стороной вокруг малышки с тяжелыми бедрами и крошечными ступнями, которую подарила ей в день рождения Александра два года назад и с помощью которой сейчас она творила магический обряд. Особым шнуром, вынутым из узенького буфета рядом со встроенным камином, тем лохматым бледно-зеленым джутовым шнуром, каким садовники подвязывают растения (считается, что среди прочих качеств он ускоряет рост), она крепко обвязала завернутую фигурку так, что не стало видно ни кусочка смятой глянцевой газеты. Завязала шнурок бантиком, еще раз, и в третий раз, для колдовства. Амулет ощущался на ладони приятной тяжестью. Фаллическая удлиненная фигурка, похожая на крепко сплетенную корзинку. Не уверенная в том, поможет ли это заклинание, она легко коснулась фигуркой своего лба, грудей, пупка, бывшего одним-единственным звеном в бесконечной цепи женщин, приподняв юбку, но не сняв трусов, коснулась лона. Чтобы колдовство удалось, поцеловала запеленатую фигурку. - Наслаждайтесь, вы оба, - сказала она и, вспомнив словечко из школьной латыни, тихо пропела: - Copula, copula, copula [соитие (лат.)]. Потом встала на колени и положила лохматый зеленый амулет под кровать, где увидела дюжину дохлых мышей и пару потерявшихся колготок, в спешке ей недосуг было их поискать. Соски ее грудей уже затвердели, она предвкушала появление Эда Парсли - как он припарковывает темную машину, освещаемый обличающим лучом маяка в Пойнт-Джудит, и входит в убогую сырую комнатенку в мотеле, за которую он уже уплатил вперед восемнадцать долларов, - и представляла себе вспышки его раскаяния, которые ей предстоит вынести после того, как она удовлетворит его сексуальный голод. В тот холодный пасмурный день небо было покрыто низкими тучами, и Александра подумала, что на Восточном пляже может быть слишком ветрено и сыро, потому остановила свой "субару" на обочине прибрежного шоссе недалеко от дамбы Леноксов. Здесь была широкая полоса заболоченной местности, где мог побегать Коул - трава уже стала бесцветной и местами полегла под действием приливов. Между пестрых валунов, составляющих основание огромной дамбы, море выносило мертвых чаек и пустые раковины крабов, псу нравилось их обнюхивать и тщательно обследовать. Здесь также стояли два кирпичных столба, увенчанные гипсовыми вазами с плодами, с уцелевшими ржавыми стержнями от чугунных ворот. Пока Александра стояла, устремив взгляд на мрачное симметричное здание, его владелец неслышно подъехал сзади на своем "мерседесе". Машина почти белого цвета казалась грязной; одно переднее крыло было помято, а другое после ремонта покрасили не совсем подходящей краской цвета слоновой кости. На голове у Александры для защиты от ветра была надета красная бандана, и когда она обернулась, то увидела собственное лицо в глазах улыбающегося темноволосого мужчины - испуганный овал, обрамленный красным, на фоне серебристых облаков над морем, волосы спрятаны, как у монахини. Окно его машины мягко опустилось. - Приехали наконец, - крикнул он ей, не подглядывая, как паяц, с любопытством, а просто как деловой человек, утверждающий факт. Его морщинистое лицо улыбалось. На переднем сиденье рядом с ним обреталось темное конусообразное существо - колли, в трехцветном окрасе которого преобладал черный. Это создание яростно залаяло, когда верный Коул, бросив обнюхивать падаль, кинулся к хозяйке. Пес рассвирепел и не давал ей говорить, удерживая, она схватила его за ошейник и повысила голос, чтобы быть услышанной сквозь собачий лай: - Я просто здесь припарковалась, я не... - Ее голос звучал необычно молодо и нежно, ее застали врасплох. - Знаю, знаю, - нетерпеливо сказал Ван Хорн. - В любом случае пойдем и выпьем. Вы ведь еще у меня не были. - Я через минуту должна возвращаться. Дети приходят из школы. Александра тянула Коула к своей машине, он подозрительно смотрел на нее и сопротивлялся. Хотел показать, что еще не нагулялся. - Лучше прыгайте-ка в мой драндулет, - крикнул он. - Наступает время прилива, не хотите же вы застрять? "Хочу ли я этого?" - спросила она себя, уже подчиняясь ему, как автомат, и предавая лучшего друга - Коул оставался в "субару". А он-то думал, что она пойдет с ним и повезет домой. Александра приспустила на один дюйм переднее окошко, чтобы псу не было душно, и заперла дверцы. Черная шерсть на морде собаки взъерошилась от недоумения. Вислые тяжелые кудрявые уши встали торчком. Она часто ласково перебирала эти розовые бархатные занавески, сидя у камина и отыскивая клещей. Александра отвернулась. - Ну разве что на минутку, - невнятно сказала она Ван Хорну, вспыхнув от неловкости и растеряв обретенное с годами чувство уверенности и самообладание. Колли, о котором Сьюки не упомянула в статье, изящно пробрался на заднее сиденье, когда она открыла дверцу "мерседеса". Внутри машина была обита красной кожей, передние сиденья покрыты чехлами из овечьих шкур мехом наружу. С роскошным звуком дверца захлопнулась. - Поздоровайся, Нидлноуз [Остроносый (англ.)], - сказал Ван Хорн, повернув назад большую голову, казалось, что на нем огромный шлем. У собаки действительно был очень острый нос, пес ткнулся им в протянутую ладонь Александры. Острый, мокрый и противный, как кончик сосульки. Она быстро отдернула руку. - Пройдет несколько часов, прежде чем наступит прилив, - сказала она, стараясь вернуть голос в обычный женский регистр. Дамба была сухой и бугристой. До нее у него еще не дошли руки. - С этой шельмой держите ухо востро, - сказал он. - Черт побери, как вы себя чувствуете? У вас подавленный вид. - У меня? С чего вы взяли? - Да вижу. На одних угнетающе действует осень, другие не переносят весну. Сам я всегда любил весну. Все растет, слышно, как тяжело вздыхает природа, старая сука. Ей не хочется ничего делать, опять все то же самое, но она должна. Это проклятая мучительная пытка. Все эти почки и побеги, сок начинает бродить по стволам деревьев, появляются растения и насекомые, чтобы опять отстаивать себя в борьбе, семена пытаются вспомнить, как действует эта чертова ДНК, и вся эта борьба ради того только, чтобы в конце концов превратиться в щепотку азотного удобрения. Бог мой, как жестоко. Может быть, я слишком чувствителен. Держу пари, вы этим упиваетесь. Женщины не так чувствительны к подобным вещам. Она утвердительно кивнула, поглощенная тряской сужающейся дороги, оставлявшей позади растущее пространство. В дальнем конце при въезде на остров стояли кирпичные столбы, и здесь сохранились ворота, долгое время их чугунные створки были распахнуты, и проржавевшие завитушки стали опорой для дикой виноградной лозы и ядовитого плюща, сквозь них проросли молодые деревца, болотные клены, чьи крошечные листья уже окрасились в нежнейший алый тон, почти как роза. На одном столбе отсутствовала лепная ваза с плодами. - Женщинам часто приходится терпеть боль, - продолжал Ван Хорн. - Я не выношу боли. Не могу себя заставить даже прихлопнуть муху. Бедняга и так умрет через пару дней. Александра передернулась, вспомнив, как домашние мухи садятся на губы, когда она спит, как щекочут ее их мохнатые лапки своим электрическим прикосновением, как протертый провод утюга. - Мне нравится май, - призналась она, запинаясь. - Хотя всякий раз он требует все больших усилий. Для тех, кто занимается садом и огородом, по крайней мере. К ее облегчению, рядом с особняком не было зеленого грузовика Джо Марино. Казалось, самая тяжелая работа по сооружению корта уже проделана: вместо золотистых экскаваторов, описанных Сьюки, сейчас здесь трудились, сняв рубашки, молодые рабочие, с мелодичным стуком прибивали они широкие щиты зеленой пластиковой изгороди к вертикальным металлическим столбикам, огораживая всю территорию, - она увидела это на повороте дороги - до тех самых мест, где гнездятся снежные цапли на сухих вязах. Все поместье казалось огромной игральной картой двух цветов - земли и травы; разметка из белых линий была четкой и значительной, как предельно точная диаграмма. Ван Хорн остановил машину, чтобы Александра могла полюбоваться. - Я просмотрел каталоги, даже если потратишься на сооружение корта из глины любого вида и думаешь, что это все, поддерживать корт в порядке - еще одна головная боль. Если же покрыть корт составом "Эсфлекс", остается только время от времени сметать листья, а играть можно с успехом и в декабре. Через пару дней его можно будет опробовать, я подумал, мы сможем сыграть пара на пару с вами и двумя вашими приятельницами. - Господи, за что такая честь? Я не в форме, честное слово... - начала она, имея в виду теннис. Когда-то они с Оззи частенько играли пара на пару с другими супругами, но это было так давно, с тех пор она едва ли вообще по-настоящему играла, хотя Сьюки один-два раза за лето брала ее в качестве партнера поиграть в субботу на разбитых общественных кортах у Саутвика. - Тогда _приводите себя в порядок_, - сказал Ван Хорн, неправильно истолковав ее слова и в восторге брызгая слюной. - Повернитесь, снимите эти тряпки. Черт возьми, ведь тридцать восемь - это молодость. "_Он знает, сколько мне лет_", - подумала Александра скорее с облегчением, чем с обидой. Приятно, когда тобой интересуется мужчина; знакомство - вот это неловко; все это многословие и смущение за обильным возлиянием, а потом тела обнажаются, обнаруживаются скрытые родинки и морщинки, как непонравившиеся подарки на Рождество. Но сколько любви, когда об этом думаешь, не о партнере, а о собственном обнаженном теле, которое предстанет его взору: о лихорадочном возбуждении, сбрасывании одежды, когда в конце концов остаешься самой собой. С этим странным властным мужчиной она, в основном знакома. А то, что он выглядел таким отталкивающим, даже помогало. Он снял машину с тормоза, двинулся накатом по потрескивающему гравию и остановился у парадной двери. Две ступени вели на мощеный портик с колоннами, на котором виднелась выложенная зеленой мраморной мозаикой буква L. Свежевыкрашенная черной краской дверь была такой массивной, что Александра испугалась, что дверь может слететь с петель, когда хозяин распахнул ее. В вестибюле дома ее встретил специфический запах серы, Ван Хорн по привычке его не замечал. Он провел ее в дом, мимо полой слоновьей ноги со стоящими в ней тростями, гнутыми и с набалдашниками, и одним зонтом. На Ван Хорне был мешковатый твидовый костюм-тройка, как будто он ездил на деловую встречу. Он взволнованно размахивал во все стороны негнущимися руками, и они, как рычаги, падали вдоль тела. - Там, за двумя роялями, лаборатория, раньше здесь был танцевальный зал. Там пока еще ничего нет, только целая тонна оборудования, половина не распакована; едва начали составлять список, как пришлось внести туда динамит в виде петард для фейерверка. Вот здесь, на другой стороне, назовем это кабинетом, половина моих книг еще в коробках в подвале, некоторые старинные книги я не хочу вынимать, пока не установят кондиционер. Знаете, эти старые переплеты и даже нитки, которыми они прошиты, рассыпаются в прах, как мумии, если открыть крышку саркофага... Приятная комната, не так ли? Здесь висели оленьи рога и головы. Сам я не охотник, вставать в четыре часа утра, идти в лес и стрелять из дробовика в какую-нибудь глазастую косулю, не причинившую никому вреда, безумие. Люди безумцы. Они и в самом деле опасны, уж поверьте. Вот столовая. Стол красного дерева, с шестью выдвижными досками, если захочется дать банкет, сам я предпочитаю обеды в узком кругу, четыре-шесть человек, чтобы каждый мог блеснуть, показать себя с наилучшей стороны. Пригласишь целую толпу, и всеми овладевает стадное чувство, несколько лидеров и множество овец. У меня еще не распакован необыкновенный канделябр, восемнадцатый век, мой знакомый эксперт с уверенностью утверждает, что он из мастерской Роберта Джозефа Августа, хотя на нем нет клейма, французы никогда не были помешаны на клеймах, как англичане. Вы не поверите, на нем видна каждая деталь - от виноградной лозы до усика крохотной причудливой завитушки, на нем можно разглядеть одного-двух жучков, видно даже, где насекомые прогрызли листья, и все выполнено в две трети натурального размера; мне не хотелось бы его ставить здесь, пока не установят элементарную охранную сигнализацию. Грабители обычно не связываются с такими домами, где только один вход и выход, они предпочитают иметь запасной вариант. Дело не в том, что у меня нет страхового полиса, но воры становятся наглее, наркотики делают негодяев отчаяннее, наркотики и общее падение уважения вообще ко всему на свете. Я слышал, как люди уходили на полчаса и их обчищали до нитки, они следят за вашим распорядком, за каждым шагом, за вами наблюдают. Единственно в чем можно быть уверенным в этом обществе, милая: за вами _наблюдают_. Александра не помнила, какой отклик нашли у нее эти излияния, вероятно вежливые поддакивания; она держалась от него на некотором расстоянии из боязни, что этот большой мужчина может нечаянно ее задеть, поворачиваясь и жестикулируя. Она видела не только расхваставшегося возбужденного брюнета, но еще и некую пронзительную наготу и бедность: убожество пустых углов и обшарпанные полы без ковров, покоробившиеся потолки с трещинами, которые не ремонтировались несколько десятков лет; когда-то бывшая белой, краска на деревянных рамах пожелтела и облупилась; элегантные панорамные обои ручной набивки отошли по углам и вдоль швов, на стенах остались прямоугольные и овальные светлые пятна от висевших здесь прежде картин и зеркал. Несмотря на рассказ о нераспакованных еще предметах роскоши, в комнатах было пустовато; Ван Хорн обладал здоровым инстинктом творца, но казалось, что в его распоряжении была ровно половина нужных материалов. Александра сочла это трогательным и обнаружила сходство с собой: ее монументальные статуэтки можно удержать в руке. - Теперь, - объявил он рокочущим басом, словно заглушая у нее в голове эти мысли, - вот комната, которую я хотел вам показать. "La chambre de resistance" [главная комната (фр.)]. Это была длинная гостиная с помпезным камином, напоминающим фасад храма, - резные ионические колонны, украшенные листьями, поддерживали каминную доску, над которой огромное конусообразное зеркало давало мутное отражение пышной комнаты. Она посмотрелась в зеркало и сняла бандану, откинув волосы назад. Сегодня они не были заплетены в косу, но еще сохранили ее упругие следы. Голос звучал молодо и звонко, да и сама она казалась моложе в этом древнем снисходительном зеркале. Оно было немного наклонено, она взглянула в зеркало и осталась довольна - не видно второго подбородка. Дома в зеркале ванной комнаты она выглядела ужасно - карга с потрескавшимися губами и ложбинкой на носу, с красными прожилками на носовой перегородке. Когда же она вела машину и заглядывала в зеркало заднего вида, то выглядела еще хуже: трупного цвета лицо, дикие глаза, прядь волос сбилась на сторону и повисла над одним глазом, как лапка какого-то жука. Совсем маленькой девочкой Александра представляла себе, что позади зеркала каждого ждет другой человек, чтобы выглянуть оттуда, совсем другая сущность. Как многое из того, чего опасаешься в детстве, оказывается до какой-то степени верным. Вокруг камина Ван Хорн расставил современные мягкие кресла и закругленный диван с четырьмя довольно потертыми подушками, явно привезенными из нью-йоркской квартиры. В комнате было много произведений искусства, часть их разместилась на полу. Огромный, раскрашенный, в дикие цвета надувной виниловый гамбургер. Белая гипсовая женщина у настоящей гладильной доски с чучелом настоящей кошки от таксидермиста, трущейся об ее ноги. Вертикальные штабеля картонов от Брилло, которые при ближайшем рассмотрении оказались не тонкими разрисованными листьями, а тщательно расписанным шелком, натянутым на огромные кубы из какого-то плотного и тяжелого материала. Радуга из неоновых огней, еще не подключенная и пыльная. Хозяин похлопал рукой по одному особенно безобразному произведению: это была обнаженная женщина, лежащая на спине раскинув ноги; она была изготовлена из тонкой проволоки, расплющенных жестянок из-под пива, старого фаянсового цветочного горшка вместо живота и кусков хромированного бампера от автомобиля, ее нижнее белье было пропитано лаком и клеем. Лицо, уставившееся в небо или потолок, лицо гипсовой куклы - такой Александра играла в детстве, с голубыми фарфоровыми глазами и розовыми щечками херувима, - было вырезано и прикреплено к куску дерева, раскрашенного под волосы. - Вот купил гениальную вещицу, - сказал Ван Хорн, вытирая углы рта сложенными щепотью пальцами. - Кайенхольц. Похож на Марисоля, но покрепче будет! Никакого однообразия или заданности. Вот в таком духе вам стоит работать. Яркость, vielfaltigkeit [многообразие (нем.)], знаете ли, двусмысленность. Не обижайтесь, Лекса, но вы-то ничего не стоите с вашими милашками. - Они не милашки, это пародия на женщин, - вяло отвечала она, чувствуя себя неловко от такого пренебрежительного отношения, испытывая какое-то ускользающее ощущение, словно мир проходит сквозь нее или она сама приводит его в движение, так поезд медленно отходит от станции, а кажется, что плывет назад платформа. - Мои малышки не предмет для шуток, я создаю их с любовью. - В то же время ее рука ощупала "произведение искусства" и ощутила там гладкую, но прочную живую ткань. На стенах этого удлиненного зала когда-то, возможно, были портреты самих Леноксов, привезенные из Ньюпорта в восемнадцатом веке. Теперь же здесь висели, или стояли, или раскачивались безвкусные пародии - создания людей заурядных, огромные телефоны-автоматы на мягком холсте, американские флаги во множестве, написанные крупными грубыми мазками, огромные долларовые купюры, воспроизведенные с бесстрастной точностью, гипсовые очки не на глазах, а на раскрытых губах, безжалостно увеличенные странички юмора из газет и рекламные эмблемы, портреты кинозвезд и крышки от бутылок, сладости, газеты и дорожные знаки. Все то, что хочется попробовать и выбросить за ненадобностью, едва взглянув, было собрано здесь, преувеличенное и кричащее: увековеченная свалка. Ван Хорн радовался, пыхтел и то и дело вытирал рот, когда вел ее через зал, показывая коллекцию, вдоль одной стены, потом поворачивал и шел назад вдоль другой: по правде говоря, она увидела, что приобретенные им образчики этого псевдоискусства хорошего качества. У него водились деньги, и ему нужна была женщина, чтобы помочь их тратить. По его темному жилету вилась золотая часовая цепочка - подделка под старину. Он был богат, однако не знал, как распорядиться своим богатством. Появился чай с ромом, но церемония была более спокойной, чем она представляла себе по описанию Сьюки. Вдруг материализовался Фидель с молчаливостью идеального слуги; скулу его украшал еле заметный шрам, как аппликация на коже цвета кофе, как продуманное украшение к мелким острым чертам. Пушистый кот по кличке Тамкин с деформированными лапами, описанный в "Уорд", прыгнул Александре на колени как раз в ту минуту, когда она поднесла ко рту чашку, чай чуть не расплескался. Морской горизонт, видный сквозь узкие окна с того места, где она сидела, тоже остался на месте: весь мир был отчасти мягко покачивающейся палубой на жидком горизонте; она подумала о холодных плотных пластах морской воды, где, придавленные ее тяжестью, движутся лишь гигантские слепые слизни, потом вспомнила об осеннем тумане, нависшем над поверхностью лесного пруда, представила себе небесные сферы из разреженного газа, которые наши астронавты проходили насквозь, не пробивая, чтобы не утекла небесная синева. Здесь ей было неожиданно спокойно. В этих, в сущности, пустых комнатах, если не считать множества произведений искусства откровенно цинического свойства, все свидетельствовало о привычках холостяка. Хозяин казался ей более приятным, чем прежде. Если мужчина хочет с тобой переспать, он азартен и агрессивен, он словно испытывает тебя, предвещая страсть в случае успеха. Сегодня в его манерах всего этого не было. Он выглядел усталым и расстроенным, сидя в плетеном кресле с ярко-коричневой вельветовой обивкой. Она представила себе, что деловое свидание, ради которого он надел свой парадный костюм-тройку, не удалось, может быть, ему в банке отказали в займе. Он откровенно все доливал в свой чай ром из бутылки "Маунт Гэй", которую дворецкий поставил ему под руку на маленький столик в стиле королевы Анны. - Кто надоумил вас приобрести такую большую и удивительную коллекцию? - спросила его Александра. - Мой консультант по инвестированию, - его ответ разочаровал. - Это самое разумное с точки зрения финансов - если не считать нефтяной фонтан, - купить у художника имя еще до того, как он станет знаменит. Вспомните тех двух русских, что по дешевке скупили в Париже перед самой войной картины Пикассо и Матисса, а теперь они в Ленинграде, где их никто не видит. Вспомните тех удачливых болванов, что приобрели раннего Поллока у автора за бутылку шотландского виски. Даже если иногда не попадешь в точку и промахнешься, все равно в среднем выиграешь больше, чем на фондовой бирже. Джаспер Джон намалюет вам картину, если поставить побольше выпивки. Да я и сам люблю выпить. - Вижу, что любите, - проговорила Александра, стараясь прийти ему на помощь. Как могла она влюбить в себя этого неуклюжего непутевого мужлана? Он был как дом, в котором слишком много комнат, а в комнатах слишком много дверей. Вот он наклонился в кресле вперед и расплескал чай. Он делал это так часто, что машинально раздвинул ноги, и коричневая жидкость выплеснулась между ног на ковер. - Как это великодушно, - сказал он. - На Востоке не замечают твоих огрехов. - Подошвой черной остроносой туфли - ступни его были несообразно малы для такого массивного тела - он затер чайное пятно. - Я _терпеть не мог_, - продолжал он, - тот абстрактный вздор, что нам пытались всучить в пятидесятых. Бог мой, все это напомнило мне об Эйзенхауэре, вот скучища. Я хочу, чтобы искусство _показало_ мне нечто, рассказало, где я, даже если я в аду, так? - Думаю, что так. Но на самом деле я дилетант, - сказала Александра, сама почувствовав теперь некоторую неловкость, когда заметила его возбуждение. Какое на нем белье? Когда он в последний раз принимал ванну? - Итак, когда появился этот поп-арт, я подумал, Господи, вот это как раз для меня. Такое дьявольски веселое искусство, все вниз и вниз с улыбкой. Похоже на поздних римлян. Вы читали Петрония? _Забавно_. Забавно, бог мой, можно смотреть на этого козла Раушенберга, оправленного в резиновую шину, и смеяться до упаду. Много лет назад я побывал в галерее на Пятьдесят седьмой улице - вот где я хотел бы увидеть вас, по-моему, я уже рассказывал и надоел вам - дилер, этот гомик по имени Миша, его обычно называют Миша Шляпа, он чертовски здорово во всем этом разбирается, - показал мне две пивные банки из-под пива "Бэллантайн" - в бронзе, но так чудно раскрашенные, точно, но несколько вольно воспроизведенные Джонсом: одну с треугольничком наверху, вскрытую, и другую, неоткрытую. Миша говорит мне: "Подними одну". - "Какую?" - спрашиваю. "Любую". Я поднимаю закрытую. Тяжелая. "Возьми другую", - говорит он. "Эту?" - спрашиваю я. "Давай", - говорит он. Я поднимаю. Она легче. Пиво выпили!!! Условно, на языке искусства. Я чуть в штаны не наложил, это был такой переворот, словно включили свет и я вдруг увидел. Он чувствовал, что Александра не возражает против его крепких выражений. Ей они даже нравились, в них была какая-то свежесть, как в запахе падали от шкуры Коула. Ей нужно идти. У собаки, запертой в машине, может случиться разрыв сердца. - Я спросил его, сколько стоят эти пивные банки, и когда Миша сказал, я ответил: "Не пойдет". Всему есть границы. Сколько могут стоить две паршивые пивные жестянки? Александра, без дураков, если бы я решился купить их тогда! Теперь они стоят в пять раз дороже, а это было не так уж давно. Эти банки стоят сейчас больше, чем их собственный вес чистым золотом. Я искренне верю, что, когда из будущего посмотрят на наше время, когда вы и я будем просто лежать парой скелетов в этих идиотских ящиках, которые нас заставляют покупать, наши волосы, кости и ногти будут лежать на всех этих дурацких шелках и подушечках, за которые жирные коты-владельцы похоронных контор нас обдирают. Господи, да когда я буду умирать, пусть они просто возьмут мой труп и выбросят на свалку - это меня вполне устроит. Я хотел сказать, что, когда нас не будет, эти жестянки, эти пивные банки, о которых я рассказываю, станут Моной Лизой нового времени. Мы говорили о Кайенхольце, так вот, он взял "додж" и распилил его, а внутри сношается парочка. Машину он поставил на искусственный дерн, а чуть подальше, на другом участке "Астротурфа" или какого-то другого искусственного покрытия величиной с шахматную доску, он положил одну-единственную пивную бутылку! Чтобы показать, что они ее выпили и выставили, чтобы освободить себе место и заняться любовью. Это гениально. Крохотный, обособленный кусочек пространства. Кто-нибудь другой просто поставил бы пивную бутылку на коврик между сиденьями. Но поставить ее отдельно - вот что делает это искусством. Может быть, _это_ и есть наша Мона Лиза, эта пустая бутылка у Кайенхольца. Уезжая в Лос-Анджелес, я посмотрел на этот сумасшедший распиленный "додж", и на глазах у меня выступили слезы. Я не морочу вас, Сэнди. Настоящие слезы. - И он протянул к лицу неестественно белые восковые руки словно для того, чтобы вытереть влажные покрасневшие глаза. - Вы много путешествуете, - сказала она. - Меньше, чем прежде. Но я все равно доволен. Ездишь повсюду, но всегда сам распаковываешь дорожную сумку. Ту же самую сумку, и сам такой же, как всегда. Вы, девушки, правильно делаете. Находите неприметное местечко и устраиваетесь. Потом обзаводитесь всяким хламом, телевизором, собственным кругом общения и всем прочим. - Он поглубже уселся в коричневое кресло и наконец замолчал. В комнату вбежал Нидлноуз и свернулся калачиком у ног хозяина, спрятав под хвостом длинный нос. - Мне пора ехать, - сказала Александра. - Я заперла бедную собачку в машине, а мои дети, должно быть, уже дома. - Она поставила чайную чашку - странно, что на ней была монограмма "Н" вместо инициалов Ван Хорна, - на поцарапанный и оббитый стеклянный столик работы Миеса ван дер Роха и встала. На ней был алжирский парчовый жакет, серебристо-серая водолазка и свободные брюки травяного цвета. Она почувствовала облегчение, когда встала, и вспомнила, что брюки стали тесны в талии. Александра давно дала себе обет похудеть, но зима была для этого не лучшим временем." Приходилось поклевывать, чтобы согреться, пережить темноту, но во всяком случае в глазах этого могучего мужчины, который одобряюще посматривал на ее высокую грудь, она не узрела недовольства своими формами. В самые интимные моменты Джо называл ее своей коровушкой, своей полуторной женщиной. Оззи, бывало, говорил, что ночью она одна заменяет два одеяла, Сьюки и Джейн называли ее роскошной женщиной. Она извлекла из шерсти брюк, плотно облегавших бедра, несколько белых волосков, оставленных Тамкином, быстро схватила бандану, мелькнувшую алым флагом, с подлокотника круглого диванчика. - Но вы не видели лабораторию, - запротестовал Ван Хорн. - И мой бассейн с подогревом, мы его наконец в основном закончили, не хватает только кое-каких аксессуаров. Вы не были наверху. Все мои большие литографии Раушенберга наверху. - Может быть, в другой раз, - сказала Александра, она уже успокоилась, уверенная в своих чарах, и голос звучал обычным женским контральто. - Ну, хотя бы взгляните на спальню, - упрашивал Ван Хорн. Вскочив, он ушиб ногу об угол стеклянного столика так сильно, что лицо его исказилось от боли. - Там все черное, даже простыни, - рассказывал он, - ужасно трудно купить хорошие черные простыни: то, что они называют черным, на самом деле темно-синее. А в холл я только что приобрел несколько миленьких картинок маслом одного живописца из новых, Джона Уэсли, ничего общего с этими безумными приверженцами только одного направления. Они похожи на иллюстрации к детским книжкам о животных, пока не разберешься, что там изображено. Совокупляющиеся белки и тому подобное. - Забавно, - сказала Александра и быстро двинулась к выходу через широкую арку походкой опытного хоккеиста, резко отодвинув по пути кресло, так что на мгновение преградила Ван Хорну дорогу, и ему только и оставалось, что шумно бежать ей вслед, когда она вышла из зала с разместившейся в нем ужасной коллекцией, через библиотеку, мимо музыкальной гостиной, через холл со слоновьей ногой, где сильнее всего пахло тухлыми яйцами, но также ощущался и свежий воздух. Черная входная дверь снаружи оставалась не покрашенной, цвета мореного дуба. Неизвестно откуда появился Шидель и встал, положив руку на большую медную задвижку. Он смотрел мимо Александры, прямо на хозяина, они собирались устроить ей ловушку. Она решила, что сосчитает до пяти и начнет кричать, но, наверное, Ван Хорн кивнул, и щеколда открылась на счет "три". Позади нее Ван Хорн сказал: - Я бы предложил подвезти вас назад, до дороги, но вода очень быстро прибывает. - Он задыхался: эмфизема легких, слишком много курит или слишком долго дышал выхлопными газами на Манхэттене. Ему действительно нужна заботливая жена. - Но вы обещали, что я успею. - Послушайте, откуда, черт возьми, мне знать? Я ведь здесь недавно. Пошли в дом и посидим по-семейному. Дорога огибала лужайку, поросшую травой и обрамленную статуями из известняка - их не пощадили время и вандалы, лишив рук и носов, - и вела к тому месту, где дамба смыкалась с краем острова. За увитыми лозой воротами тянулся неопрятный берег, покрытый сорными травами: морским золотарником и пляжным дурнишником с огромными обвисшими листьями, гравием и обломками старого асфальта. Травы вздрагивали под пронизывающим холодным ветром, который дул со стороны затопленного болота. Низкое небо заполнили слоистые, как бекон, серые тучи; четко вырисовывалась лишь большая цапля, не белая, обычная серая, она медленно вышагивала, направляясь к пляжной дороге, а ее желтый клюв был цветом похож на оставленную неподалеку "субару". То тут, то там тускло сверкала вода, переплескиваясь через дамбу. У Александры к горлу подступил комок: - Как это могло случиться, ведь не прошло и часа?! - Когда тебе хорошо... - пробормотал он. - Хорошо, но не _такой же_ ценой. Я не смогу вернуться! - Послушайте, - сказал на ухо Ван Хорн и осторожно взял ее под руку так, что она сразу почувствовала сквозь ткань его прикосновение. - Пойдемте обратно и позвоните вашим малышам, а Фидель сварганит нам легкий ужин. Он готовит потрясающий соус "чили". - Дело не в детях, а в собаке, - воскликнула она. - Коул с ума сойдет. Какая здесь глубина? - Не знаю, полметра, а может, метр, поближе к середине. Я пытался проехать здесь по воде, но застрял и распрощался с прекрасной старой немецкой машиной. Если в тормоза и коробку передач попадет соленая вода, машина уже никогда не будет ездить, как прежде. Это все равно, что пользоваться мебелью вишневого дерева, в которую постреляли из ружья. - Пойду вброд, - сказала Александра и стряхнула со своей руки его пальцы, но прежде, словно угадав ее мысли, он быстро и сильно ущипнул ее. - Замочите брюки. В это время года вода страшно холодная. - Я сниму брюки, - сказала она, опираясь на него и стаскивая кроссовки и носки. Рука, которую он ущипнул, горела, но она отказалась замечать его наглую выходку. И это после того, как он казался таким ребячливым и увлеченным, пролил чай и признался в своей любви к искусству. В сущности, он чудовище. Гравий больно колол босые ноги. Если она собралась идти вброд, нельзя колебаться. "Иди, - сказала она себе, - и не оглядывайся". Она расстегнула на брюках боковую молнию и стянула их, ее бедра могли в яркости соперничать с белоснежной цаплей на этом ржаво-сером фоне. Испугавшись, что может упасть навзничь на неустойчивых камнях, она наклонилась вперед и сдернула с лодыжек с голубыми жилками и розовых ступней блестящие зеленые брюки и переступила через них. Ветер хлестнул по обнаженным ногам. Она свернула кроссовки и брюки в узелок и пошла по дамбе. Александра не оглядывалась, но чувствовала взгляд Ван Хорна на своих широких бедрах, подрагивающих и покачивающихся при ходьбе. Без сомнения, он разглядывал ее воспаленными усталыми глазами, когда она раздевалась. Она позабыла, какие в то утро надела трусы, и, взглянув, с облегчением обнаружила, что простые бежевые, без глупеньких цветочков, и не непристойно открытые, какие приходится покупать в магазинах, рассчитанные на тоненьких юных хиппи или девушек из группы поддержки, из них свисает половина зада, а между ног они узенькие, как тесемка. Александра ощущала на коже прохладный сильный ветер. Обычно ей нравилось обнажаться, особенно на воздухе, когда она принимала солнечные ванны после ленча у себя на заднем дворе, лежа на одеяле в первые теплые дни апреля или мая, еще до того, как появляются насекомые. В полнолуние она любила собирать травы нагой. Все эти годы, после того как Леноксы покинули поместье, по дамбе так редко ездили, что она заросла травой; большими шагами Александра шла по центральной гривке, как по верху широкой мягкой стены. С железной арматуры, укреплявшей дамбу, осыпалась краска, а в болоте по обеим сторонам дамбы растительность уже увяла. Когда вода начала заливать дорогу, спутанные травы мягко колыхались под прозрачной поверхностью. Прилив наступал, просачиваясь с журчанием и шипением. Сзади что-то кричал Ван Хорн, подбадривая, предупреждая или извиняясь, но Александра была слишком сосредоточена, чтобы что-нибудь расслышать. Какая опасная, какая ледяная вода! И еще одна составляющая враждебной стихии. Коричневая галька смотрела на нее, преломляясь в воде, и казалась бессмысленно живой, как буквы незнакомого алфавита. Болотная трава превратилась в морские водоросли и лениво колыхалась, отклоняясь влево вместе с прибывающей водой. Собственные ноги Александры казались маленькими и тоже преломлялись в воде, как галька. Она должна идти быстро, пока совсем не окоченела. Вот вода уже доходит до лодыжек, а до сухой дороги далеко, дальше, чем можно добросить камешком. Еще десяток ужасных шагов, и вот вода уже доходит до колен, и Александра ощущает, как ее засасывает этот бессмысленный поток, совершенно равнодушный к тому, есть она здесь или ее нет. Море наступало тут, еще когда ее на свете не было, и будет наступать, когда она умрет. Она не думала, что вода может сбить ее с ног, но чувствовала, как сама клонится под ее напором. Лодыжки заныли, совсем онемев, боль становилась невыносимой, но надо было терпеть. Александра уже не видела ног, а кивавшая ей прежде болотная трава скрылась под водой. Александра попыталась бежать, в плеске воды потонул голос Ван Хорна, все еще невнятно кричащего что-то ей в спину. Напрягая зрение, Александра смотрела на свою машину. На водительском месте она увидела силуэт Коула, его уши стояли торчком, как всегда, когда он чувствовал, что спасение близко. Ледяная вода дошла до бедер и забрызгала трусы. Глупо, как глупо, как самонадеянно и по-девчоночьи она поступила, поделом ей, бросила единственного друга, настоящего и искреннего друга. Собаки все понимают, их блестящие глаза сияют от желания постигнуть; им что час, что минута, они живут в мире без времени, не обвиняя, не принимая, потому что не могут предвидеть. Ледяной хваткой вода дотянулась до лобка, из горла вырвался хрип. Она уже была близко и спугнула цаплю, своими неуверенными движениями цапля напоминала старика, который пытается ухватиться за ручки кресла, птица взмахнула крыльями и, прочертив букву М, поднялась в воздух, волоча за собой черные ножки-палочки. Повернув голову с растрепанными волосами, Александра посмотрела в противоположном направлении, на пепельные песчаные холмы пляжа, и увидела еще один просвет в сером дне, еще одну крупную цаплю, подругу первой, от которой ее отделяло несколько акров земли под темным слоистым небом. После взлета первой птицы ужасный океан немного ослабил хватку, воды становилось меньше, а она задыхалась и плакала от потрясения и комичности ситуации и продолжала идти вперед, к сухой полоске дамбы, где стояла ее машина. Александра испытывала подъем, пока шла по глубокой воде, а теперь ослабела и дрожала, как пес, и смеялась над собственным безрассудством: гоняясь за любовью, она попала в дурацкое положение. Душе нужны безрассудства, как телу пища, она от них крепнет. Александра уже представляла себя утопленницей, чье зеленоватое тело застыло в корчах последней агонии, как у тех обнявшихся женщин в поразительной картине Уинслоу Гомера "Отлив". После ледяной воды ноги горели, как будто в них вонзилась сотня ос. По правилам, следовало обернуться и помахать Ван Хорну в насмешливой и кокетливой манере, торжествуя победу. Он стоял, как черная буква У, между кирпичными столбами полуразвалившихся ворот и помахал в ответ, подняв обе руки. Он аплодировал ей, и эти звуки доходили до нее по водной поверхности беспрепятственно, но с опозданием на одну секунду. Что-то кричал, она смогла разобрать только: "Вы умеете летать!" Красной банданой она вытерла ноги, покрытые гусиной кожей и каплями воды, и влезла в брюки, а в это время Коул лаял и лупил хвостом по виниловому покрытию. Его радость была заразительна. Она про себя улыбнулась, подумав, кому стоит позвонить сначала, чтобы рассказать, - Сьюки или Джейн? Наконец она тоже принята в его общество. В том месте, где он ущипнул, рука еще горела. Невысокие деревья, молодые сахарные клены и припадающие к земле красные дубки начали желтеть первыми, словно зеленая листва была наградой за подвиг силы и младшие слабели первыми. Вначале октябрьский виргинский вьюнок вдруг покрыл ярко-алым цветом неприглядную стену, сложенную из гальки в конце участка, там, где начинается болото: висящие параллельные красные крестики сумаха окрасились оранжевым румянцем. Как медленный звук огромного гонга, желтизна покрывала леса: от рыжевато-коричневого цвета бука и ясеня до золотистых пятен на орешнике и ровного кремового цвета листьев американского лавра, похожих на человеческие руки, у которых один или два больших пальца, а иногда и ни одного. Часто Александра замечала, что у соседних деревьев, выросших из двух семян, брошенных в землю одним и тем же ветреным днем, по-разному расположены листья, у одного дерева они словно обесцвечены, а у другого каждый словно раскрашен от руки художником-фовистом [фовисты - "дикие", направление во французской живописи] яркими дисгармоничными красками и зелеными пятнами. Под ногами увядающие папоротники поражали расточительным разнообразием форм, каждый из них кричал: "Я есть, я был" - после зеленой летней толпы в увядании возрождалась индивидуальность. Широкий размах этого события, затронувшего все - от растущих на пляже сливовых деревьев и восковиц вдоль пролива Блок-Айленд до платанов и конских каштанов, обрамляющих почтенные улицы (улицу Добрых дел и Благосклонную улицу) на Провиденс-Колледж-хилл, отвечал чему-то неясному и доброму в душе Александры: чувству единения с природой, способностью созерцать дерево и ощущать себя твердым стволом со множеством рук, которые гонят сок к самой вершине, стать вдруг продолговатым облачком в небе или жабой, что прыгает из-под газонокосилки в высокую влажную траву, - нетв