е возможно, - затем несколько раз повторить те же па в этой последовательности)? В конце концов Марк выбирает свой любимый танец, который называется 'Тахикардия". Он знает, что ему нужно на этой земле. Он хочет уютной ирреальности. Он хочет пестрой музыки и высокоградусных спиртных напитков. Он хочет, чтобы люди резали пальцы краями страниц, читая эту книгу. Он хочет подскакивать, как индикатор его стереосистемы. Он хочет научиться путешествовать факсом. Он хочет, чтобы дела шли неплохо, но и не слишком хорошо. Он хочет спать с открытыми глазами, чтобы не упустить свой шанс. Он хочет, чтобы у него вместо глаз были видеокамеры, а вместо мозга - монтажная студия. Он хочет, чтобы его жизнь была фильмом Роже Вадима-Племянникова 1965-го года выпуска. Он хочет, чтобы ему говорили комплименты в лицо и гадости - за спиной. Он не хочет быть предметом разговоров: он хочет стать предметом споров. Кроме того, он хочет пирожное с абрикосовым конфитюром, очень липкое, чтобы съесть его, сидя на песке и глядя на волны, - неважно где. Конфитюр будет течь у него по пальцам, и его нужно будет слизывать, все это море сахара, пока оно не превратилось в карамельку под лучами солнца. В небе глупо пролетит самолет, волоча за собой рекламу крема для загара, и в ответ он размажет абрикосовый конфитюр по своему лицу, и отразившиеся от него ультрафиолетовые лучи срикошетят обратно в мировой эфир. Дуэнья в Севилье. За блюдом паэльи Поет сегедильи Мануэля де Фальи. А бугенвиллеи там будут? Почему бы и нет? Пусть будут бугенвиллеи. И тропический ливень, больше похожий на потоп? Ладно, согласен и на это, но только ближе к концу дня, в те самые пять минут, после вспышки зеленого луча. Но все же самое главное - пирожное с абрикосовым конфитюром. Черт, пирожное с абрикосовым конфитюром - это так несложно! Марк же не луну с неба просит! - Вы что, устали, Марк? - догадывается пресс-атташе, беря его за руку, чтобы привести в чувство. Он отряхивается и вновь принимается танцевать. Он опускает глаза. No eye contact. Столкнуться с чужим взглядом очень опасно, особенно когда звучит номер в стиле speed-core и лучи лазеров режут лес поднятых рук. Плечи танцующих сверкают, отражая лазерный свет, словно множество миниатюрных катафотов. В ожидании удара гонга он рассматривает носки своих ботинок, хотя прекрасно знает, что гонг не прозвучит, пока противник не отправится в нокаут. Не за этим ли он пришел сюда: нечто, на что можно смотреть посреди этой толпы умалишенных, которые всегда правы? Не являют ли эти два модельных ботинка всего лишь символ того, что его ноги прочно стоят на земле? Каждый борется за себя, как может. Некоторые пытаются вести беседы, несмотря на шум. Им приходится часто повторять слова и постоянно напрягать притупившийся слух. Но на дискотеке кричать бесполезно. Чаще всего дело кончается тем, что собеседники невпопад обмениваются номерами телефонов, нацарапанными на тыльной стороне ладони, и откладывают беседу до лучших времен. Другие танцуют, держа в руках стаканы и вперив в них взгляд. Время от времени они сильно рискуют, поднося их к губам: при этом любое неловкое движение локтя соседа ведет к тому, что они обливают себя. Поскольку на дорожке невозможно ни пить, ни разговаривать, созерцание собственных ботинок представляется Марку вполне этически допустимым занятием. Не стоит думать, что вся абсурдность ситуации ускользнула от него. Напротив, никогда он столь ясно не осознавал свою принадлежность к классу юных идиотов из хороших семей, как в этом одиночестве посреди толпы охваченных энтузиазмом безумцев, на этом беломраморном полу, воображая себя бунтарем, при том, что принадлежит он к весьма привилегированной касте, в то время как миллионы людей спят на улице при температуре ниже 15С, подложив под себя лист гофрированного картона. Он все это знает и именно поэтому уставился в пол. Временами Марк смотрит на свою жизнь со стороны - как люди, пережившие клиническую смерть. В эти мгновения Марк беспощаден: он ненавидит этого мудозвона, он ничего ему не прощает. И все-таки, скрежеща зубами от злости, всегда возвращается в свою телесную оболочку. Его стыд, его беспомощность, его капитуляция перед действительностью как раз и объясняются тем фактом, что он не хочет себя простить. Что тут поделаешь? Ты не изменишь мир. Так что тебе только и остается, что рассматривать свои ботинки и пытаться склеить дамочку-атташе. По этому поводу ему вспоминается знаменитая история про мисочку с водой, в которой полощут пальцы. История случилась не то с генералом де Голлем, не то с королевой Викторией. Один африканский царек, которого с помпой принимали во дворце, выпил воду из своей мисочки в конце банкета. Глава государства, принимавший царька, в ответ дипломатично поднес свою к губам и осушил ее до дна, и глазом не моргнув. Всем присутствующим не оставалось ничего другого, как последовать его примеру. По мнению Марка, этот анекдот - притча о нашей эпохе. Мы ведем себя абсурдно, гротескно и смехотворно, но, поскольку все вокруг ведут себя точно так же, это поведение постепенно начинает казаться нам нормальным. Ты должен посещать школу, вместо того чтобы заниматься спортом, ходить в университет, путешествовать по свету, пытаться устроиться на службу, делать то, что тебе хочется... Поскольку все поступают так, на первый взгляд все идет как надо. Наша материалистическая эпоха стремится к тому, чтобы приложиться ко всем мисочкам для полоскания пальцев без исключения. - Моя следующая книга будет называться "Мисочки для полоскания пальцев", - говорит Марк типичной пресс-атташе 90-х. - Это будет сборник эссе о постлиповецкианском обществе. Они возвращаются в бар. Барышня улыбается, демонстрируя прекрасные белые зубы, но Марк быстро встает, бормочет какие-то извинения и исчезает. Дело в том, что у мадемуазель между резцами застрял листик латука, и эта маленькая деталь портит впечатление от ее улыбки раз и навсегда. 0.00 Что можно предложить поколению Которое росло, узнавая, что дождь отравлен, А секс - смертельно опасен? Guns n' Roses Полночь, девушки вокруг полуодеты, Марк - жалок. Дебош в разгаре. Звездный хаос Вселенной оборачивается морем разноцветных конфетти. Кислотное сиртаки звучит вот уже более получаса. Марк безостановочно курсирует между баром и танцполом, поглощая стакан за стаканом "Лоботомию", которая постепенно подтачивает его силы. Он телепатически общается с инфразвуковой басовой партией, настойчивой, как отбойный молоток. Жосс умеет гипнотизировать прожигателей жизни. Сегодня он решил сотворить свой шедевр - без страховки и в прямом эфире. Он одновременно работает на шести проигрывателях, смешивая "Грека Зорбу", технотранс, тремоло виолончелей, андские флейты, стрекот пишущих машинок, беседы Дюра с Годаром. Завтра от всего этого останется одно лишь воспоминание. Чтобы сгустить атмосферу, Фаб раздает гостям свистки. Танец спорадически вспыхивает и стихает: это движение по петле, философия исступленности, теория сложности. Танец - это вечное возвращение, скачка цифровых лошадок на сошедшей с рельсов карусели. Люди становятся в круг, берутся за руки, крутятся на одном месте. Единственный факт бесспорен: у девушек множество грудей. Марк закрывает глаза, чтобы не видеть их, и тут же светящиеся круги начинают свою вертлявую пляску у него под веками. Боже мой, ведь все эти девицы под одеждой - голые! Восхитительные пупки, очаровательные жилки, задорные носики, хрупкие шейки... Вся его жизнь заполнена существованием юных flappers, затянутых в маленькие черные платьица, возможность встречи с этими тающими на глазах созданиями удерживает его от прыжка в пустоту. Как правило, их имена оканчиваются на букву "а". Их бесконечные ресницы изогнуты, на манер трамплина для прыжков. Если спросить, сколько им лет, они отвечают - как ни в чем не бывало - "двадцать". Должно быть, они считают, что самое сексуальное в них - это возраст. Они никогда не слышали о существовании Марка Марронье. Ему придется врать, держать их за ручку, интересоваться, как идут дела в Школе международных отношений, обслуживать по полной программе. Эти девочки слишком быстро выросли и понятия не имеют о всяких там "петушиных" словечках. Их легко заманить в западню. Когда им цитируют Поля Леото, они рассеянно грызут большой палец. Сущие мелочи приводят их в восторг. Да, конечно, Марк знаком с Габриэлем Метцнеффом и Жераром Депардье. Да, он бывал у Дешаванна и Кристин Браво. Ради подобной добычи он готов скрутить голову всем своим принципам, забудет об игре в "Name-Forgetting". В самый неожиданный для Марка момент они, возможно, коснутся своими губами его губ и попросят проводить их домой - в маленькую комнатку для прислуги без прислуги. Зайдет ли он? Будет ли целовать в шею в такси? Кончит ли на лестничной клетке прямо в брюки? Будет ли прикноплен над кроватью постер Ленни Кравитца? Сколько раз они будут заниматься любовью? Удастся ли им в конце концов угомониться во имя всего святого? Не кинется ли Марк наутек со всех ног, обнаружив последний роман Александра Жардена на тумбочке? Марк снова открывает глаза. Ондин Кензак, прославленная фотографиня, тоскует над шампанским, окруженная тол пой плейбоев, которых она кокетливо одергивает. Расфуфыренные дамы полусвета изображают гермафродитов - лишь бы оставаться полу чем-то. Генри Чинаски поглаживает задницу Густава фон Ашенбаха, который не имеет ничего против. Жан Батист Гренуй нюхает подмышки Одри Хорн. Антуан Дуанель пьет из горлышка мескаль консула Джеффри Фирмина, дежурного дряхлого урки. А Хардиссоны играют в регби со своим младенцем (Жан Мари Руар реализует попытку). Люди нажираются латиноамериканскими коктейлями и германо-пратскими каламбурами: чтобы разрушить мир, все сгодится. Внезапно огни гаснут, и откуда-то сверху над всем этим зверинцем звучит знакомый, хриплый, с ленцой голос: "Summertime" в исполнении Луи и Эллы. Жосс объявляет в микрофон американскую пятнадцатиминутку. Марк пользуется случаем, чтобы взять на абордаж Ондин Кензак: - Это американская пятнадцати минутка, так что пригласите меня на танец. У фотографини темные круги под ярконакрашенными глазами, но она окружена толпой стареющих мальчиков. Ондин смеривает Марка взглядом с головы до ног. - Идет. "Summertime" - моя любимая песня, а вы... напоминаете плохую копию Уильяма Херта. Она обнимает его и, глядя прямо в глаза, шепчет хриплым голосом слова песни: "Oooh your dad is rich and your ma is good looking / So hush little baby don't you cry... " На таком расстоянии Марк проникает в мысли фотографини. Ей тридцать семь лет, детей нет, шесть месяцев сидит на диете, никак не может бросить курить (поэтому у нее такой хриплый голос), страдает аллергией на солнце, накладывает слишком много тонального крема и бесполезного маскирующего карандаша от кругов под глазами. Из-за бесплодия у нее затяжная депрессия, а потому она слезлива сверх меры. - Итак, - нарушает молчание Марк, - я удостоился чести танцевать медленный танец с модным фотографом. Не хотите взять меня в топ-модели? - Да нет, вы для меня щупловаты. Займитесь своим телом, а потом приходите ко мне. Впрочем, мода - вообще не ваш конек. У вас слишком здоровый, нормальный вид. - Такой гетеросексуальный... такой банальный... Ну, вперед - оскорбляйте меня! Мы уже говорили, что Марк всегда первым ржет как ненормальный над своими остротами, наводя ужас на окружающих? Нет. Ладно, но все так и есть. Смотри-ка, Жосс поменял пластинку. - Эй, а Жосс-то поменял пластинку, - говорит Ондин. - Еще один медляк. Что это, Элтон Джон? - Да, "Candle in the wind" - гимн Мерилин Монро и голливудским фотографам. Пригласите меня снова? Ондин кивает: - Похоже, у меня все равно нет выбора. - Верно, если вы мне откажете, я напишу во всех журналах, что вы - лесбиянка. Сорокалетние женщины возбуждают Марка. В них есть все - и опыт, и задор. Матери-сводницы и робкие девственницы в одном флаконе. Они просто потрясны - им дали шанс всему вас научить! - Вы приятель Жосса Дюмулена? - В свое время мы немало вместе выпили, это объединяет. Все кончилось в Токио пять лет назад. - Я хотела бы сделать его портрет. Я сейчас готовлю выставку портретов знаменитостей со сгущенным молоком на щеках, подвешенных на большом шкиве. Можете с ним поговорить? - Думаю, это великолепное предложение его несомненно заинтересует. Но зачем вам это? - Выставку? Чтобы показать, как тесно связаны фотография, сексуальность и смерть. Разумеется, я упрощаю, но в целом идея именно такова. Марк записывает на очередном желтом листочке: "Для демонстрации аксиомы Трех Зачем иногда оказывается достаточно одного зачем, если у подопытного изможденное лицо, замкнутый характер и тюлевое платье". Американская пятнадцатиминутка подходит к концу. Фаб, зажатый, на манер сэндвича, между Ирэн де Казачок и Лулу Зибелин, танцует медленный танец. Клио проснулась, пригласила на танец Уильяма К.Тарсиса III - праздного богатенького наследника с голосом кастрата - и вновь заснула у него на плече. Ее нижняя губа подрагивает в желтых бликах софитов. Ари, приятель Марка (разработчик видеоигр для Sega), предупреждает его: - Берегись Ондин, она у нас нимфоманка, террористка! - Знаю, зачем, ты думаешь, я пригласил ее на танец? - Нет-нет, я вам не позволю! - восклицает фотографиня. - Это я вас пригласила! Ари был бы похож на Луиса Мариано, родись тот в Бронксе. Он танцует рядом с ними. Как только Жосс объявляет об окончании американской пятнадцатиминутки, он набрасывается на Ондин. - А теперь моя очередь! Отказывать запрещается. Марк не настолько собственник и слишком ленив, чтобы протестовать. Лицо фотографини лишено всякого выражения, глаза ее пусты. Если она ломает комедию, то заслуживает "Оскара" за Лучшее Изображение Безразличия В Кино. _ It was nice to meet you, - бросает на прощанье Марк и исчезает не оборачиваясь. Ари и Ондин наверняка уже забыли о нем. На вечеринках ничто не имеет права задерживать внимание дольше пяти минут: ни разговоры, ни люди. В противном случае вам угрожает нечто худшее, чем смерть: скука. На верхнем ярусе Клио совершенно расклеилась. Очевидно, в ее крови еще гуляет "эйфория". Представьте себе Клер Шазаль в платье из латекса в ремейке "Экзорсиста" и получите полное представление о разыгрывающейся сцене. Все столпились вокруг Клио. Она кричит - "I love you" и сжимает бокал для шампанского с такой силой, что хрусталь разлетается в пыль. Руки залиты кровью, из них торчат осколки. Она навсегда потеряна для хиромантов. - ALO-O-ONE! Я ТАК ОДИНОКА! ТАК ОДИНОКА! Увидев Жосса рядом со своей подружкой - пресс-атташе, - Марк понимает: Клио, очевидно, накрыла эту парочку в кабинке диджея, когда они, стоя на карачках, выбирали, какой диск поставить следующим. Он бросает Клио: - Дюмулино - полный козел! Тебя бросили? Да я стою десяти таких, как он! Когда трахнемся? - Спасибо, пока обойдусь, - всхлипывает Клио. Тогда Марк хватает бутылку "Джека Дэниелса" и поливает на руки Клио, чтобы продезинфицировать раны. (Он, видать, чуть-чуть не доучился на спасателя.) Вопль Клио секунд на двенадцать заглушает рев 10000 ватт звуковой аппаратуры. Она выдает супер- набор английских ругательств, перестает плакать, зеваки расходятся, и Марк во второй раз за вечер уволакивает за собой Клио, держа ее за прелестное обнаженное запястье. Музыка: "Sweet harmony" в исполнении группы "Beloved" Let's come together Давай кончим вместе Right now Прямо сейчас Oh yeah Ода In sweet harmony В сладкой гармонии Let's come together Давай кончим вместе Right now Прямо сейчас Oh yeah Ода In sweet harmony В сладкой гармонии Let's come together Давай кончим вместе Right now Прямо сейчас Oh yeah Ода In sweet harmony В сладкой гармонии Let's come together Давай кончим вместе Right now Прямо сейчас Oh yeah Ода In sweet harmony В сладкой гармонии Программа действий. Они садятся на банкетку. На руку Клио падает луч прожектора, и Марк осторожно извлекает осколки стекла. - Марк, я хочу пить, - стонет отравленная фотомодель в перерыве между двумя всхлипами. - Не сейчас! Перестань капризничать! - Можно допить из твоего стакана? Она косится на "Лоботомию" с кубиками льда. - Are you crazy? Я даже представить себе боюсь, что будет, если ты смешаешь это с... (Марк прикусывает язык: он вспоминает, что дал Клио наркоту, не спросив ее согласия.) Ладно, черт с тобой, пойду принесу тебе стакан воды. И он встает, бормоча себе под нос проклятья в адрес современной фармацевтической промышленности и ее успехов. Тело Ондин Кензак распростерто на стойке бара, тюлевое платье задрано. Ари вымазал ее кремом "шантийи" и слизывает его со своими приспешниками, осложняя работу бармена. По этой самой причине Марк убивает добрую четверть часа на то, чтобы получить воду и бинт, в которых срочно нуждается юная фотомодель. Когда он возвращается к банкетке, Клио допивает последние капли "Лоботомии". Она улыбается Марку и тут же засыпает, что-то промурлыкав. Марк не успел. Он вздыхает, сам выпивает принесенную воду и начинает перевязывать ладони девушки. Он больше ничего не знает. Он ни во что не верит - хотя не вполне уверен и в этом. Ему следовало бы поговорить с Клио, но Марк нем как рыба. А ведь известно: кто молчит, тот чувствует себя мудаком. Тем временем фотографиню под "шантийи" имеют коллективно. Один - перед ней, другой - под ней, Ари - сзади. Эта техника называется у них "системой организации труда по Тейлору". (Если Марк не примет срочных мер, Клио умрет от передозировки у него на коленях: смесь алкоголя с "экстази" в больших дозах может вызвать сбой сердечного ритма.) Чувствуя прилив вдохновения, Марк отрывает еще один желтый листок и записывает родившееся четверостишие: Она хотела отдать им тело, Его раздела во имя дела, Но тело пало и онемело: До дела телу какое дело? (А у Клио тем временем идет пена изо рта; глаза закатились, в лице - ни кровинки.) Четверостишие нравится Марку. Обратите особое внимание на утонченную систему внутренней рифмовки и на изящный омонимический каламбур в четвертой строке. (Сердце Клио сейчас выскочит из груди.) Подведем промежуточные итоги. Результаты Марка выглядят не блестяще. Во время ужина клеила старушка-журналистка, а Фаб увел у него вторую соседку по столу. Потом он упал лицом в грязь перед хорошенькой пресс-атташе, которая явно на него положила глаз: теперь она уже выпендривается перед диджеем-суперзвездой. Что до сорокалетней слезливой психопатки, с которой он станцевал два медяка, ее сейчас имеет половина гостей мужского пола на стойке бара. . (Клио скрипит зубами, белая пена течет из уголков рта.) Единственная баба, оставшаяся на долю Марка, - бедняжка Клио, пришедшая в полную негодность. (Ноги Клио сводят ужасные судороги, но она в ступоре и ничего не чувствует.) Впрочем, эту самую Клио только что выкинул, словно старый ботинок, Жосс Дюмулен. (Температура тела Клио колеблется между 36 и 43њС.) Такова горькая правда: единственная баба, на которую может рассчитывать Марк, удолбана по самое не хочу, да и не в стиле это Марка - подбирать объедки с чужого стола. (Тело Клио покрывается холодным потом.) Увы, Марк, ты утратил связь с массами. (Внутренности Клио скручиваются в узлы, как носок, который выжимает мамаша Дени.) Как тебе только пришла в голову эта беспонтовая фраза: "Мадемуазель, позвольте угостить вас лимонадом"? Марронье, ты тупица. (Электроэнцефалограмма Клио готова превратиться в прямую линию.) К тому же эта Клио весит, наверное, целую тонну! (У Клио нет пульса. Конец: клиническая смерть.) Марк смотрит на ее платье из латекса, на бледную спину, на осунувшееся лицо... Какое на нем странное выражение... Есть какой-то эпитет, из репертуара символистов, который был бы здесь уместен... Ее лицо исполнено болезненной истомы. Руки в бинтах, в желудке - смесь кислоты с алкоголем, от нее исходит порочное очарование. Длинные волосы рассыпались по банкетке. Клио похожа на декадентскую богиню. В Марке просыпается жалость. Он наклоняется, чтобы поцеловать ее, но, поскольку барышня лежит у него на коленях, он каждый раз надавливает ей на грудь. С каждым поцелуем он вдувает воздух в легкие Клио и невольно воскрешает ее. В самом центре мира (частный клуб "Нужники", Париж, конец второго тысячелетия после Рождества Христова, около часу ночи) один молодой лоботряс спас жизнь юному созданию. Никто этого не заметил, даже они сами. Возможно, что в тот день Господь просто еще не спал. 1.00 Я упиваюсь желанием сблевнуть, Я изображаю желание уйти, I fuck желание Всего остального и fucking in the blue Я бреду по миру и не умираю никогда. Жан д'Ормессон, Член Французской академии "История вечного жида" На танцполу звучат вопросы: - У тебя не найдется четырех миллионов франков? - Ты веришь, что Долли Партон принимает "долипран"? - Как себя чувствуешь, кинув палку полиглотке? - Как будете встречать Новый, 1999 год? - А что, если я рожу, танцуя этот jerk? - После того, как тебя снова допустили к Кастелю, желать больше нечего. - Итак, вы не советуете мне заниматься любовью с фруктами и овощами? - Мы еще успеем сыграть сегодня в гольф? Но главный вопрос, волнующий всех: "Как определить, когда женщина симулирует оргазм?" Марк снова стоит у стойки бара, уткнувшись носом в бокал с "ката-тоником". Он оставил Клио переваривать смертельную смесь на банкетке. Ее дыхание заметно охладило его пыл. И вот он снова один, сидит и смотрит, как плавится время. Несомненно, мы присутствуем при рождении нового мифа. Сизиф поселился в Париже, он носит галстук в горошек, и ему около тридцати лет. Перед каждой новой вечеринкой он клянется, что не пойдет. Но вот солнце заходит, и Сизиф-Марронье, как всегда, не в силах устоять перед искушением. В конечном итоге, ему почти плевать на этот ад. Сизиф и Митридат в одном лице! Он закончит жизнь на уличной скамейке, изрытая проклятия в адрес прохожих. Превратится в вонючего старика. Хорошенькие девушки будут морщить носики, проходя мимо него, и ускорять шаг, а некоторые пожалеют и бросят монетку. А виноват будет он один. Сосед по стойке (barfly, как говорят жители Калифорнии) наклоняется к его уху. Зрачки его исполняют хореографический этюд в постановке Басби Беркли. У него влажные виски, глаза вытаращены. Рот дергается, как будто кто-то выкручивает ему большой палец на ноге и одновременно щекочет. Марк не сразу, но узнает Паоло Гарденаля, толстомордого актера, который чаще всего играет мертвых полицейских. - А, Марк Марронье, мой личный враг! Слушай, давай помиримся! Я должен сказать тебе что-то архиважное, это супер-суперважно - то, что я скажу, понял? Так вот, слушай: живи, пока живется. Сообразил? А? Усек? ЖИВИ, ПОКА ЖИВЕТСЯ! Блин! -- Скажи-ка мне, Паоло, ты уверен, что не бросил нюхать? __ Ну, ты меня разочаровываешь. Я с тобой делюсь САМЫМ ГЛАВНЫМ (тут он хватает Марка за лацканы куртки), меня, понимаешь, осенило, а ты, как последняя свинья... Больше я такой глупости не сделаю... (Пауза.) Ну почему ты меня не любишь? Он берет с разоренного стола грязную салфетку и вытирает нос, вернее, размазывает по щекам остатки чужого ужина. Вообще-то он ненавидит Марка за то, что тот в рецензии на его последний фильм выразил сожаление, что сыгранный им труп не был настоящим. - Паоло, ты страдаешь эпитаксисом. - Что? - У тебя из носа кровь идет. Паоло трет ноздрю и изучает салфетку. Марк пользуется этим отвлекающим маневром, чтобы дать задний ход. Кстати, по здравому размышлению, он соглашается с актером: жить надо, пока живется. Вообще-то Марк именно так и живет. Он неоднократно это отмечал. На пути Марка возникает Соланж Жюстерини, звезда телесериала и бывшая его любовница. Эта высокая девка всегда пребывает в отличном настроении. Сегодня она просто великолепна в золотистом платье в обтяжку, которое прекрасно подходит к ее светлым волосам. Самое простое решение всех проблем само шло к нему в руки. - Ну что, по-прежнему без ума от меня? - говорит он ей. - Идиот! Правда, гениальная вечеринка? - Не переводи разговор на другую тему. Я слышал, что бывшие любовники всю жизнь страдают по прежним партнерам. Не желаешь проверить? Соланж не знает, рассмеяться ей или влепить Марку пощечину. Наконец она пожимает плечами. - А ты все такой же мальчишка, бедненький! - А у тебя как раз все тип-топ... Я видел тебя на обложке "Гламур". Браво! - Да, вроде неплохо вышла. Улыбка возвращается на лицо Соланж. Какая же она нежная. Марк и забыл, почему у них ничего не вышло. Ну да, нежность Соланж ужасна. Она способна задушить любовью и участием. Ее милота злила его, вызывала желание сделать ей больно. И вот теперь это желание вернулось. - Кстати, этот твой сериал в общем ничего. - Да, ты находишь? - Да ладно, надо же с чего-то начинать. Всем великим актрисам вначале приходилось играть во всяком дерьме. - Что?.. - Ну, может, я слегка преувеличиваю, честно говоря, я его не видел. Просто повторяю, что вокруг говорят. - Не может быть!.. Соланж просто убита. Она живет в окружении льстецов: в этом случае быстро забываешь, как ужасно слушать критику от кого-нибудь из близких. Она нервно теребит пальцами брошь-сердечко на золотом платье. Удивительно, до какой степени Марку ее жалко. - Кстати, ты случайно не прибавила в весе. - Мудила. - Кстати, твой новый приятель здесь? -- Да, вон тот крепыш, Робер де Дакс. Он сопродюсер моего сериала. Ты, кстати, не хочешь повторить ему свои бредни? - Смешно! Ты, моя бедная девочка, совсем не поумнела. И перестань теребить эту дурацкую брошку, ты меня раздражаешь. Сразу видно, что у тебя со здоровьем не все в порядке. Ну ладно, чао. Это уже слишком для хорошенькой актрисули. Она начинает рыдать: - Ну и проваливай! Чтоб ты сдох! Мне было всегда наплевать на твое мнение! Мне было всегда наплевать на ТЕБЯ! Она разворачивается на каблуках. Марк удивляется собственному хамству. Как можно так ненавидеть столь безобидное создание? Он не узнает себя. Он догоняет ее, берет за талию, протягивает ей свой шелковый платок, просит прощения на коленях, покрывает поцелуями ее руки, пальцы, ногти, искренне сожалеет, что был такой скотиной, умоляет влепить ему пощечину. - Я пошутил! Ты великолепна! Все, что ты делаешь, гениально! Твой новый парень - просто душка! У тебя шикарная брошка! Умоляю тебя, перестань плакать! Влепи мне пощечину! Но уже слишком поздно. Соланж отталкивает его и бежит к своему продюсеру. Приходится признать горькую правду: даже бывшие любовницы больше не любят Марка. Судя по всему, он попал в серьезный переплет. Возле танцпола снова столпотворение. Марк спешит посмотреть, что стряслось. В этом смысл вечеринок: гости, как жадные мухи, слетаются то на одно микрособытие, то на другое. На сей раз событие - Луиза Чикконе, рожающая в самой гуще танцующих. Ее приятели трансвеститы с энтузиазмом изображают повитух. Наконец им удается справиться с пуповиной - благодаря счастливо подвернувшемуся под руку осколку бутылки. Новорожденного крестит шампанским Маноло де Брантос, молодой бородатый семинарист, который сразу после этого падает в обморок. В углу один из трансвеститов бьется в истерике от волнения: он только что осознал, что ребенка нельзя выкормить силиконовой грудью. На телеэкранах мелькают сцены голода в Сомали, а публика танцует под переработанную в стиле "гараж" песню Кэт Стивенс "Trouble". Марк добавляет свежевыжатый апельсиновый сок в свой коктейль и принимает решение пересечь танцпол кролем на спине. Немного позднее, уже в рубке диджея, Марк умоляет поставить какой-нибудь тяжелый рок. Его костюм пострадал при "плавании": он поседел от грязи, карманы оторваны. - Надо расшевелить этих бездельников! - изрыгает Марк. Жосс Дюмулен поддается на уговоры. Он ставит "Highway to hell", и знаменитый двойной рифф разрывает пространство. - Эй, Жосс! - Чего? - Сегодня вечером я наткнулся на жутко платонических нимфоманок. - Везет тебе! Жосс поворачивается к пресс-атташе, которая, сидя на корточках, одевается в углу диджейской. Она кайфует от происходящего. По всем признакам пресс-атташе употребила внутрь немалое количество химических возбудителей. В ее дыхании чувствуется метоксиметилендиоксиамфетамин, запах которого ни с чем не спутаешь: он пахнет клубникой с чесноком. - Как ее зовут? - Кого? Ее? Не знаю, спроси сам. А куда девалась моя малютка Клио? - Пребывает в объятиях Морфея. - Морфея? Это кто еще такой? Треск вспышек фотоаппаратов на лестнице прерывает этот напряженный диалог. Жан-Жорж прибыл верхом на верблюде. Он теперь и не Жан-Жорж вовсе, а "Царь ночи", "Вездесущий" или "Прославленный незнакомец". Он утверждает, что собирался приехать верхом на слоне, но в прокате не нашлось ни одного свободного. - В 23.07 я решил, что пойду, в 23.34 я надел смокинг, в 23.46 вышел на улицу, в 0.02 сел в "ягуар", примерно в 0.23 освежил лицо и шею туалетной водой ("Семенная жидкость Роже" от Анник Гутю, очень качественный продукт); я забрал верблюда в 0.42, в 0-50 мимоходом основал анархистскую партию, так что, леди и джентльмены, извините за небольшую задержку. Он машет толпе рукой. Жан-Жорж тщательно продумывает свои выходы. У него за спиной стайка девочек-подростков играет в серсо. Со спины своего задумчивого верблюда он осыпает толпу дождем белых лепестков. Одна из его почетных фрейлин присаживается на ступеньке, чтобы пописать. Вслед за этим он развязывает самую настоящую бойню: метание горящих дротиков, блуд, групповой секс, публичная порка, лишение девственности, игры с разными правилами (рулетка - русская, заирская и сан-тропезская). Не проходит и получаса, а ребенок Хардиссонов уже обожает его. Вскоре Жан-Жорж под радостные приветствия толпы взвешивает на ладонях сиськи Лулу Зибелин. - Вот они, прекрасные французские округлости, двойной молочный нарост из материала высочайшей пробы! - Dear Loulou, - говорит Ирэн с сильным британским акцентом, - позвольте мне вставить вас Джон-Джорджу. (Интересно, преднамеренно она воспользовалась неверным французским аналогом английского глагола "introduce"?) The funniest guy. I know. - Да он у нас шутник, оказывается, - встревает Марк. - Вы знаете про идиотку, которая решила побелить потолок? Он ее придумал. Марк - зануда. Фаб отводит его в сторону. - Ну и вид у тебя... Cool man. Откуда эти негативные пиксели? Фаб тащит Марка за собой, подальше от нескромных взглядов любопытствующих. Откуда-то из трусов достает прозрачный пластиковый пакетик с желтоватым порошком. - Easy, boy, ситуация под контролем. Нюхни-ка чуток моего Special К: треть кокаина, треть конского транквилизатора и треть средства, вызывающего выкидыш у кошек. После него ты захочешь одного - проплясать свою жизнь под балеарскими звездами. - С чего это все вы решили уподобить меня себе? Сбереги свою отраву для Клио: она вон там, валяется на банкетке. С этими словами Марк тычет пальцем в спасенную Клио, которая похрапывает на подушках, подвернув под себя босые ноги. Испугавшись, что друга настиг припадок жестокой паранойи, Фаб удерживает его подле себя за руку. - Уй-я! Я тебе про профилактику, а ты мне про bad-trip? Включи автопилот, чувак... Как Марку объяснить, что в голове у него неотвязно гудит басовая нота, постоянный звуковой фон, хуже, чем мигрень: это похоже на шум заводского цеха, как в первых фильмах Дэвида Линча, у него нет ни секунды покоя, даже когда он окружен людьми, даже когда на максимальной громкости звучит техномузыка - все равно Марк продолжает слышать гул этой сатанинской фабрики, работающей день и ночь напролет. Как объяснить тебе это, Фаб? И снова Сизиф-Марронье обретает убежище в баре. Он предпочитает сидеть: в противоположность Мишелю де Монтеню, который сказал: "Когда я сижу, мои мысли спят", - мысли Марка умеют спать стоя. Сидя он может попытаться навести в голове хоть какой-то порядок. Он смотрит на сотни зайчиков, испускаемых зеркальными шарами, которые бесшумно поднимаются и опускаются в воздухе над стойкой словно наружные лифты на здании "Софитель". Его хамелеонское существование напоминает рассыпанный пазл, на котором изображено неизвестно что. Есть ли в этом хоть малейший смысл? Имеет ли смысл даже задавать подобный вопрос? Он родился в западном предместье, его похоронят на кладбище Трокадеро; свою жизнь он потратит, пересекая северную часть XVI округа. А между делом он станет ходить на вечеринки, сидеть на табуретах в барах и рассматривать свое отражение в зеркальных шарах. Марк легко думает о смерти, о тщете всего сущего. Не стоит трижды спрашивать его "Зачем?" - он и так без конца думает о смерти. К чему все эти шуточки? Ничего, они перестанут задаваться, лежа в ящике из лакированной сосны, когда земляной червь начнет внедряться в пустую левую глазницу. - Ба! - восклицает он, хлопнув себя руками по коленям. - Вот уж там-то и посмеемся над этим миром! - Вы что, сами с собой разговариваете? Пресс-атташе одаривает его коварной улыбкой. Кусок салатного листа, застрявший у нее между резцами, исчез, после того как над ней поработал Жосс Дюмулен. Быть звездой вечеринки - лучше не придумаешь, но чтобы заработать свой кусок хлеба, приходится трудиться, не покладая рук. И сейчас он опять забился в свою прозрачную рубку, где пытается решить, какой из груды моднейших компакт-дисков, лежащих перед ним, поставить следующим. Марк буде полным идиотом, если не воспользуется этим мгновением. Что бы вы сделали на его месте? Пока еще не сдохли? А? - Лучше садись рядом, вместо того чтобы издеваться надо мной, - говорит он, похлопывая рукой по соседнему табурету. - Вы Вели себя, как полный болван. - Боже мой, только этого не хватало - и ты туда же! Допустим, у меня трудный период. Не могу же я постоянно быть красивым, блистательным и интересным! - И скромным... Она улыбается, убежденная, что очень остроумно "срезала" Марка. - Что ты будешь пить? - То же, что и вы. Марк обращается к бармену: - Два "Ката-тоника" со льдом, пожалуйста. Тихий ангел пролетел: ничего удивительного, времени-то - без четверти два. Марк внимательно изучает девушку: тонкие пальчики, маленькие ушки, блестящие губы. Небрежным тоном бросает: - Не хочешь переспать со мной? - Простите? - Извините за прямоту, но уже поздно, и я хочу выиграть время. Ты трахнешься со мной прямо сейчас, как с Жоссом, да или нет, грязная шлюха? - Говнюк! - говорит девушка и замедленно-элегантно выливает содержимое своего стакана на штаны Марку. - Кто не пытается, тот не добивается, - бормочет себе под нос Марк, снова оставшийся один. Впрочем, костюм все равно испорчен. Вокруг него кружатся разноцветные оргиасты. Марк прекрасно знает, что без мордобоя, наркотиков, скандалов и трупов вечеринка не может считаться состоявшейся. Он знает, в чем прелесть больших праздников. Но он также знает, что все это бессмысленно. Выпить в одиночку бутылку арманьяка за вечер, это бессмысленно. Строить баррикады, сжигать 205 GTI перед "Макдональдсом" на улице Суффло, избивать иммигрантов - не решение проблемы. Расчленять женские трупы, чтобы они влезали в холодильник, - сущий бред. И даже блевать на рассвете кровью на покрывало фирмы "Сулейадо" - идиотизм. Все лишено смысла, кроме разве что бледного плеча, на которое можно положить голову и закрыть глаза, грызя орехи кэшью, и лучше всего - в ванне, наполненной горячей водой. 2-00 Антракт There I am 2 a.m. What day is it? Хайку, написанное Джеком Керуаком И вот наступает время Запредельных Причуд. Уже два часа утра или что-то в этом роде. Марк чувствует, что его организм совершенно обезкофеинен. Не помогают ни смарт-дринкс, ни пастилки гуараны, ни прочие раздаваемые в зале смягчающие плацебо. Жосс Дюмулен уже не заботится о ближних. Он смешивает "Мессу для настоящих времен" с "Гудением, вызванным электрической бритвой, положенной на струны фортепьяно" (обе пьесы сочинены Пьером Анри). Верховный Диджей вернется в свой отель не один. Двери откроет швейцар в роскошной ливрее. Кровать будет застелена невероятно свежим бельем. Пресс-атташе (да, да, опять она!) станет потакать всем его прихотям с чувством профессионально исполненного долга. По кабелю можно будет посмотреть порнушку. Церемониймейстер "запустил" сегодня вечером клуб, и весьма удачно, браво, я читал о тебе в последнем номере "Глаза" - классная фотка, позвони мне на неделе, сейчас у меня полный зарез. Молодец, Марк, что не падаешь духом, твое упорство осмысленных поисках восхищает. Ондин хихикает с подружками в баре, и Ари кричит им: - Быстрее! Они все уже вывалились - Жан-Жорж и остальные! Марк следует за ними на холод. Тридцать подонков - отбросы, жалкие развалины - извергнуты на площадь Мадлен. Обряд этот называется у них "ночной поллюцией". Перед входом в клуб Жан-Жорж с дюжиной безвестных приспешников распевают "Потрогайте письку соседки", стоя на крышах сверкающих спортивных автомобилей. Бедняга владелец кабриолета "порше" - откидная крыша его любимца дефлорирована острыми каблуками. И тут провокатор Жан-Жорж восклицает: "В атаку!" Собравшиеся воспринимают его команду как руководство к действию - так что ответственность за последовавший разгром целиком и полностью ложится на него. Вандалы в вечерних костюмах не знают пощады: витрины "Ральфа Лорена" и "Маделио" разбиты и опустошены. Сработавшая сигнализация только раззадоривает погромщиков. Рубашки в пластиковых пакетах летают по воздуху, как тарелочки "фрисби". Марк пополняет свою коллекцию галстуков в горошек - по самой низкой цене. Жан-Жорж хватает коробку с позолоченными запонками, бросает их, чтобы сорвать вешалки охапку нижних юбок. На подходах к предместью Сент-Оноре страсти все еще кипят, но, поскольку никто не предложил следующего "политического шага, последние бунтари отступают: гораздо веселее пинать ночами все подряд тачки, запаркованные на улице, слушая сладкую музыку противоугонных сирен. Один из светских хулиганов ухитрился даже написать в почтовый ящик у Люка Картона. Вот уж анархизм так анархизм, причем акробатический! Марк попытался вообразить чувства растерянных девушек, которые получат завтра любовные письма, благоухающие мочой, налоговых инспекторов, разглядывающих чеки подозрительно желтого цвета, вонючие почтовые открытки. Мочиться в почтовые ящики - возможно, это последний летний революционный поступок. "Да здравствует эпистолярное хулиганство!" В сущности, нет никакой разницы между обитателем из Нейи-сюр-Сен и жителем Во ан-Велен, разве что первый обожает второго. А теперь Жан-Жорж и его фаны карабкаются на строительные леса вокруг церкви Мадлен - ей поправляют фасад. На табличке написано: "ГОРОД ПАРИЖ РЕСТАВРИРУЕТ СВОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ". По мнению Марка, на Мадлен не хватает кариатид, чтобы выдержать натиск толпы, хотя трубчатые конструкции держат удар. Чертовское проворство бурлит в крови у людей, хорошо принявших на грудь! За семь секунд они оказываются на крыше псевдогреческого храма наполеоновской эпохи и решают выпить там пивка. Вид с крыши открывается феерический. Париж похож на свой собственный зыбкий план, в масштабе 1:100. Если бы Гулливер (или Кинг-Конг, или Годзилла) наведался сюда, он раздавил бы в лепешку дома, как сласти из глазури. Жан-Жорж стоит над бездной, глядя на Бурбонский дворец. - Смотрите! Вот там, прямо по курсу, - юг, Африка! Слева - русские, справа - америкашки. Первые дохнут от голода, вторые - от зависти, а третьи - от несварения желудка. В каждом порту бывшего СССР стоит атомная подводная лодка, готовая взлететь на воздух. Мафия правит США с тех пор, как убила Джона Кеннеди. Весь мир страдает, вакцины против этого мерзостного СПИДа никто так и не придумал, а мы тут тратим жизнь на всякую херню! Лишь бы потрахаться... Я ненавижу вас, шайка пидоров! Да еще и пиво теплое, как моча! С этими словами Жан-Жорж роняет вниз бутылку, она пробивает лобовое стекло "роллс-ройса", который тянет на буксире малолитражка, как назло, именно в этот момент пересекающая площадь. Матье Кокто охватывает приступ неукротимого смеха, и он блюет на прохожих, издавая мерзкие пронзительные крики. Жан-Жорж, больше всего похожий на записного онаниста, увлекающегося чтением медицинской энциклопедии, продолжает свой обличительный монолог. - Да вы взгляните на себя, уроды! Сборище беспонтовых шлюх, вот кто вы такие! Бесполезные существа! От вас воняет! Возьмем, к примеру, ее... Он тычет пальцем в баронессу Труффальдино: - У тебя что, зеркала дома нет, вобла ты сушеная? ЧЈ ты сюда приперлась, мумия восьмидесятилетняя? Старая кошелка, кровь небось только из носа-то и идет? - Заткнись, жалкий педоимпотент! Насрать мне на тебя! Давай подставляй задницу - флаг тебе в руки! Спидоносец! Самовлюбленный червяк! Мешок со сперм