редка он так и поступал, смущенный, а может быть, и напуганный искренностью, печалью и красотой ее музыки. Легче заснуть под гаммы, исполняемые одновременно на двух струнах сначала в третьей, а затем в шестых долях, в этюдах Поппера или под повторяющиеся опять и опять четыре такта шестнадцатых, соединенных легато (когда звучит почти одна виолончель), во втором анданте Квартета N_15 ля минор Бетховена. Джейн была плохим садовником, и неухоженные заросли рододендрона, гортензии, восточной туи, барбариса и самшита вокруг дома приглушали поток музыки из окон. Было время провозглашения всяческих свобод, и в общественных местах играла ужасная музыка, в каждом супермаркете звучали обработки в стиле "мьюзак" [популярная, обычно мелодичная музыка для поднятия производительности труда и снятия усталости, иначе называемая "музыка супермаркетов"; изобретена в 1934 году, получила распространение в 40-х годах], песен "Satisfaction" и "I Got You, Babe", а когда встречались два или три подростка, то вспоминался Вудсток [фестиваль рок-музыки под Вудстоком, штат Нью-Йорк, в августе 1969 года]. Но не сила звука, а страстный тембр Джейн - часто она останавливалась на каких-нибудь нотах, возобновляя игру в том же темпе и в той же тональности, - привлекал внимание к ее исполнению. Эти низкие ноты ассоциировались у Александры с темными бровями Джейн и с настойчивым нетерпением в ее голосе, когда она жаждала немедленно найти ответ, докопаться до сути, вдохнуть во что-то жизнь, постичь ее тайну. В отличие от нее Александра все предоставляла судьбе, веря, что тайна вездесуща, как некая составная часть воздуха, которой питаются птицы и летящие по воздуху семена. У Сьюки не было художественных наклонностей, но она любила общение, а жизненные обстоятельства, сопровождающие развод, побудили ее начать писать в местный еженедельник "Иствик уорд". Стремительной гибкой походкой шла она по Портовой улице, выслушивала сплетни, заглядывала в магазины, замечая яркие статуэтки Александры в витрине "Тявкающей лисицы" или афишу в окне скобяной лавки, извещавшую о концерте камерной музыки с участием Джейн Смарт (виолончель), который состоится в унитарной церкви. Новости волновали ее, как блеск стекляшек на пляжном песке или как монета в двадцать пять центов, сверкнувшая на грязном тротуаре жизни в соре ежедневной рутины, - звенья, связующие внешний и внутренний мир. Она любила двух своих подруг. И они ее тоже. Сегодня, после того как она напечатала отчет о вчерашних заседаниях в ратуше: Коллегии податных чиновников (скука: все те же бедные вдовы, владелицы старопахотных земель, хлопочут о снижении налога) и Отдела планирования (не было кворума: Херби Принз на Бермудах), Сьюки с радостью предвкушала, как Александра и Джейн приедут к ней выпить. Обычно они договаривались о встрече у одной из них на четверг. Сьюки жила в центре, что было удобно для работы, хотя ее дом постройки 1760 года в кривом Болиголовом переулке, начинающемся от Дубравной улицы, был похож на миниатюрную солонку и, конечно, был хуже того просторного фермерского дома с шестью спальнями, на тридцати акрах земли, с автофургоном, спортивной машиной, джипом и четырьмя собаками, в котором они жили раньше с Монти. Подруги считали ее теперешний домик забавным: то ли с претензией, то ли с особым очарованием. Для своих сборищ они, как правило, одевались как-нибудь необычно. Вот и сейчас Александра вошла в расшитой золотом персидской шали. Она пригнулась у входа в кухню, держа в руках, как гантели или какую-то кровавую улику, две одинаковые банки томатного соуса с перцем и базиликом. Ведьмы поцеловали друг друга в щеку. - Вот, дорогая. Знаю, ты больше всего любишь острое, на, - произнесла Александра волнующим глубоким контральто. Сьюки взяла дары тонкими руками, кисти ее с тыльной стороны были усеяны веснушками. - Почему-то в этом году прорва томатов, - продолжала Александра, - я заготовила уже около сотни банок соуса и вот на днях вышла в сад, когда стемнело, и закричала: "Черт побери, остальные пусть хоть сгниют!" - Помню, в один год была такая же прорва кабачков цуккини, - откликнулась Сьюки, послушно ставя на полку в буфет банки, которые она никогда отсюда не вынет. Сьюки любила все пикантное - сельдерей, орехи кешью, пилав, сухие соленые крендельки - лакомства, которые сжимали в лапках ее предки обезьяны, прыгая по деревьям. Она никогда не садилась, чтобы нормально поесть, если была дома одна, просто макала крекер в йогурт, стоя у кухонной раковины, или прихватывала пакетик картофельных чипсов с луком и стаканчик неразбавленного бурбона и садилась к телевизору. - Чего я только не делала, - продолжала она, всплескивая руками, в восторге от собственной фантазии. - Хлеб с цуккини, суп с цуккини, салат, оладьи с цуккини, цуккини, фаршированные гамбургерами и запеченные, цуккини, поджаренные ломтиками, нарезанные соломкой, с подливкой. Это был кошмар. Я даже бросила несколько штук в мешалку и велела детям намазывать пюре на хлеб, как арахисовое масло. Монти был в отчаянии, он говорил, что даже его дерьмо пахнет цуккини. Хотя это воспоминание, безусловно, было из числа приятных, оно относилось к долгим годам ее семейной жизни, упоминание о бывшем муже было некоторым нарушением этикета и едва не заставило Александру рассмеяться. Сьюки осталась одна совсем недавно и была среди них самой молодой. Стройная, рыжеволосая, густые, аккуратно перехваченные у шеи волосы зачесаны назад, на длинных руках веснушки цвета кедровой стружки. На запястьях медные браслеты, а на шее пентаграмма [пятиугольник, на сторонах которого построены равнобедренные треугольники, в средние века распространенный магический знак на амулетах] на тонкой дешевой цепочке. Александре, с ее тяжеловатыми эллинскими чертами лица, с ямочкой на подбородке и раздвоенным кончиком носа, нравилось задорное обезьяноподобное личико Сьюки. Ряд крупных зубов под коротким носиком, пухлый ротик с выпяченной верхней губой, более длинной и изогнутой, чем нижняя, придавали ей проказливый вид, словно она все время шалила. И еще у нее были довольно близко поставленные круглые глаза орехового оттенка. Сьюки ловко передвигалась в тесной старой кухоньке с маленькой грязной раковиной. Здесь пахло бедностью многих поколений, живших в Иствике и веками вносивших свои усовершенствования, когда старые, срубленные вручную дома, такие, как этот, больше уже не считались престижными. Сьюки одной рукой вытащила из буфета коробку соленых орешков к пиву, а другой взяла с сушки на раковине окованную медью плоскую вазочку с рисунком "пейсли" [Пейсли - город в Шотландии, славится пестрыми шалями с характерным рисунком], чтобы их туда пересыпать. С треском открыв коробки, высыпала горку крекеров на блюдо рядом с куском сыра "гауда" в красной оболочке и паштетом в плоской банке с веселым гусем на крышке. На грубом керамическом блюде, покрытом глазурью рыжевато-коричневого цвета, было рельефное изображение Краба. Рак. Александра его страшилась и встречала повсюду в природе его символ - в гроздьях черники, растущей в заброшенных местах, где-нибудь у камней или в болоте, в винограде, что свисает с кривого гнилого дерева у окон кухни, у муравьев, воздвигающих пористые конические холмики в трещинах на асфальтированной дороге к дому, во всех действующих вслепую неодолимых плодоносных силах. - Как обычно? - ласково спросила Сьюки, когда Александра, не сняв шали, со старческим вздохом опустилась в единственное гнутое кресло, стоявшее на кухне, - старое синее кресло, которое было бы неприлично поставить где-нибудь еще: из швов вылезла набивка, а углы грязных подлокотников, хранивших следы многих рук, лоснились. - Думаю, сейчас самое время выпить, - сказала Александра. После разразившегося на днях шторма было прохладно. - Как насчет водки? - Однажды кто-то ей сказал, что от водки не только меньше полнеют, но что она раздражает слизистую меньше, чем джин. Физическое раздражение, как и химическое, - причина рака. Те, кто этого не понял, заболевают, даже если распалась одна-единственная клетка. Природа выжидает, наблюдает, когда ты потеряешь бдительность, чтобы нанести свой роковой удар. Сьюки широко улыбнулась: - Я знала, что ты придешь, - и показала непочатую бутылку с изображением головы кабана, глядящего круглым оранжевым глазом. Между зубами и кривым клыком торчал красный язык. Александра улыбнулась, взглянув на это дружелюбное чудище. - Побольше тоника, пож-ж-алуйста! А то эти калории! Бутылка тоника сердито шипела в пальцах Сьюки. "Может, раковые клетки скорее похожи на пузырьки углекислоты, проникающие с током крови, - подумала Александра. - Надо заставить себя не думать об этом". - Где Джейн? - спросила она. - Она сказала, что немного опоздает. У нее репетиция концерта, который состоится в унитарной церкви. - С этим ужасным Неффом, - заметила Александра. - С этим ужасным Неффом, - отозвалась Сьюки, слизывая с пальцев горьковатую воду и заглядывая в старенький холодильник в поисках лимона. Реймонд Нефф преподавал музыку в средней школе. Он был толстым женоподобным коротышкой, который тем не менее ухитрился стать отцом пятерых детей, имел неопрятную жену - немку с болезненно-желтым лицом, бесцветными соломенными волосами, постриженными, как садовым секатором, коротко и неровно, и очками в металлической оправе. Как большинство хороших учителей, это был деспот, въедливый и настырный, к тому же у него было нездоровое желание со всеми переспать. Теперь с ним спала Джейн. Александра в прошлом тоже поддалась искушению, но этот эпизод оказался столь незначительным, что, возможно, Сьюки о нем и не знала. Сама Сьюки сначала не допускала с Неффом вольностей, но это длилось недолго. Быть в разводе и жить в маленьком городе - все равно что играть в "монополию": время от времени ты посягаешь на чью-нибудь собственность. Обе подруги хотели помочь Джейн, в спешке и ажиотаже та спешила продать себя дешево. Жена Неффа была отвратительной женщиной. Она говорила всегда некстати, но тщательно артикулировала, да еще эта ее манера слушать вытаращив глаза каждое слово, которое ей не нравилось. Когда спишь с женатым человеком, то, в каком-то смысле, спишь и с его женой. Поэтому она не может оставаться просто помехой. - У Джейн такие _замечательные_ способности, - говорила Сьюки почти автоматически, неистово выковыривая обезьяньим движением ледяные кубики из холодильника. Ведьма может заморозить воду взглядом, но разморозить - целая проблема. Среди четырех собак, которых держали они с Монти в свои лучшие дни, у них дома бегали два серебристо-коричневых веймаранера. Сейчас у нее остался один, по кличке Хэнк. Он прижимался к ее ногам в надежде, что она достает из холодильника что-нибудь для него. - Она так себя _растрачивает_, - сказала Александра, вынося приговор Джейн. - Занимается самоунижением, как-то по-старомодному, - прибавила она. Дело происходило во время вьетнамской войны, и эта война придала ее словам особый смысл. - Если она серьезно относится к музыке, ей следует и выступать серьезно, в большом городе. Выпускнице консерватории играть для кучки глухих старых куриц в полуразвалившейся церкви - это расточительно. - Но здесь она чувствует себя уверенно, - сказала Сьюки, словно с ними было иначе. - Она даже не моется, ты замечала, от нее пахнет? - спросила Александра уже не о Джейн, а о Грете Нефф. Для Сьюки не составляло труда следить за ходом мысли Александры, они были настроены на одну волну. - А эти старушечьи очки! - подхватила Сьюки. - Она в них похожа на Джона Леннона. - Сьюки состроила гримасу, изобразив серьезный печальный взгляд и тонкие губы Джона Леннона. - "Я тумаю, мы мошем пить наш sprechen Sie wass? [что вы говорите? (нем.)] - нойвый напьи-иток". - Грета Нефф издавала варварский неамериканский дифтонг, словно расплющивая гласную о небо. Болтая и прихватив с собой стаканы, они отправились в так называемую "каморку", маленькую комнатушку, втиснутую под лестницей, ведущей на мансарду. Выгоревшие обои с рисунком виноградной лозы и корзин с фруктами местами отставали от стен, штукатурка на скошенном потолке облупилась. Лишь забравшись на стул, можно было выглянуть в единственное окно с ромбовидными рамами и выгнутыми, как донышки бутылок, освинцованными стеклами с пузырьками воздуха. - От него пахнет капустой, - продолжала Александра, опускаясь с высоким серебристым стаканом в двойное кресло, покрытое тонкой шерстью, вышитой огненно-красными завитками стилизованной лозы. - Этот запах пропитал его одежду, - сказала она, подумав, что это так похоже на Монти с его цуккини и что она этой интимной деталью, очевидно, намекает Сьюки, что сама тоже спала с Неффом. Ну и что? Нечем хвастаться. И все-таки. Как он потел! Именно поэтому она спала с Монти тоже, и от него никогда не пахло цуккини. Удивительно, что, когда спишь с чужими мужьями, они дают тебе возможность взглянуть на их жен под новым углом: они их видят, как никто другой. В представлении Неффа, бедная некрасивая Грета была украшенной лентами Хайди, нежным эдельвейсом, принесенным с заоблачных высот (они познакомились в пивной в Западной Германии, где он служил, вместо того чтобы воевать в Корее), а Монти... Александра искоса взглянула на Сьюки, пытаясь вспомнить, что говорил о своей жене Монти. Считая себя джентльменом, он рассказывал немного. Но однажды разговорился, придя в постель к Александре прямо после какого-то неприятного разговора в банке и все еще под его впечатлением: "Она милая женщина, но невезучая. Я хочу сказать, приносит несчастье другим. Думаю, самой ей скорее везет". И правда, женившись на Сьюки, Монти потерял значительную часть своих денег, хотя все сваливали вину на его собственную глупость и нерасторопность. Уж он-то никогда не потел. Но страдал от этого гормонального дефекта, свойственного людям благородного происхождения, от невозможности причислить себя к тем, кто способен заниматься тяжелым физическим трудом. На его теле почти не росло волос, а зад был по-женски округлым. - Наверное, Грета в постели великолепна, - продолжала Сьюки. - Все эти Kinder [дети (нем.)]. Funf [пятеро (нем.)] все-таки. Нефф признался Александре, что Грета страстная, но требует усилий, нескоро кончает, но побуждает к этому. Из нее бы получилась беспощадная ведьма. Ох уж эти кровожадные немцы. - Надо бы быть к ней повнимательней, - сказала Александра, снова возвращаясь к Джейн. - Вчера говорила с ней по телефону, и меня поразило, как она была взвинчена. Эта женщина всегда так раздражена. Сьюки взглянула на подругу, уловив фальшивую ноту. У Александры начиналась какая-то интрижка, появился новый мужчина. За эту секунду, пока Сьюки отвлеклась, Хэнк высунул длинный серый язык и смел два крекера с блюда с крабом, которое она поставила на старенький сосновый матросский сундучок, переделанный в кофейный столик. Сьюки нравились ветхие старинные вещи, в них чувствовалось какое-то благородство, как в живописных лохмотьях певицы во втором действии оперы. Хэнк потянулся языком к сыру, но Сьюки хлопнула его по морде; морда была твердая, как автомобильная шина, и пальцам стало больно. - Ну, ты и нахал! - сказала она собаке и тут же подруге: - А кто сейчас не раздражен? - имея в виду и себя. Она громко отхлебнула неразбавленного бурбона. И зимой и летом Сьюки пила виски по той причине (правда, о ней она уже позабыла), что один ее дружок в Корнелле сказал, что от виски в ее зеленых глазах появляются золотые искорки. Она знала, что ей к лицу, и обычно носила коричневую гамму и любила замшу с ее живым отливом. - Кто? Мы в прекрасной форме, - отозвалась старшая и самая крупная из женщин, переходя от иронии к предмету своей недавней беседы с Джейн. - Новый мужчина в городе, в особняке Леноксов. В то же время голова ее была занята и другими мыслями, как у пассажира в авиалайнере, - оторвавшись от земли, испытывая страх, он смотрит вниз, восхищаясь ее красотой: домики, словно четко выведенные на эмали, с крышами и трубами, так прекрасны, а озера - настоящие зеркала, - все это похоже на Рождество, когда родители украшали двор, пока мы спали; и все это настоящее, и даже карта настоящая! Она отметила, как хорошо выглядит Сьюки - все равно, везет ей или нет: пышные волосы растрепались, даже ресницы слиплись после трудного дня, когда приходилось подыскивать подходящее слово в резком свете ламп в редакции, но ее фигурка в бледно-зеленом свитере и темной замшевой юбке - прямая и стройная, живот плоский, высокие торчащие груди, плотные ягодицы. На обезьяньем личике большой рот с полными губами, такой озорной, податливый и вызывающий. - А я _знаю_ о нем! - воскликнула она, точно прочитав мысли Александры. - Могу рассказать кучу всего, но давай лучше подождем Джейн. - Давай подождем, - ответила Александра, вдруг обидевшись и будто почувствовав сквозняк. Этот человек уже занял в ее душе место. - У тебя новая юбка? - Ей захотелось потрогать, погладить мягкую оленью кожу на худых твердых бедрах. - Купила на осень, - сказала Сьюки. - Длинновата, но сейчас так носят. Из кухни послышался прерывистый дверной звонок. - В один прекрасный день будет замыкание, и дом сгорит, - пророчила Сьюки, вылетая из комнаты. Вошла Джейн. Она была бледна, на узкое лицо с горящими глазами свисал отделанный мехом шотландский берет, на шее такой же яркий клетчатый шарф. На ногах полосатые гольфы. У Джейн был не такой цветущий вид, как у Сьюки, а телу недоставало симметрии, но она излучала свет, как изогнутые проволочки в электрической лампе. У нее были темные волосы и аккуратный решительный ротик. Она родилась в Бостоне и слыла модницей. - Этот Нефф такая сука, - начала она хриплым голосом и откашлялась. - Он все заставлял нас повторять Гайдна еще и еще. Заявил, что у меня жеманная интонация. Жеманная! Я разревелась и сказала ему, что он отвратительный шовинист. - Она услышала себя и не удержалась от каламбура: - Стоило сказать ему: "Подавись" [игра слов: "chauvinist" и "chaw" - съесть с потрохами (англ. груб.)]. - Ничего не поделаешь, - беспечно сказала Сьюки. - Таким способом они домогаются любви, чтоб их любили еще больше. Лекса, как всегда, пьет свою диетическую воду "ви-энд-ти". Moi [я (фр.)], я, как обычно, увлеклась бурбоном. - Мне не стоило бы этого делать, но он меня достал, и сегодня я не буду паинькой и попрошу мартини. - Ох, подружка. По-моему, у меня нет сухого вермута. - Не беспокойся, дорогая. Положи в бокал побольше льда и налей джина. Может, найдется у тебя лимонная корочка? В холодильнике у Сьюки было много льда, йогурта и сельдерея и почти ничего больше. Завтракала она в центре в ресторанчике "Немо", за три дома от редакции, всего-то нужно было пройти мимо багетной мастерской, парикмахерской и читальни приверженцев "Христианской Науки". Обедать она привыкла тоже там, там же собирала сплетни, жизнь Иствика кипела вокруг. В "Немо" встречались старожилы, полицейские, шоферы-дальнобойщики, рыбаки в межсезонье, неожиданно обанкротившиеся бизнесмены. - Кажется, апельсинов тоже нет, - сказала Сьюки, вытянув из холодильника два липких ящика из зеленого металла. - Но я купила персики в киоске у шоссе N_4. - "Осмелюсь ли я съесть персик? - процитировала Джейн. - Я надену белые фланелевые брюки и погуляю по пляжу". Сьюки вздрогнула, глядя, как вскинулись ее руки: одна длинная и жилистая от постоянного перебирания струн, а другая - крепкая и гибкая от смычка, - вонзаясь ржавым тупым рашпилем в румяную щечку, самую розовую часть сочного желтого персика. В священной тишине, сопутствующей любому заклинанию, Джейн бросила в стакан розовый ломтик, послышался тихий всплеск. - Нельзя же пить совершенно чистый джин в самом начале жизни, - объявила Джейн с интонацией пуританки и, тем не менее, с видом измученным и нетерпеливым. Быстрой напряженной походкой она двинулась в каморку. С виноватым видом Александра протянула руку и выключила телевизор, на экране президент, печальный седобородый господин с выражением обиды в лживых глазах, выступал с заявлением особой важности для страны. - Привет, роскошная женщина, - воскликнула Джейн, слишком громко для такого тесного места. - Не вставай, вижу, вы уже устроились. Но скажи-ка, эта гроза на днях - твоих рук дело? Кожица персика в конусообразном бокале походила на частицу яркоокрашенной заспиртованной больной ткани. - Поговорив с тобой по телефону, я отправилась на пляж, - призналась Александра. - Хотелось посмотреть, не приехал ли уже в Ленокс новый хозяин. - Я так и _подумала_, что расстроила тебя, бедняжка, - сказала Джейн. - Ну и как, приехал? - Из трубы шел дым. Я не стала подъезжать к дому. - Нужно было подъехать и сказать, что ты из Болотной комиссии, - промолвила Сьюки. - В городе поговаривают, что он собирается построить пристань, привезти земли в дальнюю часть острова, чтобы соорудить там теннисный корт. - Этот номер не пройдет, - лениво сказала Александра Сьюки. - Там гнездятся белые цапли. - Не будь так уверена, - услышала она в ответ. - Эта земля не приносила в городскую казну налогов целых десять лет. Если кто-то станет платить налоги за эту землю, члены городского управления способны выселить всех цапель. - Ну разве не прелесть! - в отчаянии воскликнула Джейн, видя, что ее не поддерживают. Обе женщины смотрели на нее. Ей пришлось импровизировать. - Грета вошла в церковь, - продолжала Джейн, - как раз когда он назвал мое исполнение Гайдна жеманным, и расхохоталась. Сьюки тут же захохотала на немецкий манер: - Ho-ho-ho. - Интересно, они до сих пор трахаются? - лениво спросила Александра, расслабившись с подругами и дав волю воображению. - Как он это выносит? Все равно что с забродившей кислой капустой. - Вовсе нет, - твердо произнесла Джейн. - Это как... как они называют эту белесую гадость, которую так любят? Sauerbraten [жаркое, тушенное с уксусом (нем.)]. - Ее маринуют, - сказала Александра. - С чесноком, луком и лавровым листом. И по-моему, с перцем. - И он тебе это рассказывает? - озорно спросила Сьюки у Джейн. - Мы никогда не говорим о таком, даже в минуты близости, - ответила совсем искренне Джейн. - Все, что он мне рассказывал, это что она должна иметь его раз в неделю или начинает бросаться вещами. - Полтергейст, - произнесла довольная Сьюки. - Полтерфрау. - В самом деле, - произнесла Джейн, не чувствуя юмора, - ты права. Она просто ужасная женщина. Такая педантичная, такая самодовольная, такая фашистка. Один Рей этого не замечает, бедняга. - Интересно, она догадывается? - размышляла вслух Александра. - Она и не хочет догадываться, - сказала Джейн, нажимая на последнее слово так, что конец его свистел. - Это все равно, что дать ему волю, - прибавила Сьюки. - Тогда мы все должны с ним справиться, - сказала Александра, представив себе этого толстого потного мужчину в виде торнадо, ненасытного природного источника похоти. Похоти действительно было целые тонны. - Держись, Грета! - вмешалась Джейн, уловив наконец юмор. Все трое хохотали. Шумно хлопнула входная дверь, кто-то медленно поднимался по лестнице. Это был не полтергейст, а один из детей Сьюки вернулся из школы. Наверху послышался успокаивающий громкий гул человеческих голосов - заработал телевизор. Сьюки от жадности затолкала в рот слишком много соленых орешков и прижала ладошку к губам, чтобы они не выпадали. Все еще смеясь, она роняла крошки. - Неужели никто не хочет послушать об этом новом джентльмене? - Не особенно, - сказала Александра. - Мужчины - это не решение вопроса, разве не к такому выводу мы пришли? Сьюки часто замечала, что в присутствии Джейн Александра была другая, несколько скованная. Ведь буквально несколько минут назад она не скрывала интереса к новому мужчине. И Джейн, и Сьюки были телесно одарены, часто это принимают за красоту. Александра же была старше на шесть лет, и, когда они встречались, в голосе ее появлялись материнские интонации. Сьюки подвижна и болтлива, Лекса ленива и проницательна. Когда троица собиралась вместе, Александра была серьезна и спокойна, и поэтому две другие спрашивали у нее совета. - Они не решение вопроса, - сказала Джейн Смарт. - Но, может быть, они сами вопрос. От джина осталась одна треть. Кусочек персиковой кожицы был ребенком, ожидающим, когда его выпустят на свет божий. За потемневшими сумеречными окнами черные дрозды шумно прятали день в дорожную сумку темноты. Сьюки встала, чтобы наконец сделать сообщение. - Он богат, - сказала она, - и ему сорок два года. Женат не был, приехал из Нью-Йорка, родом из старой голландской семьи. Очевидно, был пианистом-вундеркиндом. И кроме всего прочего, еще и изобретатель. Большая комната в восточном крыле, где все еще стоит бильярд, и прачечная под ней станут лабораторией, со всеми этими раковинами из нержавеющей стали, трубами для перегонки и прочим. А в западном крыле, где у Леноксов была теплица, как ее там, оранжерея, он хочет устроить огромную ванну, утопленную в полу, а на стенах установить стереодинамики. - В угасающем свете дня ее круглые глаза казались совсем зелеными и сверкали от негодования. - Джо Марино заключил с ним контракт на сантехнические работы и обговорил все вчера вечером после того, как в ратуше не набралось кворума, потому что Херби Принз уехал на Бермуды, не сказав никому ни слова. Джо был просто потрясен: с него не спросили смету, все должно быть самым лучшим, черт с ней, с ценой. Ванна из _тикового дерева_, два с половиной метра в диаметре, к тому же ему не нравится ходить по кафельному полу, поэтому придется заказать в Теннесси особую мелкозернистую плитку. - Человек с большими претензиями, - заявила Джейн. - А у этого транжиры есть имя? - спросила Александра, размышляя о том, как, в сущности, Сьюки романтична, хотя и ведет колонку сплетен, и не будет ли у нее самой потом болеть голова после второго стакана водки с тоником, когда она останется одна в своем бестолковом сельском доме, где слышно лишь ровное дыхание спящих детей и беспокойная возня Коула и только губительный свет луны разделит с ней бессонницу. Где-то на западе завоет койот, а еще дальше трансконтинентальный экспресс потянет скользящие мили вагонов. Эти звуки увлекут душу в окно и растворят бессонницу в нежной, светлой от звезд ночи. Здесь, на угрюмом заболоченном восточном побережье, все казалось так близко, ночные звуки ощетинившейся чащей окружали дом со всех сторон. Даже женщины в уютном игрушечном домике у Сьюки представились ей сейчас совершенно четко, каждый черный волосок над верхней губой у Джейн и прямой янтарный пушок внизу, чувствительный к статическому электричеству. Длинные предплечья Сьюки вызывали аллергический зуд в глазах у Александры. Она ревновала к этому человеку, один намек на которого будоражит ее подруг, которых прежде, в четверг, волновала только она, с ее медленными царственными повадками кошки, что вдруг перестает мурлыкать и набрасывается на жертву. В такие четверги три подруги вызывали в воображении видения из жизни в Иствике, эти сцены кружили с тихим гулом в темнеющем воздухе. В соответствующем настроении, выпив по третьему стакану спиртного, они могли воздвигнуть над собой могучий конус, как шатер, натянувшийся к зениту, и ощущать нутром, кто болен, кто по уши в долгах, кто сошел с ума, кто бранится, кто спит, позабыв о житейских невзгодах. Но сегодня все было иначе, их равновесие нарушилось. - Разве не нелепо, что я не помню его имени? - говорила Сьюки, глядя в окно на угасающий день. Ей ничего не было видно сквозь высокие шаткие ромбовидные рамы, но она ясно представила на своем заднем дворе единственное дерево, тонкую молодую грушу, всю усыпанную тяжелыми желтыми плодами удлиненной формы, как подвески на детском карнавальном костюме. Каждый день теперь источал запах сена и спелых плодов, небольшие поздние астры белели в траве вдоль дорог. - Вчера вечером все только и повторяли его имя, а я услышала его еще раньше от Мардж Перли, оно так и вертится у меня на языке... - У меня тоже, - тихо сказала Джейн. - В нем еще есть такое короткое слово. - Де, да, ди, - без всякой надежды подсказывала Александра. Три ведьмы замолчали, осознавая, что, раз беседа не клеится, у них очень мрачное настроение. В воскресенье вечером в унитарную церковь на концерт камерной музыки пришел Даррил Ван Хорн, грубый смуглый мужчина с сальными курчавыми волосами, почти закрывающими уши, а сзади связанными в пучок так, что голова сбоку походила на медвежью морду с чудовищно толстым носом. На нем были брюки из серой фланели, обвисшие на коленях, твидовый пиджак со странным черно-зеленым рисунком и кожаными заплатками на локтях от Хэрриса Твида, розовая оксфордская рубашка со сквозной застежкой на пуговицах, модная в пятидесятые годы. Костюм дополняли не подходящие к нему маленькие остроносые черные мокасины. Он вышел в свет, чтобы произвести впечатление. - Вы местный скульптор, - обратился он к Александре на приеме, устроенном в церковной гостиной для участников концерта и их друзей, собравшихся в центре зала у чаши с безалкогольным пуншем цвета антифриза. Это была небольшая, довольно красивая церковь в греческом стиле, с дорическим портиком и приземистой восьмиугольной башней на дороге Кокумскуссок, ведущей от улицы Вязов, позади Дубравной. Церковь построили конгрегационалисты в 1823 году, а через поколение, в 1840 году, она отошла к унитариям. Позже, когда религиозное рвение пошло на убыль, внутренность церкви там и сям украсили крестами, а в зале на стене повесили большое бархатное знамя, изготовленное в воскресной школе, на нем был изображен египетский крест в виде буквы тау [девятнадцатая буква греческого алфавита - Т] - иероглиф, обозначающий "жизнь" и окруженный четырьмя алхимическими знаками основных стихий. В категорию "участников и их друзей" входили все, кроме Ван Хорна, который тем не менее пробрался в гостиную. Присутствующие уже знали, кто он, и не скрывали своего интереса. Когда он говорил, голос звучал так, будто не совпадал с движениями рта и челюсти, а ощущение какой-то неестественности речевого аппарата странно усиливалось ускользающим выражением лица и потоком слюны, брызгавшей во время разговора, иногда он умолкал, чтобы вытереть рот рукавом. И все же он производил впечатление уверенного в себе, культурного и состоятельного человека, когда наклонился к Александре для интимной беседы. - Да это так, пустяки, - ответила Александра, вдруг почувствовав себя маленькой и застенчивой под напором нависшей над ней темной громады. В это время она была особенно чувствительна к чужой ауре. У вызывающего дрожь незнакомца аура переливалась темно-коричневым цветом, как шкурка мокрого бобра, и стояла прямо над его головой. - Мои друзья называют их малышками, - добавила она, стараясь не покраснеть. От мельтешения множества людей вокруг ей стало не по себе, она не привыкла к толпе и новым знакомствам. - Пустяки, - отозвался Ван Хорн, вытирая губы. - Но такие _убедительные_. Обладают такой магической силой - это чувствуешь, когда берешь их в руки. Они просто полонили меня. Я скупил все, что было. Как называется этот магазинчик? "Шумная овца"... - "Тявкающая лисица", - сказала она, - или "Голодная овца", в двух шагах, напротив маленькой парикмахерской, если вы вообще стрижетесь. - По возможности никогда. Истощает силы. Мать когда-то называла меня Самсоном. Да, я сильный мужчина. Я скупил все ваши статуэтки, чтобы показать одному приятелю, _действительно_ превосходному парню, у него в Нью-Йорке галерея, как раз на Пятьдесят седьмой улице. Не в моих правилах обещать, Александра, - можно мне вас так называть? - но, если вы выполните что-нибудь в крупном масштабе, ручаюсь, мы могли бы устроить вам выставку. Может, из вас и не получится Марисоль, но вы наверняка станете еще одной Ники де Сент-Фалль. Знаете ее "Нана"? Вот у этой работы есть масштаб. Я имею в виду, Ники действительно раскрутилась и никого не пытается облапошить. Александра с облегчением поняла, что он ей совсем не нравится. Настырный, грубый и болтливый. То, что он скупил ее фигурки в "Голодной овце", было равно похищению, и теперь требуется срочно обжигать в печи еще одну партию раньше, чем она рассчитывала. Давление, которое оказывала на нее его личность, усилило спазмы в животе, они начались еще утром, на несколько дней раньше срока; один из признаков рака - нарушение менструального цикла. К тому же она усвоила еще на Западе прискорбную неприязнь к индейцам и латиноамериканцам, а на ее взгляд, Даррил Ван Хорн казался и вовсе _неумытым_. На коже были почти различимы черные крапинки, как на автотипии рисунка. Он обтер губу тыльной волосатой стороной руки, губы вздрагивали от нетерпения, в то время как она искала честный, но вежливый ответ. Иметь дело с мужчинами - значит, напрягаться, - тяжелая, неприятная работа, а она ленилась. - Не хочу быть еще одной Ники де Сент-Фалль, - сказала Александра. - Хочу оставаться сама собой. Они убедительны, как вы выразились, оттого, что малы и умещаются на ладони. Кровь прилила к лицу, оно горело. В душе она посмеялась над своим волнением, когда поняла, что человек этот обманщик и одна видимость. За исключением денег, они реальны. Маленькие слезящиеся глазки казались воспаленными. - Но вы-то что представляете из себя, Александра? Узко мыслите, немного трусите. Вы сами не даете себе шанса, не видите дальше сувенирной лавки. Не могу поверить, что вас так мало ценят - жалкие двадцать баксов, а вам стоит задуматься о пятизначных цифрах. "Вульгарный тип из Нью-Йорка, - подумала Александра. - Бедняга, оказаться в такой утонченной провинции!" Вспомнился дымок из трубы, каким тонким и привлекательным он ей показался, и она великодушно спросила: - Как вам нравится новый дом? Хорошо устроились? - Черт знает что. Работаю допоздна. Идеи приходят в голову ночью, а каждое утро в четверть восьмого являются эти проклятые рабочие! С их чертовыми транзисторами! Прошу прощения за выражение. Казалось, он и впрямь нуждался в прощении, об этом свидетельствовал каждый неловкий, слишком поспешный жест. - Вы должны приехать и посмотреть, - сказал он. - Мне нужен совет. Я всю жизнь снимал квартиры, где решали за меня; а подрядчик у меня просто негодяй. - Джо? - Вы его знаете? - Его все знают, - ответила Александра. Этому чужаку стоит дать понять, что оскорблять местных жителей - не лучший способ обзавестись друзьями в Иствике. А его болтливый язык молол без смущения: - Он всегда носит эту дурацкую шляпу? Она вынуждена была кивнуть в знак согласия, но улыбаться не стоило. У нее самой иногда бывали галлюцинации: ей казалось, что на Джо надета шляпа и тогда, когда они занимаются любовью. - Как к нему ни зайдешь, он ушел завтракать, - сказал Ван Хорн. - Все его разговоры только о том, как "Ред Сокс" опять смазали подачу и как у "Пэтс" все нет защиты при проходе. Да, а тот старик, что делает пол, тоже, я вам скажу, не волшебник. Половину бесценной плитки из Теннесси, по существу мраморной, выкладывает изнанкой наружу, где видны следы пилы. На Манхэттене эти сапожники, которых здесь называют рабочими, не удержались бы и одного дня. Я не нападаю, вижу, вы думаете: "Какой сноб", и догадываюсь, что у этих провинциалов не много работы, разве что сооружать курятники; и не мудрено, в таком странном штате. Эй, Александра, между нами, я без ума от вашего высокомерного замороженного вида, когда вы обороняетесь и не знаете, что сказать. А у вас миленький носик. К ее удивлению, он дотронулся до маленького раздвоенного кончика носа, из-за которого она комплексовала, так быстро и легко, что она сама себе не поверила бы, если бы не ощутила прохладного прикосновения. Он ей не просто не нравился, она его ненавидела. Но все-таки стояла и улыбалась, чувствуя, что попалась, и ее поташнивало, она прислушивалась, что ей подскажет нутро. К ним подошла Джейн Смарт. Она выступала в концерте и поэтому была единственной женщиной в длинном вечернем платье из блестящего светло-серого шелка, отделанном кружевом. Пожалуй, она даже походила на невесту. - Ах, la artiste, - воскликнул Ван Хорн и схватил ее руку, не для пожатия, а как маникюрша, рассматривая ее на своей широкой ладони, затем отпустил, так как ему нужна была левая, жилистая рука с блестящими костными мозолями там, где пальцы давили на струны. Он нежно держал ее левую руку между своими волосатыми кистями, изобразив сандвич. - Какая интонация, - сказал он. - Какое вибрато и полет фантазии. Думаете, я ужасный безумец, но я разбираюсь в музыке. Только она заставляет меня чувствовать собственное несовершенство. Темные глаза Джейн загорелись, просто засияли. - Вы считаете, что моя игра не жеманна? - спросила она. - А наш руководитель твердит, что у меня жеманная интонация. - Какой тупица, - произнес Ван Хорн, вытирая уголки рта. - У вас есть четкость, при чем здесь жеманность. Четкость должна присутствовать там, где начинается страстное увлечение музыкой. Без четкости beacoup de rien [она - ничто (фр.)], а? Даже большой палец, вы давите на него там, где большинство мужчин сильно ударяет по струнам, ведь давить очень больно. - Он поднес ее левую руку к глазам и погладил большой палец. - Видите? - обратился он к Александре, в восхищении размахивая рукой Джейн, словно неживой. - Вот эта прекрасная мозоль. Джейн отдернула руку, чувствуя, что на них устремлены все взгляды. Священник унитарной церкви Эд Парсли тоже наблюдал за этой сценой. Возможно, Ван Хорн смаковал реакцию публики, когда театральным жестом отпустил левую руку Джейн и, под ее удивленным взглядом, схватил, чтобы пожать, правую, беспечно опущенную вдоль тела. - Вот эта рука, - почти кричал он. - Подумать только, эта рука и есть ложка дегтя в бочке меда. Ваш смычок. Боже! Ваше спиккато звучит, как маркато, ваше легато прерывисто. Дорогая, вы нанизываете музыкальные фразы, вы не просто играете ноты, одну за другой, тра-ляля, вы играете фразы, вы передаете человеческие муки! Аккуратный правильный ротик Джейн широко открылся, словно в беззвучном крике. Александра увидела, как слезы образовали вторые линзы на ее глазах, которые вблизи казались совсем светлыми, прямо орехового цвета. Подошел преподобный Парсли. Моложавый мужчина, словно отмеченный роком - его лицо было красиво, но как бы искажено кривым зеркалом, слишком длинное от баков до ноздрей, будто его постоянно вытягивали вперед, а очень полные чувственные губы упорно улыбались, как у человека знающего, что он не туда попал, не на ту остановку на автобусной станции, в стране, языка которой он не знает. Хотя ему и было всего за тридцать, он уже вышел из того возраста, чтобы, как какой-нибудь накачавшийся наркотиками мойщик стекол, принимать участие в демонстрации за мир, и это усиливало его чувство неприкаянности и неполноценности, хотя он всегда организовывал марши, и дежурства, и чтения и предлагал своим прихожанам позволить превратить их красивую старинную церковь в приют, поставить там койки, плиты и биотуалеты для толп молодых людей, уклоняющихся от воинской службы. Вместо этого здесь проводились культурные мероприятия на хорошем уровне, акустика в церкви оказалась изумительной, в старину строители, наверное, знали секреты. Но Александра, выросшая в пустынной местности со следами, оставленными съемками сотен ковбойских фильмов, склонна была считать, что прошлое часто романтизируют, что, когда оно было настоящим, оно обладало той же странной пустотой, которую мы ощущае