угой стороны, предсказуемый. И он останавливается, словно заколдованный. Он один, он цепенеет, а вокруг нет никого, кто находился бы в аналогичном расположении духа и поведения, тысячи людей видели черный каблук-шпильку, но рефлекторно вытеснили ее на задний план, как предмет любопытный, но в данный момент не способный должным с прагматической точки зрения образом повлиять на систему внимания. Наш субъект, наоборот, застрял на полпути, внезапное видение ослепило его; он витает в облаках и в то же время стоит на земле, а в ушах слышится какой-то призыв, от которого невозможно уклониться, почти пение, способное отражать бесконечность. - Это странно, - произносит профессор Мартенс в лекции номер 14. - Когда через наше восприятие проходит целая толпа материальных образов, то какая-нибудь одна-единственная и незначительная мелочь отрывается от лавины всех остальных образов и увиливает от контроля - таким образом, серьезно повреждается поверхность автоматического не-внимания. Как правило, это не связано с рассудком, потому что мгновения, подобные этому, случаются, все-таки происходят, неожиданно зажигая в нас необычные эмоции. Это похоже на обетования. На проблески обетований. Обетованные миры. - Я сказал бы, - излагает профессор Мартенс в лекции номер 14, - что достоверное видение едва заметных объектов можно сопоставить с незначительностью самой реальности, они становятся крошечными отверстиями, которые мы перешагиваем, чувствуя, а быть может, и постигая - полноту миров. Миров. Незначительность потерянного на улице каблука-шпильки отражает свечение женщины, свечение женщины, и мира, - излагает профессор Мартенс в лекции номер 14, - так что в конце концов спрашиваешь себя / а может, это и есть та единственная дверь, ведущая в подлинность миров этого нет ни в одной женщине любой женщине потерявшей на улице каблук-шпильку / можно нести в руке нечто похожее / что-то имеющее саму суть ужасающая коллективно бесчеловечная и распростертая история носит имя женщины / мы говорим переменчивую правду / более точно то есть в реальном соответствии с тем как наш кругозор воспринимает происходящее с какими эмоциями и ощущениями воспроизводит оборот речи женщина этого нет ни в одной женщине всякой женщине потерявшей на улице каблук-шпильку: и если в этом состоит подлинность то столица находилась бы под землей и подвергалась вспышкам крошечных отверстий, о которых извещали бы светящиеся гравированные объекты на бронированной поверхности реальности, языки пламени, указующие кратчайший путь, сигналя о вратах, ангелы, - излагает профессор Мартенс в своей лекции номер 14. И добавляет: и я не собирался говорить о Мадлен Пруста. Что касается замужней женщины, то при таком представлении она кажется непристойно домашней, буржуазной, кухонной / она нейтрализует жар подлинного отверстия, доводя его - кто знает, почему - до незначительности непроизвольной памяти / безвольно распростертые на врачебных кушетках, со вскрытыми венами / перед ними вспышки видений земных недр, как они бурлят, обнаруживая вытесненные в подсознание личность и индивидуальность / мы можем только жалеть их, как при почечной колике, делать дренаж, вызывая нормальное мочеиспускание в воспоминаниях, воспоминания / память / диурез души / непростительное малодушие / как будто, - излагает профессор Мартенс в своей лекции номер 14, спускается с кафедры и приближается к Гульду, - как будто человек, словно заколдованный видением черного каблука-шпильки, точно такой же: со своей биографией и своей памятью. Это и есть ложь. Глаза, увидевшие вспышку, - безнадежны и неповторимы. Это комбинации произошедшего и созвездия возможного, слитые в последнее мгновение в одной точке. В этом нет ничего субъективного. Каждая вспышка происходит по объективным причинам. И подлинное, которое уродует реальность думать, будто глаза способны быть только реальными, реальными, и только, чувствительные глаза и позже, только позже, появляется рассказ который слушают, позже, только позже, тогда появляется рассказ который тщится увековечить вспышку и превращает это в рассказ и становится возможно осмыслить идею, будто можно сделать это и сколько легкости и силы, чтобы догадываться о вспышке все это время, пока не закончится рассказ выдуманный рассказ, который нужен был, чтобы суметь что-то сделать, продолжая слушать все это время, в ожидании полянки, спрятанной в низине вспышки, делать шаги и измерения, дыхание, походка, идя в своих ощущениях, дышать временем, пока не ощутишь его в руке, в голосе, и этот миг на открытом месте, и спрямить извилистую нить какого-нибудь заостренного рассказа ты можешь вообразить что-нибудь прекраснее? - излагает профессор Мартенс в лекции номер 14. Доцент Мартенс преподавал Гульду квантовую механику. У него было сильнейшее пристрастие к велосипедам, с которых он, впрочем, часто падал по причине запущенного воспаления среднего уха. Его дед сражался в битве за Шарлоттенбург, и он мог это доказать. Так он говорил. 7 Еще одна прекрасная сцена разыгралась с меню. В салуне. Меню отсутствует. Сцена. Действие происходит в салуне. В салуне все пошатывается от страшного шума: голоса, гул, разноцветье, но нельзя забывать - говорила Шатци - о вони. Это очень важно. Это то, что надо хорошенько усвоить. Пот, перегар, лошади, гнилые зубы, моча и лосьон после бритья. Усвоили? И она не продолжала, пока не поклялись, что усвоили. Все началось между Карвером, хозяином салуна, и иностранцем, который уже повстречал сестер Дольфин. Карвер всегда разговаривал, вытирая стаканы. Хотя никто не видел, чтобы он когда-нибудь вымыл хоть один. - Иностранец? - Это что, новая марка виски? - Это вопрос. - Ну, я слыхал и пооригинальнее. - Такие я придерживаю для клиентов с деньгами. Иностранец положил золотую монету на стойку: - Попробуем. - Виски, сэр? - Двойной. Шатци говорила, что на пленку было записано еще что-то, но, в общем, это почти то, что надо. Диалог; надо понимать. - Скажите, у вас в городке всегда берут на мушку? - А-а, сестрички Дольфин? - Две женщины. Близнецы. - Они самые. - Славная парочка. - Сроду не видел такого ружья, как у них, - говорит Карвер и принимается за очередной стакан. - В смысле? - Еще не слыхал историю о червовом валете? - Нет. - Они этим прославились. Делают так. Располагаются в сорока шагах от тебя, ты бросаешь в воздух карточную колоду, они стреляют, ты подбираешь карты с земли и в конце концов обнаруживаешь на руках пятьдесят одну нормальную карту и еще одну с двумя отверстиями. - Червового валета? - Ну. - И каждый раз это червовый валет? - Им нравится эта карта. За этим стоит целая история. - И когда этот фокус можно увидеть? - Невозможно. Последний раз был два года назад и закончился трупом. И дело с концом. - Они его ухлопали? - Откуда-то издалека явился какой-то кретин. Ему рассказывали историю о червовом валете, но он не желал верить, говорил, что этим старым девам в жизни не выпала ни одна карта и они попали бы в цель разве что если карту свернуть и засунуть в дуло ружья. И он целыми днями смеялся как безумный и рассказывал эту историю о свернутой карте и так далее. Наконец сестры Дольфин решили, что им это надоело. Это перестало быть просто историей о карте, это было занятием старого холостяка, которое превратило его в дьявола, здесь-то все знают, что лучше избегать доказательств, так, наоборот, он не унимался, старый холостяк, выступал на каждом углу. Ублюдок просто с ума сошел. Еще виски? - Сначала доскажите. - Ну, в конце концов, он заключил пари на тысячу долларов, что эти девицы ничего ему не сделают. Он казался таким уверенным в себе. Они прибыли вместе с ружьями. Посмотреть собрался весь городок. Этот кретин такой спокойный, он еще отпускал шутки, отсчитывая сорок шагов. Вот он берет колоду карт и бросает в воздух. И вот - валяется на земле, а карты сыплются из воздуха, кружась как опавшие листья: два выстрела прямо в сердце. Убит на месте. Сестры Дольфин разворачиваются и, ни слова не говоря, возвращаются домой. - Бинго. - Все, кто был там, оцепенели, поскольку даже не знали, куда им глядеть. Гробовое молчание. Единственный, кто нарушил немую сцену, был шериф: он подошел к трупу, перевернул его на спину и осмотрел, будто искал что-то. Затем он обернулся к нам: кивал головой и улыбался. Карвер перестал вытирать стаканы. И тоже улыбнулся. - Этот кретин попытался схитрить. Он вытащил из колоды червового валета и спрятал. Угадай, где? - В жилетном кармашке? - Да, прямо на сердце. Я еще помню эту карту: вся в крови. И в середине - два отверстия, будто подпись. - Виски, Карвер. - Да, сэр. - На суде, - рассказывала Шатци, - судья искал в своих книгах что-нибудь, что могло оправдать убийство безоружного шулера. Чтобы никого не отправить на виселицу. И не нашел. И тогда сказал: пошли все в жопу, вы оправданы. Отозвал в сторону шерифа и что-то сказал ему. Но только ему. А потом пошел и зверски напился. - Карвер? - Да, сэр? - А я почему жив? - Это салун, а вопросы задавайте через улицу напротив, - Но почему сестры Дольфин стреляли в меня, а я все еще пью здесь виски? - Патроны холостые. Сестрички об этом не знают, эти патроны производит Трумен, для красного Моргана калибра 44-40. Отличная работа, точь-в-точь как настоящие. Но холостые. По распоряжению шерифа. - А они, что, не знают? Карвер пожал плечами. Иностранец осушил стакан. В воздухе витали ароматы пота, перегара, лошадей, гнилых зубов, мочи и лосьона после бритья. И если спросить у Шатци, входила ли в меню капуста, она ответила бы: да-да, конечно. Спокойно, это только начало. 8 Ванная комната находилась на втором этаже. Перед сном Шатци поднялась наверх и услышала, что в ванной Гульд. Изнутри доносился его голос. Голос, который имитировал сразу несколько голосов. - Ты, хрен моржовый, мы не в твоем колледже, знаешь, Ларри?.. Посмотри на меня и дыши... пойдем, дыши... И БЛИН, ПОТИШЕ С ЭТИМ, БОГА РАДИ! - У меня бровь рассечена, Учитель. - Все равно, блин, тише, тоже мне, горе... слушай, Ларри, ты меня слушаешь? - Ну. - Тебе понравилось бы другое лицо? - Нет. - Дыши... вот так, хрен моржовый... - Я не хрен... - ТЫ ИМЕННО И ЕСТЬ ДЕРЬМОВЕЙШИЙ МОРЖОВЫЙ ХРЕН, дыши... в воду... ВОДА... слушай меня, ты слушаешь меня? Не касайся, если этого ожидают, понял? - ... - Короче, Ларри, ты должен зайти ему спереди и, сжав кулаки, должен искать эти кулаки, понял, кончай обсираться, ты здесь не для того, чтобы хорошо выглядеть на фото, ищи кулаки, ВБИВАЙ ИХ КАК В ВОДУ, когда ты ощущаешь свои кулаки, то ты на верном расстоянии и ты должен работать, левым в печень и апперкот, у него защита, которая действует как холодильник, ЛАРРИ! - Да. - Валяй, суй кулаки и бей. Повтори. - Рука... У меня что-то с рукой. - ПОВТОРИ, БОГА РАДИ! - Валяй, суй кулаки... - Валяй, суй кулаки, Ларри. БАЦ! - Иди в жопу, Ларри! - В жопу. На ринге. Третий раунд. Третий раунд из восьми на встрече в "Тойота Мастер Билдинг" между Ларри Горманом и Леоном Собило. Горман появляется, у него уже побитый вид, Собило всегда в центре ринга... его позиция не отличается элегантностью, но она эффектна... великий борец, он вспомнил встречу с Хардером... двенадцать яростных раундов... джэб левой Собило, еще джэб... Горман жмется назад, Горман у канатов, теперь он элегантно высвобождается... ЧТО ЭТО БЫЛО, ЛАРРИ? ПРЕКРАТИ ТАНЦЕВАТЬ ТАНГО, БОГА РАДИ... Собило не ослабляет хватку, еще джэб, и еще... хук сзади, ДВОЙНОЙ СЛЕВА, ГОРМАН ШАТАЕТСЯ.... ИЩЕТ УГОЛ, ВСЕ НА НОГАХ... Собило делает последний рывок, Горман скрючивается в углу... СЕЙЧАС, ЛАРРИ! АППЕРКОТ ГОРМАНА, ХУК СПРАВА, СЛЕВА, УДАР ПО КОРПУСУ, ПОХОЖЕ, СОБИЛО СЕРЬЕЗНО ЗАДЕТ, ОН ОТСТУПАЕТ К ЦЕНТРУ РИНГА А ТЕПЕРЬ, ЛАРРИ, ХРЕН МОРЖОВЫЙ, ЗАКАНЧИВАЙ... Горман наступает... руки вытянуты вдоль туловища, действительно странное зрелище, дорогие радиослушатели... Собило останавливается... Горман наклоняет туловище, он всегда уходит в защиту... джэб Собило, Горман уклоняется, ОБХОДИТ СОБИЛО, СПРАВА ПРЯМОЙ УДАР ПРАВОЙ СЛЕВА ХУК ЛЕВОЙ И ПРАВОЙ ХУК ПРАВОЙ, СОБИЛО НА КОВРЕ, НА КОВРЕ, СОБИЛО НА ПОЛУ, УБИЙСТВЕННАЯ КОМБИНАЦИЯ, СОБИЛО НА КОВРЕ, ПОХОЖЕ, НЕ МОЖЕТ ПОДНЯТЬСЯ... ПРАВОЙ ЛЕВОЙ ПРАВОЙ С ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНОЙ СКОРОСТЬЮ... СОБИЛО ПЫТАЕТСЯ ПОДНЯТЬСЯ... ПОДНИМАЕТСЯ, СОБИЛО НА НОГАХ, ОТСЧЕТ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ, СОБИЛО НА НОГАХ, НО КОНЕЦ ЕСТЬ КОНЕЦ, РЕФЕРИ ПРЕРЫВАЕТ ВСТРЕЧУ, ВСТРЕЧА ОКОНЧЕНА, НА МИНУТЕ И ШЕСТНАДЦАТОЙ СЕКУНДЕ ТРЕТЬЕГО РАУНДА, ТЕХНИЧЕСКИЙ НОКАУТ, ДОРОГИЕ СЛУШАТЕЛИ, ДОСТАТОЧНО МОЛНИЕНОСНОЙ ДЕМОНСТРАЦИИ КЛАССА ЛАРРИ ГОРМАНА, ЧТОБЫ ПРИНЕСТИ ПОБЕДУ, ЗДЕСЬ, НА СОРЕВНОВАНИЯХ В ТОЙОТА МАСТЕР БИЛДИНГ... - Где ты, хрен моржовый, научился этим па для танго? - В колледже, Учитель. - Молчать, засранец. - Если хотите, я и вас научу. - Давай, за дело. - Какое у меня лицо? - Твое. - О'кей. Шум сливного бачка. Открывается кран, шуршит зубная щетка. Потом тишина. В дверном проеме появился Гульд в пижаме. Шатци, замерев, смотрела на него. - И что это была за штука? - Какая штука? - Ну, этот телевизор. - Это радио. - А-а. - Гнусная язва этот Собило. - Итальянец? - Аргентинец. Борец. Страшный, как смертный грех, такая язва. Никогда не отправлялся на ковер, это в первый раз. - Гульд? - Да? - А почему бы тебе просто-напросто не заняться в ванной онанизмом, как другим мальчишкам? - А, этим я занимаюсь в постели, там удобнее. - И в самом деле. - Спокночи. - Спокночи. 9 В субботу Шатци пригласила всех поужинать где-нибудь, поэтому сразу после полудня они отправились стричься к парикмахеру по фамилии Вицвондк. Народу было полно, очередь стояла даже на улице. По субботам все ходят стричься. - У меня дома по субботам все моются, - сообщил Дизель. Тип, растянувшийся в кресле и намыленный до ноздрей, продолжал скрести себе горло, но в таком положении он, конечно, не мог плеваться и поэтому держал все внутри. Вы просто изводились, думая, как бы он отхаркался в подходящий момент. Под потолком вращались лопасти вентилятора, трепали волосы, щетинки и рекламы бриллиантина и туалетных вод. Желтые стены, зеркала с портретами Бриджит Бардо, никогда не старевшей в сердце Вицвондка, кто-то говорит, что его выгнали из дома, потом рассказывает о девочках, что-то в этом роде, Вицвондк - парикмахер: по четвергам он стрижет бесплатно, "я знаю почему, но никогда не скажу". Пумеранга стригли "под ноль", Гульд просил "срежьте как можно меньше, пожалуйста". Дизеля стулья не выдерживали, он стоял, прислонившись к умывальнику, поэтому Вицвондк влезал на табуретку, влезал, и спускался, и стриг, постепенно переходя выше, к самому пробору на затылке. В любом случае, уже целый час все стояли на жаре в очереди и ждали. - Технический нокаут в третьем раунде, - сказал Гульд. - Дерьмо, - не смолчал Дизель, доставая из кармана замусоленную купюру и передавая ее Пумерангу. - Хоть бы мне кто объяснил, как он держался на ногах все это время. - Говорят тебе, это такая падаль. - Не нужно заставлять художника торопиться, а Горман - артист, - несказал Пумеранг, запихивая купюру в карман. - А что говорит Мондини? - поинтересовался Дизель. - У Мондини была такая рожа, что он не мог и слова сказать. Говорит, что Ларри - хитрец, поднимается на ринг и танцует танго. - Ла-ла-ла-ла. - Следующий, - вызвал Вицвондк. Мондини был тренером Ларри. Учитель, как его называли. Именно Мондини открыл талант Ларри. У него была жесткая курчавая шевелюра, похожая на ежик для мытья посуды. С ним целая история. ПУМЕРАНГ. - Мондини был сантехником, мало что понимал, но работал. Он влюбился в бокс, когда ремонтировал сортир в спортзале. В первую валялся на полу шесть раз. Вернулся в раздевалку, переоделся, вышел и подождал, чтобы встретиться с тем, кто его валил на пол. У этого типа была русская фамилия Козалькев. Мондини не держался на ногах, так был избит, но незаметно следил за ним, пока этот тип не зашел в бар. Мондини отправился следом. Заказал пиво и уселся рядом с русским. Немного выждал и затем сказал: "Научи меня". На счету Козалькева было пятьдесят три боя, он продавал встречи и время от времени договаривался с салагами, чтобы улучшить свой результат. "Иди в жопу", - ответил он. Мондини, сохраняя полнейшее хладнокровие, вылил пиво ему на штаны. Завязалась потасовка с пинками и швырянием стаканами, которую еле остановили и которая закончилась в камере полицейского участка. Целый час они пребывали в полумраке и тишине. Потом русский сказал: "Первое. Боксом занимаются только если очень хочется. Неважно чего". По утрам они изучали, как бить в поясницу так, чтобы рефери не заметил и чтобы заявить, что противник вертится. А между прочим, удар кулаком в поясницу - это такая штука, от которой искры сыплются из глаз. ДИЗЕЛЬ. - Мондини говорил: для того чтобы научиться боксировать, достаточно одной ночи. И нужна целая жизнь, чтобы научиться бороться. Он бросил спорт в тридцать четыре года. Обычная карьера, единственная запоминающаяся встреча. Двенадцать раундов в Атлантик Сити, противник - Барри "Кинг" Муз. Каждый из них - четырежды на полу. Казалось, что они хотели лишить себя жизни. Последний раунд провели, держась друг за друга, в полном изнеможении, голова к голове, руки их свисали вдоль тел, кулаки болтались в пустоте, словно языки колоколов: последние три минуты они занимались тем, что злобно оскорбляли друг друга. В конце концов победу присудили Музу, имевшему связи. Мондини пытается забыть об этом. Но однажды, когда все сидели перед телевизорами - в Атлантик-Сити происходило что-то, похожее на убийство, - кто-то слышал бормотание: "Прекрасное местечко, я как-то раз провел там неделю, а другой раз - воскресный вечер". - Чуть-чуть поправим седину вот здесь? - спросил Вицвондк. В понедельник, когда парикмахерская не работала, он ходил на кладбище, и казалось, что повсюду у него родственники. Дома, по вечерам, он играл на гитаре. Соседи открывали окна и слушали. ПУМЕРАНГ. - Мондини бросил спорт, когда ему было тридцать четыре года. Последний поединок он проводил с негром из Филадельфии, тот тоже решил завязать с боксом. Когда Мондини увидел, как тот поднимается на ринг, то подозвал жену, которая всегда сидела в первом ряду, и сказал: - Ты взяла деньги? - Да. - О'кей. Ставь на меня. - Но... - Не обсуждается. На меня. И будем надеяться, что этот тип продержится до конца. Второй раунд Мондини закончил на ковре, потом вновь упал в седьмом. Он неплохо боролся, но он не мог увидеть, как противник проводит эти ужасные хуки слева. У негра был хороший удар, но никак не увидеть, как он это делает. В десятом раунде Мондини получил такой хук, что зашатался и рухнул замертво. Некоторое время все было как в тумане. Потом он увидел жену, которая смотрела на него, опустившись на кушетку в раздевалке, И тогда он позволил себе улыбнуться. - Не беспокойся. Мы все начнем сначала. - Уже начали, - ответила жена. - Я уже поставила все деньги на другого. На эти деньги он открыл спортзал. И стал Мондини, тем самым Мондини. Учителем. Таких учителей больше не сыщешь. Мальчик, сидевший прямо под календарем Бербалуца (краски и шампуни), вдруг начал трястись как проклятый. Он дрожал все сильнее и сильнее. Он соскользнул со стула и распростерся на полу. На губах у него выступали пузыри, он скрежетал зубами. С каждым вздохом у него вырывался свист, это наводило ужас. Вицвондк остановился, с расческой и ножницами в руках. Все смотрели, никто не шевелился. Толстяк, сидевший на соседнем стуле, сказал: - Да что это с ним? Никто не ответил. Мальчику было по-настоящему плохо, он бился об пол руками и ногами, голова с глазами навыкате ритмично болталась взад-вперед, слюна беспрестанно заливала лицо. - Фу, как мерзко, придурок! Толстяк поднялся, посмотрел на распростертого перед ним мальчика и вытер руки о пиджак, как будто хотел их вымыть. Он был бледен, на лбу блестел пот. - Вы прекратите или нет? Это безобразие. Вицвондк не мог сдвинуться с места. Кто-то еще поднялся, но приблизиться не отваживался никто. Маленький старичок, который продолжал сидеть, промямлил что-то вроде: - Требуется искусственное дыхание... Вицвондк сказал: - Телефон... Мальчик продолжал биться головой об пол, он не издавал ни единой жалобы, только убийственный свист... ДИЗЕЛЬ. - Отличный спортзал. Спортзал Мондини. Во избежание недоразумений, прямо над дверью было написано красными буквами: ТЫ ЗАНИМАЕШЬСЯ БОКСОМ ТОЛЬКО ЕСЛИ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ. Кроме того, там висела фотография Мондини в молодости, на которой он показывал кулаки, и фотография Роки Марчиано с автографом. Ринг был голубого цвета, немного меньше, чем положено по регламенту. И повсюду лежали различные приспособления. Зал Мондини открывался в три часа. Первым делом он повесил часы, которые отмеряли раунды. У часов была только секундная стрелка, они звенели через каждые три оборота, а затем на минуту останавливались. У Мондини выработалось что-то вроде условного рефлекса. Когда часы звонили, он сплевывал на землю и улыбался: как будто вышел сухим из воды. Он жил в своем собственном времени, разбитом на трехминутные раунды и минутные перерывы между ними. Закрывая спортзал поздним вечером, последнее, что он делал, - останавливал часы. А затем возвращался домой, словно корабль со спущенными парусами. ПУМЕРАНГ. - Несколько салаг боролись за то, чтобы попасть в сборную, ребята без особого таланта, но он работал с ними очень хорошо. Он изматывал их тренировками до изнеможения, затем, когда они "созревали", усаживал перед собой и начинал говорить. Обо всем. И среди прочего - о боксе. Через полчаса они вставали и ничего не смогли бы повторить. Но когда они поднимались на голубой ринг, чтобы молотить кулаками, все всплывало в памяти: как держать защиту, как проводить удар, как поворачиваться, если противник - левша. Прислонившись к канатам, Мондини молча смотрел, не упуская ни одного движения. А затем, ни слова не говоря, отправлял домой. И на следующий день - все сначала. Ученики верили ему. Из каждого ему удавалось извлечь лучшее. А если они не делали ничего лучшего, чем наедаться дерьма при каждой встрече, однажды вечером - обычным вечером - Мондини подзывал их в сторону и говорил: "Я отвезу тебя домой, о'кей?" Они загружались в его ветхий седан двадцатилетней давности, и, болтая о всякой всячине, Мондини отвозил их домой. Выходя из машины, они, можно сказать, выходили на ринг. Это было известно. Кое-кто говорил: "Учитель, мне очень жаль". Он пожимал плечами. И все. Так продолжалось шестнадцать лет. А затем появился Ларри Горман. Мальчик описался. Все штаны были мокрыми, и струйка мочи потекла по плиткам пола. Толстяк вертелся рядом, совершенно выведенный из себя. - Сукин сын, ну и мерзость... да какого хрена, прекрати, ублюдок, прекрати же. Больше никто и не думал приближаться, поскольку мальчик продолжал корчиться, а толстяк держал всех в страхе своим бешенством. Он продолжал выкрикивать: - А ну, кончай, ублюдок, ты слышишь меня? Кончай, он обоссался, этот маленький ублюдок, дерьмо, обоссался, как скотина, сучий потрох... Он стоял над мальчиком и вдруг неожиданно пнул его ногой в бок, затем посмотрел на ботинок - на нем были черные мокасины, - увидел, что запачкался, и это окончательно вывело его из себя. - Сукин сын, вы только посмотрите на эту мерзость, это же невозможно, такая мерзость, а ну, остановите его! Он начал пинать его ногами. Тогда Вицвондк сделал два шага вперед. В руках у него были ножницы. Он держал их словно кинжал. - А теперь прекратите, господин Абнер, - сказал он. Толстяк даже не слышал. Как сумасшедший, он пинал бесчувственное тело мальчика. Орал и пинал. Мальчика все еще трясло, лицо было залито слюной, иногда у него вырывался свист, но все более слабый, удаляющийся. Люди оцепенели. Вицвондк сделал еще два шага вперед. ДИЗЕЛЬ. - Ларри Горману было тогда шестнадцать лет. Прекрасное телосложение, средний вес, красивое лицо, не боксерское, он был из хорошей семьи и жил в престижном квартале. Однажды вечером он вошел в спортзал поздно вечером. И спросил Мондини. Учитель стоял, прислонившись к канатам, и наблюдал за двумя боксирующими. Блондин все время обнажал правый фланг. Другой сражался безо всякого увлечения. Учитель наливался желчью. Ларри подошел к нему и сказал: "Привет, меня зовут Ларри, и я хотел бы заниматься боксом". Мондини обернулся, внимательно посмотрел на него, ткнул пальцем в красную надпись над дверью и вновь принялся следить за боксирующими. Ларри даже не повернул головы. Надпись была уже прочитана. ТЫ ЗАНИМАЕШЬСЯ БОКСОМ ТОЛЬКО ЕСЛИ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ. "На самом деле ужинать мне еще не хочется", - сказал он. Зазвенели часы, и боксирующие рванули с ринга. Мондини сплюнул на пол и произнес: "Очень остроумно. Пошел ты". Любой другой бы пошел. Но Ларри был не таков. Он сел на табурет в углу и не сдвинулся с места. Мондини занимался еще два часа, потом зал опустел, все забирали свои вещи и уходили. Они остались вдвоем. Мондини надел пальто поверх спортивного костюма; погасил свет, подошел к часам и сказал: "Если кто полезет, будешь лаять". Затем остановил часы и ушел. На следующий день в три часа он вернулся в зал. Ларри был там. На табуретке. "Назови мне хотя бы одну серьезную причину, по которой я должен тебя тренировать", - сказал ему Мондини. "Хочу убедиться, что на самом деле вы тренируете будущего чемпиона мира", - ответил Ларри. ПУМЕРАНГ. - Мондини его где-то даже ненавидел. Но через год при помощи изнуряющих упражнений была достигнута намеченная физическая форма. Мондини снимал с него деньги, как он говорил. Ларри работал без обсуждений, все это время он смотрел на других и учился. Образцовый ученик, если бы не эта дурь - он никогда не молчал. Говорил безостановочно. Комментировал. Как только кто-то поднимался на ринг, Ларри уже начинал. Он был готов прыгать у канатов или отжиматься от пола по восемьдесят раз. С самого первого удара принимался комментировать. Высказывал мнение. Поправлял, советовал, злился. Вообще-то он чаще всего говорил тихо, но в конце концов это достало. Однажды вечером, когда прошло уже около года с момента его появления, намечался бой, а он все говорил и говорил. Его раздражало, что один из этих двоих, низкорослый, не умел прикрывать удары. И слишком медленно передвигал ноги. "Что это насрано в ботинки?" - говорил он. Мондини остановил их. Велел низкорослому спуститься, повернулся к Ларри и сказал: "Поднимайся". Выдал ему боксерские перчатки, защитный шлем и капу. Ларри за всю свою жизнь ни разу не поднимался на ринг и никогда не пускал в ход кулаки против кого-нибудь. Соперник был полутяжем и имел на своем счету шесть побед в шести встречах. Обнадеживает. Он посмотрел на Мондини, поскольку толком не понимал, что делать. Мондини подал знак головой, что, должно быть, означало: держись как можно тверже, пока я тебя не остановлю. Ларри встал в стойку. Когда они встретились взглядами, Ларри улыбнулся и, несмотря на стучащую во рту капу, ему удалось произнести: "Страшно?" Вицвондк стоял теперь перед толстяком. Но казалось, тот его не видел. Он продолжал пинать мальчика и самозабвенно орал: - Маленький ублюдок, сукин сын, катись к себе домой и там вытворяй всю эту мерзость, хоть лопни, только, пожалуйста, у себя дома, а меня оставь в покое, понял, а здесь общественное место, скажите же ему, что здесь общественное место и здесь не разрешается... Он оглядывался вокруг, в поисках единомышленника, но все словно оцепенели, смотрели, не отрывая глаз, никто не двигался. Только Вицвондк, с ножницами в руке, еще казался живым. - Убирайтесь отсюда, господин Абнер, - громко сказал он. Тогда господин Абнер, продолжая орать, поставил ногу на лицо мальчика, измазанное слюной, и стал давить на него, как если бы гасил огромную сигарету, одновременно вытягивая ногу из штанов, чтобы не запачкаться. Вицвондк шагнул вперед и воткнул ножницы в бок толстяку. Раз, и другой, ни слова не говоря. Толстяк обернулся, ошеломленный. Чтобы устоять на ногах, ему пришлось убрать ногу с лица мальчика. Он шатался, но орать перестал, приблизился к Вицвондку, схватил его за шею и стал сжимать обеими руками, а сквозь брюки и пиджак текла кровь. Вицвондк снова поднял ножницы и воткнул их в шею, а потом, когда толстяк зашатался, еще и в грудь. Ножницы сломались. Из яремной вены толстяка вырвался поток крови и, ритмичными толчками, стал заливать комнату. Абнер рухнул на пол, зацепив журнальный столик. Мальчик был еще на полу, от ударов голову о землю был слышен шум, но он все еще бился, напоминая взбесившиеся часы. Все тело двигалось. И только дыхание словно остановилось. Вицвондк выронил на пол обломок ножниц, который до этого держал в руке. Другой кусок ножниц торчал из груди господина Абнера, в том месте, из которого сочилась кровь. ДИЗЕЛЬ. - Прошло три минуты, зазвенели часы. Мондини сказал: "Теперь хватит". Стянул с Ларри шлем и начал расшнуровывать перчатки. Ларри было больно дышать. Мондини сказал: "Я отвезу тебя домой, о'кей?" Им потребовалось некоторое время, чтобы доехать до богатых кварталов на седане двадцатилетней давности. Остановились у застекленной веранды, освещенной садовыми фонарями. Мондини выключил мотор и повернулся к Ларри. - За три минуты ты ни разу даже не протянул кулак в его сторону. - За три минуты он ни разу не дотронулся до меня кулаком, - ответил Ларри. Мондини уставился на руль. Действительно. Ларри провел раунд, передвигаясь с удивительной легкостью и танцуя во всех направлениях, как будто стоял на роликовых коньках. Соперник применял все удары, какие знал, но ни разу не зацепил его. Он спустился с ринга, как разъяренный зверь. - Это не бокс, Ларри. - Я не хотел навредить ему. - Не пори чушь. - Я, правда, не хотел... - Не пори чушь. Мондини бросил взгляд на веранду. Она была похожа на рекламное объявление по продаже счастья. - Какого черта тебе сдался бокс? - Не знаю. - Кой черт знает? - Точно так же говорит и мой отец. Кой черт знает? Мой отец адвокат. - Да-да... - Шикарный дом, да? - Да, на твоей роже написано. Какое-то время они задумчиво молчали. Ларри игрался с пепельницей, установленной в машине. То открывал, то закрывал ее. Мондини ни с чем не игрался, а размышлял об увиденном на ринге: самый яркий талант, который никогда раньше не проходил через его руки. Богач, адвокатский сынок, и никаких дурацких причин, чтобы заниматься боксом. - Завтра увидимся, - сказал Ларри, открывая дверцу. Мондини пожал плечами: - Иди в жопу, Ларри. - В жопу, - весело откликнулся тот, отправляясь домой. С тех пор они так и прощались друг с другом. И во время боев, когда бил гонг, Ларри поднимался из угла, а Мондини убирал табуретку, и они говорили друг другу: - Иди в жопу, Ларри. - В жопу. После этого Ларри шел и побеждал. Он одержал двенадцать побед подряд. Победа над Собило была тринадцатой. Вицвондк упал на колени. Мальчик все еще корчился на полу. В метре от него толстяк брызгал кровью во все стороны, вытаращив глаза и растопырив руки, словно все время пытаясь нащупать что-то в воздухе. Окружающие наконец-то очнулись. Кто-то удрал. Двое подошли к Вицвондку и, подняв его, что-то ему говорили. Кто-то взялся за телефон и вызвал полицию. Гульда вытолкнули вперед, он оказался в нескольких шагах от двух тел, подергивающихся, как две рыбки в ведерке рыбака. Он хотел попятиться, но это не удалось. Тут же распространилась жуткая вонь. Он обернулся и увидел на зеркале черно-белую фотографию футбольной команды, все потные и улыбающиеся, с огромным кубком, стоявшим посередине на земле. Орудуя локтями, он проложил себе дорогу и остановился прямо перед фотографией, прислонившись к умывальнику. Он пытался отключиться от происходящего вокруг и начал с правого крайнего нападающего: тот был в майке и трусах, на ногах - гетры, он носил дурацкие усы и улыбался с ужасающей меланхолией. Один только свободный защитник не был потным и запросто возвышался над всеми. Гульд узнал низкорослого полузащитника во главе запасных, у края фотографии, и центрального нападающего во главе играющих, он сжимал рукоятку кубка и смотрел прямо в объектив. Проблемы возникли, когда он принялся отыскивать защитников. У всех были лица защитников. Тогда он попытался разглядеть ноги, там, где это было возможно. Но вокруг творился такой бардак: люди толкались, кто-то вопил, - никакой возможности сосредоточиться. На мгновение он остановился, чтобы понять, кто это потный, в спортивном костюме, это был левый защитник, наверняка удаленный. Гульд закрыл глаза, и его затошнило. Вицвондк провел в тюрьме несколько лет. Когда стало ясно, что он безобиден, ему позволили играть на гитаре. Он исполнял веселые пьески каждый вечер. Заключенные в других камерах внимательно слушали. 10 Край футбольного поля, за правыми воротами. Они стоят неподвижно и смотрят. Профессор Тальтомар мнет губами погасшую сигарету. Гульд в вязаной шапочке держит руки в карманах. Минуты за минутами. Затем Гульд, не прерывая наблюдения за игрой, сказал: - На поле сумасшедшая разборка. Двадцатая минута второго тайма. Резаный пас слева, нападающий команды гостей, очевидно, вне игры, перехватывает мяч грудью, арбитр свистит, но свисток полон воды и не действует, центральный нападающий вывихивает ногу, арбитр снова свистит, но свисток опять дает осечку, мяч влетает в верхний угол ворот, арбитр пытается свистнуть, сунув пальцы в рот, но только обслюнявливает руку, центральный нападающий бросается как одержимый к сигнальному флажку углового удара, снимает майку, опирается на сигнальный флажок, делает несколько па какого-то дурацкого бразильского танца, а затем обращается в прах от вспышки молнии, ударившей прямо в вышеупомянутый сигнальный флажок. Профессор Тальтомар неспешно вынул изо рта сигарету и стряхнул воображаемый пепел. Случай, объективно говоря, тяжелый. Наконец он сплюнул табачные крошки и тихо пробормотал: - Гол не засчитывается из-за положения вне игры. Центральному нападающему - предупреждение за снятую майку. Вынос праха за пределы поля, на скамье запасных осуществляется замена. Также замена судейского свистка и установка нового сигнального флажка, игра начинается с пенальти точно в том месте, где зафиксировано положение вне игры. Никаких санкций против команды хозяев. Необходимо только найти виновного в том, что центральному нападающему противников не везет. Молчание. Затем Гульд сказал: - Спасибо, профессор, - и ушел. - Будь здоров, сынок, - пробормотал профессор Тальтомар, не оборачиваясь. Матч закончился всухую. Арбитр не слишком старался, но знал свое дело. Был собачий холод. Детям нужна уверенность. 11 - Позови к телефону Шатци. - Хорошо. Гульд передал трубку Шатци. На другом конце провода был его отец. - Слушаю. - Шатци Шелл? - Да, это я. - Из семьи Шелл, у которой бензоколонки? - Нет. - Жаль. - Да, мне тоже. - На вопрос номер тридцать один вы ответили, что сочиняете вестерн. - Точно. - Что создать вестерн - мечта всей вашей жизни. - Именно так. - Вам это кажется хорошим ответом? - Но у меня нет другого. - ... - ... - А что это? Фильм? - Что-что? - Этот вестерн... что это: фильм, книга, комикс, что это такое? - В каком смысле? - Вы меня слышите? - Да. - Это что, фильм? - Что именно э т о? - ВЕСТЕРН, это что? - Это вестерн. - ... - ... - Вестерн? - Вестерн. - ... - ... - Шатци? - Да-да. - У вас там все в порядке? - В полном. - Гульд необычный ребенок, понимаете? - Кажется, понимаю. - Я не хочу, чтобы у него были бы какие-нибудь сложности, я понятно выражаюсь? - Вроде того. - Он должен думать об учебе, а дальше видно будет. - Да, генерал. - Он сильный мальчик, он многого добьется. - Скорей всего. - Знаете историю о руке Хоакина Мурьеты? - Что-что? - Хоакин Мурьета. Бандит. - Потрясающе. - Он терроризировал весь Техас, много лет наводил ужас по всему Техасу, жестокий бандит, он был очень силен, насколько это известно, он уложил одиннадцать шерифов за три года, за его голову назначили целую коллекцию нулей. - Серьезно? - В конце концов, чтобы схватить его, они вынуждены были пустить в ход войсковые части. Потратили некоторое время, но схватили его. И знаете, что они сделали? - Нет. - Ему отрезали руку, левую руку, ту, которой он стрелял. Положили ее в мешок и отправили по окрестностям Техаса. Сделали круг по всем городам. Шериф получал посылку, выставлял руку в салуне, потом опять упаковывал в мешок и пересылал в ближайший город. Это служило предостережением, понимаете? - Да. - Чтобы люди знали, кто сильнее всех. - Ясно. - Вот, а знаете, что самое любопытное в этом деле? - Нет. - Говорят, что по окрестностям Техаса путешествовало четыре руки Хоакина Мурьеты, чтобы ускорить дело, правда-правда, а остальные три отрезали у каких-то проклятых мексикашек, но однажды они ошиблись в расчетах, и в город под названием Мартинтаун одновременно прибыли две руки Хоакина Мурьеты, и обе левые. - Классно. - Знаете, что сказали люди? - Нет. - И я - нет. - Что-что? - И я - нет. - А-а. - Красивая история, да? - Да, красивая история. - Я подумал, что это могло бы пригодиться для вашего вестерна. - Обмозгую. - Когда я приезжал последний раз, в холодильнике лежали пластмассовый желтый самолетик и телефонная книга. - Сейчас все лежит на своих местах. - Я на вас полагаюсь. - Конечно. - Мальчик должен пить молоко и запивать им витамины. - Да. - И кальций, ему нужен кальций, у него всегда была нехватка кальция. - Да. - Потом как-нибудь я объясню вам. - Что? - Почему я здесь, а Гульд - там. Я полагаю, это кажется вам не слишком удачной выдумкой. - Не знаю. - Я уверен, что это кажется вам не слишком удачной выдумкой. - Не знаю. - Я потом объясню, и вы увидите. - Хорошо. - Какая проблема была с этой немой девушкой. Славная девушка, но как непросто было объясняться с ней. - Могу себе представить. - С вами гораздо спокойнее, Шелл. - Да. - Вы разговариваете. - Ну. - Это намного удобнее. - Я согласна. - Отлично. - Отлично. - Передадите трубку Гульду? - Да. Отец Гульда звонил по пятницам в девятнадцать пятнадцать. 12 Прелестна шлюха из Клозинтауна, прелестна. Черны волосы у шлюхи из Клозинтауна, черны. В ее комнате на втором этаже салуна десятки книг, она читает их, когда ждет, истории с началом и концом, если