ванной комнате "Примы" и переодеваются в шмотки, которые старший брат приносит из прачечной. Затем Жером вытряхивает пепельницы, проветривает комнату и подметает. К нашему появлению в конторе царит идеальный порядок. Опять же некоторая экономия для Сегюре. Тристан непрерывно переключает каналы в самое смотрибельное время, с 18 до 19 часов, когда все каналы пускают в ход тяжелую артиллерию и выплескивают на экраны как можно больше рекламы, пока семьи сидят перед телевизором в ожидании выпуска новостей в 20 часов. Тристану все это не интересно, и вечерняя суета его раздражает. Я как-то попытался разобраться, какой логикой он руководствуется, переключая каналы, но так ничего и не понял. Клипы и информационные передачи вызывают у него особое отвращение; он способен в мгновение ока расправиться с бандой рэперов и со всеми их децибелами или заткнуть любого типа, собравшегося сообщить ему последние новости. Тристан не любитель рекламы и предпочитает, пока идет рекламный блок, переключиться на несколько секунд на документальную передачу о животных или на перебранку участников ток-шоу. Он ненавидит мультфильмы и репортажи о космосе, избегает вытащенных из архива лент о войне, а также тиражей лото. Зато его интересуют метеосводки, хотя он никогда не бывает на улице. Он не пропускает ни одной передачи о новостях кино и ни одного рекламного ролика о программах кинотеатров. Рано утром, перед началом рабочего дня, Тристан иногда смотрит телепродажи или передачи о кулинарных рецептах. Все эти беспорядочные картинки -- всего лишь паузы в его фанатичном поиске художественных фильмов. Кино для него -- самое главное. Плохой фильм он ценит больше, чем хороший американский сериал, а плохой американский сериал -- в сто раз больше любого европейского. Тристан без сожаления прерывает сериал, которым, казалось, был очень увлечен, и на несколько минут включает бразильскую мыльную оперу или передачу для подростков. После чего возвращается к своему сериалу, который ничуть не пострадал из-за пятнадцатиминутного перерыва, а скорее, даже выиграл. Просто Тристан оставил героев знакомиться, пока завязывается интрига. Он начинает вникать в сюжет в тот момент, когда происходит что-то существенное. Таким образом он способен одновременно смотреть несколько сериалов, дольше задерживаясь на наиболее интересном. Мое присутствие ему не мешает. Глядя на Тристана со стороны, я начинаю испытывать легкое головокружение. Мне кажется, что передо мной какая-то могучая машина, нечто вроде ультрасовременного компьютера, который анализирует ситуации, удаляет все сюжетные пробелы и предлагает перечень возможных вариантов. Если Тристан долго смотрит одну передачу, не пытаясь переключать каналы, то это означает, что он наткнулся на нечто захватывающее и, как ребенок, заворожен рассказчиком. И теперь ему больше не нужно вмешиваться. Чаще всего он лежит на спине с пультом в руке. Иногда переворачивается на живот, чтобы вытянуть позвоночник, но вскоре возвращается в исходное положение. Гораздо реже поворачивается спиной к экрану и закрывает глаза. Мы знаем, что теперь он на несколько минут задремлет, прислушиваясь к диалогам в фильме. Совершенно необходимое условие, чтобы он уснул. И дополнительное свидетельство того, что только художественный вымысел может легко увлечь нас в страну снов. Что касается репортажей, то они не способны вызвать ничего, кроме бессонницы. Тристан никогда не улыбается и не смеется, его взгляд всегда остается бесстрастным. Кажется, что живет только пульт управления. Временами он напоминает мне мальчишку-идиота, прижавшегося носом к стеклу аквариума и изучающего его тайны, или дряхлого старика, завороженного огнем в камине и забывшего даже свое имя. -- Он и малышом был таким. Это Жером, обливающийся потом, с бумерангом в руке. Он откупоривает бутылку красной водки и протягивает мне ее вместе со стаканом. -- Когда я уходил играть с приятелями, Тристан оставался в постели. А возвратившись, я должен был рассказывать ему обо всех выходках, которые мы вытворяли. Если ничего интересного не происходило, мне приходилось придумывать занятные истории. Вначале мои рассказы были довольно блеклыми -- я просто хотел, чтобы Тристан не огорчался. У Тристана на ушах наушники. На экране следует серия взрывов, уничтожающих огромный музей современного искусства. Можно не опасаться, что он нас услышит. -- Но малыши ненасытные, им подавай необычные истории. И мне пришлось сочинять о проделках храбрецов, о воинских подвигах, о драках в школьном дворе. "Это самое меньшее, что ты можешь для него сделать", -- говорила мне мать, едва сдерживаясь, чтобы не упрекнуть меня за крепкое здоровье. Я знал, что взрослые всегда отдают предпочтение гадким утятам, но моя старушка все же немного перегибала палку. Мы с Тристаном прекрасно дополняли друг друга. Мне хотелось чем-то заинтересовать его, а ему нужно было чем-то заинтересоваться. Пришлось раскрыть свой талант. -- Так тебя и затянуло? -- В сценаристы? Ну, да. Я закуриваю сигарету, которую стрельнул из пачки, забытой Стариком. Жером удивлен, что я курю. Я объясняю, что мне нравится иногда получать наслаждение от табака, а не дымить целый день. Жером распахивает окно и выглядывает наружу. В комнату врывается свежий воздух. Я выпиваю глоток водки, потом затягиваюсь сигаретой и наконец понимаю, почему повсюду твердят, что эти вещи опасны. Жером любуется звездами, крышами, мерцающими неоновыми рекламами, редкими небоскребами, вырисовывающимися вдали на фоне неба, и громко вздыхает, очарованный великолепным пейзажем. -- Как подумаю, что все это когда-нибудь будет моим... -- Что все это? -- Весь Париж будет моим, его золото, женщины -- все будет принадлежать мне. -- Отличная водка. Быстро ударяет в голову, но хороша. -- Я стану настолько известным, что меня будут приглашать американцы, а французы -- умолять остаться. Я уже научился понимать Жерома; не в первый раз он заводит свою горько-сладкую песню. -- Никак не забудешь про четыре миллиона долларов? На твоем месте я бы тоже свихнулся. Такая сумма просто не существует -- четыре миллиона долларов! Немыслимо! Четыре миллиона... даже если и видел десятки фильмов с чемоданами, набитыми "капустой", все равно не представляешь, что это такое. Четыре миллиона долларов! Это не слова, а какие-то ласкающие звуки. Четыре миллиона долларов! Так приятно для слуха, что даже не хочется переводить во франки. Он спрашивает, что бы я сделал с такими деньгами, окажись они передо мной на столе, но мне ничего не приходит в голову. -- Ты же сценарист, да? -- Когда речь идет о деньгах, у меня пропадает воображение. -- Попробуй придумать историю про типа вроде тебя, которому неожиданно достается миллионов двадцать франков. -- Он бы стал откалывать что-то такое, чего никто никогда не делает, но о чем все мечтают. -- Ну-ну, давай дальше. Деньги и маленькие радости, которые они приносят. Однажды я собрал тысячу франков, чтобы купить подарок Шарлотте, но не нашел ничего памятного. Не зная, что ей подарить, я провел два дня, сочиняя для нее хайку.* * Жанр японской поэзии. -- Придумал что-нибудь? -- Он отдаст себя в руки полудюжины косметичек, чтобы те за восемь часов сотворили с ним чудо. Затем отправится в бутик с суперроскошными шмотками и к ретивым портным, умеющим вытаскивать бабки. Он скупит все, начиная от твидового костюма, которые обожают землевладельцы, до смокинга. Покончив с одеждой, приобретет небольшой английский кабриолет -- одну из баснословно дорогих игрушек, которые постоянно ломаются, -- короче, осуществит мечту идиота. Затем начинается волшебная сказка. Он заказывает шикарную эскорт-герл в самом лучшем агентстве. Снимает Зеркальную галерею в Версале, где устраивает изысканный ужин, затем отправляется с ней выпить по бокалу шампанского в ресторан на последнем этаже Эйфелевой башни, где им зарезервированы места. Ночь они заканчивают в самых роскошных апартаментах отеля "Крийон". -- На все это он потратит штук сто. А на следующее утро? -- На следующее утро он спросит себя, что за девица лежит с ним в постели и почему ее интересуют лишь его бабки. Он спросит себя, какого черта делает в этих апартаментах, где не осмеливается запачкать даже пепельницу. Увидев себя в зеркале в новых шмотках, он подумает, что похож в них на типа со старого рекламного плаката "Алка-Зельцер". Но он не спросит себя, не выглядит ли смешно в тачке, которая идет ему так же, как боа из перьев -- уборщице, так как будет уже в этом уверен. Что дальше? Он вспомнит, что его мать заложила свою галантерейную лавку, и выпишет ей чек. Потом оплатит отдых на Сейшелах своей сестре, у которой никогда не было свадебного путешествия, потому что у нее не было свадьбы, потому что не было претендентов. Он серьезно поговорит со своим банкиром, который посоветует ему сделать несколько капиталовложений. При хорошей конъюнктуре и неплохих процентах можно купить облигации "Сикав", которые заморожены уже года два. Однако он предпочтет вложить деньги в строительство, и агент по продаже недвижимости быстро найдет ему участок площадью в 110 квадратных метров в квартале, где земля повышается в цене. Вот и все. Жером наливает себе немного водки и вытягивается на диване. -- Захватывающе... -- Я же сказал тебе, что у меня плохо с воображением, когда дело касается бабок. А что бы ты сделал с четырьмя миллионами долларов? -- Нужно спросить у господина Мстителя. Он задействовал бы все средства для разработки безжалостного плана, чтобы уничтожить всех, кто причинил ему зло. Я тоже когда-то восхищался Ивоном Совегрэном ("Шикарный французский парень", как назвали его в статье "Варьете"), пока Жером не рассказал мне, как этот мерзавец лишил его самого ценного в жизни. Данте Алигьери, великий драматург, придумавший Страшный суд, оставил девятый и последний круг ада для тех, кто обманул доверие других. Там собрались все крупные специалисты по нанесению ударов в спину: все, от Иуды до Брута, и они уже подготовили тепленькое местечко для Ивона Совегрэна. Но прежде чем пылающие недра Земли поглотят его на веки веков, ему придется заплатить за свое коварство в этом мире. Забыв об осторожности, мы с Жеромом устроили ночной сеанс "мозговой атаки": как прижать этого негодяя, заставить его выпустить из зубов сахарную косточку и возместить моральный ущерб. Это упражнение показалось мне еще более занимательным, чем "Сага". В нашем сценарии нужно преодолеть несколько подводных рифов: мы ничего не можем доказать -- за этим подлецом Совегрэном стоит весь Голливуд и министр культуры, а Жером в настоящий момент не может вложить в это дело ни гроша. Посреди ночи, под воздействием водки, выдвигая одну за другой нелепейшие идеи, мы наконец начинаем нащупывать верную дорожку. Перевозбужденный, Жером решает привести в порядок свои заметки и сделать резюме. -- Работы мне хватит до конца ночи, так что устраивайся на диване, если не собираешься домой. Я отклоняю предложение и покидаю двух братьев. Сегодня у меня возникает ощущение, что с "Сагой" не вес благополучно. Однако в нашей жизни не произошло ничего исключительного. По-моему, я единственный, кто заметил какое-то изменение курса. Впрочем, день начался как обычно, мы собрались около девяти утра, чтобы доработать черновые наброски 16-й и 17-й серий. Сейчас уже час дня, братья Дюрьецы уплетают пиццу, а мы с Матильдой решаем пообедать в городе. "Мне нужно сменить обстановку", -- говорит Матильда, не решаясь признаться, что ее тошнит от запаха расплавленного итальянского сыра. Старик не желает составить нам компанию. Похоже, что Матильда рада этому, хотя я не понимаю почему. Вообще-то до сих пор я видел ее только в нашей конторе, чаще всего спрятавшуюся за монитором, и мне интересно узнать, как она выглядит в другой обстановке. Матильда шагает быстрыми мелкими шагами, как истинная парижанка, и, не прерывая разговора, внимательно наблюдает за жизнью улицы. Сегодня на ней оранжевое платье, великолепно сочетающееся с ее золотисто-каштановыми волосами, падающими на плечи. Она выбирает ресторан, точнее, небольшое бистро, где довольно уютно, несмотря на грохот электрического бильярда. Поскольку мне никогда не приходилось обедать с дамой, которая пишет любовные романы, я тщательно изучаю меню. -- Я очень рада, что мы можем побыть наедине. Немного смутившись, я делаю жест рукой, означающий что-то среднее между "спасибо" и "я тоже". -- Мы можем перейти на "ты", Марко? -- Конечно. -- Забавно называть тебя Марко. Так звали одного из моих героев -- итальянца-ловеласа, -- чьи похождения я описала в романе "Человек без сердца". Вчера, в самый разгар работы, когда мы вносили последние исправления в бурную сцену между Джонасом и Камиллой, разговор неожиданно переключился на семейные отношения, и Матильда сообщила, что она выздоравливает от любви. Бог его знает, почему мы даже не попытались узнать об этом поподробнее. Зная, какие диалоги и ситуации она может придумать, когда речь идет о сердечных и альковных делах, я боюсь даже представить, на что она способна, если решит кому-то отдаться телом и душой. -- "Человек без сердца"? Моя невеста придет в восторг. -- Как ее зовут? -- Шарлотта. -- Очень мило. Марко и Шарлотта. Некоторое время мы молчим, поглощая овощные закуски. Ее обращение ко мне на "ты" выглядит страшно неестественно, похоже, ей не терпится сделать наши отношения более теплыми и ради этого она пренебрегает правилами приличия. Но с какой целью? -- Где ты будешь сегодня ночью? -- Сегодня ночью?.. -- Да, во время передачи пилотной серии. -- Сегодня... уже двенадцатое? -- Очнитесь, Марко! И верно, сегодня в четыре утра начнут передавать "Сагу"! Я слишком молод, чтобы помнить, как первые космонавты высадились на Луну, но все взрослые, бодрствовавшие той ночью, совершенно точно знают, где они находились. А ведь событие, которое произойдет сегодня, гораздо важнее для моего будущего, чем прилунение для всего человечества. Ну, конечно, это случится сегодня ночью! Только наша четверка будет присутствовать при этом крутом повороте истории, однако наши потомки с гордостью будут рассказывать, что передача первой серии "Саги" состоялась во вторник тринадцатого октября, в такой-то год от Рождества Христова, в 3 часа 55 минут утра. -- Если нам хоть немного повезет, то нас будет больше, чем четверо. Я уверена, что... Она не знает, как закончить столь оптимистично начатую фразу. Кто же еще будет смотреть нашу "Сагу"? Может быть, дюжина человек, страдающих бессонницей и организовавших тайную секту, чтобы подготовить путч и разбудить всех мирно спящих. Самоубийца, оставивший телевизор включенным, чтобы не испытывать страха перед прыжком в пустоту. Человек, перепутавший день и ночь. Неторопливо потягивая аперитив, он будет время от времени бросать взгляд на экран поверх газеты. Старая дама, караулящая возвращение шестнадцатилетнего внука, слишком счастливого, чтобы спешить домой. Нервный тип, предпочитающий смотреть телевизор с выключенным звуком. Медицинские сестры, ухаживающие за роженицами. Женщина, ждущая со слезами на глазах с шестнадцати часов звонка от мужа, брошенного в тюрьму в Куала-Лумпур. Может, еще кто-нибудь, кто знает... -- Так где вы будете сегодня ночью? Это обращение на "вы" звучит более естественно и, как ни странно, более интимно. -- Скорее всего, дома, вместе с Шарлоттой. Впрочем, я еще не решил. А вы? -- Наверное, у мамы. Я предлагала ей сделать копию, чтобы она посмотрела ее в любое, более удобное для себя время, но ей интересно сидеть перед телевизором именно в четыре утра. Я уже слышу, как она говорит: "Твоя работа хоть приносит тебе деньги"? Даже когда я писала романы, она задавала мне этот вопрос, и я всегда отвечала: "Нет". Но этой ночью я отвечу: "Немного". Матильда улыбается. Она мне чертовски симпатична. Нам приносят по куску жареного лосося, и она отодвигает на край тарелки масло, приправленное петрушкой. -- Послушайте, Марко, я хотела пообедать с вами наедине, так как мне нужно посоветоваться по поводу тайной комнаты Френелей. В некотором смысле меня это успокаивает. Если не ошибаюсь, именно ей поручено написать сцену. -- Я собиралась познакомить с текстом всех остальных сегодня днем, но потом решила показать его вначале вам. Если честно, то я немного побаиваюсь реакции Луи. Иногда он смотрит на меня так, словно я несу несусветную чушь. Кроме того, мне кажется, что Жером из-за моих невинных постельных сцен принимает меня за хозяйку борделя. -- А Жерому кажется, что вы принимаете его за маньяка-убийцу, что ничем не лучше. Нет, Матильда, вас все ценят и уважают. Показывайте, что вы написали. И закажите два кофе. Нет ничего хуже, чем читать текст на глазах у автора, напряженно следящего за каждым движением твоих ресниц, за малейшей улыбкой. Тем более в бистро в разгар обеда, где пахнет хот-догами и гремит электрический бильярд. Однако я должен сосредоточиться. У меня важнейшее дипломатическое поручение! На моих плечах лежит ответственность за сохранение сплоченности команды, а я ведь так молод! И все же я должен вникнуть в текст, должен! С ц е н а 38. Гостиная Френелей. Павильон. День Мария Френель торопливо бросает в сумку какую-то одежду. Рядом сидит Милдред. Мария. Три дня назад пропал Фред, мне сообщили об этом из Лондона, из Центрального комиссариата. Когда он уезжал на этот конгресс, я чувствовала, что у него не все в порядке. Мария вынимает из сумки билет, проверяет время выпета и надевает пальто. Милдред. Хочешь, я попрошу брата навести справки? М а р и я. Я не решалась попросить тебя... {Целует девушку в лоб.) Предупреди Брюпо и Камиллу, что я позвоню им вечером. И еще: обязательно отвечайте на все звонки, это может быть Фред. Спасибо за заботу. Она уходит. Тишина. Милдред выходит в коридор и останавливается перед дверью таинственной комнаты, которую уже показали в 17-м эпизоде второй серии. Прикладывает к двери ухо, но ничего не слышит. Пытается открыть ее, но та заперта изнутри. Снова идет в гостиную, возвращается со связкой ключей, пробует несколько из них, но ни один не подходит. Она рассматривает замочную скважину, уходит и возвращается, держа в руке несколько предметов: ноле, шпильку, пластиковый проездной билет. -- Проездной билет? -- Однажды сосед открыл им дверь в мою квартиру. Кажется, для этого подходит и кредитная карточка. Матильда подносит к губам чашку с кофе, делая вид, что думает о чем-то постороннем. Но я знаю, что стоит мне качнуть головой, и она тут же грохнется в обморок. Милдред просовывает проездной в щель рядом с замочной скважиной, затем вставляет под язычок замка лезвие ножа, нажимает одновременно на оба инструмента, замок щелкает -- и дверь открывается. С ц е н а 39. Тайная комната. Павильон. День Очутившись в темноте, Милдред ищет выключатель, ощупью передвигаясь по комнате, в которой, кажется, нет мебели. Она обнаруживает настольную лампу и пользуется ею как фонариком. Наконец находит выключатель. Комната пуста, в ней только одна кровать, посередине которой стоит тарелка с виноградом. Внезапно Милдред вскрикивает от ужаса. Мы видим возле стены обнаженное существо, сидящее на корточках. Милдред бежит к выходу, но существо бросается на нее и захлопывает дверь. Милдред кричит, отбивается, ищет другой выход, но не находит. После короткой борьбы она забивается в угол и затихает. Существо -- юноша лет шестнадцати-семнадцати. Он снова садится на корточки, как будто для него это самая привычная поза, и внимательно наблюдает за Милдред. Несмотря на страх, она пытается взять себя в руки. И тоже смотрит на молодого человека. Он необычайно красив. У него голубые глаза, светлые слегка вьющиеся волосы, худое тело и белая гладкая кожа. Он двигается и рычит словно хищник. Их взгляды то и дело встречаются; это похоже на игру "гляделки ". Юноша кажется удивленным и не проявляет ни капли агрессивности. Милдред, все еще дрожа от страха, пытается изобразить улыбку. Милдред. Я не хотела... беспокоить вас. Я вечно встреваю в истории, но тут же все забываю... Не могли бы вы.... выпустить меня? Внезапно юноша замирает, и Милдред, видя, что он абсолютно неподвижен, уже не знает, как себя вести. Милдред. Меня зовут Милдред ... А вас? Юноша не отвечает. Милдред. Клянусь, что никому ничего не скажу... Поверьте! Прошу вас! Она осторожно пробирается к выходу и берется за дверную ручку. Юноша быстрым движением хватает ее за запястье. Милдред вырывается и мчится в противоположный угол комнаты. Милдред. Не трогайте меня! Юноша не реагирует на ее крик. Он кидается к кровати и хватает кисть винограда. Его движения, как у дикого зверя, необычайно грациозны. Несмотря на наготу, он ведет себя удивительно непринужденно. Съедает несколько виноградин. Милдред прижимается спиной к стене. Он бросает ей кисть винограда, но она даже не пытается ее словить. Милдред. Вы по-ни-ма-ете, что я говорю? Он не реагирует. Но едва она делает шаг к двери, как раздается негромкое рычание. Она отступает. Внезапно Милдред в ужасе отворачивается. Зрители видят, что юноша, который теперь находится на заднем плане, мочится в раковину. Милдред. Что вы хотите? Что вы делаете здесь взаперти? Вы не похожи ни на одного из Френелей... Они держат вас в плену? Скажите же что-нибудь! Существо. Что-нибудь?.. Милдред. Да, все равно что! Существо. Что-нибудь... Внезапно юноша бросается к ней, Милдред отшатывается. Милдред. Боже, на каком же языке ты говоришь? Существо. Боже?.. Милдред. Спик инглиш? Шпрехен зи дойч? Существо. Что-нибудь... Милдред в отчаянии опускает руки. Милдред. Вы умеете только повторять, словно эхо? Существо. Эхо?.. Милдред вздыхает. Юноша улыбается. Милдред. Мне кажется, что вы не злой, но у меня интеллектуальный показатель значительно выше, чем у обычных людей... Так что, понимаете... Он подходит к ней и кладет руку на ее бедро. Милдред не знает, как реагировать, и продолжает стоять, прижавшись к стене. М и л д р е д. Не пытайтесь двигаться дальше... Иначе вам будет плохо... Он нюхает ее ногу, словно собака. Милдред (прерывающимся голосом). Я совсем не такая умная, как сказала. (Она говорит быстро, только чтобы не молчать.) Все это просто медицинская ошибка... На самом деле, если я и обогнала вначале многих сверстников, то лишь благодаря моему блуждающему нерву... Вы слышали что-нибудь о блуждающем нерве? (Он трется щекой о колено Милдред.) Это нерв, который замедляет ритм сердца; все считают, что я достаточно взрослая, что могу прекрасно сдерживать свои эмоции, но все это лишь благодаря блуждающему нерву, который у меня исключительно активен. Вы просто мужественны, а вас принимают за сильную личность, но это не так! Когда я была ребенком, у меня случались так называемые "судороги при плаче". Это было... Она замолкает и на мгновение закрывает глаза, а в это время рука Существа скользит вверх по ее бедру. Милдред. Вы вторгаетесь на совершенно девственную и неисследованную территорию... Все, кто пытался проникнуть туда, мертвы или сошли с ума... И до сих пор ни один не излечился... С у щ е ст в о. Что-нибудь... Юноша медленно приподнимает платье Милдред. Видно, что ее бедра покрыты шрамами. Милдред. Вы еще ничего особенного не увидели, самое страшное впереди... Он обнимает ее за талию и прижимает к себе. И она наслаждается этим тихим объятием. Милдред (закрыв глаза). Как тебя зовут, эхо? Я отдаю рукопись Матильде, улыбаюсь и встаю, чтобы взять пальто. -- Думаю, это именно то, что нужно. x x x С тех пор, как мы приняли ее "Существо", Матильда стремится всучить нам любой ценой историю о потерявшейся принцессе, которую находят, но принимают за мертвую, хотя в действительности она жива и только кажется мертвой, в общем, все это невероятно сложно. Наша прекрасная коллега смотрит на Жерома глазами печальной лани. -- Я забыла, как называется сценарный прием... Такой трюк в конце серии, который заинтриговывает зрителя и заставляет его с нетерпением ожидать продолжения. -- Затравка. -- Правильно! Так вот, мне нужна затравка. -- Вы же знаете, Матильда, что это не ваш конек. Позвольте мне помочь вам, для меня это пустяк. Я не забыл, как вы вывели меня из затруднения два дня назад, сочинив постельные откровения, до которых я бы сам никогда не додумался. Это срочно? -- Да, речь идет о потерявшей память принцессе, которую находят на коврике перед квартирой Каллахэнов. Эпизод нужно закончить кадром, когда она лежит без сознания. -- Мертва или без сознания? -- Без сознания, но зритель убежден, что она мертва. Только Камилла и Вальтер знают, что в ней еще теплится искра жизни. Вы не могли бы придумать что-нибудь оригинальное? В наших рядах молчание. Мне и так трудно собрать воедино все части этой сценарной головоломки. Но чтобы завоевать уважение нашей красавицы, каждый постарается опередить других. Однако молчание затягивается. -- Вы смотрели "Ищейку"? Я пытаюсь определить, кто это произнес, но голос мне незнаком. -- Прием Манкевича, о котором рассказывали в "Киноклубе". Мы дружно поворачиваемся к дивану, на котором лежит Тристан. Ему с большим трудом удалось приподняться. Но в данный момент парализованные -- это мы. Тристан говорит, опустив голову, робким, неуверенным тоном. -- Я даже не слышала об этом, -- отвечает наконец Матильда. -- Один тип стреляет в упор в парня, которого ненавидит, потом склоняется над ним, берет за руку и щупает пульс. Затем с удовлетворенной ухмылкой отпускает руку, и она тяжело и безжизненно падает на пол. Сколько жизни в этом неподвижном теле! Она бурлит в нем как лава в кратере вулкана. Напрасно он смотрит на нас исподлобья, словно заговорщик, напрасно старается говорить тихим голосом, ему не удается обуздать вулкан, бушующий внутри него. -- Когда смотришь фильм в первый раз, то не сомневаешься, что убийца проверяет пульс, чтобы удостовериться, что парень мертв. На самом деле он стрелял холостыми, чтобы увидеть, как его враг падает в обморок от страха. И когда смотришь фильм во второй раз, то уже понимаешь, что убийца проверяет пульс, чтобы убедиться, что парень жив. Один и тот же жест, но означающий совершенно противоположные вещи. Я понятно объяснил или повторить? Все продолжают молчать. Матильда первая разряжает напряженность, посылая Тристану воздушный поцелуй. -- Потрясающе! Вы наш спаситель, Тристан. Вы нашли решение квадратуры круга! Недостающую пятую спицу в колеснице. Решили наше уравнение. Тристан надевает наушники и принимается переключать программы, словно ничего не произошло. Жером не знает, что делать. -- Не обращайте внимания. Он больше не будет нам мешать, я с ним поговорю. -- Мешать? -- восклицает Старик. -- Да он отныне будет считаться членом нашей команды. Я в восторге от нового коллеги, однако считаю необходимым немного охладить некоторые горячие головы. -- Конечно, идея замечательна, но все же это воровство. Позаимствовать одну-две идеи -- еще куда ни шло, но в трех последних сериях мы просто занимаемся грабежом. "Ищейка" поставлена по прекрасной пьесе Энтони Шэффера. Трюк с пульсом -- это собственность Шэффера. Жером с безмятежным выражением лица поднимает правую руку и, как кюре, опускает ладонь мне на голову. -- Ты будешь грабить, сын мой, но только во имя создания бессмертного творения. -- Ничто не исчезает и не возникает вновь, все просто преобразуется, -- поддерживает его Матильда. -- Кто сказал вам, что Шэфферу не понравится иметь последователей? -- Прекрасно, -- говорит Жером. -- Воспримем это как дар. Или еще лучше: как личный вклад великого Энтони Шэффера в нашу дебильную "Сагу". Матильда и Жером с энтузиазмом обмениваются рукопожатием. Неожиданно у меня возникает убеждение, что эти двое в дальнейшем не намерены упускать друг друга из виду. Старик, потягиваясь, встает со стула. Я тру глаза, чтобы снять напряжение, вызванное мерцанием экрана. Скоро десять вечера, и у нас за плечами более десяти часов непрерывной работы. Мне необходима тишина и короткий, десятиминутный сон. Это то, что в компьютере называется "сбросом". Вы нажимаете на клавишу и -- бац -- память очищена. Каждому интересно, что будут делать другие во время передачи пилотной серии "Саги" сегодня ночью. Братья Дюрьецы приготовят себе поздний ужин и мирно будут смотреть телевизор. Матильда составит компанию своей матери, а я постараюсь приложить все усилия, чтобы не дать заснуть Шарлотте. Что касается Старика, то он клянется, что будет спать сном младенца. Впервые за все время мы обнимаемся на прощание. Небольшая дружеская фамильярность, как перед новогодним праздником. x x x Рыба-солнечник с приправой из щавеля и крем-брюле -- вот что необходимо мне сейчас. Но я нашел в лавочке только банку макрели в черт-знает-каком-соусе и йогурт. В качестве компенсации взял бутылку шампанского. В конце концов, Рождество у меня или нет? Нет, скорее Новый год, но об этом знают лишь несколько человек. Как в кино, стремглав взлетаю по лестнице, распахиваю дверь и вваливаюсь в квартиру, потрясая бутылкой шампанского и громко выкрикивая имя Шарлотты. Неожиданно я превращаюсь в романтичного любовника, для которого жизнь -- сплошной праздник. В ванной горит свет, и я представляю ее обнаженное тело, благоухающее всеми ароматами тропических островов. Врываюсь без стука в ванную, готовый прямо в одежде нырнуть в душистую пену! -- Шарлотта! Капли влаги на кафеле. Духота. -- Шарлотта? Она была здесь недавно, не прошло и четверти часа. Пар, все еще покрывающий зеркала, насыщает воздух теплыми ароматами. Она даже удаляла волосы на ногах, ее электрическая бритва лежит на краю ванны. Сто раз говорил ей, что это опасно! Снова выкрикиваю ее имя, но уже ни на что не надеясь. Замечаю желтую бумажку, приклеенную к телевизору. "Я ушла, так как мне интересна другая история: моя собственная. До завтра -- может быть". Все равно она бы заснула у телевизора. Или бы мне пришлось объяснять ей, что к чему, и я пропустил бы половину событий. x x x Жсром и Тристан оживленно беседуют. По телевизору идет документальный фильм об аллигаторах. Сейчас без четверти четыре утра, и здесь происходит больше событий, чем в самом увеселительном заведении столицы. Братья устроили нечто вроде ночного клуба, в котором они -- единственные члены, и теперь обсуждают серьезные вопросы на фоне картин разрушающегося мира. -- Отличное шампанское, к тому же холодное, -- говорю я, показывая бутылку. Жером не пытается узнать, почему я не там, где собирался быть, он даже рад этому. Тристан приподнимается, сидячее положение кажется ему более приличным для того, чтобы принять неожиданного гостя. Он приглушает звук телевизора; аллигаторы перестают реветь, но продолжают свои мистические танцы. Я усаживаюсь возле братьев. У меня в руке появляется стаканчик с красной водкой. -- Представь себе карту Франции, -- говорит Жером. -- Закрой глаза... ты видишь коричневый шестиугольник... небольшие зубчики на границе с голубым... Ну как? -- Немного сбился в сторону Финистера, а так все в порядке. -- Теперь представь, что на карте появляются красные точки, это включенные в настоящий момент телевизоры. Видишь их? Я со всей серьезностью отношусь к игре и старательно сосредотачиваюсь, предварительно отпив глоток водки. -- Так видишь или нет? -- Тсссс! Прикладываю стакан ко лбу, чтобы освежиться. -- Вижу один огонек возле Биаррица. Еще один загорелся в Варе. И еще три или четыре на севере. -- В Лилле? -- Скорее, это Кан. -- Правильно, там полно моряков и полуночников. А как в Париже? -- Ну-у... Пожалуй, с дюжину наберется. -- За это надо выпить, парень! -- А в Сен-Жюньене? Есть что-нибудь в Сен-Жюньене, в Верхней Вьенне? -- раздается строгий голос, заставляющий нас всех вздрогнуть. -- Луи? Какого черта ты здесь делаешь? -- Думаешь, что состарился, изображаешь пресыщенного типа, делаешь вид, что видел все это много раз, а в два часа ночи просыпаешься неизвестно от чего, охваченный нервным возбуждением. Луи усаживается рядом со мной, положив на колени пластиковый пакет. -- Так ты ничего не видел в Верхней Вьенне? -- Ничего. -- У меня там приятель. Негодяй, обещал, что будет смотреть. Он достает небольшой деревянный ящичек и открывает ногтем крышку. -- Дети мои, сегодня у нас праздник! Сейчас вы увидите, как я изменяю моим священным "Голуаз" ради одного из этих миниатюрных шедевров. Думаю, вы составите мне компанию. Длинные, чуть не с ладонь сигары, упакованные по три штуки в узкие футляры. -- Это "Лузитания", золотая мечта каждого истинного любителя гаванских сигар. Она горит ровно час, столько же, сколько длится фильм, включая заглавные титры. Жером на всякий случай распахивает окно, а Старик с гордым видом устраивается на диване, готовя для себя сигару. Тристан прибавляет звук и переключает телевизор на нужный канал. Идут последние кадры документального фильма то ли о Кавказе, то ли о Севеннах. Через пару минут начнется великая месса. Крещение младенца. В любом случае нечто религиозное. Мы с благоговением готовимся закурить сигары, когда знакомый запах заставляет нас невольно оглянуться. Аромат, который мы различим из тысячи, сопровождающий нас все дни и которого нам так недоставало сейчас. Матильда стоит на пороге, словно ожидая разрешения войти. -- Я была уверена, что мама уснет как младенец. Можно присоединиться к вам? Нет ничего важнее такого семейного сборища. В конце концов, мы пришли сюда, как в роддом, чтобы посмотреть на рождение нашего ребенка, молясь, чтобы он не получился уродом. -- Знаете, что сделала мама перед тем, как уснуть? Включила сразу два телевизора, видимо, думая, что таким образом повысит рейтинг. Прелесть, не правда ли? Она развязывает салфетку, в которую завернуто домашнее печенье. -- Я совершенно не умею готовить, но пеку неплохо. Я беру печенье из вежливости, но, едва попробовав, с наслаждением проглатываю его. От запаха шоколада Тристан быстро забывает о своей обычной робости. Жером наливает всем по бокалу шампанского и готовится произнести тост, когда на экране под звуки фуги Баха появляется заставка нашего канала. -- Может быть, это приключение закончится сегодня, но я хотел бы сказать, что никогда не забуду, как вы были любезны к Тристану и ко мне. Я.... -- Заткнись и сиди спокойно. Ни один из нас не смог сдержать крика, когда после заставки появились титры с нашими фамилиями. И это только начало, теперь они будут мелькать на экранах на протяжении семидесяти девяти ночей! Мир узнает о моем существовании! Пусть даже этот мир будет насчитывать трех-четырех страдающих от бессонницы, случайно оказавшихся перед телевизором. Уорхол, известный представитель американского поп-арта, один из наиболее известных кинорежиссеров андеграунда, как-то сказал, что в XX веке у каждого из нас будут свои четверть часа славы. Он, несомненно, был прав, только немного жаль, что мои пятнадцать минут пришлись на четыре часа утра... В первом же кадре "Саги" мы видим кухню, обставленную в американском стиле. По стенам вьются пышные зеленые растения, в одном из углов расположены ярко-голубая софа, два бежевых кресла, низкий столик и буфет неопределенного возраста. В любом порнофильме начала семидесятых и то выделили бы больше средств на меблировку, но сейчас не время разглагольствовать на тему убогости обстановки. Фуга Баха внезапно обрывается, и мы видим на заднем плане чем-то занятую женщину. -- Это кто? -- Должно быть, Мария Френель. -- Вот эта крошка? -- Она что, поет? -- Нет, разговаривает сама с собой. Кстати, твоя идея. -- Я уже видел ее в какой-то рекламе. -- Пластырь! Там рекламировался пластырь! Она наклеивала здоровый кусок пластыря на царапину своему ребенку. -- Что она там рассказывает? -- Повторяет то, что собирается сказать Вальтеру, когда будет приглашать его на аперитив, но если вы не перестанете задавать дурацкие вопросы, мы все пропустим. Теперь женщину показывают крупным планом, она внимательно прислушивается к шагам на площадке. Ее даже можно назвать красивой; она могла бы многим заняться в жизни, если бы не посвятила себя близким, что обеспечило ей только благородные морщины. Женщина открывает дверь на площадку (дан ее общий вид), какой-то тип заходит в соседнюю квартиру. Это Вальтер. Интересно, где они его откопали? Из стареющего гитариста, которым он был в сценарии, Вальтер превратился в карикатуру на хиппи, еще не избавившегося от эйфории после последней дозы ЛСД. Его вырядили в рубашку с воротником в стиле Мао, фиолетовый жилет и джинсы, обшлага которых "подметают пол". Он непрерывно жует жвачку, словно настоящий американский солдат, но это не слишком бросается в глаза, поскольку внимание зрителя сразу же переключается на большие круглые значки, которые Вальтер носит с некоторой гордостью. Я различаю на одном из них физиономии членов группы "Доорз". Жерому кажется, что он узнал голову Дилана. Вальтер выглядит настолько нелепо, что никто из нас не решается на шутку. Его акцент режет слух, а когда он произносит: "У меня есть две новости: плохая и хорошая. Я -- ваш новый сосед, и я -- американец", можно подумать, что он говорит: "Пошли, бэби, у меня в джипе есть "Лаки Страйк" и нейлоновые чулки". К счастью, Мария удачно выходит из положения, интересуясь: "И какая из них хорошая?" Вскоре на лестничной площадке, занимающей не более четырех квадратных метров, сталкиваются разные персонажи. За десять минут мы знакомимся со всеми героями. Незнакомые, ничем не примечательные лица, люди, которые сотни раз встречаются нам на улице. Камилла-самоубийца похожа на старую знакомую по лицею, которую хочется пригласить на чашечку кофе. Брюно-кретин великолепно вошел в роль: это подросток-грубиян, мучающийся юношескими комплексами. Джонас так же похож на полицейского, как я на рекламную красотку, а Фред далеко не дотягивает до роста метр восемьдесят, как писали мы. Приятный сюрприз -- странная девушка неопределенного возраста, играющая Милдред. У нее строгое умное лицо, обескураживающее тем, что оно некрасиво. В ее манере говорить чувствуется что-то двусмысленное, делающее бесполезными все ремарки по поводу игры, которые мы так старательно вносили в сценарий. Иногда она даже меняет смысл очередной реплики и не всегда в худшую сторону. К примеру, я написал: М и л д р е д (делает жест, словно душит кого-то). Я хотела бы положить его на ладонь, сюда, и сжать изо всех сил! Вместо этого получилось: М и л д р е д (игриво, приложив палец к губам). Я хотела бы положить его на ладонь, сюда... и сжать (вздох)... изо всех сил... Что касается остальных актеров, то про них трудно сказать, хорошие они или плохие. Их игра -- это странная смесь профессионализма и дилетантства. Но в любом случае, они верят в то, что говорят, как мы верили в то, что писали. И если им иногда не удается передать скрытый смысл диалога или драматичность ситуации, на них нельзя обижаться. Как и мы, они -- з