогда Хромой, приволакивая ногу сильнее обычного, вплотную подошел к священнику. Голос выдавал его внутреннюю борьбу: вначале он кричал, а закончил почти шепотом: - Мы можем положить их на место. Для нас это пара пустяков. Не печальтесь...- и улыбнулся. Эта улыбка Хромого и те чувства, которые он читал на лицах капитанов (неужели в глазах Длинного слезы?), вернули падре Жозе Педро покой, душевную ясность и уверенность в правоте своего поступка и своего Бога. Тогда он сказал уже обычным голосом: - Одна старая вдова дала мне на свечи пятьсот мильрейсов. Я взял пятьдесят, чтобы вы могли покататься на карусели. Господь рассудит, хорошо ли я поступил. Теперь куплю на эти деньги свечи. Педро Пуля чувствовал, что обязан чем-то отплатить священнику. Он хотел, чтобы тот знал, что они все понимают. И, не найдя ничего лучшего, чем отказаться от дела, которое они запланировали на этот вечер, пригласил падре: - Мы сейчас идем к карусели посмотреть на Сухостоя и Хромого. Хотите с нами, падре? Падре согласился, понимая, что это еще один шаг к сердцам капитанов песка. Группа ребят вместе с падре отправилась на площадь. Некоторые не пошли: Кот, например, которому надо было повидаться с Далвой. Но те, кто пошел, были похожи на мальчиков из хороших семей, возвращающихся из воскресной школы. Если бы они были хорошо умыты и одеты, их можно было бы принять за учащихся колледжа, так дисциплинированно они себя вели. Вместе с падре они обошли всю площадь. С гордостью продемонстрировали, как Сухостой, одетый кангайсейро, кричит на разные голоса, а Хромой самостоятельно управляется с каруселью, потому что папаша Франса ушел в бар выпить пива. Жаль, конечно, что днем лампочки не горят. Поэтому карусель не такая красивая, как вечером, когда кружатся разноцветные огни. Но все равно они гордились Сухостоем, который так здорово подражал разным животным, и Хромым, который приводит в движение карусель и управляется с оравой ребятишек; одни, при этом, рвались на карусель, а другие не хотели слезать. Профессор огрызком карандаша нарисовал на куске картона Сухостоя, одетого кангасейро. У него был особый дар к рисованию, и иногда он зарабатывал деньги, рисуя мелом на тротуаре портреты проходящих мимо мужчин и сеньорит, гуляющих со своими женихами. Парочки останавливались на минутку, улыбались, разглядывая незаконченный рисунок. - Как похоже...- восхищались девушки. Профессор собирал монетки, и дальше совершенствовал рисунок, вводил новые персонажи - моряков и проституток, пока полицейский не прогонял его с тротуара. Иногда вокруг него собиралась толпа зрителей, и кто-нибудь обязательно говорил: - Этот мальчик подает большие надежды. Жаль, что правительству нет никакого дела до способных детей. И зрители вспоминали случаи, когда уличные мальчики при определенной поддержке становились великими поэтами, певцами, художниками. Профессор закончил рисунок (он изобразил еще карусель и упившегося до бесчувствия папашу Франсу ) и подал его священнику. Они стояли тесной группой и рассматривали рисунок, который священнику очень понравился, как вдруг услышали: - Да ведь это же падре Жозе Педро...- Какая-то старая карга навела на них свой лорнет, как боевое оружие. Падре Жозе Педро от неожиданности потерял дар речи, а ребята озадаченно разглядывали жилистую шею старухи и костлявую грудь, где сверкала в лучах солнца очень дорогая брошь. Несколько секунд никто не проронил не звука. Наконец падре Жозе Педро пришел в себя и сказал: - Добрый день, дона Маргарида. Но вдова Маргарида Сантос снова навела на них золотой лорнет: - Как вам не стыдно, падре? Служитель Господа Бога, уважаемый человек, и здесь, среди этого сброда! - Это дети, сеньора. Старуха смотрела надменно, презрительно скривив губы. Падре продолжил: - Христос сказал: "Пустите детей приходить ко мне..." - Тоже мне, дети...- словно выплюнула старуха. - "Горе тому, кто причинит зло одному из малых сих"- так сказал Спаситель, - падре Жозе Педро возвысил голос над злобным шипеньем старухи. - Это не дети, это преступники. Мошенники, воры, но не дети. Может быть, это даже капитаны песка... Ворье,- повторила она с ненавистью. Мальчишки уставились на нее, ничего не понимая. Только в глазах Хромого сверкнула злоба. Педро Пуля шагнул вперед, пытаясь объяснить: - Падре просто хочет помо... Но старуха отпрянула от него и буквально завизжала: - Не смей, не смей приближаться ко мне, мразь. Если бы не падре, я бы уже давно позвала полицию. Тут Педро Пуля расхохотался, подумав, что если бы не падре, то у старухи уже давно не было бы ни брошки, ни лорнета. Старуха удалилась, всем своим видом демонстрируя чванливое превосходство и презрение ко всякому сброду, не преминув сказать падре Жозе Педро: - Так вы не далеко пойдете, падре. Вам следует быть разборчивее в своих знакомствах. Педро Пуля хохотал все громче, и священник тоже рассмеялся, хотя ему было совсем не весело из-за этой старухи, ее злобного непонимания. Но карусель по-прежнему вращалась, все так же бегали деревянные лошадки с нарядно одетыми мальчиками и девочками на спинах, и глаза капитанов песка опять обратились к ней, горя желанием взобраться на этих скакунов и лететь по кругу вместе с огнями карусели. - Настоящие дети, - подумал падре. А вечером вдруг пошел проливной дождь. Но потом ветер разогнал черные тучи, и засверкали звезды, заблестела полная луна. На рассвете пришли капитаны. Хромой включил мотор. И они забыли, что они не такие, как большинство детей, что у них нет дома, нет ни отца, ни матери, что они, как взрослые, должны воровать, чтобы жить, что все в городе боятся их как грабителей и бандитов. Они забыли злобные слова старухи с лорнетом. Они забыли обо всем, и стали такие же, как все другие дети, летя по кругу на деревянных лошадках вместе с огнями карусели. Сверкали звезды, сияла полная луна. Но еще ярче сверкали в байянской ночи синие, зеленые, желтые, красные огни Большой японской карусели. ПОРТ Педро Пуля кинул монетку в четыреста рейсов в стену таможни. Отскочив, она упала дальше монеты Сачка. Потом Фитиль кинул свою, и она оказалась между монетами Сачка и Педро Пули. Сачок следил за игрой, сидя на корточках. Он вынул изо рта сигарету: - Так даже лучше. Хорошая примета - начинать с проигрыша. И игра продолжалась. Но Сачок и Фитиль все время проигрывали, и монеты, одна за одной, попадали в карман Педро Пули: - В этом деле я мастак, - заметил он. Перед ними стояли на якоре многочисленные парусники. С рынка выходили мужчины и женщины. Ребята ждали, когда появиться парусник Божьего Любимчика. Капоэйрист ушел в море, ведь он зарабатывал на жизнь рыбной ловлей. Игра в "крузаду" продолжалась до тех пор, пока Педро Пуля не обчистил обоих до нитки. Шрам на лице Педро блестел. Ему нравилось побеждать в честной игре, особенно с такими сильными соперниками, как Фитиль (который долгое время был чемпионом среди капитанов) и Сачок. Тогда Сачок вывернул карман наружу: - Одолжи мне хотя бы крузаду. А то я совсем на мели. - Потом поглядел на море, на парусники у причала: - Что-то Божий Любимчик запаздывает. Пошли в порт? Фитиль, сказал, что останется ждать Божьего Любимчика, а Педро Пуля и Сачок пошли в порт. Они пересекли набережную, ноги увязли в прибрежном песке. Какой-то корабль отошел от причала пятого пакгауза. Там взад и вперед сновали люди. Педро Пуля спросил Сачка: - Ты хотел бы стать моряком? - Не знаю... Мне и здесь хорошо. Нет, я отсюда ни ногой. - А я бы хотел. Взобраться на мачту. Да еще в шторм. Здорово, а? Помнишь ту историю, что читал нам Профессор, ну, ту, про бурю? Красотища... - Да, здорово было. Педро Пуля стал вспоминать историю, а Сачок подумал, какая ужасная глупость - уплыть из Баии, если здесь можно вести легкую и красивую жизнь бродяги и бездельника: нож за поясом, гитара в руках, смуглянка для забав на песке. Вот о чем он мечтал. Они подошли к воротам седьмого пакгауза. Жоан де Адам, портовый грузчик, необычайно сильный негр, старый забастовщик, которого любили и боялись все в порту, сидел на ящике и курил трубку. Видно было, как под рубашкой играют его мускулы. Увидев ребят, он радостно их приветствовал: - Гляди-ка! Дружище Сачок. И капитан Педро. Он всегда называл Пулю только "капитан Педро" и любил разговаривать с ним. Жоан де Адам подвинулся, чтобы дать место Пуле. Сачок присел перед ними на корточки. В углу продавала апельсины и кокарду1 пожилая негритянка, одетая в национальный костюм байянки: цветастую ситцевую юбку и белую кофту, не скрывавшую крепкую для ее возраста грудь. Недолго думая, Сачок взял с лотка апельсин и стал чистить, разглядывая пышный бюст негритянки: - Грудь-то у тебя еще вполне, а, тетушка? Негритянка улыбнулась: Эти нынешние мальчишки совсем не уважают старших, 1кокада - десерт из кокосового ореха кум Жоан. Где это видано, чтобы такой постреленок обсуждал грудь такой старой карги, как я? - Брось, тетушка. Ты еще хоть куда... Негритянка задорно рассмеялась. - Я уже свое отгуляла, Сачок. Прошли те времена. Спроси вон его, - она указывала на Жоана де Адама. - Помню, как он, почти совсем мальчишка, немногим старше тебя, устроил первую забастовку здесь в порту. В ту пору никто и не знал, что это за чертовщина такая - забастовка. Ты помнишь, кум? Жоан де Адам утвердительно кивнул и закрыл глаза, вспоминая давние времена первой забастовки. Он был одним из самых старых докеров, хотя никто не давал ему его лет. - Если негр не седой, он до ста лет молодой, - заметил Педро Пуля. Тут негритянка сняла с головы косынку, и все увидели, что шевелюра у нее совершенно белая. - Понятно, почему ты носишь платок. Тщеславная негритянка...- пошутил Сачок. Жоан де Адам спросил: - Ты помнишь Раймундо, кума Луиза? - "Блондина", что погиб в забастовке? Как не помнить! Ведь он почти каждый день останавливался чуток поболтать со мной, любил пошутить... - Его убили как раз в этом самом месте в тот день, когда на нас напала конная полиция, - он глянул на Педро Пулю. - Ты никогда не слышал о нем, капитан? - Нет. Тебе было тогда года четыре. После этого, примерно с год, ты переходил из одного дома в другой, пока не сбежал. А потом мы услышали о тебе, когда ты стал главным у капитанов песка. Но мы знали, что ты сумеешь за себя постоять. Сколько тебе сейчас лет? Педро принялся высчитывать, но сам же Жоан де Адам остановил его: - Тебе пятнадцать, правильно, кума? Та кивнула. Жоан де Адам продолжил: - Как только пожелаешь, ты получишь место здесь, в порту. Мы храним его для тебя. - Почему? - спросил Сачок, поскольку сам Педро растерялся и только вопросительно смотрел на грузчика. - Потому что его отец - тот самый Раймундо, и он погиб здесь, борясь за нас, за наши права. Настоящий был человек, стоил десяти нынешних. - Мой отец? - Переспросил Педро Пуля, до которого доходили об этом какие-то смутные слухи. - Да, твой отец. Все звали его Блондином. Когда на демонстрации он произносил речь, ни за что не подумаешь, что он простой грузчик. Его настигла пуля, но для тебя всегда найдется место здесь, в порту. Педро Пуля, опустив голову, водил веткой по асфальту, потом вдруг взглянул на Жоана де Адама: - Почему ты никогда не рассказывал мне об этом? - Ты был слишком мал, чтобы понять. Теперь ты становишься взрослым, - он одобрительно рассмеялся. Педро Пуля тоже засмеялся, довольный, что узнал о своем отце, и что тот был храбрым человеком. А потом с заминкой спросил: - А мою мать ты знал? Жоан де Адам задумался: - Нет. Когда я познакомился с Блондином, у него не было жены. Но ты жил с ним. - Я ее знала, - вмешалась негритянка. - Красивая была женщина. Ходили слухи, что твой отец выкрал ее из родительского дома, что она была из богатой семьи вон оттуда, - она указала на Верхний город. - Она умерла, когда тебе не было и шести месяцев. В то время Раймундо работал на табачной фабрике в Итапажипи. Это потом он перешел в порт. - Ты всегда найдешь здесь работу, если пожелаешь, - повторил Жоан де Адам. Педро кивнул. А потом спросил: - Хорошее было дело - забастовка, верно? И Жоан де Адам стал рассказывать про забастовку. Когда закончил, Педро Пуля сказал: - Да, хотел бы я устроить какую-нибудь забастовку. Вот было бы здорово! К причалу подошел иностранный корабль, и Жоан де Адам поднялся: - Сейчас будем грузить этого голландца. Пароход гудел, маневрируя у причала. Со всех сторон собирались к пакгаузу грузчики. Педро Пуля смотрел на них, и в сердце его рождалась нежность. Его отец был одним из этих людей, он погиб, защищая их. Здесь были белые, мулаты, но большинство - негры. Они идут грузить трюмы судна мешками с какао, табаком, сахаром - всеми дарами байянской земли, которые отправятся потом в дальние страны, где другие докеры, может быть высокие и белокурые, разгрузят корабль, и опустеют его трюмы. Его отец был один из этих сильных людей. Только теперь Педро узнал об этом. Для них он произносил речи, взобравшись на какой-нибудь ящик, боролся за них и получил пулю в грудь, когда против бастующих бросили конную полицию. Может быть, именно здесь, где сидит он сейчас, пролилась кровь его отца. Педро Пуля внимательно рассматривал асфальт под ногами. Под ним должна быть кровь, бежавшая из груди его отца. Поэтому для него всегда найдется место в порту, среди этих людей, место его отца. И ему тоже придется тогда таскать шестидесяти- килограммовые мешки на спине. Это тяжелый труд. Но он тоже может устроить забастовку, как отец и Жоан де Адам, и сражаться с полицией и погибнуть. Так он отомстил бы за своего отца, помог бы этим людям отстаивать свои права (Педро смутно представлял себе, что это такое). Он уже видел себя на баррикадах, сражающимся с полицией. Его мечтательный взгляд был устремлен вдаль, на губах блуждала задумчивая улыбка. Сачок, приканчивающий уже третий апельсин, вернул Педро на грешную землю: - Хватит витать в облаках, приятель. Старая негритянка посмотрела на Педро Пулю с нежностью : - Ну, просто одно лицо с отцом. Только волосы волнистые, от матери. Если бы не этот шрам на лице, не отличить от Раймундо. Красивый мужчина ... Сачок хмыкнул. Спросил, сколько он должен, заплатил двести рейсов. Потом еще раз поглядел на грудь негритянки : - Нет ли у тебя дочери, тетушка ? - А тебе на что, проклятущий ? Сачок засмеялся: - Уж я бы нашел, о чем с ней потолковать. - Если и есть, то не про твою честь, пройдоха, - негритянка запустила в него шлепанцем, но Сачок увернулся. Потом вдруг вспомнила : - Ты не идешь сегодня на Гантуар1? Очень весело будет. И танцы тоже. Сегодня праздник Омулу. - Много еды ? И алуар 2? - Еще бы, - она посмотрела на Педро Пулю. - Почему бы тебе тоже не пойти, белый ? Омулу - богиня не только негров, она 1 На Алто ду Гантуа, 33 находится еще одно кондомблэ племени жеже-наго 2 алуа - слабоалкогольныцй напиток богиня всех бедняков. (Услышав имя богини черной оспы, Сачок поднял руку в ритуальном приветствии). Наступил вечер. Какой-то мужчина купил кокады. Внезапно зажглись огни. Негритянка поднялась, Сачок помог ей поставить на голову лоток. Вдали появился Фитиль с Божьим Любимчиком. Педро Пуля еще раз поглядел на докеров, таскавших тюки на голландское судно. На широких черных и смуглых спинах блестели капли пота. Мускулистые торсы сгибались под тяжестью мешков. С шумом и скрежетом вращались подъемные краны. Когда-нибудь, как отец, он устроит забастовку, будет бороться за правое дело ... И тогда какой-нибудь старый докер, такой как Жоан де Адам, расскажет другим мальчишкам о его подвигах, как сейчас рассказывают об отце. И глаза Педро сверкали в наступивших сумерках. Ребята помогли Божьему Любимчику разгрузить лодку. Богатый улов. Верно, ему помогала сама Йеманжа. Хозяин рыбной лавки на базаре купил все оптом. Потом они поели в ближайшем ресторанчике, и Фитиль отправился к падре Жозе Педро, учившему его читать и писать. По пути он завернул в склад за коробкой с перьями, которую стащил утром в писчебумажном магазине. А Педро Пуля, Сачок и Божий Любимчик пошли на кандоблэ на Гантуа (Любимчик был оганом1), где в красных одеждах появилась Омулу и исполнила свою лучшую песнь. Она оповестила своих бедных сынов, что нищета скоро кончится, потому что она нашлет оспу в дома богачей, а бедные будут сыты и счастливы. В ночи, посвященной Омулу, гремят атабаке2. Богиня возвестила, что бедняки скоро отомстят богатым за все. Негритянки танцевали, все радовались. День отмщения грядет. --------------------------------------------------------------------- 1 оган - жрец 2 атабаке - африканский барабан С праздника Педро Пуля возвращался в одиночестве: Сачок и Божий Любимчик пошли на какую-то вечеринку. Педро спускался по улицам, ведущим в Нижний город. Он шел медленно, сутулясь и низко опустив голову, словно невыносимая тяжесть вдруг навалилась ему на плечи. Педро вспомнил разговор с Жоаном де Адамом. Конечно, он был рад узнать, что его отец - настоящий герой, что о нем до сих пор помнят в порту и рассказывают легенды. Жоан де Адам сказал, что его отец боролся за справедливость, за права рабочих. За это он отдал свою жизнь, но разве что-нибудь изменилось? Разве жизнь бедняков стала лучше? А потом на макумбе1 Омулу, облаченная в красные одежды, возвестила о грядущем возмездии. Неужели отец погиб напрасно? Неужели надежда только на богов? Эти мысли давили на сердце Пули, как шестидесятикилограммовые мешки на спины грузчиков. Спустившись с холма, Педро направился прямо на берег, чтобы поскорее вернуться в склад и попытаться уснуть. Его облаял какой-то пес, опасаясь, что человек может покуситься на его кость. В конце улицы Педро Пуля заметил силуэт. Кажется, это женщина. Он вздрогнул, как молодой зверь при виде самки, и быстрым шагом устремился за женщиной, уже ступившей на песчаный берег. Песок заскрипел у него под ногами, и женщина заметила, что ее преследуют. Педро Пуля успел хорошо рассмотреть женщину, когда та проходила под фонарями: это была совсем юная негритяночка, лет , наверное, пятнадцати, его ровесница. Но ее острые груди прыгали под блузкой, а ягодицы двигались из стороны в сторону, как в танце. (Такова особенность негров: даже когда они спокойно идут, кажется, что они пляшут). Педро Пуля почувствовал, как внутри него растет желание, рожденное стремлением сбросить давящую на сердце тоску. Ведь думая о танцующих бедрах 1 макумба - то же, что и канломблэ негритянки, он забыл о погибшем отце, об Омулу, требующей возмездия в ночь макумбы. Он думал о том, как повалит негритянку на мягкий песок, как будет ласкать ее крепкую юную грудь, как овладеет ее горячим черным телом. Педро ускорил шаги, потому что негритяночка, свернув на пляж, уходила все дальше от освещенных улиц. Но, заметив преследователя, она пошла быстрее, почти побежала. Педро понял, что каброша1 направляется к одной из улочек, затерявшихся за пакгаузами между морем и склоном холма. Вероятно, она пошла через пески, чтобы сократить путь, а сейчас надеется спастись бегством, но с каждым шагом Педро все ближе. На берегу не было ни души. Только скрип песка у них под ногами заставлял трепетать сердце негритяночки от страха, а сердце Педро Пули - от нетерпения. Педро шел гораздо быстрее негритянки, он настигнет ее через какой-нибудь десяток шагов. А ей еще долго нужно бежать по берегу, чтобы достичь спасительных пакгаузов и улиц за ними. Педро оскалил зубы. Он был похож на хищного зверя, преследующего в пустыне жертву. Когда он уже протянул руку, чтобы схватить ее за плечо и заставить повернуться, негритянка побежала. Педро Пуля бросился за ней и скоро настиг. Не рассчитав, он со всей скоростью налетел на девушку, и оба покатились по песку. Педро вскочил на ноги и, улыбаясь, подошел к пытавшейся подняться негритяночке : - Не нужно, красотка. Так даже лучше. На лице негритянки был написан ужас. Но, увидев, что ее преследователь - мальчишка лет шестнадцати, она немного пришла в себя и спросила со злостью : - Что тебе от меня надо ? 1каброша - очень темная мулатка - Не горячись, смуглянка. Давай поболтаем немножко. Он схватил девчонку за руку, опять повалил на песок. Девушка почти обезумела от страха. Она возвращалась от бабушки домой, где ее ждали мать и сестра. Почему она вышла так поздно, почему рискнула идти через пески? Разве не знала она, что прибрежные пески - это любовное ложе для бродяг и матросов, для босяков, и капитанов песка - всех тех, кто не может заплатить женщине и томится любовным голодом в священном городе Баия? Она не знала этого, ей едва исполнилось пятнадцать, и совсем недавно она стала девушкой. Педро Пуле тоже только пятнадцать лет, но он давно знает не только побережье гавани и его тайны, но и тайны любви. Потому что мужчины постигают эти тайны гораздо раньше женщин, а капитаны песка узнают их гораздо раньше любого мужчины. Педро желал негритянку, потому что ему давно знакомы мужское желание и любовные ласки. Она не желала его, потому что совсем недавно стала девушкой и хотела сохранить себя для любимого ... Она не собиралась отдавать свою невинность первому встречному. Глаза девушки были полны страха. Педро Пуля провел рукой по курчавой голове негритянки : - Ты чертовски хорошенькая, смуглянка. Представляешь, какой сыночек у нас получится? Она вырывалась, отталкивала его: - Пусти. Пусти меня, проклятый. Она искала глазами, не появится ли кто-нибудь, чтобы прийти ей на помощь и спасти ее невинность, которая, как ее учили, была главным сокровищем. Но по ночам, на песчаных байянских пляжах не видно никого, кроме слившихся в объятиях теней, не слышно ничего, кроме любовных стонов. Педро Пуля ласкал ее грудь, и она почувствовала, что из глубины ее страха пробивается желание, как слабый ручеек, что бежит между гор, набирая силу, пока не превратится в полноводную бушующую реку. И поняв это, девушка испугалась еще больше. Если она уступит этому желанию, если позволит овладеть своим телом, она будет обесчещена, она оставит на песке пятно крови, над которым будут смеяться на следующее утро грузчики. Осознание своей слабости придало ей мужества и новые силы. Она наклонилась и укусила руку Педро, сжимавшую ее грудь. Педро вскрикнул, отдернул руку, она вырвалась и побежала. Но Педро снова поймал ее. Теперь к его желанию примешивалась злость: - Хватит резину тянуть, - крикнул Педро и попытался снова повалить ее на песок. - Пусти меня, проклятый. Ты хочешь моего бесчестья, негодяй ? Пусти, пусти меня, я здесь случайно ... Педро не отвечал. Он знал других, которые поначалу тоже строил из себя. В основном потому, что боялись, как бы об этом не узнал любовник. Ему и в голову не приходило, что эта негритяночка может быть невинной. Но она сопротивлялась, кричала, кусалась, колотила своими слабыми руками в грудь Педро Пули: - Ты что же думаешь, я отпущу тебя просто так? Брось ломаться. Твой парень ничего не узнает. Никто ничего не узнает. А ты поймешь, что значит настоящий мужчина. Теперь он пытался ласками победить в ней ненависть, пробудить чувственность. Его руки скользили вдоль тела девушки, он с силой прижимал ее к себе. А она все повторяла одно и то же: Пусти меня, негодяй ... Пусти меня ... Педро задрал подол ситцевой юбки, заголив крепкие бедра негритянки. Однако ее ноги были крепко сжаты, и, когда Педро попытался раздвинуть их, негритянка стала вырываться. Но, поскольку парень не переставал ласкать ее, девушка вдруг почувствовала, как на нее обрушивается желание, и потому не проклинала его больше, а только умоляла: - Пожалуйста, отпусти меня, ведь я девственница. Пожалей меня, дай мне уйти. А ты можешь встретить другую... Я девушка, ты лишишь меня невинности. Она плакала от страха еще и потому, что воля ее ослабевала под натиском растущего в груди желания. Педро был озадачен: - Ты в самом деле девушка? - Клянусь Господом Богом и Пресвятой Богородицей, - негритянка поцеловала сложенные крестом пальцы. Педро Пуля заколебался. Но он чувствовал, как расцветают под его пальцами груди негритянки, ощущал ее гладкие бедра и волосы в низу живота. - Ты говоришь правду? - переспросил Педро, не переставая, однако, ласкать ее. - Да, клянусь. Позволь мне уйти, меня ждут дома. Она плакала, и Педро почувствовал жалость. Но желание не затухало, и он прошептал, щекоча языком ухо негритянки: - Я знаю, как сделать, чтобы ты осталась невинной. - Нет! Нет! - Ты по-прежнему останешься девушкой. Ничего с тобой не случится. - Нет, нет, будет больно. Но он все ласкал негритяночку, и она почувствовала, как ее захлестывает волна страсти. Она начинала понимать, что, отказываясь таким образом удовлетворить его желание, она потеряет свою невинность здесь, на берегу. Поэтому, когда он пообещал (и при этом возбуждал ее, лаская языком ее ухо): - Если будет больно, я перестану ... - она согласилась. - Поклянись, что ты не лишишь меня невинности. - Клянусь. Но, испытав наслаждение (негритяночка при этом кричала и кусала руки), он увидел, что она еще охвачена желанием, и попытался овладеть ею по-настоящему. Она почувствовала и, вскочив на ноги, закричала, как сумасшедшая: - Тебе мало того, что ты со мной сделал, негодяй ? Ты хочешь погубить меня ? Она громко рыдала и заламывала руки - была и впрямь, как сумасшедшая. Эти слезы, крики и проклятия были единственной защитой негритяночки от вожака капитанов песка. Но лучшей защитой были ее полные ужаса глаза, глаза затравленного животного, у которого нет сил для сопротивления. Поскольку желание в основном было удовлетворено, и вернулась прежняя тоска, Педро проговорил: - Если я тебя отпущу, ты придешь завтра ? - Да, приду. - Я сделаю то же, что и сегодня. Ты останешься девушкой. Она молча кивнула. Глаза у нее были совсем безумные. В этот момент девушка чувствовала только боль и страх, ей хотелось скорее убежать. Теперь, когда руки, губы, плоть Педро не прикасались больше к ее телу, желание исчезло, и она думала только о том, чтобы спасти свою девственность. Поэтому она вздохнула с облегчением, когда Педро сказал: - Ладно, иди. Но если не вернешься завтра ... Я тебя все равно найду. Узнаешь тогда, почем фунт лиха. Она словно не слышала. Но парень не отставал : - Я провожу тебя. А то еще привяжется какая-нибудь сволочь. Они шли рядом, негритянка плакала. Педро хотел взять ее за руку, но она отпрянула. Он сделал еще одну попытку, и снова она вырвала руку. - Какого черта? - возмутился Педро, и дальше они пошли, взявшись за руки. Каброша громко рыдала, и ее плач тревожил душу, нагоняя неизбывную тоску, заставляя вспомнить о погибшем отце, о пророчествах Омулу. Теперь он уже проклинал в душе встречу с этой девчонкой и думал только о том, чтобы поскорее выбраться на освещенную улицу. Она все время всхлипывала, и, наконец, не выдержав, он сказал со злостью: - Ну, чего ты ревешь? Что я тебе сделал? В ответ она только глянула на него, и в ее глазах Педро прочел ненависть и презрение. Он опустил голову, не найдя подходящих слов. Теперь в его сердце не было ни желания, ни злости - только печаль. До них долетела мелодия самбы. Девчонка зарыдала еще громче. Педро еле волочил ноги, теперь он чувствовал себя гораздо слабее этой негритянки, ее рука казалась ему свинцовой. Педро разжал пальцы. Каброша тут же отдернула руку, но Педро не воспротивился. Сейчас он больше всего на свете хотел, чтобы не было в его жизни ни встречи с этой негритянкой, ни разговора с Жоаном де Адамом, ни праздника в Гантуа. Когда они вышли на освещенное место, Педро Пуля сказал: - Дальше пойдешь одна. Теперь никто тебя не тронет. Она снова обожгла его ненавидящим взглядом и бросилась бежать. Но на ближайшем углу остановилась, повернулась к Педро (который смотрел ей вслед) и бросила ему в лицо страшное проклятие: - Чтоб ты всю жизнь знал только бедность и болезни ! Чтоб ты никогда не снял с себя эти лохмотья! Грязный подонок ! Будь ты проклят ! Ее одинокий голос пронзил тишину пустынной улицы, ранив Педро Пулю в самое сердце. И, прежде чем исчезнуть за углом, негритянка сплюнула с величайшим презрением и еще раз повторила: - Будь ты проклят, подонок. Несколько минут Педро стоял оглушенный, не в силах пошевелиться. Потом повернулся и бросился бежать по берегу, спасаясь от проклятий негритянки, а ветер хлестал его в лицо. Ему хотелось броситься в море, чтобы смыть с себя эту тоску, в которой смешались и желание отомстить за погибшего отца, и ненависть к городу богачей, что раскинулся на другой стороне залива - в Барре, Витории, Грасе; и ощущение безысходности, которое он так рано испытал в своей жизни, жизни беспризорного и преследуемого мальчишки, и чувство вины перед этой негритяночкой, тоже по сути дела, ребенком. " Тоже ребенок" - слышал он в свисте ветра, в мелодии самбы, в голосе своего сердца. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ОГУНА Однажды ночью, ненастной зимней ночью, когда затянутое свинцовыми тучами небо освещали вспышки молний и ни один парусник не рискнул выйти в море, ночью гнева Шангу и Йеманжи, Педро Пуля, Хромой и Жоан Длинный провожали мать святого дону Анинью до ее далекого дома. Она