у у разных чужеродных элементов, подстрекателей. Оратор не имеет в виду - учтите! - доктора Густаво Баррейраса, чья честность известна всем, перед чьим талантом он преклоняется. (Густаво опять кланяется, бормочет: я бы этого и не подумал. Моя репутация выше всяких подозрений.) Компания, дабы не лишать население жизненно необходимого, уступит половину того, что требуют рабочие. Пятьдесят процентов. И ни на один сентаво больше. Пора ужинать. Совещание закрывается, не дав результатов. Губернатор удаляется. Американец предлагает подвезти Густаво на своей машине. Адвокат компании приглашает Густаво: - Поужинаем вместе... голод - плохой советчик. x x x Комфортабельная штука этот "Гудзон", думает Густаво, усаживаясь между американцем и адвокатом. Американец угощает сигарами. Сначала они едут молча. Машина идет мягко. На шофере - красивая форма. Едут совсем рядом с рельсами. Адвокат спрашивает американца: - Не раздумали, мистер Томас? - А! Yes... Адвокат объясняет Густаво: - Подумайте, какое совпадение, доктор... Мы с мистером Томасом на днях говорили о вас... - Yes, yes, - подтверждает американец, затягиваясь сигарой. - Устал я... годы дают себя знать... - Что вы... - Это не значит, что я совсем брошу адвокатскую практику. Но работа в компании мне уже не по силам. Мы с мистером Томасом думаем пригласить кого-нибудь помоложе на должность второго адвоката. Два адвоката компании вполне по средствам. Вот мы и вспомнили о вас... Не подумайте, сеньор, что я вам льщу... нет, нет... (Густаво удерживается от жеста, означающего, что его совесть не допускает сделок... напротив! Ему бы и в голову не пришло будто доктор Гедес хочет его купить!) Компания надеется, что вы... я хочу сказать, мы с мистером Томасом надеемся (Густаво благодарит)... вы ведь связаны с профсоюзами, вы бы и представляли в компании наших тружеников. Осуществляли бы гармонию труда и капитала. Ратовали бы за интересы рабочих. Вы молоды, перед вами блестящая карьера, парламент. Нация нуждается в вашем таланте. Как видите, намерения у нас самые благородные. Многие считают, что компании безразлична судьба рабочих. Какое заблуждение! Вот вам лучшее доказательство того, что компании близки интересы трудящихся: мы приглашаем к себе на службу их верного рыцаря! У рабочих будет защитник в правлении! Да еще какой защитник! Вот доказательство доброго отношения компании... Автомобиль мягко катится. Зулейка давно мечтает о собственной машине. При поддержке компании Густаво в ближайшие выборы пройдет в парламент. Американец практичен. - Гонорар - восемь тысяч в месяц. Густаво возражает. Деньги его мало тревожат. Он заботится только об интересах рабочих. Они, правда, иногда предъявляют непомерные требования, но ведь у них на то и причины есть... Он, разумеется, против неразумных претензий... После ужина доктор Гедес говорит: - Ну, что же, доктор, можете сообщить рабочим добрую весть. Пусть эти дети (да, да, они простодушны, как дети, утверждает Густаво, их так легко успокоить)... пусть эти дети завтра возвращаются на работу. Они получат пятьдесят процентов того, что просят... и этим они обязаны безграничному обаянию сеньора Густаво. После ухода "верного рыцаря" рабочих американец презрительно бросил: - На редкость нудный тип... Старый Гедес, посмеиваясь, заказывает шампанского - отметить конец забастовки. - За счет компании! x x x Машина для жены, репутация, особняк в Копакабане, может быть, собственная плантация какао. Пятьдесят процентов - великолепно. Сто, как требовали рабочие, - это уже слишком. Обычно ведь просят сто, чтобы получить десять. Он отвоевал для них пятьдесят. Какая победа! И за рубежом не будут поливать грязью имя родины. x x x В профсоюзе Антонио Балдуино произносит речь, третью за этот день. Хочет, чтобы сын доктора Густаво Баррейраса не был рабом, как сам он, негр Антонио Балдуино, как черные и белые докеры, рабочие "Электрической", рабочие хлебопекарен... x x x Мариано идет домой, опустив голову. Когда он уходил, жена еще не знала, что объявлена забастовка. Только ночью осмелился он вернуться, встретить лихорадочно горящие глаза разгневанной женщины, потухшие глаза больной дочери. Завидев его, жена кричит: - Ты с ними связался, Мариано? - С кем? - С кем? Ах ты, невинный младенец! С забастовщиками проклятыми... Ты в это ввязался, да?.. - Почему они "проклятые"... Мы хотим больше зарабатывать... хотим больше денег... чтоб было, на что лекарство купить для Лилы... Почему ты называешь забастовку "проклятой"?.. - Тебе, значит, денег надо? Лодырь ты, напьешься, шатаешься по всему городу, домой вот под утро явился. Думаешь, обманешь меня? Лодырничаешь, потом мне сказки рассказываешь... Лекарство для Лилы... Если б ты работал по-настоящему, не лез бы во всякие беспорядки, давно бы тебя инспектором сделали... больше бы зарабатывал... Забастовка - наваждение дьявольское, вон падре Силвино каждый день говорит... Дьявол искушает мыслями о забастовке таких вот олухов... Не ввязывался бы - давно бы инспектором сделали... Мариано молча слушает. Когда жена кончила и вызывающе подбоченилась, он спросил: - Как Лила? - "Как Лила?" - передразнивает жена. - Да все так же, как еще? Не очень-то ты о ней думаешь... тебе забастовка милей. Господи, прибери меня, не дай мне увидеть, как муженек в дьявольское дело впутается. Жена отступает, будто Мариано и есть дьявол. Рабочий подходит к кровати, глядит на дочь. У Лилы тяжелое расстройство кишечника. Врач сказал - оттого, что землю ела. Голодали они, когда Мариано без работы остался. Хоть бы доктор Густаво уладил это дело с компанией сегодня вечером... завтра бы работать начали. Тогда снова можно будет позвать врача, лекарства купить в аптеке. А вдруг не уладится? Вдруг забастовка на неделю затянется, дней на десять... Хлебнут они тогда горя... еда кончится... девочка без лекарств умрет. Тяжело ему будет, если Лила умрет. Гильермина кричит, ругается, а Лила улыбнется ему, поцелует... А если... Нет, Мариано. Забастовка - что бусы. Сорвется одна бусина, и все пропало. Он слышит голос Северино, и трусливая мысль уходит. Мариано целует дочь. С улицы доносится брань Гильермины. x x x Негр Энрике ковыряет в зубах рыбьей костью. Берет сынишку на руки, спрашивает: - Уроки выучил. Уголек? Негритенок смеется, засунув палец в курносый нос. Говорит - назубок выучил. Из кухни приходит Эрсидия: - Завтра опять будет рыба... - Пока есть рыба, все в порядке, черная... Негр хохочет вместе с сынишкой. Уголек умница! Все уроки выучил. Даже считать умеет... - Ну и парень, верно, Эрсидия? Негритянка улыбается. Уголек просит рассказать что-нибудь интересное. Энрике говорит: - Один черный, бывший боксер, толкал речь в профсоюзе... наши дети, Эрсидия, рабами не будут... Уголек рабом не будет... - Победит забастовка? - А то как же! Кто с нами справится? Еще как победит, увидишь. Есть у нас такой негр, Антонио Балдуино... Говорит - заслушаешься... Энрике рассказывает жене о событиях дня. Из полосатой тельняшки выпирает атлетическое черное тело. Энрике берет сынишку, ставит перед собой: - Ты, Уголек, рабом не будешь... Ты губернатором будешь. Нас много, их горстка. Управлять ими будем. Негр Энрике отдает честь будущему губернатору. Заливается хохотом. Он уверен в себе, в своей силе, в забастовке. Негритянка Эрсидия нежно улыбается мужу: - Завтра опять рыба... x x x Хозяин пекарни "Два мира", невысокий испанец, рассказывает о событиях дня. Жена, откинувшись в качалке, молча слушает. Дочь играет на пианино самбу. Хозяин пекарни "Два мира" говорит о забастовке. Керосиновая лампа горит неверным красноватым светом. Мигел кончил, закрыл глаза. Жена спрашивает из качалки: - У нас ведь пекарня прибыльная? - Да. Сейчас будут, конечно, убытки, но потом все окупится... - Тогда я думаю, что они правы. Они вправду в нужде живут... - Да. Я бы дал им прибавку. Так и в ассоциации сказал. Другие, вот Руис из "Объединенных", те ни в какую. Уж этот Руис. Все ему мало. А я бы дал... Его недовольно перебивает дочь: - К чему, папа? Сеньор Руис прав... Нам самим нужны деньги. Мне машину хочется... приемник... Ты же обещал... помнишь, папа? А теперь ты собираешься отдать эти деньги каким-то бесстыжим неграм. - Кто много хочет, теряет все, дочка... - отвечает Мигел. Жена сидит задумавшись. Девочка родилась в достатке, в комфортабельном домике. Не то что они. Не работала она на мадридских фабриках, не плыла в трюме эмигрантского корабля в Бразилию, не знает она, что такое голод. Ей машину подавай, приемник... тысячу всяких прихотей. Негры просят так мало. И она снова говорит мужу: - Настаивай на прибавке, Мигел. Сеньор Руис уж очень скуп. Любит копить деньги... Девушка мечтает о машине. Такой, как та, что сейчас промчалась по улице. К окну подходит поклонник: - Я лично - за забастовку. При луне ты еще красивее... Когда у нее будет машина, ей не придется терпеть ухаживания приказчика из мелочной лавки, выслушивать избитые комплименты, всякий романтический бред. Она познакомится со студентами, будет ходить на шикарные вечера. x x x Густаво Баррейрас выскакивает из такси, бежит вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. В помещении профсоюза он усаживается за стол - председатель уступил ему свое место. Густаво Баррейрас просит слова: - Господа, в качестве вашего адвоката я трудился весь вечер, убеждал директоров "Электрической компании". Лучшее свидетельство моего труда, моих честных усилий - та приятная новость, которую я собираюсь вам сообщить. Господа, я буду краток. Конфликт разрешен. (Слушающие подались вперед, как один.) Разрешен благодаря стараниям вашего покорного слуги. Проспорив весь вечер, мы пришли к выводу, что недоразумение будет улажено с честью для обеих сторон, если каждая немного уступит. (По залу прошел ропот.) Компания решила пойти навстречу трудящимся. Раньше она не желала никаких переговоров с рабочими, пока они бастуют. Теперь же благодаря моим стараниям компания готова пойти на уступки. Рабочие откажутся от пятидесяти процентов своих притязаний, компания удовлетворит оставшиеся пятьдесят. С завтрашнего дня вступят в силу новые расценки. - Это политика адвоката или политика рабочего? - перебил его Северино. - Это лучшая из политик. - Густаво улыбается своей самой нежной улыбкой. - Эта политика поможет получить по частям то, чего не захватишь одним ударом. Если вы будете слушать профессиональных агитаторов, вы проиграете битву. Непомерные требования - оружие обоюдоострое, оно обернется против вас же самих. И голод постучится в ваши двери, и нищета поселится в вашем доме. - У профсоюза есть средства, чтобы обеспечить забастовку. - Даже если она будет длиться вечно? - Она должна кончиться - город не может жить без трамваев, без света. Компании придется дать нам то, что мы требуем! Не падайте духом, товарищи! Доктор Густаво побагровел от злости: - Вы не понимаете, что говорите. Я адвокат, я разбираюсь в этих вещах. - Мы лучше знаем, сколько нам нужно, чтобы не сдохнуть с голоду... - Правильно, негр, - поддерживает Антонио Балдуино. Слова просит молодой рабочий. Едва он появляется за столом президиума, его встречают аплодисментами. - Кто это? - спрашивает Антонио Балдуино у негра Энрике. - Рабочий из мастерских. Педро Корумба. Об их семье АВС сочинили. Я читал... Туго им пришлось там, в Сержипе... Он боец закаленный, забастовщик со стажем. Он и в Сержипе бастовал, и в Сан-Пауло, и в Рио. Я его знаю. Я тебя с ним познакомлю. - Когда я выхожу из дому, я говорю своим детям: вы - братья детей всех рабочих Бразилии. Я говорю это потому, что меня могут убить, а я хочу, чтобы мои дети продолжали работу за освобождение пролетариата. Товарищи! Нас предали. Я не впервые бастую. Я знаю, что такое предательство. Рабочий человек может верить только рабочему человеку. И никому больше. Другие обманывают. Этот вот, - он указывает на доктора Густаво, - желтый. Может быть, ему предложили место в компании. Может быть, ему дали взятку. Доктор Густаво стучит по столу, протестует, заявляет, что его оскорбили, что он этого так не оставит. Но рабочие не обращают на него внимания. Все взгляды прикованы к Педро. Тот продолжает: - Товарищи! Нас предали. Мы не можем принять предложение компании. Тогда они подумают, что мы не уверены в своих силах, отнимут у нас прибавку, вышвырнут нас на улицу. Раз уж мы начали, будем стоять до конца. Я лучше умру, чем брошу забастовку на полпути. Мы победим! Обязательно победим! Пролетариат - это сила. Если он сумеет организоваться, направить свою борьбу, то он добьется всего... Товарищи! Мы не откажемся от наших требований. Долой предателей! Долой Густаво Баррейраса и "Электрическую компанию"! Да здравствует пролетариат! Да здравствует забастовка! - Да здравствует забастовка! У рабочих блестят глаза. Мариано улыбается. Негр Энрике скалит зубы. Антонио Балдуино просит слова: - Мы, докеры, согласны с товарищем Педро. Мы еще ничего не добились. Мы поддержали рабочих из "Электрической" и надеемся, что и вы нас поддержите. Обмана нам тоже не нужно. Мы тоже хотим, чтобы наши требования были удовлетворены полностью, а не наполовину. Он предлагает, чтобы Густаво Баррейрас, который их продал, был удален из президиума. Знал бы Антонио Балдуино, что Густаво Баррейрас тот самый жених, что соблазнил Линдиналву, - не выйти адвокату живым из этого зала. Густаво уходит, охраняемый шпиками. Вслед ему несется улюлюканье. Потом председатель просит внимания. Говорит Северино. Он предупреждает, что теперь бороться будет труднее, теперь враги скажут, что рабочие не желают идти на переговоры. Северино предлагает обратиться к населению, выпустить манифест. Зачитывает составленный им текст. Рабочие единодушно одобряют его. Манифест объясняет, что рабочих предали, но что они будут стоять на своем и начнут работу только в том случае, если компания удовлетворит все их требования. Какой-то чернявый просит, чтобы его выслушали. Он против продолжения забастовки. Пятидесятипроцентную прибавку надо принять. Это уже что-то. Кто хочет слишком многого, теряет все. Доктор Густаво был прав. Что они, рабочие, могут? Ровно ничего. Полиция покончит с забастовкой в одну минуту... - Что? Что? - Покончит в одну минуту. Надо радоваться прибавке. Он предлагает, чтобы собрание проголосовало за прекращение забастовки и вынесло благодарность доктору Густаво. Слышны крики: - Предатель! Взяточник! Но многие просят, чтобы оратору дали высказаться до конца. Мариано почти согласен со смуглым парнем. Пятьдесят процентов - это уже что-то. Будут упорствовать - могут потерять все. Что тогда делать? Парень спускается в зал, кое-кто аплодирует. Антонио Балдуино кричит прямо с места: - Люди, глаз вашего милосердия иссяк. Остался злой глаз! Вы что, забыли о тех, кто вас поддерживает? О докерах, о рабочих из пекарен? Если вам нравится предательство - на здоровье. Каждый сам себе хозяин. Но если вы такие дураки, что хотите потерять все, чтобы получить крохи, - можете не сомневаться. Пробью голову первому, кто пройдет в эту дверь. Я буду бастовать до победы! Северино улыбается. Слова Антонио Балдуино на многих произвели впечатление. Толстяк потрясен, он никогда не слышал ничего подобного. Негр, выступавший после обеда, опять просит слова. Доказывает, что их предали. Снова говорит Педро Корумба, вспоминает похожие случаи из забастовки в Рио, в Сан-Пауло. Тогда они поверили обещаниям юристов, именовавших себя "друзья пролетариата". Но собравшиеся колеблются, переговариваются. У компромиссного решения все больше сторонников. Председатель ставит вопрос на голосование. Те, кто за продолжение забастовки, встают. Те, кто принимает предложение компании, остаются сидеть. Но прежде, чем выяснились результаты голосования, в профсоюз врывается молодой рабочий, кричит: - Арестовали товарища Адемара! Он после обеда отсюда вышел... Компания вербует людей, чтобы сломить забастовку! Рабочий переводит дыхание. - Еще говорят, полиция заставит пекарей завтра дать хлеб. Все встают, как один человек, голосуют за продолжение забастовки. Рабочие поднимают сжатые кулаки. ВТОРОЙ ДЕНЬ ЗАБАСТОВКИ Разве можно спать в такую чудесную ночь? Негр Антонио Балдуино вместе с Жоакином и Толстяком расклеивают листовки по городу. В листовке, составленной Северино, объясняется, почему надо продолжать забастовку. Друзья наклеивают листовки на столбы, на стены домов в предместьях Рамос-де-Кейрос, Байша-дос-Сапатейрос. Группа бастующих во главе с негром Энрике отправилась в сторону Рио-Вермельо. Другие пошли на шоссе Свободы, на бульвар, в нижний город. Всюду полно листовок. Теперь все узнают, почему рабочие решили продолжать забастовку. Компании мало кто сочувствует. Мелкие служащие едут на работу в маршрутных такси "Маринетти", смотрят на рабочих с симпатией. Компания распространяет слух, что, если победит забастовка, подскочит плата за проезд в трамвае, за телефон, за свет. Но это ни к чему не ведет. Люди только еще больше ожесточаются против компании. Погода стоит прекрасная, поднимает настроение горожан. Хорошее настроение - союзник стачечников. x x x Сколько Антонио Балдуино всего понял за один день и одну ночь! Теперь он объясняет положение Толстяку и Жоакину. Антонио Балдуино поражен, - как это Жубиаба не ведает о таких вещах? Жубиаба мудр, он знает тайны богов и духов, помнит о временах рабства. Жубиаба свободен. Но он никогда не призывал рабов с холма Капа-Негро объявить забастовку. Антонио Балдуино поражен. x x x Со стороны Ладейра-де-Пелоуриньо доносится какой-то шум, он приближается. Происходит что-то непонятное. Бегут люди. Послышался выстрел. В помещение профсоюза входит забастовщик, говорит: - Полиция заставляет пекарей выдать хлеб. Из профсоюза выходят группы рабочих. Но шум уже прекратился. На земле валяются корзины с черствыми булками - хозяева пекарен хотели, чтобы разносчики вручили их постоянным клиентам. Разносчик с лиловым синяком под глазом рассказывает: - Даже конную полицию присылали, но мы не сдались. Другой разносчик предупреждает: в "Галисийской булочной" тоже собираются отправить клиентам черствые булки. Нанимают безработных, обещают двойную плату. Сулят хорошее место на всю жизнь. Старый пекарь кричит: - Не допустим! Из окон на Ладейра-де-Пелоуриньо смотрят люди, много людей. Из профсоюза "Электрической компании" выходят новые группы рабочих. Пекаря поддерживают: - Мы им покажем, как подрывать стачку... Антонио Балдуино рвется в бой. - Морды им набить... - Не надо, - говорит Северино. - Проведем объяснительную работу. Растолкуем, что они не должны служить орудием борьбы против таких же рабочих, как они сами... Обойдемся без драки... - Эх, к чему разговоры, если можно сию же минуту набить морду желтым! - Они не желтые. Их обманули. Мы им все объясним. Северино знает, что говорит. Антонио Балдуино успокаивается. Скоро и он поймет, что в забастовке один человек - ничто. В забастовке все они - единое тело. Забастовка - все равно что бусы... Антонио Балдуино не обидно, что не он командует забастовкой. Здесь все командиры. Кто даст правильный совет, за тем и идут. Всю жизнь негр Антонио Балдуино боролся, а что толку? Стал рабом подъемных кранов... Путь к свободе для него - путь моря. Забастовка - совсем другая борьба. Сейчас забастовщики вырвут у рабства немного свободы. Но придет день - и они устроят великую забастовку. И тогда с рабством будет покончено. Жубиаба об этом не знает... Безработные, подрядившиеся разносить черствые булки, тоже не знают. Прав Северино. Кулаками ничего не добьешься. Надо убеждать, втолковывать. И негр идет с группой рабочих в "Галисийскую булочную", в Байша-дос-Сапатейрос. Появляются разносчики. На голове у них огромные корзины - ни дать ни взять карнавальные ряженые. Северино влезает на фонарный столб и, держась одной рукой, произносит речь. Он объясняет разносчикам, что они должны быть солидарны со своими братьями по классу, которые требуют увеличения зарплаты. Разнося булки, ты оказываешь услугу хозяевам. Предаешь рабочий класс. А ведь ты сам - рабочий. - Мы-то безработные, - возражает один из них. - Хочешь чужое место занять? Место товарища, который борется, чтобы всем было лучше? Разве это по совести? Предательство это... Разносчик бросает корзину с булками. За ним другие. Все кричат, охваченные единым порывом. Все, даже самые упорные. Даже тот, кто возразил Северино. Даже тот, кого дома ждут голодная жена и дети. Толпа ликует. Двое хотели было улизнуть, но их задержали товарищи. Все идут в профсоюз пекарей, кричат: "Да здравствует забастовка!" x x x К вечеру в профсоюзе пекарей стало тревожно. Толстяк ушел обедать, его долго не было, а вернувшись, он принес дурные вести. Хозяин "Объединенных пекарен" послал за пекарями и месильщиками в Фейра-де-Санта-Ана. Их привезут на машинах, и завтра уже будет хлеб, потому что они приступят к работе сегодня ночью. Среди рабочих началась было паника. Послали связных в профсоюз "Электрической компании", в профсоюз докеров. Если "Объединенным пекарням" удастся выдать хлеб, то с забастовкой пекарей покончено. Тогда прощай прибавка, да еще половину рабочих на улицу вышвырнут. А это тяжело ударит и по рабочим из "Электрической", и по докерам. Без пекарей забастовка потеряет силу. С остальными хозяева легко справятся. Профсоюз пекарей гудит. Речь следует за речью. На площади Кастро Алвеса собрался митинг, требуют освободить рабочего, схваченного вчера вечером. В самый разгар митинга кто-то сообщил о том, что решили предпринять хозяева. Митингующие возмутились, двинулись к профсоюзу пекарей. Туда же пришли представители докеров. Толстяк отправился предупредить рабочих из "Электрической". В профсоюзе пекарей народу набилось столько, что яблоку негде упасть. Говорят пекари, докеры, трамвайщики, студенты. Попросил слова и рабочий с обувной фабрики. Обувщики готовы объявить забастовку, как только понадобится. Народ все прибывает. Северино уже охрип. Составили манифест, призывающий к всеобщей забастовке, решили - не допустить к работе пекарей, прибывших из Фейра-де-Санта-Ана. В "Объединенные пекарни" входят три больших предприятия. Одно в предместье Байша-дос-Сапатейрос, другое на шоссе Свободы, третье в центре. Забастовщики собрали три отряда, двинулись к пекарням. Северино и другие товарищи вошли в контакт с рабочими ряда фабрик, с шоферами такси "Маринетти". Готовится всеобщая забастовка. "Электрическая компания" и "Компания по эксплуатации порта" не желают никаких переговоров с рабочими. Они согласны ознакомиться с требованиями бастующих только после того, как те приступят к работе. Хозяева хлебопекарен готовят срыв забастовки. x x x Убедить людей, завербованных для работы в пекарнях шоссе Свободы и центра, оказалось нетрудно. Наобещали-то им всякие блага, а хозяин Руис для начала отказался выдать обещанную половину зарплаты. Говорил, заплатит завтра, после работы. Забастовщики призывали к классовой солидарности, по их лицам было видно: работать пришельцам они все равно не дадут, и пекари решили вернуться в Фейра-де-Санта-Ана на тех же машинах, на которых их привезли. Отъезжали, крича "ура" бастующим. На Байша-дос-Сапатейрос дела шли хуже. Когда подошел отряд забастовщиков, у пекарни уже стояла полиция. В толпе шныряли агенты, сжимая рукоять револьвера в кармане брюк. Рабочие остановились перед пекарней в ожидании машин с завербованными. Когда грузовик наконец показался в конце улицы, один рабочий преградил ему путь, другой влез на столб и начал говорить речь. Он разъяснял пекарям из Санта-Аны, что такое забастовка и чего хотят хозяева. Улица была забита народом. Прохожие останавливались посмотреть, что будет дальше. Кто-то сказал: - Давай поспорим - вернутся они. - Останутся. Пятерку ставлю. Подбежали мальчишки и девчонки, игравшие в переулке - смотрят, будто на представление. Ребятишкам интересно. Антонио Балдуино тоже было интересно тогда, в порту, когда арестовали грузчика. Тогда беспризорники повеселились на славу. Кричали вместе с докерами. Рабочий на столбе продолжает говорить речь. Пекари из Фейра-де-Санта-Ана внимательно слушают, многие уже решили вернуться. Вдруг ударили выстрелы. Стреляли агенты, конная полиция теснила рабочих. Люди бросились врассыпную, их давили, началась рукопашная. Антонио Балдуино уже сбил кого-то с нот, когда увидел Толстяка. Тот бежал со страшно выпученными глазами, его жирные щеки тряслись. Рабочий на столбе продолжал говорить под пулями. Антонио Балдуино видел, как Толстяк поднял с земли труп застреленной черной девочки и побежал дальше, крича: - Где бог? Где бог?.. x x x Пекари из Фейра-де-Санта-Ана вернулись на том же грузовике. На Байша-дос-Сапатейрос осталось лежать двое стачечников. Один был убит наповал, у другого хватило сил улыбнуться. Кто этот негр, что ходит, вытянув перед собой руки, по улицам города, то пустынным, то оживленным? Почему он выкрикивает проклятия, плачет, спрашивает, где бог? Почему его руки вытянуты вперед, будто он несет что-то хрупкое? Почему он смотрит невидящим взглядом, не замечает мужчин и женщин, которые оборачиваются ему вслед, не замечает кипящей вокруг него жизни, не видит солнца, сияющего над его головой? Что он несет, кого так нежно укачивает? Что, невидимое людским глазам, прижимает он так осторожно к сердцу? Что нужно этому толстому негру с трагическими глазами, проходящему по шумным улицам города? Всем прохожим он задает все тот же тревожный вопрос: - Где бог? Где бог? В голосе - безутешное горе. Кто он, наводящий ужас на гуляющих? Никто не знает. Забастовщики знают. Это Толстяк. Он сошел с ума, когда шпик застрелил из пистолета маленькую черную девочку, игравшую перед пекарней в день митинга. Он отнес труп девочки в дом Жубиабы. С тех пор он повторяет один и тот же вопрос: - Где бог? Толстяк был глубоко верующим, и он сошел с ума. Он ходит, вытянув руки, будто все еще несет убитую девочку. Его никто не трогает. Он - смирный безумец. Но даже рабочие-забастовщики знают не все. Не знают они, что с этого дня Толстяк носит на руках негритяночку, ожидая, что бог докажет, что он всемогущ и милостив, вернет негритяночке жизнь, и снова будет она играть с другими детьми в Байша-дос-Сапатейрос. Тогда Толстяк перестанет повторять свой вопрос, опустит руки, и глаза его снова станут спокойными. Если бы он знал, что девочка умерла, что ее давно уже похоронили в дешевом гробике, он бы тоже умер. Ведь это бы значило, что глаз милосердия бога - огромный, как вселенная, - закрылся. И Толстяк потерял бы свою веру и тоже умер. Вот почему он ходит по улицам, безобидный безумец, неестественно держа перед собой руки. Он прижимает к сердцу худенькое черное тело ребенка, убитого шпиком. Люди не видят маленькое простреленное тело. Но руки Толстяка чувствуют его тяжесть, сердце Толстяка ощущает его тепло. ВТОРАЯ НОЧЬ ЗАБАСТОВКИ Город утратил праздничный вид. После стычки с полицией поползли тревожные слухи, стихло оживление на улицах, "Маринетти" еще ходили, но пассажиров почти не было, шоферы торопились домой, опасаясь беспорядков, случайных выстрелов: - Пуля - дура... Обыватели охвачены ужасом. Столкновение полиции с бастующими пекарями в Байша-дос-Сапатейрос чудовищно раздуто. Говорят о восемнадцати убитых, десятках раненых. Говорят, что полиция собирается атаковать профсоюзы, разогнать бастующих. Хозяйки, дрожа, запирают двери на все засовы. В домах горят керосиновые лампы, свечи. Город объят тревогой. x x x В доме Кловиса сегодня не ужинали. Он обещал принести съестного из города, Елена напрасно прождала его целый вечер. Кловис не возвращался. Ходили разноречивые слухи. Узнав о стычке в Байша-дос-Сапатейрос, Елена побежала на улицу. Но ей сказали, что Кловиса там не было, он отправился с другим отрядом рабочих отстаивать пекарню на шоссе Свободы. Женщина вернулась, немного успокоившись, и снова стала ждать. Детишки, все трое, бегали по комнате, играли в жмурки. Чем она их накормит? В кухне - нетопленная плита. Съестного - ни крошки. Маниоковая мука - и та кончилась. К обеду она уже попросила еды в долг у соседок, обещала отдать, когда муж вернется. Соседки сами нуждаются... На их улице живут пекари, грузчики. Они бастуют. Неловко опять просить. Что же ей с детьми делать? Сейчас забастовка. Мужчины говорят, надо помогать друг другу. Елена не осуждает забастовку, нет. Правы бастующие. Зарплата нищенская, на самое необходимое и то не хватает. Правильно делают, что прибавки просят, что не идут на работу, пока хозяева не станут платить больше. Но о будущем думать страшно. Есть уже сейчас нечего. У соседей припасы кончатся не сегодня-завтра. Где же профсоюзу взять денег, чтобы прокормить такую ораву? Продлись забастовка еще пару дней, и начнется голод. Елена подходит к окну. В дверях соседнего дома стоит Эрсидия. - Кловис пришел? - Нет еще, синья Эрсидия. - Может, совсем не придет. Энрике сказал, чтобы его не ждали. Забастовка-то разрастается... мужчины должны быть на улице. Негритянка улыбается: - Будем ужинать без него... И снова Эрсидия улыбнулась. Почему же Елене грустно? Ей не до смеха, она расплакалась. Эрсидия идет к соседке. - Что с тобой, Елена? На кухне - нетопленная плита. Негритянка гладит подругу по волосам: - Не огорчайся, милая, не будь дурочкой. У нас пока есть харчи, и на вас хватит. Вот выиграют они забастовку - разбогатеем. Елена улыбнулась сквозь слезы. x x x Уложив детей и дождавшись, когда они заснули, Елена набрасывает на плечи шаль и отправляется на улицу Граса. Там живет дона Елена Руис, супруга хозяина. Когда-то Елена работала у них прачкой. Сеньора всегда была добра к беднякам, старалась помочь. Прачку она всерьез называла тезкой. - Ну, тезка... Чтобы белье чистое было, как снег... Дона Елена сама вела хозяйство, даром что богатая. Говорила - кому нечего делать, того одолевают дурные мысли. И хотя ходила хозяйка и в кино, и в гости, и на прогулки, у нее всегда хватало хлопот по дому. Муж умолял ее не заниматься хозяйством, у них ведь служанки есть, умолял не губить своей красоты и молодости на кухне - ей было двадцать два года, но дона Елена и слышать ничего не хотела. - Если поручить все служанкам, у тебя и рубашки порядочной не будет... А потом, мне это нравится... Муж целовал ее в щечку, и нежная пара отправлялась в кино. По дороге муж рассказывал ей о делах, с гордостью говорил об успехах "Объединенных пекарен". Хотел открыть еще одно предприятие в Итапажипе. Она улыбалась. Она восхищалась им. Какого необыкновенного человека дал ей в мужья господь бог! Руис уверял ее: - Это ты приносишь мне счастье. Без тебя не знаю, что бы я делал... Благодаря доне Елене Кловис устроился работать в пекарне. Прачка попросила, и на следующий же день Кловис получил место. Теперь прачка снова идет к хозяйке, которую не видела уже два года, с тех пор, как Кловис работает. Узнает ли дона Елена свою тезку? Дона Елена сидит в гостиной, вышивает. Наверху принимает ванну муж - сегодня он вернулся домой вспотевший, грязный. Весь день он суетился, бегал, искал людей - работать в пекарнях. x x x Едва узнав о приходе прачки, дона Елена распоряжается, чтобы ее провели в гостиную. Бросает вышивание, которым занималась при свете керосиновой лампы. (Муж сердился: испортишь зрение, Елена...) Дона Елена улыбается женщине, которая стоит перед ней, опустив глаза: - Наконец-то, тезка, собралась нас проведать... - Занята я очень, дона Елена... с детьми разве найдешь время... - Знаешь, тезка? Такой прачки, как ты, у меня больше не было... Елена нерешительно улыбается. Дона Елена чувствует - прачка пришла с какой-то просьбой. - Тебе что-нибудь нужно? Елена не знает, с чего начать. Она мнется, ломает пальцы. Дона Елена спрашивает: - Случилось что-нибудь? С детьми? С мужем? - Слава богу, ничего пока не случилось, дона Елена... Только забастовка вот... - Ах! Забастовка! Руис тоже страшно расстроен... - Да ведь от него все зависит... Дона Елена ничего не знала. Прачка рассказывает ей о жизни в предместье, о пекарях, получающих за работу гроши, о голодных семьях, о больных детях. Забастовка правильная, просят они сущие пустяки, а сейчас им совсем есть нечего. Ее детей сегодня соседка накормила, сжалилась... У других голодают дети... Дона Елена потрясена. В глазах у нее слезы: - Голодные дети! Не может этого быть... Может. А одну негритянскую девочку убили сегодня полицейские во время стычки с пекарями. Это еще не все. Другие дети плачут от голода. - Еще день, два - пойдем по миру... А ведь мы так мало просим! Дона Елена взволнована. Она встает. Руис, конечно, ни о чем не подозревает. Если бы он это знал, он бы давно увеличил жалованье рабочим. - Руис - такой добрый... Дона Елена ведет прачку в кухню. Собирает ей гостинцы, все самое лучшее. И еще деньгами дает двадцать мильрейсов. Женщина уходит, сгорбившись, как рабыня, плача, как рабыня. Дона Елена утешает ее: - Не беспокойся, тезка. Я сию же минуту поговорю с Руисом. Он ничего не знает. Я расскажу ему, и он сразу повысит зарплату. Он такой добрый. x x x Когда жена входит в комнату, Антонио Руис, владелец "Объединенных пекарен", надевает шелковую рубашку. Его пугает выражение ее лица: - Что с тобой, детка? - Он подходит, целует ее. - Тебе скучно? Почему ты не пошла в кино? - Руис смеется: - Забастовка отняла кино у моей ненаглядной душеньки... у моего ангела... - Я о забастовке хочу поговорить с тобой, Руис. - Ударилась в политику, детка? В комнате рядом, в роскошной кроватке, среди дорогих кукол спит их дочка. Дона Елена вспоминает о голодающих детях. - Ты должен принять их требования и дать прибавку... Муж подпрыгивает, как ужаленный. - Ты что? - В его голосе - резкость, которой дона Елена раньше не слышала. Он спохватывается, продолжает нежно: - Счастье мое, ты ничего в этом не понимаешь. - Кто тебе сказал, что не понимаю? Понимаю лучше, чем ты (перед ее внутренним взором - голодные дети). Я знаю то, о чем ты даже не подозреваешь... Дона Елена, волнуясь, передает мужу все, что рассказала ее прачка. Кончив, она торжествующе улыбается: - Видишь, я знаю такие вещи, которые тебе и не снились. Твоя женушка прекрасно осведомлена. - Кто тебе сказал, что я этого не знаю? - Ты знаешь? Знаешь, и... Дона Елена ошеломлена. Ее будто обухом по голове стукнули. У нее потемнело в глазах, голос осекся... Муж обнимает ее. - Что ты, Лена? Да, я знаю... - И... ты не даешь им прибивки? Это же преступление! Удивление Руиса не наигранное - настоящее. - Почему преступление? Дона Елена не может прийти в себя. Она возмущена, испугана. - По-твоему, это не преступление - допускать, чтобы эти люди, эти женщины, эти дети умирали от голода... - Я, милая, тут не при чем. Так заведено с сотворения мира. Всегда были бедные и богатые. - Но, Руис, ведь там голодают дети... маленькие дети... такие, как наша Ленинья... Ты представь себе: Ленинья плачет от голода! Боже мой, какой ужас... Руис нервно ходит по комнате. - Почему ты лезешь не в свое дело? Ты в этом не разбираешься... - Ты такой добрый... Я думала... - Я - как все. Не хуже, не лучше. Воцаряется тишина. Из другой комнаты слышно ровное дыхание спящей девочки. Руис пытается объяснить: - Да ты знаешь, чего им надо? - Они хотят так немного... - А давать им ничего не нужно. Если сейчас я дам им эту прибавку, завтра они захотят еще, потом еще, потом потребуют все пекарни... - У них голодные дети. И зарплата нищенская. Ты никогда не рассказывал мне об этом. Я ничего не знала. Если бы я знала... Руис обрывает ее: - Ну и что? Что бы ты сделала? Много ты понимаешь. Я борюсь за то, чтобы у тебя был автомобиль, дом, чтобы Ленинья ходила в гимназию. Ты считаешь, я должен работать на этот сброд? - Но они просят так мало, Руис. Не может быть, чтобы тебе нравилось смотреть на чужие страданья. - Мне не нравится. Но тут не до сантиментов. Это очень серьезно. Я не могу позволить себе раскиснуть, расчувствоваться. Я - хозяин, борюсь за свои интересы. Если сегодня я уступлю им палец, завтра они отхватят всю руку. Ты что - хочешь остаться без автомобиля, без дома, без слуг? А Ленинья? Я борюсь за все это, борюсь за наше имущество, за наши деньги... За твой комфорт, черт возьми!.. Он ходит по комнате и внезапно останавливается перед женой: - Не думай, Лена, будто мне приятно знать, что они голодают. Совсем не приятно. Но война есть война. Из соседней комнаты доносится дыхание дочери. Голодные дети... дети, оставшиеся без ужина... дети, которые плачут, потому что нечего есть... А он находит это естественным. Он, ее муж, которого она боготворила, считала добрым, неспособным и муху обидеть. Тут - какая-то страшная тайна, которую она не в состоянии понять. Но дети плачут от голода. Значит, если бы Руис оказался менее удачливым, Ленинья плакала бы от голода. И дона Елена в слезах умоляет мужа пойти на уступки. - Не могу, милая, не могу. Это - единственное, чего я не могу для тебя сделать. И он снова принимается объяснять, что война есть война, что уступи он им палец, они потребуют руку, захотят еще прибавку, потом еще... - Я задушу забастовку голодом... Он подходит к жене, хочет погладить ей волосы: - Не плачь, Лена... Он обнимает ее. (Дети рабочих плачут от голода...) - Не тронь меня! Ты чудовище... Уйди! Она рыдает, она глубоко несчастна, ей жаль себя, жаль мужа... Как она завидует забастовщикам! Она шепчет, захлебываясь слезами: - Голодные дети... Голодные дети... x x x Кловис задержался в профсоюзе, слушает речи. После стычки с полицией дело приняло крутой оборот. Люди возбуждены, рвутся в бой. Удержать их трудно. Выпущены листовки, требующие немедленного освобождения арестованных забастовщиков. Ходят самые невероятные слухи. В зал врывается рабочий, кричит, что полиция идет громить профсоюз. Все готовятся к отпору. Тревога оказалась ложной, но нападения можно ждать с минуты на минуту. В девять часов вечера приходит весть - дело докеров выиграно! Но на собрании в своем профсоюзе они заявляют, что не прекратят забастовки, пока не будут удовлетворены требования пекарей и трамвайщиков. Докеры идут в профсоюз "Электрической компании" сообщить об этом решении. Речи прерываются неожиданной новостью - полиция схватила несколько человек, их избивают, хотят заставить работать. Профсоюз шумит, словно штормовое море. Все выходят на улицу. Отправляют комиссии для переговоров с шоферами "Маринетти", с шоферами городских такси, с рабочими разных фабрик. Большой отряд бастующих направляется к зданию "Электрической компании", чтобы выразить свой протест. Люди взвинчены до предела. Десять часов вечера. x x x У конторы стоит