ечные отношения. А эти люди, казалось, располагали неисчерпаемым запасом красоты и поэзии. Я подумал: после акции по уничтожению лягушек арневи откроют мне свои сердца. Я уже заслужил дружбу Итело, королева, вроде бы, тоже благоволила ко мне, Мталба собиралась за меня замуж -- оставалось только доказать (и такая возможность мне представилась), что я достоин этих милостей. После того, как Мталба в последний раз, со счастливым обожанием во взоре, лизнула мою руку, я поспешил сказать: -- Благодарю вас, и спокойной ночи. Доброй ночи вам всем. -- Ахо!-- выдохнули они хором. -- Ахо, ахо! Грун ту молани. -- Ту молани. Сердце мое полнилось счастьем, а когда гости ушли, я, вместо того, чтобы постараться заснуть, испытал страх: вдруг, стоит мне сомкнуть ресницы, очарование исчезнет? Ромилайу еще раз помолился и лег, а я еще долго лежал без сна, в приподнятом настроении. ГЛАВА 9 Оно не покинуло меня и утром, и я сказал себе: это будет величайший день в моей жизни. Я почему-то был убежден (я и сейчас убежден), что события минувшей ночи должны были послужить знамением, своего рода сигналом к выходу из тупика. Даже Виллатале не дала мне подобного ощущения. Я стал другим человеком -- или думал, что стал. С этим ощущением не могло сравниться даже созерцание осьминога в Баньоле. Та тварь, уставившись на меня из-за стекла. безмолвно говорила о смерти, рождая ощущение безысходности. Тогда как события минувшей ночи вселили в меня уверенность в себе, и я с новой энергией и душевным подъемом приступил к изготовлению бомбы. Через некоторое время я смог торжественно сообщить Ромилайу: -- Готово! Я твердо решил, что не позволю ему испортить мне настроение своим кислым видом. -- Оставь сомнения, Ромилайу. Вот увидишь: эта штука отлично сработает. -- Да, сэр. -- Я не хочу, чтобы ты считал меня растяпой, не способным создать что- то путное. -- Конечно, сэр. -- Каждый человек интуитивно знает ту предельную глубину, которую он способен постичь. Так вот -- я еще не достиг этой глубины. -- Да, сэр. -- Ха! Жизнь думает, что уже вычислила меня "от и до" и занесла в соответствующую графу своих скрижалей. "Хендерсон -- тип такой-то" -- как бескрылая гагарка или утконос. Но ее ждет большой сюрприз, ибо я -- Человек! А человек не раз проскальзывал у нее между пальцами, когда жизнь уже думала, что связала его по рукам и по ногам. Зная о предстоящем знаменательном событии, к моей хижине сошлись почти все жители деревни. Одни болтали, другие хлопали в ладоши, третьи пели песни. Под утро вновь заявилась Мталба в прозрачных лиловых шароварах и вуальке, на арабский манер закрывавшей нижнюю половину лица. Она и ее свита старались подбодрить меня песнями и плясками. Потом она ушла, однако вскоре вернулась, переодевшись во что-то красное из грубого сукна. Она вдела в уши медные кольца, а на шею надела такой же медный воротник. Свита облачилась в пестрые лохмотья. Некоторые привели с собой коров на цветных поводках. Время от времени человек подходил к животному, целовал и справлялся о его здоровье -- ни дать ни взять близкие родственники. Девушки несли на руках или на плечах своих любимых кур. Духота стояла ужасная. -- А вот и Итело,-- заметил я. У принца тоже был настороженный вид. -- Миста Хендерсон, сэр...-- начал он, с трудом подбирая слова. Я счел своим долгом ободрить его. -- Я понимаю, принц, сложность и деликатность ситуации. Могу сказать одно: я люблю ваш народ и хочу на деле доказать ему свою любовь. Раз уж я явился сюда из внешнего мира, мне и расхлебывать заварившуюся у вас кашу. Ну, а теперь -- в дорогу! Мы все под палящим солнцем двинулись к цистерне; я возглавлял торжественное шествие. На мне был тропический шлем; один башмак то и дело норовил свалиться с ноги, так как из шнурка я изготовил фитиль. Время от времени я хлопал себя по карману шорт, проверяя, на месте ли австрийская зажигалка. Бомбу в алюминиевом корпусе я держал высоко над головой, как статуя Свободы -- факел в Нью-Йоркской гавани. Немного не доходя до искусственного водоема, все остановились; я один приблизился к краю цистерны, где росла трава. Ромилайу -- и тот не последовал за мной. Что ж, это в порядке вещей. В критическую минуту человек всегда остается один, а для меня одиночество давно уже стало нормой. С бомбой в левой руке и зажигалкой в правой, я заглянул в воду. Там в родной стихии блаженствовали лягушки, от головастиков до взрослых особей, а я, Хендерсон, возвышался над ними наподобие вековой сосны с крепкими корнями... но довольно обо мне. Я возвышался над лягушками, как олицетворение их судьбы, а они ни о чем и не подозревали. На меня нахлынуло знакомое чувство тревоги. В глазах зарябило; в горле пересохло; на шее вздулись жилы. Ропот жителей деревни доносился до меня словно издалека -- как до утопающего голоса купальщиков. Ближе всех ко мне стояла темнокожая Мталба в красном одеянии -- очень похоже на мак. Я сдул с фитиля пылинки и повернул колесико. Потом запалил фитиль бомбы -- мой бывший шнурок. От него тотчас отвалился металлический наконечник. Искра по фитилю побежала к деревянной части корпуса, в которой я заранее просверлил дырочку. Теперь оставалось только сжимать эту штуку в руке и ждать, когда искра заберется внутрь. Я призвал на помощь всю свою интуицию, плюс удачу, а так как в этот миг мне не хотелось ни на что смотреть, я зажмурился. Изнутри послышалось шипение. В последний момент я закрыл дырку заранее приготовленной затычкой и швырнул бомбу. Она ударилась о тростниковый навес, перевернулась в воздухе и шлепнулась в желтую воду. Вода сомкнулась над ней, но уже в следующую секунду вздулась, пошла кругами, и я понял, что бомба сработала. Будь я проклят, если моя душа не вспенилась и не заходила ходуном, как эта вода. Еще мгновение -- и ввысь взметнулся фонтан из воды и лягушек. "Аллилуйя!-- мысленно вскричал я.-- Хендерсон, старая скотина, на этот раз у тебя получилось!" Зрелище было грандиозное -- не Хиросима, но что-то вроде того. Я повернулся и крикнул: -- Принц! Ромилайу! Как вам это нравится? Результат оказался не совсем таким, как я ожидал. Вместо восторженного гула со стороны туземцев раздались оглушительные крики и визг. Я вновь повернулся к цистерне, и моим глазам явилась жуткая картина. Вместе с дохлыми лягушками из цистерны стремительно выливалась вода. Взрывом повредило переднюю стенку. Поддерживающие ее гигантские валуны рухнули, и желтая вода неудержимо хлынула наружу. -- А, ч-черт! Меня чуть не вырвало от сознания того, что я натворил. -- Скорее!-- закричал я.-- Итело! Ромилайу! Святой Иуда, что же это делается? Помогите! Я бросился поднимать огромные валуны, чтобы успеть водрузить их на место. Лягушки сыпались на меня, попадая в штаны и расхристанный ботинок. Животные взбунтовались и вовсю натягивали поводья, чтобы устремиться к утекающей воде. Но она была осквернена, и люди не давали им пить. А вскоре и ее поглотил песок. Обезумевшие от горя туземцы разбежались -- остались только Итело и Мталба. -- Боже!-- вскричал я.-- Что я наделал! Какая ужасная катастрофа! Потом я задрал мокрую, грязную рубашку и, обнажив живот, обратился к Итело: -- Убейте меня, принц! Возьмите мою пустую, никчемную жизнь! Скорее! Однако вместо шагов палача я слышал только душераздирающие вопли Мталбы. -- Миста Хендерсон, сэр,-- произнес принц,-- что происходит? -- Вонзите в меня нож,-- уговаривал я его.-- Возьмите мой, если свой оставили дома. Казните меня! Только не прощайте -- этого я не вынесу! Клянусь всем святым -- вместе с цистерной я взорвал что-то очень важное. И поэтому с надеждой ожидал, когда Итело выпустит из меня кишки. Вода под ногами почти полностью испарилась. Дохлые тельца лягушек начали разлагаться под палящим солнцем. ГЛАВА 10 Мталба запричитала: -- Ай-и-и, йелли, йелли! -- Что она говорит?-- обратился я к Ромилайу. -- Прощай. Прощай навсегда. Я услышал дрожащий голос Итело: -- Пожалуйста, миста Хендерсон, откройте лицо. -- В чем дело? Вы не собираетесь лишать меня жизни? -- Нет, нет, вы одержали надо мной верх в поединке. Хотите умереть -- вам придется сделать это самому. Вы -- друг. -- Хорош друг!-- горько усмехнулся я.-- Принц, я бы отдал жизнь, чтобы только вам помочь. Какая жалость, что бомба не взорвалась у меня в руке и не разнесла меня на куски! Со мной вечно одно и то же: за что бы ни взялся на людях, обязательно сяду в лужу. Не зря ваши люди встретили меня в слезах. Они чуяли беду. Так как Итело явно не собирался всаживать мне кинжал в брюхо, я опустил тенниску. -- Что ж, принц, если вы не хотите обагрить свои руки моей кровью... -- Нет-нет, ни в коем случае. -- Спасибо. Придется как-то жить дальше. -- Что будем делать, сэр?-- подал голос Ромилайу. -- Уйдем отсюда. Это -- лучшее, что я могу сделать для моих друзей. Прощайте, принц. Прощайте, дорогая леди, передайте от меня привет королеве. Я надеялся постичь с ее помощью смысл жизни, но, видно, поспешил. Не созрел еще для приличного общества. Но я полюбил эту достойную женщину. Я полюбил всех арневи. Благослови вас Бог. Может, мне стоило бы задержаться -- починить цистерну? -- Лучше не надо, сэр,-- ответил Итело. Что ж, ему виднее. Ромилайу пошел в нашу хижину собирать вещи, а я сказал, что подожду его за оградой. Деревня словно вымерла -- даже животных затащили в дома, чтобы не осквернять их взоры лицезрением такого растяпы. И я ушел, покрытый позором. Вместе с водой испарились мои надежды. Никогда я не узнаю всего о "грун ту молани"... Ромилайу, естественно, рвался обратно в Бавентай. Я сказал, что он выполнил свою часть контракта и может забирать джип. -- Что до меня, то как я могу вернуться в Штаты? Итело не захотел пачкать о меня руки. Он благородный человек, дружба для него -- не пустой звук. Но что мне мешает самому снести себе башку из "магнума"? -- Как вас понимать, сэр? -- А вот так, Ромилайу. Я в последний раз попытался сделать в жизни хоть что-нибудь хорошее -- и ты видел, чем это кончилось. Так что решай сам за себя. Хочешь вернуться в Бавентай -- возвращайся без меня. -- Вы идти дальше один, сэр? -- Да, дружище, -- если вообще решу идти дальше. Не беспокойся: у меня есть кое-какой запас провизии и четыре тысячи долларов. Как-нибудь найду воду. Буду питаться саранчой. Хочешь мой автоматический пистолет -- бери. -- Нет,-- произнес Ромилайу после минутного раздумья.-- Вы не идти один, сэр. -- Какой же ты золотой парень, Ромилайу! Я всего лишь жалкий неудачник, прошляпивший все, что у меня было хорошего; царь Мидас* наоборот, так что с моим мнением можно не считаться, но я все-таки его высказал. Итак, Ромилайу, что же дальше? Куда будем путь держать? ________________ * Мидас, царь Фригии в 738 -- 696 гг. до н.э. Согласно греческому мифу, был наделен Дионисом способностью обращать в золото все, к чему бы он ни прикасался. -- Не знаю. Может быть, к варири? -- Варири? Ага, принц Итело учился в школе с их правителем -- как бишь его? -- Дахфу. -- Точно, Дахфу. Ну так что же -- двигаем туда? -- О'кей, сэр,-- неохотно протянул Ромилайу. Похоже, он уже пожалел о своем предложении. -- Пошли. Может быть, нам не захочется заходить в их селение. Там увидим. Сейчас мне ясно одно: у себя дома я -- человек конченый. Мы шли дней восемь или десять; местность сильно напоминала Хинчагарское плато. Постепенно ее характер начал меняться; кое-где на горных склонах стали появляться деревья. Ромилайу обладал редкостной способностью отыскивать воду: знал, в каком месте следует воткнуть в сухую почву соломинку, чтобы добыть капельку живительной влаги. Мы видели гигантских пауков, сплетающих между кактусами паутину, так что получалось похоже на радарные станции. Видели огромных термитов и их колоссальные муравейники. Я немало дивился страусам -- как они могут бегать в такую жару? По ночам до нас доносились крики ночных птиц и львиный рык. Перед сном, после того, как Ромилайу заканчивал молитву, я рассказывал ему о своей жизни, и, странное дело, в этих рассказах было куда больше фантастики, чем вокруг нас. -- Интересно,-- сказал я однажды,-- что сказали бы варири, если б знали, кто к ним направляется? -- Не знаю, сэр. Там не такие хорошие люди, как арневи. -- Вот как? Но ты не расскажешь им о цистерне с лягушками, да, Ромилайу? -- Нет, что вы, сэр. -- Спасибо, дружище. Вообще-то я не заслуживаю доверия, но и теперь, задним числом, могу сказать, что у меня были самые добрые намерения. Меня просто убивает мысль о том, как мучаются бедные животные, у которых вообще не осталось воды. Но представим себе, что я -- доктор Гренфелл или доктор Швейцер. Разве им не случалось по ошибке отправлять пациентов на тот свет? Да за ними наверняка ходит целая толпа призраков. А почему ты так сказал о варири? -- Они -- дети тьмы. -- Но скажи по совести, Ромилайу: если взять их и меня, кому сейчас следует больше беспокоиться? В больших глазах Ромилайу сверкнули искры мрачного юмора. -- Пожалуй, им, сэр. Как видите, я изменил своему первоначальному намерению пройти мимо варири. Если они -- грубые и земные, вероятность того, что я причиню им вред, весьма мала. Мы шли уже девять или десять дней. Горный пейзаж за это время претерпел значительные изменения. Нам стали часто попадаться невысокие белые скалы с покатыми, как купола, вершинами. Кое-где они собирались группками, образуя круг; в одном таком каменном кольце мы наконец-то встретили человека. Это оказался темнокожий пастух варири в кожаном фартуке и с суковатой палкой, похожей на рогатину. Почему-то он внушил нам опасения. В нем было что-то библейское. В частности, он напомнил мне того типа, которого встретил Иосиф, блуждая в поисках братьев, и который послал его в Дофан. По мне, так этот человек знал, что братья бросят Иосифа на дно высохшего рва. И все-таки послал. Наш черный человек мало того, что был в кожаном фартуке, но и сам казался кожаным. У него было сморщенное недоброе лицо. Ромилайу спросил у него дорогу, и он махнул палкой -- идите, мол, туда. Мы и потопали. Путь становился все более каменистым; это породило у меня сомнения. Нагромождения валунов были слишком беспорядочными, чтобы надеяться на близость жилья. Мы как раз обогнули одно такое нагромождение и собирались карабкаться вверх на гору, как Ромилайу несказанно удивил меня тем, что, вместо того, чтобы поставить уже занесенную ногу на крутую каменную поверхность, медленно сполз вниз и распростерся вниз лицом. -- Какого черта?-- удивился я.-- Нашел, где разлечься! Но в ответе уже не было необходимости: запрокинув голову, я и сам увидел наверху группу вооруженных людей. Трое дикарей, встав на одно колено, целились в нас из ружей. Еще восемь-десять человек, стоя, делали то же самое. Дело запахло керосином. Я выронил "магнум" и поднял руки вверх. Несмотря ни на что, я был доволен: сказался мой бойцовский характер. Итак, кожаный человек заманил-таки нас в ловушку, и этот маневр почему-то принес мне удовлетворение. Ха! По примеру Ромилайу я распластался на пыльных камнях. Один воин под прикрытием остальных спустился к нам и с самым бесстрастным видом подобрал автоматический пистолет, ножи и прочее оружие. Потом он велел нам встать и учинил обыск. Только после этого его соплеменники опустили ружья. Поначалу я отнесся к этому как к игре, но когда нам велели собрать вещи и трогаться в путь, мне стало не до шуток. Эти туземцы были ниже ростом, мельче в кости и темнее кожей, чем арневи. Они носили яркие, я бы даже сказал кричащие набедренные повязки и весьма бодро маршировали. Пожалуй, я мог бы передушить их всех голыми руками, но меня остановило воспоминание о лягушках. Я подавил в себе поднимающуюся злость и занял выжидательную позицию. Пройдя две-три мили, мы увидели что-то среднее между поселком и небольшим городом. Дома были покрупнее хижин арневи; я даже заметил несколько деревянных. Особенно выделялось одно строение красного цвета -- очевидно, дворец. Он был защищен сразу несколькими живыми изгородями из колючих кустов; перед дворцом было разбито несколько цветочных клумб с бордюром из круглых белых камней величиной с клема*. Когда мы приблизились, часовые настороженно замерли, однако нас провели мимо. Со всех сторон на нас глазели местные жители, издавая высокие, резкие звуки. В угасающих солнечных лучах я рассмотрел цветущие сады и сделал вывод, что, коль варири располагают водой, моя помощь им не угрожает. Меня нисколько не задевали насмешки этих людей, но я чувствовал себя уязвленным из-за того, что нас немедленно не отвели к правителю. _______________ * Клем -- хищный моллюск. _____________ Вместо этого нас ввели во двор перед довольно большой хижиной и приказали сесть на землю. Над дверью была намалевана белая полоса -- признак административного здания. Здесь от нашего конвоя остался всего один человек, остальные ушли. При желании я мог бы вырвать у охранника ружье и одним движением руки превратить в металлолом, но что толку? Я предпочел выждать. По двору бродили куры; несколько голых ребятишек прыгали через веревочку и что-то приговаривали. Когда стемнело, куры и ребятня покинули двор. Мы остались одни. Для сильного человека ожидание может быть опасным. Я, во всяком случае, никогда не умел ждать. Сидя на земле, я представлял себе незримого соглядатая -- мирового судью или кого там еще,-- который пялится на меня сквозь какую-нибудь щелку и возможно, смеется. Чтобы отвлечься, я впился зубами в жесткую галету и сломал мост. Этого-то я и боялся, отправляясь в Африку! Сколько раз страх потерять зубы удерживал меня от того, чтобы ввязаться в драку! Во время поединка с Итело, когда он швырнул меня на пол лицом, я думал главным образом о том, как это отразится на моих зубах. Дома, бывало, я беспечно надкусывал карамельку или вгрызался в куриную косточку -- и вдруг во рту появлялось тянущее ощущение, и я спешил проверить языком, на месте ли протезы. И вот теперь мой давний страх стал реальностью -- в самое неподходящее время! На глазах выступили слезы. Вспомнилась история этих зубов. Первая серьезная работа в этом направлении была проделана в Париже, пятидесятилетней мадемуазель Монтекукколи. Мне ее порекомендовала гувернантка наших дочерей, француженка по имени Берта. Фельдмаршал Монтекукколи* был последним противником великого маршала Тюренна**. Когда последний приказал долго жить, генерал Монтекукколи явился на его похороны, и рыдал над гробом, и бил себя кулаком в грудь. Такое родство не могло не произвести на меня впечатления. У мадемуазель Монтекукколи было маленькое личико сердечком и необъятный бюст, которым она душила меня в то время, как колдовала над моими зубами. Она хотела создать у меня во рту произведение искусства, подобное тому, что красовалось во рту у Берты. Хлебнул я тогда неприятностей из-за этой самой Берты! Что до зубов, то по возвращении в Штаты они выпали, и все пришлось начинать сначала. ________________ * Монтекукколи Раймунд (1609--80), австрийский фельдмаршал. ** Тюренн Анри де ла Тур д'Овернь (1611--75), маршал Франции. Одержал ряд крупных побед над баварскими и имперскими войсками. ________________ Второй мост, тот самый, который сломался в Африке, изготовил доктор Спор, двоюродный брат художника Клауса Спора, писавшего портрет Лили. Дважды в неделю я приезжал в город и после очередного урока музыки добирался к доктору Спору с двумя пересадками на метро -- запыхавшийся, со скрипкой под мышкой и неумолчным внутренним голосом в ушах. Этот портрет стал яблоком раздора между мной и моим старшим сыном Эдвардом -- тем самым, у которого красный "эм-джи". Он весь в мать и считает меня ниже себя. Он ошибается. Америка дала миру немало великих людей, но мы с Эдвардом -- не из их числа. Великие -- это такие, как тот парень по фамилии Слокум, который методично, одну за другой, возводит гигантские плотины. В этом смысле наш класс -- тот самый, с которым рвалась породниться Лили, -- получает кол. Эдвард вечно смешивался с толпой. Однажды, в качестве чуть ли не единственного самостоятельного поступка, он нарядил шимпанзе ковбоем и провез по всему Нью-Йорку в открытом автомобиле. После того, как животное простудилось и околело, он стал играть на кларнете, поступил в джаз и поселился на Бликер-стрит, рядом с ночлежкой для бродяг. Но отец есть отец, и однажды я специально прикатил в Малибу, где он отдыхал, чтобы поговорить по душам. -- Мальчик мой,-- сказал я ему,-- я знаю, ты считаешь меня неспособным здраво рассуждать, приписывая эту способность исключительно матери, -- но все-таки послушай. Прежде всего, на свете вообще немного нормальных людей. Далее -- мы и сегодня все еще рабы -- не одного, так другого. Меня лично подчас заносит, но по большому счету я -- борец. -- За что ты борешься, папа? -- За что? Да, черт возьми, за правду! Против лжи. Но, главным образом, я борюсь с самим собой. Вскоре после моего возвращения в Коннектикут Эдвард заявился к нам с девушкой откуда-то из Центральной Америки -- смуглой индианкой с узким лицом и близко посаженными глазами. -- Папа, я влюблен и собираюсь жениться. -- В чем дело? Она залетела или что? -- Говорю тебе -- я ее люблю. -- Так я и поверил! -- Если тебя волнует происхождение, как насчет Лили? -- Только попробуй сказать худое слово против мачехи! Лили -- замечательная женщина. А кто такая эта индианка? Я проведу расследование. -- В таком случае я не понимаю, почему ты не разрешаешь Лили повесить свой портрет вместе с остальными. Оставь Марию Фелукку в покое. Я люблю ее. И это -- мой сын, кровь от крови и плоть от плоти моей! Я был вне себя от возмущения, и в то же время меня распирала гордость. Черт с тобой, бери в жены дюжину марий фелукк из Гондураса и, если им от этого будет легче, пусть позируют для портретов. Свой -- в форме Национальной гвардии -- я убрал из галерии. Нечего нам с Лили там делать. Но это не все, о чем я вспомнил, сидя рядом с Ромилайу в горах Африки. Увы, меня посетило и воспоминание о том, как я опозорился с женой художника и кузиной дантиста, миссис Кларой Спор. В дни своей молодости, перед первой мировой, она славилась красотой -- и к шестидесяти годам все еще не оправилась от потрясения, вызванного ее утратой. Одевалась, как молоденькая девушка -- оборочки да цветочки. Утверждают -- во всяком случае, сама Клара, -- что в свое время она была ого-го в постели, хотя это и не типично для красавиц. Но время и природа сделали свое дело. Должен, однако, признать: даже на склоне лет ее сексуальная притягательность все еще была велика. Она красила волосы в цвет красного перца, а по лицу были рассыпаны такие же огненно-красные веснушки. Однажды зимой мы с Кларой Спор случайно встретились на вокзале "Гранд Централ". Мне нужно было успеть к дантисту и учителю музыки, по фамилии Гапоньи; я так спешил, что за мной не поспевали ботинки и брюки. И вдруг увидел, как миссис Спор выходит из устричной. Ее словно уносило в открытое море -- утлое суденышко без мачт, которому только крепость духа помогала держаться на плаву. Она просигналила, чтобы я остановился, и мы заскочили в вагон-ресторан выпить. Лили в это время позировала ее муж4, так что Клара предложила: -- Почему бы тебе не заехать за женой? На самом деле она хотела сказать: -- Мальчик, зачем тебе возвращаться в Коннектикут? Давай спрыгнем с поезда и ударимся во все тяжкие? Поезд тронулся, и мы покатили вдоль Лонг Айленд Саунд. Клара пожирала меня глазами и рассказывала, рассказывала о том, как в молодости посетила Самоа и Тонгу и навсегда влюбилась в их пляжи, флотилии морских птиц на воде и диковинные цветы. Во мне взыграла буйная кровь Черчиллей; мысленно я уже барахтался на одном из тех пляжей. Когда поезд подошел к станции, Клара плакала. Растроганный, я взял такси, и мы поехали к ним домой. В прихожей я нагнулся, чтобы помочь Кларе снять галоши, но она взяла в ладони мое лицо и стала осыпать поцелуями. И я, старый дурак, вместо того, чтобы отстраниться, ответил ей тем же. И все это видели Лили и Клаус Спор через открытую дверь студии. -- Что это вы вздумали целоваться?-- пробормотала моя жена. Спор не проронил ни звука: все, что делала Клара, воспринималось им как должное. ГЛАВА 11 Вот вам история моих искусственных зубов, сделанных из какой-то акриловой смолы -- подразумевалось, что они будут служить вечно. Но и они не вынесли моего неистовства. Кто-то -- то ли Лили, то ли Фрэнсис, то ли Берта -- говорил, будто я скриплю зубами во сне. Или я слишком жадно целовал жизнь?.. Охваченный дрожью, я вытащил изо рта отвалившиеся коренные зубы, прополоскал в виски и спрятал в карман: вдруг даже в этой забытой Богом глуши найдется кто-нибудь, кто сумеет вставить их обратно? Наконец наш охранник получил из темноты сигнал и велел нам подняться и войти в дом. Там нам предложили пару низких табуреток. На нас падал довольно яркий свет от факелов, которые держали две женщины с наголо обритыми головами. Обе растягивали в улыбке мясистые губы; я немного успокоился. Но тут из глубины дома появился мужчина, и облегчение словно корова языком слизнула. Он смотрел на меня так, как будто знал о моих подвигах у арневи. Что это у него на голове, подумал я, -- парик из пеньки? Или официальный головной убор, полагающийся при его должности? Мужчина занял место на гладкой скамейке между двумя горящими факелами. Передо мной положили на пол толстый том -- как оказалось, атлас. Вооружившись зажигалкой и увеличительным стеклом, я попыхтел над картой Северной Америки и наконец ткнул пальцем в Данбери, штат Коннектикут. -- Где король?-- обратился я к своему спутнику.-- Передай, что я хочу видеть его величество. -- Нет-нет,-- заволновался Ромилайу,-- нельзя. Это полиция. Вот уж не ожидал, что в африканских горах мне учинят настоящий допрос с пристрастием, в частности о цели моего путешествия. После этого нас с Ромилайу оставили одних -- без охраны, но и не позаботившись о том, чтобы нас накормить. Ни тебе мяса, ни молока, ни фруктов. Странное гостеприимство! К этому времени уже совсем стемнело, и городок погрузился в сон. Я попросил Ромилайу раздобыть щепок и сухой травы и развел у двери огонь, чтобы сварить в котелке куриный суп с лапшой из концентратов. Подкрепившись, Ромилайу, как всегда, приступил к вечерней молитве. Ветер вырвал из костра большую огненную щепку, и я заметил лежащего у стены человека с темной кожей. -- Ромилайу! Он оборвал молитву. -- В хижине кто-то есть. Кажется, он спит. Я повернул колесико зажигалки и высек огонь. -- Ну что, Ромилайу? Он действительно спит? -- Нет, сэр. Он мертв. Я и сам понял, только не хотел признаваться. -- Нам подложили труп. С какой целью? -- У-у-у!-- завыл мой проводник.-- У-у-у, сэр! -- Держи себя в руках, Ромилайу. Но я и сам был вне себя от ужаса. Не то чтобы я впервые видел труп. Но какой в этом смысл? И почему в последнее время судьба то и дело подбрасывает мне мертвые тела -- начиная с безобидной старушки, которая не вынесла моей агрессии? А теперь -- этот темнокожий дикарь, валяющийся среди мусора. -- Судя по отсутствию трупного окоченения, он отдал концы совсем недавно,-- предположил я.-- Это подстроено нарочно -- не зря нас заставили так долго ждать. Ты был прав, Ромилайу, эти люди действительно -- дети тьмы. Может, они так шутят? Утром мы просыпаемся, а рядом -- покойник! Так вот, передай им, Ромилайу: я не намерен спать в морге. -- Кому я должен передать, сэр? -- Кому угодно! Я отдал тебе приказ, Иуда, а ты стоишь, как вкопанный! Убирайся! Он вышел из хижины и остановился; до меня доносились его рыдания. Должно быть, он горько сожалел, что не вернулся в Бавентай. -- Ладно уж,-- крикнул я.-- Возвращайся, я передумал. -- Им не удастся повесить на меня убийство,-- сказал я немного погодя.-- Вытащим его отсюда. Не обращая внимания на причитания Ромилайу, я пошел на разведку. Стояла дивная бархатная ночь. Небо над головой казалось изумительной красоты гобеленом с узором в виде застывшего леса. Мне показалось, будто я слышу львиный рык, причем где-то совсем близко. Неужели они держат во дворце льва? Я беззвучно прокрался мимо спящих домов туда, где кончалась улица и начинался овраг. Потом мы вдвоем -- основная тяжесть легла на мои плечи, а Ромилайу поддерживал мертвеца за ноги -- перенесли туда труп и сбросили на дно. Меня мучила совесть. Мысленно я обратился к покойнику: "Не обижайся на меня, незнакомец. Мы случайно встретились -- и разошлись. Я не сделал тебе ничего плохого. Ступай своей дорогой и не держи зла". -- Идут!-- прошептал Ромилайу. Я обернулся и увидел возле нашей хижины зажженные факелы. Кто-то искал то ли нас, то ли мертвеца. У меня мелькнула мысль о бегстве, но я прогнал ее. Будь что будет! Мы остались стоять на краю оврага. Заметив нас при ярком свете луны, к нам подбежал человек с ружьем, но в его поведении не было ничего враждебного. Следователь хочет снова со мной потолковать. Ни этот, ни другие африканцы даже не заглянули в овраг. О покойнике не было сказано ни слова. На этот раз следователя почему-то интересовали мой возраст, общее состояние здоровья, женат ли я и имею ли детей. Ромилайу, еще не оправившись от ужаса, перевел мои ответы; похоже, следователя они удовлетворили. Меня попросили расписаться на листе бумаги: дескать, нужно сличить подпись с той, что в паспорте. Напоследок следователь высказал странное пожелание, чтобы я разделся до пояса. Я сбросил тенниску (она явно нуждалась в стирке), и этот человек приблизился, чтобы получше рассмотреть мой торс. Уж не предстоит ли мне опять с кем-нибудь бороться? Может, в этой части Африки вольная борьба -- обычный ритуал знакомства? Или меня хотят сделать рабом? Или запечь на угольях, как пигмеи поступают с тушами слонов? Процесс приготовления блюда длится неделю. После того, как мне позволили одеться, я попросил Ромилайу справиться насчет королевской аудиенции. На этот раз следователь не уклонился от ответа. Его величество примет меня завтра утром и побеседует со мной на моем родном языке. Наконец-то нам представилась возможность немного поспать. Однако вскоре закукарекали петухи, и я проснулся -- чтобы увидеть через открытую дверь рдеющие облака... и кое-что еще. Там, у двери, сидел наш давешний покойник -- в позе, сильно напоминавшей мою собственную. Кто-то притащил его из оврага. ГЛАВА 12 Я выругался про себя. Это что -- психическая атака? Ну нет, они не сведут меня с ума! Теперь, когда мои отношения с трупом перестали быть тайной, я решил им больше не заниматься -- посмотрим, к чему это приведет. Оставив спящего Ромилайу тет-а-тет с покойником, я вышел на свежий воздух. В воздухе -- или во мне самом -- было что-то особенное. Возможно, у меня начиналось нервное возбуждение -- про себя я называю его лихорадкой. День был явно праздничный, потому что в этот утренний час отовсюду уже тянуло пивом; люди сновали взад-вперед, не обращая на меня внимания -- я счел это добрым знаком. Спустя какое-то время из нашей хижины вышел Ромилайу. Не нужно было быть сверхнаблюдательным, чтобы заметить, в каком он состоянии. -- Понимаю, дружище,-- сказал я ему,-- все понимаю, но что поделаешь? Нам остается только ждать. Здешний вождь, друг Итело, обещал принять меня нынче утром. С минуты на минуту можно ждать посыльного. Вот я и попробую все выяснить. Держи себя в руках, старина, вынеси из хижины наши вещички и присмотри за ними. Послышалась барабанная дробь, и по улице, с барабанами в руках, промаршировали женщины богатырского роста и атлетического сложения -- должно быть, амазонки короля Дахфу. Потом улицу заполнили большие разноцветные зонты. Под шелковым зонтом цвета фуксии шествовал важный, дородный африканец -- как потом выяснилось, дядя короля, Хорко. Один зонт был свободным, и я резонно рассудил, что он -- для меня. -- Видишь, Ромилайу, разве они стали бы посылать такую роскошь человеку, которого собираются обвинить в убийстве? Интуиция подсказывает мне, что нам не о чем беспокоиться. Дородный мужчина заулыбался и простер ко мне руки. Одеянием ему служил кусок алой ткани, в который он был довольно туго обернут от щиколоток до подмышек. Уши ему оттягивали два крупных рубина -- или граната. Сияя улыбкой, он, как культурный человек, протянул мне руку для пожатия. Я ответил тем же и незаметно ткнул Ромилайу в бок, словно говоря: "Видишь? Что я говорил"? Но мой спутник не пожелал удовольствоваться столь ничтожным знаком расположения. Нас окружили жители деревни; все улыбались. Многие успели накачаться помбо -- африканским пивом. Амазонки в черных кожаных жилетах -- кроме этих жилетов, на них ничего не было -- оттеснили зевак. Дородный мужчина представился: -- Хорко. Брат покойного короля. -- Вы говорите по-английски?-- обрадовался я.-- Король Дахфу -- ваш племянник? Мы пойдем к нему? -- Да, идемте во дворец,-- подтвердил Хорко. Что греха таить -- я ужасно волновался. Ромилайу разрешили пойти со мной. На всем протяжении пути нас приветствовали улыбающиеся жители города. Многие вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть меня. -- Какой контраст с вчерашней мертвой тишиной! Почему это, мистер Хорко? -- Вчера был день скорби. -- День казни, что ли?-- вырвалось у меня. Мне показалось, что невдалеке, слева от дворца, я вижу болтающиеся вверх ногами тела повешенных. В эту минуту я не задумываясь отдал бы все свои четыре тысячи баксов, чтобы рядом оказалась Лили. Интересно, как бы она выкрутилась -- с ее понятиями о добре и зле? И ее знанием жизни. Один наш спор на эту тему привел к тому, что моя дочь Райси сбежала из дома вместе с найденышем. Я всегда утверждал, что Лили не знает и не любит реальную жизнь. А я? Я люблю эту старую сучку и всегда готов к худшему. Я просто обожаю жизнь, и, если не могу дотянуться до прекрасного личика, готов запечатлеть свой поцелуй где-нибудь пониже. Умным не надо объяснять, что я имею в виду. Мне не терпелось попасть к королю. Но, даже когда мы очутились во дворце, меня не сразу повели к нему. Этикет требовал, чтобы Хорко принял меня первым в своих апартаментах на первом этаже. Амазонки поставили раздвижной стол и постелили красно-желтую скатерть с замысловатыми арабскими узорами. Принесли роскошный серебряный сервиз и разное угощение: кровь животных (которую я отверг), финики, ананасы, пиво, холодный печеный картофель и другие кушанья: например, мышиные лапки в особом соусе (от которых я тоже воздержался). Наконец банкет у Хорко был окончен, и мы смогли двинуться дальше. Амазонки в рекордно короткий срок убрали стол и выстроились, чтобы служить нам почетным эскортом. Я спросил, где Ромилайу, -- Хорко махнул рукой вниз. Перегнувшись через перила, я увидел своего спутника -- жалкого и неприкаянного. "С ним все в порядке",-- заверил Хорко. Мысленно я дал себе обещание при первом удобном случае щедро вознаградить беднягу за все его мытарства. Широкая наружная лестница сделала поворот, и мы очутились на другой стороне здания. Там росло высокое дерево; в данный момент оно шаталось и скрипело оттого, что несколько человек при помощи шкивов и тросов поднимали и привязывали к ветвям крупные булыжники. По словам Хорко, это было как-то связано с дождем. Все были абсолютно уверены, что в этот день пойдет дождь. Однако на небе не было ни облачка. Мы поднялись на третий этаж, где располагались апартаменты короля Дахфу. Хорко провел меня через несколько смежных комнат с низкими потолками, увешанных портьерами и декоративными драпировками. Окна были такими узкими, что вокруг почти ничего нельзя было разглядеть, разве что случайный солнечный луч выхватывал из полумрака то подставку для копий, то шкуру дикого зверя, то скамеечку. У двери в королевские покои Хорко меня покинул. Я всполошился было: "Эй, куда же вы?"-- но в этот момент одна из амазонок взяла меня за руку и ввела внутрь. Прежде чем я увидел Дахфу, мне бросилось в глаза скопище обнаженных женщин -- по моим прикидкам их было два или три десятка. В комнате царила атмосфера чувственности. Из-за духоты мне пришло на ум сравнение с инкубатором. У входа, на высоком табурете, который напомнил мне бухгалтерскую конторку былых времен, восседала грузная седовласая амазонка в итальянской пилотке образца начала века. Она пожала мне руку от имени короля. Король! Женщины расступились, и я увидел его в дальнем конце комнаты возлежащим на длинной зеленой кушетке в состоянии абсолютного покоя. Его крупное тело, ниже пояса прикрытое лиловыми шелковыми шароварами, казалось плывущим на волнах неги и сладострастия. Вокруг шеи у него вился белый шарф с золотым шитьем; на ногах болтались белые атласные туфли. Несмотря на страх, я не мог не отдать ему дань восхищения. Это был рослый мужчина, как я, ростом не шести футов. Король отдыхал. Женщины прислуживали ему, готовые тотчас удовлетворить любое его желание. Одна отирала ему лицо фланелевой тряпочкой, другая поглаживала грудь, третья держала наготове зажженную трубку. Спотыкаясь на неверных ногах, я двинулся было вперед -- и был остановлен чьей-то рукой на расстоянии пять футов от кушетки. Я послушно сел на предложенный мне табурет. Между мной и королем стояла большая деревянная чаша с парой черепов. Заметив мое беспокойство, король раздвинул мясистые губы в улыбке. -- Не волнуйтесь, это для сегодняшней церемонии. У меня мелькнула мысль: "Ага, значит, фортуна не совсем от меня отвернулась"! Потому что я понял: все наши злоключения -- засада, плен, допрос, подбрасывание нам мертвеца -- исходили не от короля. Не такой он человек! Я еще толком не знал, какой он человек, но уже начал испытывать радость от нашей встречи. -- Вчера вечером,-- продолжал Дахфу,-- меня очень взволновала весть и вашем прибытии. Всю ночь не мог заснуть. О-хо-хо. Это не пошло мне на пользу. -- Какое совпадение -- я тоже почти не спал: всего лишь какую-нибудь пару-тройку часов. Но я счастлив познакомиться с вами, ваше величество. Хочу передать вам привет от вашего друга Итело. -- А, так вы побывали у арневи! Похоже, вы поставили перед собой задачу посетить самые отдаленные районы Африки. Как поживает мой дорогой друг? Я по нему соскучился. Он предложил вам бороться? -- О да. -- И кто победил? -- Матч окончился вничью, ваше величество. -- Гм. Вы представляетесь мне в высшей степени интересным человеком, особенно в физическом отношении. Я бы сказал даже выдающимся. Я еще не встречал людей вашей весовой категории. Итело очень силен. Мне ни разу не удалось положить его на обе лопатки. -- Надеюсь, нам с вами не нужно выходить на ринг, ваше величество? -- О нет, мы не придерживаемся этого обычая. Я должен попросить у вас прощения за то, что лично не пожал вам руку. Это сделала за меня моя генеральша Тату. Терпеть не могу вставать. -- Да что вы? -- Чем меньше я двигаюсь и чем больше лежу, тем легче мне исполнять мои многочисленные обязанности, включая те из них, что являются прерогативой моих жен. Скажите со всей откровенностью, сэр... -- Моя фамилия Хендерсон. -- Мистер Хендерсон. Мне давно не выпадал случай поговорить по- английски. Вы -- наш первый гость из цивилизованного мира. -- Сюда редко забредаю