Алессандро Барикко. Без крови Alessandro Baricco. Senza sangue Роман Перевод с итальянского Владимира Петрова Санкт-Петербург, symposium, FABULA RASA, 2003  OCR: Игорь Яковлев Вычитка: Гайнутдинова Анна --------------------------------------------------------------- I Окруженная полями, старая усадьба Мату Ружу выглядела слепой - и как бы изваянной из черного мрамора в лучах заката. Единственное пятно на безукоризненной глади равнины. Четыре человека подъехали к усадьбе на старом «мерседесе». Дорога была пыльной и ухабистой - обычная проселочная дорога. Мануэль Рока увидел их через окно. Он подошел к окну ближе. Сперва перед ним предстало облако пыли над кукурузным полем. Затем донесся звук мотора. Ни у кого больше в этих краях - Мануэль Рока знал - не было машины. «Мерседес» показался вдали и исчез за дубовой аллеей. Больше Мануэль Рока туда не смотрел. Он повернулся к столу и положил ладонь на голову дочери. Вставай, - сказал он ей. Потом достал из кармана ключ, бросил его на стол и кивнул головой сыну. Сейчас, - отозвался сын. Оба они были детьми, еще детьми. У моста через ручей старый «мерседес» свернул с дороги, ведущей к усадьбе, и направился в сторону поместья Альваресов, будто бы удаляясь от Мату Ружу. Четверо в машине хранили молчание. На водителе было что-то вроде военной формы. На сидевшем рядом - куртка кремового цвета. Выглаженная. Он курил французскую сигарету. Не так быстро,- приказал он. Мануэль Рока услышал, как машина удаляется к Альваресам. Кого они хотят надуть? Сын возвратился в комнату: одно ружье в руке, другое - под мышкой. Положи их, - сказал Рока. Потом обернулся к дочери. - Иди сюда, Нина. Не бойся. Иди ко мне. Элегантно одетый человек загасил сигарету о приборную доску «мерседеса» и приказал водителю остановиться. Вот здесь, и заглуши к чертям эту тарахтелку. Он услышал скрип ручного тормоза: будто размоталась цепь колодезного ведра. Потом - ни звука. Местность вокруг, казалось, потонула в нерушимом спокойствии. - Давайте прямо туда, иначе мы дадим ему время сбежать, - предложил один из сидящих сзади. В руке он держал пистолет. Совсем еще мальчишка. Звали его Тито. - Не сбежит, - возразил элегантно одетый. - Он уже достаточно набегался. Пошли. Мануэль Рока отодвинул корзины с фруктами, нагнулся, поднял крышку люка и окинул взглядом подвал. По размерам он скорее мог считаться большой ямой и напоминал звериную нору. - Слушай меня, Нина. Сейчас сюда придут люди, и я не хочу, чтобы они тебя видели. Ты спрячешься здесь, лучше всего спрятаться и подождать, пока они не уйдут. Поняла? - Да. - Ты должна сидеть тихо, вот и все. - Что бы ни случилось, ты не выходишь, не двигаешься, просто сидишь тихо и ждешь. - ... - Все будет хорошо. - Да. - Слушай меня. Может быть, мне придется отправиться вместе с этими сеньорами. Ты не выходишь, пока брат не заберет тебя, поняла? Или пока ты не поймешь, что в доме никого нет и все закончилось. - Да. - Жди, пока в доме не останется никого. - ... - Не бойся, Нина. Ничего плохого с тобой не случится. С тобой все хорошо? - Да. - Поцелуй меня. Девочка коснулась губами отцовского лба. Отец провел рукой по ее волосам. - Все будет хорошо, Нина. Он не двигался с места, словно ему нужно было еще что-то сказать или сделать. - Я хотел, чтобы все было по-другому. Сказал он. - Помни всегда: я хотел, чтобы все было по-другому. Девочка бессознательно пыталась отыскать в глазах отца то, что помогло бы ей понять происходящее. Но не нашла ничего. Отец наклонился и поцеловал ее в губы. - А теперь иди, Нина. Полезай туда, вниз. Она скользнула в люк. Земля была жесткой и сухой. Девочка легла на нее. - Подожди. Держи вот это. Отец дал ей одеяло. Нина расстелила его и растянулась сверху. Она слышала, как отец говорил ей что-то. Потом крышка люка опустилась. Девочка закрыла глаза, снова открыла. Доски пола пропускали полосы света. Слышен был голос отца, не прекращавшего говорить. Слышен был шорох передвигаемых корзин. В подвале стало темнее. Отец о чем-то спросил. Девочка ответила. Она лежала на боку. Согнув ноги в коленях, она лежала, свернувшись клубком, будто в постели, готовясь ко сну и к сновидениям. Отец сказал что-то еще, с нежностью, приблизив лицо к доскам. Затем раздался выстрел и звон стекла, разлетевшегося на тысячи осколков. - РОКА!.. ВЫХОДИ, РОКА! НЕ ВАЛЯЙ ДУРАКА, ВЫХОДИ. Мануэль Рока посмотрел на сына. Пополз к нему, стараясь не подставить себя под выстрелы. Протянул руку к ружью на столе. - Убирайся отсюда, черт возьми. Спрячься в дровяном сарае. Не выходи, и чтоб ни звука, ни движения. Бери ружье и держи его заряженным. Сын уставился на него, не шевельнувшись. - Двигай отсюда. Делай что я говорю. Но мальчик шагнул к нему. Нина услышала, как пули дробью рассыпались по дому над ее головой. В щели между досками посыпалась пыль с осколками стекла. Нина не шелохнулась. Во дворе кто-то заорал: - НУ ЧТО, РОКА, ПРИКАЖЕШЬ ЗА ТОБОЙ ЯВИТЬСЯ?.. СЛЫШИШЬ, РОКА? ЧТО, ПРИКАЖЕШЬ ЗА ТОБОЙ ЯВИТЬСЯ? Мальчик стоял, не прячась от пуль. Он взял ружье, но держал дулом вниз. Оружие тряслось в его руке. - Уходи, слышишь? Уходи отсюда. Мальчик подошел к нему, с намерением встать на колени и обнять отца. Можно было понять это и так. Отец приставил к его спине ружье. И произнес шепотом, но с яростью: - Уходи, или я тебя убью. Нина вновь услышала тот же самый голос: - ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ, РОКА. Автоматная очередь веером ударила по дому, снаружи, внутри, снаружи, как маятник, нескончаемая, снаружи, внутри, снаружи, как луч маяка поверх асфальтово-черного, невозмутимого моря. Нина закрыла глаза. Прижалась к одеялу, съежилась еще больше, подогнув ноги к груди. Ей нравилось так. Прохладная земля под боком хранила ее - земля никогда не предаст. Тело Нины - она чувствовала - начинало свертываться, закручиваться, подобно раковине, ей приходилось это по душе - насельница раковины, прикрытая сама собой, она была всем, всем для себя самой, никто не посмеет обидеть ее, пока она лежит вот так, - и Нина приоткрыла глаза и подумала: «Не двигайся, и будешь счастливой». Мануэль Рока увидел, как его сын выстрелил из-за двери. Приподнялся - ровно настолько, чтобы посмотреть в окно. Отлично, - сказал он себе. Переполз к соседнему окну, поднялся, бросил мгновенный взгляд и выстрелил. Человек в кремовой куртке, выругавшись, бросился на землю. Нет, ты посмотри на этого ублюдка, - прорычал он. Вскинул голову. Нет, ты посмотри на эту сволочь. Со стороны дома донеслись еще два выстрела. Потом раздался голос Мануэля Роки: - ПОШЕЛ ТЫ В ЗАДНИЦУ, САЛИНАС. Человек в кремовой куртке сплюнул на землю. Пошел сам, ублюдок. Поглядев направо, он нашел там Эль Гурре, лежавшего за штабелем дров с ухмылкой на лице. Стреляй, сделал ему знак Салинас. Эль Гурре ухмылялся. Правой рукой он сжимал небольшой автомат, а левой нашаривал в кармане сигарету. Судя по всему, он не спешил. Это был тощий человечек в грязной шляпе и горных ботинках чудовищного размера. Он поглядел на Салинаса, нащупал сигарету. Сунул в рот. Все звали его Эль Гурре. Он поднялся и открыл огонь. Нина услышала дробную очередь прямо над собой. Потом тишину. И новую очередь, длиннее первой. Глаза ее были открыты. Она глядела на щели в полу. На свет и пыль, что просачивались в щели. Иногда проносилась тень, и это был ее отец. Салинас пополз к Эль Гурре, залегшему за штабелем дров. - Долго еще этот Тито будет забираться в дом? Эль Гурре пожал плечами. Он по-прежнему ухмылялся. Салинас взглянул на здание усадьбы. - Мы так никогда не окажемся внутри. Или он сделает это, или мы все вляпались в дерьмо. Эль Гурре погасил сигарету. После чего сказал, что пацан шустрый и заберется туда. Что он ползает как змея и можно на него положиться. И прибавил: - А теперь слегка пошумим. Мануэль Рока увидел, как Эль Гурре на миг показался за дровами и бросился на землю. Долгая очередь прозвучала как по расписанию. Надо бы убираться отсюда, подумал Рока. Патроны. Сперва патроны, потом доползти до кухни и оттуда прямо в поля. Интересно, они поставили кого-нибудь с той стороны? Эль Гурре не дурак, он должен был поставить. Но выстрелов оттуда не слышалось. А поставь они там человека, он бы стрелял. Может, главный не Эль Гурре. Может, это мерзавец Салинас. Если Салинас, то он мог и забыть. Салинас ничего не смыслит в таких делах. Он всю войну просидел за письменным столом, ничего больше делать не умеет. Иди на хрен, Салинас. Сперва патроны. Эль Гурре вел огонь. Патроны. И деньги. Хорошо, если получится взять с собой денег. Надо ускользнуть быстро, вот что надо сделать. Подонки. Теперь пора сматываться, как только стрельба прекратится хоть на секунду; где они взяли автомат, машину и автомат. Премного благодарен, Салинас. Патроны. И еще деньги. Эль Гурре вел огонь. Нина слышала, как стекло разлетелось под пулями. Полоса тишины от одной очереди до другой. Тень отца, ползущего между окнами. Нина поправила юбку. Она походила на мастера, занятого отделкой своего творения. Лежа на боку, Нина принялась исправлять все огрехи. Сомкнула ноги, почувствовала их плотно спаянными: два нежно соединенных бедра, симметрично - как две чашки - соединенные колени, щиколотки без малейшего просвета между ними. Проверила, правильно ли расположены туфли, сдвинутые вместе, как в витрине, - только поставленные на каблук, точно прислонились друг к другу от усталости. Ее радовал этот порядок. Если ты слита со своим панцирем, порядок очень важен. Если ты насельница раковины, все должно быть без изъяна. Совершенство тебя спасет. Наконец раскаты невероятно длинной очереди стихли. И внезапно - голос какого-то парня: - Опусти ружье, Рока. Мануэль Рока повернул голову. И обнаружил Тито, в нескольких метрах от себя. В руках у него был пистолет, наставленный на Року. - Брось ружье и не двигайся. Снаружи долетела еще одна очередь. Но парень не шевельнулся, все так же стоя с пистолетом в руках. Под градом пуль оба, недвижные, смотрели друг на друга, словно были одним живым существом, переставшим дышать. Мануэль Рока, полулежа, устремил взгляд прямо в глаза парня, стоявшего без всякого прикрытия. Он пытался понять, мальчишка перед ним или солдат, тысячный бой это для него или первый, управляет ли пистолетом мозг или слепой инстинкт. Рока заметил, что ствол пистолета неуловимо дрожал, словно выписывая в воздухе мелкие закорючки. - Спокойно, парень, - произнес он. И медленно положил ружье на пол. Затем ударом ноги отправил его на середину комнаты. - Все в порядке, парень. Тито глядел на него в упор. - Молчать, Рока. И не двигаться. Еще одна очередь. Эль Гурре действовал методично. Парень подождал, пока стрельба не кончится, не опуская ни ствол, ни взгляд. Когда установилась тишина, он посмотрел в сторону окна: - САЛИНАС! Я ЕГО ВЗЯЛ. ПРЕКРАЩАЙТЕ ОГОНЬ, Я ЕГО ВЗЯЛ. И спустя мгновение: - ЭТО Я, ТИТО. Я ЕГО ВЗЯЛ. - Он сделал это, мать твою, - сказал Салинас. Эль Гурре изобразил на лице подобие улыбки. Он уставился на ствол автомата, точно вырезал его сам, из ясеневой ветки, на досуге. Тито искал их глазами сквозь оконное стекло. Мануэль Рока медленно приподнялся - ровно настолько, чтобы прислониться к стене. Он думал об оставшемся в кармане брюк пистолете, тяжесть которого ощущал. Заряжен или нет? Рока пытался вспомнить. Он коснулся пистолета рукой. Парень ничего не заметил. Пошли, - приказал Салинас. Они обогнули штабель дров и направились прямо к дому. Салинас шел слегка сгорбившись, подражая герою какого-то фильма. Он выглядел смешно, как и все мужчины на войне, не отдавая себе в этом отчета. Оба уже пересекали площадку для молотьбы, когда в доме раздался пистолетный выстрел. Эль Гурре пустился бегом и, поравнявшись с дверью, распахнул ее ударом ноги. Ударом ноги он высадил дверь в хлев, тремя годами раньше, и нашел свою жену повешенной на стрехе, а двух дочерей - с обритыми головами, с бедрами, залитыми кровью. Он распахнул дверь ударом ноги, вбежал и увидел Тито с пистолетом, направленным в угол комнаты. - Я не мог иначе. У него пистолет. Эль Гурре посмотрел в угол. Рока лежал на спине с окровавленной рукой. - По-моему, у него пистолет, - повторил парень и добавил: - Спрятан где-то. Эль Гурре подошел к Роке. Он поглядел на рану. Потом - в лицо лежащему: - Привет, Рока. Он поставил ботинок на простреленную руку и надавил. Рока застонал от боли и завертелся. Пистолет выпал из кармана. Эль Рурре, нагнувшись, подобрал его. - Классно, парень, - проговорил он. Тито кивнул. Он сообразил, что все еще держит руку вытянутой, а пистолет - направленным на Року. Опустил пистолет. Занемевшие пальцы стали отходить. Тито чувствовал боль в руке, как если бы расшиб кулак о стену. Спокойно, подумал он. Нине вспомнилась песенка, которая начиналась так: «Считай облака, и время пройдет». Дальше было что-то про орла. А заканчивалось все счетом от одного до десяти. Но никто не мешал продолжать до ста, до тысячи. Однажды Нина досчитала до двухсот сорока трех. Она решила, что теперь может выйти отсюда и посмотреть, кто эти люди, чего хотят. Споет песенку до конца и выйдет посмотреть. А если не откроет крышку люка, то закричит, и отец заберет ее. Но она осталась лежать на боку, с ногами, подтянутыми к груди, с туфлями, прислоненными друг к другу, с щекой, ощущавшей холод земли сквозь грубую шерсть одеяла. Слабым голоском она затянула песенку: «Считай облака, и время пройдет». - Ну вот и встретились, доктор, - промолвил Салинас. Мануэль Рока молча смотрел на него. Рука его была наспех перевязана какой-то тряпкой. Рока сидел в центре комнаты, на деревянном ящике. Рядом, сжимая автомат, стоял Эль Гурре. Тито поставили охранять дверь, чтобы никто не зашел снаружи. Время от времени он возвращался в комнату - посмотреть, что происходит. Салинас ходил взад-вперед. Между пальцев - зажженная сигарета. Французская. - Вы знаете, что из-за вас я потерял много времени? - спросил он. Мануэль Рока поднял глаза на Салинаса: - Салинас, ты дурак. - Мы проделали триста километров, чтобы выкурить тебя отсюда. Столько часов в дороге. - Скажи, чего ты хочешь, и убирайся. - Чего я хочу? - Чего ты хочешь, Салинас? Салинас рассмеялся: - Тебя, доктор. - Ты дурак. Война закончилась. - Что ты сказал? - Война закончилась. Салинас наклонился к Роке: - Только победитель решает, когда закончить войну. Мануэль Рока покачал головой: - Ты начитался романов, Салинас. Война закончилась, и все, ясно? - Не твоя война, доктор. И не моя. Тогда Мануэль Рока принялся кричать, что его никто не смеет тронуть, что все они сгниют на каторге, что те, кто его схватит, проведут остаток дней за решеткой. Он кричал, обращаясь к Тито, что вряд ли тому понравится стареть в камере, считать часы и отсасывать какому-нибудь бандиту. Парень смотрел на него, ничего не отвечая. Тогда Мануэль Рока закричал, что его поимели, как последнего идиота, что он конченый человек. Парень не говорил ни слова. Салинас хохотал. Уставился на Эль Гурре и хохотал. Судя по всему, он развлекался. Но в конце концов посерьезнел, еще ближе придвинулся к Роке и приказал заткнуться, по-хорошему. Из внутреннего кармана куртки он извлек пистолет. И сообщил Роке, что о них троих беспокоиться не надо, потому что никто ни о чем не узнает. - Ты просто исчезнешь, и о тебе перестанут говорить. Твои друзья оставили тебя, Рока. А мои слишком заняты. Убив тебя, мы всем доставим большое удовольствие. Ты мерзавец, доктор. - Вы дураки. - Что-что? - Вы дураки. - Еще раз, доктор. Люблю разговоры о дураках. - Иди на хрен, Салинас. Салинас щелкнул затвором. - Что ж, послушай меня, доктор. Знаешь, сколько раз мне довелось стрелять за всю войну? Два раза. Не люблю стрельбы, вообще оружия, никогда не носил его при себе, не люблю убивать, я провел всю войну за письменным столом, я - Бумажная Крыса Салинас, верно? меня так прозвали твои друзья, я убрал их одного за другим, разбирал их шифрованные записки, и мои агенты нападали на них из-за угла, они презирали меня, а я их убирал, и так четыре года, но правда в том, что я стрелял только дважды, один раз ночью, в темноте, ни в кого не целясь, а второй раз - в последний день войны, когда я застрелил своего брата слушай внимательно, мы вошли в госпиталь до прихода армейских частей, мы хотели прикончить всех вас, но вы удрали, так? вы почуяли, откуда ветер дует, сбросили наряды тюремщиков и сбежали, и оставили все как есть, везде койки, даже в коридорах, повсюду больные, но я прекрасно помню, что не слышал ни единого стона, ни единого звука, ничего, мертвая тишина, этого не забыть, каждую ночь, до конца жизни, я буду слышать эту мертвую тишину, там, на койках, лежали наши друзья, мы шли освободить их, и вот пришли, но наткнулись на тишину, потому что у них не было сил стонать, на самом деле они уже не хотели жить, не хотели быть спасенными, вот как было на самом деле, их довели до того, что им оставалось только умереть, они хотели быть не спасенными, а убитыми я нашел брата на одной из коек, в часовне, он будто видел не меня, а далекий мираж, я заговорил с ним, он не отвечал, непонятно, узнал ли он меня, я склонился к нему, умоляя ответить мне, сказать хоть слово, но глаза его вылезли из орбит, дыхание было невероятно медленным, что-то вроде чудовищно долгой агонии, я склонился к нему и вдруг услышал: «Прошу тебя», сказанное страшно медленно, нечеловеческим усилием, голос, казалось, шел из глубин ада, совсем непохожий на голос брата, у брата был звонкий голос, он говорил как смеялся, но тот голос - это было совсем другое, он медленно произнес: «Прошу тебя», и чуть после: «Убей меня», глаза без всякого выражения, пустые, точно глаза другого человека, тело неподвижно, только лишь невероятно медленное дыхание, вдох, выдох я сказал, что увезу его прочь, что все закончилось, что теперь я буду заботиться о нем, но он как будто вновь погрузился в свой ад, вернулся откуда пришел, сказал что хотел и провалился в свой кошмар, и что я мог сделать? я задумался, как увезти его прочь, оглянулся в поисках помощи, я должен был увезти его прочь, никаких сомнений, но я не смог двинуться с места, стоял как вкопанный, не знаю, сколько прошло времени, помню одно, что в какой-то момент я обернулся и увидел Бланко, стоящего у соседней койки, с автоматом за спиной, он душил подушкой парня, лежавшего на койке Бланко рыдал и душил, в тишине капеллы слышались только его всхлипы, а тот парень не дергался, не издавал звуков, уходил из жизни молча, Бланко душил его, как ребенка, потом отбросил подушку и закрыл ему глаза, и поглядел на меня, я глядел на него, а он на меня, и мне хотелось спросить: «Что ты творишь?», но ничего не вышло, и в это время вошел кто-то и сообщил, что прибыла армия, я понял, что пропал, я не хотел, чтобы меня здесь нашли, шаги уже отдавались в коридоре, и тогда я вытащил подушку из-под головы брата, осторожно, и несколько секунд смотрел в эти жуткие глаза, я прижал подушку к его лицу и стал давить, склонившись над братом, я давил ее и чувствовал кости под своими ладонями, такое ни от кого нельзя потребовать, и от меня тоже было нельзя, я не желал сдаваться, но в какой-то момент уступил, плюнул на все, мой брат еще дышал, но уже, как видно, возвращался рассекать воздух в адских глубинах, это было невыносимо, неподвижные глаза, и этот хрип, я смотрел на него и вдруг понял, что кричу, я услышал собственный крик, но словно издалека, словно монотонную, усталую жалобу, я не мог сдержать его, он шел сам по себе, я все еще кричал, когда заметил Бланко, тот стоял рядом, он ничего не говорил, лишь протягивал мне пистолет, пока я кричал, нам было нужно бежать, обоим, он протянул пистолет, я взял, приставил дуло к голове брата, продолжая кричать, и выстрелил. Посмотри на меня, Рока. Посмотри, я говорю. За всю войну я стрелял два раза. Первый раз - ночью, ни в кого не целясь. Второй раз я стрелял в упор, в своего брата. Я хочу сказать еще кое-что. Я выстрелю еще один раз, последний. Рока перешел на крик: - Я ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ. - Ты ни при чем? - ЭТОТ ГОСПИТАЛЬ, Я ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ. - КАКОГО ЧЕРТА? - Я ДЕЛАЛ ТО, ЧТО МНЕ ПРИКАЗЫВАЛИ. - ТЫ... - МЕНЯ НЕ БЫЛО, КОГДА... - КАКОГО ХРЕНА ТЫ... - КЛЯНУСЬ, Я... - ЭТО БЫЛ ТВОЙ ГОСПИТАЛЬ, УБЛЮДОК. - МОЙ ГОСПИТАЛЬ? - ЭТО БЫЛ ТВОЙ ГОСПИТАЛЬ, ТЫ ЛЕЧИЛ ТАМ БОЛЬНЫХ, ТЫ ИХ УБИЛ, ТЫ ИХ ИСКРОМСАЛ НА КУСКИ, ТЕБЕ ПРИВЕЗЛИ БОЛЬНЫХ, И ТЫ ИСКРОМСАЛ ИХ НА КУСКИ... - Я НИКОГДА... - МОЛЧАТЬ! - КЛЯНУСЬ ТЕБЕ, САЛИНАС... - МОЛЧАТЬ! - Я НЕ... - МОЛЧАТЬ! Салинас направил пистолет на колено Роки. Выстрелил. Колено разлетелось, как перезрелый фрукт. Рока упал навзничь и стал кататься по полу, завывая от боли. Салинас стоял над ним с пистолетом и продолжал кричать: - Я ПРИКОНЧУ ТЕБЯ, ПОНЯЛ? ТЕБЕ КОНЕЦ, УБЛЮДОК, Я ПРИКОНЧУ ТЕБЯ. Эль Гурре сделал шаг вперед. Парень у дверей молча наблюдал за происходящим. Салинас кричал, куртка кремового цвета была забрызгана кровью, Салинас кричал странным, стрекочущим голосом, похоже, он рыдал. Или задыхался. Я прикончу тебя, - ревел он. Потом все услышали еще один голос, невозможно тихий: - Уходите. Все обернулись и увидели мальчика, стоявшего в другом конце комнаты. В руках он держал ружье, нацеленное на них. Он повторил еще раз, тихо: - Уходите. До Нины донесся хриплый голос отца, стонавшего от боли, и следом - голос брата. Она решила, что когда выйдет из подвала, то подойдет к брату и скажет, какой у него прекрасный голос, а он действительно показался ей прекрасным, такой стройный и бесконечно детский, голос, негромко повторивший: - Уходите. - НЕТ, КАКОГО ХРЕНА... - Салинас, это сын. - КАКОГО ХРЕНА ТЫ ВЫСТУПАЕШЬ? - Это сын Роки, - объяснил Эль Гурре. Салинас пробормотал некое ругательство и заорал, что здесь не должно быть никого, НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ НИКОГО, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ, МНЕ СКАЗАЛИ, ЗДЕСЬ НЕТ НИКОГО, он кричал и не знал, куда направить пистолет, поглядел на Эль Гурре, на парня у дверей, наконец, на мальчика с ружьем и проорал ему, что он - последний болван, что он не выйдет отсюда живым, если не бросит свое проклятое ружье. Мальчик молчал и не опускал ружье. Тогда Салинас перестал кричать. Голос его стал спокойным и свирепым. Он сказал мальчику, что теперь известно, кем был его отец, что он был убийцей, что он прикончил десятки людей, некоторых отравлял понемногу своими препаратами, а некоторым вскрывал грудь и оставлял так умирать. Он сказал, что видел своими глазами детей, выходивших из госпиталя, детей с выжженным мозгом, они шли качаясь и не говорили, несчастные идиоты. Он сказал, что отец называл госпиталь «Иеной», и все его друзья стали говорить «Иена» и смеялись этому. Рока хрипел, валяясь на полу. Он начал тихо бормотать: «На помощь». «Напомощь», «напомощь», «напомощь», - будто далекая литания. Он знал, что смерть уже близка. Салинас не обращал внимания и говорил с ребенком. Тот слушал его, стоя неподвижно. Наконец Салинас заявил, что все есть как есть, и ничего уже не исправить, и незачем держать в руках ружье. Он смотрел в глаза мальчику с безмерной усталостью и спрашивал, понятно ли, что за человек был его отец, понятно ли ему вправду. Рукой он указывал на Року. Он хотел знать, понятно ли мальчику, что это за человек. Мальчик собрал в голове все, что знал, и все, что понял в жизни. И ответил: - Это мой отец. Потом выстрелил. Один раз. В пустоту. Эль Гурре откликнулся не размышляя. Очередь приподняла мальчика с земли, швырнула к стене, превратила в мешанину свинца, костей и крови. Точно птица, подбитая на лету, - подумал Тито. Салинас кинулся на пол, растянувшись близ Роки. Мгновение оба глядели в упор друг на друга. Из горла Роки вырвался густой, жуткий вой. Салинас отполз назад, перевернулся на спину, чтобы не видеть Року. Его била дрожь. Вокруг царила тишина. Только этот жуткий вой. Салинас приподнялся на локтях, посмотрел в глубь комнаты. Тело мальчика было прислонено к стене, продырявлено очередью, испещрено ранами. Ружье отлетело в угол. Салинас увидел, что голова свесилась набок, рот приоткрылся, и можно было различить небольшие белые зубы, правильные и белые. Салинас упал навзничь. Перед ним были две потолочные балки. Потемневшее, старое дерево. Салинаса била дрожь, сверху донизу. Он не мог унять ее ни в ногах, ни в руках, нигде. Тито сделал два шага к Салинасу. Эль Гурре знаком остановил его. Рока издавал отвратительный вой - вой умирающего. Салинас негромко произнес: - Прекрати это. При этих словах он попытался сомкнуть бешено стучащие зубы. Эль Гурре поискал взгляд Салинаса - понять, чего он хочет. Глаза Салинаса были устремлены в потолок. Две параллельные балки из потемневшего, старого дерева. - Прекрати это, - повторил он. Эль Гурре шагнул вперед. Рока выл, валяясь в луже собственной крови, страшно разинув рот. Эль Гурре воткнул ему между зубов автоматное дуло. Рока по-прежнему выл, но теперь уже с холодным железом во рту. Эль Гурре выстрелил. Короткая, сухая очередь. Последняя в этой войне. - Прекрати это, - приказал еще раз Салинас. Наверху наступила тишина, внушавшая Нине страх. Она соединила ладони, просунув их между ног. Согнулась еще больше, почти достав коленями до головы. Теперь все закончилось, подумала она. Отец, конечно, заберет ее, и они пойдут ужинать. О том, что случилось, не станут говорить, и все это быстро забудется. Нина думала так, потому что была ребенком и еще не могла ничего знать. - Девчонка, - сказал Эль Гурре. Он придерживал Салинаса, помогая встать на ноги. Тихо повторил: - Девчонка. Взгляд Салинаса был невидящим, жутким. - Что за девчонка? - Дочка Роки. Если нашелся сын, то где-то есть и она. Салинас пробурчал что-то. Резко оттолкнул Эль Гурре. Оперся на стол, чтобы встать. Ботинки его были выпачканы кровью Роки. Эль Гурре сделал знак Тито и направился на кухню. Поравнявшись с мальчиком, Эль Гурре нагнулся и закрыл ему глаза. Не как отец. А как тот, кто гасит за собой свет. Тито вспомнил глаза своего отца. Однажды в дверь дома постучались. Тито никогда не встречал этих людей. Но они утверждали, что принесли посылку для Тито. И передали ему полотняный мешочек. Он открыл мешочек: внутри лежали глаза отца. Видишь, парень, на чьей стороне лучше быть, - сказали эти люди. И ушли. Тито обнаружил на другом конце помещения задернутую занавеску. Взвел курок и шагнул ближе. Раздвинул занавеску. Вошел в небольшую комнатку. Там царил полнейший беспорядок. Перевернутые стулья, чемоданы, инструменты, корзины с полусгнившими фруктами. И сырость. Пыль на полу выглядела необычно: словно кто-то передвигался, сидя на корточках. Но может быть, и не так. Эль Гурре, на другом конце дома, простукивал стены прикладом автомата, разыскивая потайные двери. Салинас, наверное, все еще дрожал, опершись о стол. Тито отодвинул одну из корзин. На полу виднелся контур люка. Тито с силой ударил сапогом о пол - проверить, какой будет звук. Отодвинул еще две корзины. Люк был небольшой, с ровными краями. Тито поднял глаза. За крохотным окошком было темно. Ночь подкралась как-то незаметно. Надо уходить, решил Тито. Потом встал на колени и приподнял крышку люка. Внутри лежала на боку девочка: руки просунуты между ног, голова слегка наклонена вперед, к коленям. Глаза ее были открыты. Тито наставил на девочку пистолет. - САЛИНАС! Повернув голову, девочка посмотрела на него. Темные глаза необычного разреза. Взгляд, лишенный всякого выражения. Сжатые вместе губы, спокойное дыхание. Зверь в своей норе. На Тито нахлынуло знакомое ощущение - он тысячи раз, еще ребенком, замирал в той же позе, в тепле постели, под послеполуденным солнцем. Колени согнуты, ладони просунуты между ног, ступни поставлены симметрично. Голова чуть наклонена вперед, чтобы замкнуть круг. Господи, как она хороша, - подумал Тито. Белая кожа, совершенные очертания губ. Четкий рисунок ног под красной юбкой. Так все было устроено. Так все было задумано. Безупречно. Девочка опять повернула голову, придав ей изначальное положение. Чуть наклонила вперед, чтобы замкнуть круг. Тито пришло на ум, что по ту сторону занавески никто не отвечает. Прошло уже некоторое время, но никто не отвечал. Эль Гурре колотил прикладом по стенам. Глухой, дробный звук. Снаружи темнота. Тито опустил крышку люка. Медленно. Несколько минут он стоял на коленях, пытаясь определить, видна ли девочка сквозь щели в полу. Ему захотелось подумать. Но он не сумел. Иногда слишком устаешь, чтобы думать. Тито поставил корзины на место. Стук сердца отдавался у него в висках. Когда все вышли наружу, то шатались, как пьяные. Эль Гурре поддерживал Салинаса, слегка подталкивая вперед. Тито плелся сзади. Где-то рядом ждал старый «мерседес». Так они прошли сотню метров, не обменявшись ни словом. Затем Салинас сказал что-то Эль Гурре. Эль Гурре обернулся в сторону усадьбы. Без особого убеждения, но все же обернулся. Салинас оперся на Тито, сказав, чтобы тот двигался дальше. Они миновали штабель дров и вышли на дорогу, от которой отходила тропинка в поля. Вокруг стояла глубокая тишина, и Тито еще поэтому не смог произнести фразу, сложенную в уме, которую он еще недавно хотел произнести. Там, внутри, девчонка. Тито устал, и вокруг было слишком тихо. Салинас остановился. Он дрожал, идти ему было безумно тяжело. Тито шепнул ему что-то, повернулся, поглядел на усадьбу. Увидел бегущего к ним Эль Гурре. И усадьбу, рвущую на части мрак, пожираемую огнем. Горело везде, столб черного дыма неторопливо поднимался к ночному небу. Тито отстранил Салинаса и смотрел, окаменев. Эль Гурре догнал их и, не останавливаясь, сказал: «Пошли, парни». Но Тито не двинулся с места. - На черта ты сделал это? - спросил он. Эль Гурре пытался тащить Салинаса. Нам пора, приговаривал он. Тогда Тито схватил его за ворот рубашки и заорал прямо в лицо: НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО? - Спокойно, парень, - отозвался Эль Гурре. Но Тито было не удержать, он заорал еще громче: НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО?, встряхивая Эль Гурре, как тряпичную куклу, приподняв его вверх и раскачивая в воздухе, НА ЧЕРТА ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО?, пока Салинас тоже не заорал: БРОСЬ, ПАРЕНЬ, - трое безумцев на опустевшей сцене, - А ТЕПЕРЬ ХВАТИТ. На сцене сгоревшего театра. В конце концов пришлось тащить Тито силой. Отблески пожара разгоняли тьму. Они пересекли поле и вышли к дороге, проложенной вдоль давно пересохшей реки. Когда показался старый «мерседес», Эль Гурре положил руку на плечо Тито и шепнул, что он молоток и что все закончилось. Но Тито повторял ту самую фразу без перерыва. Уже без крика. Тихим, детским голосом. На черта ты сделал это. На черта ты сделал это. На черта ты сделал это. Окруженная полями, старая усадьба Мату Ружу выглядела слепой - и как бы сложенной из языков пламени в ночной темноте. Единственное пятно на безукоризненной глади равнины. Три дня спустя к усадьбе Мату Ружу прискакал всадник. Вместо одежды на нем были грязные лохмотья. Он сидел верхом на старой кляче: кожа да кости, ничего больше. Из глаз ее сочилась, стекая по щекам, желтая жидкость - так, что мошки вились вокруг морды. Всадник увидел стены дома - черные, нелепые посреди гигантского кострища. Похоже на остатки зубов во рту старика. Пламя не пощадило и большой дуб, годами отбрасывавший тень на здание. Дуб торчал, будто черный коготь: памятник несчастью. Всадник не стал слезать с коня. Неторопливо, шагом обогнул усадьбу. Подъехал к колодцу и, не покидая седла, отвязал ведро, полетевшее вниз. Услышал всплеск воды. Перевел глаза на дом. На земле, прислонившись к тому, что оставалось от стены, сидела девочка. Девочка устремила на него неподвижный взгляд. Глаза блестели посреди закопченного лица. Красная юбка. На всем теле царапины. Или раны. Всадник достал ведро из колодца. Вода отливала черным. Он помешал в ведре оловянным ковшом; чернота не проходила. Зачерпнул воду ковшом, поднес его к губам и сделал долгий глоток. Посмотрел еще раз на ведро. Плюнул туда. Положил все на край колодца и ударил лошадь каблуками. Он приблизился к девочке. Приподнял ее голову, чтобы рассмотреть получше. Сказать ему было, по-видимому, нечего. Некоторое время всадник изучал девочку. Глаза, губы, волосы. Потом протянул ей руку. Она встала, оперлась на поданную руку и уселась на лошадь сзади. Старая кляча, переминаясь на месте, дважды дернула мордой. Всадник издал непонятный звук, и кобыла успокоилась. Когда они удалялись от усадьбы, шагом, под палящим солнцем, девочка уронила голову и, прижавшись лбом к перепачканной спине всадника, погрузилась в сон. II На светофоре зажегся зеленый, и женщина пошла через улицу. Внимательно смотря под ноги: с неба только что перестало лить, в выбоинах асфальта еще оставалась вода, напоминая о внезапном мартовском дожде. Женщина ступала элегантным шагом, немного скованным из-за узкой черной юбки. Она старательно обходила лужи. Дойдя до тротуара, женщина остановилась. Был ранний вечер, толпы людей вокруг торопились домой - или на свободу. Женщине нравилось чувствовать, как город облипает ее со всех сторон. Так она и стояла на краю тротуара - неизвестно зачем. Как если бы ее вдруг, неожиданно, бросил любимый человек. Невозможно объяснить самой себе. Затем она решила пойти направо. На этом пути ей попалась пешеходная улица. Женщина не спеша шла вдоль витрин, кутаясь в шаль. Уже немолодая, но прямая, высокая, уверенная в себе, она ступала, и седина волос скрадывалась из-за молодой походки. Волосы были собраны на затылке и закреплены темным детским гребешком. Перед магазином электротехники она остановилась и некоторое время наблюдала за множеством экранов, бессмысленным образом размножавших некоего телекомментатора. Но в разных оттенках, что ее позабавило. Появилось изображение города под бомбежкой, и женщина снова пустилась в путь. Она миновала улицу Медина, потом площадь Господней Помощи. Приблизившись к галерее «Флоренция», она оглянулась на перспективу огней, выстроившихся перед утробой дворца, чтобы продолжиться на другом конце площади, в сторону авениды 24-го июля. Остановилась. Поискала глазами что-то на железном лице, обозначавшем главный вход. Но не нашла ничего. Сделала несколько шагов в глубь галереи, остановила прохожего. «Извините, что это за место?» - спросила она. Прохожий ответил. Она поблагодарила, пожелав прекрасного вечера. Тот улыбнулся. Так она шагала вдоль галереи «Флоренция» и наконец увидела метрах в двадцати от себя небольшой киоск: он прилепился к левой стене, слегка обезобразив гладкий профиль галереи. Лотерейный киоск. Она прошла еще немного, но остановилась, не дойдя до киоска нескольких шагов. Продавец билетов сидел и читал газету. Он прислонил газету к чему-то перед собой и казался погруженным в чтение. Стены киоска, кроме обращенной к фасаду галереи, были из стекла. Внутри виднелся продавец билетов и множество ярких полос, свисавших с потолка. В передней стенке имелось окошко; через него продавец билетов общался с покупателями. Женщина откинула назад прядь волос, спадавшую ей на глаза. Обернулась, секунду понаблюдала за девушкой, выходившей из магазина с тележкой. Затем снова обратила взгляд на киоск. Продавец билетов читал газету. Женщина подошла ближе и наклонилась к окошку: - Добрый вечер. Продавец поднял глаза. Он собрался что-то сказать, но, увидев лицо женщины, не стал. Так он и глядел на нее, в молчании. - Я хотела бы купить билет. Продавец кивнул головой. Потом сказал нечто, не относящееся к делу: - Вы долго ждали? - Нет, почему же? Продавец замотал головой, продолжая смотреть на нее: - Ничего. Простите. - Я хотела бы купить билет, - повторила она. Продавец повернулся и стал шарить рукой по лентам билетов, свисавшим с потолка. Женщина указала на одну из них, самую длинную: - Вон те... можно взять один? - Этот? - Да. Продавец оторвал билет. Поглядел на номер, одобрительно качнул головой. Положил билет на деревянный прилавок, разделявший его и женщину. - Счастливый номер. - Что вы сказали? Продавец не ответил, продолжая смотреть в лицо женщине. Смотреть так, будто он что-то искал. - Вы говорите, этот номер счастливый? Продавец склонился над билетом: - Да, две восьмерки расположены симметрично, и еще сумма цифр одна и та же. - То есть? - Если вы разделите номер на две половинки, то сумма цифр в левой и правой половинах будет равной. Это приносит выигрыш. - Откуда вы знаете? - Это моя профессия. Женщина улыбнулась: - Да, конечно. И положила деньги на прилавок. - Вы не слепой. - Простите? - Вы не слепой, ведь правда? Продавец рассмеялся: - Нет, не слепой. - Забавно... - Почему обязательно слепой? - Так, все торговцы лотерейными билетами слепые. - Неужели? - Скажем, не все, но многие... по-моему, людям это нравится. - В смысле? - Не уверена, но думаю, это как-то связано со слепотой фортуны. Сказав это, женщина рассмеялась. Прекрасным смехом, за которым не таилась скрытая усталость. - Обычно эти торговцы - старики, и смотрят на тебя, как редкие птицы из витрины зоомагазина. Тон женщины был уверенным. - Но вы не такой, - прибавила она. Да, он и в самом деле не слепой. Но тем не менее старик. - Сколько вам лет? - Семьдесят два. И прибавил: - Мне подходит эта работа, никаких проблем, отличная работа. Это было сказано тихим голосом. И спокойным. Женщина улыбнулась: - Ну да, но я не это имела в виду... - Моя работа мне нравится. - Не сомневаюсь. Она взяла билет, положив его в черное, изящное портмоне. Обернулась на миг, словно желая проследить за чем-то или проверить, нет ли за ней очереди. И наконец, вместо того чтобы попрощаться и уйти, произнесла нечто: - Скажите, вы не согласились бы выпить со мной стаканчик вина? Продавец только что высыпал деньги в кассу и застыл с поднятой рукой. - Я? - Вы? - Я... я не могу. Женщина смотрела на него в упор. - Я... должен быть в киоске, я не могу уйти прямо сейчас, здесь нет никого, кто... я не... - По стаканчику, и все. - Извините, мне очень жаль... я правда не могу. Женщина покивала головой, как бы в знак того, что поняла. Но затем наклонилась к продавцу и сказала: - Пойдемте со мной. Тот еще раз повторил: - Прошу вас, не надо. Но она настаивала: - Пойдемте со мной. И случилось странное. Продавец сложил газету, поднялся со стула. Снял очки. Положил их в футляр, обтянутый серой тканью. Потом принялся - с большим тщанием - закрывать киоск. Он проделывал одно движение за другим, в молчании, как обычно делают те, кто уходит с работы. Женщина ждала его стоя, отстраненно, как будто все это ее не касалось. Иногда кто-нибудь проходил мимо