ак на мельницу - открыть - значит принять, - к ней вторгся кто-то и уже из коридора, громко топая ногами, вопросил: - Здесь есть кто-нибудь? Прошу выйти! - Вы что, пришли грабить меня? - выходя к нему навстречу, любезно осведомилась Алина. Долговязый светловолосый молодой человек с трепещущими за стеклами очков ресницами слегка опешил. Если взять за образец внешность нотариуса из Шазе, весьма решительного с фермерами и угодливо сгибающегося перед маркизом, следовало сделать вывод, что респектабельность обязывает всех нотариусов быть седыми и толстыми. Алина была исполнена недоверия к незнакомым людям; к тому же она многое не поняла из того, что посоветовал ей адвокат Лере, поэтому все ей казались только врагами. - Извините, - поклонившись, сказал пришелец, - мне приходится выполнять неприятное поручение. Мсье Давермель еще не пришел? А мы точно условились: в два часа. - А вы знаете моего мужа, мьсе адвокат? - спросила, насупившись, Алина. - Пока еще не имею чести. - И скромно добавил: - Позволю себе уточнить: я не мэтр Верме, а его первый помощник. Очевидно, патрон не беспокоил себя по столь незначительным делам. Помощник, который, несмотря на маленькое жалованье, привык говорить о крупных суммах и носом чуял, богат ли клиент, небрежным взглядом окинул комнату. Этим мебельным гарнитуром тикового дерева фирмы "Мобиляр", который семья купила с двадцатипроцентной скидкой, предоставляемой служащим этого учреждения, и выплачивала его стоимость путем бесконечных вычетов из жалованья, Алина немало гордилась. Как и своими портьерами. Как и ковром во всю комнату. Еще вчера упавшая на ковер сигарета повергла бы ее в транс, а завтра от всего этого уже ничего не останется. Ей стало нечем дышать. Церемония "примирения", тянувшаяся много месяцев, была большим испытанием; но тогда все происходило между адвокатами, поверенными, судебными чиновниками, судьями где-то в отдаленном вихре длившейся в суде процедуры, и Алина видела только бумаги. Раздел же имущества превращал судебное решение в осязаемую реальность, становился мукой, похоронами. Сжав зубы, с раздувшимися от волнения ноздрями, она опустилась в кресло напротив клерка, уже деловито сосредоточенного, но начинавшего нетерпеливо и нервно постукивать ногой по полу. Оценка и опись имущества - всегда дело тяжелое, даже если оно обходится без воплей, слез и брани. Эта дамочка не первой молодости совсем не плохо была тут устроена, зря она выбрасывает из дому гульнувшего муженька. Мэтр Верме всегда говорит: Если у вас сгорит полдома, страховая компания вам возместит убыток. При разводе вы потеряете немного больше, но тут уж остаетесь без страховки. Так что и это доступно только богачам. - Дом будет продан позже, - сказал клерк, желая разрядить тяжелую атмосферу ожидания. - Сегодня мы займемся только мебелью. С этим управимся быстро. Я уже подготовил соглашение. - Но оно еще не подписано! - сказала Алина. Сказала подчеркнуто сухо, громко, ибо в эту минуту в дверях появился Луи. Он вошел вместе с каким-то человеком, которого Алина тут же узнала: это был судебный исполнитель, приносивший ей самый первый вызов в суд. Ее перехитрили; но если он заручился помощью этого человека, значит, боится помощника нотариуса. С подчеркнутой незаинтересованностью оба законника принялись за переговоры. - Нет брачного контракта, нет личной собственности, нет изъятий по личным мотивам, все имущество общее: это просто! - бормотал один. - А у вас есть квитанции? - спрашивал другой. Алина вытащила из ящика связку счетов. Помощник перелистал их, вынул один. - Начнем с этой комнаты, раз мы здесь находимся, - проговорил он. - Буфет был приобретен пятнадцать лет тому назад за... - Он - часть мебельного гарнитура, который не может быть разрознен, - сказала Алина. - Эта мебель мне нужна для детей. Но ее не следует оценивать по продажной цене. Гарнитур куплен со скидкой. - После девальвации он стоит вдвое дороже, - уточнил Луи. - Будем применять расчетную таблицу? - спросил клерк, посмотрев на судебного исполнителя. - Если следовать таблице, в выигрыше будет тот, кто оставляет гарнитур себе, - ответил судебный исполнитель. - Я не могу советовать мсье Давермелю... - Если детям нужна эта мебель, будем придерживаться таблицы, - проворчал Луи. Ему не надо было долго демонстрировать свою готовность. Чиновники сами заторопились, сообразив, что муж хочет поскорей закончить дело, чтобы использовать полученные деньги, и потому они наскоро проводили свою опись под командой Алины. Детям, как оказалось, была нужна кухонная мебель, обстановка их комнат, стиральная машина, холодильник, простыни, одеяла, белье, посуда. Когда пришли в спальню, Алина вооружилась свое самой язвительной улыбкой и сказала: - Кровать, конечно, двуспальная, так что же, я должна уступить ее своей преемнице? Заминка возникла возле пианино, столь нужного девочкам, чтобы играть гаммы, но на нем Луи играл ещ в детстве. - Да, оно досталось нам из семьи этого господина, - вымолвила Алина. - Но ведь дети носят фамилии Давермель. Луи отдал и пианино - вернее, выменял его не без огорчения на секретер в стиле Людовика XVI - подарок тети Ирмы. Алина тут же заявила, что это вещь старинная. - Ну, тогда отправьте его на распродажу, - сказа Луи. Судебный исполнитель усомнился в подлинности вещи, тогда Алина допустила, что это, возможно, стилизация. И тут же добавила, что стенные часы в стиле Наполена тоже подделка, хотя ей подарил их отец, а ем подарил управляющий имением, который сам получил эти часы от маркизы - своей хозяйки, - когда она освобождала дом от ненужных вещей. Судебный исполнитель считал, что часы старинные. И помощник нотариус тоже. Тогда Алина вышла из себя, заявила, что они все сговорились, и отказалась продолжать разговор. Пререкания продолжались целых полчаса, и уже совсем за бесценок пошли люстры, ковры и куча всяких безделушек - лишь бы завершить соглашение. Луи пока сохранял хладнокровие. Алина, однако, догадалась, что с хочет все провернуть возможно быстрее, и решила во пользоваться этим. Наседка превратилась в хищного ястреба. Уже осталось оценить только мастерскую, и Алина согласилась с тем, что содержимое этой комнаты полностью принадлежит Луи. Однако сделала исключение книг по искусству. А вот как быть с картинами, нагроможденными в одном из углов комнаты, не знала. Адвокат Лере предупредил ее: по положению, творчество художника является также собственностью его супруги, словно она его соавтор. Но Луи упрямо держался за свою мазню. Требовать более дорогой оценки картин было бы выгодно для Алины - но не слишком ли это лестно для Луи. Лучше унизить его, проявив пренебрежение. - Все это, конечно, никакой ценности не имеет, - сказала Алина. - Я бы, пожалуй, оставила только портреты детей. - Нет, - ответил Луи. - Для меня это единственная возможность видеть их каждый день у себя дома. А вам, вам ведь поручено их воспитание. Его решительный тон меньше удивил Алину, чем странное обращение на "вы". Что может быть хуже - когда тебя отталкивают, перечеркивают прошлое. Может, он и любит своих детей. Но кто же дал ему их? - Пусть так, - ответила Алина. - Тогда я ничего не подпишу. - Послушайте, мадам, - возмутился клерк, - речь ведь идет о картинах, не имеющих никакой ценности, вы сами так сказали, а мсье Давермель - их автор. Мы почти уже закончили, а вы хотите все поломать, и из-за чего? - Я не подпишу, - упрямо повторила Алина. - Тогда и я начинаю колебаться, - холодно добавил Луи. - В пользу мадам было сделано слишком много уступок. Я на это соглашался из чувства приличия. Даже зная, что кое-что утаивалось. Но если мы не можем достойно завершить соглашение, я попрошу вас, господа отметить, что здесь не хватает, например, столового серебра, полученного мною в наследство от моей бабушки. Могу сказать вам, где оно находится. У меня есть друзья на этой улице, и они мне сообщили. Глазевшие по сторонам клерк и судебный исполнитель старались не улыбнуться и скрыть возникшее осуждение. Насторожившись, Алина забормотала: - Ах, ты смеешь обвинять меня, шпионить за мной! - Стремясь скрыть охватившую ее панику, она тут же ушла в гостиную. Готова была казнить себя. Нет, не за то, что так поступила. Только за неблагоразумие. Ведь соседки, оказавшись на ее месте, сделали бы то же самое: что можно, надо спасти. Но Луи, такой обходительный с посторонними, такой грубый с нею, даже несмотря на свой отвратительный поступок, сумел околдовать всю улицу. Мерзкий кот! Жаль, что он так хитер и не решался бегать за кошками в своей округе, уж тогда бы вряд ли он был здесь таким любимец. Но надо что-то предпринимать, и срочно. Скомпрометировать услужливую Жинетту, подвергнуть ее обвинению в сокрытии - нет, невозможно! - Вношу уточнение, - говорил за ее спиной Луи. - Моя свояченица мадам Фиу сегодня утром положила в свою машину чемодан. Алина повернулась: - Я одолжила Жинетте столовое серебро для приема гостей. Ну и что? В день описи имущества такое оправдание выглядит нелепо. Но все-таки это хоть какое-то оправдание. Под понимающими взглядами трех мужчин Алина уже начала беспокоиться о двадцати луидорах, запрятанных в сахарницу, о жемчужном ожерелье свекрови, которое было у нее на шее, - ей казалось, что Луи пересчитывает каждую жемчужину. - Где эта бумажонка? - крикнула она. - Я подпишу все, что угодно, если вы избавите от присутствия этого господина. Бумага уже была на столе. - Пожалуйста, вашу девичью фамилию, - сказал ей клерк. Алина, яростно царапая пером, подписала. Прошло пятнадцать минут, но Луи все еще был тут. Законники, которых он с облегчением выпроводил, расстались с ним на тротуаре, и вдруг Алина потянула его за руку. Луи позволил привести себя обратно в гостиную, и Алина молча сняла ожерелье. - Оно было подарено вашей матерью, - сказала она. - Верните его ей. Луи отказался. Она, конечно, на это и рассчитывала. Но сочла необходимым вернуть его уважение, пусть дорогой ценой, а это уже свидетельствует о многом. Ее усталая, сгорбившаяся фигура говорила об остальном. Ярость сменилась упадком духа, и смотреть на Алину было тяжело. Луи хорошо знал эти короткие передышки; после них она вновь обретала дыхание и превращалась в ту же ведьму. Однако он был так же недоволен собой, как и Алина. Я, ты - ведь мы оба вели себя подло. Понимание - уже почти прощение, только надо об этом молчать. Враги, даже если они невиновны, не прощают друг друга. Но если оба чувствуют смущение, то это уже путь к лучшему. - Налить тебе виски? - спросила Алина. Луи, еще не пришедший окончательно в себя, молча кивнул. Он пил стоя, маленькими глотками, держа в руках один из уцелевших хрустальных стаканчиков, некогда составлявших подаренный им к свадьбе сервиз. Хрусталь, чувства - как все хрупко. Луи искоса посматривал на мебель фирмы "Мобиляр", уже ему не принадлежавшую. Стало быть, надо развестись еще и с вещами. Значит, и с самим собой. Алина, пытаясь казаться безразличной, пробормотала: - Я отошлю тебе столовое серебро. За большими прозрачными занавесями, чуть тронутыми солнцем, в затейливой игре света и тени вырисовывались контуры деревьев: зеленое пятно туи и красноватое - сливового дерева. Луи было грустно покидать деревья в своем саду - куда более грустно, чем мебель: ведь это были совсем молодые деревья, они росли вместе с Четверкой. У деревьев есть корни, это живые существа, хоть их нельзя сдвинуть с места. - Ты, наверное, доволен, - сказала Алина. - Добился чего хотел. Все прошло скорее скорого: и развод, и раздел имущества. Теперь можешь вступать в брак со своей любовницей. Сказано плохо, но она не могла назвать Одиль по имени. Луи удержался от реплики: Да, это со мной происходит уже второй раз. Он прошептал: - Ты ведь сама знаешь: важно то, что будет потом. Поскольку эта фраза относилась к Одили, она не могла не понравиться Алине. Но Алина, приняв это на свой счет, начала раздражаться. Голос ее с надрывом взвился: - Пришли мне уведомительное письмо. Но прежде тебе следует опубликовать извещение о нашем разводе: ведь извещают же о кончине. Луи поставил стакан и направился к двери, мысленно отыскивая приличествующие случаю слова прощания, за ним следовала не менее растерянная Алина. Когда он вышел на крыльцо, внезапное вторжение Четверки, возвращавшейся после визита к тетушке, избавило его от проявления вежливости. Он на ходу успел поцеловать только Розу. - Скоро вы наконец войдете? - крикнула Алина. 9 июля 1966 Большое окно открыто настежь, видны сверкающие звезды, в комнате душно, оба они, раскинувшись, лежат рядом нагишом; вдруг слабо затрещал телефон, который Одиль ночью ставит поближе к кровати, переведя регулятор громкости на "тихо". Не зажигая света, Одиль протягивает руку, слышит потрескивание, и вдруг... - Алло, папа? Это я - Роза... Пораженная Одиль молчит, ждет, пока повторят, затем с удивительным хладнокровием бурчит что-то невнятное, одной рукой прижимает трубку к груди, другой нашаривает грушевидную кнопку лампы и начинает трясти этого Адама, волосатого, ошалелого, ничего не соображающего со сна, тихо шепча ему: - Невероятно, но это твоя дочка! - Что это еще за шутки? - произносит Луи, наконец проснувшись. - Если кто хочет со мной поговорить, пусть, звонит в контору. Да и этот телефон никто не знает, кроме моего отца. - Да-да, - говорит Роза, когда Луи берет трубку. - Я сейчас звонила деду, и он мне дал этот номер, раз нужно было срочно найти тебя. Скоропостижно скончался дедушка Пе... От инфаркта. Одиль молчит, напряженно прислушиваясь: она взяла отводную трубку. Почему же мсье Давермель сам не сообщил им об этом? - Глубоко огорчен, моя дорогая девочка. Луи уже все понял. Когда Роза в горе, она привыкла плакать на отцовской груди, а они не могут увидеться в первую половину каникул. Роза продолжает, всхлипывая: - Мама уже поехала на такси за тетей Анеттой. Ее можно найти только утром в банке, а она должна выехать с нами семичасовым поездом. - Роза, розочка, розанчик ты мой... - нежно говорит Луи. Это их код, смешной и нежный, давно существующий между отцом и дочерью. Всегда и всюду - папина розочка! Одиль с боязливой нежностью открывает в своем Луи незнакомого ей мужчину. А дочка все еще шмыгает носом. - Мама не хотела, чтобы я звонила тебе... Она кричала: Это его больше не касается. Я звоню с вокзала. Если бы я позвонила из дома, Агата на меня наябедничала бы. Но надо, чтоб ты об этом узнал. Пап, я обещала раз или два удрать к тебе. Но теперь не удастся. Мы, наверно, весь июль будем в Шазе. - Слушай, дорогая, я хочу тебе сказать, что, когда ты вернешься... - Ты уже женишься, папа, я знаю. Не переживай. Ведь я верю только тому, что вижу сама... Ну, целую тебя, бегу. Луи тоже чмокнул в телефонную трубку, потом на мгновение замер, машинально теребя пальцами волоски на груди. Да, Роза и Ги как-то недавно экспромтом явились к нему в контору фирмы "Мобиляр": Нам захотелось лишний раз повидать тебя, папа. Идем к кузенам. Едва урвали четверть часика. Почему же пришли они, самые младшие, почему не старшие? Если верно, что по заслугам и дети, то почему он заслужил именно этих, а не тех? - "Я верю только тому, что вижу сама!" - повторила Одиль. - Сколько же гадостей им про меня наговорили! - Возможно и так, - откликнулся Луи. Это уже дело будущего, менее спешное. Смерть человека, иронически прозванного своим зятем "властным старым самцом", требовательного, пунктуально честного, вырвала из жизни единственного повелителя клана. И его основную опору тоже. Тяжелый удар для Алины и ее близких. Кончились счастливые каникулы в замке маркиза в Шазе. Не будет больше и этого уютного домика; ведь он - приют управляющего. Теще придется трудненько: на половину пенсии от Управления социального обеспечения - все наследство мужа - не проживешь. А впрочем, какая же она теперь ему теща? Этот "титул" уже устарел, сейчас она всего лишь бабушка Четверки. Родство по браку перестало существовать после развода с женой. Но Роза, наверно, так не думает. Хотя права, конечно же, Алина, сказавшая, что все это уже не имеет отношения к Луи. Он повернулся к Одили, счел ее бесподобной и, чтоб забыться, предался любви. АВГУСТ 1966 3 августа 1966 После полудня Дама в сопровождении агента по продаже недвижимого имущества уже удалялась, наступая на свою тень, по раскаленной жаркой улице. Попутного ветра! Это была уже шестая посетительница из тех, что появлялись здесь после возвращения семьи из Шазе, и к тому же наиболее придирчивая. Куда только не совали свои носы она и ее помощник, пытаясь обнаружить слабость опорных балок. Они изо всех сил дубасили по перегородкам или легонько их простукивали, чтобы определить, не отстала ли штукатурка. Подойдя к туалетной комнате, на которую обычно бросают лишь беглый взгляд через полуоткрытую дверь, они приподнимали сиденье, спускали воду и по пришепетыванию, с которым вода наливалась в бачок, заключали: заизвестковался. А все эти расспросы, все эти соображения! - Почему же вы продаете? Ах, вследствие развода? А о цене вы договорились? И предлагали цену самую смехотворную... Как знать? А вдруг? Иной раз люди, которым ничего не стоит разрушить семью, столь же легко расстаются и с добром. Смерть привлекает стервятников. Беда, видимо, имеет свой запах, и некоторые носы его чуют издалека: иначе как бы все пронюхал старьевщик, который вчера прибежал, чтобы предложить мадам освободиться от ненужных вещей? Алина вернулась в гостиную. Луи уже забрал свою часть мебели и переправил ее в новый дом, который он снял в Ножане. Теперь у Алины нет секретера, им пользуется уже другая, которая, возможно, и не заметит, что под каждым ящиком четко значится имя Алины. Нет, не чернилами - они быстро выцветают. Эта надпись останется навсегда, потому что выжжена острым кончиком раскаленной докрасна кочерги. Ну вот, придется теперь довольствоваться обеденным столом - он так давно покрыт клеенкой, что все забыли о его принадлежности к гарнитуру тикового дерева... Алина усаживается, берет ручку и продолжает письмо Эмме. "...Можете себе представить, какие тяжелые были у меня дни, я была так удручена, что никому не написала ни слова. Когда вас навеки покидает отец, то главной опорой обычно становится муж. Я же потеряла обоих сразу. И тем не менее мне было очень трудно оставаться в Шазе до конца июля. В парк нельзя было выходить: там гуляли гости маркиза. Невозможно было и появляться в деревне - там я чувствовала себя как прокаженная. Мама вообще не желала отпускать меня из дому - только в церковь, куда она сама нас тащила, так и не поняв, что у ее "парижан", как она нас называет, отношение к религии весьма сдержанное. Дети своего дедушку обожали, но могла ли я требовать от них, чтобы в течение девяти дней каждое утро они подымались в шесть утра для молитвы! А какие неприятные разговоры были у меня с мамой по поводу того, как я их воспитала. Я и такое выслушала: "На твоем месте я бы поразмыслила, почему очутилась в таком положении. Ведь любовь к богу - нередко гарантия земной любви". Алина неожиданно вздрогнула. Послышался свист - это уже не в первый раз и, видно, не в последний, - и тут же открылось окно в комнате Агаты. Сейчас она спустится и побежит к черному ходу, чтобы обойти дом сзади. Так всегда делает Леон. А прежде делал его папаша. Но надо закончить письмо: "Наконец я вернулась домой. Никаких вестей от Луи... А вот дети завалены почтовыми открытками. Некоторые из них я сначала сжигала, а потом перестала это делать, так как заметила, что открытки перенумерованы. Четверка ревниво к этому относится, даже Агата. Вообще они стали очень раздражительны. И понять это легко. К. морю они в этом году не ездили. Знают, что скоро мы будем вынуждены покинуть дом. Со страхом ждут девятого августа. Да, именно - девятого августа. Начало учебного года пятнадцатого сентября. Каникулы составляют 31+31+14, то есть 76 дней. Если их разделить пополам, получится по 38 дней. Луи хотел взять детей первого августа; как мне сказал адвокат, он уже снял комнаты в Комблу. Думаю, что я поступила правильно, решив точно придерживаться судебного решения и ни в чем не уступать: так мы выигрываем еще неделю..." Взбудораженная своим подробным отчетом, Алина вдруг вскочила с места. Треск мотоцикла заставил ее подойти к окнам. От подъезда отъезжает сын инженера из дома ? 29, на заднем сиденье - Агата. Конечно, на парне шлем, а у малышки его нет. Но разве только в этом она сейчас нуждается? Одно опасение повлекло за собой другое. Алина быстро скользит по паркету в домашних туфлях. Только лицом и кровью схожая с отцом, но так слепо преданная матери - при условии, что ей дозволено ходить куда угодно и у нее не будут спрашивать, где она была, - Агата, единственная из всей Четверки, в итоге обратила внимание на противоположный пол, пытаясь найти в мускулистых парнях то, чего ей не хватало дома, - мужчину. Остальные трое тоже отдалились от матери, но замкнулись каждый в себе: четырехугольник распадался. Взять, к примеру, Ги - дверь в его комнату полуоткрыта. Он склонился над своими хомяками: отец, мать и пятеро маленьких. Клетка полным-полна, а уж какой запах! - Держи папашу отдельно, - замечает Алина. - А то через полгода у тебя тут будет тридцать хомяков. - Так что же, разбить семью, ты об этом не подумала?! - возмущается Ги. А вот комната Леона, в ней полный развал: где попало валяется одежда, обувь, настежь открыты ящики стола, вперемешку книги, баночки с мазью или растираниями. Алина все это оставляет в неприкосновенности. Иначе Леон приходит в ярость, кричит, что потом он ничего не может найти. Где он сейчас? Наверно, в клубе, занят спортом - до седьмого пота тренируется на гаревой дорожке: меры он не знает. А может, развалился в кресле у телевизора. Пожалуй, где-то на стороне у него есть своя личная жизнь. Узнать это не так легко. Раз пять или шесть Алина тайком ходила на спортивную площадку, пряталась за редкими рядами местных болельщиков. Она обычно видела, как возвращается Леон после пробега на три тысячи метров - не первый, но и не самый последний, как он безразлично шагает среди этих девчонок с крепкими задницами и торчащими грудями. Но Леон такой скрытный... Однажды в воскресный день он обнаружил мать, подошел ближе и недовольно буркнул: - А ты что здесь делаешь? И его тоже нельзя ни о чем спросить. Он тоже хочет, чтоб его баловали, ничего от него не требовали, ни помощи, ни услуг, - будьте благодарны, что он дома. Алина наклоняется, поднимает с пола заинтересовавшую ее маленькую круглую коробочку. Верно, выпала у него из кармана... И внезапно густо краснеет. Хотя коробочка пуста, но достаточно ярлычка, чтобы все было ясно. Ну, конечно, Леону ведь стукнуло восемнадцать. В каком-то отношении эта находка успокаивает. А в другом - тревожит. Но сексуальная жизнь юноши - этим ведь должен заниматься отец. Алина никогда не решалась вмешиваться в это. Обследование дома завершается комнатой Розы, которая недавно перебралась в бывшую мастерскую отца вместе со своей коллекцией ракушек. Очень уж ей хотелось жить в мастерской отца, как бы у самого отца, хоть и в доме матери, а той это и в голову не пришло. Одним из немногих преимуществ неминуемого переезда будет то, что Розе придется расстаться с этой мастерской, и тогда, в тесной квартирке, вынужденная снова жить в одной комнате с сестрой, она поймет настоящую цену отцовской доброты. Дверь в мастерскую тщательно закрыта. Алина ничего, ничего бы не пожалела, чтобы привлечь Розу на свою сторону. Она робко скребется в дверь. Ключ в замке поворачивается, задвижка отодвигается. Дверь распахивается, и глазам Алины предстает комната, которая служила Луи местом свалки ненужных вещей, а теперь новая обитательница все переделала, заново оклеила - это стоило дешево, ибо она все сделала сама, - и комната стала спальней молодой девушки, где пахнет цветом шиповника, где стоит безукоризненно застеленная кровать, где облаком белого пара от ветерка вздымается занавесь, а на полочках зияют расщелинами большая Strombe, зеленая Turbo, Murex с розовой пастью, и на каждой раковине аккуратно наклеен ярлычок с названием. - Я тебе нужна? Пунктуальная, сдержанная Роза всегда выметет дом, почистит овощи, проворно взобьет яичные белки, накроет на стол - и все это без ворчания, тогда как остальные дети ни в чем не помогают; у нее средняя оценка - двенадцать баллов, а то и больше, а ведь в этом же классе старшая сестра плелась в хвосте; Роза всегда вежлива, когда надо и кого надо поцелует, особенно мать, хотя никогда не кинется ей на шею, не будет нашептывать на ухо свои тайны или нести какой-нибудь нежный вздор, как это делает Агата. В Розе, как в зеркале, повторилась она - Алина, но у своего двойника она не самая любимая, и с этим матери свыкнуться трудно. - Я не могу одна вынести мусорный бак, - говорит она. - Иду, - отвечает дочь. У Алины зоркие, как у кошки, глаза. Роза тоже кому-то писала письмо; видимо, в ответ на то, конверт от которого Алина вчера нашла в ведре, склеила из обрывков и прочла адрес: Фонтене, до востребования. 3 августа 1966 Вечер Агата вернулась почти одновременно с Леоном и застала в доме своих теток. Они недавно приехали, после июльского отдыха у моря, где предали забвению свой траур, а теперь, снова в черном, мрачные сидели рядом с сестрой, между Розой и Ги. - Если бы ваш отец умел вести себя пристойно, то встречался бы с вами у дедушки и бабушки, - сказала Анетта. Леон тут же удалился к себе в комнату. Агата зашла в гостиную, забыв о том, что на платье у нее пятно от смазочного масла и это может вызвать ядовитые замечания. Ей, конечно, наплевать - она была твердо убеждена, что уже переросла нравоучения. Но ее мать постоянно твердила, что пример старшей сестры, которая во всем разобралась, поучителен для младших и поможет им понять то, что произошло. Агата в этом немного сомневалась - с некоторых пор Роза стала во всем ей перечить. Не верила она и в то, что как-то удастся подготовить к неминуемому младших, сколько их ни поучай. А Жинетта все пережевывала одно и то же: - Как говорил ваш дорогой дедушка, эта дама никогда не станет вам близкой, хотя и будет теперь называться мадам Давермель. - Вы вежливо здоровайтесь с ней - и все, - продолжала Анетта. На бледных мордашках младших, кроме скуки, ничего не отражалось. Наконец Роза попыталась ускользнуть. - Пойду приготовлю чай, - сказала она. - Кекса хотите? Ги тут же последовал за ней, а тетки, уже не стесняясь Агаты, совсем разошлись. Даже вытащили фотографию, некогда обнаруженную в карманах Луи в те дни, когда еще можно было их выворачивать. - Эта красотка мажется вовсю! - воскликнула Жинетта, ходившая в рыжем парике. - А меня умиляет ее морда, - добавила Анетта. - Что Луи в ней нашел? - Да ровно ничего, моя душенька, - продолжала мадам Фиу. - Все как в шараде: Ты у меня не первый, впрочем, и не второй; не будешь и последним, хотя на часок в постели станешь для меня всем. Удивительно то, что она в этой постели задержалась. - Да, уж терпения у нее хватило, это надо признать, - заключила Анетта. - Здесь, можно сказать, томительное ожидание сбылось! Все захихикали. Новый взрыв смеха последовал, когда Жинетта спросила, будет ли Луи делиться своим счастьем с приятелями - ведь он может одарить их бесплатно. Однако для Агаты это было уже слишком, и она тоже удрала к себе. 9 августа 1966 Оставив позади Клюз, машина с ровным гулом мчалась вдоль Арва. Луи спокоен за Розу, сидящую рядом, но то и дело искоса поглядывает в зеркальце на остальных детей. Можно было себе представить, какие разговорчики шли в Фонтене; вот уже несколько лет, как эти тощие и толстые феи осыпали его не розами, а жабами. Если бы он и не знал этого, напряженная атмосфера в машине на протяжении долгого пути в шестьсот километров предупредила бы его. Он тоже опасался предстоящей встречи детей с той, которая должна казаться им виновницей развала семьи. Спорить, доказывать, что семья распалась гораздо раньше, было бессмысленно - что это даст? Любые доводы - ничто против факта, а для них факт в том, что место Алины заняла Одиль. Семь часов. Уже проехали Саланш. Машина приступом берет извилистую горную дорогу, ведущую в Комблу. Долина углубляется, наполняясь лиловым сумраком, а скалы как бы карабкаются вверх к еще освещенным вершинам. Наконец-то вся Четверка прижала носы к стеклам. - Вот так Монблан - он ведь розовый! - говорит Ги. - А из нашего домика, - отвечает ему отец, - ты увидишь в бинокль, как альпинисты, с помощью веревок, спускаются к приюту в горах. Отец Одили был родом из Ля-Боля, а мать - из Савойи, и дочь унаследовала от нее любовь к горным тропам: ей нравилось ходить по ним на лыжах или в спортивных ботинках. Книжная лавка, принадлежавшая их семье, многие годы была популярна среди туристов, отдыхающих на морском берегу, и потому Одиль тоже чувствовала себя немного туристкой. Ей были по душе бурно рвущиеся с гор потоки. А Четверке была бы более сродни тихая река, кувшинки, водоросли. Гор они еще не видели. Собирались на рождество съездить в Шамрусс, но не вышло. И вот Луи пошел на хитрость. В Ножан их отвезут лишь к концу каникул. Пока же надо их чем-то увлечь, вырвать из обычной обстановки, устроить в другом месте, заинтересовать ледниками, канатной дорогой, попотчевать напитками из корней горечавки, взять себе на подмогу Милоберов, старых и молодых, собравшихся именно для этой цели в горном трехэтажном домике. Большая семья - это выглядит всегда солидно: дети чувствительны к мнению большинства. И Одиль, которая заранее приехала в Комблу, не будет особо выделяться. Хитрость имеет еще одну полезную сторону: после стремительного посещения мэрии, после сугубо формальной свадьбы, без свидетелей, без фотографий, без заранее объявленной даты, после столь неудачного начала, которое, по сути дела, являлось концом того, что было ранее, идея соединить всех вместе, собрать семью была весьма кстати. Дети, сами того не ведая, станут связующим звеном. - Осталось метров пятьсот, - сказал Луи, замедлив скорость, как только показались дома. - Мы уже на месте, но надо проехать еще немного - до старой дороги на МежЈв. Четверка усердно рассматривала пейзаж. Дети замкнулись и молчали. Луи прибавил скорость, невзирая на указатели, чтоб скорее приехать. Они напугали его, эти чертенята! Можно подумать, что он везет их к людоедке! Он решил не осуждать при них Алину, и это было правильно и даже мудро, но избегать при этом всяких объяснений, пожалуй, не стоит. Родители не спрашивают у детей согласия на женитьбу или замужество. Но распространяется ли эта истина на новую любовь многодетного папаши, дает ли ему право не только принимать единоличные решения, распоряжаться в одиночку, но и связывать себя обещанием, противоречащим тому, которое дало ему такие права? Еще одно неожиданное обстоятельство - иначе как отступничеством его не назовешь. Луи не ожидал этого от своих родителей: если бы они решились принять участие в семейном сборе, все было бы проще. Но родители захотели выждать, чтобы получше присмотреться к Одили. Тем хуже! Если старые и новые связи запутываются в узлы, то, чтобы развязать их, надо не рубить с плеча кухонным ножом, как делает Алина, а найти другие средства. Одиль сумеет все уладить... Видимо, там стоит Одиль - вон то белое пятно, виднеющееся перед шестым домиком из покрытого лаком дерева; он здесь самый большой и называется "Дикий козел". Да-да, это именно Одиль. Стоит на веранде среди Милоберов и машет рукой. Она и побежала навстречу, пока машина делает крюк, карабкаясь по крутой дороге, ведущей к площадке. Одиль уже открыла дверцу, крепко поцеловала в губы своего супруга и тут же спросила: - Не очень замерзли в машине? Похоже, что причина этому не только выпавшая роса, не только ледяная вершина горы Бионасе напротив. Трое старших разминаются, расправляют смявшуюся в дороге одежду, делают вид, что разглядывают открывшуюся перед ними панораму, и вдруг застывают в молчании. Только Ги прыгает с ноги на ногу. - Ну вот и ваши ребятки, - говорит хозяин книжной лавки, теребя бородку. Никто не обращает внимания на их немного скованный вид, на то, что они так сухо здороваются. Дети не ожидали, что здесь их встретят столько людей, и даже Агата, выйдя из машины с поджатыми губами, как-то растворилась в благожелательности Милоберов. Леон искоса поглядывал на эту удивительную мачеху, на полголовы меньше ростом, чем он, - даже ее мать выглядит ничуть не старше его собственной. Действуя согласно заранее разработанному сценарию: Веди себя так, словно ты знаешь их со дня появления на свет, Одиль переходила от одного к другому. Она поцеловала Ги в подставленную ей щечку. Ласково коснулась подбородка Агаты, так напряженно выпрямившейся, словно у нее шея срослась с позвоночником. Одиль не подошла к Леону, от которого ее загораживали чемоданы, он только что взял их в руки, чтобы скрыть смущение, и обняла Розу, которая, перехватив на лету беспокойный взгляд отца, ответила ей тем же. - Вы, наверно, хотите отнести багаж, Леон? - спросила Одиль и тут же поправилась: - Впрочем, что это я, почему бы мне не быть с тобой на "ты"... Подыми-ка эти вещи на третий этаж. - Хорошо, мадам, - говорит Леон. - Зови меня Одиль, так будет проще. - Да, мадам, - отвечает Леон. - Послушай, я сама провожу их, устрою и потом приведу к ужину, - добавляет мадам Милобер, желая помочь дочери. Легкость в обращении, непринужденность, выработанная мадам Милобер в разговорах с покупателями книг очень пригодятся. Это она сняла удобный трехэтажный дом в горах, и лучшая помощь дочери с ее стороны - это вначале оградить ее от общения с детьми мужа. Прежде семья Одили держалась отчужденно, выражая этим свое осуждение, но теперь с такой ловкостью помогает молодоженам наладить их жизнь, которая может вызвать самые разные чувства. Раймон, Армель и особенно их восьмилетний сынишка, который мог бы заинтересовать Ги, идут следом. Весьма сердечно настроенный тесть с иронической искоркой в глазах остался наедине с зятем; они виделись всего дважды, и это чувствуется: ведь первая встреча была лишь неделю назад, по случаю того, что отец снова признал дочь. - Уф! - выдохнула Одиль. - Ну и забетонировала их твоя жена! Я боялась, что мое терпение лопнет. - Моя жена - теперь ты, не забывай, - сказал Луи. - К этому еще надо привыкнуть, - нерешительно вставил тесть. - Мне кажется, что все прошло совсем неплохо. - Пожалуй, мне надо наведаться наверх, - сказал Луи. - Оставайтесь-ка здесь, - ответил тесть. - Вашим детям тоже надо освоиться. Сейчас вы слишком возбуждены и не способны помочь им забыть, что вечером они не смогут поцеловать свою мать. К тому же посмотрите на Одиль: она перенапряглась, вся дрожит! Тесть ушел. Наступила ночь, пронизанная светящимися точками, которые тянулись вверх из глубины оврагов, четким прямоугольником обрисовывая теперь уже темную гору. В сумраке Луи прижал к себе Одиль, нашептывая ей на ухо нежные слова... - Почему ты смеешься? - спросила она. Луи не ответил. Он не стал говорить ей, что, несмотря на недельное воздержание, их ласки сегодня впервые будут банально супружескими - ведь в соседней комнате будут спать дети. - Тише, дорогой мой! - шепчет Одиль. Открылось окно третьего этажа. Это Роза высунула руки, чтобы запереть ставни. Закрыв их, она обернулась. В маленькой комнате кровати помещались одна над другой, и Агата успела захватить верхнюю. Леон - в комнате мальчиков - решил сделать то же самое, невзирая на недовольство Ги, которому хотелось лазить вверх по лестнице. Даже не постучав, Леон вошел к сестрам. - Нужно же было поместить меня с этим мальчишкой! - проворчал он. Мальчишка вошел следом. Остановился и посмотрел назад. Милоберы все еще стояли в коридоре. - До чего же она молоденькая! - шепнул Ги, не называя имени. Главная заводила, рупор матери, Агата тоже попробовала свой насест и живо спустилась вниз. - Это просто смешно, - проворчала она. - Знаешь, я ни за что не дам ей командовать мной! И речи быть не может. - Она очень хорошенькая, - сказала Роза. - Зря ведь болтали наши тетки, а? - Что, одобряешь папу? - злобно прошипела Агата. Она совершенно не выносила самостоятельных суждений Розы, своей младшей сестры, которую прежде можно было водить на поводке и сбрасывать ей свои обноски, ставшие слишком короткими. Агата обожает мать, ее выбор сделан по велению сердца, и этот выбор ни с чем мириться не может, так же как выбор Розы; он лишь укрепляется от соперничества сестер. - Я, конечно, не одобряю, - ответила Роза. - Но могу теперь понять его лучше. Ах, она все-таки не одобряет - и на том спасибо. Но это ее "понимание" там, дома, в Фонтене, показалось бы отвратительным. Агата искала себе союзника. Она процедила сквозь зубы: - Мамочке было бы приятно послушать твои речи! Не правда ли, Леон? Леон, которому неохота ввязываться в свару, скривившись, выходит в коридор. - Может быть, это к делу не относится, - говорит он, - но я голоден. За ужином, благодаря тому, что одиннадцать вилок (позвякивали об одиннадцать тарелок, а семья Милобер поддерживала застольную беседу, плохой аппетит Агаты и молчание Леона, занятого тщательным пережевывание! пищи, почти не были замечены. Усталость, вовсе н притворная, заставила всех рано подняться наверх. Лестница никому не показалась Голгофой, по ней поднялись шумной компанией, прыгая через ступеньки, и Ги уже почти прирученный, громко вопил: "Гип-гип ура!" - от радости, что взбежал наверх первым. Только одна Агата, выйдя через десять минут в пижам из ванной комнаты, остановилась у самой двери и внезап но окаменела. Знать не так тяжело, как видеть самой. В течение многих лет каждую ночь ее отец шел в материн скую спальню. Сегодня она впервые увидела, как о направился в комнату Одили. 13 августа 1966 Переход от сна к бодрствованию всегда полон неясности. Да правда ли это? Действительно ли я теперь одна? И всегда, только лишь начинает возвращаться сознание, в еще туманном, полубредовом состоянии возникает, как заклинание духов, иллюзия, маленький мстительный роман: Луи тоже открывает глаза и видит ту, другую, но не находит в ней прелести новизны и грезит о третьей; он решает, что она станет следующей, но не последней... Вот так-то, мои милые, некоторые думают, что избраны навеки. Избраны! Груша, разрезанная пополам, очищенная от кожуры, от хвостика, от семечек, груша, которую облюбовали в компотнице, тоже лучшая из лучших, - а какова ее судьба? Избрана! Как это созвучно слову: изгнана. Вот он, точный смысл: избрана на время, а потом, за ненадобностью, - изгнана. Я прошла через это. Теперь вы пройдите. Станете тем же, что я сейчас: ни девушкой, ни женщиной. Ни барышней, ни дамой, ибо это уже в прошлом. Мадам Экс. Вот говорят мадам вдова, но никто не скажет мадам разведенная. Вы станете одной из бывших, как бывший министр, как бывшая собственность, как бывшая прихожанка. Но кто это звонит? Телефон? Нет, у двери. Да не трезвоньте вы так оглушительно, я не глухая. - Не может быть! Уже шесть часов. Растрепанная, опухшая, Алина вскакивает на ноги. Она дрожит, прикрыва