Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с нем. - И.Печалина.
   В кн.: "Генрих Белль. Избранное". М., "Радуга", 1988.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 7 November 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Мой знакомый спекулянт стал теперь честным торговцем. Я с ним долго  не
встречался, наверное, несколько месяцев, и вдруг  сегодня  натолкнулся  на
него в другом конце города, на шумном перекрестке.  У  него  там  шикарный
деревянный  ларек,  окрашенный  добротной  белой  краской;  прочная  новая
оцинкованная крыша защищает его от дождя и холода, и он торгует сигаретами
и леденцами - теперь совершенно легально. Сначала я обрадовался - ведь это
здорово, когда кто-нибудь снова находит себе место в жизни. В те  времена,
когда я с ним познакомился, ему приходилось туго, и оба мы были в  унынии.
Мы носили старые солдатские шапки, надвинутые на глаза; когда  я  был  при
деньгах, то приходил к нему, и мы с ним разговаривали, о голоде и о войне,
а когда у меня денег не было, он угощал меня сигаретами. Однажды я  принес
ему хлебные карточки: я работал тогда для одного пекаря.
   Теперь, казалось, дела его шли неплохо. Он выглядел прекрасно. Его щеки
приобрели ту упругость, которая возможна только при регулярном потреблении
жиров, выражение лица было самодовольным, и я видел, как он крепко обругал
и прогнал маленькую, грязную девочку, у которой не хватило пяти  пфеннигов
на леденец. При этом он все  время  орудовал  во  рту  языком,  как  будто
вытаскивал застрявшие между зубами кусочки мяса.
   У него было много забот - торговля сигаретами и леденцами шла бойко.
   Может быть, не следовало этого делать, но я подошел к  нему  и  сказал:
"Эрнст". Я хотел с ним поговорить. Раньше мы все были между собой на "ты",
и спекулянты тоже говорили нам "ты".
   Он очень удивился, странно посмотрел на меня и спросил: "Что вы  хотели
сказать?"
   Он явно узнал меня, но сам не желал быть узнанным.
   Я замолчал и, сделав вид, что вовсе не  называл  его  по  имени,  купил
несколько сигарет - у меня как раз нашлись деньги - и отошел.  Я  наблюдал
за ним еще некоторое время; мой трамвай долго не подходил,  к  тому  же  у
меня не было желания ехать домой. Когда сидишь дома, всегда приходят люди,
которые требуют денег: хозяйка - квартирную плату,  сборщик  -  деньги  за
электричество. Кроме того, дома мне не разрешают курить;  у  моей  хозяйки
отличный нюх, и она очень злится и выговаривает мне за то, что на табак  у
меня денег хватает, а за квартиру почему-то платить  нечем.  Ведь  грешно,
когда бедняки курят или пьют водку. Я знаю, что грешно, и потому  стараюсь
курить тайком; я курю на улице и лишь изредка в своей комнате, когда  лежу
без сна, и кругом тихо, и я знаю, что до утра запах дыма выветрится.
   Ужасно, что у меня нет специальности. В  наше  время  необходимо  иметь
специальность. Все так говорят. Раньше считали, что это необязательно, что
нужны лишь солдаты. Теперь говорят, что без специальности нельзя.  Нельзя,
и все тут. Если у тебя нет специальности, думают, что ты  лентяй.  Но  это
неверно. Я не ленив, у меня просто нет желания делать работу, которую  они
мне навязывают: убирать мусор, таскать камни  и  прочее.  Два  часа  такой
работы - и я обливаюсь потом, все плывет перед глазами, а когда прихожу  к
врачам - они утверждают, что я совершенно здоров. Может быть,  это  нервы.
Теперь много говорят о нервах, но я думаю, что грешно бедняку иметь нервы.
Быть бедным и иметь нервы - для них это уж чересчур. Но у меня определенно
расстроены нервы; слишком долго я был солдатом: девять  лет,  а  может,  и
больше, точно не помню. В то время я охотно занялся бы  делом,  мне  очень
хотелось стать торговцем. Но зачем говорить  о  том,  что  было  тогда,  -
теперь у меня нет никакого желания быть торговцем.
   Больше  всего  мне  нравится  лежать  в  кровати  и  мечтать.  Лежа,  я
подсчитываю, сколько сотен тысяч рабочих дней нужно, чтобы построить  мост
или большой дом, и думаю о том, что  этот  мост  и  этот  дом  могут  быть
разрушены  в  одну  минуту.  Зачем  же  тогда  работать?   По-моему,   все
бессмысленно. Именно это и сводит меня  с  ума,  когда  я  бываю  вынужден
таскать камни или убирать мусор, чтобы они имели возможность построить еще
какое-нибудь кафе.
   Я сказал, что дело в нервах, но нет, дело в том, что все бессмысленно.
   В сущности, мне все равно, что они  подумают.  Но  ведь  это  ужасно  -
никогда не иметь денег. Деньги необходимы, без них  не  обойтись.  Имеется
счетчик, а вы пользуетесь лампой (иногда ведь бывает нужен свет),  щелкает
выключатель, вспыхивает  лампочка,  и  вот  уже  деньги  текут  из  вашего
кармана. Даже если вы не пользуетесь светом, приходится вносить  плату  за
счетчик, плату за квартиру... Говорят, что нужно иметь комнату.  Сперва  я
жил в подвале, там было недурно, у меня была печка, и я  воровал  угольные
брикеты; но меня разыскали, пришли репортеры, сфотографировали и поместили
статью с моим портретом: "Бедствия бывшего военнопленного".  Мне  пришлось
попросту убраться оттуда. Чиновник из жилищного управления сказал, что для
него это вопрос престижа, и я  был  вынужден  снять  комнату.  Иногда  мне
удается заработать.  Это  ясно.  Я  выполняю  поручения,  таскаю  угольные
брикеты и складываю их аккуратно в углу подвалов.
   Я умею отлично складывать брикеты, к тому же  недорого  беру.  Конечно,
зарабатываю я мало, этого никогда не хватает, чтобы заплатить за квартиру.
Иногда удается лишь внести плату за электричество, купить немного  сигарет
и хлеба...
   Стоя на углу, я думал обо всем этом.
   Мой  знакомый  спекулянт,  который  стал  теперь   честным   торговцем,
посматривал на меня недоверчиво. Эта свинья хорошо меня знает, ведь нельзя
не знать друг друга, если в течение двух лет встречаешься чуть  не  каждый
день. Может быть, он подумал, будто я хочу у него что-нибудь  украсть.  Но
не так я глуп, чтобы воровать там, где полно народу и  где  каждую  минуту
останавливается трамвай и вдобавок на углу стоит полицейский.  Я  ворую  в
других местах. Иногда ворую уголь, иногда дрова. Недавно я украл даже хлеб
в булочной. Это получилось легко и просто. Я спокойно взял хлеб, вышел  на
улицу и побрел не торопясь; только на следующем углу я бросился бежать. Ох
эти нервы!
   Я не ворую на людных перекрестках, хотя это иногда и нетрудно, нервы не
выдерживают.
   Прошло несколько трамваев, в том числе и тот, что мне нужен, и  я  ясно
видел, как Эрнст покосился на меня, когда подошел мой  номер.  Эта  свинья
прекрасно знает, какой трамвай мне нужен!  Но  я  бросил  окурок,  закурил
вторую сигарету и не двинулся с места. Вот до чего я  дошел  -  выбрасываю
окурки! Но здесь бродит человек, который их подбирает, нужно же  думать  о
других. Есть еще люди, которые собирают окурки. И разные люди. В  плену  я
видел полковников, подбиравших окурки, но этот человек не был полковником.
Я следил за ним. У него была своя система; как у паука, который прячется в
паутине, у него была штаб-квартира где-то среди груды развалин,  и,  когда
подходил или отходил трамвай, он вылезал оттуда, шагал  невозмутимо  вдоль
тротуара и собирал окурки. Я бы охотно  подошел  к  нему  и  поговорил,  я
чувствую - мы одного поля ягода, но это бессмысленно, от таких  ничего  не
добьешься.
   Не знаю, что со мной случилось. Мне не хотелось ехать домой. Да и какой
там дом! Мне теперь все  было  безразлично,  я  пропустил  еще  трамвай  и
закурил еще сигарету.
   С нами происходит  что-то  непонятное.  Может,  какой-нибудь  профессор
растолкует нам это через газету: у них на  все  есть  свое  объяснение.  Я
хотел бы только, чтобы у меня хватило духу воровать, как на войне. Там все
легко сходило  с  рук.  Во  время  войны,  если  было  что  воровать,  нас
заставляли воровать. Там говорили: "Этот справится", - и мы "справлялись".
   Некоторые за компанию только жрали, пили и посылали домой  посылки,  но
не воровали. У них нервы были безупречные и руки оставались чистыми.
   А  когда  мы  вернулись,  они  выскочили  из  войны,  как  из  трамвая,
замедлившего ход возле их дома, выскочили, даже не заплатив за проезд. Они
сделали легкий поворот, вошли в дом и увидели: резной шкаф на своем месте,
лишь чуточку пыли в библиотеке, у жены есть  картофель  в  погребе,  стоит
варенье;  жену  слегка  обнимали,  как  водится,  и  на   следующее   утро
отправлялись узнать, не  свободна  ли  старая  должность"  -  и  должность
оказывалась еще свободной. Все шло прекрасно  -  они  продолжали  получать
пособие, потом  разрешали  себя  слегка  денацифицировать,  как  позволяют
парикмахеру  сбрить  бороду,  которая  стала  стеснять,  рассказывали   об
орденах, ранах, о своем геройстве, и все кругом находили, что они  славные
ребята: в конце концов, они только выполняли свой долг. Им  даже  выдавали
недельные трамвайные билеты - верный признак того, что  все  действительно
пришло в норму.
   А мы ехали дальше в том же  трамвае  и  ждали,  не  будет  ли  знакомой
остановки, где можно рискнуть выскочить, но остановки не было.  Некоторые,
проехав еще немного, где-то выскакивали, во всяком случае, делали вид, что
достигли цели.
   Мы же следовали все дальше и  дальше,  плата  за  проезд,  само  собой,
повышалась, а кроме того, мы должны были платить за большой и тяжелый груз
- свинцовый груз пустоты, который мы тащили за собой; и входило  множество
контролеров, которым мы, пожимая плечами, показывали свои пустые карманы.
   Выкинуть нас они все равно не могли - трамвай шел слишком быстро, а  мы
ведь как-никак люди, - но нас брали на заметку, раз, другой,  третий,  нас
постоянно брали на заметку, а трамвай шел все быстрее, более ловкие все же
где-то выскакивали, нас становилось все меньше, и все меньше  было  у  нас
мужества и желания  выскочить.  Мы  тайно  решили,  как  только  достигнем
конечной остановки, оставить в  вагоне  свой  груз,  может,  бюро  находок
пустит его с аукциона, но конечной остановки все не было. Плата за  проезд
становилась все выше, темп все быстрее, контролеры  все  недоверчивей,  мы
ведь были крайне подозрительным сбродом.
   Я швырнул окурок третьей сигареты и медленно пошел к остановке;  теперь
мне хотелось домой. У меня закружилась голова - нельзя на голодный желудок
так много курить, я же знал это.
   Я не смотрел больше туда, где мой бывший спекулянт вел теперь легальную
торговлю. Конечно, у меня не было оснований  злиться,  ему  тогда  здорово
повезло, он сумел выскочить в нужную минуту, но я не знаю, обязательно  ли
при этом обижать детей, которым не хватает пяти пфеннигов на леденец. Быть
может, это и обязательно при легальной торговле?
   Незадолго до того, как подошел нужный мне трамвай, тот, другой  человек
спокойно проследовал вдоль тротуара, обошел очередь ожидающих  и  подобрал
окурки. Я заметил, что смотрели на него с неудовольствием. Было бы  лучше,
если бы таких, как он, не было, но они есть...
   Только войдя в вагон, я бросил взгляд на Эрнста,  но  он  отвернулся  и
громко выкрикивал: "Шоколад, конфеты, сигареты - свободная продажа!"
   Не знаю, что произошло, но должен признаться, что раньше, когда он  еще
не прогонял тех, кому не хватает пяти пфеннигов, он мне  нравился  больше.
Впрочем, теперь у него настоящая торговля, а торговля есть торговля.

Last-modified: Fri, 09 Nov 2001 13:35:26 GMT
Оцените этот текст: