Она быстро оглядывает комнату, чмокает губами и выходит. Гомер встает, проверяет, все ли пуговицы застегнуты, роется в карманах и, вынув нож, устраивается за столом продолжать свою работу - вырезать из дерева модель баркаса. * * * Хью, командированный своей газетой, прибыл в Пенделл вместе с фотографом. В "Сазерн пост", захлестнутой потоком писем, Тристан продолжает неизменно фигурировать на первой полосе. Толстяк Филипп даже организовал кампанию солидарности под лозунгом "Приближается рождество, пришлите ваши игрушки и даже, если можете, ваших детей играть с маленькими беженцами". Хью, прежде чем отправиться на еженедельное заседание бюро, решил сначала забежать в детский сад, чтобы узнать, каковы же результаты. - Я вас прошу, не печатайте больше этого объявления, мы завалены по уши! - сразу же сказала ему мисс Гау, воспитательница. Хью несколько раз погладил пальцем кадык, что служило у него знаком живейшего удовлетворения. Груда книг, головоломок, автомобилей, ружей и автоматов, подъемных кранов, пластмассовых тракторов, медведей, трехколесных велосипедов, самокатов, электрических железных дорог - и совершенно неожиданно среди всего этого плюшевый ослик в натуральную величину и проигрыватель - загромождали прихожую барака, отведенного под детский садик. Читатели газеты выпотрошили свои детские комнаты... - Вы забыли об одном, - продолжала мисс Гау. - Игрушки - это предметы, позволяющие детям подражать действиям взрослых. Дети тристанцев не знают, что делать с этими подарками. Они им ничего не говорят, кроме, разумеется, кораблей и домашних животных, с которыми играют мальчики, и кукол для девочек. А что касается остального, то, простите, мне кажется, вы витаете в облаках. Посмотрите сами. Хью с фотографом проходит в большой зал, где три дежурные девушки из числа добровольцев - в плиссированных юбках, со скаутскими галстуками на шеях - раздают чашки с горячим молоком. Одна чашка уже опрокинулась на большой красный ковер, где копошатся десятка три малышей. - А вот и маленький гость! - восклицает Хью, направляясь прямо к группе из трех карапузов, среди которых один - как кажется судя по волосам - принадлежит к мини-гражданам Сюррея. Может, оно и так, но обращение редакции здесь ни при чем. - Это мальчик одной сиделки, которая оставляет его у меня на время работы, - поясняет мисс Гау. - Одно дело послать старые игрушки, совсем другое - отпустить к нам своих чад. Но Хью не слушает. Он остановился в трех шагах, чтобы насладиться беседой, где детское воображение с такой легкостью преображает все вокруг. - Это будет гора, - говорит белокурый мальчик, - а вы будете индейцами, и Айэн подползает сзади вместе с Безилом... - Это кресло, и я в него сяду! - заявляет Безил категорически. - Они совершенно не признают условность, необходимую в игре, - шепчет мисс Гау. - Я никогда не видела детей, которые бы так цеплялись за реальность. Вот посмотрите на этого. Взгляд Хью падает на шестилетнего "клопа", в руках у которого модель истребителя. Малыш вертит ее и так и сяк, она явно не очень ему нравится, но, поскольку у нее есть два крыла, он начинает вертеть ею над головой. - Пе-о, пе-о! - резко выкрикивает он. - Мистер Айли объяснил мне, - продолжает мисс Гау, - что это крик коричневого альбатроса, грозы цыплят на острове. С детьми постарше - ими занимается вожатый местных скаутов - почти та же самая история. Они разводят костер, устанавливают палатку, отлично гребут, но делают это все как маленькие взрослые, которые там занимаются такими вещами "не понарошку", и поэтому во всем могут считать для себя образцом своего отца. - Очень полезно для поддержания согласия в семье! - мечтательно произносит Хью. - Но менее полезно для прогресса! - возражает фотограф, до сих пор хранивший молчание. - Кто одной шерсти, те живут вместе. Правда, надо еще знать, до какой степени. Недаром здесь у нас есть другое правило: кто свой дом строит, с другими спорит. Хью хмурится, а мисс Гау покачивает головой: - Я думаю, что все не так просто. Моя коллега из начальной школы скажет вам то же самое: у ее учеников нет достаточно устойчиво сложившегося стереотипа. В учебе они отстают и вместе с тем во многом другом ушли далеко вперед. Она в растерянности. Истина в том, что у них совсем другая система оценок, связанная с иной общественной формой. Но пойдемте в бюро, господин Фокс. Заседание сейчас начнется. * * * Белое, голубое, зеленое: все присутствующие - в форменной одежде, кроме администратора и пастора Клемпа. Леди Хауэрелл, затянутая широким поясом, сурова и неприветлива: - Я не буду скрывать от вас, мистер Фокс, мы чуть было не запретили вам присутствовать на совете. Журналисты написали слишком много глупостей и так навязчивы, что беженцы не хотят их больше видеть... Но мы все-таки нуждаемся в помощи прессы и знаем, что вы, по крайней мере, не исказите факты. Лучше сразу же сказать вам, что перед нами возникли проблемы. - Начнем с того, что трое умирают, - признается Дон. Старшая медсестра, делавшая заметки в журнале, медленно поднимает голову. - Я в отчаянии, - говорит она. - Отсутствие иммунитета многим стоило жизни, и черный список, несомненно, только открывается. Несколько секунд молчания, затем леди Хауэрелл спрашивает: - А вы что скажете, Колин? Желанная перемена. Колин Маккортел, эксперт по снабжению, такой длинный и тощий, что все в лагере прозвали его Ходулей, и с которым, как правило, скучать не приходится. - С обычными вещами все в порядке! Средний островитянин скорее склонен считать мое меню слишком изобильным. Разве вот только от моей рыбы они почему-то воротят нос. - Весьма огорчен, - говорит Дон, морщины которого разглаживаются, - но, я должен сказать, рыба на Тристане - это чудо, которое забыть невозможно. Впрочем, единственное чудо, ибо что касается остальных блюд, то я стараюсь их не вспоминать. - Хорошо, - продолжает Колин. - Но вам известно, что я, расширив свои полномочия, попытался преподать тристанкам урок кулинарного дела и оказался в положении шута. Юго-восточная электрокомпания предложила мне три новехонькие плиты с прозрачными дверцами и автоматическим управлением. Я сказал себе: для них это будет прекрасным уроком! Но, если не считать сделанной молодой Лу попытки, в итоге которой появились сгоревшие тосты, мои усеянные кнопками приборы испугали этих дам. - Вот что значит слишком рьяно браться за дело, - заметил Дон. - Совершенно верно, - согласился Колин. - Но я также попробовал взять с собой несколько женщин на рынок. Я позволил выбирать и прицениваться. Они переругивались почти со всеми продавцами, настолько скандально высокими показались им цены. Они спорили обо всем: о количестве, качестве продуктов. Итог: если бы я предоставил им на рынке свободу действий, режим питания упал бы ниже тысячи пятисот калорий в сутки! Колин потирает свои сухие ладони, а в комнате воцаряется шум. Каждый в свою очередь выкладывает какой-нибудь анекдотический случай, специально для Хью. Виолета Грей сочла за благо, действуя в том же духе, принять предложение одной школы парикмахеров. Приходите, посмотрите, садитесь, мадам, завивку вам мы сделаем бесплатно! Ученицы ходили по всему лагерю, возвещая об этом. К двум часам, увы, не явилось ни одной живой души! Нашлись добровольцы, готовые отправиться по домам; они объяснили Джудит Лазаретто, что собираются превратить ее дочь Хильду в кудрявую Венеру. "Но боже мой! - воскликнула Джудит почти оскорбленным тоном. - Разве она и так не хороша?!" Тем не менее Хильде и некоторым другим тристанским девушкам все же захотелось посмотреть, что же это такое. Мастер показал им образцы волос цвета красного дерева, с сиреневым отливом, золотистые, платиновые, розовые. Он вцепился в одну из девушек, не тристанку, нет, те от него шарахались, а уборщицу из Блечингли, итальянскую иммигрантку, жгучую брюнетку. Он вымыл ей голову, выжал волосы, обесцветил их, вновь выкрасил, уложил, превратив ее голову в шедевр соломенного цвета, и обрызгал прическу ароматичным фиксатором... "Кто следующий?" - выкрикнул он, окинув всех игривым взглядом. Но небо - голубое, герань - красная, трава - зеленая, а локоны волос под косынками островитянок от природы - черны. "Я видела однажды фиолетового щенка, - сказала Олив Раган, - он упал в горшок с краской". Под всеобщий смех незадачливый фигаро стал упаковывать свое снаряжение... Леди Хауэрелл, подняв палец, произнесла: "Пожалуйста, мисс Ридж!" Однако импозантная дама из мерстамских добровольцев, весьма влиятельная особа, вырывается вперед и заводит рассказ об открытой ею благотворительной мастерской. Ее кузен, знаете, тот самый, у кого магазин трикотажных изделий в Лондоне, заказал ей партию свитеров. Все беженки набросились на вязанье, по шиллингу за унцию. Правда, свитер они почему-то называют пуловером, но вязать обожают. Спицы мелькают в их руках под болтовню, где чередуются разные тристанские истории. - Какие же, например? - спрашивает Хью. Дама рассказывает историю о корове, отелившейся на пороге церкви в день святого Сильвестра, в окружении всего населения, нарядившегося в маскарадные костюмы по случаю традиционного карнавала. - Это же великолепно! - восклицает Хью. - Как раз то, что нужно для статьи! - По правде говоря, свитеры не имеют такого же успеха, - говорит леди Хауэрелл. - Покупатели находят вязку грубоватой. Мисс Ридж, теперь вам слово! Как дела с устройством на работу? - Не блестяще, - признается она. - Предложений у меня много. Требуют шоферов, прислугу, машинисток, счетных работников. В противовес этому несколько тристанских старух, чтобы заняться делом, потребовали у меня прялки. В общем, мне удалось устроить шесть человек разнорабочими, одну девушку - официанткой и кое-кого - в бригаду муниципальных дворников, подметальщиков улиц. - Не густо! - роняет Хью. - А что же вы хотите? - отвечает мисс Ридж. - У мужчин нет никакой квалификации. Женщины не понимают, как это можно заниматься домашней работой у других. И тут замешано не столько их собственное достоинство, сколько достоинство хозяйки. Знаете, что мне ответила Флора Беретти, которой я предложила место приходящей домработницы? "Я не хочу сердить мужа, показывая ему, что его жена не способна вести хозяйство. Это не принесет ей пользы, пусть она лучше сама всему научится". Прибавлю к этому, что наши рабочие-тристанцы совершенно не разбираются ни в каких бумагах, в налоговом обложении, в системе профсоюзов. Я без конца распутываю за них все эти вопросы. Ко всему прочему они, хотя и работают на совесть, очень медлительны и спокойно игнорируют любой распорядок дня... - Так же ведут себя и дети, - добавляет мисс Гау. - Если они опаздывают, то матери сразу их выгораживают. "Эмма спала, не могу же я ее будить". Но, подобно их отцам на работе, они считают совершенно естественным в случае необходимости задерживаться на час-другой после уроков. Это смущает их гораздо меньше, чем видеть, как мы делим время, словно арбуз на части... - Не пора ли подвести итоги? - спрашивает леди Хауэрелл, посматривая на часы. Она встает и, слегка повертев головой, окидывает взглядом присутствующих. Внимание обостряется, когда она начинает говорить. - В нашем деле, - заявляет она, - я больше всего ценю полное отсутствие всякого тщеславия. Хотеть - это еще не значит мочь. Священник Клемп делает широкий жест. - Нет, отец мой, не спешите с благословением! Но жизнь в отеле еще никогда никому не позволяла занять свое место в обществе. Все дело в этом, а наши друзья - далеко не легкий случай. - И не идут нам навстречу, - ворчливо бросает Колин Маккортел. - Они отказались от своих белых чулок, - замечает мисс Гау. - Но не от своего образа мыслей, - подхватывает мисс Ридж. - А как они могут это сделать? - говорит администратор. - Пенделл избавил их от резкого столкновения с обществом, где над всем господствует дух конкуренции. Надо, чтобы они вошли в это общество, но в пансионате этого никогда не произойдет. Уолтер мне сказал вчера: "У человека есть кожа, у семьи должен быть дом". Было бы ошибочным полагать, видя их тягу к общинной жизни, что тристанцы подчинены стадному чувству. Они хотят оставаться вместе, это верно. Но каждый у себя в доме. - Я нахожу, что они чересчур требовательны, - сказал Колин Маккортел. - Никогда ни для кого не делали ничего подобного тому, что сделали для них. - Они это знают, - с живостью сказал Дон. - Но делали ли мы именно то, что было необходимо? Каждый судит о потребностях других по своим собственным. На Тристане говорят: собаке не понять, почему корова траву жует. Кто может упрекнуть этих людей в том, что они не находят себе места? Другая их пословица гласит: тюлень живет в море, а на суше ему горе. Ведь это мы решили эвакуировать людей с острова. Любое дело надо доводить до конца. Так давайте снова отпустим тюленя в море. - Прекрасно, - соглашается леди Хауэрелл. - Это должно было быть сказано. Она, как заговорщица, многозначительно переглядывается со старшей медсестрой. - Договаривайте до конца, Дон, - требует она. - У вас есть какой-то план. - Скорее проект... Если бы нам удалось переселить беженцев поближе к морю, в какую-нибудь удаленную деревню, где у каждой семьи был бы собственный дом, а у каждого мужчины - работа... Я не говорю, что тристанцы сразу бы нашли себя и прижились, но хотя бы удовлетворились тем, что они никому не в тягость. Леди Хауэрелл поворачивает голову направо и налево, убеждаясь в том, что все одобрительными кивками встречают эту мысль. - Но где найти такой поселок? - спрашивает мисс Гау. Дон и леди Хауэрелл улыбаются одновременно. Весь этот спектакль, черт возьми, разыгрывается специально для Хью Фокса. - Некоторые думали о каком-нибудь из шотландских островов, - рассказывает администратор. - Но зачем? Это все равно не их остров, и там слишком холодно. Однако я думаю, что кое-что нашел. Это не идеал, но все же! Индивидуальные домики, построенные для персонала королевского воздушного флота в Кэлшоте, не заняты. Сейчас строят другие, ближе к базе. Море рядом, кругом судоверфи. Если бы заинтересованные министерства смогли договориться, у нас была бы надежда... - Он бросает взгляд на леди Хауэрелл, которая смотрит на Хью и раскрывает свои карты. - Вот прекрасная возможность для газеты, - говорит она, - принести пользу, мобилизуя общественное мнение. * * * Приближалось рождество. Но поминальные свечи зажглись раньше праздничных огней. В среду утром умерла Дороти Твен, а вечером того же дня Морин Беретти, обе от воспаления легких. Через день настал черед Стивена Гроуера, скончавшегося от острого приступа гепатита. Общее горе, которому так отвечал черноватый туман, прорезываемый вспышками фотоаппаратов, трижды собирало на кладбище в Блечингли две трети - остальные переполняли поликлинику - беженцев перед вырытыми в липкой грязи могилами, куда Уолтер бросал по горсточке чахлой тристанской земли, той самой, которой во время бегства он в последнюю минуту успел наполнить банку из-под молока. * * * А потом всю ночь шел снег - тот самый снег, который островитяне всегда видели только издалека на вершине пика Мэри. Рассвет, словно придавленный низкими, нагруженными снежными хлопьями облаками, наступил поздно, и под этой повязкой из туч, сквозь которую сочился дымок из труб, снова ожили скука и тоска. Как и многие другие, Сьюзен и Бэтист, прижавшись лбом к стеклу, будто совсем не слышали доносящееся из столовой призывное звяканье ложек о миски. Даже у детей, которым надо было пересечь двор и войти в школу, не хватало сил, чтобы вытащить ноги из снега. Оцепенев, они стояли, дуя на пальцы, закоченевшие после первой попытки слепить снежок. Никто из них не пожелал лепить снежную бабу, начатую двумя девочками-скаутами, которые, обидевшись, тут же забросили ее, безрукую и грустно смотрящую в небо угольками глаз. Он держался шесть дней, этот снег, прежде чем превратился в грязное месиво и приободрил Симона, довольного тем, что видит, как тают последние белые лоскуты. - Ты зря тратилась, дочка. Свадьбы не будет. * * * На следующей неделе наконец-то пришел настоящий Новый год, усыпанный блестками инея, но для тристанских малышей, привыкших его праздновать в начале лета, все-таки Новый год наизнанку. Новый год с индейкой, на острове ее не называли иначе как "индюшка". Исключая лондонских бродяг, собравшихся вокруг походных кухонь Армии спасения, обездоленным Соединенного Королевства кое-что перепало за счет праздника тристанцев. Подогретая крупными заголовками в прессе (типа "Скоро ли у них будет свой дом?"), поздравлениями по радио, телевизионной передачей из яслей Пенделла, инициативой одной большой газеты, начавшей кампанию по сбору елочных игрушек для тристанцев, это модное сочувствие поставило под угрозу работу почты и обрушило на лагерь дождь подарков, которые пришлось тайком распределять по благотворительным учреждениям графства; особенно полтонны кондитерских изделий, крайне вредно действующих на молочные зубы тристанской детворы, беззащитной перед сахаром и тщетно обороняемой запретами Виолеты Грей, которая протестовала, указывая в докладе: "Осторожнее, сударыни! Излишняя выдача конфет лишает детей из слаборазвитых стран зубов". Шоколад, фрукты в сахаре, драже, айвовый мармелад, леденцы, карамель - всего этого, несмотря на принятые меры предосторожности, оставалось двести фунтов: вполне достаточно, чтобы вызвать кариес у белозубых обитателей двух дюжин сиротских домов. Что касается до "башмаков" с подарками, то леди Хауэрелл, просто не зная, чем их набить, - так всего было много, - решила сделать их одинаковыми и полезными. Для взрослых лишь нужные в хозяйстве вещи и теплая одежда. Уважая траур семей, почти каждая из которых пострадала от недавних утрат, встречи Нового года и танцев решили не устраивать. Состоялся лишь детский праздник, перед началом которого Уолтер все-таки произнес своеобразную проповедь, прославив добродетели Дона Айли, награжденного орденом Британской империи за оказанные при эвакуации тристанцев услуги. Единственным организованным прессой сюрпризом стало прибытие Деда Мороза на санях, украшенных остролистом и запряженных парой пони с пышными султанами на головах (это событие запечатлела добрая сотня фотографий, рассчитанных на то, чтобы умилить "среднего англичанина"). Появление этого бородача вызвало небольшое замешательство, а малышей даже напугало. Ведь никто из них никогда не слышал об этом старике в красном плаще, с бородой и усами из ваты, несущем на спине корзину с подарками. Простодушные младенцы стояли разинув рот, подобно родителям, с неудовольствием наблюдавшим за тем, как благодарность их детей совершенно сбита с толку, пусть даже в пользу неба. - К чему лгать детям? - спросила Сьюзен. Но эти неувязки наряду с растущим смущением тристанцев, более привыкших к взаимной выручке, нежели к благотворительности, сразу улетучились, когда Уолтер, сначала вручив леди Хауэрелл статуэтку пингвина, Дону - чернильницу в виде конуса вулкана с чашечкой на месте кратера, а всем остальным - мокасины, тщательно сделанные во время их вынужденного досуга, встал на стул и закричал: - Есть две новости! По Би-би-си пять минут назад передали, что благодаря вмешательству одного высокопоставленного лица наш отъезд в Кэлшот намечен на первую половину января... Он был вынужден прервать свою речь. Со всех сторон посыпались вопросы. Продолжать Уолтер смог минут через пять, когда наконец наступила относительная тишина: - У вас будут домики в три комнаты. Вам будет предоставлено право приема на работу вне очереди. Поблизости имеется порт, доки, судоремонтные мастерские... Тише, дайте мне договорить! Было также объявлено, что Королевское научное общество в целях изучения причин и следствий извержения вулкана на Тристане попытается высадить на остров экспедицию из двенадцати человек, двух проводников для которой мы должны выбрать среди нас. Добровольцев просьба... Тут он расхохотался. Все мужчины, подняв руки, бросились к нему. * * * Час спустя, оставшись одна в бюро, леди Хауэрелл, слегка обиженная тем спектаклем, что затеяли тристанцы, начавшие качать летающего из стороны в сторону Уолтера, делает последнюю запись в своем дневнике: "Мы должны разделить радость, охватывающую наших друзей при мысли, что они скоро покинут лагерь. По этой радости нельзя судить о наших усилиях. Она лишь подтверждает их необходимость. Нужно все-таки помнить, что по национальной подписке собрано больше 19 000 фунтов, что добровольцы из Женской лиги отработали бесплатно 4000, а члены Красного Креста Сюррея -1500 часов. В момент передачи эстафеты отделениям в Хэмпшире, без сомнения, небесполезно вспомнить об этом..." Она положила авторучку, перечитала написанное, покраснела и вдруг вырвала эту страницу. ОПЫТ  На пляже Кэлшота, посреди которого высится одинокая сосна, ни души, только чайки вышагивают по илистому гравию, усеянному пластмассовыми бутылками и апельсиновыми корками. Гравий скрипит под ногами слоняющихся в субботу без дела Бэтиста и его дяди Симона, которые жадно вдыхают ветер с Атлантики, изредка размашисто поддавая ногами какой-нибудь камешек. - Тишина! - вздыхает Симон. Конечно, в этом одиночестве нет ничего настоящего, напоминающего о бесконечной водной пустыне океана, как в одиночестве на берегу тристанских бухт. Все вокруг слишком напоминает о людях, словно в доме, откуда на время уехали хозяева. Между дорогой, что ведет к военно-воздушной базе, опутанной со всех сторон колючей проволокой, и параллельным ей берегам, где плещется река Солент, выстроилась целая шеренга принадлежащих отпускникам лодок, которые обычно называются либо "Лето", либо "Звуки моря", если попросту не обозначены номерами. - Что это за штука? - спрашивает Бэтист, указывая пальцем на какой-то бетонный, вымазанный гудроном куб, который торчит из протоки прямо против зеленеющего и курящегося дымами острова Уайт. - Наверное, укрытие, - отвечает Симон. - Их тут как у нас на острове кратеров. Три шага. Шесть шагов. Раз! Из-под ноги взлетает камешек, мгновенно рикошетом отскакивающий в сторону. - Ну и повезло Джоссу! - замечает Бэтист. - Через пять дней он уже будет там, - вздыхает Симон. Двадцать шагов до изгиба пляжа. Слева, под стенами окруженного леском маленького замка, - дорога, над которой возвышается бело-голубой домик "Пляжного кафе", заклеенный рекламными щитами, расхваливающими "кока-колу" и "мороженое Уоллиса". Поднимаясь на насыпь, Симон в недоумении пожимает плечами, потом поворачивает направо, к лагерю. - Если остров еще цел, как нам здесь говорят, то Джосс лопнет от злости, найдя там все разрушенным, - ворчит Симон. - Зато целых три месяца он не будет мыть машины, - отвечает Бэтист. - Тебе ли жаловаться! - возражает Симон. - Машешь мокрой губкой и загребаешь денежки. Бэтист очень доволен, что руководители Королевского научного общества из всех мужчин-тристанцев выбрали проводниками экспедиции Джосса и Ульрика Рагана. Меньше доволен он своей работой, которая удивляет его тем, что дает ему возможность зарабатывать втрое больше, чем в те времена, когда он был рулевым на баркасе "Мэри-Энн". Мойщик, разве это работа для моряка! Деньгами позора не покроешь. Бэтист беспрестанно думает об этом. Разве и в Кэлшоте тристанцы не получили больше, чем нужно? Они чересчур стараются, эти англичане, такие расчетливые и настойчивые, словно у них сердце в голове, с рвением следящие за курсом своих благотворительных акций. Добьются ли они своего? Это уже совсем другое дело. Кэлшот, правда, не отель, как Пенделл, хотя еще и остается деревней, оккупированной армией добровольцев-помощников. Здесь девять распорядительниц, под началом у каждой по три помощницы, не считая "добрых душ", пришедших им на подмогу из Рамсея и Тоттона. В день их приезда все сверкало чистотой, все было предусмотрено - от кастрюль до занавесок, от посуды до вилок. В каждой кухне их ждал на плите завтрак: рагу, яблоки, сливки, фрукты; и сверх этого роздали триста ромовых баб, что подарил тристанцам здешний булочник, пекущийся о бессмертии своей души. Подвалы были заполнены углем, кухонные шкафы - продуктами, запас которых обновлялся и через неделю действительно был обновлен для всех не нашедших работу. Столовая для холостяков. Круглосуточно работающий диспансер. Открытое прямо здесь, в деревне, бюро по найму, изо всех сил старающееся пристроить сто тридцать кандидатов. "Бригада добровольцев-советчиков", чтобы посещать домохозяек. "Бригада заботы", чтобы развлекать детвору. "Бригада сопровождения", чтобы провожать не знающих дорогу на работу, в магазины, к месту прогулок до тех пор, пока тристанцы полностью не освоятся с местностью. - Работу можно сменить, - снова заговорил Симон, положив руку на плечо племянника. - Семеро уже работают на кораблях. - Работу можно. Но не все остальное! - возразил Бэтист. Еще полсотни шагов. Все временное лишь тем и хорошо, что оно откладывает наступление постоянного. Будущее уже не кажется неопределенным, что тем самым делает Кэлшот ненавистнее Пенделла. Придется тут жить и, без всякого сомнения, здесь же умереть. Когда Бэтист подошел к кабине телефона-автомата, установленной на обочине шоссе, из нее бросились наутек два сорванца, которые баловались с трубкой. - Это не наши, - заметил Симон. Ведь тристанцы, тоскующие в своих комнатах, не пользуются телефоном. Да и кому им звонить? Перейдя шоссе, Симон проходит мимо гаражей, где на стенах еще заметны знаки "Эм-Ти-Флайт". Решетчатые ворота распахнуты. Перед часовней святого Георга с выкрашенной фиолетовой краской крышей, которую задевают ветки вишневого дерева, прохаживается взад-вперед отец Клемп в компании отца Рида, приходского священника из Фоули: вытягивая шеи, они дружески кивают друг другу и снова прячут подбородки в белоснежные воротнички, словно подводящие черту под их разговорами. На улицах и перекрестках деревни почти никого; только от двери к двери снуют женщины в домашних туфлях, кто держа на руках грудного ребенка, кто неся вскипевший чайник. Симон подошел к доске объявлений, чья застекленная деревянная рама заперта на ключ. - Посмотрим, что новенького, - говорит он. Множественное число он употребил из вежливости: Бэтист читать не умеет. Дядя сквозь зубы читает ему объявления. Два свадебных: одно Тони и Бланш, которым не придется жить в своем тристанском доме; другое Поля и Ти, которые могут миновать один этап, раз им уже не нужно строиться. Извещение о плате за квартиру, что будет взиматься только со второй получки. Извещение по поводу списков избирателей, где сообщается, что и "Кэлшот, являющийся отныне местом постоянного жительства, подлежит действию закона об избирательном праве". Наконец, пришпиленная четырьмя кнопками картонка с предложением завода по производству холодильников в Лаймингтоне - "для упаковки продукции требуются пятнадцать молодых женщин или девушек...". - Я пошлю Эми, - замечает Бэтист. Но тут Симон, заметив еще одно, последнее объявление, выругался: - Черт побери! Опять эта их писанина... И, помрачнев, Симон быстро зашагал к выделенному ему в конце Аллеи Лип - почти напротив коттеджа Бэтиста - дому, где он живет вместе с матерью, старейшиной тристанской общины. Но ни Симон, ни Бэтист не прошли и полдороги. Из приоткрытой наружной двери одного дома, ничем не отличающегося от всех остальных, стоящего строго вровень с домами Э 22 и 24, высовываются борода и рука. - Эй, Симон, и ты, Бэтист! Вы нам нужны. Это Роберт, который изловил двух членов Совета. Тристанский совет, лишенный полномочий, больше не заседает. Совет у тристанцев территориальный, а в Хэмпшире есть свой, который не будет считаться ни с решениями, ни с пожеланиями людей, ставших гражданами графства. Это одна из немаловажных сторон интеграции, лишающая Уолтера всякой власти. Но в общем Кэлшот остается свободной коммуной. Дядя и племянник сворачивают, следуют за Робертом в дом, где их встречают обычным "как поживаете?". Здесь и Уолтер, попыхивающий трубкой. И его брат Абель. И Нед. И толстая Агата, закутанная в платки. И еще несколько человек. Все они сидят вокруг фарфорового чайника из Гонконга, носик которого словно удлиняет струйка пара. По чести говоря, на донышках половины чашек - шотландское виски. Симон берет бутылку, наливает себе "штрафную"; он всегда выпивал только по субботам. Роберт подает ему вечернюю газету: - Видел? На второй странице красуется длинный заголовок "Тристанцев учат заполнять анкеты", под которым весьма заумно, прибегая к праву и догме, проводя различие между именем личности и юридическим оформлением ее существования, Филипп Хэклетт объявлял невероятным, что в середине XX века на божьем свете еще могут жить - наряду с папуасами и пигмеями - британские подданные без документов. - Я знаю, - сказал Симон, - что нас еще не было на свете. Ведь мы не могли доказать, что мы - это мы. - Англичан пятьдесят миллионов, - ухмыльнулся Абель. - Здесь слишком много народа - всех не упомнишь. Лица присутствующих очень серьезны, но из-под прищуренных век сверкают устремленные на "говоруна" глаза. Валяй, Симон, побрызгай чуть-чуть слюной, чтобы вызвать у своих людей иллюзию, что они те, кем когда-то были! Бутылка снова идет в ход. Симон, налив себе четверть чашки, залпом выпивает виски и говорит вполголоса: - Дикари! Вы что же думаете? Вы, мол, теперь в цивилизованной стране. Во что завертывают любой товар, если хотят сделать его привлекательным? В бумагу. Что в стофунтовой банкноте в тысячу раз дороже золота? Бумага. В книжке, газете, афише кто вас учит всему? Бумага. Вот он говорит, что его зовут Уолтер Беретти. А чем он это докажет? Даже у собак в Англии есть родословная, заверенная печатями... - Хватит шуток, - прерывает его Уолтер. - Наши списки - это все, что у нас есть. Мы приехали сюда совсем голые, безо всего. - Нас тут быстренько приоденут! - подхватывает Нед. - Нам пятерым - детям, жене и мне - для школы, завода, мэрии, страховки и всего прочего пришлось заполнить тридцать пять анкет. - А это еще не все, - заметил Фрэнк. - А что еще надо? Спасите! - заорал Бэтист. Но тут Агата протягивает руку и сует под нос Симону какой-то еженедельник, где выделяется фото совершенно лысого человека, "знаменитого биолога Конрада Холенстоуна из лаборатории университета в Ньюкастле". Симон, как заведено, тут же начинает читать вслух: "Ученые интересуются Тристаном. Если верить докладу, опубликованному после их отъезда из Пенделла, молва о здоровье островитян оказалась преувеличенной. Кроме часто встречающейся астмы, у них было обнаружено несколько больных пигментарным ретинитом - тяжелое заболевание, вызываемое рецессивным геном, который активно развивается в условиях инбридинга. Профессор Холенстоун предлагает воспользоваться счастливым случаем, каким является для науки наблюдение за изолированной эндогенной группой. Он намерен просить островитян согласиться пройти серию тестов и осмотров, интерес которых для исследования генетики человека очевиден". - Журналисты, врачи, все без исключения принимают нас за подопытных кроликов! - возмущается Симон. Но толстая Агата, у которой душа доброй девочки-скаута, так испуганно вздрагивает при этих словах, что ее чайная ложечка падает на пол. Она нагибается за ней, и сквозь бахрому ее шали просачивается хриплый голос: - Отказать мы не можем. Когда нам так помогают, разве удобно отказываться? - Она права, - сказал Роберт. - Меня тоже очень злит, что я только все получаю и ничего не даю. - Может, поговорим о вечерней школе, - предложил Нед. - По-моему, ты нас для этого и собрал? - Сейчас поговорим, - ответил Уолтер. Его что-то смущает. Община всегда считала себя привилегированной, этакой мудрой избранницей в гавани спасения. Но разве будешь отрицать, что в Англии ее члены стали всего-навсего неумелыми поденщиками? Их умение все делать, их опыт больше ни на что не годились, обрекая тристанцев на роль чернорабочих. Как ни закрывай на это глаза, проблема остается. - Того, что мы знали, - начал Уолтер, - нам хватало! Но нам не хватало того, чего мы не знаем. Тем хуже для нас, стариков! Но у молодежи вся жизнь впереди. Им необходимо переучиваться. Инспектор по труду заходил в бюро, чтобы записать фамилии всех парней от восемнадцати до тридцати лет, женатых и холостых. Говорят о стаже... - Внимание! - прервал его Симон. Он уже не улыбался, он принял совсем другой тон, встал и повторил: - Внимание! Вечерние курсы - это отлично, и не только для молодых. Но если парней отправят в центры, то затем их будут устраивать куда угодно. Это означает распад общины. Надо знать, чего мы хотим. Разве можно отделять их будущее от будущего общины? По-моему, они неразрывны. Конечно, если вы думаете, что мы все-таки растворимся, как сахар в воде... - Рано или поздно так обязательно будет! - перебил его Абель. - Нет, - ответило ему сразу четыре голоса. Теперь лица у них уже совсем не степенные, а замкнутые и обиженные. - Каждый волен поступать как хочет, - бросил Абель. - Да, - соглашается Уолтер, - но мы никого не будем поощрять оставлять общину. - Я всегда думал, - сказал Симон, - что это будет самым трудным испытанием. Сказав это, он подходит к окну, и морщины на его лице разглаживаются. Тридцать детей, шагая на финише так же бодро, как и на старте, возвращаются с прогулки в сопровождении двух, едва поспевающих за ними девушек из Фоули. Они во все горло распевают песенку: Много, много птичек Запекли в пирог: Семьдесят синичек, Сорок семь сорок. Трудно непоседам В тесте усидеть - Птицы за обедом Громко стали петь. Кем все-таки станут они, эти ребята, что поют, словно маленькие англичане? Симон улыбается. Синица, предпочитающая оставаться живой, вспархивает прямо у них из-под носа и усаживается в безопасности на верхушку липы. * * * Для Хью Фокса преимущество Кэлшота в том, что он близко. Сел в автобус, и порядок; на дорогу в оба конца уходит меньше двух часов. Энтузиазм англичан по отношению к Тристану уже не в моде. Однако с тех пор, как островитяне устроились в графстве, лагерь стал одним из его общественных памятников, предметом постоянного любопытства, неисчерпаемым источником анекдотов и даже (Хью не побоялся написать об этом) "лабораторией, где ставится опыт по трансмутации". Хью каждую неделю заходит в бюро... - Это снова вы, мистер Фокс! - Ничего особенного не произошло, кроме двух свадеб. - И сообщения об экспедиции. Эти дамы говорили по очереди. У них круглые, луноподобные лица и твердый взгляд, дающий каждому понять, что им нравится, когда дела идут как по маслу. Хью хорошо их знает. Вера Гринвуд - вдова судьи. Дафна Уиндлин, ее помощница, - из семьи пивоваров. Секретарша Кэрол Макмилл, учительница-пенсионерка, тридцать лет преподавала испанский язык в Вульстоне. Все трое с каким-то сладострастием занимаются общественной работой, действенность которой будоражит пригороды, но не предусматривает ни сомнений, ни окольных путей. - Могу я посмотреть это сообщение? - спросил Хью. - Вы даже можете его опубликовать, - заметила миссис Гринвуд. - Мисс Макмилл перепечатала его в трех экземплярах. Кэрол, дайте один экземпляр мистеру Фоксу. А второй вывесите на доске объявлений. Все очень возбуждены этим делом. Тоска по родине наших подопечных вполне понятна. Но она не должна отвращать их от единственно разумной цели, которая теперь заключается для них в том, чтобы занять подобающее место среди нас. Не хотите ли капельку портвейна, мистер Фокс? Хью сунул в карман листок, перепечатанный мисс Макмилл, которая, вооружившись коробкой с кнопками, выскользнула в дверь с его копией. Бутылка портвейна стояла слишком близко к батарее, и он был таким же теплым, как голос миссис Гринвуд, которая тоже имеет свою рабочую тетрадь и перелистывает ее, слюнявя палец. Никаких заметных происшествий, кроме пожара в дымоходе. Никто не умер. Опасный приступ аппендицита у девочки. Роды. Вывих. Несмотря на заболевания бронхов, которые долго не проходят, можно сказать, что здоровье островитян улучшается. Непристроенными остались менее двадцати мужчин. Правда, никто не напал на золотую жилу, но работа все-таки есть работа. Все дети посещают школу. Одна половина ходит в начальную "Джулиан скул"; другая - в среднюю "Хэрдли скул". Особое внимание уделяется молодым парням. Для лучших предусмотрено ускоренное профессиональное обучение. Молодежный клуб обеспечивает им здоровый досуг. Людей постарше обслуживает клуб "Дэрби энд Джоан". Превосходный священник из Фоули расходует средства не считая. Финансовое положение хорошее: невзирая на связанные с переездом и устройством расходы, остается несколько тысяч фунтов, собранных по национальной подписке. Все записав, Хью благодарит и прощается. В дверях он сталкивается с мисс Макмилл, которая возвращается, зажав в руке коробку с кнопками. Взглянув в сторону доски объявлений, он замечает, что человек двадцать, главным образом женщины, уже столпились вокруг Агаты. Приход Хью, не расслышавшего первые фразы, ничуть ее не смутил. Она медленно читает: "Отплывшие из Симонстауна на фрегате "Трансвааль" члены экспедиции, организованной Королевским научным обществом (но частично финансируемой Все- мирным фондом по охране дикой природы, чья доля составляет 2500 фунтов), высадились на Тристане 29 января. На острове они пробудут два месяца, живя в палатках на безопасном расстоянии от деревни". - Дома уцелели? - спрашивает какая-то старуха. - Об этом не сказано, - отвечает Агата, продолжая чтение. - "Перед специалистами - вулканологами, геологами, зоологами, ботаниками - стоит задача изучить не только извержение вулкана, его причины, этапы и последствия, но и фауну и флору острова, состояние реликтовых птиц и растений, которым угрожает гибелью биотопический переворот. Поскольку сможет оказаться необходимым определенный контроль, Общество защиты животных от жестокости снабдило ученых аппаратом, предназначенным для уничтожения - наиболее гуманным способом - губителей этих редких видов. Подчеркивается, что чисто научные цели экспедиции не имеют к реколонизации никакого отношения". Последнюю фразу встретило гробовое молчание. Все избегают смотреть друг другу в глаза. Та же старуха, скорчив гримасу, нарушает тишину: - Они не хотят этого говорить, но разве они стали бы так тратиться, если бы не держали в голове задней мысли. - Не путай свою голову с ихними! - вздыхает Агата. * * * Из отдаленного промышленного квартала Милбрука, где бюро по найму устроило ее офици