еред, я могу располагать своими руками. Одной я поддерживаю Клода, а другой глажу его по голове. Этот акробатический номер высшего класса я не могу показывать бесконечно. Передав ребенка Матильде, я поворачиваюсь к Катрин, чтобы вздохнуть. - Я уверена, что вы-то меня поняли. Это весьма грубая приманка. Нуйи подавился бы. Но для такой девицы нет необходимости отрезать кусок потоньше - ее открытый рот заглатывает его целиком. У нее, как у всякой грешницы, большой аппетит на заслуги других. Ты проголодался, тюлененок? Лови: Я бросаю тебе свою рыбу. x x x Представление длится час. Сначала в выспреннем стиле. <Вы из тех, кто:>, <Мы из тех, кто:> Те Deum <>Те Deum laudamus> - <Тебе бога хвалим> (лат.), торжественный католический гимн.>, чтобы ознаменовать нашу встречу. <Потому что я была страшно одинока:> Следующий куплет <И пусть говорят разные дураки, будто я без предрассудков, я прекрасно знаю, как поступать>. Пауза. <Ах, милая Кати, мне очень нужна помощь. Но вы так заняты, что я не решаюсь вас просить:> <Напротив!> - поет птичка. Катрин снова и снова бисирует свое <напротив>, о котором забудет час спустя. Дешевое волнение, заставляющее трепетать голос, но не сердце, волнение чуть более высокой пробы, чем то, от которого ревут девчонки в конце сентиментального фильма, мешает ей рассмеяться мне в лицо. Она - да и я тоже - весьма далека от каких-то там материй, возможно, и высоких, о которых мы ведем беседу. Я корю себя за то, что разыграла перед Катрин такое представление. Но что прикажете делать? Бороться можно с сильным характером. А такую рохлю приходится растапливать, как масло. Впрочем, тон нашей беседы скоро меняется. Именно выспренний стиль вызывает вполне низменную реакцию - зевоту - уже через четверть часа. Интермедия. Интермедия на дамский манер: <Петелька за петелькой, вяжите, мои спицы>. Катрин машинально вытаскивает из объемистой сумки моток серебристых ниток, пронзенный двумя короткими спицами. Я не последую ее примеру, потому что мои пальцы теперь отказываются от упражнений такого рода. Зато, наклонившись к еще только начатому женскому носку, я оцениваю ее работу, подсказываю, советую, где спускать, признаюсь, что предпочла бы закончить зубчиками. Катрин одобряет: - А правда, это было бы мило!.. Как вы сказали? Я опять возвращаюсь к разговору на главную тему: - Ну вот, теперь мы с вами обе члены своего рода Общества взаимной помощи. Назовем его ОВП. Нам потребуется: О кинодеятеле я уже не говорю - он в наших руках: Нам потребуется специалист-невропатолог, который согласился бы лечить Клода бесплатно. В данный момент я совсем на мели: Не без денег, а <на мели>. Это не одно и то же, это Простительно. Тем не менее, предосторожности ради, поспешим добавить: - А один из моих друзей со средствами: Один из Наших друзей ищет такое дело, в которое их можно было бы вложить. - Это легко! - говорит Катрин. Я улыбаюсь. Нуйи употребил то же самое слово в разговоре о ней. - Я бы не сказала. В наши дни деньги ценятся меньше опыта. Не будем заводить разговора на последнюю, самую деликатную тему - о Паскале. Этот разговор будет ей совершенно непонятен. Заниматься господином, которому но профессии положено заниматься другими, - вот услуга, смахивающая на скверную шутку. И все же: - Что еще? - спрашивает ненасытная Катрин. На сегодня хватит. Я больше не открою рта - это возьмет на себя Катрин! Время бежит, и мне уже не терпится, чтобы она ушла: Матильде достается - работа, ребенок, стряпня. Но последние минуты будут для меня самыми поучительными. После нескольких ничего не значащих фраз, едва задевших мою барабанную перепонку, Катрин снова оседлала своего любимого конька - заговорила о кино. Вот она уже критикует экранизацию известного романа. Внезапно ее голос меняется, пальцы судорожно сжимаются, с лица сходит глуповатое выражение, оно становится выразительным. Она энергично выступает <за>. За страсть. Против розовой водицы, против сюсюканья киношников. - Они не имели права упрощать сюжет. Кончится тем, что из коммерческих соображений в кино будут выставлять любовь в смешном свете. <Любовь!..> Ее выдает манера произносить это слово. Не с большого <л>, но слог <бовь> она чуть ли не поет, томно и с горячностью кликуши. При этом у нее глаза богомолки, ужаснувшейся кощунству. Как это ни удивительно, Катрин сентиментальна. Так глубоко сентиментальна, что способна впадать в сентиментальность автоматически. Синий цветок (есть три категории дочерей Марии: синий цветок, синий чулок, синий шнурок <Синий шнурок - знак отличия, выдаваемый победителю на конкурсе поваров; в переносном смысле - искусная кухарка.>), такой синий, что он упорно не желал попадать в букет. Здесь, как и с Нуйи, требуется ремарка: вот он, скрытый уголок души. Но этот случай гораздо более горестный. Она почитает именно то, что в ней самой растрачено попусту. - Восемь часов! Я бегу. Когда мы увидимся? - Как можно скорей. Так будет лучше всего - этот умишко нуждается в подхлестывании. Я ее провожаю. У дверей Кати переходит к излиянию чувств: чмок в. правую щеку, чмок в левую. Боюсь, что это ей не труднее, чем почтовой служащей поставить штемпель, и едва она повертывается ко мне спиной, как я вытираю щеку. Я возвращаюсь в <первозданный хаос> совсем согнувшись. Я уже не стою прямо и совершенно вертикально, как мои костыли. Если говорить откровенно, то кто же из нас двоих: кто кого расшевелил? 13 Настал черед Паскаля. На этот раз у меня не было такой свободы действий, как с Люком, Сержем или Кати. Со времен <Жан-Жака Руссо> он в отличие от многих других товарищей моего брата никогда не бывал у нас в доме. Он был облечен саном, который делал его особу <священной>, окружал барьером обязательств, держал людей на расстоянии. Чтобы подцепить его на крючок, мне пришлось маневрировать три недели и нанести ему четыре визита кряду. Когда я в первый раз вырвалась на улицу Пиренеев, - Беллорже жил там неподалеку от церкви Шаронн, - он совещался с десятком молодых людей. Он вышел, оставив дверь приоткрытой, что позволило мне разглядеть письменный стол, какие бывают в конторах дельцов, над ним - простое деревянное распятие, а вокруг - плетеные кресла. Торопящийся и явно смущенный Паскаль извинился, что не может меня сейчас принять, и без обиняков спросил о цели моего визита. Не могла же я ответить ему напрямик, что этой целью в некотором роде является он сам. Излишняя поспешность ни к чему хорошему не приведет. Не располагая достаточным временем и считая, что лучше уж сойти за надоеду, нежели за сумасбродку, я рассказала ему вкратце о Нуйи, Клоде, взаимной помощи, об ОВП: Паскаля, казалось, это позабавило. И, быть может, успокоило. А также несколько разочаровало. - Посмотрим, - уклончиво сказал он. - Мы вернемся к этому разговору. Я сталкиваюсь со множеством людей. И очень любезно - слишком любезно, не дав мне опомниться, он проводил меня до самой улицы. На следующее воскресенье, оставив в виде исключения ребенка на Матильду, - чего я очень не любила делать, - я отправилась прямо в церковь, чтобы застать своего пастора врасплох среди его паствы; меня сопровождала Катрин - ей было любопытно присутствовать на протестантском богослужении. Из щепетильности или, если угодно, из вежливости я постаралась прийти до начала службы, но похоже, что зря - половина верующих явилась с опозданием, намного позже нас. - Они приносят с собой в церковь Евангелие! - шептала Катрин. Невозможно заставить ее молчать, помешать шептать всякие пустяковые замечания, прикрывая рот ладонью. - Скажите пожалуйста! У них это так же, как у нас. Как у нас! Ко мне это отношение не имело; во всяком случае, клятвы моих крестных отца и матери ни к чему меня не обязывали. А что общего с этой церковью было у Кати - католички образца <четыре раза в жизни> (крестины, причащение, бракосочетание, отпевание), твердо решившей использовать пышное великолепие своей церкви для того, чтобы покрасоваться? Кончилось тем, что я с раздражением сказала: - Да помолчите же вы, право! Я слушала Паскаля и диву давалась. После псалма, читая главу двадцатую Исхода, то есть полный текст десяти заповедей, Беллорже обрел тот голос, каким отвечал мне по телефону, - фальцет чтеца в трапезной. Он говорил этим голосом до самой проповеди. Голос служителя протестантской церкви удивительным образом чередовался у него с другим, голосом Паскаля Беллорже. Стоило ли желать, чтобы он говорил всегда одним и тем же?.. Уже хорошо усвоив искусство проповеди, он использовал все возможности своего голоса, не упуская ни одной модуляции или ударения, преуспевая в быстрых подъемах: <О братья мои!..> Но вот он неожиданно запутался в комментариях, в увязке. Слабый оскал зубов на какую-то долю секунды приоткрыл его острый, как булавка, клык - время, достаточное для того, чтобы наскоро пришить прописную истину к конкретному случаю. Широко взмахнув рукой, как мухобойкой, - от этого жеста мне стало не по себе, - он благословил прихожан и, снова превратившись в партикулярное лицо, замешался в медленно расходившейся толпе. Мягко ступая и бросая быстрые внимательные взгляды поверх очков, он переходил от группы к группе. Он пожимал руки с апатичной серьезностью. Я ждала его у входа в церковь. Когда он подошел, я увидела, как его улыбка встала между ним и мной, словно барьер. - Вы хотели видеть меня за исполнением моих обязанностей? Ну и что, было не слишком плохо? Одобрения, которого он выпрашивал, не последовало. - А я все-таки предпочитаю Собор Парижской богоматери! - брякнула Катрин, которая, надув губки, осматривала голые стены церкви. - Великолепие внутреннего убранства храмов заслоняет от нас великолепие бога! - сухо ответил Паскаль. - Вы меня извините, я должен принять по меньшей мере пятнадцать человек. Он сделал шаг и обернулся ко мне. - По поводу Нуйи: Его и в самом деле можно рекомендовать? Это вопрос деликатный. Что касается вашего маленького больного, мне сообщили, что существуют специальные учреждения: Я возвращалась домой разъяренная и трясла руку Катрин. - Это вопрос деликатный! Подумаешь! Он боится. Боится себя скомпрометировать. И что он посоветовал сделать с Клодом! Если бы мы считали, что его надо поместить в приют для парализованных детей, он был бы уже там. Паскаль меня избегает, это ясно. - Он хорошо одевается, - безучастно ответила Катрин. - Только ему следовало бы носить роговые очки. В следующий вторник я опять появилась на улице Пиренеев в обществе мадемуазель Кальен, которой надо было съездить на площадь Вольтера. Выходить одной мне становилось все труднее. Я уже дважды хлопалась, и чего мне только стоило подняться без посторонней помощи! На этот раз Паскаль, которого я нарочно не предупредила, чтобы не дать ему подготовить какую-нибудь отговорку, отсутствовал: он только что уехал в церковь Трините <Трините - крупнейшая протестантская церковь в Париже.> на улице Клиши. Упорство - мой худший недостаток. Через неделю я опять отправилась к нему, уже одна, предварительно послав письмо по пневматической почте. Это был героический подвиг. Шел снег. Щадя кошелек Матильды, я отказалась от такси и спустилась у ворот Шарантон в метро. Слабость помешала мне вовремя приехать на станцию Домениль, и я проехала пересадку. Чтобы экономией расходовать свои силы, я решила ехать по кольцу - это значительно удлинило мой путь, но зато позволило пересаживаться только раз. И все-таки я здорово трахнулась на лестнице и смогла подняться только с помощью сержантика колониальной пехоты. Когда я добралась до улицы Пиренеев, одна из моих деревянных свай поскользнулась на снегу. Новое падение, при котором я слегка рассекла себе бровь о край тротуара. С десяток прохожих подняли меня и отвели в ближайшую аптеку. Какая удача! Я тотчас воспользовалась ею, чтобы позвонить Беллорже. Тот прибежал и отвел меня к себе, увенчанную повязкой Вельпо и очень довольную тем, что несчастный случай предоставил мне наконец идеальную возможность начать разговор. x x x Приемная была безлюдна. Безлюдна, как и гостиная с плетеной мебелью. Паскаль усадил меня в кресло - пожалуй, чересчур заботливо, потом сел за свой письменный стол. Как и Нуйи, он принялся играть ножом для разрезания бумаги. Только его нож с медной ручкой был почтенным военным сувениром, и сам он держался по-иному. Не наступательно и не оборонительно. Нейтрально. Это был новый Паскаль. Его лицо уже не казалось невозмутимым и не пряталось за очками. Правда, оно было слишком уж улыбающимся, слишком уж сдобренным благосклонностью, но внимательным, даже настороженным за стеклами своих иллюминаторов. - Вы ужасно неблагоразумны, Констанция. Что же вы хотите сказать мне столь важное и столь неотложное? Поскольку Беллорже назвал меня по имени, я могла ответить ему тем же: - Разве все люди, приходящие повидать вас, Паскаль, хотят сказать вам что-либо важное? По-моему, это скорее ваша обязанность, пастор, заставить их думать о важном. Лицо Паскаля выразило удивление. - Вы правы, - ответил он. - Однако смею думать, вы пришли сюда не для того, чтобы послушать священника. - Смотря по тому, что он скажет. Есть разные очаги, но огонь был и есть один. Для меня, Паскаль, важен огонь. Я люблю, чтобы он был ярким и: - И вы любите притчи! - пустил стрелу Паскаль. Очко в его пользу. Я одернула себя: <Попроще, девочка! Вычурные фразы - это годится для Катрин; а он и сам в них мастак! Недаром в песне поется: Встретил пекарь пекаря. Говорить-то некогда. Постояли, поболтали Про погоду, про куму, А про булки - ни гугу. Ни священника, ни депутата наставлять не приходится - они сами наставляют своих верующих и избирателей. Поговорим немного о погоде>. Ну что ж! Холодное время года предоставляло богатые возможности для болтовни. Накануне бюро погоды не ошиблось, предсказав, что выпадет снег. <Для половины верующих он явится предлогом не пойти в церковь>, - ответил мне Паскаль. Мы приближались к главному предмету. И я подумала: <Что за жалкий служака тот, кто подходит к своей работе только со стороны второстепенных деталей>. Однако, воспользовавшись таким поворотом разговора, я забросала Паскаля несущественными вопросами. <Собьем его с толку. А заодно пополним нашу картотеку>. Из ответов постепенно выяснилось, что война очень ему помешала. Во время оккупации ему пришлось жить в Монпелье, где он в течение четырех лет изучал теологию на протестантском факультете, который закончил в 1946 году. Сначала он стажировался у пастора в Шаранте, а на следующий год был рукоположен в сан. По семейным обстоятельствам и личным мотивам он пожелал возвратиться в Париж, недавно был избран приходом Шаронн, священником которого теперь состоит, и национальный церковный совет соблаговолил этот выбор утвердить. - А теперь вы женитесь, Паскаль? Похоже, что этот вопрос поставил его в затруднительное положение. Он снял очки и, прежде чем ответить, протер стекла. - Несомненно: В конце концов это естественный порядок вещей. Видите ли, Констанция, брак для нас - довольно трудный вопрос. Мы зарабатываем: нам назначают жалованье: несколько ниже прожиточного минимума. Нашим женам приходится трудиться, как служанкам, и в то же время занимать определенное положение в обществе. Нельзя сказать, чтобы желающих было очень много. Чаще всего это дочери священников: Паскаль излагал эти простые истины ровным голосом, который не должен был бы меня раздражать и тем не менее вызывал во мне враждебное чувство. У меня сорвался с языка новый неделикатный вопрос: - В конце концов, Паскаль, к чему же вы стремитесь? Паскаль засмеялся снисходительным блеющим смешком. - Мое будущее? Но, Констанция, у пастора его нет. В протестантской церкви нет епископов. Что мы есть, тем мы и останемся. Ирония (ирония дружелюбная), которая только что приподнимала уголки его рта, уступила место беспокойству. Беллорже откинулся на спинку стула, поднял подбородок, вытянул губы. - Вы хотели сказать: Я ничего не хотела сказать - я воспользовалась удобным случаем. Я не шевелилась и ожидала продолжения фразы, как ждут весеннего дождя после первой упавшей капли. - Вы хотели сказать, что мы не можем оставаться тем, что есть, и что надо: Здесь были бы уместны все назидательные глаголы, но я ему не подсказываю ни одного. Благодарю покорно! С какой стати я буду ставить себя в смешное положение? Пусть рискует сам. Он не решался. Однако он не решался также и совершенно избежать прямого разговора и выдал мне похвальный лист. - Боже мой, - глухо произнес он, - а я-то поначалу решил, что вы просто суетитесь без толку! Да, признаюсь в этом: и признаюсь, что и до сих пор опасаюсь, не творите ли вы добро ради времяпрепровождения. Что вами руководит? Какая выгода: - А вы, Паскаль, разве вы извлекаете какую-то выгоду?.. Паскаль улыбнулся. На этот раз уверенный в себе, он поднял руку прямо вверх. - А это? - твердо спросил он, указывая пальцем в потолок, в направлении того места, где пребывают избранные. Рука бесшумно упала на письменный стол. И Паскаль, позволивший возобладать в себе священнику Беллорже, пустился в разглагольствования: - Видите ли, за моей спиной двадцать веков веры, а за вашей каких-нибудь двадцать лет мужества. Чего я хочу - быть может, недостаточно сильно, - я хорошо знаю. Чего хотите вы - несомненно, гораздо сильнее меня, - вы не знаете. Я растерялась. <Что ответить на это, Констанция? Может быть, ты ткнешь пальцем в пол и скажешь: <А земля? А моя жизнь? В другую я не верю:> Может быть, ты добавишь, что за неимением лучшего сама живешь жизнью других: на худой конец, его жизнью: что согласна принять его вознесение на потолок как часть программы и охотно помогла бы ему вскарабкаться туда и сорвать приз: Ого! Ты увидишь, как он в ужасе подскочит и закричит, что благодати у него достаточно, что ты возрождаешь специально для него искушение на горе <Ссылка на евангельское предание об искушении Христа сатаной.>. Если же ты, наоборот, смолчишь, он подумает, что ты признаешься в немощи, более серьезной, чем та, другая, и достойной его забот. Перед тобой окажется апостол, соблазненный возможностью, которую ты ему предоставила. Он будет играть свою роль, а ты - свою, которая заключается в том, чтобы всегда способствовать его движению вперед (допинг!). Нацелившись очками прямо на меня, поглаживая руками край письменного стрла, словно край кафедры, Паскаль продолжал: - Не вы первая ищете пути к мирской святости. И ваше понимание этой святости немногим отличается от нашего. Именно спасая других, легче всего спасаешь себя. Но только вы трудитесь ради конечной цели, а мы - ради бесконечной. - Почему же вы в таком случае ухитряетесь делать так мало? Паскалю явно не понравилось, что его прервали. Тем не менее я хватаю свои подпорки и продолжаю, подчеркивая каждую фразу легкими ударами костыля по полу: - Все вы, здоровые и уверенные в себе, как будто топчетесь на одном месте. Какую пользу приносят вам ваше здоровье и уверенность? Несмотря на множественное число, Паскаль должен был почувствовать себя задетым. Подняв руку перед собой, как щит, он пробормотал классическое извинение: - Слабость человеческая: Его остановила моя улыбка - самая злая из всех, какими я располагаю. - Да, конечно, - признал он, - нынешнее поколение относится недоверчиво к советам, не подкрепленным Примерами. Ну вот, мы и у цели. Еще одно маленькое усилие. Немного того смирения, именуемого христианским, которое делает смущение эффектным. Нос Паскаля опустился согласно лучшим традициям жанра. - Разумеется, - шепчет он, - я таким примером не являюсь. И на том же дыхании. - Именно это вы хотели сказать мне, не так ли? Я наклонила голову, внезапно почувствовав себя обеспокоенной и сконфуженной. У меня уже не было никакого желания насмехаться над Паскалем. А он не был ни подавлен, ни оскорблен, ни даже пристыжен. Тщетно пыталась я его понять: <Ему произнести mea culра <Грешен (лат.)> не труднее, чем почесаться. Это зуд благочестия>. И тут же возражала себе: <Вот ты брюзжишь, брюзжишь! Но ты никогда не сумеешь держаться так легко и свободно, с такой елейной скромностью>. Снова овладев собой, Беллорже непринужденно сказал: - Вы дрожите, Констанция! Хотите чашку горячего-горячего чая? x x x Я вернулась к обеду совершенно разбитая, с твердым намерением тотчас же лечь. Но мне пришлось от него отказаться, когда я увидела, что Матильда гладит белье соседки с нижнего этажа, которая недавно родила. Еще один из ее фортелей в ответ на один из моих непоследовательных поступков! Я искала трудов и терний. Я добрая душа. А Матильда просто добра. Воспользовавшись моим отсутствием, она хотела было проделать эту работу тайком от меня. - Оставь, тетя, это мое дело. Матильда неохотно уступила мне место. - С таким плечом ты хочешь гладить? Нет, серьезно, ты его видела, свое плечо? Прошу тебя, сходи на этих днях к Ренего. Не без труда сняв пальто, я устроилась перед столом, чтобы гладить сидя. Злополучное плечо попыталось взбунтоваться. А я - врать: - Простой ревматизм. Оно мне немножко мешает. Но не болит. - Рассказывай басни! - буркнула Матильда. В этот момент я прикоснулась пальцем к утюгу, чтобы узнать, достаточно ли он нагрелся. - Он холодный, твой утюг! Как ты можешь гладить такой ледышкой? Приложив уже всю ладонь, я повторила: - Холодный-прехолодный. Нет тока. Но легкое потрескивание и запах горелого напугали меня одновременно с Матильдой. - Ты в своем уме? - закричала она. Я тупо рассматривала свои пальцы со сморщенной от ожога кожей. Я совершенно ничего не почувствовала. 14 За несколько дней до рождества два недоумевающих монтера пришли к нам ставить телефон. - Нечасто приходится делать отвод в комнату прислуги, - признался один из них. - Что, очередная блажь вашей хозяйки? К чему выводить его из заблуждения? Это должны были сделать мои костыли: калек в прислуги не берут. Я бросилась к аппарату, чтобы прочитать свой номер на белом кружочке в центре диска. Водомерная 70-67: Какое разочарование! Я корчу рожу! Слово <Водомерная> ничего не подсказывало моему воображению. Я чувствовала, что просто покрываюсь от него плесенью. Но вот мне на помощь пришла мнемоника, и, прибегнув к классическому приему, я заменила название на сокращенное обозначение: ВДМ. И у меня получилось: <Войдем>. В новую жизнь, черт побери! <Входите, входите, дамы, господа:> Напевая эту назойливую фразу, я слала призывы во все стороны, сообщая свой пароль тем, кто мог им воспользоваться: Сержу, Паскалю, мадемуазель Кальен. И даже Катрин, хотя та жила через дорогу. Из трубки неизменно неслось: <Поздравляем с рождеством!> К этому прибавлялись различные пожелания - вежливые, почтительные или буйные. Нуйи был особенно болтлив. Он непременно хотел повести меня ужинать под рождество в ночной ресторан и орал в трубку: - Ну, пожалуйста! Заботу о твоих ногах я беру на себя. Нелепое приглашение! Мне пришлось также отклонить предложение мадемуазель Кальен, навязывавшей мне два пропуска (один для меня, второй для Клода) в столовую Помощи инвалидам. Не надо! Я была еще и состоянии заплатить за крылышко индейки и за свою долю праздничного пирога. К тому же у каждого свои праздники. Зачем мне, неверующей, красть предлог для кутежа у церковного календаря? Воздержавшись от праздничных подарков, я ничего не положила от имени младенца Иисуса в ортопедический башмачок Клода и, поскольку рождество приходилось на вторник, отпустила малыша с его матерью на елку, устроенную муниципалитетом. Сама я в тот день не выходила из дому и употребила это время на то, чтобы вдвоем с Матильдой сшить детские штанишки из черного бархата. В прежние годы моя тетя отличалась некоторой набожностью, но на следующий день после бомбежки категорически заявила, что никогда больше не станет молиться богу, допустившему уничтожение всех ее родных. - Ты могла бы хоть в кино сходить, - повторила она мне четыре или пять раз. - Какую жалкую жизнь ты ведешь из-за меня. По-моему, скорее это я отравляла жизнь Матильде. Моя собственная не была скучной. Точнее - была, но уж не настолько. Притаившись в центре паутины, я ждала. Я ждала своих мух. x x x В четверг двадцать седьмого декабря я дождалась первого результата. Когда я открыла окно, Катрин крикнула мне через улицу: - Гольдштейн вернулся. Он меня вызывает. Вы сможете пойти со мной к нему сегодня в два часа? К моему великому сожалению, я не могла. У нас было слишком много дел - к концу года ротатор вертелся с полной нагрузкой, выполняя заказы коммерсантов, спешивших разослать предложения своих услуг и новые прейскуранты. Матильда была завалена работой. Мне пришлось отпустить Катрин одну. Вечером она взобралась к нам, чтобы повидать меня. - Все в порядке, Констанция! Дело на мази! Ваш друг Нуйи тоже был там. Он так горячо за меня хлопотал! На будущей неделе я должна явиться на студию для пробных съемок. Она казалась страшно возбужденной. Мне не удавалось вставить ни словечка - Кати трещала как заведенная. Наконец я все же умудрилась задать вопрос: - Но что вам, собственно, предложили? - Точно не знаю. Они говорили о роли статуи в экранизированной оперетте: статуи, которая оживает. В общем посмотрим: Но вы ничего не говорите, вы недовольны? - Напротив, напротив: Вот всегда так: свершившийся факт не вызывал во мне никакого энтузиазма. Я была смущена, обеспокоена тем, что чувствую себя обеспокоенной, тем, что нахожу удачу слишком большой. Я думала: <Нуйи отнимает у меня лавры успеха. Почему он занимается этим делом лично? Ведь его просили только дать адрес>. У меня возникло подозрение. Но я его отбросила и заставила себя сделать вывод: <Он проявляет усердие. Возьмем на заметку>. x x x На следующий день ко мне неожиданно явился вышеупомянутый Серж - при шляпе и полном параде, поднимая ветер полами огромной верблюжьей дохи; большим и указательным пальцами он держал золотой шнурок, которым была перевязана коробка с глазированными каштанами. Я сразу же повела его в мою келью. - Так я ее себе и представлял, - сказал он, разглядывая стены. - Мадемуазель страдает пороком, противоположным моему. Она купается в бедности, как я - в роскоши. Прелестная железная кроватка! Ну-ну! Начиная с Наполеона все великие мира сего спят на походных кроватях: Ага, вот и телефон! Видишь, за мной дело не стало. А как насчет магарыча? Твоя Катрин говорила мне про магарыч: Серж завертел коробку на кончике пальца, но фокус не удался. Каштаны упали, и он наклонился за ними, продолжая болтать: - Кстати, о Катрин: Тут я тоже сделал, что мог. Думаю, что номер пройдет. Правда, это зависит и от девчонки. Его сдержанность меня не удивляла. Наши улыбки встретились. - Персик что надо, и в хорошей упаковке, - скороговоркой добавил он. Потом процедил, приподняв уголок рта: - К сожалению, косточка маловата. Нуйи не пробыл у меня и десяти минут. Внизу, в машине, его ждал <друг>. Увидев, что он застегивает свою шубу, я вставила две-три фразы, которые навели его на разговор о делах. Он поморщился. Нет, нового ничего. Он искал (ну конечно, без особых усилий и от всей души надеясь, что ничего не найдет). Я притворилась, что погружена в раздумья. - Что ты еще замышляешь? - проворчал он. С глубокомысленным видом важная Констанция солидно ответила вопросом на вопрос: - Что ты предпочел бы - торговлю или промышленность? И какую сумму ты в состоянии ассигновать? - Как ты можешь брать на себя: Прикрыв один глаз, он озадаченно рассматривал меня другим. Я тряхнула головой, протянула руку к телефону и как нельзя серьезнее забормотала: - Нет, конечно же, в такой час Машэна не застанешь. Серж попался на эту удочку. - Что предпочел бы?.. - повторил он. - Пожалуй, продовольствие. Голод из моды не выходит. Что касается суммы, то надо прикинуть. Все свои деньги на одну лошадку я не ставлю. Скажем, половину или третью часть: Но все-таки как ты можешь заниматься подобными делами? Какие, собственно, у тебя связи? И какая тебе выгода? Выгода! Как побороть желание швырнуть ему в лицо объяснение? Швырнуть, как кремовый торт. Да еще медовым голосом. - Ты, наверное, слыхал про братство святых? - При чем это тут? - спрашивает Серж, нахлобучивая шляпу. - В самом деле, почти ни при чем. Речь идет о братстве людей. Отбрось слово <святые>, сохрани идею: Дошло? - Ваше серое преосвященство изволят меня разыгрывать? - проворчал Серж, выходя за дверь. x x x Следующее вторжение произошло вечером первого января. Матильда пригласила Берту Аланек к обеду. Около восьми, едва мы успели встать из-за стола и заняться посудой, послышался звонок. - Наверное, Люк! - сказала Матильда, отряхивая щеточку для мытья посуды. Берта пошла открывать с грязной тряпкой в руке. Я крикнула из кухни: - С Новым годом, дурень! - Спасибо. И тебя тоже! - ответил елейный голос. Это был Паскаль. На минуту обе стороны пришли в замешательство. Отряхнув руки, с которых капала жирная вода, Матильда сняла передник. Зачем мне снимать свой? Раз Беллорже предварительно не позвонил, значит, он, в свою очередь, хотел застать меня врасплох. В моем простоватом виде было, пожалуй, что-то библейское. В наше время женщина уже не выбирает <лучшей доли> - она и Марфа и Мария в одном лице. Я стала знакомить присутствующих, не извинившись за свой домашний наряд. - Визит за визит, - сказал священник. - Извините, что наношу его вам так поздно. У нас совсем нет свободного времени, особенно сейчас. А! Вот и ваш маленький протеже: Клод, восседавший на трех пачках бумаги для машинки, положенных на стул, развлекался тем, что толкал вдоль края стола картонного коня-инвалида, у которого когда-то были хвост, уздечка и уши. Паскаль склонил над ним голову с видом <доброго священника, который любит этих детишек>. - Но-о, лошадка! - пробормотал он, чем полностью исчерпал свое воображение. - Не трошь, она пасется! - запротестовал Клод, бросив возмущенный взгляд на этого холостяка-недотепу, так же неуместного в его игре, как слон - в гостиной. Положив рядом с ним пакетик с конфетами (розовые, сиреневые и белые помадки - лакомство сродни замазке), Беллорже опять повернулся ко мне. Настойчивый взгляд засвидетельствовал его глубочайшее ко мне уважение. Было ясно, что Клод снова оказал мне услугу, послужив рекомендацией. Без всякого перехода Паскаль объявил: - Мой коллега из Бийет сообщил мне, что в числе его прихожан есть очень известный невропатолог, доктор Кралль. Мы сделаем все необходимое, чтобы растрогать его. Матильда с Бертой скрылись на кухне. Оттуда доносилось позвякивание кастрюль, вскоре заглушенное песенкой кофейной мельницы. Я с непростительным равнодушием уронила: - Спасибо! Паскаль, казалось, не заметил этого, он сел и начал поправлять очки, быть может, чтобы спрятать глаза. Увы! Я спокойно выжидала. - Это я, я благодарю вас, Констанция. Вы меня: Вы нарушили мой душевный покой: Чем больше я думаю об этом, тем больше постигаю, что ваша идея исходит не от вас, а откуда-то очень издалека. Она исходит свыше: Да, да, не хмурьтесь. Вы были вдохновлены. Помадки таяли у него во рту! Какая патока! Вдохновлена, я? А почему бы и нет? Я прекрасно вдохновляю сама себя. Тем не менее эта новая мысль заслуживала того, чтобы над ней задуматься. Когда бросаешь камень в лужу, не приходится удивляться тому, что круги расходятся по воде все шире и шире. Или раздражаться по поводу того, что в этой луже святая водица. - И что вы намерены предпринять, Паскаль? Он вздохнул и беспомощно развел руками. Потом опустил их и начал машинально тереть колени. - Не знаю. Попытаюсь покончить с мурлыканьем. Слишком уж мы доверяемся слову, а оно выхолащивается, оно портится, как консервы. Поверите ли, Констанция, у некоторых из нас заготовлены целые наборы проповедей. Что вы об этом думаете? - Бросьте их в огонь! - сухо ответила я, не глядя на него. Паскаль вздрогнул. - Нужно будет также проявлять инициативу, - медленно продолжал он. - А у нас проявлять ее труднее, чем где-либо, потому что это накладывает обязательство только на тебя одного. Вот, например, недавно я проявил самую маленькую инициативу - распорядился перенести кафедру, стоявшую посредине церкви, где мы оставляли ее из нерадивости, тогда как в протестантском храме по традиции кафедра должна стоять сбоку, дабы не возвеличивать проповедника: И представьте себе! Нашлись люди, попрекнувшие меня за расходы. - Вы уже думали о Нуйи? Этот, казалось бы, неуместный вопрос нарушил ход его мыслей. Пощелкивание пальцев дало мне знать, что Паскаль взбунтовался. Наконец он покачал головой. - Вы и в самом деле этого желаете? А вас не смущает, что ваши заботы очень: несоразмерны? - Нет, черт побери, я работаю по индивидуальной мерке! К тому же неужели. я должна вам цитировать Евангелие от Луки, главу пятнадцатую, стих седьмой? - О-о! - воскликнул Паскаль, пораженный скорее точностью ссылки, нежели содержанием цитаты, известным мне благодаря разумному использованию моей картотеки. Тут я увидела, что он улыбается с облегчением. В комнату входила Матильда, высоко подняв кипящий кофейник, а за ней шла Берта, обхватив рукою блюдо с тортом. - Хорошо, что торт не весь съели! - сказала она. x x x Паскаль тоже пробыл у нас недолго. Было уже поздно. Едва за ним закрылась дверь, как Берта пошла за пальто - своим и сына. Я встряхнула Клода, уже совсем клевавшего носом, на который упали его слишком светлые пряди волос. - А ты, ты не сделаешь мне подарка? Ребенок смотрел на меня не понимая. Тогда я поставила его перед собой на ножки. Потом незаметно отпустила, как делают с малышами, достигшими того возраста, когда им уже пора начинать ходить, но страх еще сковывает их движения. Клод зашатался, у него подогнулись коленки. - Встань! Я сама удивилась резкости своего тона. - Слушай, оставь его в покое! - сказала Матильда. Но я не отступала. Мой пристальный взгляд пытался приковать к себе глаза малыша, поднять его, как на тросе. Он выпрямился. Снова зашатался, закачал руками, как коромыслом, и несколько секунд удерживал равновесие без всякой опоры. Разумеется, едва я отвела глаза, как он упал на коленки. Не знаю почему, но именно в этот момент я сказала: <А ведь я не поздравила с Новым годом папашу Роко>. Как только Клод, которого я чмокнула, а Матильда погладила по головке, удалился на руках своей матери, я схватила со стола Паскалевы помадки и пошла к двери старика. 15 Сама того не желая, Матильда подсказала мне идею. Почему бы не папаша Роко? Он старая скотина, но эта скотина пополнит мой зверинец. Я никогда к нему не заходила: мы встречались только на площадке лестницы или на улице. Открыв дверь, он выслушал мои поздравления и отступил, как перед залпом оскорблений, хихикая: - Поздравления! Какая муха тебя укусила? На что они мне сдались? Их к столу не подашь. Потом он поглядел на пакетик с конфетами, который я держала в зубах, так как мои руки были заняты костылями. - Похоже, это: Ты хочешь всучить мне то, что тебе самой только сейчас принесли, да? Ладно, давай, давай. Я их тоже всучу малышу консьержки. У его клячи матери дух захватит. Заходи, дочка. Заходи, раз уж тебе так хочется поглядеть на мой свинарник. Этот визит - первый за: Он не уточнил. Я уже вошла. Его мансарда напоминала нашу. На первый взгляд ничего необычного - кровать, стол, два стула, занавеска, отгораживающая уголок, служащий гардеробом, ширма, закрывающая туалетный стол или спиртовку, под окном в беспорядке навалены книги. Зато на стене, заклеенной вырезками из газет, было на что посмотреть. Верхнюю часть трехцветного плаката <Вступайте в ряды:> он приклеил прямо над эмалированной дощечкой <Вперед, братья>, снятой с какой-нибудь скамейки в сквере. На четырех углах зеркала стоял штемпель <казенное>. На двери над самой задвижкой была привинчена табличка Национального союза слесарей: <Не разрешайте детям играть с замками>. Старик наблюдал за мной, завернувшись в желтый полосатый халат, который делал его похожим на большого шершня. - Tec! - сказал он, приложив палец к губам. - Я немножко клептоман. - Но, папаша Роко: - Почему папаша Роко? Папаша!.. У меня никогда не было ни детей, ни жены. Можешь называть меня мосье. Мосье - как та свора грязнуль, которые тридцать лет измывались надо мной. Или господин Рош. Заметь: мое имя Эмиль, но забавы ради я позволяю людям думать, что меня зовут Рош Роко <Имя <Рош> и фамилия <Роко> во французском языке по звучанию похожи на слово <скала>>. Вся эта мозаика мне очень подходит. Ну вот, ты и посмотрела. Довольна?.. Тогда можешь убираться. Кстати: поздравляю с карапузом! Знаешь, ты как господь бог. Хочешь, чтобы они были по твоему образу и подобию. Он вертелся, он танцевал вокруг меня на своих коротких косолапых ногах нечто вроде индейского военного танца. Я с трудом сдерживалась, чтобы не выкинуть какой-нибудь номер. Например, взять и бах! - словно трактирщик в <Острове сокровищ>, - трахнуть его как следует костылем по спине. Вот было бы здорово! Но я полетела бы вверх тормашками одновременно с ним. К тому же Матильда уже кричала во все горло: - Констанция! Констанция! Куда ты пропала? - Ну что ж, ступай к своей мамушке-кормилице. Он пересек площадку следом за мной. Я еще раз услышала отвратительный скрипучий голос - словно кто-то водил напильником по железному пруту: - Очень он тебе нужен, этот старый крокодил? Но на последнем слове напильник сломался, и в этот момент до моего слуха донесся едва уловимый шепот: - Если бы ты хоть умела играть в шахматы: Я не разжала зубов. Подняв один костыль и перенеся всю тяжесть тела на второй, я обернулась, чтобы сухо ответить: - Я научусь, мосье Рош. 16 Ну и отметила же я день богоявления! К великому моему сожалению, в этот день, шестого января, мне пришлось воспользоваться телефоном, чтобы забить тревогу. И в самом деле, надо же было этому стрястись со мной тогда, когда Матильда отправилась в обычный ежемесячный поход по магазинам. Поскользнувшись на линолеуме, я упала: быть может, в сотый раз! Разом больше, разом меньше - невелика беда! Я уже привыкла. Нечего волноваться: полежишь, соберешься с силами и поднимешься как ни в чем не бывало. Вот уже несколько недель, как мои дела из рук вон плохи, но я все-таки держусь, не признаваясь тете в том, что мне становится все труднее и труднее ходить, поднимать предметы потяжелее, двигать правым плечом - его сустав все больше распухает и теряет подвижность. К несчастью, в этот раз я упала на локоть. Я придавила руку, ладонь прижалась к животу, голова беспомощно свесилась набок. Я прекрасно понимала: у меня что-то вывихнуто, растянуто или даже сломано. Я хотела поспорить с очевидностью, дождаться прихода Матильды. Но Клод напугался и заплакал. Не звать же на помощь папашу Роко! И вот я дотащилась до кровати и с трудом набрала номер доктора Ренего, а потом номер Миландра, у которого есть телефон на работе. Они примчались одновременно. К счастью, ключ торчал в двери, и дело о