ночам, как королева принимая то, о чем они и понятия не имели. _Тогда, по первости, все происходило просто, без выкрутасов, куда там, тебе и раздеваться-то было незачем, так прямо в платье потискают тебя, во рту воняет луком от столовских котлет, пощелкивает, остывая, отопитель в машине, и так через платье, через все, что там есть на тебе, потрутся - и готово дело. Что уж там они могли почувствовать, наверно, срабатывала сама мысль, что они с женщиной. Все их фантазии. Иногда им хватало "французского поцелуя", что за радость, она так и не смогла понять, толстые мокрые языки, дышать нечем, и вдруг на тебе, момент настал, губы у них твердеют, рот открывается, потом закрывается расслабленно, отодвинувшись от твоего, и все дела. Тут главное - не зевать, вовремя отлепиться, не то еще и платье перепачкают_. Ее имя писали на стенах уборной, она стала притчей во языцех в школе. Про это ей любезно сообщил Алли. Но с Алли у нее было много хорошего; однажды после уроков, солнце еще не зашло, они поехали по лесной дороге, свернули на тропинку и забрались в заросли, откуда был виден Маунт-Джадж - город на фоне горы, издали все в дымке; он положил голову ей на колени, _свитер ее был задран кверху, бюстгальтер расстегнут, грудь у нее тогда была не то что сейчас, крепче, круглее, да и чувствительней; и он был такой нежный, как ребеночек, тыкался мокрым жадным ртом, блаженно закрыв глаза_, и птички тихонько пели на солнышке у них над головой. Алли проболтался. Он не мог не проболтаться. Она его простила, но с тех пор стала умнее. Она начала встречаться с другими, постарше; ошибка, если вообще можно говорить об ошибке, но почему бы нет? Почему бы нет? Это как было, так и осталось вопросом. Мысль о том, совершила ли она ошибку, утомляет ее, она вообще устала думать и лежит мокрая, перед закрытыми глазами красные круги, лежит и пытается сквозь этот красный туман проникнуть в прошлое, понять, была ли она неправа. Нет, она поступила умно. С ними ее молодость сходила за красоту, а оттого, что они были постарше, не было такой горячки. Ну и подонки тоже попадались редкостные, сами-то один пшик, а вид такой, будто на подвиг собрались, не иначе мир сейчас перевернется. Но _этот_. Настоящий псих. Однако что в нем такого особенного? Для мужчины он даже красив - лежит себе на боку, необрезанный, весь мягкий, в шерстке, а потом вдруг становится твердым, как стальной клинок, но дело, наверно, даже не в этом и не в том, что он похож на мальчишку - дарит ей барабаны бонго и говорит такие хорошие слова, - а в том, что у него над ней какая-то странная власть, и когда им хорошо вместе, она чувствует себя совсем маленькой, и, наверно, в этом все дело, наверно, этого-то она и искала. Мужчину, с которым чувствуешь себя совсем маленькой. Ох, в ту первую ночь, когда он так гордо сказал: "Хорошо", она ничего не имела против, ей даже показалось, что так и надо. Она тогда простила их всех, его лицо слило все их лица в одну испуганную массу, и ей даже показалось, что она теперь подпадает под другую категорию, более высокую, чем та, к которой она принадлежала. Но в конце концов оказалось, что он не так уж сильно отличается от остальных, уныло и жадно вешается на шею, а потом поворачивается спиной и думает о другом. Мужчины относятся к этому не так, как женщины. _Вот и у них все теперь происходит быстрее, наспех, как бы уже по привычке, и стоит ему теперь почувствовать или ей самой прямо сказать ему, что у нее не получается, он и вовсе закруглится в два счета. А ей остается лежать и просто при сем присутствовать, и это ничего, даже как-то успокаивает, только вот после ей не уснуть_. Иногда он пытается ее расшевелить, но она такая сонная и тяжелая, что все без толку; порой ей хочется как следует тряхнуть его и крикнуть: "Да не могу я, идиот несчастный, ты что, не видишь, что стал отцом!" Но нет. Нельзя ему ничего говорить. Сказать хоть слово - значит поставить точку, а у нее только раз ничего не было, дня через два должно быть снова, и может, вовсе ничего и нет. И без того все так перепуталось, она даже не знает, будет ли она этому рада. А так она, по крайней мере, что-то делает, уплетает шоколадки. Господи, она даже не уверена, что совсем этого не хочет, потому что этого хочет он - судя по тому, как он себя ведет с его, черт побери, установкой на чистоту и целомудрие, без всякой там порнографии. Она даже не уверена, что не подстроила это нарочно сама - уснула у него под рукой назло самовлюбленному подонку. Ему ведь все равно, когда он уснул, она может вставать и плестись в холодную ванную, лишь бы ему ничего не видеть и ничего не делать. Такой уж он есть - живет себе в своей шкуре и не задумывается ни о каких последствиях. Скажешь ему про шоколадки и про сонливость, он наверняка перепугается и сбежит вместе со своим славным маленьким Богом и со славным маленьким священником, который каждый вторник играет с ним в гольф. Самое паршивое в этом священнике то, что раньше Кролик хотя бы думал, что поступает плохо, а теперь вообразил, будто он - не кто иной, как сам Иисус Христос, и должен спасти человечество, просто-напросто делая все, что ему в голову взбредет. Хорошо бы добраться до епископа, или кто у них там главный, и сказать ему, что этот священник - опасный человек. Забил бедняге Кролику голову черт знает чем; вот и сейчас тихий нахальный голос жужжит ей прямо в ухо, отвечая на ее вопрос с таким небрежным самодовольством, что у нее от злости и вправду текут слезы. - Так вот что я могу тебе сказать, - говорит он. - Когда я сбежал от Дженис, я сделал интересное открытие. - Слезы пузырями вытекают у нее из-под век, во рту застрял отвратительный вкус воды из бассейна. - Если у тебя хватит пороху быть самим собой, то расплачиваться за тебя будут другие. Неприятные визиты или, по крайней мере, предвкушение их - просто смерть для Экклза. Обычно сон хуже действительности; действительностью правит Господь. Присутствие людей всегда можно перенести. Миссис Спрингер - смуглая, пухлая, тонкокостная женщина, смахивающая на цыганку. От обеих - и от матери и от дочери - веет чем-то зловещим, но если у матери эта способность нагнетать беспокойство - прочно укоренившееся свойство, неразрывно связанное с мелкобуржуазным образом жизни, то у дочери это нечто текучее, бесполезное и опасное как для нее, так и для других. Экклз с облегчением вздыхает, узнав, что Дженис нет дома; при ней он чувствует себя в чем-то виноватым. Она с миссис Фоснахт уехала в Бруэр на утренний сеанс фильма "В джазе только девушки". Их сыновья играют во дворе у Спрингеров. Миссис Спрингер ведет его через весь дом на затененную веранду, откуда можно присмотреть за детьми. Дом обставлен богато, но бестолково - кажется, будто в каждой комнате на одно кресло больше, чем нужно. Чтобы попасть от парадной двери к веранде, им приходится совершить извилистый путь по тесно заставленным мебелью комнатам. Миссис Спрингер идет медленно - обе ее лодыжки забинтованы эластичным бинтом. Болезненно-короткие шажки усиливают иллюзию, будто нижняя часть ее тела заключена в гипс. Она тихонько опускается на подушки кресла-качалки, кресло под тяжестью ее тела отлетает назад, а ноги подпрыгивают кверху, и Экклз в ужасе отшатывается. Миссис Спрингер радуется, как ребенок; ее бледные лысые икры торчат из-под юбки, а черно-белые туфли на секунду отрываются от пола. Туфли потрескавшиеся и закругленные, словно они много лет вращались в стиральной машине. Экклз садится в шезлонг из алюминия и пластика с замысловатыми шарнирами. Сквозь стекло, у которого он сидит, видно, как Нельсон Энгстром и сынишка Фоснахтов, чуть постарше, играют на солнце возле качелей и песочницы. _Экклз сам в свое время купил такой готовый детский набор, состоящий из качелей, горки и песочницы, и когда его доставили, в разобранном виде, в одной длинной картонной коробке, был страшно посрамлен - как он ни бился, ему так и не удалось правильно все собрать; пришлось призвать на помощь старика Генри, глухого церковного сторожа_. - Очень приятно вас видеть, - говорит миссис Спрингер. - Вы так давно у нас не были. - Всего три недели, - отвечает Экклз. Шезлонг врезается ему в спину, и он упирается пятками в нижнюю алюминиевую трубку, чтобы шезлонг не сложился. - Было очень много работы: подготовка к конфирмации, потом молодежная группа решила организовать софтбольную команду и, кроме того, умерло несколько прихожан. Он вовсе не склонен перед нею извиняться. То, что она владеет таким большим домом, совершенно не вяжется с его аристократическими представлениями о том, кому какое определено место; он предпочел бы видеть ее на крыльце какой-нибудь хижины и полагает, что она и сама чувствовала бы себя там намного лучше. - Я бы ни за что на свете не согласилась выполнять ваши обязанности. - Большей частью они доставляют мне много радости. - Да, так про вас говорят. Говорят, вы стали прямо-таки мастером по части гольфа. О Господи! А он-то думал, что она успокоилась. Что они сидят на крыльце ветхой облезлой лачуги и что она - многострадальная толстая жена фабричного рабочего, которая научилась принимать вещи такими, какие они есть. Именно на такую она и похожа, именно такой вполне могла бы быть. Когда Фред Спрингер на ней женился, он, наверно, был еще менее завидным женихом, чем Гарри Энгстром для ее дочери. Он пытается представить себе, каким был Гарри четыре года назад, и перед ним возникает весьма привлекательный образ - высокий, белокурый, школьная знаменитость, достаточно умный - сын утренней зари. Его уверенность в себе, наверно, особенно импонировала Дженис. Давид и Мелхола. _Не обижай ближнего твоего_... Почесывая лоб, он говорит: - Играя в гольф, можно хорошо узнать человека. Именно это я и стараюсь делать, понимаете, - узнавать людей. Мне думается, нельзя повести человека ко Христу, если его не знаешь. - Прекрасно, но что вы знаете о моем зяте, чего не знаю я? - Во-первых, что он хороший человек. - Хороший для чего? - Разве нужно быть хорошим для чего-нибудь? - Он задумывается. - Да, пожалуй, нужно. - Нельсон! Сию минуту перестань! - Миссис Спрингер застывает в своем кресле, но не встает посмотреть, отчего мальчик плачет. Экклзу, сидящему возле окна, все видно. Маленький Фоснахт с раздражающей неуязвимостью идиота смотрит сверху вниз на шлепающую по нему ручонку и искаженную физиономию младшего мальчика, и на лице его нет даже улыбки удовлетворения - он, как истый ученый, бесстрастно наблюдает за ходом своего опыта. В голосе миссис Спрингер звучит яростная, проникающая сквозь стекло решимость: - _Ты слышал, что я тебе сказала, сейчас же прекрати реветь_! Нельсон поворачивает лицо к веранде и пытается объяснить. - Пилли, - лепечет он, - Пилли зял... Однако даже самая попытка рассказать о несправедливости делает обиду нестерпимой. Словно от удара в спину, Нельсона шатнуло вперед, он шлепает вора по груди, получает в ответ легкий толчок, плюхается на землю, валится на живот и, болтая ногами, катится по траве. Экклз чувствует, что его сердце переворачивается вместе с телом ребенка - он слишком хорошо знает силу зла, знает, как бьется с ним разум, как каждый напрасный удар высасывает воздух из вселенной, пока не начнет казаться, что вся твоя плоть и кровь вот-вот взорвется в пустоте. - Мальчик отнял у него грузовик, - сообщает он миссис Спрингер. - Пусть сам его и отберет, - отвечает она. - Пусть учится. Не могу же я каждую минуту вскакивать и бежать во двор, с моими-то больными ногами. Они весь день только и знают, что драться. - _Билли_! - При звуке мужского голоса мальчик удивленно поднимает глаза. - Отдай грузовик. - Билли обдумывает это новое обстоятельство и в нерешительности медлит. - _Пожалуйста_, отдай. Это звучит убедительно. Билли подходит к Нельсону и аккуратно выпускает из рук игрушку прямо над головой плачущего друга. Боль вызывает новый приступ горя в груди Нельсона, но, увидев, что грузовик лежит в траве рядом с ним, он умолкает. Ему требуется секунда, чтобы понять: причина его обиды устранена, и еще секунда, чтобы обуздать свое взволнованное тело. Кажется, будто от долгих сухих всхлипов, которыми сопровождаются его усилия, вздымается подстриженная трава и даже меркнет солнечный свет. Оса, которая все время упорно билась о стекло, улетает; алюминиевый шезлонг под Экклзом вот-вот рухнет, словно весь белый свет участвует в том, как Нельсон берет себя в руки. - Не понимаю, почему этот мальчик такая неженка, - говорит миссис Спрингер. - Впрочем, пожалуй, понимаю. - Почему? - Это ехидное добавление бесит Экклза. Уголки ее рта опускаются в презрительной гримасе. - Потому что он такой же, как его отец, - избалованный. С ним слишком носились, и он уверен, что весь мир обязан дать ему все, чего он хочет. - Но виноват был другой мальчик, Нельсон только хотел получить свою игрушку. - Да, и вы, наверно, думаете, что в случае с его отцом во всем виновата Дженис. - От того, как она произносит "Дженис", та кажется более осязаемой, драгоценной и значительной, чем жалкая тень в мозгу Экклза. Ему приходит в голову, что миссис Спрингер в конце концов права и что он уже перешел на сторону ее противника. - Нет, не думаю, - возражает он. - Я считаю, что его поступкам нет оправдания. Это, однако, не означает, что его поступки не имеют причин, причин, за которые отчасти несет ответственность ваша дочь. Я принадлежу к церкви, которая полагает, что все мы - сознательные существа, ответственные за себя и за других. От этих столь удачно сформулированных слов во рту у него появляется привкус мела. Хоть бы она предложила чего-нибудь выпить. Весна становится жаркой. Старая цыганка видит его неуверенность. - Конечно, легко говорить. Но может быть, не так легко придерживаться подобных взглядов, если вы на девятом месяце и из приличной семьи, и ваш муж где-то неподалеку крутит с какой-то летучей мышью, и все над вами смеются. - Слова "летучая мышь" быстро взмывают в воздух, хлопая черными крыльями. - Никто над вами не смеется, миссис Спрингер. - Вы не слышите, что люди говорят. Вы не видите их улыбочек. Одна особа на днях заявила мне, что если Дженис не может его удержать, значит, она никаких прав на него не имеет. У нее хватило наглости ухмыляться мне прямо в лицо. Я готова была ее задушить. Я ей ответила: "Обязанности есть и у мужчин, а не только у женщин". Такие вот особы и внушают мужчинам, будто весь мир существует только для их удовольствия. Судя по вашему поведению, вы и сами готовы в это поверить. Если весь мир будет состоять из одних Гарри Энгстромов, то долго ли он будет нуждаться в вашей церкви, как по-вашему? Она выпрямилась на своей качалке, и глаза ее блестят от непролитых слез. Пронзительный голос, как ножом по сковородке, скребет Экклза, и ему кажется, будто он весь в ссадинах. Ее слова о сплетнях и улыбках поражают ужасающей реальностью, наподобие реальности той сотни лиц, которые смотрят на него, когда он по воскресеньям в 11:30 утра поднимается на кафедру, и заготовленный текст мгновенно улетучивается из головы, а записи превращаются в бессмыслицу. Он судорожно роется в памяти, и наконец ему удается выговорить: - Мне кажется, что Гарри в некотором смысле особый случай. - Особенного в нем только то, что ему все равно, кому он причиняет горе и какое. Я не хочу вас обижать, преподобный Экклз, я даже думаю, что вы сделали все, что было в ваших силах, принимая во внимание вашу занятость, но если уж говорить правду, то я жалею, что в ту первую ночь не позвала полицию. Ему кажется, что сейчас она позовет полицию, чтобы арестовать его, Экклза. А почему бы и нет? Он, со своим белым воротником, только и знает, что искажать слово Божие. Он похищает веру у детей, которых обязан учить. Он убивает веру в душе каждого, кто слушает его болтовню. Он совершает обман каждой заученной фразой церковной службы, поминая всуе имя Отца Нашего, тогда как душа его чтит настоящего отца, которого он пытается ублажить, всю жизнь пытался ублажить, - Бога, который курит сигары. - А что может сделать полиция? - спрашивает он. - Не знаю, но уж, во всяком случае, она не станет играть с ним в гольф. - Я уверен, что он вернется. - Вы уже два месяца это твердите. - Я все еще в это верю. - Но он не верит, он ни во что не верит. В наступившем молчании миссис Спрингер пытается прочесть этот факт у него на лице. - Вы не могли бы... - голос ее изменился, стал умоляющим, - вы не могли бы подать мне вон ту табуретку, что стоит в углу? Мне надо поднять ноги. Он моргает, и его веки царапают друг друга. Он выходит из оцепенения, берет табуретку и несет к ней. Ее широкие голени в зеленых детских носочках робко поднимаются, он нагибается, подставляет ей под пятки табуретку и вспоминает картинки в религиозных брошюрах, на которых Христос умывает ноги нищим, от чего в его тело вливается поток новых сил. Он выпрямляется и глядит на нее сверху вниз. Она натягивает юбку на колени. - Благодарю вас. Это такое облегчение. - Боюсь, что это единственное облегчение, какое я вам принес, - признается он с простотой, которую сам находит, - и смеется над собой, за то, что находит - достойной восхищения. - Ах, - вздыхает миссис Спрингер. - Тут уж ничем не поможешь. - Нет, кое-что сделать можно. Пожалуй, насчет полиции вы правы. Закон охраняет интересы женщин, так почему бы не прибегнуть к закону? - Фред против. - У мистера Спрингера, безусловно, есть на то свои причины. Я имею в виду не только интересы бизнеса. Закон может добиться от Гарри только финансовой поддержки, а я думаю, что в данном случае дело не в деньгах. По правде говоря, я уверен, что деньги никогда не играют решающей роли. - Это легко говорить, если у вас их всегда было достаточно. Последнее замечание Экклз пропускает мимо ушей - оно явно вылетело у нее машинально, скорее от усталости, нежели от злобы: он уверен, что она хочет его слушать. - Не знаю. Как бы то ни было, я - как, вероятно, и все остальные - надеюсь на лучшее. И если возможно настоящее исцеление, то действовать должны сами Гарри и Дженис. Как бы мы ни стремились им помочь, как бы ни старались что-нибудь сделать, мы всегда останемся где-то _в стороне_. Подражая своему отцу, он заложил руки за спину и, отвернувшись от миссис Спрингер, смотрит через окно, как тот, кто едва ли останется в стороне, а именно Нельсон, сопровождаемый фоснахтовским мальчишкой, гонится за соседской собакой. Хохоча во весь рот, Нельсон неуклюже ковыляет по лужайке. Собака старая, рыжеватая, маленькая и медлительная; юный Фоснахт озадачен, но очень доволен криком своего друга: "Лев! Лев!" Экклз с любопытством отмечает, что в мирных условиях сын Энгстрома ведет за собой другого мальчика. Зеленый воздух, пробивающийся сквозь мутное стекло, словно трепещет от поднятого Нельсоном шума. Ситуация ясна: постоянный прозрачный поток внутреннего возбуждения должен, естественно, время от времени запирать узкие мозговые каналы менее восприимчивого мальчика, вызывая угрюмое обратное течение, которое выливается в акт грубого насилия. Ему жалко Нельсона, который много раз будет в наивном изумлении сидеть на мели, прежде чем обнаружит, что источник этого странного обратного течения - в нем самом. Экклзу кажется, что в детстве он тоже был таким - всегда давал, давал и давал, и всегда неожиданно оказывался в трясине. При приближении мальчиков старая собака виляет хвостом. Хвост перестает вилять и повисает нерешительной настороженной дугой, когда мальчики, словно охотники, с радостным гиканьем ее окружают. Нельсон тянется к собаке и шлепает ее обеими руками по спине. Экклз хочет крикнуть: собака может укусить, он не в состоянии спокойно на это смотреть. - Да, но он уходит все _дальше_, - ноет миссис Спрингер. - Ему слишком хорошо живется. У него не будет причины вернуться, если мы сами об этом не позаботимся. Экклз снова садится в алюминиевый шезлонг. - Нет. Он вернется по той же причине, по которой ушел. Он привередлив. Он должен сделать мертвую петлю. Мир, в котором он теперь живет, мир этой девушки в Бруэре, перестанет питать его воображение. Я вижу его раз в неделю - и заметил, что он уже изменился. - Послушать Пегги Фоснахт, так все как раз наоборот. Ей сказали, что он ведет развеселую жизнь. Не знаю, сколько у него там женщин. - Всего одна, я в этом уверен. Самое удивительное в Энгстроме то, что он от природы домашнее животное. _О Господи_! Группа во дворе распалась - мальчики бегут в одну сторону, собака в другую. Юный Фоснахт останавливается, Нельсон же мчится вперед, лицо у него перекосилось от страха. Услышав его всхлипыванья, миссис Спрингер сердито говорит: - Опять они довели Элси. Собака, наверное, спятила, если все-таки сюда приходит. Экклз вскакивает - шезлонг валится у него за спиной, - открывает затянутую сеткой дверь и выбегает на солнце навстречу Нельсону. Мальчик пытается увернуться. Он хватает его на руки. - Собака тебя укусила? Всхлипыванья мальчика мгновенно прекращаются от нового испуга - он боится этого черного дядю. - Элси тебя укусила? Юный Фоснахт держится на безопасном расстоянии сзади. Нельсон, неожиданно тяжелый и влажный в объятиях Экклза, издает глубокие хриплые вздохи и постепенно вновь обретает голос. Экклз трясет его, чтобы он не заревел, и, изо всех сил стараясь, чтобы тот его понял, щелкает зубами возле самой его щеки. - Так? Собака так сделала? От этой пантомимы лицо ребенка расплывается в восторженной улыбке. - Так, так, - говорит он; его узкая верхняя губа поднимается, обнажая зубы, нос морщится, и он отдергивает голову. - Не укусила? - настаивает Экклз, ослабляя свои объятия. Нельсон снова свирепо поднимает верхнюю губу. В этом живом личике, формой и выражением напоминающем лицо Гарри, Экклз ощущает насмешку. Нельсон опять начинает всхлипывать, вырывается из его рук и взбегает по ступенькам веранды к бабушке. Экклз встает; пока он стоял на корточках, его черная спина вспотела от солнца. Поднимаясь по ступенькам, он вспоминает, как, подражая собаке, мальчик оскалил мелкие квадратные зубки, и это хватает за душу чем-то пронзительно-трогательным. Безобидный, но такой живой инстинкт. Инстинкт котенка, который ватными лапками пытается задушить клубок. Вернувшись на веранду, он видит, что мальчик стоит между ногами бабушки, уткнувшись лицом ей в живот. Приникнув к теплому телу, он задрал платье с ее колен, и молочная белизна беззащитно оголившихся широких бледных ног, на которую наложились весело оскаленные зубы ребенка, ассоциируется в сознании Экклза с чем-то, что имеет привкус его собственной крови. Преисполненный силы - словно сострадание, как его учили, не беспомощный вопль, а мощная волна, вымывающая пыль и мусор изо всех уголков вселенной, - он делает шаг вперед и обещает обеим склоненным головам: - Если он не вернется, когда она родит, мы прибегнем к помощи закона. Такие законы есть, и их не так уж мало. - Элси кусается, потому что вы с Билли ее дразните, - говорит мальчику миссис Спрингер. - Элси бяка, - говорит Нельсон. - Нельсон бяка, - поправляет его миссис Спрингер. И, подняв лицо к Экклзу, таким же менторским тоном продолжает: - Ей осталось всего неделя, но я не вижу, чтоб он торопился. Минута симпатии к ней миновала, и он оставляет ее на веранде. _Любовь никогда не перестает_, говорит он себе. Это по американскому исправленному и переработанному изданию. В Библии короля Якова сказано, что любовь пребудет вовеки. Голос миссис Спрингер сопровождает его по дому: - Если ты еще раз начнешь дразнить Элси, бабушка тебя отшлепает. - Не надо, баба, - робко упрашивает мальчик. Испуг его прошел. Экклз надеется найти кухню и напиться воды из крана, но в беспорядочном нагромождении комнат кухня от него ускользает. Выходя из оштукатуренного дома, он глотает слюну. Он садится в свой "бьюик" и по Джозеф-стрит и Джексон-роуд едет к дому Энгстромов. У миссис Энгстром четырехугольные ноздри. Вернее, они ромбовидные и помещены в нос, который не то чтобы велик, а просто не укладывается в обычные анатомические формы. Кусочки мышц, хряща и кости индивидуально выразительны и в резком свете делят кожу на множество граней. Интервью происходит у нее на кухне под множеством горящих ламп. Они горят средь бела дня, потому что Энгстромы занимают темную сторону двухквартирного кирпичного дома. Когда миссис Энгстром открыла ему дверь, руки ее были покрыты мыльной пеной, и, возвратившись с ним на кухню, она идет к раковине, полной раздувшихся рубашек и нижнего белья. Во время их беседы она энергично кидается на эти вещи. Она энергичная женщина. Рыхлый жир, болезненный излишек веса у миссис Спрингер образовался на тонкой кости, некогда принадлежавшей козявке вроде Дженис, тогда как миссис Энгстром плотно вставлена в большую крепкую раму. Высокий рост Гарри, очевидно, унаследовал от нее. В голове у Экклза неотступно вертится мысль о холодной воде в кранах, заслоненных мощным телом миссис Энгстром, но для столь мелкой просьбы все никак не представляется удобный случай. - Не понимаю, зачем вы ко мне пришли, - говорит она. - Гарольду не сегодня исполнился двадцать один год. Я им не распоряжаюсь. - Он у вас не был? - Нет, сэр. - Она поворачивает голову через левое плечо, демонстрируя ему свой профиль. - Вы внушили ему такой стыд, что он, наверно, стесняется. - Разве вы не считаете, что ему _должно_ быть стыдно? - А чего ему стыдиться? Начать с того, что я никогда не одобряла его связь с этой девицей. Стоит на нее взглянуть, сразу ясно, что она на две трети сумасшедшая. - О, вы, конечно, шутите. - Шучу? Первое, что эта девица мне сказала: "Почему вы не купите стиральную машину?" Является ко мне на кухню, смотрит вокруг и начинает мне объяснять, как я должна жить. - Но вы, конечно, поняли, что она ничего худого не имела в виду. - Разумеется, она ничего не имела в виду. Она только хотела сказать - чего ради я торчу в этакой развалюхе, а она, мол, явилась из этого огромного сарая на Джозеф-стрит, где кухня набита всякими новомодными штуками, и как же мне повезло, что я сумела сбагрить своего сына малютке с таким прекрасным приданым? Мне всегда не нравились ее глаза. Они никогда не смотрят вам в лицо. Она поворачивается к Экклзу, и он, предупрежденный заранее, отвечает на ее взгляд. Под запотевшими очками - они старомодные, со стальной оправой, бифокальные полумесяцы отсвечивают розовыми бликами - дерзко открывает свою замысловатую мясистую нижнюю часть ее курносый нос. Широкий рот слегка растянут в неопределенном ожидании. Экклзу ясно, что эта женщина любит поострить. Трудность общения с остряками состоит в том, что они смешивают то, во что верят, с тем, во что не верят, лишь бы скорее произвести желанный эффект. Странно, но она ему очень нравится, хотя и набрасывается на него так же грубо, как на свое грязное белье. Но в том-то и дело, что для нее это одно и то же. В отличие от миссис Спрингер, она его, в сущности, просто не видит. Она в конфронтации со всем миром, и, защищенный ее необъятным сарказмом, он может спокойно говорить, что ему вздумается. Он без обиняков становится на сторону Дженис: - Она робкая. - Робкая! Однако сумела забеременеть, и бедному Хасси пришлось на ней жениться, когда он сам едва только научился рубашку в брюки заправлять. - Ему уже стукнул двадцать один год, как вы изволили выразиться. - При чем тут годы. Одни умирают молодыми, другие рождаются стариками. Эпиграммы по любому поводу. Забавно. Экклз громко смеется. Она делает вид, будто не слышит, и с яростным усердием принимается за белье. - Робкая, как змея, - говорит она. - Эти маленькие женщины просто яд. Семенят вокруг, зыркают своими подлыми глазенками и возбуждают всеобщее сочувствие. От меня она сочувствия не дождется, пускай мужчины плачут. Послушать ее свекра, так она величайшая мученица со времен Жанны д'Арк. Экклз снова смеется. Так оно и есть. - А что, по мнению мистера Энгстрома, должен делать Гарри? - Ползти обратно. Что еще? Он и приползет, бедный мальчик. Он, в сущности, такой же, как отец. Добрая душа. Наверно, потому-то мужчины и управляют миром. Все они - сплошь душа. - Довольно необычная точка зрения. - Разве? Именно это все время твердят нам в церкви. Мужчины - сплошь душа, а женщины - сплошь тело. Не знаю только, у кого мозги. Наверное, у Господа Бога. Он улыбается и думает: неужели лютеранская церковь внушает всем такие идеи? Сам Лютер был тоже отчасти таким - в комическом гневе преувеличивал полуправду. Возможно, именно отсюда и берет начало протестантская чеканка мрачных парадоксов. Глубоко укоренившаяся безнадежность лежит в основе подобного образа мыслей. Высокомерие пренебрегает частностями. Впрочем, кто знает - он уже изрядно забыл теологию, которой его пичкали. Ему приходит в голову, что следовало бы повидать пастора Энгстромов. Миссис Энгстром продолжает развивать свою мысль. - Ну вот, а моя дочь Мириам стара, как мир, и всегда была старухой, о ней я никогда не беспокоилась. Я помню, еще давно по воскресеньям мы, бывало, ходили гулять к каменоломне, Гарольд так боялся - ему было не больше двенадцати, - он так боялся, что она упадет в пропасть. Я-то знала, что она не упадет. Вы только на нее посмотрите. Она не выйдет замуж из жалости, как поступил несчастный Хасси, чтобы потом весь мир набросился на него, когда он попытался вырваться на свободу. - Я бы не сказал, что весь мир на него набросился. Мы с матерью его жены только что говорили о том, что дело обстоит как раз наоборот. - Напрасно вы так думаете. От меня она пускай сочувствия не ждет. На ее стороне все, начиная с самого президента Эйзенхауэра. Они заговорят ему зубы. Вы сами заговорите ему зубы. А вот и второй. Входная дверь открылась так тихо, что только она это слышит. На кухню входит ее муж, он в белой рубашке и галстуке, но под ногтями черные полоски - он наборщик. Такой же высокий, как жена, он кажется меньше ее ростом. Губы в самоуничижении шевелятся над плохо пригнанными искусственными зубами. Нос у него, как у Гарри, - аккуратная гладкая пуговка. - Добрый день, святой отец, - говорит он. Одно из двух - либо он католик, либо вырос среди католиков. - Очень рад познакомиться с вами, мистер Энгстром. - Рука у Энгстрома жесткая по краям, но ладонь мягкая и сухая. - Мы говорили о вашем сыне. - Я в ужасе от его поведения. Экклз ему верит. Вид у Эрла Энгстрома серый и изможденный. Вся эта история его явно доконала. Он сжимает губы над ускользающими зубами, словно человек с больным желудком, который пытается подавить отрыжку. Кажется, будто что-то грызет его изнутри. Краска, как дешевые чернила, сошла с его глаз и волос. Прямолинейный человек, он измерял свою жизнь полиграфической линейкой, плотно уложил все строки на верстатку, а утром пришел и увидел, что кто-то рассыпал весь набор. - Он все твердит и твердит про эту девку, словно она Богородица, - говорит миссис Энгстром. - Неправда, - мягко возражает мистер Энгстром и садится за кухонный стол с белой фарфоровой столешницей. Четыре прибора, которые ставились на него из года в год, протерли на ней черные пятна. - Я просто не понимаю, как Гарри мог устроить такую неразбериху. В детстве он всегда был очень аккуратный. Он не был неряшливым, как другие мальчики. Он всегда хорошо работал. Не смывая пены с красных рук, миссис Энгстром принимается варить мужу кофе. Этот маленький знак внимания приводит ее в согласие с ним; они, подобно многим старым семейным парам, которые внешне как будто не в ладах, неожиданно начинают говорить одно и то же. - Это все армия, - поясняет она. - Когда он вернулся из Техаса, его просто нельзя было узнать. - Он не захотел идти в типографию, - говорит Энгстром. - Не хотел пачкаться. - Преподобный Экклз, хотите кофе? - спрашивает миссис Энгстром. Наконец-то настал его час. - Нет, спасибо. Но я с удовольствием выпил бы стакан воды. - Воды? Может быть, со льдом? - Все равно. Какой угодно. - Да, Эрл прав, - замечает она. - Теперь все говорят, что Хасси ленив, но это неверно. Он никогда не был ленивым. Еще когда он учился в школе, бывало, прихвастнешь, как хорошо он играет в баскетбол, а в ответ слышишь: "Да, он такой высокий, ему это легко дается". Но ведь они не знали, сколько он работал. Каждый вечер дотемна кидал мяч во дворе, мы и то диву давались: что он там видит? - С двенадцати лет он только этим и занимался, - подтверждает Энгстром. - Я вбил для него столб во дворе, гараж был слишком низкий. - Если он что-нибудь решил, его не остановишь, - говорит миссис Энгстром. Она с силой нажимает рычажок лотка с ледяными кубиками, и они с хрустом выскакивают наружу, сверкая и искрясь разноцветными искорками. - Он хотел быть первым, и я уверена, что он этого добился. - Я понимаю, что вы хотите сказать, - говорит Экклз. - Мы иногда играем с ним в гольф, и он уже играет лучше меня. Она кладет кубики в стакан, наливает воду из крана и подает Экклзу. Он поднимает стакан к губам, и сквозь жидкость до него доносится настойчивый голос Эрла Энгстрома: - Потом он возвращается из армии и только и знает, что гоняться за юбками. Отказался работать в типографии, потому что ногти будут черные. - Экклз опускает стакан, и теперь Энгстром говорит через стол прямо ему в лицо: - Он стал типичным бруэрским бездельником. Если б я только мог до него добраться, святой отец, я бы из него эту дурь выбил, пусть бы даже он меня прикончил. Его землистое лицо сердито морщится у рта, бесцветные глаза блестят. - Что за выражения, Эрл, - говорит ему жена и ставит на стол кофе в чашке с цветочками. Он опускает глаза и говорит: - Простите. Когда я думаю о том, что делает этот парень, у меня все нутро переворачивается. Экклз поднимает стакан, говорит в него, как в мегафон: "Нет", допивает воду, из-под ледяных кубиков, которые толкутся у него под носом, больше ничего уже не высосать, вытирает губы и добавляет: - В вашем сыне очень много доброты. Когда я с ним, мне, разумеется совсем некстати, становится так весело, что я забываю, зачем его позвал. - Он смеется, глядя сначала на Энгстрома, но, не вызвав у него ни тени улыбки, переводит взгляд на миссис Энгстром. - Этот ваш гольф, - говорит мистер Энгстром. - Зачем он вам нужен? Почему родители Дженис не обратятся в полицию? Если хотите знать мое мнение, его надо как следует вздуть, и притом поскорее. Экклз косится на миссис Энгстром и чувствует, что дуги его бровей прилипли ко лбу, словно засыхающий клей. Еще минуту назад он не ожидал увидеть в ней союзника, а в этом изможденном добром человеке - довольно пошлого, обманувшего все ожидания врага. - Миссис Спрингер так и хочет сделать, - говорит он Энгстрому. - Но Дженис и ее отец хотят подождать. - Не пори ерунду, Эрл, - говорит миссис Энгстром. - Неужели мистеру Спрингеру хочется, чтобы его имя попало в газеты? Ты так говоришь, будто бедный Гарри твой злейший враг. - Да, он мой враг, - отвечает Энгстром. Он двумя руками берется за блюдечко. - В ту ночь, когда я искал его по всем улицам, он стал мне врагом. Ты не можешь судить. Ты не видела ее лица. - Что мне за дело до ее лица? По моим понятиям, потаскушки не превращаются в святых только потому, что у них есть свидетельство о браке. Эта девка хотела заполучить Гарри и заполучила его при помощи единственной уловки, какую знала, а других у нее в запасе нет. - Не говори так, Мэри. Ведь это же пустые слова. Представь себе, что я поступил бы, как Гарри. - Ах, вот оно что, - говорит она, и Экклз вздрагивает, видя, что лицо у нее напряглось и она вот-вот выпустит новый снаряд. - Я тебя не домогалась, это ты меня домогался. Или не так? - Конечно, именно так, - бормочет Энгстром. - Ну так нечего сравнивать. Энгстром сгорбился над кофе и совсем ушел в себя. - Ах, Мэри, - вздыхает он, не смея вставить ни слова. Экклз пытается его защитить, в споре он почти автоматически переходит на сторону слабейшего. - Мне думается, вы не правы. Дженис наверняка была уверена, что их брак основан на взаимном чувстве, - говорит он миссис Энгстром. - Будь она хитрой интриганкой, она бы не позволила Гарри так легко сбежать. Теперь, когда миссис Энгстром убедилась, что нажала на мужа достаточно сильно, ее интерес к дискуссии угас. Ее точка зрения: Дженис не пропадет - столь очевидно неверна, что ей приходится пойти на уступки. - А она и не позволяла ему сбежать, - говорит она. - Она получит его обратно. Вот увидите. Экклз обращается к Энгстрому: если он согласен с женой, они все трое будут заодно, и он сможет уйти. - Вы тоже считаете, что Гарри вернется? - Нет, - говорит Энгстром, опустив глаза. - Никогда. Он слишком далеко зашел. Он теперь будет опускаться все ниже и ниже, пока мы вообще сочтем за лучшее выкинуть его из головы. Будь ему двадцать или двадцать два, но в его возрасте... У нас в типографии иногда появляются этакие молодчики из Бруэра. Они ни на что не годны. Вроде инвалидов, только что не хромают. Подонки, вот они кто, человеческие отбросы. А я уже два месяца сижу за своей машиной и думаю, почему мой Гарри так поступает, ведь он всегда ненавидел беспорядок и неразбериху. Экклз поворачивается к матери Гарри и в изумлении видит, что она стоит, опираясь о раковину, и под ее очками блестят мокрые щеки. Глубоко потрясенный, он встает. Почему она плачет - потому, что муж говорит правду, или потому, что ей кажется, будто он говорит это, чтобы ее обидеть, в отместку за вынужденное признание, что он ее домогался? - Я надеюсь, что вы ошибаетесь, - говорит Экклз. - Мне пора ехать. Благодарю вас обоих, что вы обсудили со мной это дело. Я понимаю, как вам должно быть неприятно. Энгстром провожает его к выходу и в темной столовой касается его руки. - Он так любил, чтобы все было хорошо, - говорит он, - я никогда не видел такого мальчика. Он страшно болезненно воспринимал любую ссору в семье, пусть даже мы с Мэри, как бы это сказать, просто шутили. Экклз согласно кивает, сильно сомневаясь, что слово "шутили" соответствует только что виденному. В полумраке гостиной стоит девушка в летнем платье без рукавов. - Мим! Ты только что пришла? - Да. - Это святой отец... то есть преподобный... - Экклз. - Да, Экклз, он приезжал поговорить о Гарри. Моя дочь Мириам. - Здравствуйте, Мириам. Гарри всегда с большой любовью про вас вспоминает. - Хелло. От этого слова большое окно у нее за спиной приобретает интимный блеск большого окна в кафе. Кажется, что позади раздаются небрежные приветствия, витает сигаретный дым и запахи дешевых духов. Нос миссис Энгстром повторяется на лице девушки в утонченном варианте, он приобретает сарацинскую или какую-то еще более древнюю, варварскую заостренность. Если начинать с длинного носа, то можно подумать, будто рост она унаследовала от матери, но, глядя на нее рядом с отцом, понимаешь, что она и ростом в него - усталый мужчина и красивая девушка как две капли воды похожи друг на друга. Оба одинаково узкие - словно лезвие ножа, и теперь, когда Экклз увидел, как под очками миссис Энгстром открылись старые раны, он знает, что этот нож может причинить боль. Их узость и усмиренное мещанство раздражают Экклза. Эти двое не пропадут. Они знают, что делают. Его слабость - люди, которые не знают, что делают. Беспомощные - им и тем, кто на самом верху, увы, ничем не поможешь. Те же, кто более или менее успешно лавируют посередине, с его аристократической точки зрения, обкрадывают и тех и других. Они подходят к двери, Энгстром обнимает дочь за талию, и Экклз думает о миссис Энгстром, безумной узнице, молча стоя