ердый пузырек на двух длинных кожистых ножках, у которого искоркой вспыхивает страх над бородавчатым лбом. Она была той самой жабой и одновременно жестокими черными стертыми лезвиями газонокосилки с ядовитыми выхлопами мотора. Панорама увядания зеленых болот и холмов "океанического штата" поднимала Александру, как дым, и она созерцала карту сверху. Даже экзотический богатый импорт Ньюпорта - английский орех, китайское тунговое дерево и Acer japonicum [японский клен (лат.)] - был вовлечен в это движение всеобщей капитуляции. Наглядно проявлялся природный закон, закон раздевания. Мы должны стать легче, чтобы выжить. Не стоит ни за что цепляться. Спасение в уменьшении, в том, чтобы быть выбранным наугад, в утончении, чтобы могло появиться новое. Только безумец может пытаться помешать тем огромным скачкам, которые дают жизнь. Темноволосый мужчина на своем острове был такой возможностью. Он был непривычен, он притягивал, как магнит, и она вновь переживала их чопорное чаепитие, минуту за минутой, как геолог, что любовно растирает камешек в пыль. Несколько стройных молодых кленов, подсвеченные сзади солнцем, превратились в ослепительные факелы, тонкие тени стволов в пламенном светящемся круге. У дороги лишенные листвы ветки деревьев все больше окрашивали лес в серые тона. Мрачные конусообразные вечнозеленые деревья господствовали там, где постепенно исчезали другие породы. Октябрь вершил свой разрушительный труд день за днем и дошел до своего последнего дня все еще прекрасным, настолько прекрасным, что можно было играть в теннис на открытом корте. Джейн Смарт в новом белом костюме подала теннисный мяч. Высоко в воздухе он превратился в летучую мышь, ее крылья сначала описали маленькие круги, а в следующее мгновение раскрылись, как зонтик, и она резко упорхнула, показав смешную розовую мордочку. Испуганная Джейн завизжала, уронила ракетку и крикнула через сетку: - Не смешно. Две другие ведьмы захохотали, а Ван Хорн, бывший четвертым игроком, запоздало смаковал эту шутку. У него был мощный отработанный удар, но он плохо видел мяч, играя против склонявшегося к закату солнца, слепившего лучами сквозь строй лиственниц в дальнем конце острова. Лиственницы уже сбрасывали иголки, их нужно было сметать с корта. У Джейн было отличное, сверхъестественное зрение. Мордочки летучих мышей смотрели на нее лицами малышей, расплющивших носы о витрину кондитерской, а у Ван Хорна, не к месту надевшего баскетбольные кеды и футболку с портретом Малкольма X [американский чернокожий революционер из организации "Черные мусульмане" (1925-1965)] и брюки от старого темного костюма, на смущенном, застывшем лице было похожее выражение детской жадности. Он их вожделел, была уверена Джейн. Она приготовилась бросить и подать мяч опять, но, уже взвешивая его в руке, ощутила влажную тяжесть и живую бородавчатую поверхность. Сработало еще одно превращение. С театральным вздохом она стряхнула жабу на кроваво-красное покрытие через ярко-зеленую изгородь и смотрела, как та уползает. Глупый колли Нидлноуз, вытянув шею, носился за изгородью, обследуя ее, но потерял жабу среди земляных глыб и кусков взорванной скальной породы, оставленных бульдозерами. - Еще одна партия, и хватит, - сердито крикнула Джейн через сетку. Она и Александра играли против Сьюки и Даррила. - Вам троим выступать бы в канадских двойках. Если принимать в расчет лицо, изображенное на футболке у Ван Хорна, меняющее выражение от его телодвижений, то казалось, что их пятеро. Следующий теннисный мячик в ее руке претерпел ряд мгновенных превращений: сначала стал гладким и скользким, как птичий зоб, затем колючим, как морской еж, но она решительно отказалась на него смотреть, не желая признавать реальность этих метаморфоз, а когда он оказался у нее над головой, на фоне голубого неба, то вдруг превратился в быстрый желтый шарик, который она, как и советуют руководства по игре в теннис, представила себе в виде циферблата часов, которые вот-вот пробьют два. Она ловко поддела ракеткой этот перевертыш и почувствовала, что от ее удара накатом подача получилась. Мяч летел прямо в Сьюки, и она неловко прикрыла грудь ракеткой, как будто собиралась отбить его ударом слева. Струны ракетки обвисли, как лапша, и мяч шлепнулся у ее ног и покатился к боковой линии. - Превосходно, - невнятно произнесла Александра. Джейн знала, что ее партнер любил и ту и другую противницу, каждую в своем эротическом ключе, и ему нравилось играть против них. В начале игры Сьюки так составила пары, подозрительно крутанув при этом ракеткой, что заставила ревновать Александру. Другая пара зачаровывала, хвост медных волос Сьюки, затянутых на затылке, подпрыгивал при каждом движении; тонкие, покрытые веснушками руки и ноги быстро мелькали из-под теннисного платья персикового цвета, а Ван Хорн, быстрый и четкий, как машина, оживлялся, как при игре на фортепьяно, словно одержимый демонами, только временами его подводило плохое зрение, и тогда он пропускал мячи. К тому же демоны его все время горячились, поэтому при некоторых подачах, вместо того чтобы получить очко, мягко послав мяч в свободное пространство, он отбивал его за заднюю линию площадки. Когда Джейн приготовилась подать ему мяч, Сьюки весело крикнула: - Неправильно стоишь! Джейн посмотрела под ноги, не наступила ли на линию, но сама линия, хотя и была окрашена, приподнялась и держала одну из ее кроссовок сверху крепко, как в медвежьем капкане. Она стряхнула с себя это наваждение и подала мяч Даррилу, он резко отбил его ударом справа, Александра живо приняла его не по правилам, направив мяч к ногам Сьюки, той удалось его поднять в коротком прыжке и высоко взметнуть в небо: Джейн, подбежав к сетке быстрым наступательным броском, успела как раз вовремя, чтобы еще раз высоко вскинуть мяч, который Ван Хорн с горящими глазами собрался погасить, как вдруг в небе загрохотало, и он погасил бы мяч, если бы начавшаяся, словно по волшебству, кратковременная буря, называемая во многих частях света "пыльным дьяволом", не заставила его выругаться, прикрыв лицо правой рукой. Он был левшой и носил контактные линзы, мяч задержался на уровне пояса, когда он закрыл глаза от резкой боли, затем ударил по мячу справа так сильно, что тот изменил цвет: из желтого став зеленым, как хамелеон, и Джейн едва различала его на фоне зеленого корта и зеленой изгороди. Она бросилась туда, где должен был упасть мяч, и мягко по нему ударила. Сьюки пришлось поднапрячься, чтобы отбить мяч слабым ударом, Александра послала его с налета на переднюю часть площадки противников, отбив с такой силой, что он взлетел выше заходящего солнца. Но Ван Хорн понесся назад быстрее краба под водой и послал свою металлическую ракетку в стратосферу: блестя серебром, она медленно там вращалась. Оторвавшись от игрока, ракетка без усилий вернула мяч в пределы площадки, и счет продолжился, игроки переплетались опять и опять, то по часовой стрелке, то против движения солнца. Джейн ощущала захватывающую музыку всего этого: полифонию из четырех тел, четырех пар глаз и шестнадцати вытянутых конечностей, оркестрованных на почти горизонтальных полосах красного заката, пробивающегося сквозь лиственницы. Опадающая хвоя звучала, как отдаленные аплодисменты. Когда быстрый обмен ударами, а вместе с ним и матч, наконец закончился, Сьюки посетовала: - Моя ракетка сдохла. - Нужно пользоваться кетгутом, а не нейлоном, - заметила Александра, их пара выиграла. - Она была абсолютно свинцовой. Каждый раз, когда я ее поднимала, я ощущала стреляющую боль в предплечье. Это вообще нечестно. В свою очередь Ван Хорн пожаловался: - Черт побери эти контактные линзы. Стоит попасть в них пылинке, и начинает резать, как бритвой. - Это была восхитительная игра, - произнесла Джейн в заключение. Так уж получалось, что частенько ей выпадала роль родителя-миротворца или бесстрастной незамужней тетушки, хотя на самом деле внутри у нее все кипело. Уже объявили о дне перехода на зимнее время, и темнота наступила внезапно; когда они потянулись по дорожке к дому, многие окна уже светились огнями. В длинной гостиной Ван Хорна, заполненной произведениями искусства, но какой-то голой, три женщины уселись рядом на круглом диванчике, попивая из бокалов. Хозяин дома был мастер составлять экзотические напитки. Как какой-нибудь алхимик, он смешивал текилу и гранатовый ликер, creme de cassis [черносмородиновый ликер (фр.)], Tri pie Sec [сорт французского сухого вина (фр.)] и сельтерскую, клюквенный сок и яблочное бренди со всякими колдовскими снадобьями; все это хранилось в шкафчике голландской работы семнадцатого века, увенчанном двумя головками ангелов с удивленными лицами, - дерево треснуло от старости как раз посередине глаз. Сквозь узкие окна виднелось море, окрасившееся в винный цвет, цвет облетающих кизиловых листьев. Между ионических колонн камина под громоздкой каминной доской тянулся керамический фриз - белые фигурки обнаженных фавнов и нимф на синем фоне. Фидель принес закуски, паштеты и соусы из морских обитателей, empanadillas [слоеные пирожки (исп.)], calamares en su tinta [кальмары в собственном соку (исп.)], которые поглощались с пронзительными возгласами отвращения и брались прямо пальцами, ставшими того же цвета грязной сепии, что и кровь этих мясистых головоногих моллюсков. То и дело одна из ведьм восклицала, что дома ждут дети, надо поехать домой, чтобы приготовить ужин, или хотя бы позвонить и поручить это старшей дочери. В этот вечер обычный распорядок был нарушен. Это был канун праздника Хэллоуин, когда дети веселятся на вечеринках и снуют по темным кривым улочкам в центре Иствика, выпрашивая угощение. Вдоль заборов и живых изгородей будут бродить кучки деятельных маленьких пиратов и золушек в масках с застывшими гримасами, и сквозь картонные глазницы будут живо блестеть влажные глаза; призраки, закутанные в наволочки, понесут большие сумки с шуршащими шоколадками "Херши" и конфетами "М & Ms". Не переставая будут звенеть дверные звонки. Несколько дней назад Александра ездила за покупками со своей младшей, Линдой, в "Вулвортс" около парка. Окна магазина ярко светились в темноте, пожилые полные продавщицы к концу дня устали от детей, выбиравших дешевые украшения и безделушки. На какое-то мгновение Александра почувствовала старое волшебство, взглянув широко раскрытыми глазами девятилетней девочки на символическое великолепие уцененных привидений, настоящих гоблинов - маска и костюм в пластиковом мешке всего за 3 доллара 98 центов. Америка учит своих детей, что всякое развлечение может служить поводом для покупки. Александра в момент сопереживания превратилась в собственного ребенка, бродила из отдела в отдел, а чудеса, которые можно купить, были прямо перед глазами и пахли каждое своим собственным запахом: чернилами, резиной или сдобой. Но подобные материнские проявления случались с ней все реже с тех пор, как она стала сама собой, полубогиней, более суровой и искусной, чем любая другая. Сьюки, сидевшая на диване рядом, потянувшись, распрямилась в своем маленьком платьице цвета персика так, что показались белые трусики с оборочками, и, зевнув, сказала: - Мне в самом деле пора. Бедняжки. Мой дом как раз в центре, его наверняка сейчас осаждают. Ван Хорн сидел напротив в обитом вельветом кресле, блестя от пота. Он надел свитер из ирландской шерсти - натуральная шерсть пахла овцой - поверх футболки с трафаретным изображением жестикулирующего, с торчащими зубами Малкольма X. - Не уезжайте, дорогая, - сказал он. - Оставайтесь, примите ванну. Именно это я и сам собираюсь сделать. Я провонял. - Ванну? - повторила Сьюки. - Я могу принять ее и дома. - Дома? Но моя ванна отделана тиком. Два с половиной на два с половиной метра, - сказал он, так резко повернув голову, что пушистый Тамкин в испуге спрыгнул с его колен. - А пока мы хорошенько отмокнем, Фидель успеет приготовить паэлью или тамалес [кукуруза с мясом и перцем (исп.)] или что-нибудь еще. - Тамаль, и тамаль, и тамаль, - безвольно повторяла Джейн Смарт. Она сидела на диване с краю рядом со Сьюки, ее сердитый, как показалось Александре, профиль четко вырисовывался. Самая маленькая из них, она, стараясь не отставать, выпила больше всех. Джейн почувствовала взгляд Александры и посмотрела на нее покрасневшими глазами. - А ты как, Лекса? Какие у тебя соображения? - Ну, - раздался неспешный ответ. - Я _действительно_ грязная, и у меня все тело ломит. Три сета подряд - это слишком для такой старушки. - После ванны вы почувствуете себя на миллион долларов, - уверил ее Ван Хорн. - Вот что я вам скажу, - обратился он к Сьюки. - Неситесь домой, проверьте ваших ребят и возвращайтесь как можно скорее. - Заскочи по дороге ко мне и проверь моих тоже. Сможешь, дорогая? - вступила в разговор Джейн Смарт. - Хорошо, посмотрю, - сказала Сьюки, опять потянувшись. У нее были длинные ноги, покрытые веснушками, а изящные ступни в маленьких вязаных носках с кисточками походили на лапки Кролика из мультфильма. - Может, я вообще не вернусь. Клайд надеялся, что я приготовлю небольшую колоритную заметку о праздновании Хэллоуина, - просто пройдусь по Дубравной, справлюсь в полиции, не разгромили ли чего, может, расспрошу каких-нибудь старожилов в "Немо" о тяжелых старых временах, когда приходилось мыть окна мылом и проветривать на крыше кишащие клопами матрасы. - Почему вы так носитесь с этим жалким дураком Клайдом Габриелем? - взорвался Ван Хорн. - Парень явно не в себе. - Именно поэтому, - быстро ответила Сьюки. Александра поняла, что наконец-то Сьюки и Эд Парсли расстались. Ван Хорн тоже это понял. - Может, мне пригласить его сюда как-нибудь? Сьюки встала и гордо откинула с лица волосы. - Ради меня не стоит, я вижу его на работе каждый день. Больше не было разговора о том, вернется она или нет, все было ясно по тому, как она схватила ракетку и обернула вокруг шеи желтовато-коричневый свитер. Они услышали, как у машины, светло-серого "корве" с открывающимся верхом и с табличкой ее бывшего мужа "Руж" на багажнике, заработал мотор, она описала круг и поехала по дороге, хрустя гравием. Прилив в этот вечер был слабый - стояло полнолуние, - поэтому небольшие старинные якоря и гнилые ребра рыбачьих плоскодонок выступали из песка при свете звезд там, где соленая вода покрывала их каждый месяц на несколько часов. Когда Сьюки уехала, все трое расслабились, почувствовав себя непринужденно в своей не совсем безупречной коже. Но тем не менее в потных теннисных костюмах, с перепачканными чернильным соусом пальцами, с горлом и желудком, горевшими от острых перченых соусов, поданных Фиделем к кукурузе и энчиладас, они пошли, наполнив еще раз бокалы, в музыкальную гостиную, здесь двое музыкантов продемонстрировали Александре свои успехи в исполнении сонаты ми минор Брамса. Какой гром могут извлекать пальцы из беспомощных клавиш! Словно то были нечеловеческие руки, сильные и широкие, как сенные грабли; эти никогда не ошибались, быстро складывая в ритм трели и арпеджио. Только более тихим пассажам недоставало выразительности, словно в регистре не было достаточно тихого звука, необходимого для нежного туше. Бедная малышка Джейн нахмурила брови, старается изо всех сил, чтобы не отстать, сосредоточенное лицо все бледнеет и бледнеет, наверное, ноет рука, держащая смычок, другая рука снует вверх-вниз, нажимая на струны так, словно они раскалены. Александра сочла своим материнским долгом поаплодировать, когда закончилось напряженное и бурное выступление. - Конечно, это не моя виолончель, - объясняла Джейн, убирая со лба влажные черные волосы. - Всего-навсего старенькая скрипка работы Страдивари, которая у меня завалялась, - пошутил Ван Хорн и затем, видя, что Александра поверила (когда она страдала от безнадежной любви, не было ничего, чему бы она не поверила), поправился: - На самом деле не Страдивари, а Черути. Этот мастер тоже из Кремоны, но жил позднее. Тем не менее, приемлемый старый скрипичный мастер. Спросите любого, у кого есть его инструмент. - Вдруг он закричал так громко, что срезонировала дека рояля, а тонкие черные оконные рамы, едва державшиеся на потрескавшейся замазке, согласно завибрировали: - Фидель! - Отозвалась пустота огромного дома. - "Маргариты"! Tres! Принеси в ванну! Traigalas al bano! Rapidamente! [Три! Принеси в ванну! Быстро! (исп.)] Итак, близился момент раздевания. Чтобы ободрить Джейн, Александра встала и пошла за Ван Хорном сразу; но, вероятно, Джейн и не нуждалась в ободрении после недавнего музицирования вдвоем. В отношениях Александры с Джейн и Сьюки само собой подразумевалось ее лидерство - наимудрейшей из них, а также самой медлительной, держащейся в тени и немного простодушной. Две другие были помоложе и потому более современны и не так близки к природе с ее неизбывным терпением, бесконечной любовью и властной жестокостью, с ее приверженностью к неспешному перемалыванию антропоцентрического порядка. Процессия из трех человек проследовала через длинный зал с пыльными атрибутами современного искусства и потом через небольшую комнатку, наспех заставленную садовой мебелью и нераспакованными картонными коробками. Новые двойные двери, обитые изнутри черным винилом на вате, удерживали тепло и влагу в пристроенных Ван Хорном комнатах, где прежде размещалась крытая медным листом оранжерея. Пол в купальне был выложен плиткой из Теннесси, а помещение освещалось лампами, утопленными в темном, обшитом досками потолке. - Здесь реостат, - пояснил Ван Хорн глухим дрожащим голосом. Он повернул светящуюся шарообразную ручку между двойных дверей, и обращенные вверх дном ребристые чаши светильников наполнились светом до краев - можно было фотографировать, - а затем почти угасли, и комната едва проявилась. Светильники размещались на потолке не рядами, а были разбросаны беспорядочно, как звезды. Он оставил женщин в полумраке, считаясь, возможно, с их смущением, их недостатками и пресловутыми накладными грудями, что, как известно, отличает ведьм. За этой темнотой, за стеной зеркального стекла была видна растительность, подсвеченная снизу невидимыми лампами, а сверху ультрафиолетом, которые питали колючие экзотические растения из далеких краев, выведенные и посаженные здесь потому, что обладали ядовитыми свойствами. Ряд кабинок для переодевания и два душа - все черное, как скульптура Невельсона, - занимали пространство у другой стены. Какое-то крупное, пахнущее мускусом животное спало у самого бассейна. Круг воды с полированным краем тикового дерева был совсем не похож на ледяной прилив, в который храбро ринулась Александра несколько недель назад: вода такая теплая, от самого воздуха на лице выступает пот. На небольшой низкой консоли с горящими красными лампочками у края ванны размещалась, как предположила Александра, контрольная панель. - Если хотите, примите душ, - сказал ей Ван Хорн, сам же вместо этого двинулся к шкафчику у противоположной стены, лишенной цвета, со множеством дверей и панелей, скрывавших какую-то тайну, и вынул белую шкатулку, даже не шкатулку, а длинный белый череп, вероятно коня или оленя, с приделанной серебряной крышкой. Из него он достал что-то нарезанное кусочками и пачку старой папиросной бумаги, один листок он стал сворачивать неуклюже, как медведь, потревоживший пчелиный улей. Глаза Александры начали привыкать к полумраку. Она зашла в кабинку, сбросила с себя грязную одежду и, обернувшись пурпурным полотенцем, пошла в душ. Пот от игры в теннис, чувство вины перед детьми, неуместную девичью робость - все смыло водяными струями. Она подняла лицо навстречу потоку, словно хотела смыть лицо, данное ей при рождении, как отпечатки пальцев или номер полиса социального страхования, она ощутила роскошную тяжесть намокших волос. Сердце билось легко, как мотор маленькой машины, несущейся по алюминиевому треку к неизбежному соединению со своим странным грубым хозяином. Вытираясь, Александра заметила нашитую на махровом полотенце монограмму, ей показалось М, а может, это были соединенные ВХ. Обернувшись полотенцем, она вернулась в полутемную комнату. Босые ступни ощущали неровную поверхность плитки, напоминающую кожу рептилий. Острый, едкий запах марихуаны дразнил обоняние, как прикосновение меха. Ван Хорн и Джейн Смарт уже были в ванне, их плечи приятно поблескивали над водой, они по очереди курили. Александра шагнула к краю купели, увидела, что глубина там больше метра, сбросила полотенце и скользнула в воду. Горячо. Кипяток. В старое время, прежде чем сжечь ведьму заживо на костре, у нее вырывали раскаленными докрасна щипцами кусочки плоти: это было окно в тот мир, в тот очаг страданий. - Слишком горячо? - Голос Ван Хорна с его притворно мужественным тембром звучал еще глуше в парной акустике изолированного пространства. - Привыкну, - упрямо ответствовала она, увидев, что Джейн уже освоилась. У подруги был сердитый вид: Александра взволновала воду, хотя старалась опуститься осторожно в обжигающую влагу. Александра почувствовала, как вода вытолкнула ее груди на поверхность. Она соскользнула ниже, до горла, замочила руки и не могла взять сигарету с марихуаной, Ван Хорн сам вставил ей в рот сигарету. Она глубоко вдохнула и задержала дым. Обожгло горло. Температура воды сравнялась с температурой ее тела, и, взглянув вниз, она увидела, как все они уменьшились в размерах: перекошенное тело Джейн заканчивалось сходящимися клином нетвердыми ногами, а пенис Ван Хорна плавал, как бледная торпеда - необрезанный и удивительно гладкий, он был похож на один из пахнущих ванилью пластмассовых вибраторов, которые появились недавно в витринах аптек. Идет сексуальная революция, и нет ей границ. Александра потянулась к брошенному у края бассейна полотенцу и вытерла руки, чтобы взять сигаретку с марихуаной, хрупкую, как куколка бабочки, - они передавали ее друг другу. Александра пробовала марихуану раньше, старший сын Бен выращивал коноплю на заднем дворе, на участке за помидорами, эти растения и по виду были похожи. Но наркотики не стали частью их четвергов: спиртные напитки, калорийная пища и сплетни - вот и все. После нескольких глубоких затяжек в этом пару Александре показалось, что она вся меняется, обретает невесомость, и в чаше черепа тоже. Как носок выворачивают во время стирки и в него нужно проворно всунуть руку и потянуть, так и вселенная, - она смотрела на нее как на изнанку гобелена. Эта темная комната с едва различимыми швами и проводами была задней стороной гобелена, утешительной обратной стороной солнечной, горячей ткани природы. Тревога ушла. Лицо Джейн все еще выражало беспокойство, но ее густые брови и пламенная настойчивость в голосе больше не пугали Александру, видевшую их источник в густом черном кустике волос под водой, шевелившимся почти как пенис. - Бог мой, - заявил вслух Ван Хорн, - как бы мне хотелось быть женщиной. - Ради бога, почему? - спросила здравомыслящая Джейн. - Подумать только, что может женское тело: выносить и родить ребенка и потом, чтобы его кормить, - вырабатывать молоко. - А вы подумайте о собственном теле, - сказала Джейн, - как оно может превращать пищу в дерьмо. - _Джейн_, - укоризненно заметила Александра, шокированная этой аналогией, которая ей показалась ужасной, хотя дерьмо, если подумать, тоже было вроде чуда. Она решила поддержать Ван Хорна: - Это _действительно_ чудесно. В момент рождения ребенка не ощущаешь собственного "я", ты просто путь для существа, которое просится наружу. - Должно быть, - сказал он, потягиваясь, - фантастическое ощущение. - Да тебя так накачивают лекарствами, что ничего не замечаешь, - раздраженно заметила другая женщина. - Неправда, Джейн. Со мной было иначе. Мои роды проходили естественно, Оззи сидел рядом, давал мне сосать ледяные кубики (я была очень обезвожена) и помогал дышать. Когда я рожала двух последних, у нас даже не было врача, только патронажная сестра. - Известно ли вам, - изрек Ван Хорн, впадая в тот педантичный рассудительный тон, который Лексе безотчетно нравился, она представляла себе застенчивого неуклюжего подростка, каким он, должно быть, был когда-то, - что сама профессия лекаря, в которой с четырнадцатого века господствовали мужчины, возникла от страха перед колдовством, ведь многие из сожженных заживо колдуний были повитухами. У них были спорынья и атропин и, возможно, верная интуиция, даже без знания теории. Когда лекари-мужчины брались за дело, они работали вслепую, обернув женщину до шеи простынями, и приносили от остальных своих пациентов все болезни. Бедные роженицы умирали пачками. - Символично, - сказала твердо Джейн. Она, очевидно, решила, что своенравие поможет ей удерживать внимание Ван Хорна. - Что меня бесит в мужчинах-шовинистах больше всего, - говорила она теперь, - так это то, что они снисходительно принимают феминизм только для того, чтобы побыстрее забраться в женские трусы. Но ее голос, как показалось Александре, замедлялся, смягчался, вода воздействовала снаружи, а травка изнутри. - Детка, ты-то ведь трусов даже не носишь, - уточнила Александра. Это прозвучало как признание достоинств Джейн. Свет в комнате стал ярче, хотя никто не притрагивался к панели. - Я не шучу, - продолжал Ван Хорн, в нем все еще чувствовался близорукий школяр, пытающийся понять. Лицо его покоилось на поверхности воды, как на блюдце, волосы, длинные, как у Иоанна Крестителя, перепутались с распрямившимся кудрявым мехом на плечах. - Это все идет из сердца, не правда ли, девочки? Люблю женщин. Моя мать была молодчина, умница и красавица, ей-богу. Я видел, как целый день она вкалывает по дому, а в шесть тридцать входит этот маленький мужичок в деловом костюме, и я про себя думаю: "Что здесь делает этот неудачник? Мой старый папаша - трудолюбивый неудачник". Скажите честно, что ощущаешь, когда течет молоко? - А что ощущаешь, когда спускаешь? - раздраженно спросила Джейн. - Эй, потише, давайте без пошлостей. Александра уловила неподдельное смятение в тяжелом, покрытом морщинами лице, по-видимому, у него были свои слабости. - Не вижу, что в этом пошлого, - упрямо продолжала Джейн. - Вам хочется побеседовать о физиологии. Я и предлагаю физиологическую параллель - вызвать в памяти ощущения, которые не могут испытывать женщины. Мы ведь и совокупляемся иначе. Совершенно. Разве вам не нравится слово, которым обозначают клитор, - гомологичный? Александра решила вмешаться и предложила подходящее сравнение: кормление грудью - это... похоже на то, когда вы хотите писать и не можете, а потом вдруг получается. - Вот что мне нравится в женщинах, - сказал Ван Хорн, - их безыскусные сравнения. В вашем словаре нет слова "безобразный". Господи, мужчины, они так брезгливы во всем - кровь, пауки, рвота. А знаете, у некоторых животных сука, или свиноматка, или как их там еще, пожирает собственный плод после рождения? - Думаю, вы не отдаете себе отчета, - сказала Джейн, стремясь выдержать сухой тон, - что ваши слова сплошной шовинизм. - Но ее подчеркнутая сухость не произвела должного эффекта, скорее наоборот, как только она встала в ванне на цыпочки и из воды показались ее серебристые груди - одна немного меньше и выше другой. Она приподняла их обеими ладонями и, глядя в пространство, стала говорить, словно обращаясь к незримому свидетелю своей жизни: - Мне всегда хотелось, чтобы у меня была грудь попышней. Как у Лексы. У нее красивые большие сиськи. Покажи ему, дорогая. - Джейн, ну _пожалуйста_. Ты вгоняешь меня в краску. По-моему, для мужчины главное не их размер, а... чтобы они не висели и подходили к фигуре. И что сама о них думаешь - если ты довольна, другие тоже будут довольны. Права я или нет? - спросила она Ван Хорна. Но Даррил, похоже, не годился на роль представителя всех мужчин. Он тоже приподнялся из воды и приставил волосатые руки к своим рудиментарным мужским соскам, крошечным наростам, окруженным влажными черными змейками. - Подумать только, как все это развивалось? - вопрошал он. - Создать такой организм, целую систему труб у одного пола, чтобы производить пищу, гораздо более подходящую для младенца, чем любая детская молочная смесь, которую можно получить в лаборатории. А подумайте, как эволюционировало сексуальное наслаждение. Разве оно есть у головоногих? У планктона? А мы только и думаем об этом. И чтобы заставить нас продолжать игру, какую приманку нужно соорудить!! Сюда вложено больше стиля, чем в какой-нибудь из этих дурацких самолетов-шпионов, который обходится налогоплательщику в тьму-тьмущую денег и который вскоре собьют. Представьте, что нет этой приманки, никто не станет ни с кем сношаться, и род человеческий прекратится совсем, и некому будет любоваться на солнечный закат и восхищаться теоремой Пифагора. Александре нравился ход его мысли, ее простота и доступность. - Обожаю эту комнату, - мечтательно объявила она. - Сначала она мне не понравилась. Все черное, кроме этих красивых медных труб, установленных Джо. Джо может быть милым, когда снимет свою шляпу. - Кто это Джо? - спросил Ван Хорн. - Наша беседа, - заявила Джейн со своим свистящим "с", - кажется, опустилась до довольно примитивного уровня. - Я мог бы включить какую-нибудь музыку, - предложил Ван Хорн, трогательно озабоченный тем, чтобы гости не скучали. - У меня стереомагнитофон с четырьмя дорожками. - Шш! - сказала Джейн. - Я слышу машину. - Обычные ряженые, - предположил Ван Хорн. - Фидель угостит их яблочным пирогом, мы испекли. - Может, вернулась Сьюки? - полувопросительно произнесла Александра. - Ты уникум, Джейн, у тебя такие хорошие уши. - А разве нет? - согласилась Джейн. - У меня действительно хорошенькие ушки, даже отец всегда это говорил. Посмотрите. - Она откинула волосы сначала с одного, потом, повернув голову, с другого уха. - Единственный недостаток - одно немного выше другого, поэтому очки с носа съезжают как сумасшедшие. - Они у тебя почти квадратные, - сказала Александра. Сочтя это за комплимент, Джейн продолжала: - И красивые, и хорошо прилегают к голове. У Сьюки они выступают чашками, как у обезьянки, замечала? - Часто. - И глаза поставлены слишком близко, а прикус следовало исправить еще в детстве. Ну, а нос так просто пуговка. Честно, удивляюсь, как она при всем этом ухитряется быть привлекательной? - Думаю, Сьюки не вернется, - сказал Ван Хорн. - Она слишком нервна, как и все в этом городе. - И да и нет, - произнес кто-то. Александра подумала, что Джейн, но это был ее собственный голос. - Ну, разве не здорово? - сказала она, чтобы попробовать свой голос. Он звучал низко, совсем как мужской. - Наш дом вдали от дома, - сказала Джейн саркастически, как показалось Александре. Действительно, рядом с ней совсем нелегко обрести эфемерную гармонию. Сьюки не приехала, это появился Фидель, принеся "Маргариты" на огромном гравированном серебряном подносе, о котором с восторгом рассказывала Сьюки. По краям широких бокалов на тоненькой ножке Сверкал толстый ободок соли. Александре показалось странным - в своей наготе она чувствовала себя так естественно, - что Фидель не был тоже голым, его форменная куртка напоминала пижаму и хлопчатобумажный военный френч одновременно. - Оцените, леди, - воскликнул Ван Хорн хвастливо, как мальчишка, и показывая при этом по-мальчишески белые ягодицы, - он вылез из воды и возился у шкалы панели на дальней черной стене. Над головой раздался негромкий скрежет, и потолок в том месте, где не было лампочек, только тусклый рифленый металл, как в какой-нибудь инструментальной кладовой, раздвинулся, открыв чернильно-черное небо с мелкими брызгами звезд. Александра узнала тонкую, словно наклеенную паутину Плеяд и большой красный Альдебаран. И эти абсурдно далекие небесные тела, и не по-осеннему теплый, хотя и остро пахнущий воздух, и лабиринт черных стен в духе Невельсона, и округлые, в духе Арпа, формы ее собственного тела, соответствующие ее чувственному "я", - все было реальным, как дымящаяся ванна и холодящая пальцы ножка бокала, все было связано множеством эфирных тел. Звезды сгустились, превратились в слезы и наполнили ее горячие глаза. Ножку бокала она лениво превратила в стебель тугой желтой розы и вдохнула ее аромат. Она пахла соком лайма. На губах остались крупные кристаллики соли, как капли росы. Александра уколола палец шипом, капелька крови выступила в центре завитка на подушечке пальца. Даррил Ван Хорн все еще возился у панели, белый зад светился. Казалось, эта единственная часть его тела, которая не была волосатой и отталкивающей, заключена в оболочку внешнего скелета и является его истинным "я", тогда как у большинства людей мы воспринимаем голову как выражение подлинного "я". Ей захотелось поцеловать блестящую наивную задницу. Джейн передала ей нечто обжигающее, что она послушно поднесла к губам. Огонь в горле Александры смешался со злым горящим взглядом Джейн, рука которой скользила под водой, как рыба, по ее животу и вокруг грудей - предмету зависти Джейн, если верить на слово. - Эй, возьмите меня к себе, - взмолился Ван Хорн и плюхнулся в воду, помешав Джейн, в то же мгновенье она убрала маленькую руку с мозолистыми кончиками пальцев, твердыми, как рыбьи зубы. Беседа возобновилась, но смысл слов ускользал, разговор походил на касание, время лениво утекало через провалы в убаюканном сознании Александры, пока не возвратилась Сьюки, вернув с собой и время. Она быстро вошла, принеся с собой запах осени, затянутая в замшевую юбку с кожаными завязками спереди и твидовый жакет с двойными складками сзади, как у охотницы; персиковое теннисное платье она бросила дома в корзину для грязного белья. - Твои дети в порядке, - сообщила она Джейн Смарт. Похоже, ее ничуть не удивило то, что все они сидели в ванне, казалось, ей уже знакомо это помещение, кафельный пол, блестящие змеи медных труб, ощетинившиеся за стеклом зеленые джунгли и потолок с открытым холодным прямоугольником звездного неба. С удивительной привычной быстротой она сначала положила кожаное портмоне, огромное, как седло, на стул, не замеченный прежде Александрой, - черные кресла и матрасы сливались с темнотой, - затем разделась, сначала скинув туфли на низком каблуке, с квадратными носами, а уж потом сняв охотничий жакет, спустив с бедер развязанную замшевую юбку и расстегнув шелковую блузку нежнейшего бежевого оттенка, цвета краски на гравированных приглашениях; тут же устремилась вниз короткая комбинация цвета чайной розы и белые трусики, и, после всего расстегнув лифчик, Сьюки наклонилась вперед с вытянутыми руками так, что две пустые чашечки легко упали с рук прямо ей в ладони, а обнаженные груди качнулись в такт движению. Небольшие груди Сьюки стояли торчком, округлые конусы, кончики которых окунули в более яркую розовую краску, в них не было энергичной выпуклости соска-бутона. Александре казалось, что все ее тело похоже на пламя, пламя, горящее нежным бледным огнем, когда она смотрела, как Сьюки спокойно наклонилась, чтобы поднять одежду с пола и бросить ее на стул, похожий на материализовавшуюся тень, и потом неспешно порылась в огромном портмоне с раскрытыми клапанами, чтобы найти шпильки и подколоть наверх волосы того неяркого, но вызывающего цвета, что называют рыжим, но на самом деле он нечто среднее между абрикосовым и красным, как древесина тиса внутри. Волосы такого цвета были у нее всюду, и, когда она подняла руки, под мышками показались два кустика, будто два мотылька уселись боком. Это был прогресс; Александра и Джейн еще не отказались от патриархальной привычки брить волосы, привитой им, когда они, юные, учились быть женщинами. В библейской пустыне женщин заставляли выскребать под мышками кремнем, женская растительность привлекает мужчин, а Сьюки, как самая молодая из ведьм, не чувствовала себя обязанной умерять свое естественное цветение. Ее изящное тело, покрытые веснушками предплечья и голени были довольно пухлыми, и формы ее колыхались, когда Сьюки шла к ним в желтоватом свете напольных огней у края бассейна из черноты помещения, своим искусственным темным однообразием похожего на студию звукозаписи; ее обнаженное тело, казалось, мерцало, как на экране, когда ряд кадров накладывается друг на друга, чтобы создать прерывистый, тревожный и призрачный эффект движения. Теперь Сьюки была рядом с ними и обрела объемность, прелестное длинное обнаженное тело с одного бока припухло, там был синевато-багровый кровоподтек (это на совести любвеобильного Эда Парсли с его извечным чувством вины?). Веснушки светились не только на руках и ногах, но и на лбу тоже, и еще несколько веснушек было на переносице, и даже на подбородке виднелось их четкое созвездие. Маленький треугольный подбородок решительно вздернулся, когда она села на краю ванны и, сдерживая дыхание, согнув спину и напрягая ягодицы, окунулась в дымящуюся врачующую воду. - Боже мой, - произнесла Сьюки. - Ты привыкнешь, - заверила ее Александра. - Изумительно, стоит лишь решиться. - Ну, девочки, как, горячо? - спросил Даррил Ван Хорн хвастливо и с тревогой. - Себе я обычно ставлю термостат на двадцать градусов выше. С похмелья чудесно, все токсины сразу выходят. - Чем там они занимались? - спросила Джейн Смарт. Лицо и шея у нее напряглись, взгляд Александры пристально и любовно остановился на Сьюки. - Как всегда, - отвечала Сьюки. - Смотрят старые фильмы по пятьдесят шестому каналу и обжираются набранными конфетами. - Ты случайно не проезжала мимо моего дома? - смущенно спросила Александра. Сьюки, такая хорошенькая, стояла в воде рядом, и волны от нее омывали тело Александры. - Милочка, да Марси уже семнадцать, - сказала Сьюки. - Она взрослая девушка. Справится. Очнись! - И она шаловливо толкнула Александру в плечо. Одна грудь Сьюки с соском-розочкой выглянула из воды. Александре захотелось ее пососать, это желание было сильнее, чем поцеловать зад у Ван Хорна. Ее лицо покоилось щекой на воде, волосы распустились и попадали в рот, воспламененный желанием. Левая щека у нее горела, а по зеленым глазам Сьюки было видно, что она читает мысли Александры. Под застекленной крышей ауры трех ведьм смешались - розовая, сиреневая и рыжевато-коричневая, а тяжелая аура Ван Хорна возвышалась над его головой, как грубый деревянный нимб святого в какой-нибудь бедной мексиканской церкви. Дочка Александры, о которой говорила Сьюки, Марси, родилась, когда ее матери был всего двадцать один год. Александра бросила колледж, когда Оззи упросил ее стать его женой, а теперь ей напомнили о ее четырех детях, как они появлялись на свет один за другим; именно девочки сосали ее так мучительно, выворачивая ей внутренности, мальчики же сразу были похожи на мужчин, та же напористая жадность, боль от быстрого сосания, удлиненные голубые черепа, шишковатые и задорные, над пучками напрягшихся мышц, где однажды прорастут мужские брови. Девочки были деликатны уже в первые дни жизни, такие нежные, жаждущие чего-то, льнущие сладкие комочки, им суждено стать красавицами и рабынями. Младенцы: их прелестные резиновые кривые ножки, как будто во сне они скачут на маленьких лошадках; трогательная, спеленутая подгузником промежность; гибкие лиловые ступни, кожа везде такая гладкая, как кожица пениса; серьезный взгляд цвета индиго, изогнутые откровенно слюнявые ротики. Как они сидят на левом бедре, прильнув к боку легко, как виноградная лоза к стене, к тому боку, где у тебя сердце. Нашатырный дух от их пеленок. Александра начала всхлипывать, вспомнив о своих потерянных младенцах, поглощенных теми детьми, в которых они преврати