о шпионажа в Латинской Америке и статей о желтой опасности создаст благоприятную атмосферу для нашей аннексионистской политики. Если до сооружения канала в Панаме в центре внимания стояли Никарагуа и Теуантепек, ничего нет удивительного в том, что между Теуантепеком и Никарагуа возникнет новый штат; он помешает японцам использовать строящуюся панамериканскую магистраль для нападения со стороны Мексики на Панамский канал и блокирования нашего флота. Упирать надо именно на блокаду флота. Технические данные, заключения экспертов, всегда готовых любое измыслить в нашу пользу, мы добудем и, как я думаю, можем рассчитывать на некоторых представителей в конгрессе... "Первосвященником божественного Карибского моря - вот кем бы тебе быть", - подумал сенатор от Массачусетса, слушая его речи. - Сенатор окажет нам любезность и еще раз посетит Вашингтон, - сказал президент "Тропикаль платанеры", - а если международное положение в данный момент не способствует аннексии а-ля Полк, аннексии в широком плане, я полагаю, что наши капиталы будут ограждены, если на этих территориях установить протекторат на сто или двести лет. - Не знаю, надежно ли это будет, ибо, как я говорил, там живут не танцоры хула-хула, а воины. Протекторат, который прельщает приманкой - осво- бождением, стал бы сильно стимулировать их воинственные инстинкты и породил бы мученичество за свободу, сопротивление... Напротив, аннексия не оставляет никакой надежды, ни малейшей... Подумайте, ведь ради достижения всего, что мы имеем, надо было выкорчевать людей из почвы, как деревья, оборвать их старые корни и пересадить; надо было жечь их дома под предлогом борьбы с заразой, которую мы сами заносили из Панамы. Пришлось проделать самое невероятное - сломить их упорство, убить охоту к работе, ведь наша конкуренция их подгоняла, и местные жители получали неплохой доход от продажи своих фруктов. Надо было разделаться с ними самими. Одних - в казармы, на военную службу, других - в воду, на дно, или в сельву, к ягуарам, к змеям... Все это должно убедить вас, как трудно пришлось бы нам при установлении протектората. - Не менее трудно было бы, - возразил сенатор,получить подписи тех, кто должен просить наше правительство о присоединении, как это было с Гаваями. - Иное дело, совсем иное... О том, что они хотят присоединения, говорит, в первую очередь, и весьма красноречиво, сам факт безвозмездной уступки железной дороги, которую они нам не только подарили, но и - представьте! - после использования ее для транспортировки наших банановых богатств готовы купить у нас, уплатив за нее золотом. То, что нам подарено и будет нами использовано, они, по контракту, у нас же купят. Случай беспрецедентный, а потому надо действовать, чтобы завтра не был пересмотрен договор, который выглядит как сказка из "Тысячи и одной ночи" и который надо толковать как выражение их явного желания принадлежать нам, быть присоединенными. - Этого, однако, недостаточно, мистер Мейкер Томпсон, нужны граждане, видные люди из местного населения, которые пришли бы в Вашингтон и представили петицию об аннексии. - Уважаемый сенатор согласится со мной, что те, кто отдал нам железные дороги на таких "тысяча-иодноночных" условиях, непременно пойдут в Вашингтон просить об аннексии, гордые и кичащиеся выпавшей им честью; это люди деклассированной касты, думающие, что, сделавшись гражданами США, они встанут рядом с нами. Они и во сне видят, что смогут сделать из своих сыновей североамериканцев, и гнушаются всем местным, презирают все свое, национальное. - При таких обстоятельствах, пожалуй, не будет слишком неудобным вновь обратиться в госдепартамент. - Надо дать бой, - подбадривал сенатора президент Компании, снимая трубку с зеленого аппарата, чтобы белый вкрадчивый орангутанг мог соединиться с Вашингтоном. - Я оставлю вас, - Мейкер Томпсон встал, - мне тоже надо съездить на несколько дней в Новый Орлеан. Надеюсь, все удастся, и при следующей встрече уважаемый сенатор сообщит нам, что мы станем достойными преемниками аннексионистов высшего класса - Джексона, Полка, Мак-Кинли. Джо Мейкер, как его называла Аурелия, прибыл в Новый Орлеан инкогнито и, впервые в жизни играя роль отца, метался с дочерью по улицам города, как зверь, попавший в западню, - безукоризненно блестящие ботинки, побывавшие в руках темнокожих чистильщиков, которые улыбкой навели на кожу глянец, обмазав ее ваксой, обмахнув щеткой и помузицировав замшей, пока кожа не стала зеркалом; костюм из лазурной ткани, безукоризненно чистый, и надвинутая на глаза шляпа, из-под которой выбивалась рыжая, чуть припудренная пеплом прядь. Аурелия, повисшая на его руке, не видела в нем будущего дедушку, как не видела ни отца, ни родственника. Человек. Человек без семьи, человек моря, человек банановых плантаций, человек сегодняшнего дня, который ловит сообщения газет, несущих груз новостей по реке времени. Аурелии были теперь полезны прогулки пешком, и Джо Мейкер сопровождал ее от угла до угла, "пузировал", как говорят в тропиках, перед витринами. Небо рассыпало свои драгоценности на черном бархате ночи, а город высыпал на тротуары, побеленные луной, своих темных жителей - негров в ярких одеждах, словно бобы на праздничную скатерть. - Джо Мейкер, - сказала дочь, потянув его за руку, - пойдем почитаем это сообщение, там что-то говорится о желтой лихорадке. - Не нашла ничего лучшего! - Пойдем почитаем, надо знать, что там написано! - То же самое, что в других. Все объявления на один манер... Он мягко увлек ее за собой, не дав задержаться у стены, где висел, составленный в официальных выражениях, вестник смерти. От его букв, окутанных трауром чумы, исходил дух тревоги, напоминавший о лете 1867 года, когда желтая лихорадка косила людей. Мейкер Томпсон часто проезжал мимо Нового Орлеана, но никогда здесь не останавливался, - до настоящего времени, когда отец внял зову дочери. Он не был здесь с той самой ночи, когда совсем еще мальчишкой выпил лишнего в таверне и, выходя оттуда, попал в водяную лавину, - на город вдруг обрушился страшный ливень. Волны били Мейкера Томпсона о плывущую мебель, как живую колоду, и он скоро понял, что это не бред с похмелья, - настоящий поток несет его, пьяного, доверху нагруженного виски. Удар головой о балкон - и хмельной угар улетучился, не осталось винного духа ни за воротником, ни в складках костюма, насквозь пропитавшегося вонючей водой. Он открыл глаза и, осознав опасность, предпочел отдаться на волю потока, пока не смог наконец зацепиться за дерево. В темноте едва рисовались очертания людей, и трудно было разглядеть тех, кто плыл рядом, чуть шевеля руками и ногами. Какой-то сеньор, распластавшийся на воде - без сомнения пьяный, судя по движениям, - не Держитесь вон за ту ветку, рядом с вами!.." - крикнул Мейкер Томпсон распластавшемуся человеку. Тут поток принес еще одного субъекта, скрюченного и молчаливого; он не пускал даже пузырей, а вода тихо струилась, поднявшись уже почти до самых крыш. Многие проплывали мимо безмолвно, не издавая ни звука, не барахтаясь. Кто-то задел плечом Джо Мейкера: схватив пловца за руку, он понял, что поймал утопленника. Рассвет разлился над городом, и Мейкер Томпсон, для которого вечер начался в таверне среди веселых гуляк, увидел, что плывет среди одетых скелетов, не менее оживленных, чем члены какого-нибудь клуба; одни блистали черепами, другие являли свету пергаментные лица - это были трупы с размытого наводнением кладбища. Он содрогнулся, вспомнив женщину, которая плыла, натыкаясь на всякие предметы, и показалась ему пьяной проституткой... Огнедышащее пекло. Влажная духота. На одном из пароходов, готовых выйти из порта в Карибское море, Мейкер Томпсон, устрашенный клубом мертвецов, среди которых начался для него этот день, нашел наконец прибежище; и он не мог успокоиться до тех пор, пока не высадился на побережье Гондураса. - Джо Мейкер, ты согласен?.. - спросила дочь, выводя его из задумчивости. - Согласен заключить со своей дочерью договор наудачу? - Я должен знать, о чем идет речь... - Если тебя назначат губернатором новых территорий, ты простишь Рэя Сальседо. Мейкер Томпсон почти выдернул руку, лишив Аурелию опоры, но она снова взяла его молча под локоть, и они возобновили свое шествие по улицам, она - глядя себе под ноги: мелькали башмаки прохожих, колеса автомобилей; он - ища глазами часы на зданиях, чтобы проверить время. - Предположим, что не прощу... Аурелия пришла в себя, подняла голову. - Значит, Джо Мейкер, ты не прощаешь и меня, не прощаешь... - Отлично, значит, и тебя не прощаю. Кстати, поговорим уж обо всем сразу... Не знаю, известили тебя мои адвокаты или нет о том, что весь капитал твоей матери и Майари, твоей сестры, находится в твоем распоряжении, он твой, можешь вступить во владение и действовать, как тебе угодно. - Они вчера мне сообщили... Но речь идет не об имуществе, а о том, что не переводится в валюту,о твоем прощении. Мне кажется, если ты простишь его, Рэй навсегда останется для меня таким, какой, я думаю, он есть на самом деле. Без твоего прощения, Джо Мейкер, совсем другое дело. - Я считаю оскорблением не то, что ты станешь матерью, а то, что он сбежал, не написав мне ни строчки о своих намерениях. Ты почти брошена. Не имеешь о нем известий. С какой стати мне прощать его? Нет, ни в коем случае. - Он напишет. Он в Египте, ведь археологи забывают всех живых, когда оказываются в мире тишины, который они открывают. - Если не оставил тебе адреса, позвони ему по телефону в Каир... - Сказал, что вышлет... - Он знал, в каком ты положении? - Я ему ничего не сообщила. По-моему, это значило бы связать его еще не появившимся на свет существом; нас и так жизнь связала помимо нашей воли. Зачем же превращать в капкан и путы то, что еще не родилось?.. Они ускорили шаги. Джо Мейкер торопился на важное деловое свидание. Время переодеваться. Черные брюки, черный галстук, белый смокинг, сигареты, духи и маленький револьвер. Кто знает, вода ли, тишина ли плыла мимо дома, если бы отблески окон не золотили поверхность Миссисипи. Слуга-негр проводил Мейкера Томпсона в салон, обтянутый гобеленами, заполненный фарфором, слоновой костью и стильной мебелью. Дрогнуло на дверях драпри, и навстречу Томпсону вышел самый крупный акционер "Тропикаль платанеры", коренастый, ноги втиснуты в узконосые лаковые туфли. - Добро пожаловать!.. Я знаком с вами по докладам, по докладам и нашей переписке! - Благодарю, мистер Грей... Очень рад пожать вашу руку. Мне тоже доставляет большое удовольствие познакомиться с вами лично. - Сигарету... Прикажем принести нам виски и сядем. Где хотите. В этом кресле вам будет удобно. - Прекрасно... - Минеральной воды? Простой? Сколько виски? - В тропиках, не знаю, известно ли вам, виски пьют с кокосовым молоком. - Говорят, хорошее средство от лихорадки. - Хорошее средство от скуки. - А посему его едва ли выдумали англичане. Ладно, выпьем за нашу встречу и ваш триумф на следующем собрании акционеров. Портфель президента Компании будет ваш, и вскоре мы разопьем шампанское. - За ваше здоровье, мистер Грей; с таким крестным отцом, как вы... - Победа обеспечена. С нами большинство сильных акционеров. Ничего не выйдет у группки квакеров, возглавляемой Джинджером Кайндом. Вы его знаете? - Знал лет двадцать назад. Он, наверно, очень стар. - Старейшина среди акционеров. Но он не имеет никакого веса, бедняга однорукий. Большинство проголосует за вас, Мейкер Томпсон, за человека испытанного и умеющего верно трактовать идеи деловых людей в том смысле, что только деньги значат все, только золото дает власть. - Мне вспоминается, как Джинджер Кайнд - я ведь был тогда очень молод, и потому его слова мне врезались в память, - Кайнд, уезжая из тропиков, кричал, что наша фруктовая Компания состоит из подонков нации, нации с благороднейшими традициями. - Он и сейчас кричит то же... - Вы правы, мистер Грей; только золото дает власть, и "подонки", как зовет нас Кайнд, уже ворочают более чем двумястами миллиардами долларов. Именем Его Императорского Величества Золота мы можем присоединять страны, которые были покорены именем каких-то ничтожных королей, закладывавших свои бриллианты и не имевших рубахи на смену, покорены с помощью банды нищих солдат и босых монахов. - Времена, друг мой, меняются... - Я полностью согласен с вами, мистер Грей: когда-то власть даровалась богом, потом - королем, потом - народом, а сейчас - деньгами. Только деньги дают власть. - Я же сказал вам, Мейкер Томпсон, времена меняются. На смену благороднейшим традициям, о которых болтает Кайнд, к счастью, пришли тресты, и поскольку мы - один из ста трестов, направляющих политику Соединенных Штатов, нам нечего церемониться с этими странами, надо обезопасить наше имущество и покончить с правительствами, которые мы там поддерживаем для того, - мне так представляется, - чтобы жители в конце концов взвыли от отчаяния и вышли бы на улицы, крича, что пойдут за кем угодно, лишь бы избавиться от ярма кровожадных соплеменников. - Совершенно верно, мистер Грей... - Ибо не надо быть очень проницательным, чтоб догадаться, что именно на это и рассчитывает Белый дом, поддерживая такие режимы, при которых великие бездельники - военные грабят свои страны, сеют в народе смерть и ужас. - Вы знаете ситуацию лучше, чем протестант Библию... - Друг мой, в Новый Орлеан раньше всего доходят жалобы этих бедняг. Однако выпьем. Еще немного виски?.. Они надеются, что аннексия принесет покой их очагам, будет гарантией их личной безопасности и сохранения имущества. Надо спасать то, что уцелело, остатки диких народов... - Нечего их спасать, мы не Армия спасения... Кайнд совсем помешался на своих гуманистических идеях. Вы не были в тропиках, мистер Грей? Тот, кто живет в тех краях многие годы, знает, что спасать там нечего, там нет даже праха мертвых - в таком климате покойники не дремлют в склепах по-египетски, не плавают, как здесь, по улицам. Я вам когда-нибудь расскажу, что в молодости со мной случилось в вашем прекрасном городе. В тропиках нет мертвецов, их бренные останки нельзя спасти. Все исчезает, уходит, ничего не остается; смерть не вечна там, а жизнь слишком быстротечна... Мейкер Томпсон прервал речь, заслышав шаги. Прибыли другие важные персоны. Банкиры и крупные акционеры, как ему сообщил Грей, от "Сокони-вакуум ойл"- миллиард четыреста миллионов долларов; от "Галф ойл"миллиард двести миллионов долларов; от "Бетлэхем стил"- миллиард долларов; от "Дженерал электрик"- миллиард долларов; от "Тексас компани"миллиард долларов; от "Дженерал моторс"- два миллиарда восемьсот миллионов долларов; от "Юнайтед стейтс стил"- два миллиарда пятьсот миллионов долларов; от "Стандарт ойл"- три миллиарда восемьсот миллионов долларов... - Я не хотел приглашать мелкоту, - сказал Грей, улыбаясь и вставая навстречу гостям, - пигмеев не надо! Не меньше миллиарда долларов; все самые влиятельные акционеры и ваши сторонники. Аромат резеды вливался в открытые окна вместе с сомнамбулическим светом жаркой ночи и смешивался с серебристым дымом тонких Табаков и сладким запахом кофе и ликеров, помогавших переварить сытный обед, который изобиловал сухими белыми винами со льда и винами красными, подогретыми до температуры кончиков пальцев. Горы лунных бликов, горы золота... Холодок пробегал у него по спине... Взял сигару... Жевал ее жадно, яростно и сплевывал табак... Он - Мейкер Томпсон... Я - Мейкер Томпсон... Зеленый Папа... Мое господство - вне времени и во времени, нереально и реально... "Сеньор президент Панамериканского союза, Зеленый Папа повелевает вам включить в число членов союза одно из самых сильных государств нашего континента, то самое, где я, первосвященник с Великим Изумрудом, царствую, опираясь на правительства и народы. Двадцать четвертое государство панамериканской семьи владеет территорией на побережье Карибского моря и Мексиканского залива. Зеленые массивы моих владений простираются до Тихого океана. Кроме земель, я властвую над сотнями, тысячами, сотнями тысяч людей, для которых являюсь правителем и высшей властью. Власть дают деньги. Земли, люди и всемогущее правительство в Чикаго, в кабинетах "Тропикаль платанеры". Кроме того, государство, которое я требую включить в Панамериканский союз, имеет пароходы на обоих морях, железные дороги, порты, банки, представителей в конгрессе Соединенных Штатов, все средства информации современного государства, мобильную армию и флот. Денежный знак - доллар, язык - тоже наш. Эта двадцать четвертая фруктовая республика могущественнее любого из других государств, представляющих свои ограниченные или чужие- интересы в Панамериканском союзе. И потому я требую, чтобы ей предоставили подобающее место за круглым столом и присоединили к покрытым славой американским флагам не менее славный государственный флаг нашего фруктового государства: череп корсара над двумя скрещенными банановыми ветвями на зеленом поле". Пароход, приводимый в движение большим колесом, оставлял за собой пенную борозду на уснувших водах Миссисипи. Непостижимо. Он потер руки, распрощавшись с мистером Греем и с могущественными акционерами, которые обещали ему свои голоса на выборах президента Компании в будущем году. Непостижимо. Улица - он проезжал Канал-стрит, - автомобиль, шофер в форме, колокольный звон - наверное, уже утро, - холодный шум города, оглушительное чиханье рынков, кареты "скорой помощи" и светло-медные лучи на кирпичных зданиях. Ноль часов... Чикаго... Перестук колес на стрелках... Ноль часов... Чикаго... Перестук колес на стрелках... Срочный вызов, очень срочный... С Аурелией едва успел проститься... Но он еще вернется... К ней и к мистеру Грею... С этой ночи Новый Орлеан перестал быть для него только городом плавающих мертвецов. Это - город миллионеров, у них самое малое по миллиарду, и они весело мурлычут: "Счастлив тот, кто плавает на поверхности, кто на поверхности!" Ноль часов... Чикаго... Перестук колес на стрелках... Ноль часов... Чикаго... Перестук колес на стрелках... Вызов срочный, самый срочный... Неприятно говорить на прощание дочери: "Да будут тебе пирамиды пухом..." Рэй Сальседо... Это имя уже знают на международных телефонных станциях - в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Берлине. Теперь не надо даже объяснять, что это имя, а не титул {Рэй (rey) - король (исп.).}. "Какой "рэй", какой король?"- спрашивали. Стальной ли, нефтяной или каучуковый... Рэй, Рэй, Рэй, Рэй Сальседо, археолог... Хорошо, что сказано и другое: "Аурелия, если Рэй Сальседо не явится и будет мальчик, пусть назовут Джо Мейкер-младший... Звучит неплохо,а?.. Кажется, будто опять это я со своими юношескими иллюзиями, будто это имя - ныне сухое, затасканное, жесткое, как древесина старого дерева, - снова удивит мир свежестью и юношеским порывом". Ноль часов... Чикаго... Ноль часов... Чикаго... Перестук колес на стрелках... Ссссстоооп. Секретари, телохранители с ручными пулеметами... Прощай, инкогнито... Фотографы... Журналисты... Газетчики... Да, еще не набрана колонка с сообщением о прибытии... Заявление... Еще рано... Заявление будет сегодня, позже... Да, надо резервировать до пяти часов место на первой полосе... Может быть, раньше или немного позже... Надо зарезервировать место в вечерних выпусках... Журналисты... Все в отель... Занять телеграфные линии. Занять телеграфные линии... Не загружать подводный кабель сегодня вечером... Его карие глаза выдержали взгляд президента Компании. Странно, что нет сенатора от Массачусетса. Сердце забилось сильнее, как у школяра, попавшего в экзаменационный зал: вот кабинет, который скоро станет его офисом. В сотую долю секунды он прикинул, какие изменения произведет в убранстве, меблировке, расположении сейфов и т. д. Пристальный и несколько испытующий взгляд президента Мейкер Томпсон отнес за счет того, что президенту, возможно, уже известно: он, Томпсон, скоро сменит старика на посту, избранный абсолютным большинством голосов акционеров на ближайшем собрании. - Кто такой Ричард Уоттон? - спросил президент. Вопрос прозвучал так неожиданно, что Мейкер Томпсон чуть было не сунул большой палец за подтяжки, чтобы, стегнув резиной свою шелковую сорочку, ответить: "Вернее - кем был, ибо я его прикончил". - Ричард Уоттон умер много лет назад. Это был визитер, ехавший со мной в дрезине, которая перевернулась на Обезьяньем повороте. - Но после своей смерти он приехал... - Да, приехал в ящике на пароходе "Турриальба". - Вы так думаете, Мейкер?.. - Как это - "думаю"? Так было! Я сам привез Ричарда Уоттона, когда его еле вытащили из пропасти - с переломом основания черепа, как засвидетельствовал врач, - а затем я перевез его труп на пароход... - Он ожил, Мейкер ТомпсонДжо Мейкер замигал и кивнул головой, как бы соглашаясь, что все, сказанное с таким апломбом президентом Компании, могло оказаться правдой; если за дело взялись деньги с их огромной чудотворной силой, они способны воскресить и визитера по его прибытии в США. - Ожил? - Не сомневайтесь в этом, Мейкер Томпсон, и ожил он не на "Турриальбе", а на "Сиксалоа". "Покойник" представил госдепартаменту полный, точный, доку- ментированный, даже с диаграммами отчет, с бесспорной убедительностью свидетельствующий о всех злоупотреблениях, насилиях, подкупах, преступлениях и... бог знает о чем еще!., которые творила там "Тропикаль платанера"... - Почтенный визитер был не Ричард Уоттон? - не веря своим ушам, спросил еще раз Джо Мейкер. - Отнюдь нет!.. Почтенный визитер был какой-то сумасброд-акционер, которому Компания поручила осмотреть плантации. - Но он выслушивал всех недовольных... - Очевидно, потому что был, как Джинджер Кайнд, не в своем уме... Мейкер Томпсон крепко сцепил пальцы и потом развел руками, не вымолвив ни слова. - Однако еще ничего не потеряно... - продолжал президент Компании,кроме аннексии. Об аннексии и думать нечего... Но надо действовать, если мы не хотим, чтобы, подобно аннексии, все наше дело пошло прахом. Надо поехать туда и выжать из властей красноречивые заявления о том, что своим экономическим процветанием их страна обязана нашему присутствию, так как наше предприятие платит самое большое жалованье и дает работу тысячам брасеро... Надо купить всех власть имущих республики, депутатов, членов магистрата, алькальдов... Все власть имущие, все влиятельные лица должны под барабанный бой восхвалять нашу сельскохозяйственную, коммерческую, экономическую, социальную деятельность... А для этого - не жалеть денег газетам, газетчикам, журналистам; одаривать приюты для бедных, дома престарелых, благотворительные учреждения и церкви... Какую религию они там исповедуют? - Католическую... - Прекрасно, хоть и претит помогать свиньям католикам, надо пополнить их кошелек. А в прессе поменьше слов - слышите? - и побольше фотографий: выведенные нами культуры, наши больницы, наш транспорт, наши школы... - Их нет... - Значит, мы должны их организовать. Немедленно. Три, четыре, пять, десять... Сколько нужно. Главное, чтобы на фотографиях появились учителя и учащиеся... И международные агентства печати. - Есть несколько... - Некоторые из них мы субсидируем и направляем, они у нас на службе. Надо срочно мобилизовать полностью все средства, чтобы предупредить любую акцию госдепартамента, который может покончить с плодами вашего двадцатилетнего труда одним лишь росчерком пера. - Кто же был, как звали того почтенного визитера? - повторил вопрос Мейкер Томпсон, который словно ничего не слышал. - Чарльз Пейфер... - Нет, этого не может быть. Он просто назвался Чарльзом Пейфером, а настоящее имя его - Ричард Уоттон. - Его звали Чарльз Пейфер, и он был Чарльзом Пейфером, трое детей и красавица вдова унаследовали его акции и собираются голосовать за вас, Мейкер Томпсон, на следующем собрании акционеров; они навек вам благодарны. - Какая ужасная ошибка!.. - повторял Мейкер Томпсон. - Ричард Уоттон, не знаю, видели ли вы его, действовал там в роли археолога. Составленный им обвинительный документ великолепен, но мы обрушим на эту бумажонку лавину громких воплей, которые поднимут все карибские страны, требуя нашего присутствия и прославляя нас как послов цивилизации и прогресса, герольдов благосостояния и богатства... Вы говорили о желтой опасности, - теперь самое время в полный голос затрубить о ней: центры японского шпионажа." нити заговоров, ведущие ко двору микадо... картыдокументы... шифры... подводные лодки в водах Тихого океана, шныряющие у берегов Центральной Америки... И опасность блокирования нашего флота в случае разрушения Панамского канала, хрупкого, как спичечный коробок, если... - Ричард Уоттон, - снова спросил Мейкер Томпсон, словно обращаясь в пространство, - Ричард Уоттон был археологом? - Он применил эту хитрость, чтобы проникнуть на наши плантации, в наши тайны, ибо, без сомнения, он имел допуск ко многим архивам. Президент "Тропикаль платанеры" увидел, как Мейкер Томпсон встал и удалился, но не услышал шума его шагов... Как вернуть к жизни Чарльза Пейфера? Ладно еще, что он лежит здесь, в склепе, замурованный в гробу с двойными стенками и стеклянным окошечком над лицом, лежит с закрытыми глазами, одетый путешественником, - так, как нашли его на дне ущелья у Обезьяньего поворота. Если бы его похоронили в тропиках, от него не осталось бы ни следа, ни косточки. Там мертвые уходят безвозвратно. Смерть не вечна, а преходяща. Непоправимо... Вдова с детьми - наверное, еще маленькими - будет голосовать за убийцу мужа на следующем собрании акционеров... Нет, надо снять свою кандидатуру... Этим вечером продавцы газет кричали на улицах Чикаго: "Сенсационное сообщение!.. Сенсационная новость!.. Джо Мейкер Томпсон, Зеленый Папа, удаляется в частную жизнь, отказывается быть президентом Компании". Непоправимо... Он не мог дать жизнь Пейферу... Не мог и преградить путь в жизнь существу, зревшему под сердцем Аурелии, сыну Ричарда Уоттона... Миллиард, миллиард долларов... Полтора миллиарда долларов... Миллиард восемьсот миллионов долларов... Два миллиарда долларов... Непоправимо... Непоправимо...  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  IX Для Боби Томпсона, по прозвищу "Гринго", внука Зеленого Папы - как до сих пор величали старого Мейкера Томпсона, - город был не городом, а сплошным бейсбольным полем, которое делилось на восемь, или девять, или десять полей: "Льяно-дель-Куадро", "Льяноде-Палома", "Херона", "Сан-Себастьян", "Кампо-деМарте", "Эль-Серрито", "Ла-Реколексьон", "Ла-Эрмита", и ипподром, где было настоящее поле для этого вида спорта. Команда Боби Томпсона называлась "Б. - Т. Индиан", хотя ее чаще звали просто "Индиан" - результат легкого и невинного противодействия игроков, которые не хотели добавлять "Б. - Т.", инициалы Гринго, к своим именам: подумаешь, какая шишка, и капитаном-то они его признали только за то, что знает правила игры, вычитанные прямо из английской книги, и имеет целую коллекцию перчаток, шлем и нагрудник для принимающего, мировые перчатки для подающего и других игроков, а также классные мячи и биты. Боби с утра появился на бейсбольном поле, жуя резинку. На фоне зеленого ковра, влажного от утренней росы, сверкал под лучами солнца рыжий шар - его голова. Он ждал игроков своей команды, смуглых черноволосых мальчишек, которые тоже являлись туда спозаранку, - одни причесанные и чистенькие, другие немытые, - запихивая в рот банан, пряник или лепешку с фасолью, которая оставляет во рту траур - так называли шелуху от черной фасоли, прилипавшую к зубам. Они шли по полю, толкаясь и переругиваясь. - Эй, boys! {Ребята (англ.).} - кричал Гринго, потрясая в воздухе надетыми на биту перчатками, чтобы мальчишки заприметили его еще издали, с противоположного конца зеленого "Льяно-де-Куадро", там, где у баз чернели земляные лысины. Кое-кто из игроков прихватил с собой самодельные перчатки, типичные изделия домашнего производства: ладонь обычно покрывается кожей: пальцы делаются из какой-нибудь крепкой материи, а набивается такая перчатка шерстью, щетиной, соломой или ватой, чтобы ослабить удары мяча. Перчатки-уроды, перчатки-подушки, похожие на те, какими в школах стирают мел с доски. Великолепная перчатка Челона Торреса, набитая срезанными когда-то косами его мамы, возбудила зависть остальных игроков и заставила их броситься к шкафам и комодам на поиски волос, выудить из ящиков "букли" старых теток или сестер, которых в свое время коротко остригли после тифа. Когда ребята подошли к Боби, Рамос Кот стал задирать Самуэля Галисию, а потом толкнул его и подставил ножку. Как только Галисия стукнулся лбом оземь, Кот набросился на него и стал дубасить кулаками. - Эй, ты, имей совесть! Лежачего не бьют!.. - кричали остальные, не вмешиваясь в драку. - Не бей его кулаками, скотина! Боби Томпсон, используя свой престиж, капитана команды, разнял ребят, дал пинка обоим и стал между ними, потому что едва Галисия освободился от обидчика и поднялся на ноги, как тут же размахнулся и хотел огреть Кота. Губа у Галисии кровоточила; ругая почем зря Кота, он провел рукой по лицу и, измазав кровью ладонь, вытер ее о волосы. Теперь казалось, что из головы и уха тоже сочится кровь. - Не горюй, Перышко! - успокаивали товарищи Галисию. - Когда-нибудь, Перышко, ты его тоже подловишь, как он тебя, и тогда уж не дашь маху. Живьем его сожрешь, старик, с потрохами. Он сам пристал к тебе и дал подножку, а когда ты упал, накинулся, подлец, на лежачего. Рамос Кот, удерживаемый на расстоянии Боби Томпсоном, поднимал вверх левую руку в самодельной перчатке, которая походила на круглую нескладную подушку, и то терся о нее щекой, то целовал, то прижимал ее к сердцу. Это приводило в бешенство Галисию Перышко: Кот сказал ему, что перчатка набита волосами сестры Галисии - Аманды. - Моя сестра и не посмотрит на тебя, замухрышка! Замухрышка! Замухрышка! - орал Галисия Перышко, облегчая душу руганью, мстя обидными словами за синяки, разбитую губу и поцелуи в перчатку, сделанную из волос сестры. - Замухрышка! Замухрышка! Мир не восстанавливался. Надо было дать им снова подраться, но не голыми кулаками, а в боксерских перчатках и с участием судьи. Майену Козлику поручили слетать за боксерским снаряжением на своем "велике" домой к Боби, которому нельзя было покинуть поля, ибо только он мог поддержать порядок. Бой был делом нескольких минут и закончился нокаутом. Галисия и Рамос, словно выпущенные на свободу драчливые петухи, стали лупить друг друга по голове, по лицу, по груди. Мальчишки окружили боксеров и, затаив дыхание, не сводили с них глаз; слышались только глухие шлепки и удары, которыми без передышки осыпали друг друга разъяренные противники. Галисия Перышко нанес удар в живот. Рамос Кот побледнел, судорожно глотнул воздух, застыл на мгновение - зеленоватые глаза на позеленевшем лице - и свалился замертво. Увидев, как он упал, все бросились врассыпную. - Он дал ему под ложечку, - переговаривались на бегу мальчишки. На поле около нокаутированного, раздумывая, что с ним делать, остались Боби, Торрес Гнояк, Хуарес Трепач, да сначала еще и Майен Козлик; только не избежать ему теперь драки с Лемусом Негром: впопыхах он схватил не свою машину, а велосипед Негра, и помчался прочь, пристроив Галисию на багажнике. - Горе нокаутированным!.. - воскликнул Хуарес Трепач, перефразируя "Горе побежденным!" из учебника по всеобщей истории; при этом он поддал ногой перчатку, послужившую поводом для потасовки. Торрес Гнояк бросился за перчаткой-подушкой, набитой волосами Аманды, но Трепач успел толкнуть его как раз в тот момент, когда он нагибался, и Гнояк ткнулся головой в землю, словно в воду нырнул. - Приземлился!.. - захохотал Хуарес. Торрес встал - весь в пыли, с грязной перчаткой в руках. Не теряя времени, разорвал руками материю: что же там внутри? - Это волосы Аманды? Никто не помнил, если и видел, какими были ее волосы до того, как ей заболеть тифом. Наверное, вздымались черной агатовой копной или струились по плечам волнами, темными-претемными, мягкимипремягкими, как ночная мгла. Боби широко раскрыл свои портулаковые, зеленовато-синие глаза: что тащит Гнояк из брюха перчатки? Это же не косы Аманды Галисии! Не ее волосы, заплетенные в толстые черные жгуты, на которые они смотрели, не видя их, как смотрели на Аманду, не видя ее лица. Теперь, когда они думали о ней, им представлялся лишь один темный каскад, совсем скрывающий Аманду, такую тоненькую и худенькую, что ее прекрасные глаза, очень черные и большие, казались еще больше. - Конский волос! - закричал Боби Томпсон. - Сразу видно, что ты не здешний, Гринго! - оборвал его Хуарес Трепач. В это время Торрес Гнояк вытаскивал остатки волосяной прокладки из перчатки Рамоса Кота, который все еще валялся на земле, но чуть слышно стонал. - Не конский волос, а маисовый... У тебя, Гринго, тоже маисовый волос, ха-ха-ха! Все захохотали. Несколько беглецов вернулись посмотреть, что происходит. Гнояк выбил перчатку, растерявшую внутренности, из рук Боби. Хуарес Трепач предложил ее спрятать: нокаутированный мог ведь потребовать, чтобы ее починили. Рыжая голова Гринго повертывалась то в одну, то в другую сторону: ну и дела! Тут в мальчишек, глазевших на перчатку, чуть не врезался с ходу Майен Козлик, который возвратился с Галисией Перышком на велосипеде Лемуса Негра. Перышко, соскочив с велосипеда, захотел собственными руками пощупать ее содержимое, разглядеть все как следует. - Косы Аманды!.. Косы твоей сестры!.. Ха-хаха! - надрывались от смеха ребята. - Ну и волосики! Вы с ней, знать, из маисовой семьи! Тебя не Перышком надо звать, а Початком! Уж лучше бы Рамос Кот сказал, что набил ее бородой и усами твоего деда! Громкий хохот заставил Рамоса поднять голову. В ушах - звон, от слабости рук не поднять, под ложечкой ноет. Все столпились вокруг нокаутированного и стали дразнить. Врун. Вовсе это и не волосы Аманды. Враки. Прессованное маисовое волокно, вот что. Итак, все выяснилось. Инцидент исчерпан. Ссоры из-за велосипеда между Майеном Козликом и Лемусом Негром тоже удалось избежать. Можно было начинать игру: Боби Томпсон - к базе, остальные на свои места. Полуденное солнце. Пыль столбом на горячей, сухой-пресухой земле. Боби отбивал мяч битой или "клюкой", как называли мальчишки деревянную палку с перекладиной, похожую на трефовый туз. При ударе мяч пулей отлетал от биты: остальные игроки, полукругом стоявшие перед воротами, старались левой рукой, упрятанной в перчатку, поймать его на лету или схватить на земле, если он упадет на траву. Игрок, поймавший мяч, перебрасывал его тому, кто был поблизости, а этот, в свою очередь, кидал другому - так все могли потренироваться в ловле мяча перчаткой. В конце концов мяч снова попадал к Боби, и он опять "клюковал" его игрокам. Час тренировки. А после двенадцати, после того как колокольный перезвон всколыхнет вольный воздух полей, все возвращались домой. Боби собирал свои перчатки, нанизывал их на биту, словно раков на прут, и возглавлял шествие, комментируя игру: у Хуареса Трепача "хорошая рука" для запуска мяча по кривой и вправо и влево, - это здорово обманывает вратаря с битой. А Галисия Перышко силен на ноги, отлично бегает с мячом. Только надо научиться увертываться. Велосипедисты Лемус и Майен следовали сзади на своих "великах", непрерывно трезвоня. - Чертова банда смывается... Как есть черти! - ругалась старуха, подметая крыльцо, выходившее на зеленую скатерть "Льяно-дель-Куадро", и провожая взглядом Боби и игроков "Б. - Т. Индиан", исчезавших за поворотом. - Если бы нам, служанкам, положено было разбираться еще в чем-нибудь, кроме нашего дела и Святого писания... - продолжала она ворчать себе под нос, поднимая с кирпичей тучу розовой пыли, - в чем-нибудь разбираться да судить да рядить, уж мы бы призадумались, почему забросила ребятня старые игры: не танцуют "волчок", не запускают ракеты и не играют тряпичным мячом в "птичку"; позабыли и "кошки-мышки", и "салочки", и "жмурки", и "прятки", и "вырви лук". Играют теперь в чужие игры. Здешние-то больше не годятся. Нравятся иностранные, и все только потому, что они иностранные. Раньше играли в бой быков. Один был быком, а другие - лошади, с пикадорами на закорках. Теперь не то. Гринговы игры. Может, так оно и лучше, но мне это не по нраву. Метла вдруг застыла в ее руках, сквозь пелену розовой пыли она увидела лохматого пса. - А, ты уже пришел? Пес всегда бежал впереди своего хозяина, лиценциата Рехинальдо Видаля Моты. - Я думал, ты с кем-то разговариваешь, - сказал лиценциат, поспешно проходя мимо, чтобы не вдыхать кирпичную пыль. - Я разговаривала с метлой... - Значит, не с кем-то, а с чем-то... - Все равно, какая разница... - Нет, не все равно - говорить ли с человеком или с вещью! - Здесь, на твоей земле, уже стало все равно. Нет больше людей, Рейнальдо. - Рехинальдо, Сабина, Рехинальдо! - Нету людей, - повторила Сабина Хиль. - Может быть, метла, эта моя метла, получше, чем человек. Метла метет, потому что ее заставляют мести. А люди, здешние люди сами в руки даются, так и норовят, чтобы ими пол подметали... Чего уж говорить... - Сабина! - крикнул из своей комнаты Видаль Мота. - Согрей немного воды, мне надо побриться, и принеси полотенце!.. - Вода горячая есть. А вот полотенца чистого нет. Или обожди: может, уже проветрились те, что в патио развешаны. Я их утюгом досушу. Раньше-то можно было вешать белье на пустыре, а теперь эта шайка разбойников гоняет тут мяч палкой... И что в этом хорошего? Флювио, твой племянник, тоже с ними шляется. Хотела бы я увидеть, как его по голове трахнут. Видаль Мота в нижней рубахе с газетой под мышкой выходил из уборной. Служанка несла в его комнату кувшин с горячей водой и только что выглаженное полотенце, еще хранившее тепло солнца и утюга. - Ох, и сладко же пахнет белье, выглаженное паровым утюгом, - горелой сосной пахнет и золой. Потому мне и не нравится электрический утюг. Нет от него никакого запаха. Белье как мертвое. И что за прихоть бриться в эту пору? Солнце в глаза будет лезть! Обедать станешь или нет? - Что-нибудь легкое. Ну, Сабина, придется мне сегодня снимать копию с завещания на такую сумму, на какую еще не составлялось ни одно завещание в этих краях. Я очень волнуюсь. - Если у тебя дрожат руки, ты лучше не брейся. Не ровен час... Пойду-ка схожу за брадобреем, который тут, рядом... Чтоб привел тебя в порядок. - Думаю, ты права. Я очень нервничаю. И совсем не попусту. Миллионы долларов... Долларики... - Я пошла. А то будут тебе "оралики", как порежешься... - Иди, Сабина, иди. Парикмахеру это сподручнее, у него ловче получается, - не "ловчее", как ты говоришь, "ловчее" не говорят. - Ладно, говорю, как умею. Миллион долларов. Точной суммы он не знал. И в . ожидании парикмахера тешил себя воспоминанием о ляжках Ла Чагуа, певшей песенку "Принцесса доллара": Я зовусь Принцессой доллара и соперниц не имею... Все хотят меня в любовницы, а любить я не умею... Ложь! Ла Чагуа умеет любить! Берет дорого, но любить умеет! Стерва! Как она с