знаешь, у меня нет способностей к диалогам на эти темы. -- Конец света может начаться через десять минут, учитывая все, что о нем говорили. -- Я мог бы сказать тебе о времени своей кончины с точностью до двух часов, но лучше промолчу, а то ты тут же сбежишь. Ты ведь не изменился, а, Марко? -- Я никогда не видел, чтобы кто-то менялся. Молчание. Выжидательное. -- Вот интересный вопрос. Для сценариста, я имею в виду. Могут ли герои меняться. -- Герой в конце фильма не должен оставаться таким же, каким был в начале. Иначе возникает вопрос, зачем ему нужно было переживать черт знает что? -- Подумать только, что я провел пятьдесят лет, переделывая действительность, сглаживая все шероховатости, по своему усмотрению показывая ее лучшие и худшие стороны... Вот ты, кого пока еще можно считать частью этого мира, ты должен знать, не собираются ли принять специальный закон против таких типов, как мы? -- Пока еще нет. -- Идиоты... Он медленно поворачивает голову на бок и закрывает глаза. Луи, прекрати это, немедленно! -- Не пугайся, еще не время. Иди, погуляй и приходи вечером. Я не заставляю его повторять это дважды. x x x После стаканчика кьянти и огромной порции салата из помидоров, какой не встретишь ни в одной другой стране мира, я снова зашел к Луи. Охватившая меня легкая тревога рассеялась на пороге его комнаты. Он смотрел со своей постели в широко распахнутое окно на холмы, залитые красноватым светом вечернего солнца. Покой, в котором нет ничего успокаивающего. -- Что это за женщина внизу, Луи? -- Она не захотела уезжать отсюда. Постепенно мы стали друзьями. -- Она очень ласковая. И красивая. -- Только ко времени нашего знакомства мое сердце билось уже вполсилы. Его ударов еле хватало для меня одного. Моя рука лежит на столике возле книги. Он пользуется этим, чтобы схватить ее и сжать, не отрывая взгляда от холмов. -- Мне конец, Марко. -- Ты всегда любил похныкать. -- Открой вон ту тумбочку. Он отпускает мою руку, я открываю тумбочку и достаю большую тетрадь, пожелтевшую от времени. Осторожно перелистываю ее, боясь, что она может рассыпаться. Все страницы плотно исписаны. Я узнаю почерк Луи. -- Это одна из реликвий эпохи. -- Из тех времен, когда ты работал с итальянцами? -- Я тебе уже рассказывал? -- Да, тридцать лет назад. -- Тем лучше, сэкономим время. Помнишь весь бред, что нам приходил в головы, когда мы работали над "Сагой"? -- Мы говорили о сценариях, которые никогда не напишем, высказывали самые фантастические идеи, придумывали самые абсурдные диалоги, самые смешные реплики, в общем, все, что невозможно показать продюсеру или режиссеру. -- Когда я работал с итальянцами, мы все время что-то писали, пили, ели и разговаривали о всякой ерунде. У меня была отвратительная привычка записывать все это вместо того, чтобы сразу забыть. Реплики, которые не произнес ни один актер, беспорядочные мысли, множество мыслей, за которые можно было попасть в тюрьму, если бы они стали известны. Я дарю ее тебе. Можешь использовать этот материал, а можешь засунуть тетрадь в глубь ящика стола, как сделал я. Тебе решать. -- Я не могу принять этот подарок, Луи. -- Ты хочешь, чтобы тетрадь досталась Лоретте? Что она будет с ней делать? Скорее всего, выбросит вместе с мусором. Этот порыв возмущения заканчивается приступом кашля. Его сероватое лицо становится багровым. Не зная, чем помочь, я стучу ему по спине. Вопреки всем ожиданиям, он успокаивается. Медленно приходит в себя. -- Если ты когда-нибудь увидишь тех двоих, передай им, что я никогда не переставал о них думать. Я вспоминал улыбку Матильды, ворчание Жерома. И, конечно, взгляд Тристана, уставившегося в телевизор. Неожиданно он с силой вцепляется в мою руку. Это спазм, который, кажется, длится вечность. -- Я позову Лоретту! -- Только не сейчас! Новый спазм. Я боюсь, что мое сердце остановится раньше, чем его. Он просит меня перевернуть его на бок. -- Мне хочется закрыть глаза, но ты продолжай говорить... -- Говори что-нибудь, это лучшее, что ты можешь сделать. Я все никак не решаюсь. Мне может не хватить времени. Соберись с мужеством, Марко. Или ты будешь сожалеть об этом до конца своих дней. -- Знаешь, Луи... Есть одна вещь, о которой мы могли бы поговорить. Но я не уверен, что ты захочешь. -- Сейчас или никогда. Он чертовски прав, наш Старик. Сейчас или никогда. -- Одна вещь не дает мне покоя, Луи. Я очень часто размышлял об этом. Тысячи раз. В конце концов, это превратилось в вызов сценаристу, которым я стал с твоей помощью. -- Проблема со сценарием? Замечательно, ты не мог найти лучшей темы для разговора. Я умру на сцене как Мольер. -- Вот уже тридцать лет, как я анализирую эту историю. Перебрал уйму гипотез... И в результате пришел к версии, которая кажется наиболее вероятной. -- Ты всегда был самым талантливым из нашей четверки. -- Это по поводу смерти Лизы. Твоя Лиза... -- Это ты ее убил, Луи. Другого правдоподобного объяснения нет. Я долго сомневался, прежде чем пришел к такой мысли. Но с точки зрения сценариста, другого решения нет. А я искал, ты знаешь... Он медленно открывает глаза. Тень улыбки немного оживляет его взгляд. -- Сегодня днем, услышав твои шаги, я подумал, смогу ли заговорить с тобой об этом. Иногда нужно выговориться, чтобы облегчить совесть. -- Но твоей совести этого никогда не требовалось. -- Думаю, именно это и позволило мне продержаться так долго. После ее смерти все изменилось к лучшему. Да, я какое-то время продолжал страдать, но уже совсем иначе. Я мог представить себя без нее, но представить ее без меня -- было выше моих сил. Я вздохнул с огромным облегчением. И удовлетворением. -- Дай мне твою руку, дружище. Он снова закрыл глаза. x x x Он долго не выпускал мою руку. Я с тревогой прислушивался к его дыханию. -- Когда я думаю об этом отеле, мне кажется, что я умираю не по средствам... -- Ты шутишь, Луи. К тому же, это не твои слова, а фраза одного сценариста из Голливуда. Кажется, Уилсона Мизнера. Молчание. Его рука постепенно разжимается и бессильно падает на одеяло. -- Ошибаешься. Это Оскар Уайльд. Мне пришлось украсть у него свою последнюю реплику. Ничего лучшего не подвернулось... Его тело резко напрягается. Он пытается найти в себе силы еще для одного вздоха. Рука свешивается с кровати. Я провел ладонью по его уже закрывшимся глазам. Манхэттен ничем не напоминает тот калейдоскоп красок и форм, который я едва успел разглядеть, когда в прошлый раз приезжал к Жерому. Как это было давно. Теперь все стало гораздо спокойнее, светлее. Кажется, что город обескровлен. Его сердечный ритм меньше тридцати ударов в минуту. Бывший Вавилон превратился в гигантский конгломерат, в котором царствуют финансы. Такси останавливается перед огромным кубом из стали и стекла. Я узнаю это здание, которое видел лишь на картинке в старом учебнике географии. Это резиденция ООН. -- Они не хотят переезжать отсюда, -- говорит шофер. -- Видимо, это здание кажется им нерушимым, вечным. А это обнадеживает, правда? Я подхожу к зданию с дипломатом в руке. Сегодняшняя Организация Объединенных Наций совсем не похожа на ту, что существовала раньше. Сейчас ее авторитет не оспаривается никем, ни одна страна в мире не решается противиться ее решениям. Я прохожу мимо первого кордона военных, которые проверяют мой пропуск и показывают дорогу. Перед тем как попасть на эспланаду, вхожу в небольшое строение, где другие военные сканируют меня с головы до ног. Рентгеновские лучи невероятно тщательно обшаривают мое тело. Обстановка, не располагающая к шуткам. Мой пропуск, похожий на кредитную карточку, вставляют в щель аппарата, который в старые времена сошел бы за устройство для выявления фальшивых банкнот. Два типа в белых халатах склоняются над бутылкой с красной жидкостью, извлеченной из моего дипломата, и вопросительно смотрят на меня. -- Водка. -- Почему она красная? -- Потому что с перцем. -- Никогда не видели. -- Я и сам с трудом раздобыл ее. Пришлось заказать у фабриканта, у которого еще осталось несколько бутылок. Несмотря на мою обескураживающую искренность, они открывают бутылку и выливают несколько капель в пробирку для проверки. -- Сделайте глоток, и вы сразу поймете. -- ...? Я знал, что с этими типами не шутят. Маленький лаборант-параноик даже не догадывается, что моя охота за бутылкой перцовки -- ничто, по сравнению с трехнедельными усилиями, которые я потратил, чтобы попасть сюда. Старику не нужно было меня особо подталкивать. У меня и у самого была тысяча причин, чтобы повидать Матильду и Жерома. Чтобы сказать им, что наша команда потеряла лидера. Чтобы узнать, кем они стали и стали ли они этим вместе. Чтобы увидеть, как они выглядят сегодня. Чтобы снова почувствовать аромат духов Матильды. Да и много других поводов. Меня пропускают на эспланаду. Я пересекаю ее и оказываюсь у здания, возле которого несколько типов в костюмах и галстуках по очереди проверяют мой пропуск и показывают на окошечко в глубине гигантского холла. Я ожидал увидеть здесь кишащую толпу, но в бесконечной пустоте раздается только эхо моих шагов. Оба пропали пять лет назад. Мне пришлось освоить профессию детектива, и это в моем-то возрасте! А ведь сколько сыщиков я и сам придумал! Сколько изобрел ухищрений, чтобы обнаружить одну-единственную улику! Но в действительности я оказался не очень силен и, чтобы найти Матильду с Жеромом, провисел две недели на телефоне, пока передо мной не забрезжил луч надежды. Я подключил к поискам Патрика, и тот долго возился со своими модемами, мониторами и прочими штуками, которые связывают его со всем миром. Я обзвонил все киностудии, прессу, друзей и друзей этих друзей, в общем, обзвонил всех. Затем изучил по отдельности весь путь, пройденный Матильдой, и путь, пройденный Жеромом. И обнаружил, что их следы вначале пересекаются, а потом исчезают. Служащий в окошке с недоуменным видом разглядывает мои бумаги. -- С кем вы должны встретиться? -- С Жеромом Дюрьецем. -- Вы уверены, что он работает здесь? -- А Матильда Пеллерен? -- Такой тоже нет. Но у вас пропуск типа В1. -- И... что это значит? -- Вас проведут в здание конференций. Там с вами побеседуют. Он зовет парня, болтающего по мобильному телефону, и предлагает мне пройти за ним. Лифт, анфилада комнат, лабиринт коридоров. Суетящиеся сотрудники, озабоченные будущим мира. Меня просят подождать возле автомата, продающего горячие напитки... В конце второй недели мне наконец удалось добраться до Ооны, работающей в каком-то калифорнийском тресте. Она меня не забыла. На экране видеотелефона Оона по-прежнему казалась воплощением мечты одного мужчины. Она рассказала мне о своей жизни, о том, как несколько раз расставалась с Жеромом, и о том, что сейчас они, видимо, разошлись окончательно. Сообщила, что Тристан умер три года назад. Мы болтали о том и о сем, и она наконец сказала, что Жером работает в ООН. Она и сама этим страшно удивлена и не имеет ни малейшего представления, чем он там занимается. Она пообещала мне попытаться связаться с ним, хотя и без гарантии на успех... Два типа допрашивают меня, словно подозревают в каком-то преступлении. Они хотят знать все: кто я такой, откуда знаю Жерома и Матильду, что мне от них нужно. -- Не возмущайтесь, таковы требования службы безопасности. -- Если Жером в здании, предупредите его, что я здесь. -- Это дела не ускорит. За несколько недель я научился терпению. Это напомнило мне тс времена, когда я искал женщину, без которой не мог жить, и никто не хотел навести меня на ее след. Поиски Матильды вначале не дали никаких результатов. Она давно уже подарила право на переиздание своих произведений разным ассоциациям, и теперь те считают ее святой, хотя никогда не видели. Ее муж -- герцог -- оказался необычайно скрытным, видимо, он не раз попадался на крючок прессы, не оставлявшей его в покое. Однако он рассказал, что получил от нее длинное письмо с просьбой о разводе, присланное из ООН. Тогда я принялся осаждать это славное заведение, пока там не зарегистрировали мою просьбу. И как-то утром, уже находясь на грани отчаяния, я все-таки получил пропуск. Я долго болтаюсь по магазину с беспошлинными товарами, готовый завыть, чтобы дать нервам разрядку. Симпатичная, похожая на стюардессу, девушка наконец отводит меня в здание Генеральной Ассамблеи; похоже, мой ранг несколько повысился. За поворотом коридора я вижу огромный зал, где заседают представители всех стран мира. Стюардесса передает меня агентам в галстуках, помогающим мне преодолеть последние метры и подняться на последний этаж здания, прямо под куполом. Мы идем по словно вымершим коридорам, проходим три пустых зала для заседаний и оказываемся перед раздвигающимися дверями, такими же толстыми, как дверь сейфа. Мои гиды, предложив мне войти, сами остаются снаружи. Я попадаю в небольшой тамбур, и наконец передо мной распахивается последняя дверь. В комнате почти ничего нет, если не считать длинного стеклянного стола, по краям которого стоит по стулу. Жером сидит перед огромным экраном и смотрит какой-то репортаж. На фоне гигантской голографической карты полушарий я замечаю хрупкий силуэт Матильды, затерявшийся где-то между Японией и Австралией. Звуки фильма заглушают шум моих шагов. Пока никто не догадывается о моем присутствии. Некоторое время я смотрю на них. Своей упитанной фигурой и бородой с проседью Жером напоминает старого вояку в отставке. Он даже расстался со своими манерами прожигателя жизни и снова стал похож на того парня в потрепанных шмотках, которого я знал в молодости. Матильда напоминает строгую пожилую преподавательницу, преисполненную чувства ответственности. На ней серый костюм с длинной юбкой, небольшие овальные очки, волосы собраны в узел на затылке. Она больше не курит. Жером останавливает пленку и обращается к ней с недовольным видом. -- Вам не кажется, что они серьезно перегибают палку с этим Фронтом мира? Ничего не отвечая, она слегка пожимает плечами. -- Не прикидывайтесь глухой, черт возьми! -- Они справятся, если мы им поможем. -- Ладно, посмотрим... Вы уже забыли про встречу на высшем уровне в Кордове? -- Ситуация полностью изменилась с тех пор, как мы ввели в игру Джеффри. Они ему доверяют, это харизматическая личность, и он будет избран. -- Мне хотелось бы дождаться выборов и только потом принимать меры. Молчание. Жером снова запускает свой фильм, а она отходит от карты полушарий и заглядывает в лежащую на прозрачном столе раскрытую папку. -- Поскольку вы не хотите принимать меры, может, вам стоит подумать о Стокгольме? -- Я был уверен... -- Мой дорогой, нам нужно об этом поговорить. -- Я как раз пытаюсь найти решение. -- Эмбарго будет недостаточно. -- Знаю! -- Вы вряд ли добьетесь цели, повышая голос. -- Они начинает действовать мне на нервы со своими дурацкими северными лесами! -- Я это поняла. -- Я жду отчета. Мы можем немного изменить ситуацию. Я знаю как, и они ничего не успеют понять. -- Я не позволю вам даже в мыслях касаться соглашений Двух Атоллов. Попробуем придумать что-нибудь менее... грубое. -- Спасибо за менее грубое. -- Этот итальянский ученый получил потрясающие результаты, нужно отправить его туда. Это придаст им энергии. Остается придумать повод. -- Нобелевка? Она отрывается от своей папки и с радостным видом поворачивается к нему. -- Отличная мысль! Наконец-то я узнаю вас, друг мой. Если бы вы еще нашли столь же блестящее решение, чтобы уладить инцидент в Кобе... -- Нужно подкупить законодателей -- и все будет в порядке. -- Никогда! Я не могу сдержать смех. Удивленная, Матильда хватается за сердце, а Жером выпрямляется в кресле. Только взгляд друга способен превратить искру в пламя. Волна теплоты вырывается из моего сердца и разливается по всему телу. x x x У Жерома округлились глаза, когда он увидел перцовку. -- Ее еще можно найти? -- Нет, конечно. Он достает из встроенного в стене шкафчика три бокала. Я предлагаю им помянуть Старика. -- Когда он умер? -- Месяц назад, в своем отеле. Каждый из нас пытается найти подходящие слова, но что-то мешает нам сделать это. Луи когда-то говорил: "Сценарий -- это не слово, а, прежде всего, образ. Нет лучшего диалога, чем молчание". Мы высоко поднимаем бокалы и молча чокаемся. После глотка красной жидкости постаревшее, но все еще красивое лицо Матильды неожиданно искажается в гримасе. -- Даже в те времена я удивлялась, как вы можете пить такую отраву. Зато у нас с Жеромом краснеют щеки. Алкоголь приближает человека к могиле, но он способен и омолодить его за несколько секунд на тридцать лет. -- Эти типы, внизу, тебя не слишком замучили? -- На минуту мне показалось, что это "Процесс" Кафки. -- Мы не можем изменить их порядки, они просто помешаны на безопасности. Кроме того, ты -- наш первый посетитель за многие годы, это не могло не показаться им странным. -- Я слышал, как вы разговаривали. Диалог сам по себе выглядел неплохо, но я не понял ни одной реплики. Они переглядываются. Потом улыбаются. Никакой любви, никакой таинственности в этих улыбках. Только удивительное взаимопонимание. Жером с немного смущенным видом тычет пальцем в пол, показывая, что прямо под нами находится зал Генеральной Ассамблеи. -- Вначале мы не собирались застревать здесь надолго. Нам нужно было немного помочь этим типам, там, внизу. -- Делегатам? -- Пять лет назад они пригласили нас в качестве консультантов. Но получилось так, что мы здесь остались. -- Консультантами? -- Они хорошие теоретики, но им недостает структурного взгляда на ситуацию. -- Совершенно лишены воображения. -- Что вы такое несете? -- Выдай ему искреннюю фразу, Жером. -- Им нужны "негры", чтобы писать за них Историю, парень. -- Перестаньте надо мной издеваться. -- Вначале нам это тоже показалось странным. А потом мы привыкли, как привыкаешь к любой работе. -- К нам тут относятся как к королям. У каждого из нас есть своя свита. Нам даже не хочется уходить отсюда, да, Матильда? Она с улыбкой соглашается с ним. Немного ошеломленный, я сажусь на стул и смотрю в окно на Ист-Ривер. Жером выливает в мой бокал последние капли водки. Я не в состоянии произнести ни слова. Пытаюсь представить их здесь, одних, запертых в башне из слоновой кости в течение многих лет. Она. Он. Их взаимное притяжение. Постоянные стычки. Восхищение, которое они испытывают друг к другу. Проповедник войны и жрица любви. Чего только не увидишь на этом свете. -- Пусть это останется между нами, парень. Они не хотят, чтобы об этом знали. Первый раз в жизни я буду вынужден солгать Шарлотте. Но у меня впереди долгая дорога, чтобы придумать что-нибудь правдоподобное. +++