ой! Прокаженный обрубок! Да ты моим дерьмом и голову мыть недостоин! Старушка сваливает. Тем лучше: исторгнутый бабой поток ругани остужает Жан-Жоржа. Слово берет Ари: - Эй, босяки, въезжаете, куда попали? Мы на КРЫШЕ МИРА! Здесь сбываются все мечты! Достаточно сказать, кем вы хотите стать! Желания сыплются градом: - Я бы хотел стать родинкой Синди Кроуфорд. - А я - сиськами Клаудии Шиффер. - А можно попкой Кристи ТЈрлингтон? - Вишенкой Шерилин Фенн! - А я на всех на вас положил: я УЖЕ И ТАК - спираль Кайли Миноуг, тампакс Ванессы Паради, геморроидальная шишка Лин Рено и клитор Аманды Лир! Я - червь, пожирающий внутренности Марлен Дитрих!!! Ученики хорошо усвоили стиль Жан-Жоржа. Ледяной ветер поднимает воротники курток. Желудочный сок стынет. Посреди Парижа, на крыше исторического памятника, замерзает банда молодых безумцев. Среди них девушки и парни, а еще те, кто никак не определится. Никто еще не устал настолько, чтобы остановиться. Ари извлекает на свет божий пакет с маслянистой травкой, подтверждая печально известный каламбур Жан-Жоржа: "Ночью все шишки серы". В сторонке от основной группы Фаб продолжает приставать к Ирэн. Эта ветреная ночь вызывает у меня feeling гипер-gonzo-оживления! Ты веришь в спиральную модель Вселенной? - You know, Фаб, it's cold here, я замерзла, брр, completely freezing. Вполне возможно, что они влюблены друг в друга, тому есть несколько косвенных подтверждений: во-первых, она отводит в сторону глаза, когда он на нее смотрит, во-вторых, он сидит, подвернув под себя ноги. - Войди в мою вторую кожу на несколько наносекунд, моя быстрозамороженная baby doll. С этими словами Фаб протягивает Ирэн свой прозрачный пластиковый плащ "под леопарда". Такие, как он, всю жизнь насмехаются над нежными чувствами, но стоит одному из них влюбиться, и он становится противно-слюнявым безнадежным романтиком. Хоть Марк и похож на счастливого пупсика, ему постоянно хочется плакать. Ему не удается сбежать, и здесь, вдали от шума и суеты "Нужников", он чувствует себя окончательно пойманным. Ари энергично машет ему рукой: - Вали сюда, мы уже по третьему кругу косяк пускаем! - Спасибо, я не курю: у меня от травки кашель. - Ну так съешь кусочек! Ари показывает коричневый комок, и Марк, которому осточертело все время отказываться, глотает, морщась от отвращения. - Да вы сами-то пробовали это? Вот уж точно - дерьмо! Марк сидит по-турецки. В клубе у него не было времени грустить, но здесь, над городом, меланхолия мягкой лапой цепко хватает его за сердце. Он безостановочно жалеет о тех, кого нет с ним на крыше. Ему их не хватает - как тех событий, что никогда не случатся, и тех произведений, которые никто не напишет. Наверняка там, за облаками, сверкают звезды. Ледяной ветер подует и улетит. Небо похоже на море. Марк отводит глаза, смотрит вниз; ему чудится - набери он побольше воздуха в легкие, смог бы нырнуть в небосвод. Примостившись на досточке в тридцати метрах над землей, Жан-Жорж вещает. Во время подобной вылазки на сверкающую крышу Центра межэтнических отношений один их приятель погиб, пролетев вниз пять этажей. Марк никогда не забудет его последних слов: "Все более чем прекрасно!" Он произнес их за секунду до прыжка в полуночную тьму. (Если быть совсем уж точным, то его тело распласталось на асфальте в пять секунд первого.) - Друзья мои, - восклицает Жан-Жорж, - грядет конец мира. Сотрется различие между Патриком и Робером Сабатье. Между владельцами яхт и экипажем. Что до космополитичной элиты, у них и так никогда не было крыши над головой. Общество потребления погибнет. Общество массовой информации погибнет следом. Выживет только общество мастурбации! Сегодня весь мир дрочит! Мастурбация - новый опиум для народа! Онанисты всех стран, соединяйтесь! Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой! Простим Марку веселость, с которой он реагирует: отрава Ари мало-помалу растекается по венам. Жан-Жорж ограничивается тем, что время от времени нюхает клей, налитый в пустую фляжку из-под бурбона. Да здравствует новый дивный мир всеобщего Рукоблудия! Социологи назовут это индивидуализмом, но я заявляю: мы живем в эпоху онанистического интернационала! - Но в этом же нет ничего плохого... - вставляет Майк Шопен, светский "вольный стрелок". - А, нам пытаются противоречить! Очевидно, товарищ полагает, что общество мастурбации ждет долгая жизнь! Не тешьте себя иллюзиями, дорогие мои. Оно вас всех убьет. Если онанизм станет идеалом, мир устремится к гибели. Ибо мастурбация - полная противоположность жизни. Кончить на скорую руку, выбросить свое семя в пространство, забыться в пустоте. Мастурбация ничего не дает никому, особенно тому, кто ею занимается. Она подтачивает нас исподволь. Увы, дамы и господа: КОНЕЦ МИРА БУДЕТ ВЯЛЫМ ОРГАЗМОМ! Спасибо за внимание. Усаживаясь, Жан-Жорж неожиданно громко пускает газы. Его речь почти убедила Марка, но он уже ничего не боится. У него всегда при себе паспорт, чтобы в любой момент отправиться куда угодно. Именно поэтому он никуда и не едет. И вот он встает и тоже берет слово: - Ах, если бы кто-нибудь сумел восстановить Берлинскую стену... Насколько лучше мы бы себя чувствовали под защитой бывших врагов! Но - увы! - все кончено. Он слюнит палец, чтобы определить направление ветра, потом возвращает руку в карман. - Нашему поколению не досталось никаких идеи. Мы блуждаем по пустыне, ни хрена не понимая. Давайте кинем взгляд на то, что нам предлагают... Экология? Собравшиеся шикают. Марк продолжает: - Жуткое дело с экологией. Природа боится пустоты, именно поэтому мы боимся природы. Око за око, зуб за зуб... Религия? Жан-Жорж сдерживает зевок... Марк чувствует, как им овладевает неведомая сила. - Каждый верит, во что хочет, но согласитесь, что ислам подает дурной пример: религия, которая запирает на замок женщин и убивает писателей, покоится на неверных основах. Что до Папы Римского, промолчим о нем, чтобы не расстраивать наших бабушек и дедушек. Папа - это тот тип, в белом, который проповедует черным, чтобы те не пользовались презервативами, и это - в разгар эпидемии смертельной болезни... Так, что там у нас еще осталось по идеологической части? Ах да, социальный либерализм! Или вы предпочитаете либеральный социализм? Один из приятелей Ари, отвечающий в "Креди Сюисс Ферст Бостон" за слияния и новые счета, обобщает реакцию публики одной фразой: - В тот день, когда все взлетит, мы все улетим! - Заметьте - это ВАШ вывод! - радуется Марк. - Мы живем в царстве бабок, безработицы, пустоты и ничтожества... Итак, с КАКОЙ идеологией мы войдем в грядущее столетие? Внимание, парни! Если сами не найдете правильный ответ, придут фашизоиды, а они шутить не станут. - НАРКОШИЗОИДЫ? - переспрашивает Ари, затягиваясь. Да нет, красно-коричневые, левые радикалы или крайне правые марксисты, вся эта шатия. Если мы их не прижмем, они окажутся у власти в конце Уже этого десятилетия. И тут все присутствующие, вдохновленные горними ветрами и конопляным дымком, начинают наперебой предлагать спасительную идеологию: - Что скажете насчет антилейборизма? Если в обществе будут одни безработные, некому будет завидовать. - А я могу предложить лучшую систему: общество не-потребления, в котором люди перестанут покупать продукты в магазинах. Все перейдут на вторсырье. - Нет, моя идея еще круче: тотальное перераспределение. Сначала для всех вычисляется ВНП, оплачиваемый общим НДС. Если угодно, называйте это капиталистическим коллективизмом. - А что скажете об анархо-плутократии? О мире, в котором не будет ни соцобеспечения, ни подоходного налога, ни запрета на курение, где все наркотики легализуют, а единственную оставшуюся частную собственность будет охранять армия ночных сторожей... Марк с жалостью смотрит на дело рук своих. Его Генеральные штаты выглядят весьма заштатно. Он подводит черту: - Мимо кассы. Все вы пролетели. Будущее - за парижским сепаратизмом. Ари и Жан-Жорж переглядываются, но Марк твердо стоит на своем. - Да, да, именно так. Но не в значении светской жизни или элитарности аристократических кварталов. Я имею в виду борьбу за независимость города Парижа. Будем как корсиканцы, баски и ирландцы только они во всей Европе достойны уважения! Создадим нашу ООП - Организацию освобождения Парижа - и приступим к осуществлению террористических актов против преступной Французской Республики, которая хочет заставить нас жить в одной стране с бретонцами, беррийцами и эльзасцами. Неужели мы позволим, чтобы самый красивый город мира оказался в распоряжении всех этих провинциалов? Да здравствует Париж, долой Францию! Вы готовы умереть за наш город? Нестройным хором аудитория выражает свою поддержку. Тогда Марк предлагает им несколько лозунгов, из которых самый мнемотехничный - следующий: "Париж - не Франция! Парижане - нация". Повторишь такое вслух раз двести, сам начинаешь верить в то, что говоришь! Проходит полчаса, и революции откладываются. Телевизионные антенны вспарывают брюхо чернильно-черным облакам. Издалека крыша церкви Мадлен напоминает сцену из диснеевских "Котов-аристократов". Эта маленькая, клюющая носом компания сильно смахивает на собрание короткошерстных черногрудых уличных котов. Они не мурлыкают. Так, мявкают... их и гонять-то не за что. Фаб растянулся на спине. Он смотрит в хмурое небо. - 24 февраля 1987 года звезда Сандулеак 69-202 взорвалась в районе Большого Магелланова облака в ста восьмидесяти тысячах световых лет от Земли. Если бы эта сверхновая взорвалась чуть ближе, допустим, на расстоянии десяти световых лет, Земля мгновенно погибла бы. Сгорело бы все: животные, растения, биосфера. 24 февраля 1987 года могло стать последним днем этой планеты. Чем вы занимались 24 февраля 1987 года? В ответ - всеобщее молчание. - Маленький шарик с маленькими зверушками - людьми - испарился бы, - иронизирует Ари. - Ах, если бы так! - вздыхает Марк. - Не выпендривались бы тогда все эти умники - Пруст, Джойс, Селин... Их писанина сгинула бы на веки вечные! Нечто объединяет эту компанию в единое целое. На вечеринке каждый из них был одинок среди остальных, а сейчас они становятся командой. Томление духа не есть бесплодная игра: каждый из них ждет, что товарищ поделится с ним печальной и поэтичной историей; наступил тот редкий момент, когда время останавливается и любой может почувствовать себя несчастным, сохраняя при этом полную невозмутимость. Не каждый день переживаешь конец света. Площадь Мадлен и улица Руайяль перетекают в улицу Тронше, а ресторан "Фошон" стоит напротив кафе "Эдиар". Франсуа Миттеран правит Францией уже больше десяти лет. В это время суток мало что происходит. Группка полицейских изучает урон, нанесенный окрестным бутикам. Раздосадованные, они срывают злость - словесно - на слишком ярко накрашенных дамочках, сидящих в своих машинах с папашками из Везине. Потом легавые исчезают в сверкании мигалок. - Смотрите, - восклицает Жан-Жорж, - Блонден не умер! И верно: посреди мостовой несколько гуляк, вообразивших себя тореадорами, сняли пиджаки, превратили их в мулеты и укрощают машины, едущие в сторону бульвара. Спускаясь с крыши, Ондин ломает каблук. Когда-нибудь они смогут рассказать детям, какая бурная у них была молодость. 3.00 В темной ночи нашей души стрелки часов астыли на трех часах утра. Из писем Френсиса Скотта Фитцджеральда - Спустить воду! Спустить воду! - скандирует компания, вернувшаяся в клуб. Они знают, что в "Нужниках" оборудован гигантский слив, и считают, что настал идеальный момент, чтобы Жосс Дюмулен привел систему в действие. Отравившись кислородом, они торопятся "подлечиться". - Спустить воду! Хотим СПУСТИТЬ ВОДУ! Жосс покровительственно улыбается им, как палач, у которого приговоренный к смерти требует последнюю сигарету. Он пожимает плечами и тянет за рычаг. Мольбы услышаны. В мгновение ока разбушевавшиеся безумцы скинуты на дно унитаза. Вода с утробным ревом устремляется из труб. Все барахтаются по горло в пенистой воде, стекающей по желобам, словно искрящаяся магма. Публика купается в паническом восторге. Вот оно - завершение праздника: бурный апокалипсис, последний транс, отрезвляющее обливание. Марк клянется завязать с хождением по клубам, Бойня, резня, он тонет. Пузыри позора. Slime на Smiley. Горечь кислоты. Маски сорваны. Прилив вдохновляет его. Барахтаясь в мыльной пене двухметровой глубины, он жаждет воздуха и каламбуров, натыкается на фригидных наяд. Ему нет дела до исхода этой мыльно-купальной оперы. Триста обезумевших от экстаза гостей застят ему дорогу Марк Марронье - не Эстер Уильямс. Он выныривает из водоворота, как чертик из табакерки. Марк отдается на волю течения, оно несет его, качает и баюкает, он смеется как безумный, испытывает бесконечный оргазм, волшебный обморок, управляемую невесомость. Ему чудятся звуки "Dies Irae", пение сирен во время пересечения им Стикса. Его язык лижет чужие языки, ладони тискают чьи-то сиськи: конопляная жвачка забирает всерьез. Который час? В каком мы городе? Ему бы сейчас жевательную резинку, чтобы не скрипеть зубами! Скорее всего, следующую книгу он назовет "Пситтацизм и приапизм". Он признает себя виновным во всем. Десять новых альбомов Принца уже записаны, но никогда не выйдут. Краткосрочные процентные ставки вскоре начнут снижаться. Если выпить пять рюмок "Бейлис" и отлакировать стаканом "Швепса", желудок взорвется. Марк может на пару секундочек зажмурить глаза, никто ему не помешает. "Я дрейфующий дредноут. Я - комета, лунатик, мне сделали трепанацию черепа. Я - клоака, кахексия, атаксия, атараксия, бум-бум-ах. -Жидкое электричество пробуждает гетер и побуждает их к мезальянсу - бум-трах-тарарах. Then then cockney весьма гидравлический на сладостном хрипе справа налево - трах-тах-тибидох-ох. В турецких банях тук-тики-так-ик-ик озера очищения хмельных сосок протекают до дна метастазами и подгоревший желатин на дионисийском купоросе - грррум-будум-гррум. Вот, звучащие облака уже и паучихи с округлыми болотистыми сиськами трам-пам-пам-тарарам. Существование предшествует пирсингу - тум-тудудум-дум. Свинцовый сон внутривенно сон - дзинь-динь-динь. От скотча до потолка подскочишь - дин-дон-дон-дин-дон-дон. Поезд-беглец, стоит смежить веки - черная дыра, пропасть, бездна ментальная Ниагара - тотальное затмение - вжик-вжик-вжик. Артериальное раскачивание, прыжок в воду, нейтронный пентотал пидимпадам-пумп и вззздам. Отслоение сетчатки и обоев - чпок-чпок-чпок. Я интерактивная дека, микшерный пульт, насыщенный, плавкий, отсоединенный - бззбззбззбззбззззз. Замораживание, я криогенизируюсь, как только захожу в дом, запираюсь в морозильнике, решено, я буду первым homoбургером. Источник всех моих печалей: Я не есть Иной. Я не есть Иной. Я не есть Иной. Я не есть Иной. Dance Dance Dance or Die". Очнувшись, Марк обнаруживает себя лежащим на самой красивой девушке в мире. Они спали возле звуковой колонки, убаюканные децибелами. По соседству переодетый женщиной мужчина вопит: "Eat my cunt!", но гормоны его явно поизносились. - Здорово весело, правда? - говорит Марк. - Какая жалость, что за этиловую кому не платят медицинскую страховку, - отвечает девушка-матрас. - Я долго дрых? Девушка что-то говорит, но Марк не схватывает/ потому что: 1) в уши ему попала вода, 2) Жосс делает музыку громче, 3) возможно, девушка ему вовсе и не отвечала. Уровень воды на танцполу понижается. Из клуба выносят тела утопленников. Уцелевшие организуют конкурс мыльных коктейлей. Праздник еще не кончился. Фаб восклицает: - Слоновоподобное пати! Диджей стабилизует данс-холл! Измерение вечности! Техноделические сирены! - Ты прав, Фаб, - восклицает Ари, - по мне, так эта вечеринка на грани фола! - Yo, ты прав, man! Настоящая Ниагара-Фоллс! Идет подсчет выживших. Лулу Зибелин, потерявшая сознание, покоится под грудой человеческих тел: среди них голый по пояс кутюрье Жан-Шарль де Кастельбажак, братья Баэр, придающиеся инцесту, младенец Хардиссонов и Гийом Раппно, голый от пояса. Группа "Дегенераторы" вновь извергает потоки шума на головы измочаленных посетителей. Жосс Дюмулен рыскает среди публики. Девушка-матрас позволяет Марку целовать себя в разные места. Он шумно дышит ртом. У него все сильнее болит живот: интересно, прорезалась язва двенадцатиперстной кишки или это первые симптомы надвигающегося кризиса среднего возраста? Эта девушка... Марку кажется, что он ее знает. Он ее где-то видел. Она вертится у него на кончике языка (в буквальном и переносном смыслах). Она такая нежная, такая успокаивающая... Такая логичная, такая очевидная... Нет ничего приятнее, чем проснуться на женщине, которая обвязала шнурком свою хрупкую шейку, словно это муаровая лента... Марк полагал, что ищет нимфоманку, а на самом деле искал девушку хрупкую, утонченную, спокойную, безмятежное видение, счастливую любовь... Эта женщина исцелит его... Она держит мокрую голову Марка в своих руках, ее пальцы теребят его волосы... Возможно, потому, что они успели заняться любовью в воде, кто знает?.. В такой сутолоке все могло случиться. Какой прекрасный подарок... Марк чувствует, как его сердце стучит в ее прекрасные груди... Да, это она, та, которую он искал... Он умиротворенно закрывает глаза, потому что ЧТО-ТО подсказывает ему: она не уйдет. Робер де Дакс, слабоумный плейбой, держит за талию Соланж Жюстерини. Им удалось остаться в стороне от музыкального омовения. Робер де Дакс непрестанно улыбается. Обычно люди, которые все время скалятся, хранят в душе страшную тайну: убийство, банкротство, пластическую операцию? Повертевшись какое-то время вокруг, парочка наконец решается подойти к Марку и его подруге. Не нужно быть Йагелем Дидье, чтобы догадаться: продолжение будет бурным. Их взгляды встречаются. Разговор начинает Робер: - Гляди-ка, вон твой бывший дружок. У него тайм-аут? - Соланж, убери от меня своего приятеля, ладно? - кричит в ответ Марк. Помада на губах Соланж слишком криклива для порядочной женщины. А Робер - один из главных невротиков Парижа. В их последнюю с Марком встречу в "Harry's Bar" у него тоже были красные, как у кролика, глаза. После этого в "Harry's Bar" пришлось делать капитальный ремонт. - Марк, познакомься, это Робер, - говорит Соланж. - Робер - это Марк. Жара и пыль. Судя по всему, этот тип мертвецки пьян. Он расстреливает Марка взглядом. - Можешь повторить мне, что ты сказал Соланж, если, конечно, тебя это не слишком затруднит? Мне кажется, ты был груб с ней. - Слушайте, детки, вы очень милы, - говорит Марк, - но оставьте нас в покое, ладно? Как я мог быть нехорош с той, кого нет? - У тебя проблемы. Ты аутист? Торопишься на тот свет? Хочешь с табуреткой поцеловаться? Вот уж не знал, что среди пиявок встречаются самоубийцы! У Марка не остается выбора. Он взвешивает все "за" и "против", целясь противнику в яйца. Будем надеяться, что у него действительно не было выбора. Errare humanum est. Далее события разворачиваются стремительно. Робер-На-Все-Руки-Мастер ловит ногу Марка и выворачивает ее. Лодыжка хрустит. Следом он наносит ему мощный удар головой, и раздается характерный звук: "носа-сломанного-вечером-в-баре-в-пьяной-драке". Этот хруст раздается не единожды. Робер удерживает беднягу Марка одной рукой за ногу, другой - за волосы и пытается разбить его лицом угол стола. Тот безуспешно отчаянно вырывается. Лицо Марка залито кровью, лоб рассечен, нос сломан до кости, а Робер все молотит его - десять раз, двадцать, и при каждом ударе из глаз Марка сыплются искры. К счастью, на помощь ему спешат друзья. Франк Мобер пробивает пенальти бедняге Роберу по яйцам. Матье Кокто вцепляется ему в ухо зубами. Эдуар Баэр вышибает несколько зубов новехоньким стулом в стиле Филиппа Старка. Гийом Раппно подбадривает Дерущихся криком "Бей средний класс!" и прыгает противнику на ребра обеими ногами. Когда Робер отпускает Марка, тот безмолвно падает на пол, чмокнув ягодицами по полу. Он корчится на полу от боли, а его противника волокут с поля боя санитары. Марк открывает глаза. Уф! Он снова проснулся в объятиях своей красотки и решает больше не засыпать: явь неизмеримо привлекательнее снов, особенно если ты слишком много выпил. Марк вдыхает воздух, делает большой глоток воды, ставит стакан, протянутый ему девушкой, украдкой рыгает, распускает галстук и доверчиво смотрит в будущее. - Мы - молодая динамичная пара, - говорит он. - Ты - аэродинамичный юноша, - отзывается красотка, и это намек на его знаменитый двойной нос (подбородок Марка выступает вперед так сильно, что напоминает еще один нос, выросший пониже рта, - это так, и ничего тут не попишешь). - Поцелуй меня между носами, - говорит он, и просьба его не остается без ответа. Они решают встать и поискать местечко посуше. Например, банкетку, засыпанную конфетти. Девушка задает Марку вопросы обо всех встречных поперечных: - Кто это? - Он руководит страховой компанией. - А этот что делает в жизни? - Диктор теленовостей. - А вон тот, сидит в углу, один? - Этот? Он просто сентиментальная личность. Надутые, хоть и мокрые, официанты разливают луковый суп продрогшим гостям. Девушка вытирает Марку спину банным полотенцем. - Ладно, будем считать это плановой помывкой, - говорит Марк. - В любом случае костюм придется выбросить в помойку. Куртка Марка свернута в комок и похожа на грязную половую тряпку из "чертовой кожи". - Весь мир носильный мы просушим, - заявляет он решительным тоном. Но и после этой реплики девушка не покидает его. Марио Тестино фотографирует Марка и его подружку. Повернувшись к ней, Марк говорит: - В один прекрасный день мы повесим это фото над нашей кроватью. В скрученном узлом галстуке, без пиджака, с головой, обмотанной полотенцем, он напоминает украинскую крестьянку в прачечной. Девушка смеется, а он строит ей рожи: - Я предчувствую, что буду любить эту фотку всю жизнь, - говорит он, глядя ей прямо в глаза. Она не отводит взгляда. Марк очарован ею. Обычно, оставаясь один, Марк любит, чтобы всЈ было грустно (в компании он предпочитает прикольную атмосферу). Но сейчас ему все равно. Он целует ее в шею, в веки, в десны. Из ее глаз изливается нежность. Она не выглядит взволнованной. Марк - да. Он поражен ее уверенностью, открытой улыбкой, тонкими изящными коленями, фарфоровой кожей, ясным личиком и голубыми, нет - голубиными, нет - ониксовыми, нет ляпис-лазуревыми глазами. - Жосс Дюмулен сегодня в ударе, верно? - спрашивает она. - Мгм. - А он ничего внешне. - Кто? Этот карлик? - Ты ревнуешь? - Я не ревную к гномам. Но Марк, конечно, ревнует. Жосс его нервирует. - Ладно, так и есть, я ревную. Ревновать необходимо. Скажи мне, к кому ты ревнуешь, и я скажу тебе, кто ты. Ревность правит миром. Без нее не было бы ни любви, ни денег, ни человеческого общества. Ревность - это соль земли. - Браво! - Знаешь, за что я тебя люблю? - бормочет он в перерыве между двумя поцелуями. - Я тебя люблю, потому что я с тобой не знаком. И добавляет: - И даже если бы я тебя знал, все равно любил бы. - Тсс! Молчи! Она нежно прикладывает указательный палец к губам Марка, чтобы ничто не помешало земной встрече двух существ. И Марк понимает, что его обманули. Его всегда убеждали, что ощутимо лишь горе. А счастье можно осознать, только когда его у тебя отняли. И вот он чувствует себя счастливым сейчас, а не через десять лет. Он видит счастье, трогает его, целует, ласкает ему волосы, он его пожирает. Его провели. Счастье есть, он его встретил. Марк делает знак официанту и спрашивает девушку: - Мадемуазель, позвольте угостить вас лимонадом? - С удовольствием. - Два лимонада, пожалуйста. Официант исчезает. Девушка кажется удивленной. - Знаешь, можешь звать меня на "ты", могу помнить, что мое имя - Анна. Итак, Марк действительно знает ее. "Дежа-вю" не обмануло. И чувства тоже. Анна чем-то отличается от всех остальных женщин на вечеринке. Она другая, она над всеми. С чего он это взял? Так, мелочи, несколько неуловимых деталей: чуть больше невинности и чистоты, всего лишь намек на макияж, румянец на скулах. Ее хрупкое изящество и трогательные ключицы - это словно ответ на мольбу Марка. Он жаждет защищать ее, а она взяла его под крыло двадцать минут назад. - Я тут одну теорему придумал. Хочу проверить ее на тебе. Согласна? - И в чем твоя задачка? - Ну, ты говоришь мне все, что угодно, а я тебя три раза подряд спрашиваю "зачем?". - Хорошо. Я голодна. Хочу круассан. - Зачем? - Чтобы обмакнуть его в чашку чая. - Зачем? - Затем. - Зачем "затем"? - Низачем. Совсем не смешная эта твоя игра. Марк проиграл. Анна не станет говорить о смерти. Она слишком прекрасна, чтобы умирать. Такие девушки предназначены для жизни, жизни и любви. Впрочем, что значит "такие девушки"? Он никогда раньше не встречал подобных ей. Марк слишком любит обобщать. Он пытается объяснить с позиций здравого смысла то, что с ним происходит, но уже слишком поздно: он погрузился в иррациональное, безрассудное, антикартезианское, короче говоря, уже час он влюблен по уши, связан по рукам и ногам, тело уже "пало и онемело" (так он сочинил в своем стихотворении). Он едва не утонул; но чудом ухватился за спасительный буй; он решил, что спасен; и вот теперь снова тонет. Он почти плачет от радости в ее материнских объятиях. Да, вот уж пруха так пруха: в Париже живет слезоточивая девица, и она напоролась именно на него. 4.00 - Джеймс Элрой, есть ли что-то, что ты не любишь больше всего на свете? - Угу. - Что - "угу"? - Смерть. Беседа с Жераром Беньесом В октябрьском номере журнала "Он" за 1990 год Он любуется Анной, пьющей "Love Bomb", и слезы наворачиваются у него на глаза: он воображает, как дивный алкоголь струится по ее очаровательному пищеводу, вдоль прелестного пищеварительного тракта и в восхитительный желудок. В мире не существует ничего более хрупкого и трогательного, чем эта тепленькая женщина с нетвердой походкой, шалыми глазами и хрипловатым голосом... - А тебе идет быть под мухой, - говорит Марк. - Ладно-ладно, можешь издеваться. Лампа освещает Анну. Она кокетливо снимает свои длинные перчатки. Грациозно открывает серебряный портсигар. Постукивает сигаретой по крышке. Прикуривает, табак потрескивает. Кольца ментолового дыма окутывают ее лицо. - Зачем ты куришь, несчастная атеросклеротичка? - А зачем ты грызешь ногти, жалкий онихофаг? Ладно, беру свои слова назад. Но я запрещаю тебе умирать раньше меня. - А я отказываюсь стариться старушкой. Несколько готтентотских Венер беснуются на эстраде: одна трясет тремя сиськами, причем только средняя не подверглась пирсингу. На стену проецируются слова со сублиминальными созвучиями: КИБЕРПОРН ЭПИФАНИЯ LUCID DREAMING NAPALM DEATH РОЗОВАЯ ПЫЛЬ DATURA MOONFLOWER NEGATIVLAND MONA LISA OVERGROUND HIGHWAY ВАВИЛОН ГОГ И МАГОГ ВАЛГАЛЛА БАХРОМА Марк не все видит - у него запотели очки. У окружающих распутно-ханжеский вид. Этакий целомудренный бордель или порномонастырь. Как только в мир пришел СПИД, все стало суперсексуальным, вот только трахаться почти перестали. Поколение - next - евнухи-эксгибиционисты и монашки-нимфоманки. В помещении влажно и жарко, как в скороварке. Лед в стаканах тает на глазах. Даже стены потеют в этой парилке. Жан-Жорж направляется к Марку и Анне: они лежат на полу, друг на друге, и не переставая целуются, опьянев от счастья. На распухшем лице застыло надменное выражение - слишком много теплого шампанского и обманутые надежды. Фрак Жан-Жоржа промок, грязные фалды волочатся по полу. Этого придурка нельзя не любить. - Ух ты, какие они милашки, эти двое! Ну почему я-то никак не найду родственную душу? - Может, потому, что в последнее время возникли временные трудности с бородатыми садомазохистками? - высказывает предположение Марк. - Точно. Я, конечно, чересчур требователен, и у меня полно вредных привычек: сплю мало, встает вяло, кончаю в одеяло. Я далеко не подарок. Колотый лед придает "Лоботомии" в стакане Жан-Жоржа сходство с молочным коктейлем. Набрякшая вена на лбу пульсирует. Как и большинство друзей Марка, он - профессиональный бездельник. Два источника его доходов - ломбард и казино в Энгьене. Марк пытается утешить приятеля: - Слушай, самоуверенные подонки, у которых всегда наизготовку, не нравятся умным бабам. Потому что в чем тогда интрига? Им нравится, когда то орел, то решка. Секс - это как кино в жанре саспенс. - Согласен: потому-то фильмы Хичкока так эротичны. Только вот в чем фокус: у телок мозги устроены иначе, чем у нас. Верно, мадемуазель? Анна надувает губки. - Мне-то все равно, - возражает она, - но вот опрос: как вам понравится партнерша, которая через раз будет фригидной? Уверена, что не очень это сладко... - Она права. Если честно, моя проблема в другом: я боюсь, что женщины ждут от меня доблестных подвигов, и бедненький мой хвостик скукоживается. Я пытаюсь увильнуть, отсюда дурная репутация горетрахальщика... - Знаешь, что ты можешь сделать? Сделай вид, что до смерти боишься СПИДа. Тогда любая барышня первым делом примется напяливать на тебя резинку... - Караул! - Да погоди ты! Эта процедура возбуждает сама по себе, к тому же презерватив оттягивает эякуляцию. Кошечки решат, что ты марафонец. Тебе дадут прозвище - Парижский Дюрасел! Презерватив для секса - что щелочь в батарейке, старик! - Тебе легко говорить! А меня резинка однозначно гасит прямо на старте. Да пошло оно все на хрен, я уж лучше так, на самообслуживании! - Снова ты о пользе мастурбации! Похвальная последовательность. - Да, я сторонник теснейшего соприкосновения при выборе позиций. Тем временем Арета Франклин поет "Respect": вернувшись за пульт, Жосс Дюмулен переходит к соулу. Все вроде бы довольны. Марк жаждет словесного поноса без знаков препинания. Не станем же мы в такой час требовать от него ясности головы! Сейчас мозги Марка работают, как кулаки человека, бьющего по клавиатуре пишущей машинки. Получается примерно следующее: "роцрфаолщзакилтфт 897908-1 Е*Нол98() *) у.ршгШЩЗОШЩ ЗШ?Г087?*(?_"їіРГШН ШЩ 01 Щ)_ і*/,М ВДОП?*(?глшц=-9 =4 \п58гнр ват9087г90 Зшщ23ок 89-810-*)(*()?Н? аннЮЮЮЮн гло." Этакое произведение Пьера Гюйота. Марк записывает удачное сравнение на желтом листке - оригинальность он ценит превыше всего. Впрочем, если Марк напишет книгу, она будет как две капли воды напоминать произведение любого другого придурка-ровесника. Жан-Жорж говорит с Анной, а она внимает ему, как Богу, и Марк решает убить его, если это не прекратится. - Анна, запомни главное: самые скучные минуты в жизни любого мужчины - между эякуляцией и следующей эрекцией (разумеется, если встанет). - Неужели все так серьезно? - Конечно, дорогая! Весь цимес в том, что мы - разные. Мужики все бестолочи, а бабы - зануды... - Ну, теперь все так перемешалось: женщины превратились в мужчин, а те обабились... - Но в ресторанах-то сортиры все еще раздельные, - раздраженно вмешивается Марк. - Стой-ка, куда подевался Жосс? Их взгляды устремляются на опустевшую кабинку диджея. МАРК. Итак?(...) Минутная пауза. ЖАН-ЖОРЖ. Вот те на. (...) Двухминутная пауза. АННА. Тсс. (...) Три минуты они молча кивают друг другу. МАРК. Пфф. (...) Четыре минуты многозначительного молчания, прерываемого бульканьем: налить стакан - выпить - снова налить и т.д. Марк только-только начинает с большим трудом постигать гибкость мультикультурного светского общества по сравнению с концептом государства-нации, как Жан-Жорж заказывает еще один графин "Лоботомии" с колотым льдом. Как и Марк, Жан-Жорж говорит правду, только когда смертельно пьян... Груз робости и социальных условностей спадает с их плеч по мере того, как они напиваются... Внезапно им становится очень легко высказываться по любому поводу, а в особенности по поводу вещей сложных, болезненных, личных, о чем не расскажешь даже самым близким людям: в этом состоянии слова срываются с языка сами собой, а затем чувствуешь огромное облегчение. Назавтра они будут краснеть от одного только воспоминания о сказанном. Они будут жалеть о своей откровенности, кусать пальцы от стыда. Но - слишком поздно: незнакомым людям уже известно о них все, и остается только слабая надежда на то, что при следующей встрече они сделают вид, что не узнали их... Неожиданно это размышление прерывает Крик. Совершенно невероятный Крик, в котором в равных пропорциях смешаны радость и боль. Жосс вновь появился за пультом и ликует. Этот вопль радости и страдания разносится по всему клубу, и те гости, которые еще в состоянии соображать, поднимаются с пола, чтобы откликнуться на него. Ни Марк, ни Анна, ни Жан-Жорж никогда в жизни не слышали ничего подобного. Что это: новая пластинка? Пленка из архивов, собранных "Эмнисти Интернейшнл"? "Хит-парад турецких застенков"? "Ассимиляция путем этнических чисток"? Этот Крик вгрызается в кору головного мозга. Высшая точка кульминации. Страх и Блаженство. Звук, от которого "хочется родиться обратно". От которого становится стыдно, что ты - человек. Танцпол пробуждается от временного забытья для того, чтобы вновь закружиться в истерическом вихре. В эквилибристике высочайшего полета. В Сарабанде Сарданапалов! Крик покорил этих вредоносных демонов, этих джентльменов без плаща и шпаги. Очаровательные bimbos, валявшиеся бесформенными кучами еще две минуты назад, снова беснуются в атмосфере цивилизованной серопозитивности. Одна из танцовщиц на сцене засовывает себе во влагалище карманный фонарик для того, чтобы достичь внутреннего просветления. Этот Крик жжет их каленым железом. Пожалуй, только машины, извергающие искусственный дым, остаются к нему равнодушными. Если хотите правду, то человек - вовсе не мыслящий тростник: человек - это мыслящий робот. Требуется Крик, чтобы пробудить его. Марк заканчивает изучение биосейсмических ресурсов окружающей среды тем, что приходит к полному приятию глубинного семиотического разлома, и тут Жан-Жорж внезапно заказывает еще один графин "Лоботомии" с колотым льдом. "Для чего может быть нужна такая женщина, - размышляет Марк, - если не считать, конечно, завтрака в постели в спальне, пропитанной ароматом "Жики", или занятий любовью и домашним хозяйством? А еще она сможет пожарить тебе эскалопы. Утром в воскресенье бретонского омара покупают на рынке Понселе, а в полдень он уже сварен. Эта Анна, наверное, замечательно смотрится на улицах XVII округа, все торговцы наверняка зовут ее по имени. А вы, мадемуазель Анна, что сегодня желаете?" Она из той породы женщин, что выглядят элегантно даже с хозяйственной сумкой, полной картошки". Марк воображает ее невестой на свадьбе в Ле-Бо-ан-Прованс во время мистраля. Свадебные ленты на машине будут развеваться на всем пути до "У Боманьера" (13520 Ле-Боан-Прованс, тел. 90-54-33-07, великолепные равиоли с пореем под трюфельным соусом). Да, Анне очень даже пойдут белое платье и рисовые зерна в волосах. Затем им ничего не останется, кроме как поехать в свадебное путешествие в Гоа для того, чтобы завершить ее образование. В первый же день она узнает, что такое муссонные дожди и как пахнет дымом от тлеющих семян дурмана. Она поймет, что такое несварение желудка от индийской пищи и передозировка "нивакина". Самолеты на Бомбей не будут летать из-за затопления взлетной полосы. Чтобы скоротать время, они будут вынуждены трахаться, как кролики. Господи, к чему все эти мысли? Ее грудь позвала его в путь. Марк вновь надевает свое рубище. Жан-Жорж опустив голову бросается в толпу. Агата Годар, играя в жмурки, вскочила на плечи к Ги Монреалю. Размалеванная лихорадка. Бессознательный дрейф. Дребезги мира. Марк заказывает следующий графин "Лоботомии" с колотым льдом. Позднее он танцует какие-то странные вариации на тему джерка с голоплечей Анной. Но Жосс замешивает Крик с таким ритмом, что по-другому попросту не станцуешь. Марк пытается делать хорошую мину, но получается у него это плохо. Вы не замечали ни разу, что именно те люди, которые боятся показаться смешными, чаще всего кажутся смешными? Фаб и Ирэн возникают из бурой влажной мглы, в которую под утро превратилась атмосфера клуба. - А мы сегодня, - важно сообщает Фаб, - просекли одну фишку. Мы тоже часть акустической системы клуба. Причем за высказыванием этим стоит отнюдь не виртуальная реальность. Видно, эта ночь не оставляла иного выбора: или чокнутый Фаб, или полумертвый Жосс. Несмотря на полный муки Крик, который спровоцировал вспышку всеобщей истерии, Анна и Марк не потеряли друг друга. Они продолжают общаться без слов. И стоит ей прильнуть к Марку, как тот в ответ льнет к ней. 5.00 Стоит ли жить дальше, если мы сможем Похоронить вас всего за десять долларов? Американский рекламный слоган Помаленьку незаметно натикало пять часов утра. Ночь со скукой подбивает бабки - считает разочарованные зевки. Приходит время обмякнуть и оцепенеть. Немало любовных союзов и клеток печени незаметно распалось этой ночью: настало время поправлять прически. К пяти утра в ночном клубе не остается никого, кроме апоплексичных лузеров и летаргических весельчаков, которые осознали, что сегодня снять им никого не светит. Вот они ползут, волоча ноги и сгорбившись, с неизменным стаканом в руке. Уцелевшие клубберы вьются как стервятники в поисках хорошеньких барышень, которые на глазах превращаются в уродин. Одна только Анна сияет среди них синевою глаз. И Марк решает, что нужно сделать ей ребенка - здесь и сейчас. - Первый, кто кончит, завтра утром принесет завтрак в постель. И с этими словами он волочет ее в сторону умывальников. Удивительно то, что она за ним следует. Марк приоткрывает дверь дамского туалета и тут же снова закрывает ее, знаками умоляя Анну не входить. То, что он увидел там, настолько неописуемо, что лучше уж описать это сразу. Во-первых - омерзительный запах расплавленного воска, теплой крови и свежей желчи. Марк открывает глаза - и тут же инстинктивно закрывает их. Снова открывает и все-таки смотрит, потому что он всегда хочет видеть ВСЕ. Собственно говоря, ничего другого он делать и не умеет - только видеть. Этому его научили сызмальства. Чем невыносимее зрелище, признаем это, - тем пристальнее взгляд Марка. Фотографиня Ондин Кензак распята живьем на двери сортира, вспухшая кожа на животе вся в кровяных царапинах и напоминает апельсиновые кожурки. Кто-то загасил сигарету в ее пупке, как в пепельнице. Истерзанные груди Соланж Жюстерини использовали в качестве подушечек для булавок. Актриса еще дышит через застегнутый на молнию черный капюшон, надетый ей на голову. А на выбритом лобке лежащей без чувств пресс-атташе стоят зажженные свечи - ну точно как в пытке номер 148 из "Ста двадцати дней Содома". Да уж, над этой троицей поработал палач-интеллектуал... Дамы стонут - интересно, что чувствуешь, согласившись на подобные истязания? Особенно забавно это выглядит рядом с говорящим автоматом по продаже презервативов, который не перестает бубнить: "Не хо-ти-те-ли-по-пы-тать-сча-стья-со-смаз-кой БРОНКС? Пом-ни-те, ва-зе-лин-рас-тво-ря-ет-мате-ри-ал, из-ко-то-ро-го-из-го-тов-лен-пре-зер-ватив". Миниатюрный радиомикрофон закреплен у рта Ондин с помощью обруча для волос. Она шепчет: - Да Жосс Благодарю Тебя Благодарю Хватит Нет. Стоп. Звук идет прямо в зал. Записывающий плеер лежит рядом на рулоне туалетной бумаги, соединенный через радиопередатчик со звуковой системой. Тот самый Крик, под который пляшут "Нужники", - это записанные на DAT запредельные страдания трех женщин. Жосс идеально проработал свой сценарий. Марк просекает это в момент, он понимает, что ни черта не смыслил с самого начала. И еще он понимает в этот миг, почему Бог обходит стороной гримерки. А музыка все звучит и звучит: нет, о-о-о, нет, о-оо, не-е-е-е-е-т, не это, умца-умца-тынц-тынц-умцаумца у-у-у-у-у-у-у. Эффект Ларсена. Утро в ритме 140 ударов в минуту. Не все сияния - северные. Именно в этом месте и именно в ту секунду Марк снимает лучший кадр на "поляроид" за всю свою карьеру. Но в следующее же мгновение ему вновь становится смертельно скучно. И тут из туалета появляется Жосс Дюмулен. Ноги у него подкашиваются от усталости. Он явно наглотался транквилизаторов. От его пота пахнет "лексомилом". А может, "рогипнолом". Не стреляйте в дискжокея: он уже погружается в свой парадоксальный сон. Огни гаснут, стены рушатся. Барабанным перепонкам конец. Времени больше нет, есть повременье. Жосс трясется как в лихорадке. - Бррррррррр, я слабею, меня шатает, раскис как кисель, привет, Анна, привет, Марк, ну и прет же этому козлу Марронье, пора, похоже, привести в порядок мои мудацкие мозги, кстати, где Клио? Так какую же пластиночку поставить следующей? У меня голова кружится и в желудке комок, блин, неужто это от колес меня так приплющило?