это за марка? - спросил майор, читая надпись на сигарете, затем поднес ее к носу и с наслаждением вдохнул аромат, прежде чем сунуть сигарету в рот. - Да, майор, скажу я вам, довелось нам жить в весьма трудные времена. - Что о вас говорить, вы купаетесь в деньгах!.. Вот нам каково, подвешены за шею в течение всего месяца в ожидании святого дня получки. - Как бы то ни было, майор, как бы то ни было, все это очень сложно. Представляете себе, какой оборот приняли события в Бананере, а всеобщая забастовка, которой угрожают... - Мы, как кто-то сказал, очутились в кратере вулкана!.. - воскликнул похожий на луковицу майор не то насмешливо, не то серьезно. - А это значит, что времена настали скверные - и не потому, что ныне идет борьба против Компании - в свое время мы тоже в ней приняли участие, причем настолько активное, что нас, меня и моего брата Лино, арестовали. Связали, привезли в столицу и бросили в одиночные камеры. Если бы не Лестер Мид, сгноили бы нас в тюрьме. - Он был гринго, а, между нами говоря, гринго - значит, всесильный. - Гринго, но из хороших... - Для вас, что и говорить, это была лотерея... - Идеалист, своего рода практический идеалист! Помнится, как вначале, когда мы только еще начинали организовываться, чтобы выступить против "Платанеры", он сказал нам: это вам, ребята, не поединок на мачете, а напряженная экономическая борьба, и выиграть ее можно, лишь создавая источники богатства, развивая промышленность... Он так говорил, да... Ах, если бы этот человек не умер, - будь проклят тот ураган, что унес его!.. - организовал бы он предприятие свободных тружеников, не питающих друг к другу ненависти. - Вот так и бывает: хороший человек попадает в могилу, а плохой - на трон... - Он предугадал все, что сейчас происходит, - и также вооруженную борьбу, борьбу не на жизнь, а на смерть... Он так и говорил, да... Он не был столь бескорыстен, когда создавал "Тропикаль платанеру", ведь "Платанера" не только не подрывала интересы акционеров, но и содействовала им своим справедливым курсом по отношению к нашей стране и к рабочим. Если бы Лестер Мид был жив, банановая политика в корне была бы изменена и не было бы нынешних конфликтов, которые с каждым разом становятся все более острыми. Возможно, он основал бы обособленную Компанию. - Да, но его поглотила бы более крупная Компания, как это произошло в Ибуэрас... - Возникли две концепции, две системы в эксплуатации банановых богатств: одна - Зеленого Папы, вторая - Лестера Мида, и победила та, которая принадлежит пирату, Его Зеленому Святейшеству, победила с помощью святых сил природы, - помог ураган, обрушившийся на плантации Юга и оборвавший жизнь Лестера Мида. Но надолго ли эта победа? Не говорил ли сам Лестер Mид, что налетит другой ураган, ураган восстания трудящихся, требующих справедливости, и этот ураган сметет все? Это подтверждается событиями нашего времени... - Кого я хотел бы узнать ближе, так это его жену... - Комендант вылупил остекленевшие крокодильи глаза на Лусеро и, тяжело дыша, будто через нос и рот выходил у него весь жар тела, добавил: - Похоже, эта женщина стоила кое-чего, я имею в виду - стоила как женщина... - По правде говоря, майор, я на нее смотрел только как на высшее воплощение идеалов ее мужа... Лусеро пододвинул свой стул к стулу коменданта, и тот, решив, что Хуан собирается рассказать что-то интимное насчет Лиленд, наклонился и почти при- жал ухо к губам собеседника, но, услышав, что тот продолжает говорить о "Тропикаль платанере", зевнул во весь рот. - И в этом случае, как всегда, насилие исходило от Компании... Не в силах сдержать новый зевок, комендант широко открыл рот, уже не прикрывая его ладонью, и попытался возразить Лусеро. - Большей частью! Большей частью... - настаивал Лусеро. - Рабочие стали защищаться, когда увидели, что их атакуют, решили обороняться на набережной. Почему же войска открыли огонь против них? - Армия, мой друг, вы должны это знать, выполняет приказы, а приказ есть приказ. - Никто не утверждает, что армия виновата. Мы говорим о Компании. Это верно, что армия выполняет приказы, а однако, задумывались ли офицеры нашей армии, мой уважаемый майор, кто отдает эти приказы? Закуривайте еще... - Буду курить свои, если хотите, угощу... - С удовольствием, хотя они, кажется, крепковаты... Они зажгли сигареты из тех, что курил комендант, и после первых затяжек Лусеро закашлялся - табак был крепкий, как перец. Передохнув, Лусеро продол- жал конфиденциальным тоном: - Да, несомненно, армия выполняет приказы, она не может их не выполнять. Но эти приказы - откуда они исходят?.. Вот вопрос, который должны перед собой поставить военные... Как появляются подобные приказы... Ключом являются газеты, подлинные отмычки Компании, открывающие любую дверь. Самое незначительное осложнение, малейшее требование со стороны рабочих силой газетной магии превращается в национальную проблему... - Но это все знают. И делается это для того, чтобы заполнить пустоту, вакуум. У них любое событие - повод для скандала... - Все это не так уж невинно, как кажется на первый взгляд... Вначале дело раздувают, придают ему масштаб, которого оно на самом деле не имеет, а цель - уничтожить в зародыше любую инициативу трудящихся в их борьбе за улучшение условий жизни. И что же получается?.. Пущена в ход лживая информация, скажем, с какой-то крошечной долей правды. Но, убедившись, что им не удалось погасить недовольство, вызванное голодом и плохим отношением к рабочим, газеты начинают повышать тон. Ложь, если ее напечатать в газете, становится похожей на правду. Растут тиражи. Продавцы газет кричат все громче. Читатели расхватывают выпуски с последними новостями. И когда шумиха достигает апогея, начинаются советы, просьбы, призывы, требования о вмешательстве правительства, и в игру вступают власти: против рабочих бросают армию, в ход пускают силу. Кто оплачивает эти газеты?.. Пытались ли военные задуматься, кто оплачивает эти газеты?.. Компания "Тропикаль платанера"! Да, да, именно то, что вы слышите... - Должно быть, им платят бешеные деньги... - Нет, сеньор, и это самое грустное. Наши соотечественники не способны даже продаваться подороже... - Каждый живет, как может... - Ну, это не оправдание... - Да, думаю, что нас водят за нос вовсю, но, поскольку приказ есть приказ, его обязаны выполнять... - И, помолчав минуту, он добавил: - А что произошло бы, сеньор Лусеро, если бы они не выполнялись? - Что произошло бы?.. За неимением слепых исполнителей своих приказов, ослепленных постыдной спекуляцией в прессе, Компания была бы вынуждена идти другим путем, попыталась бы по-человечески отнестись к своим пеонам... может быть, приняла бы то, что мы - большинство акционеров - ей предлагали... - Значит, вы обвиняете армию? - До известной степени. Одно дело - охранять общественный порядок, а другое - охранять такой общественный порядок, который выгоден только "Тропикаль платанере". Это бесспорно, надо называть вещи своими именами. - В армии не принято рассуждать... - А никто и не просит рассуждать. Я лишь говорю, что не нужно плясать под дудку этой шайки гринго. Нам, акционерам - выразителям доброй воли, нужно предоставить возможности... - Да, но вы - их компаньоны... - К несчастью, да. Во всяком случае, это не означает, что мы не пытаемся следовать примеру тех, кто еще до нас открыто выступал против системы, введенной компанией... - Не так уж часто, должно быть... - Несколько случаев известны. Джинджер Кинг, этот однорукий старикан, умер, протестуя против тех методов, которыми пользовались при разбивке план- таций на Карибском побережье: подкупы, грабежи, поджоги, убийства... - Жаль, что одна ласточка не делает лета... - А потом - Лестер Мид. Это было ужасно. Он такие вещи говорил в лицо акционерам, что они, должно быть, подумали, будто он рехнулся. С цифрами в руках он доказал, что Компания, пользуясь добропорядочными методами, смогла бы получить те же прибыли, не создавая, как это она сейчас делает, источник постоянной ненависти ко всему, что имеет хоть малейшее отношение к Соединенным Штатам. - Но вы, братья Лусеро, тоже не в ладах с рабочими: прошлой ночью вам пригрозили взрывчаткой, и ваш брат Лино просил меня выслать охрану в "Семирамиду"... Ну так на чем мы остановились?.. Бесспорно одно, дон Хуанчо: нет ни одного человека из числа богатых, который был бы благодарен. Мы, офицеры и солдаты, жертвуем собой, защищая ваши интересы, вашу собственность, ваши владения. Все ваше имущество. Мы рискуем собственной шкурой, чтобы вы спали спокойно. Вот ушел капитан Каркамо, которого вы только что видели... Вы не думаете, что его могут убить? - Не исключено. Армия принадлежит богатым, защищает богатых, но завтра, когда армия будет принадлежать рабочим, что тогда будет?.. - Армия, мой друг, - имейте это в виду, - не принадлежит ни богачам, ни беднякам. Она наша. Равно как богатые имеют свои владения, свои усадьбы, свои плантации, мы имеем армию. Не знаю, ясно ли я выразился? - Да, да, армия - это частная собственность, она называется национальной, но принадлежит военным. - И пробуждение ваше было бы весьма неприятным, если бы не было нас... - Неприятным?.. Позвольте принять это за шутку. Ужас какой!.. Просыпаешься и падаешь с постели в пропасть. Жена Пьедрасанты поднесла им поднос с рюмками комитеко. - Вначале представителям власти... - сказала она улыбаясь. - Представителю власти... - поправил ее Лусеро. - Ну, нет! Вы, дон Хуанчо, тоже власть. У кого деньги, тот и командует. Не правда ли, майор? - Еще бы, еще бы... - А вот еще один представитель власти... Рюмочку комитеко, сеньор судья? Взяв рюмку, судья включился в беседу дона Хуана Лусеро и коменданта. - Не насчет ли стачки грузчиков бананов? Не об этом ли вы беседовали?.. - Обо всем понемногу, сеньор судья, - ответил дон Хуанчо. - Мы толковали с сеньором майором о том, как изменились времена. В наше время, говорил я, мы руководствовались идеалами, были идеалистами... - Если не ошибаюсь, вы и ваши братья входили в группу Лестера Мида... - Совершенно верно. - Ах, чудесное это было время, но давно кануло в небытие. Идеализм, по нашему мнению - а мы тоже когда-то были идеалистами, - производит нынче впечатление пустоты, пустоты души. - Простите, но сейчас, поскольку сеньор судья коснулся вопроса о стачке грузчиков, я опять вспомнил о капитане Каркамо... - А что с капитаном Каркамо, сеньор майор? - Он ушел с заданием в комендатуру и до сих пор не вернулся. Меня это беспокоит. Жена Пьедрасанты снова принесла поднос с рюмками. - Нет ничего лучше, как находиться под вашим милым покровительством, не правда ли, моя сеньора? - обратился к ней судья и тут же спросил: - А почему не видно вашего супруга? - Он остался присмотреть за магазином, скоро придет... С вашего разрешения, пойду предложу выпить и другим господам, должно быть, и у них в горле пересохло, а потом принесу вам кофе. А вот и дон Лино. Значит, вам четыре кофе. Дон Лино, поздоровавшись с женой Пьедрасанты и взяв рюмку комитеко, присоединился к компании. - Вовремя прибыли, дон Лино! - Судья дружески хлопнул его по спине. - Здесь говорят об идеалах, а вы - известный романтик да и, пожалуй, единственный из всей вашей семьи... - Об идеалах?.. И это на траурной церемонии!.. Если бы мастер ожил, он тут же снова умер бы, на сей раз добровольно: бдение, когда не рассказывают анекдоты, не обмениваются сплетнями, это не бдение... а тем более у гроба парикмахера... Сделайте одолжение! Поднялся ветер. Он несся над самой землей, раскачивая ветви деревьев. Вскоре все тростинки бамбука, колыхаясь под порывами ветра, запели свою монотонную песню. Приходилось напрягать зрение и слух, чтобы не упустить Каркамо, чтобы услышать его шаги, прежде чем он появится из зарослей, вынырнет из моря беспрерывно мельтешащих листочков. Кей сплюнул в темноту, вернее попытался сплюнуть - во рту пересохло настолько, что слюны не было, - и еще раз проклял ветер. Теперь надежда была только на зрение. Нужно постараться увидеть силуэт капитана, как только он появится на повороте, - шагов ведь не услышишь. И нужно перехватить его здесь, иначе будет поздно. Андрес Медина отодвинул винтовку в сторону. Его раздражало, что пальцы товарища барабанят по стволу. Ему казалось, что Кей не уверен в себе. Ну что ж, можно поменяться ролями. Сейчас он чувствовал себя увереннее. Он уже убедил самого себя: несмотря на то, что человек, которого они поджидали, - друг его детства, он должен умереть сегодня ночью. Два винтовочных выстрела - и Каркамо падает... В завывании ветра тонули все другие звуки. Качающиеся стволы бамбука надежно скрывали их - они притаились в листве и могли наблюдать за дорогой, держа на изготовку винтовки, укрепив их на сучьях. На дорогу были нацелены не только мушки винтовок, но и зрачки людей, расширившиеся, прикованные к повороту, где с мгновения на мгновение должен был появиться Каркамо. - А если Зевун отменил свой приказ?.. - тихо произнес Флориндо - ожидание казалось ему бесконечным, а тот, кто должен был появиться, все не шел и не шел. - Нет, нет, он должен пройти... Кей начал сомневаться в том, что Каркамо появится - это было что-то похожее на надежду, - он так хотел избежать того, что предстояло совершить. А Медина был уверен, что Каркамо пройдет здесь рано или поздно и они покончат с ним. Это - казнь, повторял он про себя, это - казнь, и сколь длительной ни была бы ночь, всякий раз наступает рассвет, а казни совершаются на рассвете. Флориндо опять стал барабанить пальцами по винтовке. Андрес, напротив, крепко сжимал в руках винтовку, глаза его были прикованы к дороге, и с каждым вздохом он будто повторял: "Это же казнь... Это - казнь..." - Чего ты так барабанишь по винтовке, уж не со страху ли? Послышался смешок, затем Флориндо тихо сказал: - У меня потеют руки, винтовка прямо-таки приклеивается к пальцам, потеют руки от жары, а не от страха... Страха я не испытывал даже под Верденом... Вот увидишь, как подскочит твой капитанчик, точно крыса в мундире... Больше он ничего не сказал. Даже дыхание стало тише. Глаза и винтовки... Глаза и винтовки... На дороге появились солдаты, шедшие строем. Рядом с колонной шли Каркамо и Саломэ. Один нес документы, другой возвращался после обхода плантаций и смены караула в "Семирамиде". Кей склонил голову, руки опустились под тяжестью винтовки. Что это у него во рту? Знойный воздух побережья, отдающий слабительным? Не думая ни о чем, он закрыл глаза. Не видеть, не видеть, как удаляются бумаги, в которых указаны имена его товарищей - связных... Андрес с покорностью солдата, получившего приказ приставить винтовку к ноге, ввиду того что приговоренный к расстрелу помилован, потер приклад. "Высушивать пот винтовками" - так сказал тот оратор в Пуэрто-Барриос, когда забастовщики из лагеря Т-23 вели бой на набережной с регулярными войсками, когда акулы подстерегали их в прибрежных водах. Проклиная все и вся, Флориндо перешел с испанского на французский. Медина, правда, ничего не понимал, но все равно его раздражала эта гортанная речь, сопровождаемая бурной жестикуляцией и гримасами. Желая успокоить товарища, он сказал: - Будем надеяться, что мастер успел перед смертью сжечь компрометирующие бумаги. - Merde!.. Merde!.. {Черт побери!.. Черт побери!.. (фр.).} Если бы вместо этих несчастных пукалок был бы пулемет, - от нас ни один не ушел бы!.. Сейчас, как в капле воды, отразилось все наше движение... Без оружия, без насилия, тогда как противник вооружен до зубов... Нет, это не война!.. Всем уже ясно, что это не война!.. Ничего похожего на войну... Но это хуже, чем война, потому, что они не берут в плен, против пленных они применяют закон о попытке к бегству... Саботаж?.. Очень хорошо. Единственное действенное средство - занести на их плантации заразу, скажем, панамскую болезнь, чтобы погибли все растения. Но экономисты заявляют, что это нецелесообразно, что это означало бы нанести смертельный удар по экономике государства. А что за важность - экономика государства, коль скоро не существует самого государства... Патруль остановился возле комендатуры, и капрал Ранкун попросил у караульных разрешения пройти. Он вернулся с разрешением, и отряд направился к дверям казармы. - Я развлекался с нею... - сказал Саломэ, когда он встретил Каркамо в бамбуковой роще. - Вероятно, она напугалась, увидев меня, капитан? - По правде говоря, испугался я... Я же был с ней... - А я почти засыпал на ходу... - заметил Каркамо. - Во всяком случае, как я уже говорил, вам, коллега, это опасно в силу двух причин: узнает начальник - накажет, да что накажет - чего доброго, под суд отдаст. Вспомните, конституционные гарантии отменены, а для Зевуна это означает, что де-факто существует военное положение. А если бы об этом узнали забастовщики, уж они-то воспользовались бы случаем и, ей-богу, расколошматили бы патруль, который, воспользовавшись тем, что вы развлекались с ней, тоже предпочел отдохнуть... - Ну, капрал Ранкун заслуживает полного доверия, и... - В нашем деле, как утверждает Зевун, нет такого подчиненного, который заслуживал бы доверия, а тем более абсолютного. И ни один начальник не должен доверять своим подчиненным. - Да, по правде говоря, когда я внезапно очнулся, сердце чуть не выскочило из груди. Во сне я видел, я воочию видел, как много рук толкали какого-то офицера на поле, покрытое крестами. Когда я прибыл с моим отрядом и разорвал паутину рук, опутавшую офицера, как мошку, - это были руки наступавшей толпы, руки-пауки, огромные пауки... - Кошмар... - Да, кошмар. И офицер, которого оттесняли на поле с крестами, так походил на вас... капитан Каркамо... - Ах, черт возьми, значит, я выходил танцевать! - Вот именно, поэтому вы не представляете себе, как я удивился, когда вас встретил... - Оставьте сказки... Вас беспокоит, что вы придете очень поздно! Бедняжка! Хорошо вам наслаждаться на мягком матрасе, а каково солдатам, сраженным усталостью и непогодой, спать под дождем... Саломэ смолчал. Каркамо, как и он, был в чине капитана. Однако у него больше выслуга лет, и Каркамо имел право делать замечания. И кроме того, это была своего рода компенсация за то, что он спас ему жизнь, правда, только во сне, однако все же спас. И все-таки было неприятно, что тот застал его с женщиной, даже пригрозил ему... Эх, вечно эти истории с женщинами!.. Вошли они в комендатуру, и каждый отправился к себе. Саломэ - в свою палатку, где на постели его ждала гитара с бело-голубым бантом, кокетливая, как женщина. А Каркамо прошел в кабинет коменданта. Он зажег свет, выложил на письменный стол бумаги, собранные в доме парикмахера, и... окаменел от изумления. На одном из конвертов он прочел: Роса Гавидиа... Быстрым движением он схватил пакет, как будто лампочка над письменным столом могла сжечь пакет, быстро проглядел листки, находившиеся в пакете. Что делать? Оставить его здесь? Сохранить у себя? Пакет уже был в его кармане... Лихорадочно он искал среди документов, нет ли еще пакетов или бумаг с тем же именем: Роса Гавидиа... Поспешно собрал все. Бумаги прилипали к пальцам, к потным рукам. Не только зной - было еще около трех часов ночи - давал себя знать, от волнения Каркамо обливался холодным потом. Бумаги с именем Росы Гавидиа были тщательно спрятаны, когда он вернулся на траурную церемонию и, вытянувшись перед комендантом, доложил: - Приказ выполнен, мой майор! - Останьтесь здесь, капитан, мы скоро пойдем. Не теряя из виду своего начальника, Каркамо отправился на поиски - ему хотелось выпить и найти Андрея Медину. Ему так нужен был сейчас Андрей - друг детства, бунтарь, человек со странными и смелыми идеями, которому он мог бы рассказать обо всем, как мужчина мужчине. Но не нашел его, и ничего иного не оставалось, как сжечь в глотке спиртного имя Росы Гавидиа. Улетучилось оно как дым, табачный дым. XXVII От еле сдерживаемого хохота глаза чуть не вылезали из орбит. Они смеялись больше глазами, чем губами, - впрочем, губы тоже широко растягивались под наскоро подстриженными усами, сверкающие зубы словно откусывали кусочки бурлящей радости - так праздновали они свой триумф, собравшись на Песке Старателя, или Песках Старателей, это место именовалось то в единственном, то во множественном числе, хотя какое это имело значение! - Дай мне тебя обнять, братишка! - Ха, ведь ты не лиана, это от объятий лианы дерево сохнет! Объятия следовали за объятиями, рукопожатия за рукопожатиями - радость, радость победы. Однако мало одних объятий. Конечно, надо бы и выпить. Несколько бутылок пива, потом добрый стаканчик рома, а на закуску - бутерброд с сардинами, маисовые лепешки с сыром, ломтики жареного банана, плоды хокоте, гуаябо, нанес. Праздник! Надо понять - настоящий праздник! - А вон тот умеет играть на окарине! - Дай-ка ему, дружище, пусть сыграет! Послушаем музыку, хватит болтовни! Окарина, скрипка, гитаррилья, бандурриа и гитара появились в руках братьев Самуэлей. - Ну и натворили вы, право! - Натворили не натворили, а сотворили и растворились! Трое Самуэлей - Самуэлон, Самуэль и Самуэлито - вступили в разговор, не расставаясь со своими инструментами. - Удачно получилось, лучше не придумаешь, - сказал Самуэлон, - на редкость удачно! Повезло нам, непогода помогла. Вовремя ливень хлынул. Как поливало-то, чистое наводнение! Видать, старший десятник в моряки не годится... - Может, у него геморрой... - Что-то чесался, это точно... - Из-под плаща даже палец боялся высунуть, - вмешался третий из Самуэлей. - Плащ как смирительная рубаха, ей-богу!.. Ни дать ни взять - китолов... - Отныне и впредь... - произнес важным тоном Самуэлон и засмеялся, - отныне и впредь, когда на плантациях начнет бушевать ливень, Компании следует вытаскивать морячков из своих подводных лодок, в ливень здесь все становятся подводниками. - Мы и под водой будем сражаться с Компанией. Вспомните того, седого, как он им рубанул, когда они попытались вместо нас поставить несчастных безработных... - А тот, который все время икал... Куда девался тот мулат? - Нет у меня к нему доверия... - Ясно. - Вначале он появился с каким-то долговязым гринго... - Да ведь это президент Компании! - Да, он появился с ним, когда еще делилось наследство Мида - неразбериха эта с миллионами, - а сейчас вернулся якобы позаботиться о матери, она очень, дескать, стара. Я считаю, что это предлог... - Лучше расскажи нам о другой картине, пока мы не загрустили. - Да уж картина, чем не кинофильм? Приезжают сюда всякие из великой страны Севера, а здешние разевают рот. Разевают рот перед Соединенными Штатами, совсем как рыбешки, пока их акула не проглотит. Да еще сентиментальные слюни разводят. Вроде этого сумасшедшего мулата, который оплакивает своего погребенного отца и приехал... навестить старуху... - Хватит! Может, пропустишь глоточек? - Чем больше пьешь, тем больше чувствуешь себя человеком. Правда ведь, Самуэлито? Ну и молчалив этот Самуэлито! Ударь-ка лучше по струнам гитары да спой... Там идут, там идут, там идут те, кто умрут, - без любви, без любви, без любви люди нигде не живут... - А я знаю этого седого, который призывал новеньких не работать. Он с побережья, только с другого... Из Тенедорес или из Лос-Аматес, где-то я его встречал, не помню только точно где - в Лос-Аматес или в Тенедорес... - Тогда он не новичок в этих делах. - Новичок не новичок, а по-новому все оборачивается. Шумливый вечерний ветер раскачивает листья, застывшие в молчании, откликается на далекие отзвуки - гул морского прибоя, эхо камнедробилок, мычание животных на бойне, понявших, что пришел их час, лай собак близ домов, хлопанье крыльев белогрудых пеликанов, упругий и звучный свист полета серых цапель, пронзающих воздух, насыщенный влагой. - Если соберемся вместе, нас будет... Голос говорившего заглушили сильные аккорды гитар, которые, как изящные кобылицы, заливистым ржаньем отозвались на удары пальцев, пришпоривших крепче-крепче, чтобы те не упирались и дали бы волю звуку, - и как жаль, что нет тут женщин, с которыми можно было бы потанцевать, состязаясь в скорости с гитаристами. Вихрь пыли поднял парень с лицом цвета апельсинового дерева, пустившийся плясать в одиночку. Кто-то в такт ему захлопал в ладоши. У остальных - они ели и пили - руки были заняты, бедные руки грузчиков бананов, грубые, натруженные. Как только музыканты кончили играть сон, раздались аплодисменты и крики - те, кто уже успел изрядно выпить, бросились к Самуэлям с такими бурными объятиями, что музыкантам еле удалось спасти свои инструменты. - Если соберемся вместе, нас вполне хватит... - продолжал твердить тот же голос - у этого человека что на уме, то и на языке, - и не потому, что нас много, а потому, что нас сплотила единая воля, вот как, например, сегодня. Сеньору Лино Лусеро... - Не говори лучше об этом богаче и предателе, об этом изменнике! Ему были оставлены миллионы, чтобы он позаботился о рабочих, чтобы создал кооперативы. Только для этого ему оставили деньги - он должен был бороться против Компании, а что он сделал? Он и его братья, что они сделали? - Я хотел передать вам, что сказал ему Рито Перрах - великий колдун. Он сказал: мы выиграем, отказавшись грузить бананы, если не заплатят нам больше. - Послушайте... - Потому что мы все вместе - масса... - Вместе, но не вразброд! Послушай-ка... да, он, похоже, не спиртное пил, а штопоров наглотался. Взгляните, как глаза пялит. - Дайте сказать... - Лусеро передавал, что колдун как-то спросил его: "Видишь, что там?" - "Да, - ответил ему дон Лино, - вижу море". - "Большое, очень большое?"спросил его колдун. "Да, больше, чем большое, огромнейшее, и даже больше, чем огромнейшее... Великое, как господь бог". - "В том-то и дело, тебе оно кажется великим, как сам господь бог, а ведь оно состоит из капелек росы... Капелек, которые ты даже не различишь, каждая из них меньше булавочной головки, крошечная, как острие иглы, но эти капельки становятся грозной силой, когда сливаются со своими сестрами и образуют реки, озера, моря..." - И даже этот урок его ничему не научил. Ну, ничего, это дорого ему обойдется! Недавно пришли к нему попросить, чтобы он помог семьям забастовщиков в Бананере, а он отказался. Заявил, что денег не даст, потому что забастовщики - это люди, которые сражаются ради желудка, а не ради идеалов... Небо, чешуйчатое от серебристых и золотистых облачков, уходило куда-то за горизонт, за бесконечные ряды пальм, подвергавшихся постоянному натиску ветра и ударам ураганов. Гибкие и стройные пальмы гордо противостояли штормам, и ветер свирепо гудел в высоких кронах; в бурю, под ливнем, они походили на искрометные электроды, что источают золотые молнии и эхо грома. Но в тот вечер с Песков Старателей они казались созданными из тонких нитей. - Мало собраться воедино, как эти бесчисленные капли, образующие море, - этого мало, надо уметь сопротивляться, как эти пальмы, которые кажутся от- сюда такими тоненькими и хрупкими, а ведь они выдерживают бурю лучше, чем гигантские деревья. - Кто из вас знает, где живет тот великан, который отказался работать сам и призвал бросить работу других? Здесь ли он? Хорошо бы найти его, и, прежде чем мы снова возьмемся за гитары, надо бы поговорить с ним. Если уж начинать забастовку, то нужно привлечь побольше людей. Мы скажем ему, что празднуем прибавку к жалованью, ведь он тоже имеет право на праздник - он нам помог: отказался сам работать и призвал других не грузить бананы. Как вам кажется, ребята?.. Все согласились с ним и отправились на поиски незнакомца. - Для доброго ли дела меня позвали и почему привели словно арестованного? - спросил великан, опустившись на песок вместе с остальными. - О, да у вас здесь праздник? Ну что ж, хорошо, раз вы меня приглашаете! Спасибо, а то торчал я тут, как одинокий пень - видите ли, товарищ, который был со мной, ушел!.. Не понравилось ему побережье, вот он и улетел... Ну, а что касается меня, так я здесь бросил якорь... - Дружище, оставайся с нами, ежели тебе компании не хватает! Празднуем! По случаю прибавки ребята захотели поиграть на гитаре, попеть, поплясать. Впервые "Платанера" уступила требованиям рабочих. Это что-нибудь да значит! - Конечно, надо отметить! - Стоит отпраздновать, правда? Да и вам не мешает! Вы, дружище, сыграли в этом деле важную роль! Вам удалось объединить людей, которые были каждый сам по себе. Очень вовремя вы все сказали этой свинье, старшему десятнику. Если бы не вы, мы бы ничего не добились. - До сих пор еще крещусь, - подскочил другой. - Хоть и смеются надо мной неверующие, а я вот верую в богоматерь. Священник говорит, что она чистая индеанка и протянет нам руку, чтобы сту... стук... стукнуть этих гринго-евангелистов... - Преувеличивать, конечно, не стоит. Компании никакого убытка не принесет эта мизерная прибавка. Главное не в том, что они согласились на прибавку, а в том, как мы ее добились! -- Если бы не пошел дождь и не было срезано столько бананов, не дождаться бы нам прибавки... - И если бы пароход в порту не стоял... - Как бы то ни было, все это произошло даже не в силу тех причин, о которых вы говорите, - дескать, много было срезанных бананов, а в порту ждал грузовой пароход, не хотели вызывать полицию и разгонять грузчиков прикладами, и тому же начальнику досаждал геморрой, и десятника "Крюка" не было и так далее. Нет, дело не только в этом. Не будем приуменьшать значение нашей победы. Нам увеличили заработную плату, потому что мы отказались работать. И отказались все, как один, по-мужски. Без нас они могли бы получить все золото мира, но без нас они не смогут ничего выкачать из этих земель, где растут лучшие в мире бананы, на которых они наживаются! Что сейчас происходит? Мы помогаем им приумножать их богатства, и тем самым усугубляем нашу бедность, нашу нищету. Однако, товарищи, все это должно измениться. Все должно быть равно для всех. И, поверьте, будет очень плохо, если мы не сумеем, как нужно, воспользоваться нашим триумфом, будем размениваться на мелочи... - Если вы позволите мне сказать... - попросил разрешения великан, - если вы позволите мне сказать... - Конечно, говорите!.. - Товарищ уже однажды взял слово и встал на нашу сторону, теперь он - наш, пусть говорит! - Ладно, я хочу, чтобы вы тоже это знали - то, что случилось здесь, происходит и на другом побережье. Там тоже во всем разобрались, и не только рабочие на плантациях, но и портовики - люди, которым уже нечего терять, нищие из нищих, взявшиеся за эту работу от полного отчаяния, поскольку им не осталось ничего другого - здесь их преследуют болезни, здесь их развращают, разлагают, портят... кажется, что эти люди могут выдержать все... Но мы видели... как среди этих людей... среди портовых грузчиков, которых и за людейто не считали, произошло самое невероятное... Портовики, озверевшие от зверских условий труда, бездомные и голодные, измученные малярией, больные, одетые в лохмотья, проявили себя как люди беспредельной воли. Этот ураган - никто не знает, где, когда и как он начался - разрастался все больше и больше, пока весь порт не был полностью парализован. Вот точно так же внезапно, в самую тихую погоду возникает ураган, поднимается пыльный смерч, взмывает к облакам, ослепляя, сметая все на своем пути. Вот так же возник и этот ураган, этот смерч бунтарей. "Мы не будем работать, мы не погрузим ни одной грозди бананов, если нам не увеличат жалованье!" - так они заявили и действительно бросили работу. Бананы портились, простаивал пароход, а на набережной нагромождались железнодорожные платформы и вагоны, и тут-то началась схватка... - Даже схватка? - Смотрите-ка, ребята, до схватки дело дошло!.. - послышались голоса. - Полицейские, десятники, воинские части - никто ничего не смог сделать, когда поднялось это несчастное человеческое отребье, превратившееся в тигров. Поднялись они не для обороны, а для атаки. Они дрались палками, ломами, кусками рельсов, шпалами, всем, что смогли найти на набережной, на железнодорожных путях. С одного из белых пароходов этого проклятого "Белого флота", будто стая дьяволов, нагрянули негры, вооруженные пожарными брандспойтами, они пытались мощными струями разогнать взбунтовавшихся грузчиков. Струи воды, винтовочные выстрелы, глухие взрывы, вагоны несутся по рельсам, как катапульты, сталкиваются друг с другом, слетают с рельсов, сотрясая портовые сооружения и здания в порту... Раздались пулеметные очереди... приказ был категоричен... стрелять без жалости... Свист пуль, разрывы бомб нарушили молчание, застилавшее дымовой завесой все, кроме разбушевавшегося моря, которое, словно тоже решив сражаться, бросалось на набережную... Смерть берет свое... Подняв руки, один за другим сдаются восставшие. Они появляются из клубов дыма - после взрывов, - и солдаты, и полицейские их встречали на первый взгляд миролюбиво, но как только портовые грузчики оказывались в окружении полицейских, их начинали избивать зверски - как они это привыкли делать обычно, словно хотели расквитаться за то, что портовики осмелились просить увеличения зарплаты. Сдались все, кроме нескольких человек. Эта небольшая группа медленно отступала и наконец укрылась за крайним выступом набережной. Казалось, время измерялось шагами этих рабочих - огненные силуэты, очерченные солнцем, отступавшие под дулами винтовок, спиной к морю, спиной к морю, в котором кишмя кишели акулы... - А кем работает этот человек? Говорит он как-то цветисто... - Гондурасцем... - То есть как гондурасцем? - Да, я устроился работать под видом гондурасского поэта в одном отеле, владелица которого, Клеотильде Бенавидес родом из Телы, очень любит стихи. Почти моя землячка... - Почему почти землячка? Разве вы не из Гондураса?.. - С границы. И потому до сих пор не знаю, где я родился, ведь спор по поводу границы не прекращается. Одно бесспорно - где бы я ни родился, я родился во владениях Компании... - Ну рассказывайте дальше... - вмешался один из Самуэлей; в его глухом голосе звучало нетерпение. - Скажите, сдались ли те последние, кто сражался на кромке набережной, между полицейскими и акулами? Сдались? Им, конечно, не оставалось ничего иного! Как их схватили? - Ошибаетесь, друг. Человек всегда должен за что-то ухватиться. И когда перед ним захлопываются все двери, он хватается за смерть... - И после длительной паузы, когда слышалось лишь дыхание слушателей, он продолжал: - Вот и они схватились за смерть, но продали себя дорого... - Все вздохнули. - Дорого себя продали... Один в отчаянии выхватил винтовку из рук солдата, другой - пистолет у полицейского, хотя оба грузчика были уже ранены, тяжело ранены... Какой-то офицер выстрелил грузчику в рот, и тот упал, но тут же будто снова поднялся - но это уже другой налетел на офицера, выхватил у него пистолет и сразил офицера на месте... Схватка длилась недолго, да и не могла она длиться... Тот, что выхватил винтовку у солдата, положил ее на тела своих убитых товарищей и расстрелял по врагам все патроны, до последнего... Обливаясь кровью, раненые падали в море, где их поджидали акулы, огромные алчные пасти... Все молчали. Великан продолжал: - Но на этом дело не кончилось. Из столицы вскоре прибыл военный поезд с каким-то генералом, который говорил по-английски. Я видел его издалека: нос крючком, усы, зеленые глаза. И все началось снова. Убивать уже было некого, и не к кому было применять закон о попытке к бегству. Генерал в полевой бинокль следил за развитием событий из салон-вагона, превращенного в его штаб: на столах - бутылки виски, а на диванах - голые женщины. Он внимательно следил за дымками, время от времени поднимавшимися над деревьями и ранчо. Эти дымки указывали места, где солдаты, находившиеся под его командой, расправлялись с населением, - пальцы генерала лениво перебирали волосы женщины... В ту же ночь в Бананере был устроен банкет. Генерал кутил в салон-вагоне со своими спутницами, он обливал их охлажденным шампанским и, опьянев от вина и зноя побережья, слизывал брызги шампанского с кожи обнаженных женщин... Не доходя до Бананеры, поезд остановился - генерал решил принять душ. Затем он переоделся для банкета, устроенного в его честь, - в честь великого умиротворителя, и вышел из вагона в безукоризненно белом мундире, в темно-зеленых панталонах, в сапогах с металлическим блеском, при шпорах, которые звенели как дамские подвески, во рту - длинный мундштук с сигаретой светлого табака; один глаз он щурил от дыма, а другой казался еще ярче - пронзительно-зеленым. За десертом вице-президент и другие высокие должностные лица "Тропикаль платанеры", которые присутствовали на банкете, обратились к победоносному генералу с просьбой сказать несколько слов. Похожий на мумию, несмотря на кайзеровские усы и непрестанное потирание рук - словно он постоянно намыливал их, видимо, в подтверждение того, что им уже было сказано, или того, что он намеревался сказать, - надтреснутым голосом старой трещотки генерал стал выпаливать риторические фразы. Подняв бокал, он заявил: "Мои господа, умиротворение завершилось, и я хочу напомнить вам со всей той откровенностью, с которой можно говорить бизнесменам, что генерал Республики не пускается в путь только ради того, чтобы переменить климат..." - Во всяком случае, он откровенно попросил позолотить ручку, - заметил один из Самуэлей. - И той же самой ночью... - продолжал рассказчик, - в том же военном поезде, который доставил его на банкет, он на рассвете вернулся в порт, но уже без женщин... Оказывается, он приказал своим адъютантам, чтобы их сбросили с поезда на ходу, - пьяных, полураздетых. А тем временем, расстегнув белый, расшитый золотом мундир, он потягивал через соломинку из бокала пеперминт с накрошенным льдом. Безбрежная ночь поглощала крики несчастных полуодетых женщин, которых адъютанты хватали за волосы, за руки, за ноги, вытаскивали из салон-вагона в тамбур и сбрасывали в темноту, не обращая внимания на то, что поезд мчался со страшной скоростью. Ночь была полна женских криков, постепенно стихавших. Женщины лежали рядом со шпалами - изувеченные, окровавленные - неподвижные груды мяса... И после краткой паузы он добавил: - Когда генерал остался один, зеленый глаз зажегся по-волчьи, элегантным жестом он насадил на крючковатый нос пенсне и прочел на чеке, насколько внимательны были владельцы Компании, чествовавшие его за победу над взбунтовавшимися плебеями, и насколько правильно был понят его намек на смену климата. По правде говоря, жаловаться он не мог. Целая серия нулей красовалась на бумажном прямоугольнике, которым оплачивалось его беспокойство, - ведь генерал соблаговолил спуститься из зоны вечной весны на знойное побережье... Самуэлон прервал его: - А вы, дружище, откуда узнали обо всем? А то мы разинули рты... - Сейчас я вам вс