. Луи раздает нам дубликаты ключей на случай, если кто-то захочет поработать в одиночку, найти пристанище, чашку кофе или товарища в таком же настроении. Через несколько дней меня перестает мучить бессонница. Мне даже удается отключать свой мыслительный аппарат, чтобы заняться мелкими повседневными делами: готовить, менять рубашки и даже приглашать Шарлотту пообедать. Совсем как раньше. -- Твоя бессонница меня больше устраивала. Тем не менее я должен немедленно записать идею о медиуме, который разработал "теорию одного процента". Она появилась у меня по пути домой, и я чувствую, что мог бы использовать ее на протяжении пяти-шести серий. -- Ты слышишь? Твоя бессонница меня больше устраивала! -- Моя любовь, у тебя есть ручка? Вчера мы сдали первые три серии, реакция на которые последует завтра. Четвертая успешно продвигается, и у меня возникли кое-какие соображения по поводу девятого персонажа, которого нам осталось создать. Я вижу человека зрелого возраста, репортера-международника, который останавливается у Френелей, когда бывает в Париже. В то же время я не слишком доволен диалогом между Милдред и Брюно, который набросал на скорую руку сегодня днем: М и л д р е д. Я не моюсь уже три дня, чтобы от меня пахло, как от самки во время течки. В нашей команде воцарилось неожиданное спокойствие. Когда в воздухе чувствуется приближение грозы, мы ждем свежего ветерка, который бы разогнал сгущающиеся тучи. Или мы слишком нуждаемся в деньгах, или сумели забыть о своем эго. -- Звонил Станик, он хочет, чтобы ты зашел в контору в четыре утра. -- Ты не могла сказать об этом пораньше? Шарлотта умеет подшучивать с редкой убедительностью, у нее настоящий дар комедиантки. И ей известно, как я его ненавижу. -- И ты всерьез в это поверил! Самое забавное, что я не могу довериться даже лучшей подруге. Не представляю, как рассказать ей, что мой парень изменяет мне с Сагой, что он мечтает о Саге и даже называет меня Сагой, когда мы занимаемся любовью. -- Что ты болтаешь, я никогда не называл тебя Сагой... -- Естественно, ведь мы уже давно не занимаемся любовью. -- Можем хоть сейчас, если у тебя есть настроение... -- Слабо. Негодяйка! Я знал, что она так ответит. -- Заметь, я тебя не принуждаю. -- Марко... Мне бы очень хотелось избежать подобного разговора в ресторане. Черт побери, мы так давно не были вместе! -- Кстати, любовь моя, ты не желаешь посмотреть нашу контору? А я бы заодно перечитал один текст, который не дает мне покоя. -- Скажи, что ты шутишь... -- У нас там есть огромный телевизор со всеми кабельными каналами. -- Может, у вас есть еще и кушетка, и кофейный автомат? -- Конечно. -- Значит, у тебя есть все, чтобы провести там ночь. Она резко встает и уходит, не удостоив меня даже взглядом. Ревность так ей идет, что у меня на мгновение появляется желание броситься за ней следом. Я не люблю ругаться с Шарлоттой, но, только ругаясь, понимаю, насколько без ума от нее. Она относится к тем женщинам, чья внешность оставляет безразличными девяносто восемь мужчин из ста, но сводит с ума двух оставшихся. Я вхожу в их число и, к счастью, второй пока не появился. Впрочем, я никогда не пойму, почему мужчины оставляли ее в покое до нашей встречи. Сейчас эта чертова девчонка, наверное, уже повернула за угол. Я вспоминаю, что испытал странное беспокойство, увидев ее впервые. И подумал, что если она, к несчастью, не свободна, то всю оставшуюся жизнь я буду распутничать, но не свяжу ни с кем свою судьбу. Сейчас она спускается в метро на станции Сен-Себастьян. Тонкие руки, множество веснушек. Чтобы подчеркнуть светлый цвет лица, она красит волосы в каштановый цвет и носит только коричневое. Великолепные ноги. Ноги -- самое лучшее, что у нее есть, и она знает об этом. Когда Шарлотта предложила мне жить вместе, то я согласился при условии, что она перестанет носить мини-юбки. Она обзывала меня всякими словами, но я своего добился. Сейчас Шарлотта садится в поезд, даже не посмотрев, иду ли я сзади. О том, чтобы побежать за ней следом, не может быть и речи. Ревновать к телесериалу? Смешно! Я двадцать раз объяснял ей, что "Сага" -- мой единственный шанс, но эта чокнутая не хочет меня слушать. Я становлюсь сценаристом, настоящим сценаристом -- вот и все. Сценаристом, черт возьми! Если бы она согласилась немного потерпеть, то через несколько месяцев жила бы уже со сценаристом. x x x Я слоняюсь по городу, засунув руки в карманы и размышляя о том, что могут делать сейчас, после полуночи, трое остальных. Матильда, наверное, сидит в окружении красных роз и увлеченно читает или пишет какой-нибудь роман. Жером декламирует наизусть диалоги из "Терминатора" в пустом кинотеатре. А Луи -- в объятиях Морфея; ему все еще снится его Маэстро. Мне не удается найти выключатель, и я в кромешной тьме поднимаюсь по лестнице, потом иду по коридору. В нашей комнате мерцает экран телевизора. Мы оставляем его включенным, правда, без звука на протяжении всего дня, и никому не приходит в голову выключить его, когда мы расходимся. Ощупью добираюсь до дивана, на котором должен валяться пульт. На экране -- какая-то эротика: девушка заворачивается в мокрую простыню. В этот момент моя рука натыкается на что-то шевелящееся. Я глупо вскрикиваю и шарахаюсь назад. -- Извините... Какой-то человек лежит, свернувшись калачиком, на диване. Включаю галогенную лампу. На меня с виноватым видом смотрит молодой парень. У него такой же взгляд, какой был у Жерома, когда я впервые увидел его в этой комнате. -- Кто вы? -- Мой брат... Он пошел в супермаркет... После нескольких неудачных попыток подняться он остается лежать на диване. -- Вы Дюрьец? -- Тристан. -- Вы моложе Жерома. -- На три года. -- А я -- Марко. Хотите кофе? Он отказывается. Его печальные глаза не могут оторваться от экрана. Ему ничего не нужно, лишь бы только лежать перед телевизором с пультом в руке. И я хорошо это понимаю. Человечество не придумало ничего лучшего, чем маленькое окошко в мир, позволяющее на несколько часов забыть об этом мире. Жестом даю понять Тристану, что не собираюсь ему мешать, затем включаю компьютер. Вспоминаю реакцию Ссгюре, когда Жером попросил у него аванс, чтобы купить лекарства брату. "А вы не переигрываете"? В тот момент я тоже подумал, что Жером рискнул сделать ход, на который бы не осмелился и сам Диккенс. Впрочем, что тут удивительного -- когда сценарист говорит правду, ему никто не верит. Я пробегаю глазами диалог между гениальной Милдред и лоботрясом Брюно. Что-то в нем не ладится с самого начала, но мне не удастся понять, что именно. Ладно, пусть она остается испорченной, но в то же время следует сделать ее привлекательнее. Что касается парня, то он должен испытывать к ней более сильное физическое влечение. Может, удастся придумать тогда что-то другое. Сцена 12. Комната Милдред. Павильон. День Милдред лежит в постели. На стене -- большая афиша "Призрак в Опере". Брюно развлекается, разглядывая через отверстие в стене свою комнату, в руке у него сигарета. Брюно. Отсюда кровать видна как на ладони. Подозреваю, что ты не скучаешь! Милдред. Не беспокойся, я знаю, как подростки любят уединяться. Сама была такой. Б р ю и о. Лично я считаю тебя ровесницей, несмотря на весь твой ум. Он подходит к ней, садится на край кровати и медленно кладет руку ей на лодыжку. Милдред решительно отталкивает ее. Брюно пожимает плечами. Б р ю н о. А почему ты уверена, что я не видел, как ты вчера голая вышла из душа? Милдред садится на кровати с серьезным видом. Милдред. Потому что тогда ты рассказал бы мне о шрамах. Б р ю н о. О чем? Милдред. Знаешь легенду о Медузе? Тот, кто встречался с ней взглядом, превращался в камень. То же самое происходит с каждым, кто видит меня голой. Брюно. Что за бред? Милдред. Шрамы остались у меня после пожара в доме в "Бель Эр". Я мирно спала в постели под балдахином... Брюно. Чего? Милдред. Представляешь, я ничего не почувствовала; от ядовитого дыма потеряла сознание и пролежала в коме несколько дней. Говорят, что на меня рухнула расплавленная противомоскитная сетка и я получила ожоги четвертой степени. Врачам потребовалась уйма времени, чтобы извлечь из моего тела ее куски на операционном столе. (Она кладет руки на те части тела, о которых рассказывает.) Кожа у меня на ногах похожа на расплавленный сыр на пицце, на правом бедре -- клеймо от раскалившейся пружины от матраса, прямо как у техасской коровы. А на груди такое... что я даже не знаю, как описать... Какие-то странные бугры и впадины... Говорит, что нужно прождать еще лет пять-шесть, прежде чем обращаться к специалисту по пластическим операциям, но я не знаю, пойду ли на это. В конце концов, я уже привыкла к такому телу. Побледневший Брюно вскакивает и устремляется к двери. Б р ю н о. Да ты просто чокнутая! Ни слова правды, ни единого: М и л д р е д. Можешь проверить, если у тебя хватит мужества, маленький шпион. Брюно хлопает дверью. -- Марко? Я отрываюсь от экрана, все еще продолжая витать в облаках. Это вернулся Жером с бумажным пакетом. Вид у него, как у провинившегося школьника. Я начинаю привыкать к его нескладной фигуре и усталым не по возрасту глазам. Если правительство когда-нибудь организует антиамериканскую кампанию, его портрет как нельзя лучше подойдет для наглядной агитации. Даже в Бронксе не носят с таким изяществом вытертые джинсы; его неуклюжая жестикуляция наводит на мысль об ожившей статуе, а американские ругательства заставят покраснеть сутенеров с 42-й улицы. И это все не искусное подражание: Жером всегда был таким, и когда он утверждает, что никогда не покидал Парижа, я не могу ему не верить. Тристан даже не заметил появления брата и продолжает спокойно смотреть какой-то фильм. -- Обычно он находится в специализированной клинике, но вот уже полгода, как я не в состоянии оплачивать его пребывание там. -- Ты не обязан мне ничего рассказывать. На самом деле мне нужно, чтобы он рассказывал. И это не просто любопытство. Я не могу понять, что значит оказаться на улице с беспомощным братом на руках, не представляя, как жить дальше. Жером протягивает мне бутылку холодного пива, которую только что купил в бакалейной лавке. Я ополаскиваю два бокала. Сейчас идеально подошло бы крепкое спиртное. Небольшой обжигающий глоток, придающий задушевность мужскому разговору. Жером заставляет Тристана проглотить две таблетки и запить их пивом. Потом подходит к моему столу. -- У Тристана болезнь Фридрейха -- паралич нижних конечностей, который обостряется с каждым годом. Он может передвигаться лишь несколько минут в сутки. Ему нужно много отдыхать и регулярно принимать препараты, расслабляющие мышцы. В общем, необходим угол, где он мог бы отлеживаться, вот и все. Как только нам начнут платить, я снова смогу отвезти его в Норье. Жером говорит это безучастно, как человек, ненавидящий все драмы, включая самые заурядные, в которых нет никакой интриги. Я предлагаю ему немного денег, чтобы перекантоваться, но он отказывается. -- Если бы я получил свои четыре миллиона долларов, то обосновался бы в Малибу и нанял бы одну или даже двух шикарных сиделок. -- Твои четыре миллиона долларов? Жером нарочно сказал про деньги, и я тут же проглотил наживку. Чувствуется, что ему страшно хочется выговориться. Он с серьезным видом наклоняется к моему уху. -- Тебе что-нибудь говорит "Борец со смертью"? "Борец со смертью"? Три миллиона зрителей в Париже и в пригородах всего за два месяца. Четыре "Оскара", и первый из них -- Шварценеггеру за лучшую роль. Он плакал, когда его награждали, на это стоило посмотреть. Впрочем, "Оскара" мог получить и Сталлоне. В Штатах этот фильм по посещаемости скоро достигнет мифического рекорда "Инопланетянина", а выпуск товаров принесет больше, чем в случае с "Бэтменом". -- Так вот, "Борец со смертью" -- это я. Когда-то один человек уже произнес эту фразу по поводу Эммы Бовари. И мало кто в то время ему поверил. x x x Вернувшись домой, я скользнул под простыню к моей красавице. Когда я увидел ее великолепную и такую недоступную спину, моя ладонь замерла в нескольких сантиметрах от нее, и я прикорнул на краю постели, не осмеливаясь придвинуться вплотную. Кто виноват, что моя голова занята посторонними мыслями? Мне хочется разбудить Шарлотту и попросить, чтобы она не обращала на меня внимания. Сказать, что мне не в чем исповедоваться, что я думаю сейчас о других людях, о выдуманных личностях, которые не заслуживают ни малейшей ревности. И что я по-прежнему ее люблю. И что у меня впереди целая жизнь, чтобы повторять ей эти слова. Но я не сделал ничего подобного. x x x Матильда хорошеет с каждым днем. Так и хочется посадить ее себе на колени, чтобы писать диалоги вдвоем, не произнося ни единого слова, словно влюбленные, которые, читая одну и ту же книгу, терпеливо ждут друг друга, дойдя до конца страницы. С утра до вечера она выглядит удивительно свежей и от нее чертовски приятно пахнет. Даже если ее нет с нами, этот запах обволакивает нас и заставляет отрываться от работы. Вначале Матильде удалось заставить нас забыть, что она единственная женщина в команде, но вот уже двое суток, как это у нее не получается. Она несет в себе память сотен влюбленных женщин и судьбы тысяч любовниц, зависящих от ее прихоти. Это заметно отражается на работе: каждый из нас делает в три раза больше, чем прежде. -- Этому есть объяснение, -- сказал как-то вечером Луи, когда Матильда первой ушла домой. -- В средние века, когда нужно было прижечь открытую рану, требовалось с десяток здоровых мужчин, чтобы держать бедолагу, и операция всегда сопровождалась насилием и болью. Но был и другой способ: самую красивую девушку деревни просили подержать раненого за руки во время процедуры. Как правило, она справлялась с этим лучше, чем десять мужчин. Без Матильды мы, пожалуй, постоянно испытывали бы соблазн пустить все на самотек. -- Вы думаете, у нее кто-то есть? -- спросил я. -- Вряд ли, -- пожал плечами Луи. -- Однажды вечером я проводил ее до дома, и она пригласила меня выпить кофе. Наш любимый капитан, тот, кого мы с Жеромом нежно прозвали Стариком, в который раз продемонстрировал нам привилегии, присущие его возрасту. Насев на него, мы заставили его рассказать буквально все о жизни таинственной Матильды, королевы любви. -- Обстановка на редкость банальная -- строгая, функциональная и декоративная. Что-то у вас разочарованный вид... -- Естественно, мы разочарованы. -- А вы чего ожидали? Что у нее мебель из розового дерева? Шторы и покрывала в стиле Лауры Эшли? Подушечки в виде сердца? -- Все в цветах, и ни одного лепестка на полу. -- Портреты "Битлз" в прихожей и большущий флакон "Лулу" в ванной комнате. -- Бутылки "Мари Бризар" и шартреза! Огромная плюшевая мышь! -- Огромный портрет Барбары Картленд! -- Вы бредите, дети мои. Ладно, чтобы немного успокоить вас, сообщу, что видел в туалете фотографию сестер Бронте. Со временем я уже начинаю разбираться в своих партнерах и предугадывать их реакции. Если бы мы не обращали внимания на то, что каждый из нас делает на протяжении десяти-двенадцати часов совместной работы, то нам бы пришлось распроститься со взаимопониманием. Луи вспоминает своего Маэстро по поводу и без повода, но делает это так естественно, приводя столько деталей, что его рассказы невозможно принять за фантазии. Вечерами, когда у нас с Жеромом появляется желание поработать сверхурочно, мы часто говорим об этом. Приходится признать очевидное: Луи на самом деле работал с мэтром. Как, почему, над каким фильмом? Я не осмеливаюсь задавать Луи слишком конкретные вопросы, давая ему возможность раскрывать свое прошлое на манер стриптизерши, которая сама знает, как держать в напряжении публику. Мы рады, что он среди нас, и его положение капитана команды упрочняется с каждым днем. С общего согласия мы полностью доверили Луи все переговоры с администрацией. Именно он занялся нашими контрактами, пытаясь урвать максимум, и вряд ли у кого-то другого это получилось бы лучше. Сегодня утром он получил наконец наши первые чеки и раздал их, как учитель награды. Матильда опустила чек в сумочку, даже не взглянув на сумму. Жером с облегчением вздохнул и поцеловал бумажку. Он больше всех из нашей четверки нуждается в деньгах. По словам Луи, Сегюре пока ничего не может сказать о текстах. Он бегло просматривает эпизоды и передает их ассистенту, который подсчитывает расходы и составляет рабочий план. Вчера начались съемки пилотной серии. Главная цель Сегюре: ежедневно монтировать по сорок пять минут фильма вместо обычных десяти. Что в таком случае можно ждать от качества фильма? Никому не пришло в голову ни представить нам артистов, ни хотя бы показать их фотографии. Мы уверены лишь в одном: все они никому не известны, а три четверти из них едва ли относятся к профессионалам. Сегюре убежден, что "будущие" звезды всегда стараются больше. Он говорит, что с фигурантом, которому дали шанс, можно творить чудеса ("Вспомните Мэрилин Монро!"). Каждый актер получает пятьсот франков в день. Водопроводчик за такие деньги не сдвинется с места. Разумеется, мы не рассчитывали на чудо, но у каждого из нас есть в голове дорогие ему тирады, реплики, диалоги, предназначенные в мечтах для Лоуренса Оливье или Анны Маньяни. -- В конце концов, нас наняли точно так же, -- замечаю я. -- Актерам тоже дают шанс. Компьютеры уже давно в режиме ожидания, и мы расходимся по своим местам. Тристан, эта "вещь в себе", лежит перед телевизором с пультом в руке. В последние десять дней он почти не встает с дивана, и мы часто забываем о его присутствии. С полузакрытыми глазами, абсолютно неподвижный, в одежде в бежевых тонах он похож на какое-то хладнокровное животное. Тристан смотрит телевизор в наушниках, покорно ест пиццу и сторожит нашу лавочку днем и ночью. Если не хочешь заразиться непреодолимой сонливостью, лучше на него не смотреть. А вообще-то мы даже довольны его присутствием. С тех пор как мне стало известно, что Жером стоит четыре миллиона виртуальных долларов, я отношусь к ним, как к родственникам. Старик интересуется, не желаем ли мы внести изменения в 4-ю серию. Жером считает, что я поспешил с расследованием Джо-наса в отношении таинственной комнаты Френелей, куда так мечтает попасть Милдред. В одном из эпизодов я высказал предположение, что там спрятаны сокровища, но серьезно его не разрабатывал. В конце концов, там может быть что угодно, и совсем не обязательно настоящие деньги, а скорее, нечто, не имеющее к ним отношения. Какая-нибудь ню Ван Гога, ящик Пандоры, забальзамированная мумия, обломок подлинного Креста. Жером предлагает сделать там оружейный склад, оставшийся со времен давно забытой войны. Целый шкаф гранат-лимонок с квадратной насечкой и базук, пылящихся в ожидании своего часа. Луи же видит там что-то большое, занимающее почти всю комнату, например, станок для печатания фальшивых банкнот или тайную лабораторию. Мы сходу отбрасываем идею с лабораторией, потому что у нас уже есть лаборатория Фреда. Матильда еще не высказалась и на мой вопрос, есть ли у нее соображения по этому поводу, отвечает "да", имея в виду: "Да, но это еще слишком неопределенно, я бы предпочла ответить вам в письменной форме". -- О чем вы думаете? -- ... Это еще слишком неопределенно, я бы предпочла ответить вам в письменной форме. -- Ладно, пока оставим эту таинственную комнату, -- говорит Луи. -- Может, дадим читать друг другу 17-й эпизод? -- предлагает Жером. С самого начала он не испытывает симпатии к Камилле и мечтает от нее избавиться, заменив более колоритной героиней. -- Вот уже четыре серии, как мы возимся с этой шлюхой. -- У нас впереди еще семьдесят шесть, а ты хочешь пришить ее уже сейчас. Не торопись, успеешь. -- Мне кажется, что убирать Камиллу несколько преждевременно, -- говорит Матильда. -- Джонас должен в нее влюбиться. -- Ну и что? Он может влюбиться в другую. Более... -- Более колоритную? -- Вот именно. Еще в самом начале Луи хотел сделать из Камиллы персонаж, одержимый тягой к самоубийству. -- Самоубийство дает целый ряд преимуществ: это утонченно, полно смысла и в духе времени. -- Я считаю, что это жестоко -- так поступать со студентками философского факультета, -- говорит Матильда. -- Кто знает, вдруг во время трансляции одна из них будет заканчивать научную работу, оставив включенным телевизор, чтобы не чувствовать себя одинокой в своей каморке. -- У вас буйное воображение, Матильда, вы просто созданы для такой работы. -- Мы отвлекаемся! -- восклицает Жером. -- Короче, мы заставим ее покончить с собой, это решено. Остается выяснить как. Он упорствует, но Матильда пускает в ход все, что в ее силах, лишь бы спасти несчастную. Луи предлагает компромиссный вариант: Камилла умрет, если никто из нас троих не сможет ее спасти. Заинтригованный, Жером предлагает всем принять участие в игре и дать предложения по спасению девушки. Луи первым берется за дело, чтобы показать пример. Сцена 17. Комната Камиллы. Интерьер. Вечер На Камилле белое платье. Она сидит в кресле-качалке с книгой в руке и смотрит, как за окном опускается ночь. Затем читает вслух отрывок из книги о стоиках. В отрывке речь идет о самоубийстве. Поднявшись, она достает из шкафчика револьвер, взводит курок и вставляет ствол оружия в рот. Внезапно кто-то стучит в дверь. Камилла идет открывать, спрятав револьвер за спину. Удивленная, она впускает в комнату своего дядюшку Фреда, который усаживается на кровать с удрученным видом. Фред-- Знаешь, эта штуковина, над которой я начал работать, когда ты была совсем маленькой... Камилла. Что-то вроде волшебной шкатулки? Устройство, дающее бессмертие тому, кто ее носит? Фред. Мой прибор должен возвращать к жизни любого человека, умершего не более часа назад. Будь это инфаркт, разрыв аневризмы или серьезный несчастный случай, моя коробочка умеет... как бы это сказать... обеспечить "возвращение назад". Но сейчас, когда я почти добился успеха, то понял, что никогда не увижу прибор в работе. Камилла. Почему? Фред. Потому что мне нужно проверить его на человеке, который только что умер. Камилла. Но в больницах полно умирающих! Фред (пожимая плечами). По сравнению с моим изобретением, наша медицина все еще находится на уровне средневековья. Ты хочешь, чтобы меня сожгли как колдуна? Эйнштейн говорил, что побороть предрассудок труднее, чем расщепить атомное ядро. А смерть -- высшее таинство. И потом, нужно, чтобы я вначале оказался возле умирающего, а это почти невозможно... Камилла (очень серьезно). И кто бы мог послужить для тебя идеальным подопытным кроликом? Фред. Идеальным? (Рассуждает с мечтательным видом.) Это должен быть... человек, который совершает самые невероятные самоубийства под моим контролем и которого я каждый раз возвращаю к жизни. Но сколько мне понадобится времени, чтобы найти его? Чтобы убедить сотрудничать со мной? Я наверняка умру раньше, чем найду его, и вместе со мной пропадет труд всей моей жизни, человечество потеряет всякую надежду... -- Это просто нечестно -- использовать историю с волшебной шкатулкой, -- говорит Жером. -- Если ты полагаешь, что этого достаточно, чтобы спасти ее... -- И великодушно добавляет: -- Но я хотел бы дать ей еще один шанс... За компьютер усаживается Матильда. После непродолжительного молчания Камилла провожает дядюшку до дверей. Камилла. Когда-нибудь ты найдешь подопытного кролика, я уверена... Она целует Фреда в щеку и закрывает дверь. Снова достав револьвер, прикладывает дуло к виску. Крепко закрывает глаза, готовясь нажать на курок. Чья-то рука неожиданно выхватывает у нее оружие. Она испуганно оборачивается. Это Джонас. Камилла. Кто позволил вам сюда войти? Даже мои родственники всегда стучат в дверь. Джонас спокойно извлекает из барабана патроны. Камилла. Убирайтесь! Джонас. Вы знаете, что я могу арестовать вас за ношение оружия? Камилла. Револьвер принадлежал моему отцу. Вы не посмеете отобрать у меня последнюю вещь, оставшуюся мне от него на память. Джонас приближается к девушке и хочет обнять ее, но она отталкивает его. Джонас (сухо). Ладно, если вы так жаждете умереть, то пусть ваша смерть принесет хотя бы пользу. Вы слышали о "Белом" Педро Менендесе? Камилла. Кажется, это террорист? Джонас. Да. Сейчас он в Париже и готовит новую волну покушений, которая вот-вот обрушится на город. Хуже всего, что мы не можем ее предотвратить. Педро -- мозг всей организации, но сам он никогда ни в чем не участвует. Его невозможно припереть к стенке, в настоящее время он живет в одном из роскошных парижских отелей, на виду у всех, насмехаясь над нами. Гибель ждет сотни ни в чем не повинных людей, а мы бессильны что-либо сделать. Камилла. Но чем могу помочь я? Джонас. Мы уверены, что гибель Менендеса повлечет за собой и конец его организации. Но мы не можем добиться этого легальными методами. А с ним нужно покончить любой ценой. Камилла. Если не ошибаюсь, вы предлагаете мне роль камикадзе? -- Джонас не в состоянии удержать ее от самоубийства, но он хочет придать смысл ее смерти. Разве это не доказательство подлинной любви? -- спрашивает Матильда. Пусть меня повесят, если в сериале, даже передаваемом в четыре часа утра, останется эта психологическая галиматья. Но мне бы хотелось развить логику этой сцены. Мысль о том, что в этом доме невозможно тихо покончить с собой, начинает привлекать меня. Достаточно исходить из жестокой очевидности: тот, кто знает, что ему осталось жить не более нескольких часов, впервые в жизни испытывает чувство удивительной свободы. Полной свободы, не ограниченной никакими барьерами, никакими табу. Свободы, которая превыше всех законов. Какой ошибкой было бы не воспользоваться ею! В комнату Камиллы то и дело приходят разные люди, предлагающие ей извлечь выгоду из самоубийства. Ей ничего не стоит сделать за час состояние, но такая продажность отвратительна отчаявшейся девушке. На мгновение ее соблазняет идея подарить свои абсолютно здоровые органы какой-нибудь больнице, но мысль, что ее тело превратится в набор запасных частей, пугает ее. Ей предлагают широкий выбор мистических смертей, каждая из которых способна потрясти воображение обывателей и запомниться на десятки лет, но зачем ей это? Ее самоубийство будет иметь смысл лишь в том случае, если оно окажется безупречным с эстетической точки зрения и, следовательно, бескорыстным. Камилла смиряется с очевидностью и откладывает окончательное решение до того момента, пока не найдет смысла в своей смерти. Жером заканчивает чтение эпизода и бросает листы на стол. -- Эта дуреха едва уцелела. Еще бы чуть-чуть и... Луи, Матильда и я облегченно вздыхаем. Камилла получила отсрочку и не вышла из игры. Продолжение в следующей серии. Уже полдень. Жером бросается к телефону, чтобы заказать пиццу. Его брат увлеченно смотрит какой-то бразильский сериал. Матильда копирует на дискету содержание 17-го эпизода. Желтый луч солнца пробивается сквозь тучи, затянувшие осеннее небо. До вечера еще далеко. Мы продолжаем следить за событиями, разворачивающимися в нашем маленьком мире. -- Если не считать Бога и сценаристов, -- говорит Старик, -- вы можете назвать еще кого-нибудь, от кого зависят человеческие судьбы? В этом году праздник всех святых пришелся на четверг, но мы сидим на работе, как будто никому из нас не надо съездить на кладбище. Кто-то обращает на это наше внимание, но реагирует только Старик. Он говорит, что его жена никогда не потащилась бы на кладбище, окажись он там раньше нее. По его мнению, есть гораздо более приятные возможности простудиться -- хотя бы на колесе обозрения в Тюильри, к тому же все продавцы хризантем -- мошенники. Затем он добавляет, что жена бросила его ради актера, с которым ему совсем не хочется встречаться. -- Из-за него я даже перестал ездить на фестиваль в Канны, тем более, не желаю глупо столкнуться с ним на могиле Лизы. Кажется, Луи совсем не испытывает боли, говоря о жене. Он никогда не упускает возможности рассказать о той, которую так любил и которая заставила его столько страдать. Цинизм или необходимость выговориться, не могу понять. Матильда интересуется этим любовным романом со скрупулезностью геолога. Из чего состояла эта любовь? Какими были ее верхние слои? Что скрывалось в глубине? Какой склон оказался наиболее рыхлым? По словам Луи, Лиза рассталась с ним из-за его преданности Маэстро. Она не смогла понять, почему он пожертвовал своей карьерой ради того, чтобы помогать мэтру писать шедевры. Что касается меня, то я, готовый отдать душу дьяволу ради ночного сериала, не вижу особой чести торчать подле Маэстро в его творческой лаборатории. -- Что за актер этот тип, который увел у тебя Лизу? -- спрашивает Жером. -- Из тех, кто играет Шекспира, бегая по сцене в черном трико. Эстет. Профессионал. Настоящий актер, что и говорить. Наверное, даже если бы Луи не встретил Маэстро, Лиза бы все равно его бросила, поскольку он занимался неблагодарной работой. А Лиза жаждала быть рядом с тем, кому поклоняются и рукоплещут. Сценариста же, хотя он и стоит у истоков любого фильма, всегда вспоминают последним. Внимание публики приковано к актерам. Сценарист создает мечту, но о нем самом никто никогда не мечтает. -- Если он играет по вечерам в театре, то должен вставать очень поздно. Вряд ли он пойдет на кладбище раньше, чем в два или три часа, -- говорит Матильда. -- Разве можно быть в этом уверенным? И потом, вы видели, сколько нам предстоит сделать сегодня? Сегюре вернул 10-ю серию, отметив то, что ему показалось неясным, и срочные исправления заняли у нас почти два часа. Сегюре не собирается ни во что вникать, ему лишь нужно, чтобы отдельные фразы или целые ситуации не сбивали с толку актеров во время съемок и не задерживали работу. -- Я полагал, что Сегюре относится к типам, которым известно понятие "золотой век". -- Это в каком диалоге? -- Сцена 21. Джонас изрекает какую-то глупость, а Милдред отвечает, что речь идет о "золотом веке монгольской мысли". -- Замени "золотой век" на "зенит". Звучит красиво: "зенит монгольской мысли". -- Не уверен, что он поймет. Лучше заменить "апогеем", "вершиной" или "рассветом". Похоже, что съемки двух первых серий прошли достаточно успешно. Сегюре не успел переписать их на кассету и посоветовал посмотреть по телевизору через два дня, когда начнется трансляция. Он считает, что результат "не такой уж плохой", и в 1-й серии есть даже "один или два любопытных момента". Директор канала еще ничего не видел, отсюда можно заключить, что ему плевать на "Сагу". У него и так полно проблем с размещением фильмов, различных шоу и новостей в программе передач. Сейчас снимаются 3-я и 4-я серии. Мы укладываемся в график. -- Я думал, что Сегюре относится к типам, способным оценить фразу "Я видел твоего отца, Джонас. Он был смертельно пьян и нелепо размахивал руками, словно забивал гвозди в воображаемый гроб". -- Он также не относится к числу тех, кто способен поздравить нас за 55-ю сцену. Вот именно! 55-я сцена! Мария не оплатила вовремя счет, и у Френелей отключили электричество. Действие происходит в полной темноте, можно только понять, что в комнате вместе с Марией есть еще кто-то. Вначале она пугается, потом оживляется, и все заканчивается приглушенным хриплым дыханием. Не представляю, как из этого выпутается актриса, которая играет Марию Френель. Ей нужно обладать ярко выраженным актерским талантом. Сегюре смущает лишь то, что зритель не может догадаться, кто же находится в комнате с Марией. Я отвечаю, что и сама Мария предпочитает этого не знать. Мужчина это или женщина, ее неизвестный обожатель или шурин? Никто никогда не узнает. Для Сегюре важно, чтобы зритель не вообразил, будто Мария встречается со своим сыном Брюно. Но никто из нас даже не подумал об инцесте! Неоспоримое доказательство, что абсолютная темнота стимулирует воображение зрителей, зато воображение самого Сегюре не перестает меня удивлять. Надеюсь, что сцена будет снята так, как написана. Старик прикрепил к краям экрана множество листочков с пометками, он по уши погружен в проблемы, связанные с папашей Каллахэном. -- Вальтер -- просто кретин. У него нет никаких переживаний, ему нечего сказать, его диалоги крайне невыразительны. Большую часть времени он мертвецки пьян. Я не согласен с ним. Вальтер -- алкоголик, сохранивший некоторое достоинство, и в этом его шарм. Он стремится к нормальной жизни, которой у него никогда не было, и только выпивка помогает ему почувствовать себя человеком. После первого стакана он обнаруживает, что вовсе не такой тупой, каким его считают окружающие. После второго -- превращается в заурядного человека. Отныне он порядочный отец семейства, на которого можно положиться. -- Для него нужно придумать что-то особенное. Что-то такое... Что связано со... страстью. При слове "страсть", мы с Жеромом поворачиваемся к Матильде. -- Я набросала кое-что о его отношениях с Марией, но это не так просто, -- говорит она. -- Тайный воздыхатель укрепляет свои позиции. -- А пока можно найти Вальтеру любовницу, -- говорит Жером. -- Достаточно будет заснять возню парочки под простынями. Зритель не увидит ничего, кроме высовывающейся время от времени ноги. -- Когда я говорю "страсть", то подразумеваю совсем иное. Я имею в виду неосознанные стремления. Вдохновение! Духовное опьянение... Бог, смерть, небытие... В общем, что-то такое... Луи немного капризничает. Это случается, когда автор отождествляет себя со своим персонажем. Не превращая Вальтера в своего двойника, Луи тем не менее заставляет его переживать некоторые события из собственной жизни, в том числе, потерю любимой женщины. Жером предлагает небольшое экзистенциалистское убийство в стиле Камю, излагая эту идею тоном человека, который хочет доставить удовольствие окружающим. Вальтер мог бы убить Камиллу, чтобы помочь ей умереть; это придало бы определенную "эмоциональную нагрузку" добрососедским отношениям. Луи, похоже, совсем не в восторге. -- Пусть лучше Вальтер пишет спиричуэлы* и стремится к встрече с Богом! -- говорю я. -- Но именно с самим Богом! * Американские духовные песнопения. Матильда считает, что я шучу, и ошибается. Если Бог везде, то он обязательно должен присутствовать и в нашей "Саге", и мне кажется логичным, чтобы он появился. Мы до сих пор не придумали девятого персонажа; режиссер вполне мог бы нанять кого-нибудь на роль Бога, думаю, такого типа не трудно найти. Небольшой видеотрюк и -- бац! -- появляется силуэт самого Господа, пока Вальтер сочиняет в честь него спиричуэлы. Нужно только изобразить это очень величественно и без всяких излишеств (человек -- песня -- Бог). Разумеется, идея несколько ошеломляющая, но я отнюдь не шучу. Сегюре позволил нам делать, что угодно, и я не собираюсь лишать себя этой возможности, как и не собираюсь делать все лишь бы как. Луи не обращает внимания на мои слова. Он встает, подходит к окну, закуривает сигарету. -- Вам не кажется, что пора заняться Лоли Каллахэн? -- Матерью этих ребят? Той, что исчезла пятнадцать лет назад? Я должен был догадаться об этом. Луи хочет дать Вальтеру шанс снова увидеть ту, которую потерял. В любом персонаже "Саги" есть частичка каждого из нас. И если искусство имитирует жизнь, тем лучше. -- Она умерла много лет назад, -- говорит Луи. -- План Вальтера был прост: чтобы не травмировать психику детей, он скрыл от них ее смерть, сказав, что их мать уехала, но обязательно вернется. Прошло десять или пятнадцать лет, и вот он снова влюбляется женщину и хочет выдать ее за Лоли, чтобы дети снова обрели мать. -- И этот план ты называешь простым? С одной стороны, слишком витиевато, с другой -- почему бы и нет? -- Мне кажется, это красивый ход, -- говорит Матильда. -- Роль, которую он просит сыграть эту женщину, является для нее спасательным кругом. Ее зовут... Ева. Когда-то она жестоко пострадала из-за любви. Ее жизнь была ужасно бесцветной и, конечно, у нее никогда не было детей. Превратиться в Лоли -- для нее единственный шанс коренным образом изменить жизнь. Бывшая искательница приключений, пренебрегшая интересами своей семьи, возвращается, чтобы добиться прощения. Более красивой роли для женщины, давно ничего не ждущей от жизни, не придумаешь. Дети будут ее обожать, отец будет от нее без ума. Вы представляете, сколько любви обрушится на эту несчастную? Откуда появляются идеи? Как рождаются персонажи? Несомненно одно: только вчетвером мы можем создать "Сагу". Когда кто-нибудь из нас высказывает мимоходом свое пожелание, впечатление или сомнение, рядом всегда находится коллега, подхватывающий на лету его мысль. Кто создал нашу Еву? Все вместе. Она родилась из озабоченности Луи, деликатности Матильды, зубоскальства Жерома. И, конечно, немного из моего молчания. x x x Наступает время расходиться, но я не уверен, стоит ли мне возвращаться к Шарлотте. Сегодня, в отличие от предыдущих вечеров, мы уже не сможем разыгрывать дружную семейную пару, когда одному интересно узнать, как прошел день у другого. Чтобы заполнить тишину, я буду чувствовать себя обязанным выслушивать ее болтовню о работе. А мне хорошо известен единственный недостаток Шарлотты: у нее нет ни малейшего дара рассказчицы. Она монотонно пересказывает бурную перепалку с коллегой, упоминает множество неизвестных мне людей, которых я почему-то должен знать, путает прошлое с ближайшим будущем. Она с удивительной легкостью перескакивает с темы на тему, начинает с анализа вместо синтеза, видит сильные стороны в том, в чем нет ничего особенного, а если ей иногда случается сталкиваться с чем-то прекрасным, то заметить это она может только случайно. Шарлотта уверена, что легко овладевает вниманием аудитории, и, действительно, это ей удается, потому что она красива, безумно красива, даже когда совершает непозволительные промахи. Хотя ее работа меня не слишком интересует, -- она готовит специалистов для каких-то технических центров по развитию предприятий, -- я готов согласиться, что работа у нее все же есть. А вот мне, Марко, начинающему сценаристу, время от времени приходится краснеть, когда меня спрашивают, чем я занимаюсь. И поэтому я с нетерпением жду того дня, когда смогу громко и открыто заявить: я -- создатель перипетий, дипломированный фантазер и профессиональный выдумщик. "Сага" будет моим боевым крещением. Бывают вечера, когда мне хочется попросить женщину моей мечты подождать меня месяца три. Представить, что я в командировке, где-то далеко в заморских странах. Я еще немного задерживаюсь в конторе. Матильда и Старик уже ушли. Жером отправился в Булонский лес бросать бумеранг. Некоторое время стою возле Тристана, не особо надеясь, что он оторвется от экрана и поболтает со мной. Если не считать "спасибо", когда брат протягивает ему кусок пиццы, он может за весь день не произнести ни слова. Не понимаю, как братья Дюрьецы могут сутками оставаться в одном и том же помещении. И питаться одним и тем же блюдом. Как и многие другие, кто столкнулся с серьезными проблемами, братья Дюрьецы придают большое значение личной гигиене. Как только рассветает, они уже моются в