жна петля для его головы. Если будет слишком большая, он выпадет, если слишком тугая, он может просто задохнуться, а искусство висельника состоит в том, чтобы шея сломалась - он читал об этом не один раз - благодаря неожиданному резкому давлению на шейные позвонки. Тюремные заключенные пользовались для этого своими ремнями, но у них только синели лица. Когда Крис был бойскаутом (это было много лет назад), случился скандал с командиром отряда бойскаутов, сломавшим тогда шалаш при попытке самоубийства. Клайд в конце концов сделал приблизительный вариант сложного скользящего узла и отпустил петлю, чтобы она свешивалась через край. Со стороны, если наклониться над перилами, вид был тошнотворный; веревка слегка качнулась и продолжала качаться, превращенная струей воздуха, незваного гостя в этом продуваемом доме, в маятник. Сердце Клайда было уже не здесь, но с методичной решимостью, которая помогла ему подготовить к печати десять тысяч номеров газеты, он пошел в теплый подвал (старый камин жевал и жевал топливо) и принес алюминиевую стремянку. Она была легкой, как пушинка, могущество ангелов снизошло на него. Он принес также несколько деревянных обрезков и с их помощью установил стремянку на покрытые ковром ступени таким образом, чтобы одна пара пластиковых ножек покоилась тремя уровнями ниже другой, стоящей на поленьях, а прикрепленные крестообразно рейки без ступеней были бы вертикальны и вся наклонная конструкция в форме буквы "А" опрокинулась бы от легкого толчка. Последнее, что он увидит, как он определил, будет вход с улицы и указующий свет полукруглого окошка над дверью из цветного стекла, его неясный на рассвете симметричный рисунок, освещенный натриевым свечением далекого уличного фонаря. Вблизи при свете звезд царапины на алюминиевой стремянке казались следами хаотичного движения атомов в газовой камере. Все поражало своей отчетливостью, во множестве сходящиеся и пересекающиеся линии лестницы были именно такими, какими их задумал архитектор. Клайд Гэбриел был в состоянии экстаза, в голову пришла мысль, что нечего бояться, душа, конечно, проходит сквозь материю, как божественная искра, какой она и является, после жизни, конечно, откроются неограниченные возможности, он сможет все уладить с Фелисией, и Сьюки у него будет тоже, и не один раз, а бесконечное число раз, как предполагал Ницше. Туман всей жизни рассеивался: все было четко и ясно, смысл выражения, что звезды поют ему, Candida sidera [благосклонные звезды (лат.)], придавал светлый оттенок его вялому духу в мерзости самодовольства. Алюминиевая стремянка чуть вздрогнула, как легковозбудимая молодая кобылка, которой вверяешь собственную тяжесть. Один шаг, второй, третий. Веревка жестко обвилась вокруг шеи, лестница тряслась, когда он полез наверх и откинулся назад, чтобы завязать покрепче узел. Теперь стремянка сильно раскачивалась из стороны в сторону, возбужденная кровь того, кто оседлал ее, легко несла к барьеру, где она подпрыгнула, поднялась и упала при самом незначительном побуждении с его стороны, как он и предвидел. Клайд услыхал грохот и глухой звук падения. Он не ожидал чувства жжения, как будто ободрали пищевод горячим рашпилем, а углы деревянной лестницы, ковер и обои кружились так сильно, что на какую-то секунду показалось, что у него появились глаза на затылке. Потом заливший голову красный свет сменился темнотой, уступив место пустоте. - Ох, дорогая, как это ужасно, - говорила Джейн Смарт по телефону Сьюки. - А что, если бы я увидела воочию?! Ребята в полицейском участке описали все довольно живо. Наверное, у нее не было лица. Сьюки не плакала, но голос звучал, как измятая промокшая бумага, которую уже нельзя расправить, когда она высохнет. - Но она была злой женщиной, - твердо сказала Джейн, успокаивая Сьюки, хотя ее мысли, глаза и слух снова обратились к Баху без аккомпанемента - бодрой, какой-то враждебной, напористой Четвертой в ми мажоре. - Такая зануда, так уверена в собственной правоте, - шипела она. У нее перед глазами был непокрытый пол гостиной, выщербленный бесчисленными неряшливыми ямками от острой стальной ноги виолончели. Голос Сьюки то звучал нормально, то затихал, как будто она отстраняла трубку от подбородка: - Я не знала человека более мягкого, чем Клайд. - Мужчины склонны к насилию, - сказала Джейн, терпение ее кончалось. - Даже самые спокойные. Это физиология. Они полны агрессии, потому что должны участвовать в воспроизведении человеческого рода. - Он даже не любил никого поправлять на работе, - продолжала Сьюки, в то время как величественная музыка - ее дьявольские ритмы, удивительно требовательные к исполнителю, - медленно уходила из памяти Джейн, а с нею вместе и острая боль в большом пальце левой руки, которым она со страстью нажимала на струны. - Хотя изредка он взрывался, если какой-нибудь корректор пропускал целую уйму ошибок. - Ну, дорогая, ясно почему. Именно поэтому. Он все держал в себе. До того как он набросился на Фелисию, он копил ярость целых тридцать лет, неудивительно, что он снес ей голову. - Неверно сказать, что он снес ей голову, - сказала Сьюки. - Он вроде, как сейчас говорят, прикончил ее? - А потом прикончил себя, - подсказала Джейн, в надежде таким эффектным финалом завершить беседу, чтобы вернуться к музыке; по утрам она любила поупражняться часика два, с десяти до полудня, потом тщательно готовила себе ленч из творога или салата с тунцом на одном большом изогнутом листе латука. В этот день они договорились с Ван Хорном о встрече в час тридцать. Они поработают часок над одной из вещей Брамса или чудной маленькой пьеской Кодали, которую Даррил откопал в подвале гранитного здания, на улице Уэй Боссет, где помещался нотный магазин, как раз за Аркадой, потом - у них уже вошло в привычку - выпьют "Асти Спумантс" или молочный коктейль с текилой, приготовленный Фиделем, и примут ванну. После их последнего свидания у Джейн болела промежность с обеих сторон. Но многие приятные для женщины воспоминания связаны с болью, а ей польстило, что он захотел принять ее одну, если не считать Фиделя и Ребекки, бесшумно приносивших и уносивших подносы и полотенца. Было что-то опасное в вожделении Даррила, ласкаемого и удовлетворяемого ими тремя, когда они были все вместе, а когда Джейн оставалась с ним одна, требовались особенные ласки. Она с раздражением прибавила: - Ничего удивительного, что у него хватило ума все это осуществить. Сьюки защищала Клайда: - Обычно алкоголь не выводил его из себя, он пил его как лекарство. На мой взгляд, в большой степени его депрессия была из-за нарушения обмена; он говорил мне как-то, что у него кровяное давление сто на семьдесят, для мужчины его возраста это просто удивительно. Джейн огрызнулась: - Уверена, что он много чем мог удивить для мужчины его возраста. Я, разумеется, предпочла бы его, а не этого жалкого Эда Парсли. - Джейн, знаю, я тебе до смерти надоела, но если уж говорить об Эде... - Да-а-а? - Замечаешь, как Бренда сблизилась с Неффами? - Откровенно говоря, я Неффов давно не видела. - Знаю, тем лучше для тебя, - сказала Сьюки. - Лекса и я всегда считали, что он плохо к тебе относится и что ты слишком талантлива для его оркестрика; он от зависти делал тебе замечания насчет смычка или чего-то еще... - Спасибо, милая. - В любом случае, теперь Неффы и Бренда закадычные друзья, часто обедают в "Бронзовом бочонке" или в этом новом французском ресторане около Петтаквамскут, и, по-видимому, Рей и Грета подсказали ей добиваться в унитарной церкви места Эда и стать новым священником. Кажется, Лавкрафты тоже за это, а Хорас, ты знаешь, в церковном совете. - Но она не посвящена в духовный сан. Разве можно без этого? В епископальной церкви, где меня крестили, очень строго относятся к таким вещам; ты даже не можешь стать членом общины, если епископ не возложил куда-то руки, по-моему на голову. - Да, но она живет в доме приходского священника вместе с совершенно распущенными детьми - ни Эд, ни Бренда никогда им ничего не запрещали, - и оставить ее здесь священником было бы благороднее, чем прогнать. Может, есть какой-то курс для начинающих, который высылают по почте. - А сможет она читать проповеди? Ведь она должна читать проповеди. - Не думаю, чтоб с этим действительно возникли проблемы. У Бренды прекрасная осанка, она ведь изучала современные танцы, когда познакомилась с Эдом на массовом митинге у Эдлая Стивенсона. Она участвовала в одном выступлении в группе поддержки, а он должен был получить рукоположение на сан. Всякий раз, как он мне об этом рассказывал, я спрашивала себя, любит ли он ее по-прежнему. - Бренда неумная, безвкусная женщина, - сказала Джейн. - Ох, Джейн, не надо. - Что не надо? - Не говори так. Мы так же говорили о Фелисии, и смотри, что получилось. Сьюки вдруг уменьшилась и свернулась на другом конце провода, как увядший салатный листик. - Ты винишь в этом _нас_? - живо спросила Джейн. - По-моему, во всем виноват этот горький пьяница. - Внешне конечно, но мы ведь правда колдовали и бросали разные вещи в горшочек от нечего делать, а у нее они начали вылетать изо рта. Клайд как-то простодушно упомянул об этом, он пытался свезти ее к врачу, но Фелисия заявила, что медицина в нашей стране должна быть полностью национализирована, как в Англии и Швеции. Бедняга ненавидела фармацевтические компании. - Она вообще была полна ненависти, дорогая. Ее погубила ненависть, исходившая из ее глотки, а не несколько безобидных перышек. Фелисия Гэбриел растеряла все женские качества, ей нужно было испытать боль, чтобы она вспомнила, что она женщина. Нужно было встать на колени и испить чашу возмездия. Ее следовало поколотить. Клайд поступил правильно, но перестарался. - Пожалуйста, Джейн. Ты меня пугаешь, когда так говоришь, говоришь такое. - А почему _нельзя_? В самом деле, Сьюки, ты рассуждаешь, как ребенок. - "Сьюки слабая сестренка", - подумала Джейн. Они мирились с ней из-за новостей, что она им приносила, и из-за проказ на их четвергах; но она и правда была всего-навсего самоуверенной незрелой девицей; она не умеет удовлетворить Ван Хорна, как это умеет делать Джейн, и снять его горячее напряжение. Даже эта старая калоша Грета Нефф, в старушечьих очках, с трогательным педантичным выговором, в этом смысле была больше женщиной, ночью она бывала королевой. - Это только слова. - Нет, это не просто так. Слова вызывают действия! - простонала Сьюки, ее голос затих, в нем звучала тихая патетика. - Теперь два человека покойники, а двое детей сироты из-за нас! - Полагаю, через некоторое время и ты станешь сиротой, - сказала Джейн. - Хватит болтать вздор, - ее свистящие звуки шипели, как слюна на горячей плите. - Люди варятся в собственном соку. - Если бы я не спала с Клайдом, он не сошел бы с ума, я уверена. Он так меня любил, Джейн. Бывало, брал в руку мою ступню и целовал между пальцами. - Конечно. Так и должны поступать мужчины. Они должны нас обожать. Они дерьмо, не забывай об этом. Мужики абсолютное дерьмо, но мы получаем их, в конце концов, потому что так мы больше страдаем. Женщина всегда страдает больше мужчины. У Джейн кончилось всякое терпение; казалось, черные ноты, которые она разбирала утром, теперь щетинились и топорщились, как живые, у нее где-то внутри. Кто мог подумать, что у старой лютеранки столько теорий? - Для тебя, дорогая, всегда найдутся мужчины, - сказала она Сьюки. - Не бери больше Клайда в голову. Ты давала ему то, что он хотел, и не твоя вина, что он не сумел этим воспользоваться. Слушай, я и правда должна бежать, - соврала Джейн Смарт, - в одиннадцать ко мне придут на урок. В действительности же у нее не было уроков до четырех. Только тогда она помчится из старого дома Леноксов, распаренная и израненная изнутри, а зрелище грязных детских ручонок, калечащих на ее чистейших клавишах из слоновой кости какую-нибудь бесценную простенькую мелодию Моцарта или Мендельсона, вызовет у нее желание схватить метроном и колотить массивным его основанием по этим пухлым пальцам так, как давят в ступке бобы. С того времени, как в ее жизнь вошел Ван Хорн, Джейн стала более страстно, чем прежде, любить музыку, этот осененный золотой аркой выход из пропасти боли и бесчестья. - Она говорила так сурово и резко, - рассказывала Сьюки Александре спустя несколько дней по телефону, - как будто считает, что у них с Даррилом полное взаимопонимание, и она пытается защититься. - Это одно из дьявольских наваждений - создавать у каждой из нас такое впечатление. Я и вправду совершенно убеждена, что он любит именно меня, - сказала Александра, смеясь с веселостью отчаяния. - Сейчас я делаю для него большие скульптуры, покрываю папье-маше лаком, как эта самая Сент-Фалль, не знаю, как ей это удается, клей пачкает руки, попадает в волосы, _отвратительно_. Вылепишь один бок фигуры, а другой получается совсем бесформенным, просто какие-то комки и клочья. - Да, а мне он говорил, что когда я потеряю работу в "Уорд", то должна попытаться написать роман. Не могу себе представить, как я буду сидеть изо дня в день над одной и той же историей. А имена - ведь люди просто _не существуют_ без реальных имен! - Ну, - вздохнула Александра, - это он бросает нам вызов, устраивает разминку. По телефону казалось, что она в самом деле разминалась - каждую секунду она удалялась и рассеивалась, проваливаясь в полупрозрачный зыбучий песок отстраненности. Сьюки вернулась домой после похорон Клайда и Фелисии Гэбриел, дети еще не пришли из школы, а маленький старый дом вздыхал и бормотал про себя, полный мышей и воспоминаний. В кухне не оказалось ни орешков, ни чипсов и ничего, чем бы она могла утешиться, когда брала трубку. - Я скучаю по нашим четвергам, - вдруг по-детски призналась она. - Знаю, детка, но вместо них у нас теннис. Наши ванны. - Иногда мне страшно. Я не чувствую себя так же уютно, как когда мы были сами по себе. - Ты что, _теряешь работу_? Что с тобой? - Не знаю, ходит много всяких слухов. Говорят, владелец вроде бы не собирается искать нового редактора, а хочет продать газету гангстерам из Провиденса, владеющим всей сетью еженедельников в маленьких городах. Все они печатаются в Паутакете, а местные новости передает корреспондент из дома по телефону, все прочие большие статьи и заметки они покупают в синдикате и выдают за экспресс-новости. - Ничего хорошего, да? - Да, - выпалила Сьюки; она не могла позволить себе заплакать, как ребенок. Последовала пауза, а в прежние времена они никак не могли наговориться. Теперь же у каждой из них была своя доля, одна третья часть, о Ван Хорне они молчали, не обсуждали свои посещения острова в одиночку; сырыми и холодными серыми декабрьскими днями эти посещения стали еще привлекательнее; наверху из узких окон спальни Ван Хорна с черными стенами виднелась серебристая полоса океана на горизонте и облетевшие буки, дубы и качающиеся лиственницы, где прежде гнездились снежные цапли, деревья окружали гигантский полотняный купол над теннисным кортом. - Как прошли похороны? - спросила наконец Александра. - Ну, знаешь, как это всегда бывает, печально и одновременно неловко. Их кремировали, и выглядело все так странно, ведь хоронили маленькие закругленные ящички, похожие на большие термосы, только коричневого цвета и поменьше. Бренда Парсли прочла в похоронном бюро молитву, потому что Эду еще не нашли замену, но не было ничего похожего на отпевание, хотя Фелисия всегда выступала против всеобщего безбожия. Но, думаю, дочери хотелось, чтобы была какая-нибудь заупокойная служба. Фактически пришло очень мало народу, если учесть, что все знали. Пришли, главным образом, служащие из газеты "Уорд", в надежде сохранить свои рабочие места, и несколько человек, работавших с Фелисией в благотворительных комиссиях. Знаешь, она ведь почти со всеми перессорилась. Члены муниципалитета рады, что от нее избавились, они все называли ее ведьмой. - Говорила с Брендой? - Немного, на кладбище. Там было так мало народу. - Как она к тебе отнеслась? - Очень вежливо и сдержанно. Она передо мной в долгу и знает это. На ней был темно-синий костюм и шелковая блузка с оборками, она и в самом деле была похожа на священника. Изменила прическу, гладко зачесала волосы назад, без этой дурацкой челки, как у женщины из группы "Питер, Поль и Мэри", она с ней была похожа на щенка. Как-никак прогресс. Это Эд заставлял ее носить мини-юбки, чтобы больше ощущать себя хиппи, для нее же это было довольно унизительно, ведь ноги у Бренды похожи на ножки рояля. Она хорошо говорила, особенно на кладбище. Ее высокий голос красиво звучал среди надгробий. Она говорила, как много покойные сделали для общины, и пыталась связать их смерть с войной во Вьетнаме, что-то о моральном смятении нашего времени, я не совсем уловила. - Ты спросила, есть ли известия от Эда? - Я не осмелилась. В любом случае я в этом сомневаюсь, потому что _сама_ не получила от него ничего. Но она-то его воспитала. Потом, когда на могилу уже стелили искусственный дерн, Бренда посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что его уход - это самое лучшее, что было в ее жизни. - Тут нечего добавить. - Лекса, дорогая, что ты имеешь в виду? Ты говоришь так, словно теряешь силы. - Любой устанет. Переживать все одной. Постель в это время года такая холодная. - Тебе стоит купить электрическое одеяло. - У меня есть. Но я не люблю чувствовать на себе электричество. Представь себе, если явится призрак Фелисии и выльет на постель ведро холодной воды, меня убьет электрическим током. - Александра, ну не надо. Не пугай меня своей депрессией. Мы все берем с тебя пример, что бы ни случилось. Ты наша сильная мать. - Да, и это тоже действует угнетающе. - Ты что, ни во что больше не веришь? В свободу, в колдовство, их силу, безграничность? - Конечно, верю. А дети были? Как они выглядят? - Ну, - Сьюки оживилась, сообщая новости. - Довольно необычно. Оба, пожалуй, похожи на греческие статуи - полные достоинства, бледные и совершенные. И все время держатся вместе, как близнецы, хотя девочка намного старше. Дженнифер, так ее зовут, за двадцать, а мальчик по возрасту еще школьник, хотя сейчас он не в колледже, хочет заниматься шоу-бизнесом и проводит все время в разъездах между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком. Он был рабочим сцены в одном летнем театре в Коннектикуте, а сестра прилетела из Чикаго, взяв отпуск, она там работает техником-рентгенологом. Мардж Перли говорит, они собираются пожить здесь, пока не распорядятся имуществом. Может, нам стоит сделать для них что-нибудь. Они кажутся сущими младенцами, страшно подумать, что будет, если они попадут в лапы Бренды. - Милочка, они наверняка слышали все о тебе и Клайде и во всем винят тебя. - Неужели? Как можно? Я только проявила доброту. - Ты нарушила его внутреннее равновесие. Его экологию. Сьюки призналась: - Не люблю чувствовать себя виноватой. - А кому это нравится? Что я чувствую, как ты думаешь, когда бедный, совершенно неподходящий мне Джо предлагает оставить жену и кучу толстых ребятишек ради меня? - Джо ни за что этого не сделает. Он слишком итальянец. Католики никогда до этого не доводят, как мы, бедные протестанты-отступники. - Отступники, - повторила Александра. - Вот как ты о себе думаешь? А вот я никогда ни от чего не отступала. Тут Сьюки мысленно представилась, передавшись от Александры, деревенская церквушка с приземистой ветхой колокольней высоко в горах на Западе. Церковь, в которую уже никто не ходит. - Монти был очень религиозным, - сказала Сьюки. - Он всегда рассказывал о своих предках. - На той же волне появился Монти с обвисшими, молочного цвета ягодицами, и наконец она узнала наверняка, что у него была связь с Александрой. Она зевнула и сказала: - Съезжу-ка я к Даррилу и развеюсь. Фидель готовит какую-то удивительную новую смесь, он называет этот коктейль "Мистика". - А ты уверена, что сегодня не очередь Джейн? - По-моему, она была у него в тот день, когда я с ней разговаривала. Она вправду была взволнована. - Она переживает. - Конечно. Ох, Лекса, тебе следует познакомиться с Дженнифер Гэбриел, она чудесная. Рядом с ней я кажусь измученной старой каргой. Вообрази, бледное круглое личико, светло-голубые, как у Клайда, глаза, остренький подбородок, как у Фелисии, и изящный прямой носик, словно точеный, немного вдавленный в лицо, как у кошечки. А какая кожа! - Прелестно, - неспешно отозвалась Александра. Сьюки знала, Александра ее любит. В ту ночь у Даррила, танцуя под пение Джоплин, они прильнули друг к другу и плакали над проклятием гетеросексуальности, которое их разлучало, словно каждая из них была розой в своей пластиковой упаковке. Теперь в голосе Александры звучала отчужденность. Сьюки вспомнила о своем заклинании с тройным магическим узлом и решила не забыть вынуть его из-под кровати. Заговоры не действуют, их эффект пропадает в течение месяца, если не добавить человеческой крови. А несколько дней спустя Сьюки встретила сиротку Гэбриел, без брата, на Портовой улице, на неровном по-зимнему тротуаре; половина магазинчиков была на зиму закрыта, в остальных же продавались цветные ароматизированные свечи и елочные украшения в австрийском духе, привезенные из Кореи. Две звезды издалека засияли навстречу друг другу и позволили силе тяготения напряженно притянуть их, а витрины транспортного агентства и супермаркета, "Тявкающей лисицы", со свитерами, украшенными рельефным орнаментом, с практичными клетчатыми юбками, и "Голодной овцы", с более изящной одеждой; "Торговли недвижимостью Перли", с выгоревшими фотографиями на Мысу и фотографиями огромных обветшавших "жемчужин" викторианской эпохи на Дубравной улице, ожидающих, когда их купит какая-нибудь предприимчивая молодая чета и устроит на третьем этаже апартаменты, витрины булочной и парикмахерской и окна Христианской читальни - все пристально смотрело на них. Иствикский филиал "Олд Стоун Банка", вопреки возражениям общественности, устроил окно, к которому можно подъезжать на автомобиле, и Сьюки и Дженнифер должны были переждать, пока на противоположных берегах потока несколько машин не объехали по специально проложенному через тротуар проезду. Центр города был слишком тесным и заполнен историческими застройками, и общественность во главе с Фелисией Гэбриел тщетно указывала на дальнейшее затруднение уличного движения в связи с таким нововведением. Наконец Сьюки пробралась к молодой девушке, обогнув гигантское крыло красного "кадиллака", которым осторожно управлял суетливый подслеповатый Хорас Лавкрафт. На Дженнифер была грязноватая, с обтрепанным подолом старая парка из буйволовой кожи и один из шарфов Фелисии, лиловый, свободной вязки, обернутый несколько раз вокруг шеи и подбородка. Ростом ниже Сьюки на несколько дюймов, она казалась недокормленным беспризорным ребенком, глаза у нее слезились, а нос покраснел. Термометр в тот день стоял около нуля. - Как дела? - спросила Сьюки с напускной бодростью. Рядом с нею девушка была такой же маленькой и молодой, как она в сравнении с Александрой. Хотя Дженнифер и была недоверчива, ей ничего не оставалось, как уступить старшей. - Неплохо, - ответила девушка тонким голоском, ставшим совсем тихим оттого, что она замерзла. Живя в Чикаго, Дженнифер приобрела среднезападный носовой выговор. Она посмотрела Сьюки в лицо и сделала решительный шаг, сказав доверительно: - Там столько всего, мы с Крисом поражены. Мы оба жили, как цыгане, а мама и папа хранили все - рисунки, которые мы нарисовали в детском саду, школьные табели с оценками, множество коробок со старыми фотографиями... - Это должно быть грустно. - Ну да, и это _расстраивает_ наши планы. Они должны бы были сами распорядиться. И видно, что в последние годы все было пущено на самотек. Миссис Перли сказала, что мы много потеряем, если не повременим с продажей до весны, когда сможем все покрасить. Дом будет стоить, может быть, тысячи две, и добавьте еще десять, стоимость участка. - Послушай. Да ты замерзла. - Сама Сьюки чувствовала себя уютно и великолепно выглядела в длинной дубленке и шапке из рыжей лисы с таким же медным блеском, как ее волосы. - Давай зайдем в "Немо", и я угощу тебя кофе. - Ну... - Девушка поколебалась, но потом поддалась искушению согреться. Сьюки начала наступление: - Может, ты ненавидишь меня из-за того, что рассказывают. Если так, то стоит поговорить. - Миссис Ружмонт, почему я должна вас ненавидеть? Просто Крис сейчас возится в гараже с машиной, с "вольво", даже у машины, которая от них осталась, просрочен техосмотр. - Что бы с ней ни было, потребуется больше времени ее починить, чем они скажут, - авторитетно заявила Сьюки, - и уверена, Крис доволен. Мужчины любят возиться в гараже. Им нравится весь этот грохот. Мы можем сесть за один из столиков у окна, чтобы ты увидела, когда он вдруг появится. Пожалуйста. Видишь ли, мне жаль твоих родителей. Клайд был добрым начальником, и у меня теперь проблемы на работе. Заржавленный "шевроле" 1959 года, с корпусом как крылья чайки, чуть не задел их хромированным бампером, когда подъезжал через бордюр тротуара к зеленовато-коричневому окошку. Сьюки тронула девушку за рукав, чтобы предостеречь, и потом не отпустила ее, убедив перейти на другую сторону улицы к "Немо". Портовую улицу не раз расширяли, потому что в этом веке движение транспорта стало напряженным, кривые тротуары местами сузили настолько, что двоим не разойтись, и некоторые старинные здания выступили какими-то странными углами. Кафе "Немо", где готовили вкусные и недорогие блюда, помещалось в небольшой алюминиевой коробке с закругленными углами и широкой красной полосой по бокам. В этот час народ толпился только у прилавка - безработные или пенсионеры, некоторые из них кивнули или помахали рукой, приветствуя Сьюки, но не так радостно, как прежде, до того, как Клайд своей смертью поверг в ужас весь город. Маленькие столики у окна были свободны, а окно на улицу, из которого открывался красивый вид, запотело, и по нему стекали струйки воды. Когда Дженнифер прищурилась от солнца, в светлых уголках ее глаз обозначились морщинки, и Сьюки увидела, что она не такая юная, как показалось на улице. Да еще эти старые тряпки. Грязную парку, заклеенную прямоугольными заплатками из рыжеватого винила, она несколько церемонно перекинула через спинку стула рядом с собой и положила сверху свернутый длинный лиловый шарф. Под паркой оказалась простая серая юбка и свитер из белой овечьей шерсти. У нее была аккуратная пухлая фигурка, и во всем проглядывала простоватая округлость - руки, груди, щеки и шея - все было одинаково округло. Ребекка, неряшливая уроженка Антигуа, с которой, как известно, водил компанию Фидель, подошла, покачивая крутыми бедрами, ее толстые серые губы сморщились, казалось, они скрывали все, что она знала, а знала она многое. - Что желают леди? - Два кофе, - попросила Сьюки и неожиданно заказала также маисовые лепешки. Они были ее слабостью, такие рассыпчатые и жирные, а сегодня такой холодный день. - Почему вы говорите, что я могу вас ненавидеть? - спросила девушка с удивительной прямотой, но мягким тихим голосом. - Потому, - Сьюки решила с этим разделаться сразу, - что я была с твоим отцом. Ты знаешь. Была его любовницей. Но не долго, только с лета. Я не хотела сложностей, я просто хотела ему что-то дать, самое себя, больше ничего у меня нет. А он был милым человеком, как тебе известно. Девушка не выказала удивления, а задумалась, опустив глаза. - Знаю, - сказала она. - Но последнее время не очень милым. Даже когда мы были маленькими, он казался рассеянным и удрученным. И потом, по вечерам от него исходил какой-то странный запах. Однажды я хотела обнять его и задела большую книгу у отца на коленях, она упала, а он начал меня шлепать и не мог остановиться. - Она подняла глаза, собираясь сделать еще одно признание, но замолчала, в ней чувствовалось смешное самолюбие, самолюбие кроткого человека, даже в том, как аккуратно поджимала она красивые ненакрашенные губы. Верхняя губка брезгливо приподнялась. - Расскажите мне о нем _вы_. - Что именно? - Каким он был. Сьюки пожала плечами. - Мягкий. Благодарный. Застенчивый. Он слишком много пил, но, если знал, что мы встречаемся, старался не пить. Он не был глупым, скорее - несколько заторможенным. - У него было много женщин? - Нет. Не думаю. - Сьюки обиделась. - Только я, уверена. Знаешь, он любил твою мать. По крайней мере, пока у нее не появилась навязчивая идея. - Какая навязчивая идея? - Уверена, ты знаешь лучше меня. Усовершенствовать этот мир. - Довольно благородно, не правда ли? - В общем, да. - Сьюки никогда не считала это благородным. Вечные публичные придирки Фелисии, злобные нападки, - она была более чем истерична. Сьюки не хотелось защищаться от этой вежливой замороженной девицы, от одного звука голоса которой можно простудиться. Сьюки предложила: - Знаешь, если ты одинока в таком городе, как этот, хватай, что найдешь, не раздумывая, что к чему. - Видите ли, - мягко сказала Дженнифер, - я не очень во всем этом разбираюсь. "Что она имеет в виду? Что она девственница? Трудно сказать, то ли и в самом деле девственница, то ли ее странное спокойствие - доказательство исключительной внутренней уравновешенности". - Расскажи о себе, - попросила Сьюки. - Ты собираешься стать врачом? Клайд так этим гордился. - Но это все неправда. Мне не хватало денег, и я пропускала занятия по анатомии. Мне нравилась химия. Работа техника-рентгенолога - это самое большее, на что я могу реально рассчитывать. Я увязла. - Тебе надо познакомиться с Даррилом Ван Хорном. Он пытается нам всем помочь _освободиться_. Неожиданно Дженнифер улыбнулась, а ее маленький ровный носик побелел от напряжения. Передние зубы были круглыми, как у ребенка. - Какое роскошное имя, - сказала она. - Звучит как придуманное. Кто он такой? "Но она должна была слышать о наших шабашах", - подумала Сьюки. Эта девушка - твердый орешек, в глазах такая неестественная наивность, она словно мешала телепатическому проникновению, как свинцовый лист лучам рентгена. - Один эксцентричный, довольно молодой мужчина, купивший дом Леноксов. Помнишь, тот большой кирпичный особняк у пляжа. - "Плантация призраков" - так мы называли это место. Мне было пятнадцать лет, когда мы переехали сюда, и я плохо знаю окрестности. Кажется, это огромная территория, хотя на карте она почти не обозначена. Нагловатая Ребекка принесла им кофе в тяжелых белых фирменных кружках "Немо" и золотистые маисовые лепешки, одновременно с их сильным теплым ароматом они почувствовали какой-то острый пряный запах, и Сьюки решила, что так пахнет от официантки, от ее широких бедер и тяжелых грудей кофейного цвета, когда она, наклонившись над полированным столиком, ставила кружки и тарелки. - Что-нибудь еще, леди, для полного счастья? - спросила официантка, смотря на них сверху вниз, через свои высокие холмы. Голова ее казалась довольно маленькой и крепкой, черные волосы, заплетенные в тугие мелкие косички, ниспадали на крутые плечи. - А сливки есть, Бекки? - спросила Сьюки. - А как же, - сказала она, ставя на стол алюминиевый кувшинчик. - Можно сказать и "сливки", если вам так хочется, но только каждое утро хозяин наливает сюда молоко. - Спасибо, милая, я хотела сказать "молоко". - Но шутки ради Сьюки быстро произнесла про себя белый заговор, и... молоко сделалось густым, желтым - сливками. В кружке на поверхности кофе закружились блестки жира. Маисовая лепешка таяла во рту маслянистыми кусочками. Остатки индейского хлеба проскользнули сквозь лес вкусовых сосочков, она проглотила и сказала о Ван Хорне: - Он милый. Тебе понравится, если привыкнешь к его манерам. - А что с его манерами? Сьюки стряхнула крошки с улыбающихся губ: - Он кажется грубым, но это напускное. На самом деле он безобидный, любой поладит с Даррилом. Две мои подруги и я играем с ним в теннис под фантастическим огромным брезентовым куполом. Ты умеешь играть? Дженни пожала круглыми плечиками: - Немного. В основном я играю летом в лагере. А некоторые из нас время от времени ходят на корты "Ю-Си". - Сколько времени ты собираешься здесь побыть до возвращения в Чикаго? Дженнифер наблюдала, как в ее кофе кружатся свернувшиеся молочные хлопья. - Какое-то время. Может, до лета, пока не продастся дом, а Крису, как оказалось, делать сейчас нечего, и мы хорошо ладим; так было всегда. А может, я не вернусь. Не так уж сладко работать у Майкла Риса. - Какие-нибудь неприятности в личном плане? - Ах, нет. - Она подняла глаза, под бледной радужкой показались чистейшие молодые белки. - Кажется, мужчин я совсем не интересую. - Но почему? Ты хорошенькая. Девушка опустила глаза: - Разве не странное молоко? Такое густое и сладкое. Интересно, а оно не скисло? - Нет, думаю, очень свежее. Ты не попробовала лепешку. - Я отщипнула. Я никогда их не любила, это просто жареное тесто. - Именно поэтому мы, жители Род-Айленда, их любим. Они такие, как есть. Я доем твою, если ты не хочешь. - Я, должно быть, что-то делаю не так, и мужчины это чувствуют. Я иногда говорила об этом с друзьями, с моими подругами. - Женщине нужны подруги, - любезно откликнулась Сьюки. - Их у меня тоже немного. Чикаго - бандитский город. А эти маленькие местные женщины, похожие на птиц, учатся ночи напролет и знают ответы на все вопросы. А спросишь о чем-нибудь личном, например, что я делаю не так с мужчинами, с которыми встречаюсь, сразу замолкают. - На самом деле с мужчинами трудно ладить, - сказала Сьюки. - Они очень злятся на нас, потому что мы можем иметь детей, а они нет. Они ужасно ревнивы, бедняги: Даррил так говорит нам, не знаю, верить ему или нет, он много выдумывает. На днях за обедом он пытался излагать мне свои теории, все они связаны с каким-то химическим веществом, название его начинается с "силли" [глупый (англ.)]. - Селениум. Это магический элемент. Именно в нем секрет тех дверей в аэропорту, которые сами открываются. Также он отбирает у стекла зеленый цвет, который ему придает железо. Селеновая кислота растворяет золото. - Ну, ей-богу, ты действительно много знаешь. Если ты так хорошо разбираешься в химии, наверное, ты сможешь стать ассистенткой у Даррила. - Крис не устает повторять, чтобы я посидела с ним немного дома, по крайней мере, пока его не продадим. Он сыт Нью-Йорком по горло, это слишком опасный город. Он говорит, геи контролируют все области, которыми он интересуется, - оформление витрин, сценографию. - Думаю, что стоит. - Что стоит? - Побыть здесь. Иствик забавен. - Довольно нетерпеливо - пропадало утро - Сьюки стряхнула крошки со свитера. - Это не опасный город. Это город влюбленных. - Она запила остатки лепешки последним глотком кофе и встала. - Я это поняла. - Девушка тоже поднялась и стала надевать трогательную залатанную парку. Одевшись, Дженнифер позволила себе неожиданный, свойственный мужчине жест: крепко пожала Сьюки руку. - Благодарю вас, - сказала она, - что поговорили со мной. Еще один человек проявил к нам интерес, юристы не в счет, конечно, - это милая женщина, священник Бренда Парсли. - Она не священник, а жена священника, к тому же я не уверена, что она такая уж милая. - Все говорят, муж ужасно с ней обошелся. - Или она с ним. - Я _знала_, что вы скажете что-нибудь подобное, - улыбнулась Дженнифер, но не без приязни, а Сьюки почувствовала себя раздетой, ее видели насквозь, без свинцового жилета, надетого для защиты. Ее жизнь проходила на глазах у всего города, даже эта маленькая незнакомка знала кое-что о ней. Прежде чем Дженнифер обмоталась шарфом, Сьюки заметила у нее на шее тоненькую золотую цепочку, на таких обычно носят крестик. Но у основания тонкой белой девичьей шеи висел за петельку в виде головы крошечного человечка египетский крест в форме буквы "Т" - анк, символ жизни и смерти, древний мистический знак, вновь вошедший в моду. Увидев, что взгляд Сьюки задержался на нем, Дженнифер в ответ посмотрела на ее ожерелье из медных полумесяцев и сказала задумчиво: - У моей матери на руке тоже было медное украшение. Простой медный браслет, который я никогда прежде не видела. Будто... - Что "будто", милая? - Будто она пыталась уберечься. - А разве все мы не пытаемся? - весело сказала Сьюки. - Так я позвоню насчет тенниса. Пространство внутри огромного купола над кортом было каким-то странным с точки зрения акустики и самой его атмосферы: выкрики и удары отбиваемых мячей казались здесь приглушенными, даже если были слышны снаружи, а Сьюки испытывала ощущение легкого покалывания на лбу и руках, покрытых веснушками. Янтарные волоски на руках стояли, как наэлектризованные. Под выгнутым небесным сводом серовато-коричневого брезента все казалось каким-то замедленным; игроки двигались сквозь сжатую ауру, хотя на самом деле мягкий купол оставался надутым, так как воздух в него беспрестанно подавался компрессором через коробчатое пластиковое жерло, герметически закрытое втулкой в одном углу в низу купола, зимой здесь было теплее, чем снаружи. Стоял самый короткий день в году. Земля, скованная морозом, лежала словно чугунная, под небом с пятнистыми тучами, которые брызгали снегом, как печная труба пеплом, выбрасываемым вместе с дымом. У кирпичных стен и обнаженных корней деревьев появлялись тонкие снежные полоски и таяли под бледными лучами полуденного солнца, снег не лежал, хотя каждый магазин и банк извещали о приходе Рождества звоном колокольчиков и белым ватным оформлением. Портовая улица, где ранние сумерки застали врасплох закутанных людей, пришедших за покупками, выглядела теперь пустынной, ее праздничные огни предвосхищали сон, это была отчаянная попытка в соответствии с каким-то обещанием жить хорошо в наступившей темноте с ее резким холодом. Молодые матери решили превратить праздник в день отдыха и играли в теннис в колготках, теплых гетрах и лыжных свитерах, надев по две пары носков в теннисные туфли. Сьюки испытывала чувство вины, опасаясь, что испортила другим праздник, приведя с собой Дженнифер Гэбриел. Не то чтобы Ван Хорн возражал, когда она позвонила; ему нравилось привечать новичков, и, возможно, их компания из четырех человек стала для него слишком тесной (подобно многим мужчинам, особенно богатым мужчинам из Нью-Йорка, он часто скучал), но Дженнифер взяла на себя смелость привести брата, юношу, молчаливого по новейшей моде своего времени и мрачного, с тусклым взглядом, безвольным подбородком и такими грязными курчавыми волосами, что их трудно было представить светлорусыми. Вместо теннисных туфель на нем были потрепанные разбитые кроссовки, даже на просторном корте под куполом они издавали отвратительный запах мужского пота. Сьюки не представляла себе, как чистюля Дженнифер может жить с таким неряхой. Монти, несмотря на все недостатки, был чистоплотным, всегда принимал душ и споласкивал кофейные чашки, забытые ею на столике, когда она говорила по телефону. Брат Дженнифер достал ракетку, но не мог перебросить мяч через сетку, и, похоже, это его нисколько не смущало, только вызывало вялое раздражение. Всегда обходительный хозяин, воображавший себя джентльменом, Даррил, хотя и собрался играть, надев ради этого спортивные штаны каштанового цвета и лиловую пуховую жилетку, в которых он был похож на попугая ару, предложил женщинам сыграть сет пара на пару, пока он покажет Кристоферу библиотеку, лабораторию и маленькую оранжерею ядовитых тропических растений. Скучающий неблагодарный мальчиш