, продолжая танцевать, снова сделал круг и почтил своим приветствием белого лысого мужчину, находившегося здесь по приглашению Жубиабы. Оришала трижды склонялся перед ними, потом обнимал и, держа за плечи, прикладывался лицом то к одной, то к другой щеке приветствуемого. Старшая жрица пела: - Ийа ри де жве о... Она пела: Мать в драгоценном уборе. На шеях детей ожерелья. И новые ожерелья она на детей надевает... А ога и все присутствовавшие хором подражали треску четок, которые трещали все разом: - Омиро вонрон вонрон вонрон омиро! Под этот припев Жоана, во время танца впавшая в транс и уведенная в спальню, вышла оттуда богиней Омолу - богиней черной оспы. В ее пестром одеянии преобладал яркий красный цвет, из-под юбки выглядывало нечто вроде панталон. Выше пояса она была обнажена, только грудь прикрывал кусок белой материи. Твердые остроконечные груди Жоаны едва не прорывали ткань, которая лишь подчеркивала безупречную красоту девичьего торса. И все же сейчас негритяночка Жоана была для всех присутствующих богиней. Даже Антонио не видел в ней свою возлюбленную, с которой столько ночей он провел без сна на песке портового пляжа. Та, что выступает здесь перед всеми полуобнаженной, - богиня Омолу, страшная богиня черной оспы. Вновь зазвучал монотонный голос старшей жрицы, возглашая появление оришалы: - Эдуро демин лонан е йе! Звуки барабана, агого, кабасы, погремушек. Музыка однообразная, без конца повторяющая одно и то же и вместе с тем возбуждающая до безумия. И хор всех присутствующих: - А умбо ко ва жо! Приветствия святому: - Оке! Оке! Омолу, танцевавшая в окружении иаво, увидела Антонио Балдуино и подошла к нему с приветствием. Удостоились ее приветствия и все те, кого вместили стены капища. И Толстяк, и негр-студент, вызывавший у всех живую симпатию, и лысый мужчина, и Роке, и многие другие. Все уже были возбуждены и рвались танцевать. Омолу подходила к женщинам и вводила их в круг танцующих. Антонио Балдуино раскачивался всем туловищем, словно сидел на веслах. Все простирали руки к оришале. Таинство экстаза овладевало всеми - оно исходило отовсюду: от оришалы, от музыки, от песнопений и в особенности от Жубиабы, столетнего тщедушного старца. Все пели хором: - Эоло бири о бажа гва ко а пеинда... - что означало "собака, идущая по следу, вытягивает хвост". И на макумбе в доме Жубиабы появился Ошосси, бог охоты. К белому и зеленому цветам в его одежде было добавлено немного красного, на поясе с одной стороны - лук с натянутой тетивой, с другой - колчан со стрелами. На голове шлем из проволоки, обтянутой зеленой материей, с прикрепленным к нему султаном - пучком толстой проволоки. Султан - это было нечто новое: до сих пор Ошосси, бог охоты, великий охотник, не носил султана из толстой проволоки. Босые ноги пляшущих женщин отбивали ритм на земляном полу. Они извивались всем телом, как того требовал обрядовый танец, и от их движений исходила та же чувственная напряженность, что и от их разгоряченных тел и от завораживающей музыки. Пот катился со всех ручьями, все отдались бешеному ритму пляски. Толстяк изнемогал от напряжения, все сливалось у него перед глазами: иаво, ога, загадочные боги из далеких лесов. Белый мужчина плясал, не жалея подметок, и, задыхаясь, говорил студенту: - Сейчас упаду... Оришала снова приветствовал Жубиабу. Согнутые под углом в локте руки приветствовали Ошосси, бога охоты. Возбуждение уже прижимало губы к губам, дрожащие руки искали ответного пожатия, соприкасались тела в неистовых содроганиях священной пляски. И тогда среди охваченной экстазом танцующей толпы внезапно появился Ошала*, самый главный из богов, выступающий в двойном обличье - юноши Ошодиана и старца Ошолуфана. Он появился и поверг на землю Марию дос Рейс, пятнадцатилетнюю негритяночку, свеженькую и пухленькую. На сей раз Ошала предстал перед всеми старцем Ошолуфаном: сгорбленным, опирающимся на украшенный металлическими бляхами посох. Одетый во все белое, он принимал приветствия всех присутствующих, согнувшихся перед ним в низком поклоне: (* Ошала - высшее божество афро-бразильского языческого культа.) - Оке! Оке! И тогда старшая жрица запела: - Э инун ожа ла о жо, инун ли а о ло. Что означало: - Люди, готовьтесь! Праздник начинается. И все подхватили хором: - Эро ожа е пара мои, е инун ожа ли а о ло. - Приготовьтесь, люди, мы начинаем праздник. Да, праздник мог начаться, ведь теперь с ними был Ошала, самый главный из богов. Ошолуфан - воплощение Ошала в обличье старца - приветствовал только одного Жубиабу. После чего он закружился в пляске вместе с иаво и плясал, все убыстряя темп, до тех пор, пока Мария дос Рейс не рухнула на земляной пол, содрогаясь в конвульсиях, повторявших движения танца, с выступившей на губах пеной. В переполненном помещении все, словно обезумев, плясали под все нарастающий гром барабанов, агого, погремушек и кабас. И боги тоже плясали под звуки древней африканской музыки, плясали все четверо вместе с иаво вокруг ога. Ошосси - бог охоты, Шанго - бог молнии и грома, Омолу - богиня черной оспы и Ошала - самый главный из богов, и он наконец рухнул на пол и тоже забился в конвульсиях. x x x На католическом алтаре в углу капища Ошосси представал в обличье святого Георгия; Шанго - святого Иеронима; Омолу - святого Роха и Ошала - в обличье Христа Спасителя из Бонфина, самого чудотворного из всех святых негритянского города Баия Всех Святых и Жреца Черных Богов Жубиабы. В доме Жубиабы празднества были всегда отменными, потому как он-то уж понимал, что такое кандомбле или макумба. Собравшихся в зале угощали жареной кукурузой, а в соседнем помещении был приготовлен шиншин* из козлятины и баранины с рисом. В ночь макумбы возле дома Жубиабы собирались негры со всего города и толковали про разные разности. Толковали всю ночь напролет, пока не обсудят все, что где за это время приключилось. Но этой ночью всех смущало присутствие белого гостя, прибывшего издалека на макумбу Жубиабы. Гость здорово навалился на шиншин и облизывал губы, насладившись пловом с креветками. Антонио Балдуино потом узнал, что этот тип сочиняет АВС и много странствовал по свету. Поначалу Антонио даже принял его за моряка. Толстяк уверял, что сочинитель АВС ездит курьером. Белого гостя привел поэт, покупавший у Антонио его самбы. Его приятель во что бы то ни стало хотел увидеть макумбу, и поэт познакомил его с Антонио, уверяя, что никто, кроме Балдуино, не может добыть для него позволения Жубиабы присутствовать на макумбе. Но льстивые заверения поэта не слишком подействовали на Антонио, и он не спешил хлопотать перед Жубиабой за приятеля. Приводить на макумбу белых, да еще незнакомых, было рискованно. Белый мог оказаться из полиции, и тогда накрыли бы всех разом. Однажды уже так было, и тогда Жубиабе пришлось просидеть всю ночь под замком, а из капища полицейские унесли статую Эшу. Спасибо Зе Кальмару: только такой ловкач, как он, отважился выкрасть Эшу обратно, и откуда - из кабинета самого начальника полиции, куда он ухитрился проникнуть под носом у охраны. Когда Зе Кальмар принес спасенного Эшу, спрятав его под пиджаком, как раз был праздник. И всю ночь продолжалась макумба, чтобы умилостивить разгневанного Эшу, - ведь в его власти было испортить всем не только этот, но и все последующие праздники. (* Шиншин - жаркое с протертыми овощами, приправленное луком и чесноком.) Вот потому-то Антонио Балдуино не хотел приводить белого. И только когда студент-негр, оказавшийся в большой дружбе с приятелем поэта, поручился за своего друга, как за себя самого, Антонио обратился к Жубиабе за позволением. Но сперва он еще порасспросил студента - что за человек этот его белый приятель. И когда узнал, что тот исколесил едва ли не весь свет и все на свете перевидал, очень обрадовался. Как знать, не напишет ли этот сочинитель когда-нибудь АВС и о нем, знаменитом негре Антонио Балдуино? Макумба закончилась, и белый, попрощавшись, ушел. Перед уходом он благодарил Жубиабу и говорил, что за всю свою жизнь не видывал зрелища великолепнее макумбы. Студент ушел вместе с ним, и все оставшиеся вздохнули как-то свободнее. Теперь можно было обсудить свои дела, всласть поболтать о разных происшествиях, потешить слушателей тут же выдуманными историями. Розадо заговорил с Антонио Балдуино: - Я тебе показывал свою новую татуировку? - Нет. Розадо был матрос, время от времени появлявшийся в Баие. Однажды он привез известие о Зе Каскинье, - тот плавал на дальних рейсах. Розадо умел говорить на языке гринго, а вся спина у него была покрыта татуировкой, изображающей вазу с цветами, кортик и плеть в окружении многочисленных женских имен. Антонио Балдуино с нескрываемой завистью разглядывал спину Розадо: - Красота-а! - У нас на судне есть один матрос - американец, так у него на спине вся карта географическая наколота. Вот это действительно красота, парень... Антонио Балдуино вспомнил о белом госте. Вот кто оценил бы татуировку Розадо! Но тот уже поспешил уйти: видно, ему самому было неловко оттого, что все его стеснялись. Антонио Балдуино тоже подумывал насчет татуировки. Но все никак не мог выбрать, что бы ему такое изобразить. Лучше бы всего море и еще портрет Зумби из Палмареса. В порту он видел одного негра, у того крупными буквами во всю спину было вытатуировано имя Зумби. Дамиан, старик негр, улыбнулся: - Хочешь, я тебе покажу разрисованную спину? Жубиаба жестом показал, чтобы старик не делал этого, но тот уже стянул рубаху и обнажил спину. Голова у старика была совсем белая, а на спине виднелись рубцы от ударов плетью. Во времена рабства он ходил в колодках, и плеть частенько гуляла по его спине. Вдруг Антонио Балдуино разглядел пониже рубцов от плети след от ожога. - А это у вас что, дядюшка? Но как только Дамиан понял, что Антонио спрашивает его про ожог, он ужасно засмущался и быстро накинул рубаху. Не отвечая, старик стоял и смотрел на город, сверкающий внизу огнями. Мария дос Рейс улыбнулась Антонио: у стариков, которые когда-то были рабами, могут быть свои тайны. Жоана между тем ушла с праздника одна, мучимая подозрениями и ревностью. Мария дос Рейс тоже отправилась домой, и потому Антонио Балдуино спускался с холма в обществе Толстяка и Жоакина. В руках он держал гитару: предполагалось, что они еще куда-нибудь закатятся. Но Толстяк отказался: ему было далеко добираться до дому, где он жил со своей бабкой, бородатой восьмидесятилетней старухой, давно утратившей всякое ощущение реальной жизни и живущей в полной отрешенности от всего, что происходило вокруг. Все время она проводила, бормоча какие-то истории, путая их с другими, смешивая людей и события и не доводя ни одну из них до конца. На самом деле эта старуха вовсе не приходилась Толстяку бабкой. Толстяк выдумал это, стыдясь признаться, что он заботится об одинокой старухе, подобранной им на улице. Заботился он о ней и вправду как о родной бабке, приносил ей еду, часами беседовал с ней, возвращаясь домой как можно раньше, чтобы старуха не чувствовала себя брошенной. Порой кто-нибудь из приятелей, встретив Толстяка, замечал у того в руках кусок материи - не иначе подарок какой-нибудь каброше-франтихе. - Да нет, это для моей бабки... Она, бедняга, укладывается прямо на грязную землю, одежды на нее не напасешься. Больно уж старая она у меня. - А она тебе, Толстяк, бабкой-то приходится по отцу или по матери? Толстяк сроду не знал ни матери, ни отца. Но у него была бабка, и многие из его друзей ему завидовали. x x x Простившись с Толстяком, Антонио с Жоакином спускались по Ладейра-да-Монтанья, насвистывая самбу. Улица была пустынна и тиха. Только в одном тускло освещенном окошке женщина развешивала пеленки новорожденного, а в глубине комнаты мужской голос уговаривал: - Сыночек... сыночек... Жоакин кивнул головой в сторону окна: - Этот завтра заснет на работе. Нянчит по ночам ребятенка... Антонио Балдуино не отозвался. Жоакин продолжал: - Ничего не меняется. Да и зачем? - Ты про что? - Не меняется... Антонио, думавший про свое, спросил: - А ты заметил, какой славный парень наш Толстяк? - Славный? - Жоакин не находил в Толстяке ничего особенного. - Да, он добрый. Он хороший человек. Он держит открытым глаз милосердия. Теперь промолчал Жоакин. А потом вдруг расхохотался. - Чего ты ржешь? - Да так. И я теперь уразумел, что наш Толстяк - отличный парень. Какое-то время они спускались молча. Антонио Балдуино вспоминал макумбу, лысого белого человека, который объехал весь мир. Он так торопился уйти, уходил чуть ли не бегом. Антонио Балдуино представил себе, что этот человек - Педро Малазарте. Ведь он так поспешно ушел, почти убежал, потому что заметил, что негры его стесняются. Потом Антонио вспомнил про Зумби из Палмареса. Если бы нашелся тогда еще один такой Зумби, старика негра не посмели бы избивать плетью. Он, Антонио, будет бороться. И нечего стыдиться белых. Человек тогда человек, когда он со всеми вместе. И может так случиться, что этот белый в один прекрасный день напишет куплеты о нем, Антонио Балдуино, героические куплеты, в которых будут воспеваться приключения негра - свободного, веселого, дерзкого и храброго, как семеро храбрецов. Подумав об этом, Антонио Балдуино развеселился и со смехом сказал Жоакину: - Знаешь что, Жоакин? Не я буду, коль эта негритяночка моей не станет... - Какая негритяночка? - живо заинтересовался Жоакин. - Мария дос Рейс... Она тоже давно уж на меня поглядывает... - Какая же это Мария? - Да та, которую выбрал Ошала. Она в первый раз на макумбе. - Смотри, Балдо, осторожней. У нее ведь есть жених-солдат. Не зарывайся. - Подумаешь... А ежели мне самому охота... Буду я еще об ее солдате беспокоиться. С негритяночкой мы поладим, это точно... А солдат - пусть наперед не зевает... Жоакин и без того был уверен, что Антонио Балдуино захороводит мулаточку, наплевав на солдата, но его тревожила возможность стычки с военным, и он еще раз предостерег: - Оставь-ка ее лучше в покое, Балдо... Он забыл, что жизнь Антонио Балдуино должна быть воспета после его смерти в куплетах АВС, а все герои подобных куплетов всегда любят юных девушек, с которыми они встречаются под покровом ночи, и ради них готовы драться даже с солдатами. x x x Они шли по нижнему городу. Город спал. Ни одной живой души - даже подраться не с кем. "Фонарь утопленников" был на замке. Улицы словно вымерли: хоть бы каброша какая-нибудь попалась - позабавиться на пляже... Все закрыто - негде горло промочить. Приятели уже притомились, Жоакин зевал во весь рот. Они свернули в переулок и наконец увидели парочку - похоже было, что эти двое тоже только что повстречались. Жоакин толкнул Антонио в бок: - Этому повезло... - Не робей: была ваша - будет наша... - Да они уж сговорились, Балдо... - Не беда - сейчас мы его обставим... Одним прыжком Антонио Балдуино приблизился к мулатке и дал ей с размаху такого тумака, что та упала. - Ах ты, сука... Я надрываюсь, вкалываю, а она тут с кобелем снюхалась... Тварь бесстыжая, ну погоди, ты у меня еще получишь... И он повернулся к мулату. Но прежде чем Антонио заговорил с ним, тот сказал: - Так она твоя сожительница? Я ведь не знал... - Сожительница? Она моя жена, нас с ней священник венчал, слышишь, священник... Говоря это, Антонио все ближе подступал к парню. - Да я же не знал... Ты не злись... Она мне ничего не сказала... И парень поспешил исчезнуть в первом же проулке. Антонио хохотал до упаду. Жоакин, не принимавший в этой сцене никакого участия, - двое на одного было бы не по правилам, - подошел к приятелю: - А он и вправду поверил... Теперь они вдвоем заливались веселым смехом, пробуждая спящий город. Вдруг они услышали еще чей-то смех. Это смеялась мулатка, поднимаясь с земли. Беззубая, неказистая, она вряд ли стоила затраченных ради нее усилий. Но никакой другой не предвиделось, и потому пришлось вести на пляж беззубую. Первый с ней пошел Антонио Балдуино, потом Жоакин. - Зубов у нее нет, но вообще-то она не хуже других. - Жоакин был доволен. - Да нет, зря я спугнул мулатика, - отозвался Балдуино. Он растянулся на песке, взял гитару и принялся что-то наигрывать. Женщина, оправив на себе платье, подошла к ним и, прислушавшись к мелодии, стала напевать ее, сначала тихонько, а потом в полный голос. Голос у нее оказался красивый, редкий по звучанию, низкий, как у мужчины. Он заполнил собой всю гавань, разбудил лодочников и матросов на судах, и над морем занялся новый день. x x x Едва рассвело, в жалком домишке на Ладейра-да-Монтанья, где в окне сушились пеленки, женщина разбудила мужа. Завод, где он работал, был далеко, и вставать ему приходилось рано. Он ворчал, показывая на ребенка: - Из-за этого пискуна я всю ночь глаз не сомкнул... Спать хочу до смерти. Плеснул водой в лицо, взглянул на занявшееся утро, выпил жидкий кофе. - Хлеба нет, все деньги ушли на молоко для малыша, - сказала жена. Муж покорно промолчал, поцеловал ребенка, потрепал по плечу жену, закурил на дорожку: - Пришли мне в обед что-нибудь поесть... Спускаясь в голубой дымке раннего утра по Ладейра-да-Монтанья, мужчина столкнулся с Антонио Балдуино и Жоакином - за ними плелась беззубая. Балдуино закричал: - Жезуино, ты ли это? Да, это был Жезуино, который когда-то был такой же нищий мальчишка, как и они все. Его трудно было узнать - так он исхудал. Жоакин засмеялся: - Экий ты скелет, дружище... - У меня сынок родился, Балдо. Я хочу, чтоб ты был крестным отцом. Я тебя познакомлю с моей хозяйкой... И он пошел дальше, на завод, который находился в Итажипе. Он должен был добираться туда пешком, чтобы сберечь деньги на молоко для ребенка. А его жена тем временем развешивала в окне пеленки, такая же худая и бледная, как и ее муж. Для нее уже не осталось ни хлеба, ни кофе. БОРЕЦ Дом Жубиабы был небольшой, но красивый. Стоял он в самом центре холма Капа-Негро, перед домом - большая площадка: террейро. Большую часть дома занимал зал; в зале - стол с двумя скамейками по бокам - для трапез Жубиабы и его посетителей, и возле самой двери, ведущей в спальню, - кресло-качалка. На скамьях у стола неторопливо вели разговор посетители - негры и негритянки. Было еще двое испанцев и один араб. По стенам развешаны бесчисленные портреты в рамках из белых и розовых ракушек - родственники и друзья Жубиабы. В нише братски объединены языческая статуя и изображение Христа Спасителя. Христос был изображен спасающим судно от кораблекрушения. Однако языческая статуя была намного выразительнее: прекрасная телом негритянка одной рукой поддерживала свои крепкие выточенные груди, щедрым жестом даря всем свою красоту. Это была Янсан - богиня вод, белые окрестили ее Святой Барбарой. Жубиаба вышел из соседней комнаты в льняной рубахе, вышитой на груди. Все его одеяние состояло из этой длинной, до пят, рубахи. Один из сидящих за столом негров поднялся ему навстречу и помог сесть. Негры подходили и прикладывались к руке макумбейро. Испанцы и араб - тоже. Один из испанцев с распухшей подвязанной щекой, приблизившись к Жубиабе, стал жаловаться: - Отец Жубиаба! Что мне делать с этим проклятущим зубом, черт бы его побрал! Ни работать, ни жить он мне не дает, дьявол его забери! Я уж уйму денег переплатил зубному врачу - и ничего! Ума не приложу, что мне с ним делать! Он снял повязку: опухоль была чудовищной. Жубиаба назначил лечение: - Прикладывай настой из мальвы и при этом читай молитву: Святой Никодим, ты мне зуб исцели! Никодим, ты мне зуб исцели! ты мне зуб исцели! зуб исцели! исцели! И добавил: - Молитву надо читать на пляже. Напиши ее на песке и каждый раз зачеркивай по одному слову, понятно? А потом иди домой и прикладывай настой из мальвы. Но без молитвы он не поможет... Испанец оставил пять мпльрейсов и отправился лечиться указанным средством. Потом подошла очередь негра, решившего прибегнуть к колдовству. Он излагал свою просьбу шепотом, шепча Жубиабе прямо в ухо. Макумбейро поднялся со своего места и, поддерживаемый негром, прошел в соседнюю комнату. Через несколько минут они вернулись, а на следующий день к дверям дома, где жил Энрике Падейро, было подложено колдовское снадобье неслыханной силы: мука, перемешанная с пальмовым маслом, четыре мильрейса серебряными монетами по десять тостанов, две старые медные монеты по двадцать рейсов и полудохлый птенец урубу. После чего Энрике Падейро заболел какой-то непонятной болезнью и в скором времени умер. Одна из негритянок также просила пособить ей колдовством, но она не таилась, говорила вслух и не уходила с Жубиабой в другую комнату. - Эта бесстыжая Марта отбила у меня мужа. Я хочу, чтобы он вернулся домой. - Негритянка вся кипела. - У меня дети, а у нее нет детей. - Ты добудь от нее несколько волосков и принеси мне, тогда я тебе помогу. Все пришедшие за помощью по очереди обращались к Жубиабе. Некоторые молились, держа в руках ветки кресса. А наутро на улицах города появлялись разные подозрительные предметы: прохожие со страхом старались их обойти подальше. К Жубиабе наведывались и клиенты побогаче: и образованные с кольцом, и настоящие богачи, приезжавшие в шикарных машинах. x x x Когда Антонио Балдуино вошел в зал, где Жубиаба принимал посетителей, тот беседовал с каким-то солдатом. Солдат пытался говорить тихо, но волнение заставляло его то и дело повышать голос. - Я вроде ей больше не по душе... Она и не слышит, что я говорю. Верно, она в кого-нибудь другого влюбилась... а я ее так люблю, отец, я хочу, чтоб она была со мной, я прямо с ума по ней схожу... В голосе солдата слышались слезы. Жубиаба что-то у него спросил, и солдат ответил: - Мария дос Рейс. Антонио Балдуино вздрогнул, потом усмехнулся. И стал прислушиваться к разговору. Но Жубиаба уже прощался с солдатом, говоря ему: - Ты принеси мне волосок из ее подмышки и свои старые брюки. Увидишь, я так сделаю, что никуда она от тебя не денется. Будет ходить за тобой, как собачонка. Солдат вышел с опущенной головой, ни на кого не глядя, изо всех сил стараясь не привлекать к себе внимания. Антонио Балдуино подошел к Жубиабе и сел возле него на земляном полу. - Что, он тоже по ней сохнет? - А ты что, ее знаешь, Балдо? - Эта та, которую Ошала выбрал на празднике. - Солдат ее любит, он просил меня ему помочь, так что берегись, Балдо... - Да не боюсь я его.... - Он ее любит. - Ну и пусть любит... Антонио сидел и ковырял пол щепкой. Ему еще не было восемнадцати, но на вид он казался двадцатипятилетним. Он был крепок и строен, словно молодое дерево, свободен, как зверь на воле, и никто во всем городе не смеялся звонче его. x x x Он дал отставку Жоане, ни разу больше не видал беззубую мулатку с мужским голосом, которая пела его самбы, и не встречался с каброшами на пляже. Сопровождаемый Толстяком, он кружил возле дома Марии дос Рейс. Он сочинил для нее самбу, и в ней были такие слова: Тоскую о тебе, Мария, я ночью и при свете дня... Я был бродягою в Баие - теперь терзаешь ты меня... Эту самбу он не согласился продать. Он сам спел ее на празднике, где Мария тоже была, и, когда он пел, она смотрела на него не отрываясь. Солдат мучился ревнивыми подозрениями: ему так и не удалось выпросить у невесты волосок из-под мышки для Жубиабы. Мария отделывалась улыбками: ей было жаль солдата. Она знала, что он ее любит и ради нее готов на все. Она вспоминала о письме, написанном им ее крестной, доне Бранке Коста, в котором он просил руки Марии. Мария хранила это письмо дома на дне чемодана. Письмо гласило: "Высокачтимая сеньора дона Бранка. Премите мои сирдечные приветы. Севодня я как никада даселе перенесся в тот рай куда вликут меня мои мечты и рукавадимый ими я должен чистасирдечно презнаца Вашей Миласти што я люблю чистой и светой любовью Вашу Марию каторую почетаю безмерно. Любовь каторая никагда не погаснит скокобы не прашло времени. Вы Вашей добротой можите удвоить навек и сделать залогом нашево счастя. Рукавадимый сим заветным желаньем я пользуюсь счастливым случаем просить руки Вашей благародной и очароватилъной Марии. Владеть этим даром Вашево благасклоново серца - для меня самое великое на свете счасте и я ни пажалею сил моих штобы Заказать Вашей Миласти а также всему Вашему высокачтимому семейству што я дастоен этово счастя. Смея надеяца што Ваша Миласть ни откажит в моей прозбе я пребываю в ажидании благоприятново ответа. Премите увирения в савершеннейшем почтении Глубокауважаимая Сеньора. Озорио, солдат 19 полка". Крестная и слышать не хотела про солдата, но Мария настояла на помолвке, пригрозив, что иначе уйдет из дома. Свадьба была назначена на август, - сразу как только жених получит капральские нашивки, уже обещанные ему капитаном. Но тут на макумбе в доме Жубиабы Мария дос Рейс познакомилась с негром Антонио Балдуино, бродягой и сочинителем самб. Он не посылал ей писем и не говорил, что хочет на ней жениться. На вечеринке у Рибейриньо, когда все направились в комнату, где было приготовлено угощение, Антонио сунул Марин карточку, где говорилось: Чтобы ответить "да", Чтобы ответить "нет", нужно загнуть этот уголок нужно загнуть этот уголок МОЯ ДУША ЖАЖДЕТ "ДА" и будет счастлива, если сеньорита примет уверения в моей любви. Если вы не хотите лишить надежды, то верните карточку как она есть. Мария спрятала карточку на груди и убежала в комнату жены Рибейриньо, где мужчины оставили свои шляпы, а Антонио Балдуино - гитару. Кандида вошла вслед за ней и увидела карточку: - От кого это? - Угадай... - Ну откуда я знаю... Погоди, сейчас скажу... - Она задумалась. - Нет, не знаю. - От Антонио Балдуино... - Ха! От этого проходимца... Он же грязный тип... Ни одной юбки не пропускает... Берегись, Мария... - Чего мне бояться? - А как же Озорно? Тут только Мария вспомнила про своего жениха. Пожалела его и вместо того, чтобы загнуть уголок, означавший "да", она возвратила Антонио Балдуино карточку в прежнем виде. Но для него это было все равно, как если бы она сказала "да". x x x Теперь Антонио Балдуино приходил к дверям Марииного дома в те дни, когда там не появлялся солдат. Солдат появлялся по четвергам, субботам и воскресеньям. Весь остаток недели принадлежал Антонио Балдуино, чьи руки уже не раз ощущали сквозь платье теплоту и гибкость ее тела. В один из вторников Мария с подругами отправилась на городскую ярмарку, и на площади им встретился Антонио Балдуино. На нем были красные ботинки и красная рубашка, во рту - дешевая сигара. Остановились поболтать. В одной из палаток Антонио купил для Марии билет с предсказанием судьбы. Выпал сорок первый номер. Хозяин палатки, тучный испанец, объявил: - Этот номер выиграл коробку рисовой пудры. К пудре был приложен листочек с предсказанием судьбы: Немало слез пролить придется тебе из-за любви своей. Любовь печалью обернется - погубит он тебя, злодей... Антонио засмеялся, а Мария встревожилась: - А вдруг нас увидит Озорио? Не успела она договорить, как навстречу им и вправду Озорио, в солдатской форме. Он подошел к Марии: - Я давно уж догадывался. Да все не хотел поверить. Никак я не думал, что ты со мной так поступишь, Мария... Его голос звучал тоскливо, как у псаломщика. Мария дос Рейс закрыла лицо руками. Ее подруги встревоженно уговаривали солдата: - Сеу Озорио, не надо, сеу Озорио... - Чего не надо, давай... - пожал плечами Балдуино. Солдат нацелился кулаком в лицо Антонио, но тот увернулся и ударил Озорно ногой по коленкам. Солдат упал, но сразу вскочил и обнажил саблю. Антонио Балдуино выхватил из-за пояса нож: - Лучше не подходи! - Я тебя, кобеля, не боюсь! Мария дос Рейс кричала: - Балдо, ради бога, Балдо! Подруги повторяли: - Сеу Озорио... сеу Озорио... - Плевать я хотел на твою форму. - И Антонио Балдуино вырвал у солдата саблю. Лицо Озорио было залито кровью - Антонио задел солдата ножом. Обезоружив его, негр ждал, что будет дальше. На крики уже сбегался народ, появились полицейские и солдаты. Озорио бросился на Балдуино и... очутился на земле, отброшенный тяжелым кулаком негра. Какой-то гринго, следивший за поединком, потянул Антонио Балдуино за рукав: - Эй, парень, вали отсюда, видишь, сколько солдат понабежало... Удар был что надо. Мы еще с тобой потолкуем... Негр поднял нож и скрылся в доме Марии дос Рейс. И вовремя: к месту драки со всех сторон спешили солдаты. Увидев, что товарищ их ранен, они заработали кулаками, и началось всеобщее побоище. Мария дос Рейс провела Антонио Балдуино в свою комнату, стараясь не разбудить крестную. И когда на рассвете негр покинул их дом, тело Марии, гибкое и горячее, уже не было девственным. Даже Ошала, самый великий из богов, не мог сравниться в любви с негром Антонио Балдуино. x x x Несколько дней спустя в "Фонаре утопленников" Антонио Балдуино встретил того гринго, который посоветовал ему бежать после драки с солдатом. Антонио пришел в "Фонарь" с Толстяком и вдруг услышал: "Эй, парень!" - и увидел своего знакомого. - А я тебя уже давно разыскиваю. С того самого дня. Весь город обегал. Ты где скрывался? Он принес стулья, угостил парней сигаретами. Они сели. Антонио благодарил своего спасителя: - Не окажись вы там в тот день, сеньор, мне бы от солдат здорово досталось... - Удар был что надо... Отменный удар... Толстяк, не видевший поединка Антонио с солдатом, заинтересовался: - Какой удар? - Да тот, которым твой приятель сбил с ног этого солдата... Клянусь мадонной, великолепный был удар... Он заказал пива на всех. - Ты занимался боксом? - Нет. Только капоэйрой. - Если бы ты захотел, ты мог бы стать чемпионом... - Чемпионом? - Да, клянусь мадонной... Такой удар... Сокрушительный удар. Гринго не отрывал глаз от огромных кулаков негра. Он щупал его плечи и бицепсы, повторяя: - Чемпион... чемпион... В его бормотанье слышалась тоска по лучшим временам. - Стоит только захотеть... Антонио Балдуино хотел. - Но как? - Потом ты смог бы выступать в Рио, а то и в Америке... Гринго влил в себя еще стакан пива. - Я был когда-то тренером, давно. Среди чемпионов мира есть мои ученики. Но ни один из них не выдержал бы такого удара. Красиво ты его уложил... Когда они вышли из "Фонаря утопленников", у Антонио уже был подписан контракт с Луиджи, тренером; Толстяка взяли в секунданты. Все трое были слегка навеселе. Назавтра Антонио Балдуино объявил Марии: - Ну вот, теперь я больше не бродяга... Я буду боксером. Стану чемпионом... Потом поеду в Рио, а потом - в Америку... - Ты уедешь? - Я возьму тебя с собой, моя радость... Даже Ошала, самый великий из богов, не мог с ним сравниться. x x x Прошло несколько месяцев, и газеты объявили о первом матче негра Балдо. Луиджи давал интервью, и одна газета даже поместила портрет Антонио Балдуино, где он одной рукой наносил удар, а другой прикрывался. Мария дос Рейс вырезала портрет и приколола его на стенку. Противником Антонио был Жентил, торжественно именуемый чемпионом военно-морских сил в тяжелом весе. На самом-то деле он был портовым грузчиком. x x x На Соборной площади собрались все любители бокса, завсегдатаи "Фонаря утопленников", возглавляемые его владельцем сеу Антонио, обитатели холма Капа-Негро и все друзья Антонио Балдуино. Первым на помост влез судья, сержант, одетый в штатское. - Драка будет на славу. Просим публику соблюдать порядок и не жалеть аплодисментов. Появился Толстяк с ведром и бутылкой, а на другом конце помоста, с теми же предметами - какой-то бледнолицый тип. Затем на помост взошел Антонио Балдуино в сопровождении Луиджи. Жители холма, завсегдатаи "Фонаря утопленников", рыбаки и портовые грузчики закричали: - Антонио Балдуино! Антонио Балдуино! Судья представил его: - Балдо, негр. Затем на помосте появился противник Антонио. Ему тоже похлопали. - Жентил - абсолютный чемпион, представитель нашего славного флота, - провозгласил судья. Зрители снова захлопали и закричали. Но те, что были с холма или из "Фонаря утопленников", глядели на противника Антонио, мулата, с презрением. - Ну, Балдо его отделает... Антонио Балдуино тоже смотрел на мулата, улыбаясь. Луиджи давал последние наставления: - Бей что есть силы. Меть в челюсть или в глаз. И как можно сильнее. Толстяк в волнении молился всем святым, прося победы для Балдо. Но вдруг он вспомнил, что бокс - занятие греховное, и в страхе прервал себя на полуслове. Прозвучал гонг, и противники двинулись навстречу друг другу. Толпа взревела. x x x Негр Антонио Балдуино был дисквалифицирован за применение в разгар боя приема капоэйры, и матч был прекращен. Однако Антонио успел продемонстрировать все свои мощные боксерские способности. Публика требовала продолжения и освистала судью, который вынужден был прибегнуть к помощи полиции. И снова в газетах появился портрет Антонио Балдуино, а в одной из них даже была напечатана история его жизни, и эту газету раскупали нарасхват. Нашлись дошлые репортеры, дознавшиеся, что самбы, якобы сочиненные поэтом Анисио Перейра, на самом деле принадлежат Антонио Балдуино, и городское общество, особенно его литературные круги, было крайне скандализовано этим открытием. x x x Под натиском общественного мнения был объявлен матч-реванш. Он собрал неслыханное множество болельщиков, и когда судья объявил: "Балдо, негр!" - то бурными аплодисментами разразились не только жители холма, рыбаки и завсегдатаи "Фонаря утопленников" (сеу Антонио побился об заклад на двадцать тысяч, что победит негр). Все зрители долго не смолкавшими криками приветствовали Антонио Балдуино. На пятом раунде мулат Жентил перестал быть чемпионом. Он лежал без движения, распростертый на помосте. С Антонио Балдуино пот лил градом, и Толстяк обтирал его полотенцем. Потом все отправились в "Фонарь утопленников" пропивать выигранные сеу Антонио двадцать тысяч. x x x Неожиданно уехала Мария дос Рейс. Семья ее крестной состояла из сына и мужа, государственного служащего, которого как раз в это время перевели в Мараньян. И Мария уехала с ними. Антонио Балдуино очень тосковал о ней: она единственная никогда не вызывала в его памяти Линдиналву, бледную и веснушчатую. В ту ночь он напился и, видя, как пароход увозит его возлюбленную, едва сам не нанялся в матросы, чтобы уплыть следом за ней. Мария взяла с собой портрет Антонио, где он одной рукой наносил удар, а рот и глаза его сияли улыбкой. x x x Он победил всех своих противников, и теперь его ждал бой с чемпионом Баии, боксером Висенте, который давно уже не выступал на ринге, поскольку ему не с кем было драться. Впрочем, когда Висенте увидел Антонио и убедился, что тот одерживает одну победу за другой, он стал усердно тренироваться: негр представлял серьезную угрозу его чемпионскому титулу. За неделю до их встречи на ринге город запестрел афишами, на которых были изображены двое в боксерской схватке. ВИСЕНТЕ АБСОЛЮТНЫЙ ЧЕМПИОН БАИИ БАЛДО-НЕГР ОСПАРИВАЮТ ТИТУЛ ЧЕМПИОНА НА СОБОРНОЙ ПЛОЩАДИ - В ВОСКРЕСЕНЬЕ Висенте в беседе с газетными репортерами объявил, что он одержит победу на шестом раунде. В ответ на это Антонио Балдуино заверил публику, что на шестом раунде абсолютный чемпион Баии уже убаюкается, лежа на помосте. Взаимные выпады противников еще больше раззадорили публику. Заключались многочисленные пари, и большинство ставило на Балдуино. Висенте и в самом деле остался лежать на помосте, даже не дотянув до шестого раунда, и Балдо, негр, стал абсолютным чемпионом Баии. Он предложил Висенте матч-реванш и снова победил. Луиджи прямо чуть не помешался от радости и беспрестанно повторял, что пора ехать в Рио. Не теряя времени, он стал вести переговоры со столичными импрессарио. А чемпион Антонио Балдуино занимался любовью с мулатками на пляже, пил с друзьями в "Фонаре утопленников", ходил на макумбы к Жубиабе, и его звонкий смех, не умолкая, звучал на городских улицах. x x x Приезд в Баию чемпиона Рио по боксу поверг баиянцев в невероятное возбуждение. Весь город жил предстоящей встречей двух чемпионов. Накануне матча Антонио Балдуино сидел с друзьями в "Фонаре утопленников", там его и разыскал импрессарио столичного чемпиона. - Добрый вечер... - Добрый вечер... Антонио Балдуино предложил гостю пива. - Я хотел бы поговорить с тобой с глазу на глаз. Толстяк с Жоакином пересели за другой стол. - Вот какое дело... Клаудио не может потерпеть поражение... - Не может? - Да, и вот почему. Он мне должен кучу денег... Если он будет побежден, он больше не сможет выступать на ринге. Не так ли? - Ну, так. - А если он победит, он будет драться с другими... А ты получишь отступное. - И сколько? - Я дам сто мильрейсов, если ты дашь себя побить. А потом ты будешь иметь право на реванш. Антонио Балдуино поднял было руку, чтобы двинуть этого наглеца хорошенько, но, подумав, опустил ее на стол. - Вы уже говорили с Луиджи? - А... Луиджи - старый мошенник. Он ничего не должен знать. И он заулыбался. - А потом, когда все разойдутся, вы сможете подраться по настоящему... Ну, по рукам? - Деньги при вас? - Деньги ты получишь после матча. - Нет. Так не пойдет. Деньги на бочку. - А если ты потом не дашь себя побить? - А если я дам себя побить, а вы потом меня надуете? Антонио Балдуино встал из-за стола. Толстяк и Жоакин следили за ними издали. - Не будем ссориться, - забормотал импрессарио. - Сядь. Он посмотрел, как негр опрокидывает очередную порцию кашасы. - Я тебе верю... Возьми деньги - я тебе их передам под столом... Антонио Балдуино взял деньги, поглядел - пятьдесят мильрейсов: - Вы же обещали сто! - Остальные пятьдесят после... - Тогда я отказываюсь... - Но клянусь, у меня больше нет с собой денег... - А мне нужно сейчас. Антонио получил остальные пятьдесят и пересел за столик к Толстяку. Едва импрессарио покинул "Фонарь", Антонио захохотал и хохотал, пока у него не заболел живот. На следующий день после матча, окончившегося позорным поражением чемпиона Рио, его импрессарио ворвался в "Фонарь утопленников" с перекоше