лал это. И тут я увидел нас двоих на корточках, мы разглядывали обезумевшее насекомое, пытающееся спастись от огня. Оно никогда не промахивается - задрав жало, скорпион убил себя. Это было красиво, это было ужасно, у меня в голове зародилось множество неразрешимых вопросов. Внезапно дядя задержал дыхание и выдохнул: - Похорони меня около того птичника. И его щека коснулась подушки, легко, как падают снежинки. Повтори-ка, дядюшка? Ты что, умер? Так я должен тебя понимать? Мы видели смерть, когда гуляли с тобой по полям. Мы видели, как умирали мухи, когда наступали холода, слишком любопытные кошки, нелюбимые деревья. И сейчас с тобой приключилось именно это, а, старик? Ты загадывал загадку: "Нотариус и священник идут к твоему соседу, что там происходит?" Сосед умирает. Сегодня твоя очередь, и нет ни нотариуса, ни священника, у тебя никогда ничего не было, и ты никогда не верил в Бога. Нет никого, кроме меня. Я не знаю, где ты теперь, да и не очень-то хочу узнать. Мне хочется сказать тебе, что когда-нибудь мы встретимся, но я сам верю в это лишь наполовину. Ты не обидишься, если я поручу профессионалам похоронить тебя? На кого я буду похож, шагая один-одинешенек за гробом, и не с кем даже словом перемолвиться, чтобы поделиться своим горем? Мне всегда казалось обидным организовывать церемонию, где единственный заинтересованный человек присутствовать не может. Я знаю, что теперь вечерами, когда я разочаровался во всем человечестве, я буду представлять, как ты лежишь где-то и размышляешь о всех тех секретах, которыми мы с тобой не успели поделиться. Лежишь где-то. Где-то, но где именно?.. Я на сто процентов уверен, что он сказал: "Похорони меня у того птичника". Не просто птичника, а ТОГО птичника. Что это за птичник такой, черт подери? И он не сказал: "Я бы хотел..." или "Не мог бы ты...", нет, он сказал: "ПОХОРОНИ меня у ТОГО птичника". Конечно, можно похоронить и у птичника, но, дорогой дядя, ты мог бы облегчить мне задачу! Вернулась медсестра, произнесла положенные в таких случаях слова соболезнования, объяснила мне все про жизнь и смерть, а я тупо кивал, пока в моей голове кружились тысячи птичников. - Скажите, пожалуйста, нет ли тут поблизости голубятни или чего-то в этом духе, недалеко от кладбища? Медсестра, привычная к неожиданным реакциям при виде смерти, странно посмотрела на меня. Я настаивал: - Вы никогда не слышали о "кладбище рядом с птичником"? - Спросите у людей из похоронной конторы, у них всегда наготове ответы на самые деликатные вопросы. До того, как она это сказала, я считал, что, приехав сюда, уже выполнил свой долг. Теперь же, сам не знаю почему, я решил, что недостаточно просто подержать умирающего за руку, чтобы обеспечить ему вечный покой. Я мог бы сесть на самолет до Будапешта завтра утром, но мои ученики могут подождать еще денек - я надеюсь, этого времени мне хватит, чтобы прояснить всю эту странную историю с птичником, просто чтобы избежать уже зарождающихся угрызений совести. "Похорони меня у того птичника"... Черт! Он мог бы сказать мне что-нибудь простое, банальное, вроде "Не забывай, малыш, только романтизм - абсолютная величина!". Ну почему человек, любивший стрелять по любым мишеням, у которых были перья, хотел быть похороненным рядом с птичником?.. - На выходе с городского кладбища... На кладбище "Пер-Лашез" есть колумбарий, но только для тех, кто хотел, чтобы их кремировали. - Он ясно сказал, что хочет, чтобы его похоронили. - Вам виднее. Но через три дня нам придется что-то делать. - Три дня? - Обычно такие вещи решают задолго до рокового часа. Через три дня мы будем вынуждены поступить как обычно. Три дня. Это все, включая перелет, что я смог выторговать у директора лицея, где я преподавал. Три дня, чтобы найти птичник, рядом с которым похоронить дядю. Считается, что последнее желание умирающего свято. Я попытался сосчитать, сколько часов старик посвятил мне, всегда терпеливый и внимательный к хулигану, которым я был, и довольно быстро перевалил за семьдесят два. Был понедельник, утро, и если к четвергу я не найду этот треклятый птичник, дядя будет вечность ворочаться в своей могиле, не зная ни сна, ни отдыха. На следующий день я направился в центр города, в небольшой домик, где он прожил всю жизнь. За сорок лет ничего не изменилось, я увидел счастье своих четвергов - кондитерскую, где мы с ним обжирались пирожными, киношку, куда он водил меня на фильмы для взрослых, кафе, где я смотрел, как он играет в бильярд. Его соседка по площадке, старая дева, все еще жила здесь. С годами она не потеряла игривости. - Но это же... Жанно? Вот так дела... Смотри-ка, у тебя такие же проказливые глаза, как у твоего дядюшки... Когда ты гулял с Луи, никогда нельзя было разобрать, кто из вас больший хулиган. - Он вам никогда не рассказывал о... птичнике? О месте, где он хотел бы закончить свои дни? Мне пришлось согласиться выпить с ней чаю с розмарином в надежде, что это поможет ей сосредоточиться. К концу второй чашки она вытащила бутылку коньяку - переключиться на вторую скорость. - Твой дядя был парень что надо. Мы могли ругаться дни напролет как кошка с собакой через перегородку, а вечером он приходил пропустить стаканчик, и мы болтали. И не о нас с ним, а обо всем мире и что с ним станется. Представь себе, 21 июля 69-го года в два часа ночи мы с ним вместе сидели, вот, где ты сейчас сидишь, и смотрели по телевизору, как американец ступил на Луну. - А птичник? - Ну... Что-то припоминаю. Это было по пятницам. Не могу тебе сказать, что именно, но точно по пятницам, лет десять продолжалось. Я ему говорю: "Луи, вы зайдете сегодня вечером фильм посмотреть?" А он мне отвечает: "Вы же знаете, что по пятницам у меня птичник". Он, наверное, голубей гонял или что-то в этом роде, есть такие любители - привязывают письма голубям к лапам, ну как-то так, я не в курсе. Каждую пятницу ровнехонько в шесть часов вечера приятель Ферре, механик из Борна... помнишь его? - Никогда о нем не слышал. - Ну, Ферре заходил за ним, чтобы идти в этот чертов птичник. Твой дядя возвращался поздно ночью, а потом ничего - до следующей пятницы. Больше я ничего не знаю, сынок. Письма, привязанные к лапкам голубей... Даже если у дяди были странности, эта неожиданная страсть к пернатым показалась мне подозрительной. Но, похоже, у меня появилась зацепка. В тот же вечер я зашел в магазинчик в Борне, где раньше был гараж Этьена Ферре. Этот почтенный старикан жил теперь в спальном квартале в двух шагах отсюда. Тремя часами позже я нашел нужную лестницу и нужную дверь. Мне открыла маленькая девочка: - Ты пришел на праздник бабушки и дедушки? В гостиной человек двадцать всех возрастов сидели вокруг гигантского торта, на котором красовалась цифра пятьдесят. Этьен и Жозетта Ферре праздновали золотую свадьбу. Хотя я клялся, что зашел случайно, никто меня не слушал. Когда я отрекомендовался как племенник Луи, Этьен бросился мне на шею. Он сдержал слезы, когда я сообщил ему, что его старый приятель сыграл в ящик. - Думаешь, он хоть словечком обмолвился, что ему было плохо? В этом весь Луи. Надо сказать, что за последние годы мы не слишком часто виделись. Когда похороны? - Когда - могу вам сказать: в четверг утром, но пока не знаю где. Малышка церемонно одарила меня куском торта с клубникой. До сезона клубники было еще далеко. - Его последним желанием было, чтобы его похоронили рядом с птичником. Насколько я понял, вы с моим дядей посещали клуб любителей голубей каждую пятницу. Не могли бы вы просветить меня на этот счет? Не знаю, что произошло, но как только я произнес эти слова, в комнате повисло гнетущее молчание, как в доме повешенного, где кто-то неосторожно заговорил о веревке. Этьен внезапно побледнел, а его почтенная супруга поглядела на него с подозрением. - Скажи-ка, Этьен... Вы с Луи, случайно, не по пятницам перекидывались в картишки у него дома? Ты возвращался черт знает во сколько, и в таком виде!.. - Я старый человек, многого не помню, - сказал мне Этьен. - Мне очень жаль, что твой дядя помер, но сегодня вечером мы празднуем золотую свадьбу, и я тебе желаю тоже до этого дожить. Так что я тебя провожу, потому что это все-таки семейный праздник. Старик Ферре так и сделал. В две секунды он вытолкал меня на лестничную площадку с энергией, которую в нем трудно было заподозрить. Прежде чем захлопнуть дверь перед моим носом, он сказал: - Пятьдесят лет ежедневного изматывающего труда, чтобы дожить до этого дня, и ты приперся именно в этот день, чтобы все обгадить со своим поганым птичником! Копайся в прошлом сколько тебе влезет, но меня не трогай! Птичник... Птичник... Иди к отелю "Липы" в Гранвиле, но только, ради бога, не возвращайся рассказать, чем все кончилось. Было одиннадцать часов вечера. Ни один автобус не шел до Гранвиля. В отеле заснуть не удалось, так что я разбудил ночного портье и до рассвета рассказывал ему о Дунае. С улицы отель "Липы" выглядит довольно скромным - счастье для бродяг да туристов с рюкзаками. Но, перешагнув порог, вы оказываетесь в небольшом заброшенном дворце, знававшем лучшие времена. Дерево, красный бархат, два лестничных пролета, поддерживаемых атлантами, в общем, настоящие киношные декорации. Меня спросили, не хочу ли я снять комнату. Несмотря на усталость, мне достало сил отказаться. Молодой служащий не мог ответить ни на один мой вопрос: за последние тридцать лет отель три раза менял хозяев, а потом был куплен гостиничным концерном. Управляющий сказал мне примерно то же, и никто из персонала не смог мне помочь. Я приставал ко всем и скоро заметил, что они от меня устали. Я позвонил в похоронное бюро человеку, который был готов забить гвозди в гроб моего дяди. Чтобы выиграть время и принять решение, я снял комнату в "Липах". После обеда я болтался по улицам вокруг отеля, задавая все те же вопросы без ответов, пока какой-то дорожный рабочий не показал мне кладбище - скромный квадрат, обсаженный деревьями - в двух шагах от гостиницы. Мне показалось странным, что в таком уютном городке рядом с такой шикарной гостиницей такое убогое кладбище. В голове было пусто, в одиннадцать часов вечера я рухнул на кровать перед телевизором, как человек, которому уже на все наплевать. Я снова подумал о дяде, который, глядя "оттуда", должен был если не гордиться мной, то хотя бы отдать должное моему усердию. В эту минуту в дверь постучали. Молодой человек заговорщицки улыбался. - Я работаю здесь в хозчасти. А сорок лет назад этот отель принадлежал моей бабке. Она помнит вашего дядю Луи. Я пошел за ним в темную ночь, и он привел меня к домику на окраине города. - Это очень любезно с вашей стороны, ведь вы мне ничем не обязаны. - Надо уважать стариков. Мою бабку больше никто не слушает, вся деревня ее вроде как стыдится. Мне нравится то, что вы делаете ради вашего дяди. Возраст бабки невозможно было определить, она жила в маленькой комнатушке, куда ей удалось втиснуть весь хлам, все свои безделушки. - Луи Манаваль и Этьен Ферре... В свое время я бы поставила на первого, а вишь ты, остался второй. - Слово "птичник" вам о чем-нибудь говорит? Она хихикнула, будто старый стол заскрипел. - Кто вас только жизни учил... И кто тебе рассказывал о том, как жили в наше время? Ты не знаешь, что такое птичник? Дядя не говорил тебе? Веселый дом, притон... Нет? Бордель, дом терпимости... - ...Публичный дом? - Именно так выражаются достойные люди. Родители тех, кто теперь показывает на меня пальцем. Неблагодарные! Они должны были наградить меня медалью "За заслуги перед Отечеством"! Но чтобы понять это, нужно вернуться в то время. На-ка посмотри... Она поставила передо мной разваливающийся ящик из-под шампанского, полный старых фотографий. На одной из них она была окружена девушками, на другой пара танцевала около граммофона, казалось, на всех фотографиях люди были в прекрасном настроении. - Подожди, я найду хорошую... Она порылась в куче и с победным видом сунула мне под нос фотографию. Дядя! Блаженная улыбка, в руках гитара, обнимает за плечи высокую стройную девицу. Я снова подумал обо всех этих пятницах, которые шли сразу за моими четвергами... Никто из моих родных и не догадывался, иначе мне бы запретили с ним общаться, мне бы сказали, что он чудовище, и в один прекрасный день я тоже стану чудовищем. Не лучше, не хуже. Еще одним. - Ферре был обычным клиентом, заурядный, быстро перегорает, такие приходят с желанием устроить сумасшедший праздник, а уходят поджав хвост, стыдясь себя. Твой дядя был другим. Он был влюблен. - Что? - Видишь девушку, которой он поет серенаду? Это была любовь его жизни. Ах, эта парочка... Нужно было видеть... Никогда в птичнике так не ворковали! Он смотрел на нее как мальчишка, умирающий от любви, она так переживала, когда он опаздывал. Это продолжалось десять лет. А встретились-то они у меня, судьба, она не разбирает. Последние слова она произнесла как-то особенно гордо. - Он мог бы на ней жениться, вывезти ее отсюда... Насколько я знаю своего дядю, он был вполне на это способен. - Сейчас-то уж трудно сказать... Между ними словно был заключен некий договор, и никто к ним не лез. Договоры влюбленных - двух одинаковых не бывает. - А что с ней случилось? - Однажды утром она ушла, никому ничего не сказав, и никто ничего не знал. Прошло много лет. Около трех лет назад она вернулась, чтобы умереть здесь. Теперь ты знаешь, что тебе делать. Я сразу узнал ее. На могиле был медальон с ее портретом. Красивая улыбающаяся женщина. Улыбалась она, несомненно, моему дяде Луи. Никто не ставил мне препон, чтобы похоронить его рядом с ней. Договоры влюбленных - двух одинаковых не бывает. И я вернулся в Будапешт - я был счастлив от сознания выполненного долга. В следующие месяцы я сотни раз собирался рассказать историю своего дяди Луи, но надо было описывать все с самого начала, с того момента, как он впервые увидел меня, до того, как я закрыл ему глаза. А у меня не было таких терпеливых друзей. В баре Шегеда, в ту минуту, когда я меньше всего ожидал, я встретил Анну. Я тотчас же узнал в ней ту, "что заслуживала того, чтобы идти за ней всю жизнь", как говорил дядя, утешая юношу, зализывавшего первые любовные раны. Я дал себе слово оставлять ее у себя только раз в году. На День всех святых. Вся поездка ради букета хризантем? Дядя столько не требовал. Я довольно долго простоял на его могиле, глядя на видневшийся вдалеке отель "Липы". На кладбище было довольно много народа, как часто бывает первого ноября. И тут я заметил женщину примерно моего возраста, которая пришла поклониться соседней могиле. Не обращая на меня внимания, она положила букет, выбросила засохшие цветы и прошлась веником, чтобы обозначить углы могилы. Я почувствовал укол в сердце, в ее чертах мне показалось что-то знакомое. Несомненно, те самые проказливые глаза, о которых говорила дядина соседка. - Вы приехали издалека, - сказал я. - Да, я живу в Париже. Никогда не понимала, почему мама захотела быть похороненной здесь. - Меня зовут Жан. - Луиза. - Луиза, я хочу рассказать вам одну историю. И вам, я уверен, достанет терпения дослушать меня до конца. Время блюза Сыро, будто в ведро с водой угодил. Это вам не маленький ливень, что мочит вас как бы с неохотой, нет. Тут просто тропический. Ураган пришел издалека, он гонит прохожих и затапливает тротуары. Я знаю, что это для меня, моя жизнь не может оставить меня в покое. Люди вокруг открывают зонты, ищут козырьки подъездов и заскакивают в кафешки. Потухшая вывеска бара странным образом притягивает меня с противоположного тротуара. Я-то думал, что наизусть знаю эту улицу. Дождь сбивает с привычного маршрута. Позволю-ка я себе расслабиться эти четверть часа, пятнадцать минут только для себя, пока мир снова не войдет в норму. Старое дерево, янтарного цвета бутылки, тишина. Вода ручьями стекает с моего плаща, висящего на вешалке у входа. У стойки я один. Табурет. В дальнем углу парочка пьет пиво и тихо переговаривается. Официант безучастен и нетороплив. - Мерзкая погода? - Пожалуйста, виски без льда. В углу музыкальный ящик. Надо же, они до сих пор существуют. Для него нужны монетки, так ведь? Может, он и картинки показывает, как раньше. Похоже, что нет. Случайно или намеренно, официант выбирает мелодию и смотрит на меня. Боюсь, как бы его вкус не потревожил мое одиночество. Я прихлебываю виски, это согревает меня быстрее, чем что бы то ни было. Preghero!.. Per te... che hai la notte nel cuore... Stand by me в исполнении Челентано. Моложе я от этого не стану, но бывает и хуже. Мне всегда нравился голос Челентано, даже когда он рискнул петь американские песни. Мелодия отбрасывает меня назад, в то время, когда возмужание было еще впереди. Это было больше двадцати лет назад. Они приходили смотреть на то, что потом действительно происходило. Я был особенным. И знал это. И даже смог некоторых в этом убедить. Мне оставалось только ждать, пока моя исключительность проявится. Stand by me... Ohooo Stand by me... Томно, немного смешно, но нам нравилось. В ожидании великих дел мы пели. Великие дела запаздывали, но у нас было время. Беда тому, кто сомневается, значит, он уже практически смирился! Позор тому, кто покоряется! Мы расскажем об этом всему свету. Я был скорее красив, и девушки благосклонно выслушивали мои разглагольствования. Пляж, революция и лифчик. Stand by me... Ohooo Stand by me... Великие дела запаздывали. И мало-помалу, сам того не замечая, я начал соглашаться со всеми. Парочка в глубине - смотрят друг на друга и молчат. Влюбленные. Челентано убаюкивает этих несчастных. Я соглашался со всеми, даже на то, что время проходит. В конце концов оно дает вам понять, что может прекрасно обойтись и без вас. Я соглашался, но меня никто особо не слушал. Маленькие "да", целая цепочка маленьких "да" довела меня до этого богом забытого бара. Как я мог забыть дорогие мне существа на жертвенном алтаре? Stand by me... Ohooo Stand by me... Почему я сказал "да" той, что хотела этого гораздо больше, чем я? Почему я хотел, чтобы мои дети были похожи на меня? Теперь я уже не знаю, на кого они похожи. Мы больше не видимся. В их возрасте у меня бы не хватило на это смелости. Почему я пытаюсь считать своих сослуживцев милыми людьми? Почему я дал этой идиотской болезни расцвести у себя в желудке? Stand by me... Причитания какие-то. По-итальянски еще хуже, чем по-английски. "Preghero per te..." Никто за меня не молился, никто никогда не молится за другого, почему песни вечно морочат нам голову? Музыка кончилась, а дождь - нет. Время пришло. Я так же жалок, как этот бар. Заказываю еще стакан. Через пять минут, хочу я того или нет, я окажусь на улице. У меня есть право всего на четверть часа, не больше. А этот придурочный официант украл у меня половину своей дурацкой музыкой. И снова идет к своему ящику. Видно, он тоже злится на меня. Он решил меня выжить. Поди узнай почему. Что он там выбрал, чтобы вытурить меня? Попсу? Концерт Брамса? Гитару? Все возможно. I woke up this morning... Блюз? Похоже на то. Гитарные - металлические, колючие - переборы. Опять история мужика, у которого все дерьмово с самого утра. Почему они вообще ежедневно встают с постели? Чего упорствовать-то? Не похоже, чтобы все наладилось. И каждое утро будет еще хуже предыдущего. Я это знаю. Я это чувствую. Первая половина и так была утомительна, а та, что осталась, потребует от меня смелости, которой у меня никогда не было. Несмотря ни на что, голос певца жаркий и сильный. Как будто старый мудрый индеец, грустящий по племени, вождем которого он был. Виски неплохо на вкус, наверное, тут играют роль корешки, почва. Цыганская водка. I woke up this morning... Когда я встал сегодня утром, я не думал, что будет такой сильный ливень. Помню время, когда я мог останавливать дождь. Как колдун-индеец. Люди мне не верили, но заканчивалось всегда одинаково - им приходилось признать мои способности. Я даже выигрывал пари. Сейчас-то мне никто не поверит, если я начну рассказывать. Нужно было всего лишь немного сосредоточиться, и дождь заканчивался сам собой. Скольких девушек я потряс этим трюком. Я даже не знаю, был ли это трюк. Я просто очень сильно верил, и все получалось. Я вернул солнце целой деревне, которая уже потеряла надежду. Хотя я давно забыл об этом. Официант плеснул мне еще виски, хотя я и не заказывал. - За счет заведения. Я улыбкой поблагодарил его. Вторая половина будет тяжелой. Но почему бы не сделать этого? Зачем себя ограничивать? И кто знает. С тех пор я лучше понимаю музыку. Я никогда не стану виртуозом, но могу сыграть несколько соло для собственного удовольствия. Наверное, именно это и надо постичь. Долго, терпеливо разучивать гаммы, чтобы потом хорошо играть. Виски уносит меня далеко, к тому человеку, что составляет список несчастий, случившихся за день. I woke up this morning... Если бы он не встал сегодня утром, он бы не написал эту чудесную музыку. В этом мире существуют не только талантливые. Есть еще и трудяги вроде меня. Те, что не совершили ничего выдающегося, но обладающие хорошей памятью. И может быть, если... если я сосредоточусь, сейчас, в эту минуту, закрыв глаза... - Спорю еще на одно виски, что дождь прекратится меньше чем через две минуты. Официант, усмехаясь, смотрит на меня: - Шутите? Капли здоровые, как стаканы виски. - Так спорим или нет? Он смотрит на часы и дает мне отмашку. Музыкальная шкатулка замолкает. Я крепко зажмуриваюсь. Когда я открываю глаза, официант, отогнув уголок занавески, смотрит на улицу. Потом, ошеломленный, поворачивается ко мне. Я встану завтра утром. Трансферт В жизни каждой супружеской пары случается утро, когда ваша вторая половина смотрит на вас с легким оттенком сомнения во взгляде. Сомнения или чего-то другого. И в этом другом есть нечто гипнотическое. Впервые вы замечаете беспокойство в глазах того или той, с кем вы до сегодняшнего дня делили эту нежную и рутинную безмятежность. И вы еще не знаете, что именно вы являетесь причиной беспокойства. - Как спалось, Мину? Мину - это Катрин, женщина моей жизни, я женился на ней двенадцать лет назад. Уже давно она жалуется, что попа у нее отвисла, и пытается убедить в этом меня, ну а я не вижу никакой разницы. В дружеской компании ей иногда кажется, что она не на высоте в некоторых разговорах, и тут она ошибается. Когда на нее это находит, Катрин задается вопросом, правильный ли мы сделали в жизни выбор, но я не мыслю себе другого. Именно поэтому я и люблю Катрин. И только одна вещь меня в ней раздражает - то, что я всегда опережаю ее на пять секунд. Вечных пять секунд. - Тебе сколько тостов, Мину? - Один. Я поджариваю ей два, потому что сегодня у нас брусничное варенье. С абрикосовым или апельсиновым она действительно съедает только один тост, но с брусникой она решит позволить себе второй, она об этом еще не догадывается, но я-то знаю. Вот они, эти самые пять секунд. Я в состоянии закончить большинство фраз, которые она начинает. В магазине я легко угадываю вещи, которые обязательно привлекут ее внимание. Когда мы занимаемся любовью, я с точностью до секунды могу сказать, когда она захочет сменить позицию. Я знаю, что она употребляет прилагательное "любопытный" каждый раз, когда пробует мороженое с имбирем, и "говорливый" - когда встречает болтуна. Она никогда не встречала словоохотливых, многословных или речистых типов - только говорливых. Я всегда знаю, какой лифчик она надела под жемчужно-серое платье. - Я, пожалуй, съем еще один тост с вареньем! Когда я советую ей посмотреть фильм, который я уже видел, то записываю на клочке бумаги три-четыре аргумента, которые она найдет, чтобы похвалить или обругать фильм. Никогда я не показывал ей эту бумажку, чтобы доказать, насколько она для меня предсказуема, - я слишком хорошо представляю сцену, которая за этим последует и ее способ отплатить мне. Такова Катрин. Все время. Представьте себе, например, завтрак, который мы: поглощаем именно в этот момент, и я - учитывая некоторые обстоятельства (субботнее утро, хорошая погода, звонок ее сестры вчера вечером) - прекрасно знаю, что сейчас она снова заговорит о неделе в Ландах, куда ее сестра зовет нас уже несколько месяцев. И будет соблазнять меня рыбалкой. - Знаешь, любимый, в нашем возрасте надо уметь расслабляться, пора подумать о себе, заняться собой. Тебе, например, это бы сейчас не помешало. - Что конкретно ты имеешь в виду, Мину? - Психотерапию. - ?.. Повтори, пожалуйста?.. - Ты должен сходить к психотерапевту. Думаю, она произнесла это слово впервые за двенадцать лет. И улыбнулась со значительным видом - раньше я за ней этого не замечал. - И ты говоришь мне это так запросто, ни с того ни с сего, после двенадцати лет совместной жизни, между двумя бутербродами? - Я давно собиралась тебе это сказать, и сегодня пришло время. ...Кто эта женщина в халате, сидящая напротив меня? - Вот уже несколько месяцев мы практически не разговариваем, ты ходишь все время хмурый, тебе ничего не хочется, даже дети заметили, и их это пугает. Хмурый? Почему она не сказала угрюмый? - Это они сами тебе сказали? - Оба. - ?.. - Когда в прошлом году ты заболел, мы сделали все возможные обследования, и, слава Богу, оказалось, что это просто небольшое переутомление. Мы не слишком волновались, но, может, ты что-то от меня скрываешь? Я ничего от нее не скрываю, что и подтвердил с чистой совестью. - Тогда у тебя что-то на душе, в чем ты даже не отдаешь себе отчета. Тебе нужно кому-то исповедаться. Это может пройти гораздо легче, чем мы думаем. Неужели все это произнесла Катрин, которую я знаю лучше, чем она сама? Та, которая, засыпая, кладет голову мне на плечо, в тот момент, когда я тушу лампу в изголовье? Та, что изгибается, выходя из машины, боясь, что все увидят ее ляжки? Та, которая постоянно забывает ключи в почтовом ящике, когда получает извещение о посылке? Неужели это та самая женщина? Если она решила пойти мне наперекор и раз и навсегда доказать мне, что она совсем не так предсказуема, как мне казалось, то она не могла придумать ничего лучше, чем эта история с психотерапевтом. Я - и психотерапевт? Как ей только в голову пришла эта нелепая идея? - Скажи-ка, Мину, ты виделась со своей подругой Франсуазой? - Конечно, нет. - Ты листала "Нувель Обсерватер" в гостях у Моро? - Вместо того чтобы нести всякую чушь, лучше подумай о том, что я сказала. Если постараешься, ты можешь найти хорошего специалиста. Я не узнаю тебя, Катрин. - Ты отвратительно вел себя с Моро. - Не хуже, чем обычно, Мину. - Да ты еще и издеваешься надо мной! - Я прекрасно к ним относился до того, как они купили этот домишко в Перше. Когда у них родился ребенок, и то меньше шума было. - Признайся лучше, что тебе стало не по себе, когда Жак заговорил о своем психоаналитике. - Что?! - У него есть смелость, которой тебе не хватает. - Может, хватит об этом? Уже два часа ночи, мне еще крутиться как сумасшедшему, чтобы найти место для машины, и вообще я хочу спать. - Ему это помогло. Жюльетта рассказала мне, когда мы были на кухне. Он больше не психует по любому поводу. Он пошел к специалисту, и ему стало гораздо лучше. - Ты выбрала не самое подходящее время! - Видишь, как ты со мной разговариваешь? Раньше ты не был таким раздражительным. С каждым днем ты становишься все более дерганым. - Нет, просто я раздражаюсь каждый раз, когда ты заговариваешь об этом дурацком психотерапевте. - Потому что я говорю об очевидных вещах, которые ты отказываешься признать! - Если кому-то в этой машине и нужен психотерапевт, так это тебе! Сходи к этому чертовому специалисту, если для тебя это лучший выход! В нормальном состоянии после подобного предложения она должна была бы пожать плечами, но она этого не сделала. - Посмотрим на вещи с другой стороны. Когда у тебя болят зубы, ты идешь к зубному? - Да. - Ну а если тебя мучают страхи, ты идешь к психоаналитику, это абсолютно то же самое, для того они и существуют. Они такие же врачи, как любые другие. - Но, черт возьми, меня не мучают страхи!!! - Повысить голос на жену впервые за двенадцать лет, это верный знак, дуться с утра до вечера, это тоже признак страха, все время бояться неудачи - это тоже признак, бояться пойти со своими проблемами к психоаналитику - и это признак, и этим мой список не исчерпывается. - Комплекс неудачника? - Не иметь желания бороться и особенно считать, что любая борьба изначально обречена на неудачу, как ты это назовешь? - Иди домой, Мину, я сам отгоню машину. Сегодня на работе меня заела тоска по Мину. Той самой вчерашней Мину, которую я ждал на всех перекрестках нашей жизни, которая ткала каш повседневный быт с терпением и талантом кружевницы. Эта Катрин, которая теперь жила со мной под одной крышей, была существом удивительным, диким, она приводила меня в смятение, ускользала от меня, я больше не мог предугадать ее реакцию. Была только одна тема, приближение которой я мог предвидеть. И то не всегда. - Дорогой, ты не забыл, что в субботу у ребенка праздник в школе? - Конечно, нет. - Там надо быть не позднее десяти часов, когда Жюльен играет сценку с малышом Клементом. - Сценку с малышом Клементом? Это тот, который заикается? - Он больше не заикается, с тех пор как мать сводила его к психотерапевту. Трех сеансов оказалось вполне достаточно. - Только не сегодня, Мину... - Это длится уже несколько месяцев, это не может больше так продолжаться! Ты все время раздражаешься, постоянно витаешь где-то в облаках, ничто тебя не интересует, ты больше не обращаешь на меня внимания, мне кажется, что я стала прозрачной, ты никогда раньше не был таким. Хочешь, скажу? У тебя депрессия. И хуже всего то, что ты сам об этом знаешь. У меня подкосились ноги, я сел. Не надо было этого делать, я словно признал, что она права. - Да, ДЕПРЕССИЯ, я знаю, что именно это слово тебя пугает, но надо, чтобы ты это признал, иначе ничего не выйдет. Эта такая же болезнь, как любая другая, это лечится. Что-то угнетает тебя, и специалист определит, что именно. Если ты не хочешь сделать это для себя, сделай это для нас. Она положила мне руку на плечо. Мне хотелось завыть, но в соседней комнате спали дети. - Все, что я хочу, это видеть тебя счастливым. Выходя из здания, я последний раз взглянул на табличку "Франсуа РЕЖЕН. Психиатр. Психоаналитик". Я уже не помню, как у меня оказался его адрес. Наверное, мне дал его врач-терапевт. Или мой коллега Жан-Люк. Не все ли равно. Катрин ждала меня, опершись о капот. Увидев меня, она бросила сигарету в сточную канаву и улыбнулась. - Как все прошло? - Заводи машину. Я согласился на этот визит только потому, что он наводил на меня ужас. Причина вполне достаточная, чтобы понять, что за всем этим кроется. Было ли мне что скрывать? Никогда в жизни я ничего не боялся - до сегодняшнего дня. - Ну, рассказывай! Доктор Режен усадил меня в кресло напротив себя - так начались самые тяжкие пятнадцать минут моей жизни. - Мину, ты знаешь, что в минуте шестьдесят секунд? - ?.. Мы проходили в школе... - Ты проходила в школе, но у тебя никогда не было ощутимого доказательства. Ты никогда не ощущала этих шестидесяти секунд, ты никогда их не проживала. А сорок пять раз по шестьдесят секунд - это чуть больше, чем вечность. - Но что произошло за эту вечность, черт возьми! - Молчание. И только. И глаза. Замершие. На мне. Легкая улыбка время от времени, и ты не понимаешь почему. И снова глухое молчание. И ты не знаешь, сможешь ли ты выйти живым. Никогда в жизни я не забуду этот взгляд. - Ты уже говорил мне то же самое про предыдущего. - Предыдущий хотел, чтобы я ходил к нему каждый день в течение года или двух. Потом он согласился на три сеанса в неделю. Уж лучше сразу в сумасшедший дом. - А самый первый? - Самый первый оказался женщиной. - И что это меняет? - Как это "что меняет"? Ты хочешь, чтобы я обсуждал с женщиной свою личную жизнь? Поведал ей свои фантазии? - Что уж такого особенного в твоих фантазиях? - Это мужское дело. Что она может в этом понимать? - Что это за мужские фантазии, о которых нельзя рассказать женщине? В этом не признаются? Что-то, что ты не можешь пережить со мной? Я что, оказалась не на высоте? Ну-ка, выкладывай! С некоторых пор я полюбил сверхурочную работу и перестал возвращаться домой раньше десяти часов вечера. По субботам под любым предлогом я старался избежать встречи с женой. По воскресеньям я готов был идти в гости к кому угодно, лишь бы не остаться один на один с Катрин. В те редкие дни, когда это все же случалось, мы говорили только об этом. Скоро она убедит меня в своей правоте. У меня омерзительное настроение, мне ничего не хочется, и когда вечером я возвращаюсь домой, мне не хочется видеть своих домашних. Слово ужасно, но мне придется признать - у меня депрессия. Даже мой коллега Жан-Люк это заметил. - Уже поздно, отправляйся-ка домой, открой баночку пивка и поставь комедию с братьями Маркс. - Не хочется. - Иди домой, тебя Катрин ждет, я сам схожу к архитектору, отнесу документацию. - Да нет, я схожу. Если повезет, она уже будет спать, когда я вернусь. Разве я виноват, что одна мысль рассказать о себе чужому человеку ужасает меня. От этого я стану только еще несчастнее. Катрин хотела, чтобы я задумался, почему так яростно отказываюсь, а я не знал, что думать и как выйти из штопора. Нужно готовить специалистов по страху перед психоанализом. Людей, которые доброжелательно будут выслушивать вас, если понадобится - годами, чтобы однажды освободить вас от этого страха. Подъезд старого дома. Папка с документацией не пролезает в почтовый ящик архитектора, а консьержки в доме нет. Я ищу звонок с надписью "Ронсар". - Я принес вам документацию. - Заходите. Четвертый этаж. Так я выиграю еще десять минут, уже неплохо. Вчера я проболтался полчаса в кафе, чтобы быть уверенным, что жена уже поужинала. Я уже больше не бываю голодным, и хуже всего для меня встретиться с ней лицом к лицу. Дверь открывается, на пороге появляется фигура. Рыжие кудри обрамляют овал невероятно нежного лица. Учащенное сердцебиение. - Мне совестно, что я заставила вас тащиться по лестнице. Может, зайдете на минутку? Вы Жан-Люк? Мое лицо пылает. Кровь стучит в висках. - ...Нет, его коллега, Алан, я тоже работаю над этой документацией. А вы... вы архитектор? - Что, не похожа? Она протягивает мне руку, которую я неловко, по-мужски, пожимаю. Желудок сводит. Ноги ватные. Я захожу в коридор, бумаги выскальзывают у меня из рук, я еле успеваю подхватить их. - Буду работать над ними всю ночь. Мне обязательно надо представить их завтра в региональный совет. - Извините, мы никак не могли получить раньше отчет из Гайака. - Я прекрасно понимаю, что вы тут ни при чем. К тому же с вашей стороны очень любезно принести эту папку прямо сюда. Я как раз пила аперитив, не хотите? Есть люди, которых знаешь всю жизнь и забываешь, едва потеряв из виду. Десять минут назад я вышел от Элизабет, и мне нужно будет совершить усилие, чтобы сделать вид, будто ее никогда не существовало. Мы выпили по бокалу бургундского, поговорили минутку - она, усевшись на подлокотник кресла, юбка чуть задралась до середины бедра, а я - в неестественной лозе, в твидовом пиджаке, пытаясь сойти за блестящего собеседника. Я бы отдал год жизни, чтобы почувствовать вблизи запах ее духов. Совсем близко. Хуже всего то, что в ее поведении было нечто большее, чем простая вежливость. Чтобы быть в этом уверенным, мне пришлось бы зайти гораздо дальше, чем просто бокал вина, а теперь я, наверное, никогда не узнаю, понравилось ли ей что-то во мне. Да и как может понравиться мужчина, у которого голова забита всякой ерундой. - Ты вернулся еще позже обычного. Я не знаю, что ответить, и потому молчу. - Я оставила тебе поесть, на кухне. Элизабет, ты была всего лишь; мечтой, которая растворяется в бессвязном тумане 150 мг валиума. Еще теплое рагу из кролика ждет меня на столе. Грустная и нежная Катрин гладит меня по затылку. Похоже, что в жизни у нас есть право только на одну женщину, и, наверное, это она. - Ты любишь меня, Алан? - Да. - А мой кролик тебе нравится? - Да. Она украдкой легонько целует меня с заговорщицким видом. - Знаешь, дорогой, пока я ругалась с мясником, я слышала, как одна женщина рассказывала, как она вышла из депрессии. Так приятно на нее посмотреть, она говорила, что... Неожиданно я разражаюсь слезами. Катрин обнимает меня. - Вот увидишь, любимый. Нужно только, чтобы ты нашел кого-то, с кем ты почувствуешь себя в своей тарелке, отличного специалиста. Я хорошенько выплакался, как ребенок, потом неожиданно, как по мановению волшебной палочки, замолчал. Вытащив платок, я миролюбиво сказал: - Ты была права с самого начала, Мину. "Легран. Гравер". Человек стоит у станка. Тот, кого я принимаю за хозяина мастерской, постарше, направляется ко мне. - Добрый день, я хочу заказать вот такую табличку. - Самый распространенный вариант - золоченая, но у меня есть и другие. Вы какой шрифт предпочитаете? - Мне надо точно такую же. - И что написать? - Ну... напишите "Профессор Гиянкур. Психоаналитик. Прием по записи". Неожиданно хозяин бросил подозрительный взгляд на своего помощника, схватил меня за руку и потащил в заднюю комнату. - Скажите, профессор... Мне бы нужен совет. Он понизил голос. Что происходит? - Вам ведь можно все рассказать, это ваша профессия. - ?.. - Мне весь год по меньшей мере два раза в неделю снится один и тот же сон. Мы с моей женой катаемся на американских горках на ярмарке. Я одет как обычно, а на ней свадебное платье. Ей страшно, она кричит, я оборачиваюсь и вижу, что за нами сидят два типа, похожих на клоунов, и они ржут над нами - надо мной и женой. В эту секунду все содрогается, шпалы американских горок разваливаются, все падают в декорации, я тоже ору, еще громче, чем жена. Я просыпаюсь в поту, в полном ужасе. После такого попробуйте-ка снова заснуть. И так уже целый год. Я больше так не могу, и моя жена тоже! Что вы об этом думаете, профессор? - Так сразу трудно сказать. - Американские горки? Клоуны? Свадебное платье?.. К чему все это? - Когда я могу прийти за табличкой? - Не раньше среды. - Я дам вам адрес своего коллеги, у меня огромный список. - Тебе не обязательно меня провожать Мину. - Я тебя знаю. Ты найдешь тысячу предлогов, чтобы не пойти туда. - Она хочет, чтобы я ходил к ней три раза в неделю, по крайней мере пока. Здесь направо. Ну вот мы и приехали. - На первых порах я каждый раз буду тебя сопровождать - раз уж наконец-то ты нашел специалиста, который тебе подходит. - Как хочешь, Мину. Она останавливается у подъезда, как раз напротив сияющей золотыми буквами таблички "Профессор Гиянкур". Целует меня в лоб. - Иди, я буду тебя ждать, не бойся. Я машу ей рукой и вхожу в здание. - И будь на высоте! Перепрыгивая через ступеньки, я взбегаю на четвертый этаж. Элизабет слышит мои шаги и раскрывает