, что я не квартира в
Марбелье, снятая по тайм-шеру. Перестань, пожалуйста, ходить. Поди сюда и
сядь.
Он подошел и послушно сел на диван.
-- Знаешь, меня отец бил.
-- Оливер...
-- Правда, правда. Не в том смысле, что шлепал, когда я был маленький.
Это-то, конечно, тоже. Но он любил бить меня бильярдным кием сзади по ногам.
Любимое его наказание. Довольно болезненно, между прочим. Спрашивал меня:
"По ляжкам или по икрам?" И я должен был выбирать. В смысле боли особой
разницы нет.
-- Бедный. -- Я положила ладонь ему на затылок. Он заплакал.
-- А когда умерла мать, стало совсем плохо. Он как бы взыскивал с меня
за это. Может, я слишком на нее похож был. Но потом, однажды, мне было, я
думаю, лет тринадцать-четырнадцать, я решил больше не поддаваться Старому
Подлецу. Не помню, чем я провинился, на его взгляд, я постоянно что-то
делаю, заслуживающие наказания. Он, как обычно, спросил: "По ляжкам или по
икрам?" Но я ответил: "Сейчас ты сильнее меня. Но не всегда так будет, и
если ты теперь еще хоть раз меня тронешь, клянусь, когда я стану сильнее, я
изобью тебя так, что ты костей не соберешь".
-- И как же?
-- Я не надеялся, что это на него подействует. Я весь дрожал, я был
меньше ростом и я думал: "Какое это дурацкое выражение: изобью так, что
костей не соберешь. Он просто посмеется надо мной". Но он не посмеялся. Он
перестал меня бить. Перестал раз и навсегда.
-- Бедняжка Оливер.
-- Я его ненавижу. Теперь он старый, но я все равно его ненавижу.
Ненавижу за то, что он сейчас тут, с нами, в этой комнате.
-- Его нету. Он уехал. Снял квартиру тайм-шером в Марбелье.
-- Господи, почему у меня не получается? Почему я не могу ничего
правильно сказать, тем более -- сегодня? -- Он снова встал с дивана. -- Я
все это говорю не так. -- Он опустил голову и не смотрел на меня. -- Я тебя
люблю. Я
буду любить тебя всегда. И никогда не перестану. А теперь мне лучше
уйти.
Часа через три он мне позвонил.
Я ответила: -- Да?
-- Я тебя люблю.
Я положила трубку. И почти в ту же минуту в замке заскрежетал ключ
Стюарта. Я вся горела. Захлопнулась входная дверь. "Есть кто дома? --
громко, нараспев крикнул Стюарт, как он всегда кричит, чтобы было слышно
повсюду. -- Есть тут кто-нибудь?"
Что мне делать?
ОЛИВЕР: Доводы против любовных связей, записанные тем, кто имел их в
избыточном количестве:
1) Вульгарность. Любовные связи бывают у всех, то есть абсолютно у всех
-- у священнослужителей, у членов Королевской Семьи, даже монахи как-то
умудряются завести интрижку. Интересно, почему они не натыкаются друг на
друга, шныряя по своим коридорам из спальни в спальню? Бум-бум -- кто тут?
2) Предсказуемость. Ухаживание, победа, охлаждение, разрыв. Одна и та
же набившая оскомину сюжетная линия. Оскомину набила, но тем не менее манит.
После каждого краха -- поиски следующего. Не откроется ли новый, свежий мир?
3) Система таймшера. По-моему, я очень точно выразил эту мысль в
разговоре с Джилиан, Как можно отдыхать в свое удовольствие, зная, что
хозяева ждут, когда ты уедешь и они смогут вернуться в свою квартиру? В
постели с возлюбленной наперегонки со временем -- это не мой стиль. Хотя при
некоторых условиях это тоже бывает чертовски заманчиво.
4) Ложь. Прямое следствие пункта 3. Любовные связи растлевают-- это
говорю я, тот, кто... и т.д. Неизбежное следствие. Сначала лжешь одной
партнерше, затем, и очень скоро, начинаешь лгать второй. Зарекаешься, что не
будешь лгать, но все равно лжешь. Вычерпываешь маленький прудик чистых
эмоций тяжелым бульдозером хитрых уловок. Вот муж в тренировочном костюме
выбегает из дому на пробежку трусцой, а у него в кармане побрякивает мелочь
на телефон. Бряк, звяк -- "а вдруг захочется по пути выпить газировки,
дорогая". Звяк, бряк, звенит ложь.
5) Предательство. Все радуются успеху мелкого предательства.
Удовлетворенно потирают руки, когда Ловчила Роджер в 27-й серии снова
выходит сухим из воды -- тем более это делается элементарно. Стюарт -- мой
друг -- да, друг, -- а я отнимаю у него жену. Это уже Большое Предательство,
но по-моему, Большие Предательства переживаются легче, чем мелкие. Любовная
связь была бы мелким предательством, и я не думаю, чтобы Стюарт пережил его
легче, чем Большое Предательство. Видите, о нем я тоже думаю.
6) Я еще не получил результатов анализа на СПИД. Конечно, я не так
изложил все это Джилиан. Не совсем так. Честно сказать, я на самом деле,
кажется, наломал дров.
ДЖИЛИАН: На пути к метро на самом углу в конце Барроклаф-роуд есть
лавка зеленщика. Я там купила сладкий картофель. Вернее, СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ.
Хозяин лавки от руки заполняет ценники на продуктах красивым письменным
почерком. И все без исключения, что у него продается, ставит во
множественном числе: КАПУСТЫ, МОРКОВИ, ПЕТРУШКИ, УКРОПЫ- там все такое можно
купить- БРЮКВЫ и СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ. Нам со Стюартом это казалось смешно и
немного трогательно: человек все время упрямо делает каждый раз одну и ту же
ошибку. А сегодня я проходила мимо зеленной лавки, и вдруг мне эти ценники
перестали казаться смешными, ЦВЕТНЫЕ КАПУСТЫ. Как это пронзительно грустно.
Не оттого, что человек не знает грамматики, не в этом дело. А оттого, что он
не исправляет своей ошибки. То лижму говорили, что так неправильно, а он не
верил, то ли за все годы, что он там торгует, никто ему на ошибку не указал.
Непонятно даже, что печальнее, а вам как кажется?
Я все время думаю об Оливере. Даже когда я со Стюартом. Мне иногда
просто невыносимо, что Стюарт такой жизнерадостный. Неужели он не видит, о
чем я думаю, о ком я думаю? Почему он не читает у меня в душе?
СТЮАРТ: Присядьте. Вам нравится Патси Клайн?
Тлеют в пепельнице две сигареты, Мы сидим вдвоем, любовью согреты, В
маленьком уютном кафе. Но приходит третий, чужой человек, Чтобы нарушить наш
тет-а-тет. И теперь сигарет стало три.
Бедняжка Патси, она умерла. А у вас, между прочим, все еще та сигарета
за ухом. Выкурили бы.
Они вдвоем от меня ушли И настал конец нашей любви Дотлевает в
пепельнице моя сигарета Я буду блуждать всю ночь до рассвета Плакучая ива
плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько, так одиноко!
Дотлевает в пепельнице моя сигарета.
Добрый старый Стюарт, на него можно положиться. Со Стюартом всегда
знаешь, на каком ты свете. Он мирится со всем. И знай себе бредет своей
дорогой. Он в упор ничего не видит. С ним все ясно. Какой уж он есть, такой
есть. .,
Не задавай вопросов -- и не услышишь лжи. Но и только. С минуты на
минуту должен подъехать Оливер. Он думает, что мы, как старые добрые друзья,
сейчас поедем в кино. Но Джилиан уехала навестить мать, так что Оливеру
придется довольствоваться моим обществом. Я задам ему несколько вопросов, и
он несколько раз мне солжет.
Перед ее уходом я сидел тут в наушниках и слушал запись Патси Клайн.
Джилиан зашла попрощаться, поэтому я нажал кнопку "пауза" и поднял один
наушник. Я спросил:
-- Как поживает Оливер?
-- Оливер? По-моему, ничего.
-- Ты случайно не завела с ним интрижку? -- спросил я безразличным
тоном: мол, я, и чтобы беспокоился?
-- Ты что? Нет, разумеется.
-- А-а, ну и прекрасно.
Я опустил наушник, закрыл глаза, чтобы не видеть лица Джил, и приблизил
губы к губам Патси. Я почувствовал, как Джил чмокнула меня на прощание в
лоб, и кивнул в ответ.
Теперь посмотрим, что скажет он в свое оправдание.
ОЛИВЕР: Вы не могли не заметить, что мой друг Стюарт -- человек не
слишком культурный. Если вы спросите у него имя возлюбленной Пруста, он
задумается на доброе пятилетие, устремит на вас свирепый взор самурая,
решив, что вопрос с подвохом, и наконец, слегка надув губы, раздраженно
ответит: "Мадлен. Кто же этого не знает".
Словом, я не ожидал услышать ничего похожего на, скажем, "Die
Gezeichneten" Шрекера*, когда он с горящим взором мучителя детей отпер мне
дверь, кивком пригласил войти и вопросительно указал лапой на проигрыватель.
* "Меченные" (нем.) -- опера венского композитора Фр. Шрекера
(1878-1934).
То ли он только что открыл для себя "Увертюру 1812 год" и собрался
подпевать пушечной канонаде и фейерверку. То ли мы сейчас услышим
"Энигма-вариации"*, сопровождаемые чтением заготовленных ответов на самую
несущественную загадку Музыки, а именно: кто там в которой вариации
изображен? Да, и знаете, оказывается Дорабелла немного заикалась, отсюда в
ее вариации такие запинки: хип-хип-хоп. Угощайтесь шоколадным мороженым,
маэстро, а мне покажите, где тут можно сблевать, pronto**.
* Симфоническая сюита англ. композитора Бенджамена Бриттена
(1913-1976).
** Здесь: немедленно (итал.).
Он поставил мне эту песню. Она длилась, по-моему, три часа сорок семь
минут, правда он утверждал, что меньше. Значит, вот что называется "музыка в
стиле кантри", то есть деревенская? В таком случае я очень рад, что живу в
городе. Она имеет только одно редкое достоинство, своего рода совершенство:
она не поддается пародированию, но лишь по той простой причине, что сама же,
по ходу исполнения, служит пародией на себя, точно газонокосилка,
подбирающая все, что настригла. Тут нет места для старика с граблями и для
юнца с издевкой. "Тру-ля-ля, папа, я снова одинока, тру-ля-ля..." Бесполезно
и пытаться. Эти певцы все увешаны дешевыми стекляшками, а ведь стекляшки,
как вы понимаете, -- сами уже пародия на драгоценности, пародировать дешевые
стекляшки невозможно. Ага, вот и хилый Уолтер, выжимающий хилую каденцию из
своей хилой скрипочки. Ты еще им всем покажешь, старина Уолт, визг, сип,
там-ти-там, папа, я снова одинока...
-- Ну, как тебе кажется?
Как мне кажется? Почему он на меня так пристально, выжидательно
смотрит? Надеюсь, он не ждет от меня музыкального анализа?
Пока я роюсь у себя в мозговых отвалах, ища хоть чего-нибудь, что не
захватит самого Стюарта в невод моего презрения, он встает и округлыми
движениями наполняет наши стаканы.
-- Так что же ты скажешь, Оливер?
В последнее мгновение Муза Такта все же поддержала меня, и я сказал:
-- По-моему, "тет-а-тет" и "человек" -- не очень удачная рифма.
Этим я его как будто бы немного утихомирил.
Мой грубый бас на время совершенно вытеснил из головы то, что я
намеревался сделать сразу по прибытии. Я протянул ему конверт. Сколько
уроков английского как иностранного пришлось мне дать, чтобы возместить одну
четверть суммы, которой ссудил меня Стюарт!
Но тут он неожиданно принял воинственный вид и, точно Альфред из
"Травиаты", швырнул мешок с деньгами мне обратно.
-- Тебе понадобится, налог уплатить,-- сказал он. Я молчал. Почему,
интересно, на меня со всех сторон стали наседать насчет наполнения
муниципальной казны? -- Налог по твоему второму месту жительства, -- он
выговорил эти уродливые канцелярские слова с выражением, которое народные
массы назвали бы презрительным, -- через улицу в доме No 55.
Как я уже много раз говорил -- эти слова стали у меня присказкой, -- не
следует недооценивать нашего шерстистого друга. Я должен признать, что,
начиная с этого момента, вечер принял совсем не то направление, какого я
имел все основания ожидать. Кинематограф мы не посетили. Джилиан
отсутствовала, "отправилась в гости к матери". В качестве компенсации Стюарт
выставил беспошлинную бутылку виски, и я не видел причины, почему бы мне не
выказать себя настоящим мужчиной, раз уж мы остались с ним одни. Так что
была уже беззвездная ночь, когда этот виртуоз сейфа и кассы с кротостью Тита
Андроника спросил:
-- У вас с Джил роман?
Теперь понимаете? Прямолинейно, как грузовик. И совсем не в его духе.
Человек, который, пересекая Лондон из конца в конец, всегда выбирал кружной
путь по окраинным переулкам, на этот раз пустился прямиком по
Хеймар-кет-стрит.
Честно сказать, я слегка опешил. Сколько раз в жизни приходилось мне
уверять, что нет никакого романа, когда на самом деле был. Но отпираться,
что романа нет, когда его нет, -- на это требуется особое искусство, которым
я не владею. Я дал клятву. Я огляделся вокруг, чем бы поклясться, но в наши
дни предметов, священных для обеих сторон, почти не существует. В голову
пришло только сердце Джил, ее жизнь, ее волосы, но это все не совсем
подходило к данному случаю и не сулило смягчения грозного Стюартова гнева.
Мы довольно много выпили, и пока мы пили, вероятность того, что мы
сможем перейти к философскому обмену впечатлениями от внешнего мира, то
возникала, то исчезала; были даже минуты, когда Стюарт определенно
скатывался на неандертальские позиции. А один раз он просто прервал мою --
согласен, довольно кривую, -- линию аргументации самым настоящим выкриком:
-- Одолжи соверен! Отдай жену!
Это высказывание никак не проистекало из того, что я старался ему
втолковать. Я поднял на него глаза.
-- Одолжи соверен, отдай жену. Одолжи соверен, отдай жену.
Эта риторическая фигура называется, насколько я знаю, repetition.
-- Что я сказал трижды, то правда*, -- пробормотал я, никак не
рассчитывая, что он выловит намек из мутной воды моих рассуждений. i
* Цитата из поэмы Л. Кэрролла "Охота на Снарка".
Однако, прервав меня, Стюарт предоставил мне если не дверь, то по
крайней мере лаз к тому, что я собирался сказать.
-- Стюарт, -- начал я, -- уверяю тебя, что у нас с Джи-лиан нет
никакого романа. Мы даже не ведем, как выражаются дипломаты, переговоров о
переговорах. -- Он буркнул что-то невнятное в том смысле, что понял мою
дипломатическую метафору. -- Но с другой стороны, -- продолжал я, и его
колючие брови сразу начали грозно съезжаться от сознания, что вопрос еще не
исчерпан, -- как один друг другому должен тебе сказать, что я ее люблю.
Погоди, не начинай меня сразу упрекать, позволь сначала довести до твоего
сведения, что я всем этим bouleverse* не меньше твоего. Будь это хоть
сколько-нибудь в моей власти, я бы в нее не влюбился. То есть теперь. Я бы
влюбился в нее еще когда мы только познакомились. (А действительно, почему я
тогда не влюбился? Пережиток дружеской верности, или причина в том, что на
ней были джинсы с кроссовками?)
* потрясен (фр.).
Видно было, что на Стюарта мои слова произвели неблагоприятное
впечатление, поэтому я поспешил перейти к сути дела, в чем, как я
рассчитывал, ему поможет разобраться профессиональная подготовка.
-- Мы живем в рыночную эпоху, Стюарт, -- я сразу заметил, что он
заинтересовался, -- и было бы наивно или, как говорили раньше, романтично не
отдавать себе отчета в том, что рыночный фактор действует даже в таких
областях, где прежде он считался неприложим.
-- Речь идет не о финансах, а о любви, -- возразил он.
-- Да, но просматриваются ясные параллели, Стюарт. И финансы, и любовь
свободно перемещаются, невзирая на то, что приходится при этом оставлять. В
любви тоже есть и выплаты отступного, и отчуждаемые активы, и обесцененные
обязательства. Любовь поднимается и падает в цене, как всякая валюта. И
доверие -- главный ключ к ее поддержанию.
Учти также элемент удачи. Ты сам мне когда-то рассказывал, что крупному
предпринимателю нужны не только смелость и проницательность, но также и
везение. Разве тебе не повезло, что ты первым познакомился тогда с Джил в
"Черинг-Кросс отеле", а мне разве не повезло, что тебе повезло с ней
познакомиться?
Деньги, насколько я понимаю, -- вещь с моральной точки зрения
нейтральная. Их можно употребить на благо, а можно во зло. Можно осуждать
тех, кто ворочает деньгами, как можно осуждать и тех, кто владеет любовью.
Но не сами эти веши.
Он как будто бы уже не так внимательно ко мне прислушивался, и я решил,
что пора подвести итог, чтобы он не отвлекся окончательно. Для ясности я
разлил по нашим двум рюмкам остаток виски и сказал в заключение:
-- Рыночный фактор, Стю, вот с чем тебе приходится считаться. Я намерен
ее у тебя перекупить. Я выиграю тендер. Ты сможешь остаться на роли
номинального директора, иначе говоря -- друга, но боюсь, казенный автомобиль
с шофером придется возвратить.
Само собой, я сознаю парадоксальность ситуации не хуже тебя. Ты, дитя
рынка, стараешься выгородить для себя домашний участок жизни, отстаиваешь
его неподвластность могучим силам, с которыми ты имеешь дело каждый Божий
день, с 9 утра до 5 вечера. А я, классический, как бы это сказать?,
гуманитарий с артистическими наклонностями и романтической душой, со своей
стороны, вынужден признать, что человеческие чувства не подчиняются правилам
поведения, изложенным в изысканной книге придворного этикета, а мятутся,
послушные порывам, настоящим ураганам, бушующим на рыночной площади. "
Приблизительно в это время и произошел неприятный инцидент. Стюарт,
помнится, протянул мне огонек -- курить (Да, я знаю, но в минуты стресса
никотиновый рецидив как-то напрашивается), почему-то мы оба встали и при
этом со всей силой столкнулись головами, так что прямо искры из глаз. Хорошо
еще, что у Стюарта были линзы, а то очки бы разлетелись вдребезги.
Миссис Дайер была чрезвычайно добра. Она смыла кровь с моей одежды и
сказала, что хотя зрение у нее уже не такое, как было, однако, по ее мнению,
тут нужно наложить швы. Но мне, честно сказать, не хотелось вести мою
колымагу по переулкам в ночную пору, и я удалился в свое жилище среди
ветвей.
Когда пьян, боль не чувствуешь. И когда проснешься в похмелье, ужаснее
которого свет не видывал со времени попойки по случаю совершеннолетия
Силена, -- тоже. Распространяется ли этот закон на всех, я предоставляю
выяснить любителям экспериментов.
СТЮАРТ: Я допускаю, что нехорошо было с моей стороны наносить ему удар
головой. Возможно. Но я подчинился рыночным законам, разве не ясно?
Дело в том, что я часто отключаюсь и не слушаю Оливеровы рассуждения.
Чтобы знать, что он говорит, мне довольно слышать половину. У меня за все
годы выработался такой фильтрующий механизм, отделяющий то, что имеет для
меня значение, от всяческой бодяги, которая служит упаковкой. Я могу сидеть
с рюмкой в руке, даже напевать что-нибудь про себя и одновременно
выковыривать косточки из его словес.
Конечно, у них роман. Уж вы-то хотя бы не смотрите на меня так. Муж
всегда первый заподозрит и последний узнает, я сам это говорю, но что уж он
знает, то знает. А сказать вам, откуда я знаю? Я понял по тому, что она ему
рассказала про нас. Я, пожалуй, мог бы поверить -- с трудом, но мог бы, -- в
эту басню, что, мол, он влюбился и повадился приходить каждый день, что снял
комнату напротив, так как его страждущее сердце жаждет быть поблизости от
нее, но что ничего такого между ними нет. Но одна его обмолвка, сам он ее
даже не заметил, но я по ней сразу понял, убедился, что его направляет
никакое не страждущее сердце, а совсем другая часть тела. Он проговорился,
что мы с Джил познакомились в "Черинг-Кросс отеле". Мы тогда с ней
условились, что никому, в особенности Оливеру, не расскажем, где мы
встретились. Стеснялись признаться, если честно. Оба стеснялись. И выдумали
целую историю. Такой уговор забыть нельзя. А она забыла. И выболтала все
Оливеру. Это служит доказательством, что у нее с ним роман, -- она предала
меня. А доказательством предательства с его стороны служит тон, каким он
вскользь между делом, упомянул "Черинг-Кросс отель", как незначительный
пустяк, про который всем известно. Если бы у них не было романа, то-то бы он
поднял шум и смех по этому поводу, стал бы насмехаться и "острить", как ему
кажется, а я вижу в этой его манере признак психической неуравновешенности.
Он не изменился, душка Оливер. Одолжи соверен, отдай жену. В сущности,
он паразит, понимаете? Сноб, белоручка и паразит.
Что-то он такое плел, я не прислушивался, на тему о том, Что Связывает
Вместе Пары и Что Связывает Вместе Общество. Одно из тех умных маленьких
эссе, которые он так лихо писал, когда мы с ним учились в школе. Почему
гулять на стороне -- это ну просто Французская революция. Когда-то, когда я
был маленький, такие вещи производили на меня впечатление. Потом, помню, он
как-то перешел от этого к рассуждениям насчет рыночного фактора. Тут я
немного прислушался, потому что когда Оливер выказывает себя полным дураком,
это все же занимательнее, чем когда он выказывает себя дураком только
наполовину. Так что я выслушал его аргументы Я взвесил его доказательства, и
в целом его мысль сводится вот к чему (поправьте меня, если я слишком
упрощаю): в том, что я сплю с твоей женой, виноват Рынок. Вот, оказывается,
в чем причина. Я-то думал, причина в том, что ты в нее влюблен, или что
ненавиА Г1ь меня, или и то, и другое. Но если причина -- Рынок, то я, малое
колесико в рыночной машине, теперь, конечно, понимаю, почему ты так
поступаешь. У меня сразу на душе полегчало.
Тут он сунул в рот очередную сигарету (девятую за вечер, я считал), и
выяснилось, что у него кончились спички.
-- Давай-ка, браток, перепихнемся по-голландски,-- сказал он мне.
Выражение это мне было незнакомо и, возможно, оскорбительно, поэтому я
не ответил. Оливер наклонился ко мне, вынул у меня из пальцев курящуюся
сигарету, стряхнул пепел, раздул докрасна кончик и прикурил свою сигарету от
моей. В том, как он все это проделал, было что-то отвратительное.
-- Это и называется, браток, перепихнуться по-голландски, пояснил он с
наглой, омерзительной ухмылкой.
И тут я решил, что с меня довольно. Еще и "браток" вдобавок. Я встал и
спросил:
-- Оливер, а ты целоваться по-эдинбургски никогда не пробовал?
Он, очевидно, решил, что мы обсуждаем новые выражения, и может быть,
даже подумал, что я даю ему совет, как обращаться в постели с моей женой.
-- Не пробовал, -- ответил он, оживившись. -- Я в столице скоттов не
бывал.
-- Я тебе покажу.
Я встал и показал рукой, чтобы он тоже поднялся. Он встал рядом,
покачиваясь. Я взял его за грудки и заглянул ему в лицо, в страшное, потное
лицо того, кто ... мою жену. Когда? Когда последний раз? Вчера? Третьего
дня?
-- А вот это поцелуй по-эдинбургски, -- сказал я и с силой боднул его
головой прямо в лицо. Он опрокинулся навзничь, сначала вроде как полусмеясь,
будто я собирался ему что-то показать, но не вышло. Потом, убедившись, что
это не ошибка, он удрал. Он вообще-то нельзя сказать, что такой уж
бесстрашный кулачный боец, наш Оливер. Точнее сказать, он просто отчаянный
трус. В кабак рискует зайти, только если там дамский вечер, если вы знаете,
что это такое. Он объясняет, что у него отвращение к физиче- , скому насилию
из-за того, что его в детстве папаша бил. Чем, интересно? Свернутой в
трубочку газеткой?
Знаете что? Я не хочу больше говорить об Оливере. Вообще никогда. У
меня никаких сил не осталось после вчерашнего. Да еще этот кретин измазал
кровью ковер.
Хотите знать, как я себя чувствую? Могу объяснить. Мы в школе часто
играли в солдат. У нас был Сводный Ученический полк. Вот, например, как
чистят винтовку. Берешь лоскут два на четыре, скатываешь потуже и вставляешь
в очко шомпола, конец шомпола запускаешь в ствол и тянешь тряпицу через
дуло. Она идет туго, так как очень плотно прилегает к стенкам ствола, но
идея в том, чтобы протянуть ее во всю длину насквозь, от затвора и до дула.
Не такая простая операция. И я так же себя чувствую: словно через всего меня
кто-то протягивает на проволоке лоскут, в зад втыкает, через нос
вытаскивает, и так раз за разом. В зад втыкает, через нос вытаскивает.
А теперь не приставайте ко мне больше, ладно? Мне надо побыть одному.
Спасибо.
Тлеют в пепельнице две сигареты, Мы сидим вдвоем, любовью согреты... Но
приходит третий, чужой человек...
Вы-то, конечно, знаете, спят они или нет. Конечно} знаете. Так скажите
мне. Ну пожалуйста, скажите, а?
12. Нет, избавьте меня от Вэл. Только не связывайтесь с Вэл
СТЮАРТ:
Дотлевает моя сигарета Я буду блуждать всю ночь до рассвета Плакучая
ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько так одиноко
Это Патси. Нельзя не узнать, верно ведь? Это из ее песни "Блуждаю
ночью".
Я поставил эту запись Джилиан. И спросил ее мнения.
-- Не знаю, у меня нет мнения, -- ответила она.
-- Хорошо, -- сказал я. -- Тогда я поставлю еще раз. Проиграл ей еще
раз. На случай если вы не знаете этой песни -- на мой личный вкус, это один
из ее шедевров, -- в ней говорится про женщину, которую оставил любимый, и
она "блуждает ночью" в надежде, что вдруг он ей где-нибудь встретится и,
может быть, она уговорит его вернуться.
Когда песня кончилась, я посмотрел на Джилиан: она стояла с таким...
отвлеченным, что ли, выражением на лице, как будто оставила что-то жариться
на плите, но не важно, пусть подгорит, не все ли равно. Она опять не сказала
ничего, и меня это, само собой, немного задело. Ей-богу, я, например, нашел
бы, что сказать про одну из ее самых любимых песен.
-- Я еще раз поставлю
Плакучая ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько
так одиноко
-- Ну, что ты все-таки про эту песню думаешь?
-- Думаю, -- ответила она, -- что автор упивается тошнотворной жалостью
к себе, несчастненькому.
-- А по-твоему как? -- заорал я. -- По-твоему как? Не то чтобы вдрызг
пьян. Просто пьян.
МАДАМ УАЙЕТТ: Я хочу заметить вот что. Говорят, то или это, мол,
подтверждается статистикой. Ну, верно, подтверждается. Но на мой взгляд,
опасно всякое время. Я повидала много разных браков, долгих, коротких,
английских, французских. Опасный срок -- семь лет, кто спорит. Но и семь
месяцев -- тоже опасный срок.
Одну вещь я не могла рассказать своей дочери. Через год после того, как
я вышла за Гордона, у меня был роман. К тому, как мы с ним жили, это не
имело никакого отношения, мы любили друг друга. Но все-таки у меня произошел
мимолетный романчик. Я слышу, вы говорите: "Ах, как это по-французски".
О-ла-ла! Не так уж и по-французски. Одна моя приятельница, англичанка,
завела роман -через полтора месяца после свадьбы. И тут нечему особен- ' но
удивляться. Можно быть счастливой и в то же время чувствовать, что ты в
ловушке. Можно чувствовать себя под зашитой и одновременно паниковать, это
старо как мир. В определенном смысле самое опасное время-- это начало
замужней жизни, потому что -- как это сказать? -- сердце размягчается.
L'appetit vient en mangeant.* Когда человек влюблен, ему легче влюбиться.
Ах, я, конечно, не собираюсь состязаться с Шамфором, вы же понимаете, это
просто мое наблюдение. Некоторые думают, что тут все дело в сексе, кто-то
плохо выполняет свой супружеский долг, но я считаю, причина не в этом. Дело
в сердце. Сердце размягчено, а это опасно.
* Аппетит приходит во время еды (фр.).
Вы понимаете, почему я не могу сказать этого дочери? Ах, Джилиан, я
тебя вполне понимаю. У меня у самой был роман на стороне, когда я только год
была замужем за твоим отцом. Это нормальная вещь. Я не могу обрекать ее на
рабство. Я этого эпизода не стыжусь и не вижу нужды держать его в секрете,
но если я расскажу, ей это принесет вред. Она должна найти собственную
дорогу, нельзя, чтобы она вообразила, будто не может иначе, потому что это у
нее наследственное от матери. Я ни за что не хочу отдавать ее в рабство
этому знанию.
И поэтому я только говорю ей:
-- Опасно всякое время.
Разумеется, я сразу поняла, что это Оливер.
ДЖИЛИАН: Он сказал: Пожалуйста, не уходи еще пока от меня. А то
подумают, что я импотент.
Он сказал: Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить.
Он сказал: Если застану Оливера в этом доме, сверну ему башку, к
чертовой матери.
Он сказал: Пусти меня к себе.
Он сказал: В наши дни убить кого-нибудь стоит гроши. Эту сферу инфляция
не затронула. Законы рынка.
Он сказал: Я по-настоящему живой только с тех пор, как встретил тебя.
Теперь придется опять стать неживым.
Он сказал: Я сегодня пригласил одну девушку поужинать. Может быть,
потом пересплю с ней, я еще не решил.
Он сказал: Но почему, почему Оливер?
Он сказал: Можно я останусь твоим другом?
Он сказал: Не хочу больше никогда тебя видеть.
Он сказал: Если бы у Оливера была нормальная работа, ничего бы этого не
случилось.
Он сказал: Пожалуйста, не уходи от меня. А то подумают, что я импотент.
МАДАМ УАЙЕТТ: И еще одну вещь сказала мне моя дочь, отчего у меня
защемило сердце. Она сказала: maman, я думала, есть какие-то правила.
Она подразумевала не правила поведения, а что-то гораздо большее. Люди
часто думают, что вот, вступят в брак, и конец всем проблемам. Моя дочь,
конечно, не настолько наивна, но она, мне кажется, верила, что хотя бы на
какое-то время будет под защитой чего-то, что мы можем назвать незыблемыми
правилами брака.
Мне сейчас уже шестой десяток, но если вы спросите меня, какие они, эти
незыблемые правила, я, пожалуй, назову только одно: муж никогда не уходит от
жены к женщине старше нее. А помимо этого, все, что возможно, -- нормально.
СТЮАРТ: Вчера вечером я зашел в дом No 55 на той стороне улицы. Дверь
отперла миссис Дайер, маленькая старушенция, что в нем живет.
-- Ах, вы тот молодой человек из муниципалитета, -- узнала она меня.
-- Совершенно верно, мадам, -- говорю. -- Простите, что беспокою вас в
такой поздний час, но обязанность местных властей -- безотлагательно
поставить в известность всех домовладельцев -- и домовладелиц, -- если у их
жильцов положительный анализ на СПИД.
-- Вы пили спиртное, -- сказала она.
-- Да, знаете ли, работа очень нервная.
-- Тем более не следовало пить. Особенно если приходится управлять
механизмами.
-- Я не управляю механизмами, -- возразил я, чувствуя, что мы
отвлеклись от темы.
-- Тогда ступайте да ложитесь пораньше спать.
И она захлопнула у меня перед носом дверь. Разумеется, она права. Мало
ли, может, мне еще понадобится управлять механизмом. Например, проехаться на
моем авто несколько раз туда и обратно через тело Оливера. Бамп; бамп, бамп.
Для такого дела надо быть трезвым.
Поймите меня правильно. Я вовсе не просиживаю зад, накачиваясь
алкоголем и слушая песни Патси Клайн. То есть, конечно, и это тоже. Но я не
намерен тратить больше минимального процента своей жизни на то, чтобы
упиваться... как это Джил сказала?., тошнотворной жалостью к себе,
несчастненькому. И еще я не намерен отступаться, слышите? Я люблю Джил и не
собираюсь поднимать лапки кверху. Я постараюсь сделать все возможное, чтобы
она от меня не ушла. А если все же уйдет, постараюсь добиться, чтобы
вернулась. А если не вернется, тогда... еще что-нибудь придумаю. Я не
намерен безропотно смириться.
Я, конечно, не всерьез это говорил, насчет того, чтобы переехать на
автомобиле жильца миссис Дайер. Просто так говорится. У меня нет практики в
таких делах, откуда ей взяться загодя? Живешь, живешь, и вдруг они на тебя
обрушиваются как снег на голову, и разбирайся, как хочешь. Вот и ляпнешь,
чего даже не думаешь, и какие-то чужие выражения выскакивают изо рта. Как,
например, когда я сказал Джил, что пригласил на ужин девушку и, может быть,
пересплю с ней потом, если будет настроение. Глупость, конечно, хотел
обидеть Джил. Это правда, человек, с которым я ужинал, -- женщина. Но не
кто-то, а Вэл, очень старая знакомая, еще с незапамятных времен. А мне нужна
только Джил. И больше никто.
ОЛИВЕР: Я отпер дверь своим ключом, и войдя, разразился трубным кашлем,
которым завел обыкновение оповещать миссис Дайер, что оставляю отпечатки ног
на ее паркете. Она вышла из кухни, повернула ко мне голову-гелиотроп и,
прищурившись, заглянула мне в лицо.
-- Мне очень жаль, что у вас, оказывается, СПИД, -- сказала она.
Мой ум в это мгновение не обладал мощью советского монумента
сталинско-брежневского периода. Я вообразил, что миссис Дайер по ошибке
вскрыла коричневый конверт из поликлиники. Правда, я сказал им, что сам
зайду. И потом, я же не давал здешнего адреса.
-- Кто вам это сказал?
-- Господин из районного муниципалитета. Который приходил раньше насчет
подоходного налога. Он живет через улицу от нас, я его видела. У него милая
жена. -- Миссис Дайер показала рукой, и все сразу встало на место.
-- Это была шутка, миссис Дайер, -- сказал я. -- В своем роде.
-- Должно быть, он думал, я не знаю, что такое СПИД. -- Я сделал вид,
будто и сам поражен ее осведомленностью. -- Я читала
санитарно-просветительные листки. И я его заверила, что вы человек
чистоплотный и что мы пользуемся разными туалетами.
Внезапно мое сердце затопили волны нежности -- вот попробуйте,
наступите осторожно мне в сердце ногой: провалитесь по самый пуп.
-- Миссис Дайер, -- произнес я, -- надеюсь, вы не сочтете это дерзостью
с моей стороны, но не согласились ли бы вы стать моей женой?
Она тихо рассмеялась.
-- Любой женщине довольно одного раза, -- сказала она. -- И к тому же,
молодой человек, у вас ведь СПИД.
Она еще раз хихикнула и удалилась к себе на кухню.
Я сижу у окна, скрытый араукарией, и представляю себе, как Стюарт за
завтраком трясет над тарелкой коробку "Мюсли": шш-чух-чух-чух,
шш-чух-чух-чух. И вдруг мне подумалось -- мысли, они как мухи, как блохи, --
мне подумалось про Стюарта в постели с Джилиан. Наверняка он вот так же:
шш-чух-чух-чух, шш-чух-чух-чух. Очень больно.
СТЮАРТ: Я когда говорю что-то, не всегда думаю то, что говорю. Но что я
говорил насчет отсутствия у Оливера настоящей работы, то это так и есть.
Самое действенное средство против сексуальной распущенности, против
похищения чужих жен -- полный рабочий день, чтобы каждый половозрелый
мужчина был занят на работе ежедневно с 9 до 5.30, и в субботу тоже, лучше
перейти обратно на шестидневную рабочую неделю. Профсоюзы будут, конечно,
против, и понадобятся особые исключения, например, для пилотов на авиалиниях
и т.п. Как раз пилоты и их команды знамениты своей безнравственностью. Кто
еще славится безнравственностью и охоч до чужих жен? Университетские
преподаватели, актеры с актрисами, врачи и медсестры... Вот видите? Никто из
них не занят на работе полный рабочий день.
И потом, Оливер, как известно, много врет. Это помогает. Я считал, что
за все годы научился делать поправку на его "преувеличения". Но может быть,
он все-таки и меня дурачил. Например, эта история, что отец его избивал.
Возможно, что это вранье, не поручусь. Он любит распространяться о том, как
папаша начал его бить с шести лет, после смерти матери, как он лупил его
бильярдным кием по ногам, потому что Оливер очень похож на мать, так что на
самом деле это старик сводил счеты с женой за то, что та умерла и оставила
его. (Неужели у людей так бывает? Оливер утверждал, что да.) И будто бы так
продолжалось из года в год, пока однажды, когда ему уже было пятнадцать
(иногда он говорил -- шестнадцать, иногда -- тринадцать), Оливер обернулся и
врезал ему. С тех пор это больше не повторялось, и теперь его старик живет в
доме для престарелых, а Оливер довольно часто его там навещает, все надеется
найти у того на закате дней хоть искру тепла, но всякий раз возвращается
грустный и разочарованный. У слушателей -- а особенно слушательниц -- этот
рассказ всегда вызывает глубокое сочувствие.
Само собой, версию папаши никто не слышал. Я видел его парочку раз,
когда заходил к Оливеру, лично меня он бить не пробовал. Наслушавшись
Оливера, я ожидал увидеть у него в пасти клыки вампира и наручники на поясе;
но он оказался с виду вполне симпатичным стариканом с трубкой в зубах.
Оливер его ненавидит, это факт, но мало ли по каким причинам -- может, он
ест горох с ножа или не знает, что оперу "Кармен" сочинил Визе. Оливер ведь
сноб, вы, наверно, заметили,
Кроме того, вынужден вам сообщить, он еще и трус. Или, во всяком
случае, скажем так: крупнейшее событие его детства -- это когда он врезал
Старому Подлецу -- так он его называет -- по десятое число, и тот убрался,
поджав хвост. Но вот я пониже ростом, чем Оливер, но когда я ткнул его
головой в лицо, как он себя повел? Убежал, вереща и всхлипывая. Это что,
поведение знаменитого укротителя обидчиков? Да, и насчет бильярдного кия.
Оливер как-то сказал мне, что у него с отцом нет ничего общего, кроме
ненависти ко всяким играм и игрищам.
ДЖИЛИАН: Оливеру наложили на рану пять швов. Он сказал в больнице, что
споткнулся, упал и раскроил щеку, ударившись об угол стола.
Он говорит, что надо было видеть, какое у Стюарта было свирепое
выражение лица. Он думал, что Стюарт хочет его убить. Он посоветовал мне
виски в бутылке разбавить водой. И умолял меня немедленно уйти оттуда.
СТЮАРТ:
Плакучая ива плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько
так одиноко
ДЖИЛИАН: Знаете, за все время, что мы со Стюартом были вместе, он меня
ни разу не спросил, как я в тот вечер оказалась в "Черинг-Кросс отеле". То
есть он спросил, как, и я объяснила, что увидела объявление в газете, но
почему он не спрашивал. Он всегда с большой осторожностью что-то про меня
узнавал. Частично, я думаю, ему было просто не важно все, что было раньше: я
-- вот она, а все остальное неинтересно. Но не только в этом дело. Стюарт
составил обо мне определенное представление, на нем остановился и знать не
хотел ничего иного.
А как я оказалась там, объяснить нетрудно. Был женатый мужчина, он не
хотел бросить жену, а я не могла с ним расстаться. Да, да, старая история,
которая тянется совершенно бессмысленно. Ну и я предприняла шаги, чтобы она
перестала тянуться. Человек должен сам заботиться о своем счастье,
бесполезно ждать, чтобы его доставили тебе на дом и сунули в почтовый ящик.
В таких делах нужна практичность. Некоторые сидят дома и думают: вот
настанет день, и ко мне явится мой принц. Но для этого нужно вывесить
объявление: "Приглашаются Принцы".
Оливер совершенно не такой. Начать с того, что ему хочется знать обо
мне все. Я боюсь, не подвожу ли я его тем, что у меня такое не-экзотическое
прошлое. Я никогда не ныряла за жемчугом у берегов Таити. Не продала свою
девственность за соболье манто. Просто была сама собой. С другой стороны,
мой образ в представлении Оливера не определился и не устоялся раз и
навсегда, не то что для Стюарта. И это... приятно. Нет, не просто приятно, а
приятно возбуждает.
-- Знаешь, держу пари, в глазах Стюарта ты прежде всего специалистка
делать покупки. -- Это он сказал мне еще несколько недель назад.
Я не люблю, когда Стюарта критикуют. Я вообще этого не допускаю.
-- Я и есть специалистка делать покупки, -- ответила я (хотя сама себя
я вижу иначе). По крайней мере я ориентируюсь в магазине гораздо лучше
Оливера, который возьмет в руки стручок зеленого перца и стоит размышляет
целый час.
-- Прости, -- поспешил оправдаться Оливер. -- Я только хотел сказать,
что для меня в тебе заключены неисчислимые возможности. Я не огораживаю
какой-то отдельный участок и не объявляю его твоей признанной и одобренной
личностью.
-- Очень мило с твоей стороны, Оливер. -- Я его поддразнивала, но он
как будто бы не замечал.
-- Все дело в том, что Стюарт -- чтобы не сказать худого слова --
Стюарт никогда тебя по-настоящему не видел.
-- А ты, ты меня видишь?
-- Стереоскопические очки -- и смотрю на тебя одну. Я улыбнулась и
поцеловала его. А позднее задумалась:
если два таких разных человека, как Стюарт и Оливер, смогли оба
полюбить меня, что же это я за личность такая? И что это за личность такая,
которая сначала полюбила Стюарта, а потом Оливера? Одна и та же или две
разные?
ХАРРИНГЕЙСКАЯ КЛИНИКА Отделение экстренных и несчастных случаев
Фамилия РАССЕЛ
Имя / имена ОЛИВЕР ДЕЙВЕНПОРТ
ДЕ КУИНСИ
Адрес 55, Ст. Данстанс-роуд, No 16
Профессия Киносценарист
Место получе