нили. Вернувшись во Францию, он написал сценарий полнометражного фильма, который так и не вышел на экраны. Потом с ним не происходило ничего необычного, и в конце концов Станик оказался здесь, в этой странной комнате. В общем, его послужной список настолько мал, что вполне мог бы уместиться на четвертушке листа. И хотя в моем послужном списке нет пока ни единой строчки, я даю себе клятву, что не закончу свою карьеру так, как Станик. * Джулиус (Граучо) Маркс (1890-1977) -- американский актер. Никто не пытается нарушить тишину. Я встаю, подхожу к окну. Мы находимся в небольшом четырехэтажном здании на авеню де Турвиль в VII округе. Комната, в которой мы собрались, совершенно пустая, если не считать двух диванчиков и кофейного автомата. Похоже, что ее прежние хозяева тайком съехали отсюда, прихватив все, имевшее хоть малейшую ценность. Перегородка с большим окном позволяет видеть все, что происходит в коридоре. Сейчас там происходит нечто странное. То ли из-за усталости, то ли из-за волнения или стресса, но мне мерещится, что по коридору вереницей проплывают скальпы блондинок. Иногда удается различить лоб, глаза или шапочку, но все очень неотчетливо. Тишину разрывает телефонный звонок, и напряжение сразу падает. Станик снимает трубку и через пару секунд кладет на рычаг-- секретарша директора студии сообщила ему, что встреча откладывается на два часа. -- Мы и так проторчали здесь битый час, -- ворчит Дюрьец. Станик пожимает плечами, демонстрируя свою беспомощность. Для него терпеливое ожидание давно превратилось в постоянную работу. -- Вам не кажется, что им просто наплевать на нас? -- спрашивает Матильда Пеллерен. Так и хочется ответить ей, что мне всего двадцать пять и впереди у меня вся жизнь, чтобы дождаться такой встречи. Матильда встает и выходит, удостоив нас гневным взглядом в стиле героинь XIX века. -- Жаль. От нее так приятно пахло... -- комментирует Станик. Жером Дюрьец в одиночестве остается на диванчике. -- Наверное, я могу малость всхрапнуть? У меня сейчас жуткая бессонница... -- В нашей профессии это едва ли не преимущество, -- замечает Станик. -- Устраивайтесь, я разбужу вас через полтора часа. Не проходит и двух минут, как Дюрьец засыпает сном праведника. На него даже приятно смотреть. -- Так спят только маленькие дети. -- Дети и китайцы, -- уточняю я. -- В Пекине можно увидеть, как люди спят в любых условиях: опустив голову на руль велосипеда, в переполненном ресторане, в автобусе между двумя остановками. -- Вы часто бывали там? -- Ни разу. Но мне рассказывали. С того места, где я сейчас нахожусь, мне наконец удается понять, что происходит в коридоре -- стеклянная дверь позволяет видеть человека в полный рост. Правда, иногда реальность оказывается еще более непонятной. -- Скажите, месье Станик... что это за столпотворение лилипутов в коридоре? -- А, это "Прима", агентство по найму актеров, у них контора в конце коридора. Я заходил туда недавно, так как был тоже заинтригован. Они набирают актеров для американского фильма, который частично будет сниматься и в Париже. Им нужно две сотни взрослых лилипутов, преимущественно блондинов, знающих два языка. -- И о чем будет этот фильм? -- Они не сказали. Пока он называется "Вертеп". Там должна быть сцена с лилипутами и гигантскими женщинами с очень пышными формами... -- В стиле барокко... -- Скорее, символизма, американцы никогда не боялись сгущать краски, это одна из их сильных сторон. Мы замолчали. Если придется еще два часа ждать директора студии, то лучше о чем-то поговорить. -- Вам не кажется, что эта встреча -- ловушка для дураков? -- Позвольте мне угадать, Марко. Вы никогда не работали ни на телевидение, ни на кого-то другого и не понимаете, почему именно вас пригласили для участия в работе над каким-то таинственным сериалом, который собираются показывать осенью. -- Да нет, я уже работал на этот канал. Я писал диалоги на французском для японского мультика "Властелины Галактики". А еще предложил несколько либретто для "Двух полицейских в аду". Но они не прошли. Луи спросил, заплатили ли мне. Да, заплатили, жалкие крохи за мультфильм и ничего за все остальное. -- Вот поэтому вас и позвали. Они знают, что вы согласитесь на что угодно за мизерную плату. Конечно, он прав. И я согласен, что меня еще раз облапошили. Но это неважно. Так как я, Марко, хочу стать сценаристом, это моя единственная цель в жизни и это написано на моей физиономии. Я продам душу тому, кто приоткроет передо мной двери. Я готов глотать оскорбления, писать невесть что, получать гонорар кирпичами или вообще не получать его. Мне плевать. Когда-нибудь это они будут есть из моих рук, просто пока еще они этого не знают. -- А вы? Почему вы здесь, Луи? Я чувствую, что он колеблется, не зная, то ли отмахнуться от меня, то ли пойти на откровенность. -- Потому что я из тех, кого называют подававшим надежды. Для меня добиваться этой работы то же самое, что просить милостыню. Мое время давно прошло, и сегодня я согласен на что угодно, не испытывая никакой горечи. Я похож на старую рабочую лошадь, которую держат лишь потому, что она хорошо знает дорогу и не отличается большим аппетитом. Так или иначе, но я умею только это. -- Что именно? -- Сочинять километры страниц всевозможных перипетий. Безмятежно спящий Дюрьец переворачивается на другой бок. По коридору проплывает очередная волна лилипутов-блондинов. Все серьезны, словно священники, и готовы продемонстрировать свои таланты. Станик бросает два франка в кофейный автомат и протягивает мне стаканчик. По его мнению, помещение принадлежит телеканалу, который делит здание с "Примой" и монтажной лабораторией на последнем этаже. Я рассказываю, как мне вчера позвонил продюсер и поинтересовался, свободен ли я в ближайшее время. Я не очень понял, зачем понадобился так срочно. -- Послушайте, Марко, давайте не будем отрицать очевидное. Если какой-то телеканал собирает в одной комнате молодого бойкого сценариста, готового работать бесплатно, писательницу розовых романов, усталого бомжа и пожилого типа, вроде меня, подававшего когда-то надежды, то здесь явно пахнет дерьмом. Обычно я не испытываю симпатии к циникам. Особенно, если они выбирают мишенью такого наивного типа, как я. Но в его манере говорить открытым текстом есть что-то привлекательное. Как будто он уже старается придать динамизм работе и исключить из наших будущих отношений малейший налет неискренности. А также похоронить проявление эго. Однако наивная личность внутри меня желает слушать свой собственный голос. И я, претендуя на откровенность, осмеливаюсь сказать, что не могу относиться к этой работе легкомысленно. Уважать то, что ты делаешь, значит уважать тех, кто это смотрит, а также уважать самого себя. И меня не интересует моральный облик тех, кто дает на это деньги. Затем рассказал ему, что родился перед телевизором. И я не придумываю, когда говорю, что первая картинка, всплывающая у меня в памяти, это не материнская грудь, а блестящий, неудержимо манящий квадратный предмет. Телевизор был моей нянькой, моим развлечением по вечерам, он открывал для меня мир, картины которого бесконечной чередой проходили перед моими удивленно вытаращенными глазенками. Телевизор был для меня приятелем, с которым ты никогда не ссоришься и у которого всегда полно отличных идей. Телевизор знакомил меня с героями, которыми я восторгался. Влюблялся впервые в жизни, но также и ненавидел. Я относился к тем детям, которые неожиданно становятся взрослыми, когда приходит время сменить канал. Я рассказал Луи, как смотрел через приоткрытую дверь запрещенные фильмы; он, в свою очередь, вспомнил о том, как проводил бессонные ночи, спрятавшись под одеялом с фонариком и книгой. В конце концов я сказал ему, что если мне дан шанс проникнуть в этот мир, то я сделаю все возможное, чтобы не предать малыша, остававшегося один на один с голубым экраном. Луи Станик растерянно посмотрел на меня. Но всем словам предпочел улыбку. И я подумал, что за ней скрывается ностальгия по утраченному с возрастом энтузиазму. Пора было будить Жерома Дюрьеца. Я предложил ему стаканчик кофе в обмен на рассказ о его сне. -- ...Я оказался в горах. Внезапно появился говорящий огненный шар. Потом я спустился вниз, где меня поджидала банда каких-то типов. Я страшно взбесился и принялся швырять в них камнями с выгравированными на них приказами. Довольно любопытная ситуация. И было еще много другого, чего я уже не помню. Не слишком довольная собой и слегка сконфуженная, вернулась Матильда Пеллерен. Мы встретили ее, не проявив удивления и не задав ни единого вопроса о тех тайных мотивах, которые заставили ее, как и нас, согласиться на эту работу. И это было правильно. Ален Сегюре, директор студии, тоже не горел желанием их узнать. x x x Немногословный, вечно спешащий Сегюре не собирался разводить дипломатию и пудрить нам мозги. С тех пор, как он появился в этой комнате, у него было достаточно времени, чтобы объяснить нам, что его каналу требуется сериал, берущий за живое, что его стоимость должна быть в разумных пределах, но самое главное: он должен нравится. Вместо этого он сказал: "Делайте, что угодно, все, что угодно, лишь бы как можно дешевле". Вначале я не поверил своим ушам -- мне даже показалось, что я услышал совершенно противоположное. Матильда Пеллерен и Жером Дюрьец и глазом не моргнули. Только Луи Станик нашел в себе смелость уточнить: -- Что конкретно вы имеете в виду, говоря "что угодно"? -- Все, что угодно, все, что придет в голову -- в любом случае этот сериал никто не будет смотреть. Каждая серия продолжительностью в пятьдесят две минуты будет транслироваться между четырьмя и пятью часами утра. -- Вы не могли бы повторить? Крайне измотанный, Сегюре хватается за голову. -- Квоты... Гребаные квоты, устанавливаемые в обязательном порядке на французское кино. Французское кино! Только эти два слова царапают мне язык. Если не считать вас, сценаристов, кто может на этом хоть немного подзаработать, кого еще интересует французское кино? А я и не подозревал, что выпускники Национальной школы администрации знают слово "гребаный"... -- Мы только что приобрели за бешеную цену калифорнийский сериал, заваленный призами и напичканный девицами с объемом бедер в девяносто пять сантиметров. Минута рекламы принесет нам 300 000 франков в первом же блоке, через несколько месяцев мы начнем выпускать майки и прочее барахло. Мы только что вырвали право на трансляцию финала Кубка Европы по футболу, а сейчас я пытаюсь подкупить известного режиссера с конкурирующего канала. Вы считаете, что у меня есть время заниматься французским кино? Луи с видом стреляного воробья спрашивает, соблюдались ли квоты до сих пор. Но, как и все профессиональные администраторы, Сегюре не любит прямых вопросов, особенно тех, на которые проще всего было бы ответить "нет". -- Мы немного потянули с этим, но на этот раз Высший совет по теле- и радиовещанию вынес нам предупреждение и обязал дать в эфир восемьдесят часов французского кино. Мы должны начать трансляцию через три недели, иначе правительство не продлит нам лицензию. -- Восемьдесят часов! -- Вот поэтому вас здесь четверо! -- Первая серия через три недели? Вы что, шутите? -- Вам нужно приступить к работе сегодня же. Вот она, ловушка для дураков... Каждый на свой манер выражает растерянность, за исключением Станика, который продолжает гнуть свою линию, замечая, что срочность имеет цену. Несколько удивленный, Сегюре сдерживает усмешку. Этому их учат в элитных школах. -- Слушайте меня внимательно. Вас выбрали по двум причинам. Во-первых, вы оказались единственными сценаристами в Париже, свободными на данный момент. Во-вторых, никто из вас не может претендовать больше, чем на три тысячи франков за серию. -- Простите? Сегюре вздымает руки к небу и кричит: -- Да эту муру может написать кто угодно! Даже я, если бы у меня было время! Даже моя кухарка, если бы она умела говорить на правильном французском. Вы можете согласиться или отказаться. Этот сериал прославится одним: он будет самым дешевым за всю историю французского кинематографа. -- И что вы хотите, чтобы мы выдали вам через три недели, работая круглые сутки за гроши, которых едва хватит на кофе, без которого мы не сможем продержаться? -- Сойдет все, что угодно. Расскажите вечную историю о двух враждующих семействах, сталкивающихся постоянно на лестничной площадке муниципального дома. Это всегда нравится зрителю. Добавьте одну-две слащавые любовные истории, покажите несколько человеческих трагедий -- и дело в шляпе. -- Мы не можем так просто взяться за дело... Нам нужно... место, где можно собраться. -- Здесь. -- Здесь? -- Никакой квартплаты и все самое необходимое: два дивана и кофейный автомат. Завтра вам доставят компьютеры и принтер. Монтировать серии будут в монтажной на последнем этаже. Актерами займется агентство "Прима". Что вам еще нужно? Матильда Пеллерен, совершенно сбитая с толку, не осмеливается открыть рта. Опасаясь, что могут нанять других, более решительных и менее разборчивых, мы со Стаником молчим. Дюрьец набирается смелости и просит небольшой аванс, но Сегюре не хочет об этом и слышать, пока мы не подготовим четыре первые серии. -- Но у меня больной брат... Мне нужно хотя бы немного денег на лекарства. -- Лекарства? Для больного брата? Я знаю, что ваша профессия -- придумывать разные истории, но вам не кажется, что в данном случае вы зарываетесь? Впервые я согласен с Сегюре. Дюрьец имеет право попытать счастья, но он не должен дискредитировать нашу профессию. Я бы придумал что-нибудь поудачнее, чем лекарства для больного брата. Сегюре смотрит на часы, два раза звонит по телефону и встает. -- Ах, да, последнее, что я хотел сказать. Мы подумали над названием сериала и остановились на "Саге". Это создаст у зрителя впечатление, что он знает ее содержание наизусть и что сериал будет длиться годами. Именно то, что нужно, не так ли? САГА Я выбрался из постели Шарлотты, когда в окне забрезжило утро. Большую часть ночи я провел, наблюдая за ее сном, но сам забыться так и не смог. На самом деле мне просто хотелось ускорить наступление завтрашнего дня, к тому же я не мог забыть о том, что произошло со мной накануне. Вчера у меня была встреча с тремя конкурентами, сегодня -- с моей командой. Вчера я боялся остаться за бортом, сегодня отправлюсь в многомесячное путешествие. В конце концов я отодвинулся подальше от Шарлотты и, устремив глаза в потолок, принялся мечтать о грандиозной одиссее с различными персонажами, сталкивающимися в бесконечных интригах. Делайте все, что угодно! Все, что угодно! А если мы поймаем вас на слове, патрон? x x x Жером Дгорьец и Луи Станик уже на месте и разбираются со шнурами от компьютеров. -- По-моему, единственный способ соединить их -- это вставить шнур А в разъем А1 и шнур Б в разъем Б1, -- говорит Луи. -- Они сплавили нам чучела, которые пылились у них в запаснике; никогда не видел подобной рухляди. И еще хотят, чтобы мы на этом вкалывали! Не переставая ругаться, Жером все-таки подсоединяет компьютеры. После серии заставок на экранах появляются движущиеся человечки, желающие нам всего хорошего. Я пробегаюсь пальцами по клавиатуре, чтобы убедиться в правоте Же-рома по поводу дряхлости оборудования. -- Да вы оба просто избалованы, -- замечает Луи. -- Не сочтите меня старым мудаком, но если бы такое бесшумное устройство существовало в семидесятых годах, то сегодня я бы жарил задницу на солнышке возле бассейна. Мою блестящую карьеру погубило низшее сословие. Мы с Жеромом обмениваемся скептическими взглядами, но Луи уже понесло. -- В молодости мне лучше всего работалось по ночам. Днем я раскачивался, но в голову ничего не приходило, и хорошо, если к семи вечера я придумывал хоть какую-нибудь жалкую реплику. Зато с наступлением ночи во мне просыпался зверь и я набрасывался на пишущую машинку. В то время я снимал то убогие меблированные комнаты, то какую-нибудь конуру, то комнату для прислуги со стенами не толще папиросной бумаги. И как только принимался за работу, толпа дуболомов угрожала свернуть мне шею, если я не перестану шуметь. Вот от каких мелочей иногда зависит судьба. Лично у меня никогда не возникало проблем с тишиной. Сценаристы -- носители шума и ярости, и их работа началась задолго до образования Вселенной, когда вокруг царили мир и покой. -- Когда я работал на Маэстро, такой проблемы не вставало. У него собственный отель в окрестностях Рима, и он -- его единственный обитатель. Мы могли устроить любую шумиху, и никто не стал бы жаловаться. Слово "Маэстро" действует на нас, как укол шилом в задницу. Несомненно, именно на такой эффект и рассчитывал Луи, так как теперь он смотрит на нас с удовлетворенным видом, скрестив руки на груди. Мы переглядываемся с Жеромом. Маэстро -- слово, которое произносят шепотом. Все ощущают неловкость. Луи готов рассказать о нем поподробнее, но никто не проявляет любопытства. Маэстро... Маэстро... Вероятно, тут какая-то путаница. Существует только один Маэстро, которого никто не называет его подлинным именем. -- Вы говорите о настоящем Маэстро? -- А что, есть другие? -- О том, что работал на "Чинечитта"? -- А вы как думали, парни, -- я был там королем, мои милые! Короче говоря, Луи Станик сотрудничал с... Невероятно! Вот уже целых десять лет Маэстро ничего не снимает. Если бы он написал сценарий хотя бы одного из своих фильмов вместе с французским сценаристом, я бы услышал об этом, прочитал в десятках статей, посвященных одному из величайших гениев мирового кинематографа. Невероятно! -- Как-нибудь я расскажу, что нас с ним связывает. Но сейчас нужно подумать над "Сагой". Неожиданно, словно услышав слова Луи, появилась Матильда -- свежая и улыбающаяся. Может, она уже рада нас видеть? От нее все так же приятно пахнет. Если это ее естественный запах, то он вполне может сойти за духи. Поздоровавшись с нами, она выложила на стол разные мелочи: пачку бумаги, чайник для заварки и какую-то дурацкую лампу, поглощающую табачный дым. -- Я принесла ее для вас, а не для себя. Лично я курю сига-риллы. Теперь, когда Матильда избавилась от своих опасений, она выглядит красивой: ее белокурые волосы уложены в безупречный узел на затылке, а платье из красного миткаля придает ей вид деревенской красотки. Жером, вымыв руки над раковиной в туалетной комнате, садится задом наперед на стул перед компьютером, чтобы вытряхнуть из него все, чем тот начинен. Итак, все в сборе. Мы поворачиваемся к Луи, словно только он может дать сигнал к началу работы. -- У меня в руках два листа бумаги с требованиями к "Саге". Вы не ослышались: всего два листа. Трудно придумать что-нибудь более нелепое. Можете не затруднять себя чтением, я изложу вам суть: 1. Никаких натурных съемок. 2. Действие каждой серии всегда и везде должно проходить в четырех декорациях, которые необходимо определить заранее. 3. Максимум десять персонажей во всем сериале и шесть -- в каждой серии. 4. При соблюдении первых трех пунктов вы получите полную свободу действий в работе над сценарием. Матильда улыбается полусмущенно, полуиронично. Все происходящее кажется ей довольно странным. Восемьдесят серий, в каждой по шесть действующих лиц. Если не считать турнира по пинг-понгу, то я не представляю, чем их можно занять. Жером выясняет, можно ли считать труп действующим лицом. -- Не будем вдаваться в крайности, любой осветитель может изобразить мертвеца, -- говорит Луи. Жером объясняет, что раньше в его творениях было очень много убийств. Он не может удержаться, чтобы не усеять свои сценарии трупами и не забыть устроить один-два взрыва, чтобы связать воедино происходящее. Луи с насмешливым видом спрашивает, снимались ли уже фильмы по его сценариям, и Жером внезапно опускает глаза. Все испытывают неловкость... Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Жером соврал. Луи, смутившись еще больше, чем Жером, пытается продолжить как ни в чем не бывало. -- На сей раз вам придется ограничиться одним мертвецом. При необходимости можно добавить раненых с повязками, но большего Сегюре нам не позволит. -- В конце концов, какое это имеет значение, если все равно никто не будет смотреть сериал, -- отвечает Жером. -- По шесть персонажей ежедневно в течение четырех месяцев -- мы рискуем быстро исчерпать их возможности, -- замечаю я. -- Можно использовать прием Беккета, -- предлагает Луи. -- Два типа сидят перед деревянным ящиком и треплются ни о чем, время от времени один из них чистит зубы, чтобы немного оживить действие. -- Не понимаю, что вас пугает, -- вступает в разговор Матильда. -- Если вы предоставите мне двух героев в спальне, желательно мужчину и женщину, то я одна израсходую несколько часов. Она произносит это с таким апломбом, что все сразу принимают ее слова на веру. У Жерома начинает жутко урчать в животе, и он прикрывает его рукой. -- Мы не имеем права ни на какие расходы, ни на талоны в ресторан, -- говорит Луи. -- Зато нам открыт кредит во "Флай Пицце", заказ можно сделать по телефону. Жером тотчас же хватается за трубку. Я вижу, как по коридору идет странное создание, просто невероятное создание -- женщина, красота которой граничит с уродством. Поскольку никто ее не заметил, то я предпочитаю не тыкать в нее пальцем, уверенный, что у меня галлюцинации. Вслед за ней проходят две женщины-великанши. Я вспоминаю о фильме с лилипутами. -- "Сага" беспокоит меня больше, чем я ожидал, -- говорит Луи. -- За тридцать лет, что я варюсь в этой профессии, мне впервые предлагают сделать все, что угодно, все, что взбредет в голову. Все, что я пожелаю. Как бы там ни было, но это кое-что значит. Правда, я еще не разобрался: то ли это обычный кошмар, то ли запоздалое осуществление мечты. -- Судя по деньгам, которые нам обещают, я склоняюсь к первому варианту, -- бросает Жером, высматривающий в окно разносчика пиццы. -- Я вам уже говорил, Луи, что не могу решиться писать дерьмо в моем возрасте. -- Марко, Марко, не надейтесь, что эта дурацкая "Сага" сделает вам имя. -- Может быть, но она позволит мне, пусть хоть немного, вжиться в мою профессию. А это уже счастье. Сегодня утром я проснулся, чувствуя себя сценаристом; я завтракал, чувствуя себя сценаристом; у меня уже появились привычки и заботы сценариста, потому что с сегодняшнего утра я, черт побери, сценарист! Не знаю, что заставило меня произнести подобную чушь. Наверное, это типичная выходка сценариста. -- В таком случае нам нельзя терять ни минуты, все за работу, быстро! -- восклицает Луи. -- Этот день нужно отметить. Сегодня у нас?.. -- Двадцать девятое сентября. -- Тогда постараемся, чтобы он вошел в историю. В конце концов, История -- тоже наша работа. x x x Через два часа "Сага" все еще не превратилась в зародыша, но мы, ее создатели, уже преодолели первый этап любовного сближения перед великим соитием. Сближения вкрадчивого, состоящего из оценивающих взглядов и робких -- из-за боязни показаться смешными -- предложений. Как и все, мы начинали с банальностей, штампов, а затем с наслаждением забраковывали их и шли дальше. У нас, четырех соавторов, очень быстро возникли мысли о деньгах, насилии и, конечно, о сексе. Мы еще не придумали сюжета для первых серий, но это нас мало волнует, так как он должен лежать где-то здесь, на поверхности. Поскольку нам не нужно никому нравиться, мы наслаждаемся собственными мечтами, и это для нас -- прекрасный способ побороть скуку и плохое настроение. Если вы способны получать удовольствие, придумывая всякий вздор, это означает, что у вас с самого начала надолго наладилась динамичная совместная работа. Сразу же устанавливается правило: не отбрасывать ни одного предложения, каким бы нелепым оно ни казалось. Последовав дурацкому совету Сегюре, мы выбрали местом действия современный многоквартирный дом, где на общей лестничной площадке все время встречаются две семьи. Первая из них -- совершенно обычная; отец -- руководящий работник, мать работает по полдня в благотворительной ассоциации, старшая дочь -- студентка философского факультета, а шестнадцатилетний сын остался на второй год в пятом классе. Вторая семейка менее типична, пожалуй, даже немного чокнутая. Она недавно вернулась во Францию после двадцати лет проживания в Соединенных Штатах (идея Жерома). Отец -- гитарист какой-то рок-группы, снискавший шумный успех в шестидесятые годы, но все еще продолжающий выступать. Мать -- секретарша в издательстве, выпускающем книги по искусству. Сын, которому исполнилось двадцать пять, мечтает стать сотрудником Интерпола (он как раз проходит конкурс), а пятнадцатилетняя дочь отличается сверходаренностью (у нее высочайший уровень интеллекта, и никто из родных не понимает ее. Это идея Матильды, которую мы даже не обсуждаем, пусть сама и выпутывается). Все это не окончательный вариант, а лишь предварительно согласованная основа. Уже почти три часа дня, и мы, чтобы немного расслабиться, заказываем по пицце на каждого, продолжая обсуждать имена наших славных героев. Для первой семьи уже есть несколько вариантов: Мартине, Портье, Тиссерон, Гарнье и другие. -- Мне бы хотелось, чтобы они не ассоциировались с ксенофобными или религиозными чувствами, но и осторожничать слишком тоже не следует. Попробуем найти что-нибудь получше, -- говорит Луи. Я рассказываю о своих соседях по лестничной площадке, немного похожих на наших героев. Это Авуэны, у них есть голубой "сафран", из которого невозможно выжать больше тридцати километров в час. Соседей Матильды зовут Дюран-Коше. Со своими Авуэнами я выгляжу довольно глупо. -- А что вы скажете про фамилию Матиньон? -- спрашивает Жером. -- Серж и Клотильда Матиньон. Всем интересно, в какое дерьмо вляпалась семейка Матиньон. -- Только не это! -- возражает Матильда. -- Такая фамилия была у одного пожилого господина, который проводил время с моей мамой, когда отец нас бросил. -- Его звали Серж? -- интересуется Жером. -- Нет, не Серж. Но все равно как-то неловко. -- Он страдал бессонницей? -- Нет, а что? -- Он привык завтракать в четыре утра? -- Да нет же. -- Его видеомагнитофон заколдован и самостоятельно включается посреди ночи? Матильда в недоумении пожимает плечами. -- Тогда как ваш Матиньон может смотреть эту дурацкую "Сагу"? Он даже никогда о ней не узнает, вот в чем наша трагедия! Вы можете использовать его имя, номер страхового полиса, нежные словечки, которые он бормочет после оргазма -- все, что угодно, потому что он ничего не узнает о том, что здесь рассказывается. -- Мы можем делать все, что взбредет в голову, Матильда, нам это ясно сказали! -- Нет, только не Матиньон. -- А как насчет Френелей? -- предлагает Луи. -- Надеюсь, никто не изнасиловал, не подверг шантажу и не зарезал Сержа или Марию Френель? Отлично, тогда решено. А как мы назовем их американских соседей? -- Каллахэны, -- предлагает Жером. -- Так звали Клинта Иствуда в "Грязном Гарри". Мы единодушно соглашаемся, чтобы никому не было обидно. Итак, у нас есть Вальтер и Джейн Каллахэны и их дети Джо-нас и Милдред. ФРЕНЕЛИ против КАЛЛАХЭНОВ. Пусть победит сильнейший! -- Вы отдаете себе отчет, что нам придется жить вместе с ними на протяжении долгих недель? -- Мы выбираем не друзей, мы выбираем свою семью. x x x Сами собой проясняются два места действия: гостиная Френелей и гостиная Каллахэнов. Больше сэкономить невозможно. Еще две декорации пока не нужны. Нам нужно вначале разобраться, куда нас заведут наши восемь героев. С каждым часом все детали оттачиваются. Матильда интересуется, почему мы предпочитаем полные семьи. Почему бы не допустить, что пары только будут создаваться. В результате Серж Френель скончался так же быстро, как и родился. Мария больше не вышла замуж, так как ее дети не жаждали иметь нового папочку. Чтобы заменить Сержа, мы тут же создали Фредерика, коротко -- Фреда; это родной брат усопшего, слегка чокнутый малый, которого приютили Мария и ее дети. Фред -- изобретатель, и редко покидает свою лабораторию (кроме тех случаев, когда нужно помочь нам выбраться из очередного тупика). Изобретатели всегда нравятся зрителям. Дети -- Брюно (лоботряс) и Камилла (студентка философского факультета) -- существуют пока лишь в зародыше. Что касается Вальтера Каллахэна, то это отец-одиночка. У него двое детей от некой Лоли, бросившей семью после рождения второго ребенка. Она ни разу не дала о себе знать; никому не известно, где она сейчас и чем занимается. Мы выведем ее на сцену позже, в решающий момент. Луи энергично отстаивает идею о загадочном исчезновении экс-мадам Каллахэн, можно подумать, что для него это вопрос жизни и смерти. Я не уверен, что у нас получаются достаточно правдоподобные персонажи. Впрочем, к чему стараться, все равно ни один человек не узнает себя в наших героях. Одинокие сердца должны иметь возможность встретиться. У Марии Френель и Вальтера Каллахэна двадцать четыре часа в запасе, чтобы разглядеть друг друга. Для первой серии Луи предложил нам небольшое практическое занятие -- просто для того, чтобы размяться. Нужно коротко изложить основную сюжетную линию, а затем выбрать из каждого варианта наиболее удачные моменты. Мы не должны забывать, что пользуемся абсолютной свободой, особенно в выборе средств. Учитывая судьбу "Саги", нам, наоборот, нужно развенчать любые ортодоксальные идеи, поскольку все равно никто не станет жаловаться. -- Поберегите силы, -- говорит Луи. -- Первая серия нужна главным образом для того, чтобы представить героев и обрисовать место действия. Помните, что каждому из нас эти пятьдесят две минуты бреда принесут денег разве что на пакетик арахиса, так что не стоит сочинять новый роман "Унесенные ветром". Договорились? x x x Каждый из нас внимательно прочитал написанное другими. Ощущения, которые вызывает у меня это занятие, можно сравнить с любовными. Наконец-то обнаженные любовники осмеливаются показать себя такими, какие они есть. Они говорят: а я вот такой, и вот что люблю, несмотря на то, что это может быть неприлично или не модно. На эту работу у нас ушло больше двух часов. Сразу же прояснился стиль каждого из нас, и теперь мы знаем, из каких элементов будет создана наша "Сага". Пока все прекрасно совмещается. Мой краткий сценарий выглядит примерно так: Мария Френель увязла по уши в долгах. Ее семья скоро окажется на улице, если она не решится уступить домогательствам кого-либо из окружающих мужчин. К их числу относится и ее новый сосед. Вальтер Каллахэн, превратившийся в алкоголика после исчезновения жены, до сих пор не нашел серьезного повода, чтобы перестать пить. Бывший анархист и рок-музыкант, он не находит общего языка даже с собственными детьми. Джонас-- полицейский, а Милдред слишком умна. Брюно Френель -- его юный сосед по площадке, непоседа и бунтарь -- мог бы оказаться для него идеальным сыном. Поэтому Вальтер Каллахэн предлагает Марии Френель обменяться детьми для общего блага. Но Мария должна вначале обсудить это в службе психологической помощи "SOS-Дружба", а ее дочь Камилла -- со своим психоаналитиком. Эти безобидные семейные неурядицы не идут ни в какое сравнение с коварными замыслами Фреда, деверя Марии. Фред, непризнанный гениальный изобретатель -- существо измученное, с психикой, изуродованной одиночеством. Его электроулавливатель эмоций никак не желает работать нормально. Поэтому он решает погубить всех окружающих. Чтобы отомстить? Из чистого безумия? Этого никто не знает. Он оборудовал свою квартиру и квартиру соседей скрытыми камерами и микрофонами и контролирует все их слова и поступки, перехватывая любую, даже самую незначительную информацию. Чтобы удовлетворить свои самые низменные инстинкты? Вероятно, я наиболее закомплексованный и наименее уверенный в себе из всей нашей компании. Поэтому ухватился за знакомые мне приемы повествования, стараясь придерживаться изначальных установок. Луи и Матильда уловили в моем тексте подобие "чернухи, неожиданной для такого волевого молодого человека". Не знаю, что они подразумевают под "чернухой". Лично я ничего не вижу в чисто черном или чисто белом цвете, меня интересуют исключительно суровые, мрачные, темные истории. Мне нравятся компромиссы, двусмысленность, сложные личности, изменчивые характеры, трусы и подлецы. Жером оценил идею о том, что Фред шпионит за своим окружением с помощью сложнейшей современной техники, но Се-гюре никогда не даст нам денег, чтобы установить необходимое оборудование. Зато Луи полагает, что "SOS-Дружба" и психоаналитик Камиллы помогут нам заполнить сцены, когда наше воображение истощится, и обойдутся не слишком дорого. Никто не может понять, когда Жером умудрился написать свой текст. Он не способен усидеть на месте и то хватает кусок холодной пиццы, то наливает кофе из автомата, то стреляет сигареты у ассистентов "Примы". В те редкие моменты, когда он стучит по клавишам, мне кажется, что он колотит направо и налево героев какой-то видеоигры. Джонас Каллахэн (сын Вальтера, полицейский) звонит в квартиру Френелей, не спуская глаз с побрякивающего наручниками Брюно, которого он арестовал за кражу иконы из церкви. Марии Френель нет дома, и Камилла вступается за непутевого братца. Джонас, очарованный ею, предлагает освободить брата в обмен на поцелуй. Ошеломленная таким ненормальным поведением полицейского, Камилла соглашается на поцелуй. Затем говорит, что надеется больше с ним никогда не встречаться. В ответ он улыбается и входит в соседнюю квартиру. Камилла понимает, что это их новый сосед. Мария хочет отблагодарить Джонаса за освобождение сына и приглашает в гости всех Каллахэнов. Милдред, любопытная, как все сверходаренные люди, очутившись в квартире, обнаруживает закрытую комнату, откуда доносятся странные звуки, похожие на стоны или рычание хищника. Все семейство Френелей бросается к ней, чтобы помешать открыть дверь. Но по глазам девушки они понимают, что она не успокоится, пока не раскроет тайну. В мастерской Фреда чья-то рука в перчатке включает какой-то прибор и прикладывает его к стене, общей с квартирой американцев. Не окажутся ли Френели еще более странными, чем Калла-хэны? Луи протяжно свистит. -- Да он просто король teaser, наш малыш Жером. -- Король чего? -- спрашивает Матильда. -- Захватывающих сцен, тех, что приковывают зрителя к креслу. -- Если бы вы прочли, что я написал в "Реквиеме хаосу", -- говорит Жером. -- В первые четыре минуты я устроил такую резню на ярмарке, что для съемок потребовалось разрешение префектуры, Министерства обороны и Общества защиты животных, а сами съемки должны были проходить под контролем пожарников и службы безопасности. -- "Реквием хаосу"? Никогда не слышал. -- Этот фильм так и не сняли, хотя из всех стран Европы поступили значительные пожертвования. Просто министр в последнюю минуту испугался. -- Мне очень нравится закрытая комната, в которой кто-то рычит. Вы уже знаете, кто там? -- Даже не представляю. Для первой серии у нас материала более чем достаточно, мы даже можем оставить кое-что на черный день. Теперь очередь Матильды. Чтобы не мешать нам читать, она решает попить кофе. Брюно Френель -- скрытный мальчик, которого другие члены семьи считают лоботрясом. Единственная, кто догадывается о богатстве его внутреннего мира, -- это Милдред, выдающаяся дочь их новых соседей-американцев Каллахэнов. Брюно и Милдред заключают союз: они объединят свои усилия по разработке стратегии, которая позволит сделать их семьи счастливыми. Главные цели: поженить родителей -- Марию и Вальтера, которые просто созданы друг для друга, а потом соединить Джонаса и Камиллу -- полицейского и прекрасную интеллектуалку. Удастся ли замысел дурачка и девушки-вундеркинда? Они обнаруживают, что их комнаты находятся рядом, и пробивают в стене отверстие, через которое могут незаметно общаться в любое время дня и ночи. Однако они не подозревают, что Фред давно влюблен в Марию. Недаром он изобрел прибор для измерения силы эмоций. Каждый раз, когда Фред проверяет его на себе, прибор "зашкаливает". Что касается Марии, то у нее есть своя сердечная тайна. В очередной раз она обнаруживает на лестничной площадке огромный букет. В него вложена карточка: "Эти цветы влюблены в Вас". И подпись: "Ваш тайный обожатель". Она ставит букет в вазу в комнате, которая и так заполнена цветами. Прочитанное вызывает в моей памяти с десяток песен "Битлз". У Матильды странный способ открывать карты: она не блефует, но прекрасно знает, как воспользуется козырями. Чувствуется, что ее сценарий будет насыщен любовными перипетиями, таить скрытые опасности и держать в напряжении зрителя. Она хорошо представляет, чего от нее ждут: сноровки, чтобы поливать сиропом медовый пирог. -- Пока можно оставить тайного поклонника и дырку в стене между комнатами. -- Тип, влюбленный в жену умершего брата -- это трогательно до слез, -- говорит Жером. Матильда отвечает, что из подобных ситуаций состоит вся жизнь. Луи нажимает на клавишу, чтобы переслать нам свой текст. Камилла только что защитила докторскую диссертацию по философии о Хайдеггере, Шопенгауэре, Сиоране и прочих. Будучи и так пессимисткой по натуре, она, закончив эту работу, еще больше впала в депрессию. Камилла собирается покончить с собой, тайно надеясь, что ее самоубийство послужит уроком другим. Ее способна понять только Милдред, новая соседка, которая хотя и намного моложе нее, но отличается необыкновенно зрелым умом. У Милдред тоже есть идея-фикс: она мечтает расстаться с девственностью. Ее цель-- любой ценой привести свой физический возраст в соответствие с духовным. Вальтер Каллахэн сталкивается в лифте с Марией Френель. Эта встреча потрясает его. Мария чувствует, что производит на него какое-то странное впечатление, но разве она может догадаться, что удивительно похожа на Лоли, пропавшую мать детей Вальтера? Джонас заметил интерес своего отца к соседке. Он решает собрать сведения о Марии и особенно о Серже, ее покойном муже, так как он, вопреки разговорам, может быть жив. Фред, изобретатель, решил больше не выходить из своей лаборатории. Он становится все более раздражительным и никому не позволяет заходить в свои владения. Фред вот-вот сделает важное открытие, которое откроет новые горизонты перед человечеством, но может привести его и к катастрофе. Луи только что предоставил нам такую канву, которая одна может лечь в основу первой серии. Мне нравится его тон, в котором чувствуется и таинственность, и отчаяние, и примесь крови, связывающей все элементы. Интересен контраст между личностью автора и его текстами. Сам Луи -- жизнерадостный, расчетливый, а его стиль -- сдержанный и почти доверительный. Когда я говорю, что по части "чернухи" он меня переплюнул, то он отвечает, что его драмы и мои -- разные по природе. Он фаталист, а я -- нет. Я обещаю себе подумать над этим вопросом. Уже почти девять вечера, а мы только-только закончили соединять наши тексты. Стемнело, и мы наверняка одни во всем здании