его мысленным взором вставала по контрасту совсем иная картина: красивый мальчик, сидящий в глубоком кресле, говорит ему о своих друзьях, о Дике и торговке яблоками, говорит открыто, великодушно и честно. И он подумал об огромных доходах, 6 прекрасных больших имениях, о богатстве и возможности творить добро или зло, которыми со временем будет обладать маленький лорд Фаунтлерой. "Это будет совсем другое дело, -- молвил адвокат про себя. -- Совсем другое дело". Вскоре в комнату вошли Седрик с матерью. Настроение у Седрика было самое радужное. Он уселся в свое кресло между матерью и адвокатом, приняв свою любимую позу и положив руки на колени. Он весь сиял при мысли о том, как обрадовалась Бриджит. -- Она заплакала! -- сказал он. -- Она сказала, что плачет от радости. Я раньше никогда не видел, чтобы от радости плакали. Наверное, мой дедушка очень хороший человек. Быть графом гораздо... гораздо приятнее, чем я думал. Я рад... я почти рад, что буду графом. Глава третья ПРОЩАНИЕ На следующей неделе Седрик убедился, что перемена в его положении имеет немало преимуществ. Конечно, трудно было привыкнуть к мысли о том, что он может легко исполнить все, что ни пожелает; по правде говоря, полностью он это так и не осознал. Как бы то ни было, после нескольких бесед с мистером Хэвишемом он понял, что может делать все, что хочет, и, не раздумывая, рьяно взялся за дело, чем весьма развлек старого адвоката. В последнюю неделю перед отплытием в Англию Седрик совершил немало любопытных поступков. Впоследствии адвокат не раз вспоминал то утро, когда они подошли к лотку торговки яблоками и потрясли ее сообщением, что теперь у нее будет навес, печурка и шаль, а также некая сумма денег; все это показалось совершенно удивительным этой женщине древнего происхождения. -- Дело в том, что я еду в Англию и буду там лордом, -- объяснил ей спокойно Седрик. -- А мне не хотелось бы беспокоиться о ваших костях каждый раз, когда будет идти дождь. У меня-то кости никогда не болят, так что я, конечно, не знаю, как это неприятно, но я за вас всегда переживал и надеюсь, что теперь вам будет лучше. А пока они шли по улице, попрощавшись с торговкой яблоками, которая чуть не задохнулась от волнения и никак не могла поверить в свое счастье, Седрик сообщил мистеру Хэвишему: -- Она очень добрая, эта торговка яблоками. Однажды, когда я упал и разбил себе коленку, она мне дала яблоко -- просто так, без денег. Я часто об этом вспоминаю. Всегда ведь вспоминаешь тех, кто был добр к тебе. Этому мальчику с открытой душой и в голову не приходило, что есть люди, которые не помнят добра. Свидание с Диком было очень волнующим. У Дика как раз произошла серьезная размолвка с Джейком, и он находился в подавленном на строении. Когда Седрик объявил ему, что они пришли, чтобы подарить ему некую сумму, он чуть не онемел от удивления, -- такой огромной показалась ему эта сумма, которая тотчас разрешила бы все его трудности. Лорд Фаунтлерой объявил Дику об этом просто и прямо, что произвело большое впечатление на мистера Хэвишема, который присутствовал при разговоре. Когда Седрик сообщил Дику, что стал лордом и по прошествии времени ему, возможно, придется стать графом, Дик вытаращил глаза от удивления и судорожно тряхнул головой, так что кепка слетела у него с головы на землю. Подобрав кепку, Дик произнес какую-то странную фразу. Мистеру Хэвишему она показалась совершенно невероятной, но Седрику приходилось слышать ее и раньше. -- Хватит врать-то! -- бросил Дик. Маленький лорд несколько смутился, однако не отступил. -- Всем сначала кажется, что этого не может быть, -- возразил он. -- Мистер Хоббс решил, что мне солнце голову напекло. Я не думал, что меня все это обрадует, но теперь уже я немного привык и не возражаю. Теперешний граф -- он мне приходится дедушкой -- хочет, чтобы я делал все, что ни пожелаю. Дедушка очень добрый, и он настоящий граф; мистер Хэвишем передал мне от него кучу денег. Я принес вам деньги, чтобы вы выкупили дело у Джейка. Впоследствии Дик так и поступил и стал полновластным хозяином дела, обзаведясь к тому же новыми щетками, замечательной вывеской и комбинезоном. Поверить в свою удачу ему оказалось не легче, чем торговке древнего происхождения; ему все казалось, что все это ему снится; он глядел на своего юного благодетеля и думал, что вот-вот проснется. Казалось, он никак не мог понять, что же с ним происходит, пока, наконец, Седрик не протянул ему руку. -- Прощайте, -- сказал Седрик, и как ни старался он говорить с твердостью, голос его дрогнул и он заморгал. -- Надеюсь, дела у вас пойдут хорошо. Мне жаль, что я от вас уезжаю, но, может, я вернусь, когда стану графом. Надеюсь, вы мне напишете -- ведь мы всегда дружили. Если будете писать, то вот мой адрес. -- И он подал ему листок бумаги. -- Только теперь меня зовут не Седрик Эррол, а лорд Фаунтлерой. И... и... прощайте, Дик. Дик тоже заморгал, ресницы у него увлажнились. Он был человек необразованный, вряд ли ему удалось бы, даже если бы он попытался, вы разить свои чувства; может, поэтому он и не стал пытаться, а лишь моргал глазами и судорожно глотал, чувствуя, что к горлу у него подступает комок. -- Жаль, что ты уезжаешь, -- проговорил он хрипло. И снова заморгал. Потом глянул на мистера Хэвишема и прикоснулся рукой к кепке. -- Спасибо, сэр, что привели его, и за все, что вы сделали. Он... он парнишка особенный, и я его всегда высоко держал. Уж до того он необычный парнишка... до того особенный... Они ушли, а он все стоял и смотрел им растерянно вслед, не спуская глаз с маленькой фигурки, отважно шагающей рядом с высоким сухим адвокатом; горло ему сдавило, в глазах стояли слезы. В оставшиеся до отплытия дни маленький лорд постарался провести как можно больше времени в лавке у мистера Хоббса. Мистер Хоббс был мрачен; его одолевала тоска. Когда Седрик торжественно вручил ему на прощанье золотые часы с цепочкой, мистер Хоббс не смог даже как следует поблагодарить его за подарок. Он положил футляр с часами к себе на колени и несколько раз громко высморкался. -- Там надпись, -- сказал Седрик, -- на крышке внутри. Я сам ее продиктовал. "Мистеру Хоббсу от самого старого его друга, лорда Фаунтлероя. Узнать решив, который час, меня вы вспомните тотчас". Я хочу, чтобы вы меня вспоминали. Мистер Хоббс снова трубно высморкался. -- Я-то тебя не забуду, -- произнес он с той же хрипотцой в голосе, что и Дик, -- только и ты уж меня не забывай, когда будешь там жить с английскими аристократами. -- Я вас не забуду, где бы я ни был, -- отвечал маленький лорд. -- Самые счастливые часы я провел с вами; вернее, немало моих самых счастливых часов я провел с вами. Надеюсь, вы когда-нибудь приедете ко мне погостить. Дедушке это будет очень приятно, не сомневаюсь. Может быть, он вам пришлет письмо с приглашением, когда я расскажу ему о вас. Ведь... ведь это ничего, что он граф, правда? Я хочу сказать: если он вас пригласит, вы не откажетесь приехать только из- за того, что он граф? -- Я приеду с тобой повидаться, -- великодушно обещал мистер Хоббс. Итак, было решено, что если мистер Хоббс получит настоятельное приглашение от графа приехать и провести несколько месяцев в замке Доринкорт, он на время забудет о своих республиканских убеждениях и сложит чемодан. Наконец все приготовления были закончены; настал день, когда сундуки отвезли на пароход; и в определенный час к дверям дома подкатила коляска. Странное ощущение одиночества охватило мальчика. Миссис Эррол заперлась в своей комнате; когда она спустилась вниз, ее большие глаза были мокрыми от слез, а губы дрожали. Седрик подошел к ней -- она нагнулась и обняла его, и они поцеловали друг друга. Он знал, что им обоим грустно отчего-то, хоть и не понимал отчего; впрочем, он высказал одно предположение. -- Мы любили наш домик, правда, Дорогая? -- спросил он. -- Мы всегда будем любить его, да? -- Конечно, -- сказала она тихо, -- конечно, будем, милый. А потом они сели в коляску, и Седрик прижался к матери; она смотрела, обернувшись, назад, в окно, а он смотрел на нее и тихо гладил ее руку. А потом, казалось, и минуты не прошло, как они очутились на пароходе. Вокруг царила страшная суматоха: к причалу подъезжали экипажи, и из них выходили пассажиры; пассажиры волновались из-за багажа, который еще не прибыл и мог вовсе опоздать; носильщики швыряли огромные сундуки и чемоданы на палубу и волокли их куда-то; матросы сновали взад-вперед и развертывали канаты; офицеры отдавали распоряжения; по трапу на пароход всходили дамы и господа и дети с нянюшками -- одни шутили и смеялись, другие были печальны и молчаливы, кто-то плакал и смахивал слезы платком. Седрику все, куда ни посмотри, было интересно; он глядел на груды канатов и убранные паруса, на высокие-высокие мачты, которые, казалось, касались раскаленного синего неба; он уже начал строить планы, как поговорить с матросами и разузнать о пиратах. Незадолго перед отплытием, когда он стоял на верхней палубе и, облокотясь о поручень, с удовольствием наблюдал за последними приготовлениями и шумной суетой матросов и грузчиков, внимание его вдруг привлекло какое-то движение в группе людей, стоявших неподалеку. Кто-то торопливо пробивался сквозь толпу. Какой-то молодой человек с чем-то красным в руках. Это был Дик! Тяжело дыша, он бросился к Седрику. -- Я всю дорогу бежал, -- сказал он. -- Я пришел тебя проводить. Дела у меня идут -- лучше не бывает! Я из сегодняшней выручки тебе подарок купил. Наденешь его, когда попадешь к этим щеголям. Бумагу-то я внизу потерял, когда к тебе продирался. Меня наверх не хотели пускать. Это платок. Дик выпалил все это одним духом. Зазвонил колокол -- Седрик и слова не успел произнести, как тот бросился бежать. -- Прощай! -- крикнул Дик. -- Наденешь его, когда попадешь к этим щеголям! И он умчался. Спустя несколько секунд Седрик с матерью увидели, как Дик Пробрался сквозь толпу на нижней палубе -- и сбежал на берег за миг до того, Как убрали сходни. Ступив на землю, он остановился и взмахнул кепкой. Седрик развернул платок: он был алого шелка и украшен конскими подковами и головами. Снасти натянулись, заскрипели, захлопали. Провожающие стали что-то кричать своим друзьям, а пассажиры закричали в ответ: -- Прощайте! Прощайте! Прощай, старина! Казалось, они говорили друг другу: "Не забывай нас! Напиши из Ливерпуля! Прощай! Прощай!" Маленький лорд Фаунтлерой подался вперед и замахал красным платком. -- Прощай, Дик! -- закричал он изо всех сил. -- Спасибо, Дик! Прощай! Огромный пароход отвалил от пристани, все закричали "ура", миссис Эррол опустила вуаль на лицо, а люди на берегу еще больше засуетились. Но Дик ничего не видел -- только это ясное детское личико и золотистые волосы, которые шевелил ветерок, и ничего не слышал -- только этот бодрый детский голос, который кричал: "Прощай, Дик!" Маленький лорд Фаунтлерой покидал свою родину, направляясь в незнакомую страну своих предков. Глава четвертая В АНГЛИИ О том, что им предстоит жить раздельно, миссис Эррол сказала Седрику только в пути; и когда он это понял, он так загрустил, что мистер Хэвишем оценил решение графа предоставить миссис Эррол дом неподалеку от замка, с тем, чтобы Седрик мог часто видеться с матерью; иначе он, конечно, не вынес бы разлуки. Миссис Эррол убедила Седрика, что будет совсем недалеко от него; она говорила так нежно и с такой любовью, что в конце концов он успокоился и перестал страшиться разлуки. -- Мой дом совсем недалеко от замка, Седди, -- повторяла миссис Эррол всякий раз, когда об этом заходила речь. -- Он совсем близко -- ты будешь каждый день прибегать и все мне рассказывать! Как нам будет хорошо вместе! Там очень красиво. Папа часто мне рассказывал о замке, он его очень любил -- и ты полюбишь. -- Я бы его еще больше полюбил, если бы ты там жила, -- отвечал Седрик с тяжелым вздохом. Он никак не мог взять в толк, почему это Дорогая должна жить отдельно от него. Дело в том, что миссис Эррол решила, что лучше не посвящать его в причины того решения, которое принял граф. -- Я бы предпочла, чтобы он ничего не знал, -- сказала она мистеру Хэвишему. -- Он не сможет понять графа и только огорчится. Я уверена, что ему будет проще полюбить графа, если он не будет знать, что тот с такой неприязнью отнесся к его матери. Жестокость и злоба ему неизвестны -- ему будет тяжело, если он обнаружит, что кто-то может меня ненавидеть. У него такое любящее сердце, и я ему так дорога! Лучше ничего ему об этом не говорить, пока он не подрастет, -- так и для графа будет лучше. Это стало бы преградой между ними, хотя Седди еще совсем ребенок. Вот почему Седрику только сказали, что для такого решения были свои причины, которые он по молодости лет понять не может, но о которых узнает, когда подрастет. Он удивился; впрочем, сами причины его мало волновали; и после долгих бесед с матерью, во время которых она его утешала и представляла ему все преимущества его нового положения, он понемногу успокоился, хотя время от времени мистер Хэвишем видел, как он глядит задумчиво на море и тяжело, не по-детски вздыхает. -- Не нравится мне это, -- сказал он во время одной из своих бесед с адвокатом. -- Вы даже представить себе не можете, до чего мне это не нравится. Впрочем, в жизни немало бед и надо уметь с ними смиряться. Мэри так говорит, и мистер Хоббс тоже. А Дорогая хочет, чтобы мне нравилось жить у дедушки -- ведь у него все дети умерли, а это очень тяжело. Того, кто всех своих детей потерял, можно только пожалеть; а его последний сын умер совсем неожиданно. Всех, кто знал маленького лорда, особенно трогала рассудительность, с какой он вел иногда беседу; время от времени он высказывал мысли, достойные людей, умудренных опытом, что в сочетании с его круглой ребяческой рожицей производило неотразимое впечатление. Это был красивый цветущий кудрявый мальчик, и потому, когда он усаживался, обхватив коленку пухлыми ручками, и начинал со всей серьезностью делиться своими соображениями, собеседников охватывало неудержимое веселье. Постепенно и мистер Хэвишем начал получать немалое удовольствие от бесед с ним. -- Значит, вы постараетесь, чтобы дедушка вам понравился? -- спросил он. -- Да, -- отвечал Седрик. -- Он мне родственник, а к родственникам надо хорошо относиться; к тому же он был ко мне добр. Когда кто-то для тебя столько делает и хочет, чтобы у тебя было все, что ты захочешь, нужно, конечно, к нему хорошо относиться, даже если он тебе не родственник; но когда все это делает родственник, тогда, конечно, к нему очень привязываешься. -- А как по-вашему, он вас полюбит? -- спросил мистер Хэвишем. -- Пожалуй, да, -- отвечал Седрик, -- ведь я ему тоже родственник, и к тому же я сын его сына, и потом... конечно, он меня любит, а не то он не стал бы мне делать такие подарки и не послал бы за мною, правда? -- А-а! -- заметил адвокат. -- Вот как? -- Да, -- отвечал Седрик. -- Конечно, так! Разве вы со мной не согласны? Своих внуков всегда любят. Когда, преодолев морскую болезнь, пассажиры поднялись на палубу и удобно устроились в шезлонгах, им тут же поведали романтическую историю маленького лорда Фаунтлероя; все с интересом наблюдали за мальчиком, который то бегал по кораблю, то чинно гулял по палубе с матерью или с высоким худым адвокатом, а то беседовал с матросами. Он всем понравился, со всеми быстро перезнакомился и подружился. Он был скор на дружбу. Когда мужчины выходили прогуляться по палубе и брали его с собой, он мерно и торжественно шагал рядом с ними, весело отвечая на их шутки; когда дамы окружали его плотным кольцом, среди них тотчас вспыхивал смех; когда же он играл с детьми, то все веселились от души. Среди матросов у него тотчас появились закадычные друзья; они поведали ему о пиратах, кораблекрушениях и необитаемых островах; он научился сращивать тросы и мастерить игрушечные парусники и на удивление быстро освоился со всякими "марселями" и "грот-мачтами". Он уже начал вставлять в свою речь разные морские словечки, а однажды вызвал бурное веселье пассажиров, которые сидели на палубе в пальто и шалях, с милой улыбкой воскликнув: -- Ну и холодище сегодня, клянусь Нептуном! Седрик очень удивился, когда все расхохотались. Этому морскому выражению он научился у "старого морехода" по имени Джерри, который то и дело украшал им всякие истории, которые он рассказывал Седрику. Если верить его рассказам о собственных приключениях, Джерри две или три тысячи раз ходил в плаванье и каждый раз непременно терпел крушение у какого-нибудь острова, густо населенного кровожадными людоедами. Из этих же волнующих рассказов следовало, что его неоднократно поджаривали -- местами -- и съедали живьем, а уж скальпировали раз пятнадцать или двадцать, не менее. -- Потому у него и лысина, -- объяснял маленький лорд Фаунтлерой миссис Эррол. -- Если с тебя столько раз скальп снимут, волосы уже не растут. У Джерри они так и не отросли с того раза, как Повелитель Парромачавикинов снял с него скальп ножом, изготовленным из черепа Вождя Вопслемампков. Он говорит, что в тот раз его скальпировали весьма серьезно. Он так испугался, когда Повелитель взмахнул ножом, что волосы у него стали дыбом и больше уже не опустились! Повелитель так и носит его скальп -- совсем как щетку для чистки платья! А каких только "фокусов" с Джерри не приключалось! Вот бы мистеру Хоббсу рассказать! В иные дни, когда погода была очень неприятной и пассажирам приходилось сидеть внизу в кают-компании, кто-нибудь из взрослых убедит Седрика поведать им о каком-нибудь "фокусе", приключившемся с Джерри, и он с таким упоением начинал рассказ, что не было, пожалуй, на всей шири Атлантики другого путешественника, столь любимого всеми, как маленький лорд Фаунтлерой. Он всегда готов был всех поразвлечь и позабавить и делал это от души и с удивительной важностью, совершенно не подозревая, что в этом-то и заключается особое очарование. -- Джеррины истории всем интересны, -- сообщил он матери. -- Ты уж меня извини, Дорогая, но я бы сказал, что они не во всем абсолютно правдивы, если б это не с Джерри приключилось. Только это все с ним самим и было -- странно, правда? Может, иногда он что-то забывает или ошибается немножко, потому что его часто скальпировали. Это очень память отшибает. Лишь через одиннадцать дней после того, как Седрик попрощался со своим другом Диком, корабль прибыл в Ливерпуль; а на двенадцатый день вечером карета, в которой Седрик, его мать и мистер Хэвишем ехали со станции, остановилась у ворот Корт-Лоджа. Дом в темноте они не могли разглядеть. Седрик заметил только, что карета въехала в широкую аллею из огромных деревьев, кроны которых смыкались над головой; проехав немного по аллее, он увидел дверь, из которой падал яркий свет. Мэри, прибывшая из Америки вместе с ними, чтобы ухаживать за своей госпожой, добралась сюда немного раньше их. Выпрыгнув из кареты, Седрик увидел в ярко освещенной передней несколько слуг; Мэри встретила их на пороге. Лорд Фаунтлерой радостно бросился к ней. -- Ты уже здесь, Мэри? -- закричал он. -- Дорогая, гляди, а вот и Мэри! И он поцеловал служанку в ее румяную шероховатую щеку. -- Я рада, что со мной Мэри, -- сказала миссис Эррол тихо. -- Это для меня такое утешение. Будто и не такое уж все чужое кругом. Она протянула Мэри руку, и та крепко пожала ее. Она понимала, каким чужим казалось здесь все миссис Эррол, которой пришлось покинуть родные края и предстояло расстаться с сыном. Английские слуги с любопытством разглядывали мальчика и его мать. Всевозможные слухи ходили здесь о них обоих; слуги знали, как гневался старый граф на своего сына и почему миссис Эррол предстояло жить в Корт-Лодже, а ее маленькому сыну -- в замке; знали они и об огромном состоянии, которое мальчику предстояло унаследовать, и о суровости его деда, его подагре и бешеном нраве. -- Нелегко ему придется, бедняжке, -- говорили слуги между собой в ожидании приезда маленького лорда. Но они ничего не знали о том, что за мальчик был Фаунтлерой; характер будущего графа Доринкорта был им совершенно неизвестен. Маленький лорд стянул с себя пальтишко так, словно привык все делать сам, и принялся осматриваться. Он оглядел просторный холл, картины, оленьи рога и прочие интересные украшения. Они возбудили его любопытство -- никогда раньше он не видел в частных домах таких вещей. -- Дорогая, -- сказал он, -- это очень красивый дом, правда? Я рад, что ты будешь здесь жить. Он довольно просторный. По сравнению с их домиком на узкой улочке Нью-Йорка это был и вправду очень просторный, красивый и светлый дом. Мэри провела их наверх, в спальную, стены в которой были затянуты веселым ситцем в цветах, где в камине горел огонь, а перед камином на белом меховом ковре спала большая белоснежная кошка. -- Это домоправительница из замка вам ее прислала, сударыня, -- объяснила Мэри. -- У нее сердце доброе, и она для вас постаралась и все приготовила. Я с ней перекинулась словечком: она очень капитана любила, сударыня, и очень по нему горюет. Она мне так и сказала: вы кошку увидите на коврике перед камином, вам сразу и покажется, будто вы дома. Она капитана Эррола мальчонкой знала -- до чего был собой пригож, говорит, а как подрос, так и того лучше -- для всех-то у него доброе слово найдется, и для знатных, и для простых. А я ей и говорю: "Сыночек у него точь-в-точь как он, говорю, такого-то славного мальчика и свет не видывал". Приведя себя в порядок, миссис Эррол и Седрик спустились в другую просторную светлую комнату; потолок в ней был низкий, а мебель -- тяжелая и резная, глубокие кресла с высокими массивными спинками, полки и замысловатые шкафчики с прелестными безделушками. Перед камином лежала огромная тигровая шкура, а по обе стороны от камина стояли кресла. Величественная белая кошка, с которой лорд Фаунтлерой играл наверху, спустилась следом за ним по лестнице, а когда он бросился на ковер, свернулась рядом в клубок, словно хотела с ним подружиться. Седрик так обрадовался, что положил голову рядом с ней на ковер и так и лежал, гладя ее и не обращая внимания на то, о чем беседуют миссис Эррол и мистер Хэвишем. Они говорили тихо. Миссис Эррол казалась несколько бледной и взволнованной. -- Но ведь сегодня ему еще не надо ехать? -- спрашивала она. -- Сегодня он останется со мной? -- Да, -- отвечал так же тихо мистер Хэвишем, -- сегодня он ехать не должен. Как только мы пообедаем, я сам отправлюсь в замок и извещу графа о нашем прибытии. Миссис Эррол взглянула на Седрика. Он лежал, свободно раскинувшись, на полосатой тигровой шкуре; отблески огня освещали его разрумянившееся личико, кудри рассыпались по ковру; большая кошка сонно мурлыкала, прикрыв глаза; ей было приятно ласковое прикосновение его доброй ручки. Миссис Эррол слабо улыбнулась. -- Граф и не подозревает о том, сколького он меня лишает, -- печально промолвила она. Она подняла глаза на адвоката и прибавила: -- Пожалуйста, передайте графу, что я не хотела бы брать у него деньги. -- Деньги! -- воскликнул мистер Хэвишем. -- Неужели вы хотите отказаться от содержания, которое он хочет вам назначить? -- Да, -- подтвердила она просто. -- Я предпочла бы, пожалуй, их не брать. Я вынуждена принять этот дом, и я благодарна графу за него, ибо это дает мне возможность находиться рядом с сыном. Но у меня есть немного собственных денег, их будет достаточно для того, чтобы жить совсем скромно, и я бы предпочла не брать того, что он предлагает: он так меня не любит, что подумает, будто я отдаю Седрика ему за деньги. Я отпускаю Седрика только потому, что я его люблю и готова забыть о себе для его блага; и еще потому, что его отец этого бы хотел. Мистер Хэвишем потер подбородок. -- Это очень странно, -- проговорил он. -- Он разгневается. Он этого не поймет. -- Думаю, что поймет, когда подумает, -- отвечала миссис Эррол. -- Мне эти деньги и в самом деле не нужны; зачем же мне принимать их от человека, который так меня ненавидит, что отнимает у меня моего мальчика? А ведь это ребенок его собственного сына! Мистер Хэвишем задумчиво посмотрел на нее. -- Я передам графу ваши слова, -- сказал он наконец. Подали обед, и они сели за стол, а белая кошка устроилась на стуле рядом с Седриком и величественно мурлыкала, пока они ели. Когда позже в этот же вечер мистер Хэвишем явился в замок, граф тотчас принял его. Граф сидел в удобном, роскошном кресле у камина, положив больную ногу на скамеечку. Он зорко глянул на адвоката из-под лохматых бровей; но мистер Хэвишем заметил, что, несмотря на кажущееся спокойствие, граф в глубине души был взволнован. -- А, мистер Хэвишем, -- произнес он, -- вернулись? Какие вести? -- Лорд Фаунтлерой и его матушка в Корт-Лодже, -- отвечал мистер Хэвишем. -- Оба неплохо перенесли путешествие и находятся в полном здравии. Граф что-то нетерпеливо хмыкнул и нервно пошевелил пальцами. -- Рад это слышать, -- бросил он отрывисто. -- Что ж, неплохо. Располагайтесь поудобнее... Не хотите ли стакан вина? Что еще? -- Лорд Фаунтлерой сегодня переночует у матушки. Завтра я привезу его в замок. Рука графа покоилась на подлокотнике; он поднял ладонь и прикрыл ею глаза. -- Ну, -- сказал он, -- продолжайте. Вы знаете, что я велел вам не писать мне об этом деле; я ничего о нем не знаю. Что он за мальчик? Мать меня не интересует, но он каков? Мистер Хэвишем отпил портвейна, который сам себе налил, и сел, держа стакан в руке. -- Трудно судить о характере семилетнего ребенка, -- осторожно заметил он. Предубеждение графа было очень сильно. Он глянул на адвоката и сурово спросил: -- Дурак, да? Или просто неуклюжий балбес? Сказывается американская кровь, да? -- Я не думаю, что она ему повредила, милорд, -- отвечал адвокат, как всегда, сдержанно и сухо. -- Я в детях не очень разбираюсь, но мне он показался весьма примечательным мальчиком. Мистер Хэвишем всегда выражался сдержанно и бесстрастно, но на этот раз он говорил более холодно, чем обычно. Он решил, что будет гораздо лучше, если граф сам составит себе мнение о мальчике и что не надо его готовить к первой встрече. -- Здоров и хорошего роста? -- спросил граф. -- Судя по всему, здоров и довольно хорошего роста, -- сказал адвокат. -- Стройный и собой не плох? -- допрашивал граф. На тонких губах мистера Хэвишема промелькнула улыбка. Перед его глазами встала гостиная в Корт-Лодже -- прелестный мальчик, вольно лежащий на тигровой шкуре, блестящие кудри, рассыпавшиеся по ковру, смышленое розовое детское личико. -- На мой взгляд, для мальчика совсем недурен, -- отвечал адвокат, -- хоть я, возможно, и не судья. Впрочем, вы, вероятно, найдете, что он весьма не похож на английских мальчиков. -- Не сомневаюсь, -- отрезал граф, которого в эту минуту пронзила острая боль в ноге. -- Дерзкие до крайности эти американские дети, довольно я о них наслышан. -- Я не сказал бы, что он дерзок, -- проговорил мистер Хэвишем. -- Мне трудно даже определить, в чем разница. Он больше жил со взрослыми, чем с детьми, и разница в том, что в нем сочетаются зрелость и детскость. -- Обычная американская наглость! -- настаивал граф. -- Я о ней довольно наслышан. Они называют это ранним развитием и свободой. Отвратительная наглость и невоспитанность -- вот что это на деле! Мистер Хэвишем отпил еще портвейна. Он редко спорил со своим сиятельным патроном, особенно когда его сиятельного патрона мучила подагра. В такие дни разумнее было во всем с ним соглашаться. Наступило молчание. Мистер Хэвишем прервал его. -- У меня к вам поручение от миссис Эррол, -- заметил он. -- Не желаю ничего слышать! -- отрезал граф. -- Чем меньше о ней будет сказано, тем лучше. -- Но это весьма важное поручение, -- пояснил адвокат. -- Она предпочла бы не брать содержания, которое вы намеревались выделить ей. Граф вздрогнул. -- Что вы сказали? -- вскричал он. -- Что это такое? Мистер Хэвишем повторил. -- Она говорит, что в этом нет необходимости, а так как отношения между вами далеко не дружеские... -- Не дружеские! -- повторил с яростью граф. -- Еще бы им быть дружескими! Я о ней даже думать не могу! Меркантильная, крикливая американка! Не желаю ее видеть! -- Милорд, -- произнес мистер Хэвишем, -- вряд ли ее можно назвать меркантильной. Она ни о чем не просит. И не принимает содержания, которое вы ей предлагаете. -- Только для видимости! -- бросил граф резко. -- Хочет заставить меня с ней увидеться. Думает, что я восхищусь ее решимостью! И не подумаю! Это всего лишь американская тяга к независимости! Я не позволю ей жить, словно нищенке, у самых ворот моего парка! Как мать моего внука она должна занимать соответствующее положение, и она его займет! Хочет она того или нет, но деньги она получит! -- Она не станет их тратить, -- сказал мистер Хэвишем. -- А мне-то что! -- вскричал граф. -- Ей их вышлют. Она не посмеет никому сказать, что живет как нищенка, потому что я ничего для нее не сделал! Она хочет, чтобы мальчишка дурно обо мне думал! Она уже, верно, его против меня настроила! -- Нет, -- возразил мистер Хэвишем. -- У меня есть от нее и другое поручение, которое убедит вас в том, что это не так. -- Не желаю его слышать! -- с трудом выговорил граф, задыхаясь от гнева, волнения и боли в ноге. Но мистер Хэвишем продолжал: -- Она просит вас не говорить лорду Фаунтлерою ничего, что дало бы ему повод подумать, что вы настояли на его разлуке с матерью из предубеждения против нее. Мальчик очень привязан к ней, и она уверена, что это создало бы между вами преграду. Она говорит, что он этого не поймет и станет вас опасаться или охладеет к вам. Ему она сказала, что он еще слишком мал, чтобы понять, в чем дело, но когда подрастет, то все узнает. Она хочет, чтобы ничто не омрачило вашу первую встречу. Граф глубже уселся в кресло. Его глаза под нависшими бровями гневно сверкнули. -- Что? -- проговорил он задыхаясь. -- Что такое? Вы хотите сказать, что она ничего ему не сказала? -- Ни единого слова, милорд, -- отвечал хладнокровно адвокат. -- Смею вас в этом заверить. Мальчику объяснили, что вы чрезвычайно добрый и любящий дедушка. Не было сказано ничего, положительно ничего, что могло бы заставить его сомневаться в ваших достоинствах. А так как я, находясь в Нью-Йорке, в точности выполнил ваши указания, он несомненно считает вас чудом великодушия. -- Вот как? -- спросил граф. -- Даю вам слово чести, -- промолвил мистер Хэвишем, -- что отношение лорда Фаунтлероя к вам будет зависеть только от вас. И если вы позволите мне дать вам совет, то я полагаю, что будет лучше, если вы остережетесь говорить пренебрежительно о его матери. -- Ну вот еще! -- сказал граф. -- Парнишке всего семь лет! -- Он провел эти семь лет с матерью, -- отвечал мистер Хэвишем, -- и любит ее всем сердцем. Глава пятая В ЗАМКЕ Уже смеркалось, когда в конце длинной аллеи, ведущей к замку, показалась карета, в которой сидели лорд Фаунтлерой и мистер Хэвишем. Граф распорядился, чтобы внук приехал прямо к обеду и чтобы он один вошел в комнату, где он намеревался его принять; трудно сказать, чем он руководствовался, отдавая такое приказание. Лорд Фаунтлерой сидел в карете, катившей по аллее, удобно облокотясь о роскошные подушки, и с интересом смотрел по сторонам. Все его занимало: карета с запряженными в нее крупными, породистыми лошадьми в сверкающей сбруе; статный кучер и выездной лакей в великолепных ливреях; и особенно -- корона на дверцах кареты, и он заговорил с выездным лакеем, чтобы узнать, что она означает. Когда карета подъехала к величественным воротам парка, он выглянул из окна, чтобы получше разглядеть громадных каменных львов, украшавших въезд. Ворота открыла румяная полная женщина, вышедшая из увитого плющом домика, стоявшего у ворот. Две девчушки выбежали за ней следом и остановились, глядя широко раскрытыми глазами на мальчика в карете, который в свою очередь смотрел на них. Женщина улыбнулась и сделала реверанс, и детишки, послушные ее знаку, смешно присели. -- Разве она меня знает? -- спросил лорд Фаунтлерой. -- Кажется, ей показалось, что она меня знает. И он приподнял свой черный бархатный берет и улыбнулся ей. -- Добрый день! -- произнес он приветливо. -- Как поживаете? Женщине, казалось, его слова доставили удовольствие. Она улыбнулась еще шире, ее голубые глаза ласково засияли. -- Господь благослови вашу милость! -- проговорила она. -- Господь благослови ваше милое личико! Счастья вам и удачи! Добро пожаловать! Лорд Фаунтлерой замахал беретом и снова кивнул ей, когда карета въехала в ворота. -- Мне эта женщина нравится, -- сказал он. -- Видно, что она любит мальчиков. Мне бы хотелось прийти сюда поиграть с ее детьми. Интересно, сколько их у нее? Хватит, чтобы играть в войну? Мистер Хэвишем не сказал Седрику, что вряд ли ему позволят играть с детьми привратницы. Адвокат подумал, что еще успеет сообщить ему об этом. А карета меж тем все катилась по аллее из огромных величественных деревьев, смыкавших свои кроны высоко вверху. Никогда прежде не видел Седрик таких великолепных деревьев, так низко склонивших ветви с широких стволов. Он еще не знал, что Доринкорт был одним из самых красивых замков в Англии, а парк его -- одним из самых обширных и прекрасных и что деревья в нем почти не имели себе равных. Он только чувствовал, что все вокруг удивительно красиво. Ему нравились большие, развесистые деревья, пронизанные золотыми лучами вечернего солнца. С неизъяснимым радостным чувством смотрел он на мелькавшие в просветах аллеи дивные поляны с купами деревьев или горделиво высившимися одинокими великанами. Они ехали мимо лесных прогалин, заросших буйным папоротником, мимо лазоревых лужаек колокольчиков, волнующихся на ветру. Несколько раз Седрик вскакивал с радостным смехом, увидав, что из кустов выпрыгнул кролик и, взмахнув белым хвостиком, торопливо ускакал прочь. Выводок куропаток поднялся вдруг с шумом и улетел -- Седрик от радости закричал и захлопал в ладоши. -- Здесь красиво, правда? -- сказал он мистеру Хэвишему. -- Такого красивого места я никогда не видал. Здесь даже лучше, чем в Центральном парке в Нью-Йорке. Его удивило то, что они так долго едут. -- А далеко ли, -- не выдержал он наконец, -- далеко ли от ворот до парадной двери? -- Около четырех миль, -- отвечал адвокат. -- Да, далековато для того, кто живет в доме, -- заметил маленький лорд. То и дело что-то привлекало внимание Седрика и восхищало его. Когда же он увидел лежавших и стоявших в высокой траве оленей с огромными рогами, которые с тревогой смотрели им вслед, восторгу его не было границ. -- Это к вам цирк приезжал? -- спросил Седрик. -- Или они всегда здесь живут? Чьи они? -- Они здесь живут, -- сказал мистер Хэвишем. -- Они принадлежат графу, вашему дедушке. Немного спустя они увидели замок. Он возник перед ними, серый, величественный и прекрасный, с крепостными стенами, башнями и шпилями, заходящее солнце горело в его бесчисленных окнах. Стены его заросли плющом; вокруг раскинулись террасы, лужайки и клумбы с яркими цветами. -- Такой красоты я еще не видал! -- воскликнул раскрасневшийся Седрик. -- Ну прямо королевский замок! Я как-то видел такую картинку в книжке со сказками. Двери в огромный холл распахнулись, и он увидел множество слуг, стоявших в два ряда и смотревших на него. Зачем они здесь стоят, подумал он и залюбовался их ливреями. Он не знал, что они собрались, чтобы приветствовать мальчика, которому когда-нибудь будет принадлежать все это великолепие -- прекрасный замок, похожий на королевский дворец из волшебной сказки, великолепный парк, большие старые деревья, поляны, заросшие папоротниками и колокольчиками, где резвились кролики и зайцы, а в траве лежали большеглазые пятнистые олени. Две недели назад он сидел, болтая ногами, на высоком табурете в лавке мистера Хоббса среди мешков с картофелем и банками с консервированными персиками. Разве он мог понять, что все это великолепие может иметь отношение к нему? Во главе слуг стояла пожилая женщина в дорогом гладком платье из черного шелка; ее седые волосы прикрывал чепец. Она стояла ближе всех к двери, и Седрику показалось, что она хочет ему что-то сказать. Мистер Хэвишем, державший Седрика за руку, остановился. -- Это лорд Фаунтлерой, миссис Меллон, -- представил он. -- Лорд Фаунтлерой, это миссис Меллон, домоправительница. Седрик протянул ей руку; глаза его засветились. -- Это вы прислали мне кошку? -- спросил он. -- Я очень признателен вам, сударыня. Красивое лицо миссис Меллон расцвело от удовольствия, совсем как лицо жены привратника. -- Я его милость всюду узнала бы, -- сказала она мистеру Хэвишему. -- Он просто вылитый капитан и такой же обходительный! Ах, сэр, наконец- то мы дожили до этого дня! Седрик не очень понимал, чем был замечателен этот день. Он с любопытством посмотрел на миссис Меллон. Ему показалось, будто в глазах у нее мелькнули слезы, и все же она не выглядела несчастной. Она улыбнулась Седрику. -- У кошки здесь осталось два прелестных котенка, -- проговорила она. -- Я пришлю их в детскую вашей милости. Мистер Хэвишем что-то тихо спросил у нее. -- В библиотеке, сэр, -- отвечала миссис Меллон. -- Его милость проведут туда одного. Спустя несколько минут статный лакей в ливрее, сопровождавший Седрика, отворил дверь библиотеки и важно провозгласил: -- Лорд Фаунтлерой, милорд. Хоть он и был простым слугой, он понимал, что наступил торжественный момент: наследник возвращается домой, где его ждут родовые поместья и прочие владения, и предстает перед старым графом, именья и титулы которого перейдут со временем к нему. Седрик переступил порог. Это была великолепная просторная комната с тяжелой резной мебелью, с книжными полками от пола до потолка; мебель была такая темная, а портьеры такие тяжелые, окна с переплетами так глубоки, а расстояние от одного конца комнаты до другого так велико, что в наступивших сумерках все здесь выглядело довольно мрачно. На мгновение Седрику показалось, что в комнате никого нет, но тут он увидел, что перед широким камином, в котором горел огонь, стоит большое покойное кресло, а в нем сидит кто-то, поначалу даже не повернувший головы, чтобы взглянуть на него. Впрочем, его появление не прошло незамеченным. На полу возле кресла лежал пес, огромный рыжевато-коричневый английский дог с могучими, словно у льва, лапами; неторопливо и величественно пес поднялся и двинулся тяжелым шагом к мальчику. Тогда человек, сидевший в кресле, позвал: -- Дугал, назад! Но сердцу маленького лорда Фаунтлероя страх был так же чужд, как и подозрительность, -- он никогда не боялся. Не задумываясь, он положил руку на ошейник огромного пса, и они вместе двинулись вперед; по пути Дугал обнюхивал Седрика. Только тут граф поднял голову. Седрик увидел высокого старика с лохматыми седыми бровями и волосами и большим носом, похожим на орлиный клюв, меж глубоко посаженными пронзительными глазами. Граф же увидел стройную детскую фигурку в черном бархатном костюме с кружевным воротником и локонами, вьющимися вокруг красивого открытого лица с прямым и дружелюбным взглядом. Если замок походил на дворец из волшебной сказки, то надо признать, что маленький лорд Фаунтлерой, сам того не подозревая, весьма походил на крошечного, хотя и крепенького, сказочного принца. Сердце старого графа забилось радостным торжеством, когда он увидел, каким красивым, здоровым мальчиком был его внук и как смело глядел он, держа руку на ошейнике огромного пса. Старому аристократу было приятно, что мальчик не робел ни перед ним, ни перед огромным псом. Седрик посмотрел на него так же, как смотрел на женщину у ворот замка и на домоправительницу, и подошел к нему. -- Вы граф? -- спросил он. -- Я ваш внук -- знаете, тот, кого мистер Хэвишем привез. Я лорд Фаунтлерой. И он протянул руку, полагая, что даже когда имеешь дело с графами, следует проявлять вежливость и внимание. -- Надеюсь, вы здоровы, -- произнес он от души. -- Я очень рад вас видеть. Граф пожал ему руку -- глаза его при этом как-то странно заблестели; поначалу он так удивился, что не знал, что сказать. Он глядел из-под нависших бровей на этого изящного ребенка, внезапно представшего перед ним, глядел, ничего не упуская. -- Рад меня ви