которое он назвал Хинчагарским и которого не было ни на одной карте. Под колючими карликовыми деревцами и кустиками (что-то вроде алоэ или можжевельника, но я не силен в ботанике) клубился зеленовато-желтый туман, и мне казалось, будто Ромилайу, вышагивающий за мной следом, вот-вот посадит меня на большую деревянную лопату булочника и бросит в печь. Это знойное место и впрямь начало напоминать пекло. Однажды утром мы обнаружили, что находимся в высохшем ложе реки Арневи, и двинулись, условно говоря, по течению. Ил превратился в потрескавшуюся глину; валуны мерцали золотыми самородками. Наконец мы увидели деревню Арневи с конусообразными крышами. Я знал, что они сделаны из тростника, соломы или пальмовых листьев, однако вид у них был внушительный. -- Ромилайу,-- окликнул я своего спутника,-- посмотри, какая красота. Сколько лет этой деревне? -- Не знаю, сэр. -- У меня такое чувство, словно мы находимся на прародине человечества. Может быть, это место даже древнее Ура*. У меня предчувствие, что оно принесет мне удачу. __________ * Ур -- древний город-государство в Месопотамии (Ирак). ________________ Народ арневи занимался разведением скота. На берегу мы спугнули несколько донельзя отощавших коров; они стали взбрыкивать и носиться галопом, так что вскоре мы оказались в окружении стайки голых ребятишек. У всех, даже самых маленьких, были раздутые животы; они корчили рожи и истошно вопили. Добавьте к этому рев потревоженной скотины и хлопанье крыльев доброй тысячи птиц, вспорхнувших с запыленных веток. В первую минуту они показались мне градом камней; я принял это столпотворение за акт агрессии. Даже рассмеялся от удивления. -- Что, Ромилайу, здесь так принято встречать туристов? Но потом понял, что это птицы. Ромилайу объяснил: арневи очень чувствительны ко всему, что касается скота, потому что считают эти существа своими родственниками, а не просто домашними животными. Здесь не едят мяса. А вместо того, чтобы держать одного пастуха на все стадо, приставляют к каждой корове по паре-тройке ребятишек. Естественно, когда среди животных поднялся переполох, дети стали гоняться за ними, чтобы успокоить. Я пожалел, что у меня нет с собой гостинцев для ребятни. Когда я воевал в Италии, всегда имел при себе запас шоколадок "Херши" и земляных орешков для "бамбини". Короче, на подступах к поселку, огороженному колючей живой изгородью и навозными кучами, мы обнаружили, что некоторые из ребят поджидают нас, в то время как остальные побежали распространить новость о нашем прибытии. -- Какие смешные!-- обратился я к Ромилайу.-- Ты только посмотри на эти вздувшиеся пузики и курчавые головенки. Кажется, у некоторых еще не выросли коренные зубы. Жалко, что мне их нечем побаловать. Как думаешь, их позабавит, если я подожгу куст? Не дожидаясь ответа, я вытащил австрийскую зажигалку со свисающим фитилем, крутнул большим пальцем крохотное колесико -- и куст мгновенно вспыхнул, почти сразу растворившись в ярком солнечном сиянии. Грандиозный салют! Малышня разом смолкла и бросилась врассыпную. Коровы последовали их примеру. По земле рассыпался пепел от сгоревшего куста. -- Как по-твоему, Ромилайу, это произвело на них впечатление? У меня были самые лучшие намерения. Но прежде, чем мы успели обсудить это событие, к нам пожаловала группа обнаженных жителей деревки. Впереди вышагивала молодая женщина -- очевидно, не старше моей дочери Райси. Она посмотрела на меня и разразилась рыданиями. Вот уж не ожидал, что на меня это так подействует! Конечно, отправляясь в чужой, незнакомый мир, было бы верхом глупости не подготовить себя к разным испытаниям, но слезы этой молодой женщины меня потрясли. Я вообще плохо переношу женские слезы; не так давно, когда Лили расплакалась в нашем гостиничном номере на Заливе, я от расстройства выпалил страшную угрозу. Но как объяснить то, что плач совершенно незнакомой женщины вызвал у меня целый шквал эмоций? Первой моей мыслью было: "Что я еще натворил?" Может, рвануть назад, в пустыню, думал я, и в полном одиночестве дождаться, когда из меня выйдет дьявол и мой вид не повергнет другое человеческое существо в отчаяние? Возможно, выбросив к чертям тропический шлем, оружие, зажигалку и прочий хлам, я хотя бы частично освобожусь от своей агрессивности и стану жить, питаясь червями? Или саранчой? Пока все злое во мне не будет выжжено солнцем пустыни. О, мои ужасные недостатки! О, мои промахи! Что делать? Чем возместить нанесенный ущерб? Проклятый темперамент! Господи, в какой бардак я превратил свою жизнь? И вот результат: стоит только кому-нибудь взглянуть на меня, как он сразу понимает, с кем имеет дело! Понимаете, я ведь уже почти убедил себя, что несколько дней путешествия налегке по Хинчагарскому плато, в обществе Ромилайу, произвели во мне громадную перемену. Но оказалось, что я еще не готов к встрече с людьми. Общество других людей -- мое проклятие, мой тяжелый крест. Наедине с самим собой я могу быть хорошим, но как только оказываюсь на людях, в меня точно бес вселяется. Стоя лицом к лицу с этой рыдающей женщиной, я и сам едва не разрыдался, вспомнив Лили, и детей, и моего отца, и скрипку, и найденыша, и все постыдные эпизоды моей непутевой жизни. Я почувствовал, что из-за подступающих слез мой нос покраснел и увеличился в размерах. Все остальные туземцы тоже тихонько плакали. Я спросил Ромилайу: -- Что тут, черт возьми, происходит? -- Стыд,-- мрачно произнес африканец. Эта здоровая на вид молодая девушка, вероятно девственница, продолжала плакать -- без всяких жестов, беспомощно свесив по бокам руки, так что вся она, если говорить в физическом смысле, была на виду, и тяжелые капли стекали с широких скул на голые груди. -- Что ее гложет, Ромилайу? Чего она стыдится? Знаешь, мне все это активно не нравится. Может, оставим этот поселок и вернемся в пустыню? Там было гораздо приятнее. Очевидно, до Ромилайу дошло, до какой степени меня удручает вид плачущей делегации, и он поспешил возразить: -- Нет, нет, сэр. Вы тут ни при чем. -- Может, не нужно было поджигать куст? -- Нет, нет, сэр. Не вы сделать они плакать. Я хлопнул себя рукой по голове в шлеме. -- Действительно! С какой стати?-- Я имел в виду, с какой стати все валить на себя.-- У бедняжки какое-нибудь горе? Я могу ей чем-нибудь помочь? Точно -- она обращается ко мне за помощью! Лев сожрал ее родных? Скажи ей, что я специально явился их спасти. Если в окрестностях завелся лев-людоед, я как нечего делать покончу с разбойником. Я поднял свой автоматический "магнум" с оптическим прицелом и показал собравшимся. Какое счастье -- знать, что они плачут не по моей вине! И что я могу им помочь. -- Слушайте, все!-- крикнул я.-- Видите вот это? Можете положиться на меня! Тем не менее, они продолжали рыдать, содрогаясь обнаженными телами. Только самые маленькие дети с головенками в виде тыквы с прорезями для глаз, носа и рта обрадовались новому развлечению. Я развел руками. -- Ну, Ромилайу, я вообще ничего не понимаю. Ясно одно: наше присутствие на них плохо действует. -- Они плачут дохлая корова,-- был ответ. Оказалось, что люди племени оплакивают скот, погибший во время засухи, и возлагают вину за засуху на себя: мол, они прогневили богов или что-то в этом роде. А поскольку мы были пришельцами, они сочли своим долгом покаяться перед нами и спросить, не знаем ли мы причины постигшего их горя. -- Откуда я знаю причину, если не считать засухи? Засуха есть засуха. Но я скорблю вместе с ними, ибо и мне ведома боль утраты любимого животного. Я повернулся к плачущей толпе и громко заговорил: -- Ну, ну, мальчики и девочки, кончайте реветь! Я все понял, хватит! Это возымело некоторое действие: очевидно, они уловили в моем голосе нотки сочувствия. Я вновь обратился к проводнику: -- Спроси их, что я должен сделать. -- Что вы должны сделать, сэр? -- Ну да. Может, есть что-нибудь такое, что мне по плечу? Задавай вопросы! Он начал им что-то говорить, а тем временем костлявая, гладкокожая, горбатая скотина продолжала издавать резкие, скрежещущие звуки (африканские коровы мычат не на таких низких тонах, как наши). Но хоть люди перестали плакать! Я рассмотрел, что у этих людей оригинальный цвет кожи. Темнее всего она была вокруг глаз. Зато ладони были не в пример светлее -- цвета свежевымытого гранита. Это стало для меня неожиданностью. Ромилайу отошел с кем-то поговорить, а я остался один на один с туземцами. Вот когда я остро почувствовал свое физическое несовершенство. В моем лице есть некоторое сходство с конечной станцией "Гранд Централ". У меня громадный лошадиный нос и растянутый до ушей рот, почти переходящий в ноздри. И глаза, как туннели. Потом подошел какой-то человек и заговорил по-английски, что меня здорово удивило. Не думал, что знающие английский язык способны так поддаваться эмоциям! Потом я сообразил, что этого человека не было среди плачущих. По одним лишь его габаритам можно было судить, что он -- важная персона. Он был плотного сложения, на один-два дюйма выше меня. К тому же, в отличие от меня, он не был неповоротливым увальнем, а обладал развитой мускулатурой. Вместо набедренной повязки на нем были короткие штаны из белой материи. На поясе он носил зеленый шелковый шарф, а на могучих плечах болталось что-то вроде короткой блузы, не стеснявшей движений. Вначале у него был довольно угрюмый вид, и я подумал, что он ищет ссоры, видя во мне всего лишь человекообразную поганку, которую, несмотря на величину, можно сшибить одним щелчком. Я ужасно расстроился. Незнакомец вывернул свои бесцветные, в мелкую крапинку, губы и произнес: -- Я -- Итело. Будем знакомы. Добро пожаловать. Как поживаете. Я повернулся к нему здоровым ухом и приложил к уху ладонь, чтобы лучше слышать. -- Что-что? -- Итело,-- сказал он и наклонил голову в приветственном жесте. Стоя перед ним в шортах и белом пробковом шлеме, с безобразным разгоряченным лицом, я тоже поспешил отвесить поклон -- и стал ждать, что он скажет еще. При этом я обливался пОтом -- опять-таки не столько из-за жары, сколько от пережитого потрясения. Я был абсолютно уверен, что покончил с мирской суетой! Столько протопал по каменистому плато, где казалось, еще не ступала нога человека; в небесах кротко дремали мегатонны взрывчатого вещества -- крупные, как апельсины, оранжевые звезды; и все вокруг дышало покоем и глубокой древностью -- я словно попал в совершенно иной мир. И вдруг -- эта рыдающая делегация, англоязычный (и, стало быть, поколесивший по свету) субъект и мое идиотское бахвальство: "Покажите, кто вас обидел, я его убью!"-- и поджог куста, и демонстрация оружия... одним словом, я вел себя как клоун. Я бросил на Ромилайу сердитый взгляд, словно упрекая его за то, что он не помешал мне выставить себя идиотом. Но "субъект" явно не собирался меня наказывать. Вместо этого он взял мою руку и, приложив к своей груди, повторил: -- Итело. Я сделал то же самое и представился: "Хендерсон". Видит Бог, я не собирался устраивать спектакль, просто не умею сдерживать свои чувства. Миллионы эмоций (особенно отрицательных) бурно машут руками с галерки моего лица. И я ничего не могу с ними поделать. -- Как поживаете?-- сказал я ему.-- Объясните, будьте добры, что здесь происходит? Почему все льют слезы, как из ведра? Мой проводник сказал, что они убиваются из-за коров. Должно быть, я неудачно выбрал время для визита. Может, в другой раз зайду? -- О нет, будьте нашим гостем!-- возразил он, но, заметив мое разочарование, наверное, догадался, что мое предложение отложить визит было вызвано не только соображениями вежливости и великодушия.-- Вы, видимо, полагали, что до вас здесь не ступала нога белого человека? О нет, эти места давно открыты. -- Если я и заблуждался, то по собственной вине. Ведь знал, что планета перенаселена. Совсем, должно быть, впал в маразм. Но в мои планы и не входило становиться первооткрывателем. Вспомнив, таким образом, о своей истинной цели, я повнимательнее присмотрелся к этому парню. Много ли ему известно о сути вещей? Прежде всего, я отметил, что свирепое выражение его лица обманчиво и что на самом деле он -- миляга, но с высоко развитым чувством собственного достоинства. Угрюмый вид ему придавали две глубокие, отходившие вниз от крыльев носа борозды. Поза атланта подчеркивала силу его мускулистых ног, а в уголках глаз, окруженных темными кругами, как у остальных членов племени, мерцали искры. -- Вы, должно быть, объехали весь свет?-- предположил я.-- Или английский язык в этих местах -- второй государственный? -- О нет, сэр,-- сказал он немного в нос: должно быть, из-за приплюснутости этого органа.-- Я обучался в колледже Малинди, так же, как мой покойный брат. Там собрали молодежь со всего земного шара. Потом -- в Бейруте. И, вы правы, я много путешествовал. Но вообще-то, кроме меня, на много миль вокруг никто не говорит по-английски. Если не считать Дахфу, короля варири. Я спохватился: -- Прошу прощения, уж не имею ли я чести разговаривать с королем? -- Королева -- моя тетка,-- был ответ.-- Ее зовут Виллатале. Вы будете жить у другой моей тетки, Мталбы. -- Большое спасибо. Так вы, стало быть, принц? -- Да, выходит, что так. Чтобы окончательно меня успокоить, Итело объяснил, что за последние тридцать лет я стал первым белым человеком, посетившим этот край. -- Знаете, ваше высочество,-- ответил я,-- оно и лучше -- не привлекать к себе внимания. Вам повезло. Не знаю, в чем тут дело, я посетил все исторические места Европы, но ни одно из них не может сравниться с вашей деревней по атмосфере древности и первозданности. Не бойтесь, что я побегу трубить о вашем местонахождении на всех перекрестках или хотя бы стану фотографировать на память. Это совсем не в моем духе. Он поблагодарил меня, но объяснил, что их поселение не имеет в глазах туристов никакой ценности. И заключил: -- Мистер Хендерсон, сэр, добро пожаловать в нашу деревню. Стояла великолепная погода, несмотря на жару; все сверкало и искрилось; казалось, даже пыль благоухает и действует освежающе. Нас ждала группа женщин -- как выяснилось, жен Итело -- с темными кругами под глазами, словно там солнечные лучи поработали особенно интенсивно. Ладони более светлого оттенка напоминали розовый камень. Из-за этого они казались крупнее, чем на самом деле. Позднее мне довелось наблюдать, как несколько молодых женщин играли в "кошкину люльку", набрасывая на растопыренные пальцы веревочку таким образом, чтобы получались разные узоры. У каждой были свои болельщики, которые радостно вопили "Ахо!", если узор получался особо замысловатым. Теперь же дамы поаплодировали нам на свой особый манер -- сложив вместе запястья. Мужчины заложили в рот пальцы и засвистели. Я стоял и улыбался во весь свой огромный рот. -- А теперь,-- молвил Итело,-- мы навестим королеву -- мою тетушку Виллатале. А затем -- или одновременно -- тетушку Мталбу. Женщины принесли нам по зонтику. Солнце пекло нещадно, я весь вспотел, а эти символические зонтики, похожие по форме на увядшие цветы, почти не давали тени. Все мужчины и женщины были очень красивы и, пожалуй, удовлетворили бы строгий вкус Микеланджело. Мы двинулись парами, весьма торжественно. Итело возглавлял процессию. Я ухмылялся, но делал вид, будто щурюсь от солнца. Наконец мы приблизились к огороженной резиденции королевы. Вот когда я начал понимать, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор и что именно вызвало потоки слез. Подойдя к загону для скота, мы увидели туземца с деревянным гребнем, склонившегося над коровой -- самой обыкновенной коровой, ничем не отличавшейся от других, но я никогда не видел, чтобы со скотиной обращались подобным образом. При помощи гребня хозяин коровы тщательно укладывал шерсть между рогами в прихотливый локон. Он гладил и ласкал свою любимицу, а она явно была больна -- не надо было всю жизнь провести в деревне, как я, чтобы понять: дело пахнет керосином. Она даже ни разу не боднула парня, как сделало бы всякое нормальное животное, выражая свою любовь. Сам скотник тоже имел удрученный вид. Над обоими витал дух безысходности. Дело в том, что арневи любят своих животных, как братьев и сестер, может быть, даже как детей; в их словаре имеется не менее пятидесяти слов для обозначения всех разновидностей рогов и, как сказал Итело, несколько сотен слов для передачи "выражения лица". А также богатейший набор терминов, обозначающих коровьи повадки. Мне было нетрудно их понять: ведь я и сам испытывал привязанность к некоторым из своих свиней. Но свинья -- исключительно понятливое животное, чутко реагирующее на настроение и требования хозяина, так что для общения с ней не нужно создавать особый язык. Процессия во главе с Итело остановилась. Все уставились на парня с коровой. Поняв всю глубину горя, которое во всех вызывало это зрелище, я двинулся было дальше, но следующая мизансцена оказалась еще трагичнее. Седовласый туземец лет пятидесяти, стоя на коленях перед околевающей коровой, рыдал, содрогался всем телом и посыпал главу пеплом -- то бишь пылью. Все скорбно наблюдали за тем, как он держал ее за крученые рога и умолял не покидать его. Но она уже ни на что не реагировала. Тут уж и я не совладал с потоком горьких чувств и обратился к своему спутнику: -- Ради Бога, принц, нельзя ли что-нибудь сделать? Могучая грудь Итело приподняла короткую блузу -- он вздохнул, явно не желая омрачать мой визит горестями племени. -- Вряд ли. В этот момент случилось самое неожиданное из всего, что могло случиться: я увидел воду, причем в огромном количестве. В первый миг я был склонен счесть ее оптическим обманом -- игрой света на металлической поверхности гигантской цистерны. Но в близости воды есть нечто такое, что невозможно спутать ни с чем на свете. -- Не судите меня слишком строго, ваше высочество, но этот парень так убивается из-за коровы, а я явственно вижу воду -- вон там, слева. Или это обман зрения? Итело подтвердил мою догадку. -- И в то же время коровы дохнут от жажды? С водой что-нибудь не так? Она отравлена? Но этому горю можно помочь. К примеру, вскипятить ее в больших чанах. Конечно, это -- трудоемкий процесс, но вы могли бы мобилизовать все племя -- ваши усилия окупятся. Все время, пока я говорил, принц кивал, словно соглашаясь с моими доводами, но, как потом оказалось, я ошибся. -- Благодарю вас,-- вымолвил он,-- за благие намерения. Но... -- Я не должен совать нос в чужие дела? Наверное, вы правы. Кто я такой, чтобы нарушать чужие традиции? Просто трудно на все это смотреть -- и не попытаться предложить выход. Могу я, по крайней мере. взглянуть на эту воду? Он нехотя дал согласие. Мы отделились от жен Итело и других жителей деревни и приблизились к цистерне. Я внимательно вгляделся в воду, но, если не считать ила и водорослей, она показалась мне вполне терпимой. А главное -- ее было много. Ее удерживала толстая каменная стена; это была наполовину цистерна и наполовину дамба. Я смекнул, что где-то внизу должен быть источник: судя по пересохшим горным речкам, воде больше неоткуда было взяться. Чтобы она не испарялась, над цистерной сделали крышу из тростника площадью пятьдесят на семьдесят футов. После утомительного пешего перехода я бы с удовольствием сбросил одежду и нырнул в затененную, теплую, пусть даже мутную воду, чтобы поплавать и поплескаться. А еще лучше -- лечь и покачаться под хрупкой на вид тростниковой крышей. -- Ну же, принц, какие у вас претензии? Почему вы не можете ею пользоваться? Он один подошел вместе со мной к резервуару -- остальные стояли ярдах в двадцати от нас и явно нервничали. -- Что вас гложет?-- упорствовал я.-- В воде есть что-то плохое? Я присмотрелся повнимательнее и убедился, что под водой вершилась бурная деятельность. Я разглядел в пятнах света лягушек на всех стадиях развития: от головастиков с непомерно большими головами и хвостами, как у сперматозоидов, до полноценных пятнистых особей с длинными белыми лапками. Из всех живых существ в этой местности лягушки единственные казались вполне довольными жизнью, и я им искренне позавидовал. -- Можете не отвечать,-- сказал я Итело.-- Лягушки, да? Это из-за них вы не можете напоить скот? Он сокрушенно покачал головой. -- Да, из-за лягушек. -- Откуда они там взялись? На этот вопрос Итело не смог ответить. Все, что он знал, это что загадочные, невиданные доселе существа с месяц назад завелись в цистерне и воспрепятствовали поению скота. Вот оно, лежавшее на его народе проклятие! -- Проклятие?-- удивился я.-- Принц, вы же поездили по свету. Неужели вам в колледже ни разу не показали лягушку -- хотя бы на картинке? Это совершенно безобидные существа. -- О да,-- ответствовал принц. -- Значит, вы понимаете, что ваши драгоценные коровы не подохнут из-за нескольких безобидных зверюшек? Он воздел руки к небесам и глубоко вздохнул. -- В воде не должно быть никаких живых существ. -- Так почему вы от них не избавились? -- Нет-нет, как можно? Нельзя обижать животных. -- А, принц, кончайте нести чушь. Есть много способов очистить воду. Лягушек можно отравить, отфильтровать... Говорю вам -- тысяча и один способ! Он закусил губу и закрыл глаза, одновременно издавая возбужденные междометия, чтобы показать, насколько неприемлемо мое предложение. Потом с шумом выпустил воздух из ноздрей и потряс головой. -- Слушайте, принц,-- не унимался я.-- Давайте покумекаем. Если так и дальше пойдет, ваша деревня превратится в сплошное коровье кладбище. Дождя ожидать не приходится: сезон кончился. Вам крайне необходима вода. И она у вас есть -- целый огромный резервуар. Послушайте.-- В этом месте я понизил голос до шепота.-- Я сам склонен поступать нелогично, но это -- вопрос жизни и смерти. -- О, сэр,-- произнес Итело.-- Люди напуганы. Они никогда не видели таких животных. -- В последний раз,-- припомнил я,-- нашествие лягушек имело место в Египте. Этот эпизод еще больше усилил во мне ощущение доисторической эпохи. Так вот почему народ арневи встретил нас водопадом слез! Оригинально, чтобы не сказать больше! Теперь, когда все встало на свои места, вода в цистерне показалась мне черной! Она прямо-таки кишела лягушками, которые резвились вовсю. Некоторые выпрыгивали на мокрый камень -- красно-бело-зеленые, с трясущимся горлом и выпученными глазками. Я неодобрительно покачал головой, причем это неодобрение относилось не столько к лягушкам, сколько к себе самому. Если старому дураку приспичило шастать по свету, он должен быть готов к встрече с самыми дурацкими феноменами. -- Ну, погодите, сукины дети,-- мысленно сказал я этим тварям,-- вы у меня еще попляшете в аду, прежде чем я слиняю отсюда. ГЛАВА 6 Над цистерной с теплой водой, поочередно принимавшей желтый, зеленый и черный цвет, вилась мошкара. Я сказал Итело: -- Вам нельзя обижать животных. Но что, если придет посторонний человек вроде меня и сделает это за вас? По поведению Итело я понял, что он не вправе поощрять меня к уничтожению живых существ, но, если я сделаю это на свой страх и риск, он и его народ будут считать меня избавителем. Он не дал прямого ответа на мой вопрос, однако продолжал вздыхать и приговаривать: -- Плохие времена. Исключительно тяжелые времена. -- Ладно, Итело, предоставьте это мне. И я заскрежетал зубами в полной уверенности, что мне суждено стать палачом лягушек. Дело в том, что арневи питаются почти исключительно молоком, так что их жизнь в буквальном смысле зависит от коров. Они не едят мяса, за исключением тех случаев, когда совершают обряд по случаю естественной смерти любимого животного. И то они считают это формой каннибализма и обильно проливают слезы. Потеря сразу нескольких коров стала для них катастрофой. Так что, уходя прочь от цистерны, я словно уносил ее с собой; ее содержимое вошло в мою кровь и плоть и плескалось во мне при каждом шаге. Мы направились к "моей" хижине. Я хотел немного привести себя в порядок перед представлением королеве. По дороге я прочел принцу небольшую лекцию. -- Знаете, почему евреи потерпели поражение от римлян? Потому что воздерживались от боевых действий в субботу. Ваши проблемы с водой -- из той же оперы. Неужели соблюдение традиций важнее вашей жизни и жизни коров? Надо жить -- хотя бы для того, чтобы создать новую традицию! Принц слушал и время от времени вставлял реплики: -- В самом деле? Гм. Интересно. Просто поразительно! Хижина, где нам с Ромилайу предстояло квартировать, стояла в глубине небольшого дворика и была, как другие, сделана из глины, с конической крышей. Внутри было светло и пусто; у меня возникло ощущение непрочности. Под потолком на значительном расстоянии друг от друга были уложены просмоленные балки, а поверх них настелены пальмовые листья. Я сел на что- то вроде низкой табуретки. Итело, который вошел вслед за мной, оставив свою свиту жариться на солнцепеке, сел напротив меня, а Ромилайу принялся распаковывать вещи. Жара достигла верхней точки; тишина царила мертвая, только у нас над головами среди стеблей шуршали крошечные существа -- какие- нибудь жучки, или маленькие птички, или летучие мыши. Я так вымотался, что не было сил даже выпить, хотя мы прихватили с собой несколько фляжек с "бурбоном", и не мог думать ни о чем, кроме треклятых лягушек. Однако принц рвался поговорить; поначалу я принял это за проявление общительности, но потом заподозрил некую цель и насторожился. -- Я учился в школе в Малинди,-- рассказывал он.-- Чудесный, замечательный город! Позднее я посетил этот городок на восточном побережье, с причалом для одномачтовых судов -- один из центров арабской работорговли. Итело поведал мне о своих странствиях вместе с приятелем, Дахфу, теперешним королем варири. Они ходили по Красному морю и работали на железной дороге, еще перед первой мировой войной проложенной турками к Аль-Медине. С этой историей я был немного знаком: моя мать принимала активное участие в борьбе армян, -- а из книг о Лоуренсе Аравийском узнал, как широко система американского образования распространилась на Среднем Востоке. Если не ошибаюсь, молодые турецкие радикалы, в том числе знаменитый Энвер-паша, обучались в американских школах -- хотя я не раз задавался вопросом: каким образом они переходили от "Деревенского кузнеца" и "Нежной Алисы и смеющейся Аллегры" к войнам, заговорам и кровавой резне. -- Что ж,-- прокомментировал я,-- должно быть, вам было полезно повидать свет. Принц улыбнулся, но во всем его облике появилась какая-то напряженность; он широко расставил колени и уперся в пол сжатой в кулак рукой. Я почувствовал: что-то надвигается. Мы сидели друг против друга на низеньких табуретках в крытой тростником хижине, похожей на большую корзинку для шитья. Все впечатления последних дней -- долгий переход, ночное ржание зебр, неповторимый колорит Африки, больная скотина, плакальщики, желтая вода в цистерне, битком набитой лягушками, -- только-только улеглись у меня в голове. Наступило хрупкое -- чтобы не сказать опасное -- равновесие. -- В чем дело, принц?-- осведомился я наконец. -- Когда к нам является незнакомец, мы совершаем ритуал знакомства посредством вольной борьбы. Это обязательно. -- Нельзя ли разок пропустить или хотя бы отсрочить процедуру? Я выжат, как лимон. -- Ни в коем случае. Все новоприбывшие без исключения обязаны драться. -- Ясно. Полагаю, вы здесь -- бессменный чемпион? Можно было не спрашивать. Конечно, Итело сильнее всех, поэтому именно он подошел нас встретить и поэтому зашел вместе со мной в хижину. -- Знаете, принц, откровенно говоря, я бы охотно сдался без боя. У вас такое богатырское сложение, к тому же я старше. Тем не менее, он проигнорировал мои возражения и, положив ладонь мне на затылок, стал пригибать меня к земле. Я удивился, однако не забыл о вежливости. -- Не надо, принц. Не надо. Боюсь, у меня перед вами весовое преимущество. Главное, я не знал, как к этому отнестись, а Ромилайу никак не отреагировал в ответ на мой вопрошающий взгляд. С моей головы свалился белый тропический шлем с засунутыми под подкладку и закрепленными клейкой лентой паспортом, деньгами и документами. Давно не стриженная поросль курчавых волос встопорщилась. Итело меж тем продолжал пригибать меня к полу. Прижав руки к бокам, и предоставил ему делать со мной все, что заблагорассудится. -- Давайте, давайте,-- твердил он,-- вы обязаны драться со мной, сэр. -- Ей-Богу, принц,-- возразил я,-- это я так дерусь. Думаю, вы не осудите его за то, что он не поверил. Взгромоздившись на меня, он вдруг повалился на бок, а затем, подсунув под меня ступню, как рычаг, подцепил за шею. И, тяжело дыша, проговорил: -- Эй, вы, Хендерсон, деритесь, я вам говорю! В чем дело? -- Ваше высочество. Я -- бывший солдат, почти десантник, в нашем учебном лагере была исключительно жесткая программа. Нас учили убивать, а не заниматься вольной борьбой. В рукопашную со мной лучше не вступать. Я знаю все приемы: например, как разодрать противнику щеку, сломать кость или выбить глаз. Естественно, мне не хочется этого делать. Я стараюсь не прибегать к насилию. В последний раз я одним лишь повышением голоса добился летального исхода. Я начал задыхаться: пыль набилась в ноздри. Но я продолжал увещевать его: -- Поймите, я досконально освоил технологию убийства. Так что давайте не будем. Мы стоим на высокой ступени развития цивилизации -- посвятим же все силы тела и ума борьбе с лягушками. Он сильнее вцепился мне в горло. Я сделал знак, что хочу сказать что- то важное. И сказал: -- Ваше высочество, я действительно серьезный соперник. Он отпустил меня -- должно быть, сильно разочарованный. Я понял это по выражению его лица, когда отирал свое какой-то синей тряпкой, стащив ее со стропила. Наверное, с точки зрения Итело мы уже познакомились. Повидав мир -- по крайней мере от африканского города Малинди до Малой Азии, -- он наверняка встречал никудышных вояк и теперь отнес меня к этой категории. Действительно, в последнее время я изрядно вымотался -- особенно из-за проклятого внутреннего голоса. Стал смотреть на все явления жизни как на лекарства, которые либо улучшат, либо ухудшат мое душевное состояние. Ох уж, это душевное состояние! Не из-за него ли я шастаю по свету? Грусть сделала меня громоздким и неповоротливым -- а ведь когда-то я был легким и подвижным. -- Вы, должно быть, слывете здесь непобедимым, ваше высочество? -- Да, я всегда побеждаю. -- Меня это нисколько не удивляет. Он ответил насмешливым блеском глаз. После того, как я дал вывалять себя в пыли, он решил, что мы уже достаточно знакомы. В его глазах я был громадной, однако беспомощной тушей, состоящей из одного куска, как тотемный столб или галапагосская черепаха. Я понял: чтобы вернуть его уважение, придется и впрямь заняться с ним вольной борьбой. Я отложил шлем и снял тенниску со словами: -- Ладно, ваше высочество, давайте поборемся без дураков. Ромилайу это понравилось не больше, чем вызов Итело, но он не привык лезть в чужие дела. Что же касается принца, то он оживился и занял позицию: присел и прикрыл лицо руками. Я сделал то же самое. Мы стали кружить по тесной хижине. Потом начались захваты; все его плечевые мускулы пришли в движение. Я решил в ожидании вдохновения воспользоваться весовым преимуществом, потому что, если Итело нанесет мне телесные повреждения (с его мускулами это было вполне возможно), я могу потерять голову и применить те самые трюки. Я толкнул его животом (на котором, хотя и в сильно растянутом виде, все еще виднелась татуировка "Фрэнсис") и одновременно поставил ему подножку и двинул в челюсть. Я застиг Итело врасплох; он перекувырнулся в воздухе и грохнулся на пол. Я сам не ожидал, что это будет так легко, поэтому принял его падение за хитрый маневр и, решив не тянуть кота за хвост, обрушился на него всей своей тяжестью, а руками уперся ему в лицо. Таким образом я ослепил принца и перекрыл кислород, а затем хорошенько тюкнул его головой об пол и тотчас пригвоздил к полу. Возблагодарив судьбу за то, что не пришлось применить смертельную технологию, я в тот же миг отпустил Итело. На моей стороне был элемент неожиданности, так что борьба была не совсем честной. По изменению цвета лица Итело я понял, что он сердится. Не проронив ни слова, он снял блузу и зеленый шелковый шарф и глубоко вдохнул; мышцы живота втянулись внутрь и почти достали до позвоночника. Мы сделали несколько кругов по хижине. Я сосредоточился на работе ног, ибо они -- мое слабое место. Принц понял: его главный шанс -- в том, чтобы повалить меня на пол, где я не смогу обрушиться на него всей своей непомерной массой. Стоя напротив него, я принял боевую стойку: сгорбил плечи и по-крабьи расставил локти. Он на большой скорости поднырнул, заехал мне в челюсть и тотчас прыжком оказался позади меня, где благополучно провел захват головы, которую тотчас же начал нещадно сжимать. У него освободилась одна рука. Он мог смазать меня по вывеске, но, видимо, это не допускалось правилами. Вместо этого он попытался повалить меня на спину, однако я плюхнулся на живот, и довольно чувствительно -- на мгновение мне показалось, что у меня лопнула грудная клетка. Кроме того, я больно ударился носом. Впечатление было такое, как будто он раскололся надвое: я вроде бы даже почувствовал, как в щель ворвался воздух. Тем не менее, мне удалось сохранить способность здраво рассуждать, что само по себе уже было великим достижением. С того дня, когда я колол дрова и сорвавшаяся щепка угодила мне в лицо, и я подумал: "Вот он, момент истины!"-- с тех пор я научился извлекать пользу из таких инцидентов, и сейчас это пригодилось. Однако вышеупомянутый возглас получил несколько иное развитие: не "Истина приходит к нам с ударами судьбы", а нечто более заковыристое: "Я-таки помню час, взорвавший сон моей души!" Итело обхватил ногами верхнюю часть моего туловища (из-за пуза ему не удалось бы сделать то же самое с нижней частью) и сжал так, что у меня чуть кровь не остановилась в жилах; язык вывалился, глаза почти выкатились из орбит. Но руки знали свое дело: я нашел выше его колена так называемую приводящую мышцу и сильно надавил на нее большими пальцами обеих рук. Нога разогнулась; я больше не чувствовал на себе мертвую хватку его конечностей и тотчас потянулся к его голове. У Итело были короткие волосы, но их длины хватило, чтобы уцепиться. За волосы я повернул его на сто восемьдесят градусов, схватил за спину и поднял в воздух. Из опасения снести крышу я не стал вертеть его в воздухе, а швырнул на пол и сам плюхнулся сверху. Должно быть, он начинал схватку в полной уверенности в том, что перед ним -- громоздкая, неповоротливая туша, к тому же ослабленная переживаниями. По окончании матча я почти жалел, что победа досталась мне: столько горечи было в его взгляде. Он никак не мог поверить, что это толстое живое бревно сумело отобрать у него чемпионское звание. Когда я приземлился на него во второй раз, он закатил глаза -- и не только из-за тяжести. Было бы верхом неприличия с моей стороны торжествовать победу. Я чувствовал себя не лучше моего поверженного противника. Мы чуть не разнести эту хижину. Ромилайу застыл у стены. Как ни мало я жаждал этой победы, но все-таки не слез с принца до тех пор, пока не убедился, что припечатал его к полу, как полагается. Иначе он счел бы себя оскорбленным. Уверен, под открытым небом он одержал бы верх, но в тесноте оказался беспомощным перед грудой мяса и костей. Опять же, боевой дух. Когда доходит до драки, мне почти нет равных. С юных лет я только и делаю, что дерусь. Но я сказал: -- Ваше высочество, не принимайте близко к сердцу. Он лежал, закрыв лицо ладонями, и даже не пытался встать. Я поискал слова утешения, но на память пришла только какая-то муть из лексикона Лили: мол, того, кто гордится своей физической силой, жизнь научит смирению, и так далее. Я мог бы выложить вам многие ярды подобной чепухи, но ограничился немым сочувствием Итело. Мало того, что его народ пострадал от засухи и нашествия лягушек, так еще и я свалился им на голову, чтобы продемонстрировать в высохшем русле реки Арневи австрийскую зажигалку и дважды пригвоздить к полу их принца. Наконец он поднялся на колени, посыпал шевелюру пылью, а потом взял мою ногу в ботинке на каучуковой подошве и водрузил себе на голову. И заплакал -- куда горше делегации у стен поселка. Но, можете мне поверить, он плакал не только из-за своего поражения. Итело переживал целый комплекс сильных и противоречивых чувств. Я норовил сбросить с себя его ногу, но он не отпускал меня и все повторял: -- О, мистер Хендерсон (он произносил "мистер" как "миста"), теперь я вас знаю! Да, сэр, я вас знаю! Я не сказал ему то, что подумал, а именно: "Неправда, ты меня не знаешь. И никогда не сможешь узнать. Страдания -- вот что всю жизнь помогало мне оставаться в форме. Я таскал камни и месил бетон, колол дрова и управлялся со свиньями -- моя сила не от хорошей жизни. Это был неравный бой. Возьмите от меня победу, она по праву принадлежит вам". За всю свою жизнь я ни разу не проиграл ни одного состязания, сколько бы ни старался. Даже играя в шашки с моими маленькими детьми, сколько бы я ни поддавался и как бы ни переживал, видя, как у них дрожат губы, я все равно каким-то чудом скакал по доске именно туда, куда нужно, и то и дело проходил в дамки. А в душе ругал себя последними словами. Но оказалось, что я не совсем правильно судил о его чувствах. Я понял их только тогда, когда принц встал, заключил меня в объятия, склонил голову мне на плечо, и сказал, что отныне мы -- друзья. Это взволновало меня до глубины души, наполнив все мое существо благодарностью и в то же время горечью. Я сказал: -- Ваше высочество, я счастлив. Я горд. Он неловким, но трогательным жестом взял меня за руку. Я побагровел от смущения -- простительная реакция старого бойца на заслуженную победу. И по-прежнему старался сгладить для него горечь поражения: -- Ваше высочество, у меня за спиной большой опыт. Вы не представляете, насколько большой и какого рода. И вот что он ответил: -- Я знаю вас, сэр. О да, теперь я вас знаю. ГЛАВА 7 Стоило нам выйти из хижины, как по запыленной шевелюре Итело и по тому, как он держался сбоку от меня, все сразу узнали о моей победе, так что не успел я надеть тенниску и тропический шлем, как попал под настоящий шквал аплодисментов. Женщины хлопали, соединив запястья, и раскрывали рты примерно на ту же ширину, что и ладошки. Мужчины свистели, закладывая в рот пальцы и широко раздувая щеки. Сам принц, без тени унижения либо зависти, указывал на меня пальцем и улыбался. Я шепнул Ромилайу: -- Знаешь, что? Африканцы -- чудесные ребята, я их люблю! Королева Виллатале и ее сестра Мталба ждали меня под тростниковым навесом в королевском дворике. Королева восседала на лавке из жердей; позади нее, как флаг, плескалось на ветру красное одеяло. Когда мы -- я и Ромилайу с мешком подарков на спине -- приблизились, старуха улыбнулась. Я сразу отнес ее к определенному типу пожилых женщин. Возможно, вы поймете, что имеется в виду, если я скажу, что ее жирные предплечья мешками нависали над локтями. Я лично считаю это приме