обраться до наружной двери. Отворив ее, он обернулся и разинул пасть, чтобы напоследок измазать меня в дерьме, но, увидев мой угрожающий жест, выскочил на улицу. Все это время я оставался в верхней одежде. Поднимаясь по лестнице, я скинул плащ и пиджак, а, переступая порог спальни--на этот раз с новыми (впрочем, не слишком) намерениями,--уже стягивал галстук. Как я и предполагал, обнаженная Бригитта ждала меня в постели. Мгновение спустя я был при ней. Все произошло безо всяких затей, однако основательно и ко взаимному удовлетворению. Снова я вступал в Германию победителем, снова кошмар сменялся земными радостями. Ей не требовалась нежность, она привыкла быть жертвой--матери, Вурцеля, моей. Трижды возобновлял я свое победное шествие. Стало темнеть, и она заговорила со мной на немецком, языке тьмы. Не приготовить ли мне чаю, не хочу ли я шнапса? Я спросил: -- Ты всегда брала с него деньги? Наверное, я тоже что-нибудь должен? -- Сегодня--нет. Но если ты придешь еще paз... Затягиваясь поочередно, мы выкурили мою любимую сигapу. -- Ты должна развестись--сказал я.--У нас такие вещи не приняты. Возвращайся в Германию. Там на каждом шагу прекрасные новенькие Dirnenwohnlieime. В Дюссельдорфе. В Штутгарте. Дома тебе понравится. Заработаешь кучу денег. А беднягу Эдвина оставь в покое. -- Я и сама об этом думала. Но все-таки в Лондоне лучше. И достаточно небольшой квартирки, не нужен мне Dirnenwohnlieim. Она мелодраматично поежилась--было темно, но я это почувствовал. В темноте над кроватью мы с Роупером, обнявшись, смотрели в будущее: отец Берн улыбался, лицедействуя на свету, в сумерках, во тьме. Что ж, на месте Бригитты я бы тоже предпочел квартирку с пуделем в тихом, грешном Лондоне какому-нибудь шумному гарнизонному борделю в Германии. -- У тебя есть деньги?--спросил я. -- Да, немного... Но если я разведусь, меня вышлют из страны. -- Попробуй что-нибудь придумать. Но, как бы то ни было, из его жизни ты должна исчезнуть. Роуперу надо продолжать исследования--это очень важно. Поглаживая правой рукой ее правую грудь (сосок уже начал оживать), я чувствовал себя настоящим другом и патриотом. -- Каждый из нас,--добавил я нравоучительно,--обязан выполнять свой долг. Сигара потухла, но я не потянулся за спичками. Прежде всего, нужно было обезопасить Роупера и британскую науку. Я ощутил в себе прилив великодушия. -- Будем считать это,--сказал я, поворачиваясь к Бригитте,--моим следующим визитом. Имел ли я право давать ей совет, которому она вскоре последовала? Бригитту я больше не видел, хотя при наличии времени и желания прогуляться по Сохо или Ноттинг-хилл без труда мог бы продолжить наблюдение за дамочкой, кокетливо прогуливавшей собачонку. Я позвонил Роуперу и рассказал, как намял бока "западногерманскому дьяволу". Тот был в восторге. Он полагал, что если исчезнет этот, как его называла Бригитта, Hausfreund, то брак еще можно спасти. Они с Бригиттой ни разу не обсуждали, как Вурцель моими стараниями проехал задницей по лестнице--что проехало, то проехало. Бригитта стала терпимее, нежнее (верный признак решимости прислушаться к моему совету), она не стала (тоже верный признак) выдумывать душераздирающих историй о том, как ее изнасиловал ближайший приятель или, если угодно, "неприятель" мужа (смотри: вон огрызок его второпях затушенной сигары!). Однако спустя неделю Роупер появился у меня дома. Я это предвидел. Каждый вечер, слушая "Мейстерзингеров"*, я ожидал его прихода. Звонок раздался как раз в начале третьего акта--звучал монолог Ханса Сакса о сумасшедшем мире: "Wahn, Wahn...". -- Догадываюсь, в чем дело,--сказал я.--Снова занялась тем же, чем занималась еще в Германии? -- Явных доказательств нет.--Роупер шмыгнул носом и так сжал стакан с виски, словно собирался его раздавить.--Бедняжка... -- Бедняжка? -- Сирота...--Ну, начинается!--Жертва войны... Во всем виноваты мы. -- Кто? В чем? -- В неуверенности. В ненадежности. В гибели всего, что она считала своим. Я говорю о Германии. Бригитта совершенно потеряна, сама не знает чего хочет. -- Ой, ли! То, что она не хочет тебя--это точно. Да и ублюдка Вурцеля она не слишком хотела. А хочет она заниматься тем делом, к которому чувствует призвание. -- Она хочет быть независимой,--сказал Роупер,--Бригитта не уверена в себе. Она все время говорит, что хочет зарабатывать, но что она может--без профессии, без образования? Мерзкая война! Мерзкая... Что-то знакомое. -- Роупер, ты просто прелесть. Нет, это невероятно! Бригитта--обыкновенная проститутка. Она хочет этим зарабатывать--и слава Богу! Забудь ты о ней, займись работой. А почувствуешь себя одиноко, заходи ко мне. Отравимся и какую-нибудь забегаловку и хорошенько напьемся. -- Напьемся,--хрипло сказал Роупер.--Пьяные звери, вот мы кто. Поджигатели войны, насильники, пьяные звери. Но,--после большого глотка, который он только что сделал, что прозвучало, как запоздалый тост,--я надеюсь, она еще вернется. Я буду ждать. Она возвратится в слезах, истосковавшись по дому. -- Ты должен развестись. Найми частного детектива. Рано или поздно он ее отыщет. Появятся доказательства. Вас мгновенно разведут. Роупер отрицательно покачал головой. -- Я не разведусь,--сказал он.--Это будет окончательным предательством. Женщины совсем не такие, как мы. Они нуждаются в защите от могучих разрушительных сил. Я мрачно кивал. Роупер спутал Бригитту с Девой Марией (которую все мы в колледже называли BVM*, (словно она была шпионкой или автомобильной компанией), с Гретхен из гетевского "Фауста". Я сказал: "Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan", но Роупер не узнал цитаты. Что мне следовало предвидеть, сэр, так это то, что Роупер окажется в огромной пустой яме, где не во что верить и не на что надеяться. Не на что? А как же его работа? В том-то и дело, что, хотя Роупер действительно был поглощен исследованиями, которыми деликатно, по твердо руководил профессор Дакуэрт, какие-то области его мозга так и остались незаполненными. Мозга? Может быть, сердца, души или еще чего-то? Конечно, вину за неверность Бригитты можно возложить на Англию, но--и это существенно--почему тогда не на всю Западную Европу или не на Германию, которая не была для Бригитты таким уж уютным гнездышком? Но одними упреками в адрес иррационального прошлого не проживешь. Нужно нечто позитивное. Иррациональная часть нашего "я" должна быть заполнена чем-то безобидным (жена с вязаньем у телевизора), чтобы рациональная часть могла преследовать то, что мы--возможно, по недомыслию--называем высокими жизненными целями. Здесь, по существу, и заключена опасность для ученого, воспитанного в бескомпромиссной, всепоглощающей вере. К двадцати годам он усваивает скептический рационализм (столь благотворный для вступающего в жизнь) и уже не сомневается в том, что Адам и Ева, пресуществление* и Страшный Суд--пустая болтовня. И, увы, слишком поздно он начинает осознавать, что важны не догматы, а желание и способность воспринимать зло серьезно, стремление его понять. Сверхприрода не терпит сверхпустоты. Вернувшись с курсов, на которые Вы, сэр, отправили меня освежить в памяти сербохорватский, я с радостью обнаружил, что Роупер ведет нормальную, размеренную, приличную жизнь, не отличающуюся от жизни британского среднего класса. Как-то вечером я решил узнать, как у него дела, и, позвонив, сразу определил по голосу Роупера, что в тот день он не отказывал себе в пиве. Из глубины квартиры долетали звуки разумно дозированного веселья. Роупер сказал, что у него небольшая вечеринка. Я должен немедленно приехать и познакомиться с его друзьями. А как поживает Бригитта? Кто? Ах, Бригитта. Понятия не имею. -- Приезжай!--воскликнул Роупер.--Я вступил в лейбористскую партию. -- Ты вступил... Отбой. Роупер вступил... Вот так нечаянная радость. Страны НАТО снова могут спать спокойно. Кто может быть безопасней Роупера, вступившего в партию, из которой формируется правительство Ее Величества или оппозиция? Все, конец тошнотворным покаяниям, больше не придется, тяжело дыша, клясться, что Бога-нет-раз-Он-не-наказал-Англию, когда, сжимая в каждой руке разгоряченную Бригитту, погружаешь раскаленную ложку в восхитительный кувшин с медом. Я решил поехать. Эркер сверкает, веселье в разгаре. Дверь открыла какая-то брюнетка. Холл хорошо освещен: тонковата, бледновата, одета без выкрутасов--твидовая юбка, желтый джемпер. -- А, вы, наверное... В холле появился Роупер. -- Приехал, наконец! Его взъерошенные, торчащие во все стороны волосы напоминали шевелюры первых рабочих лидеров. Роупер попросил прощения за запах клея: гостиную со столовой он соединил лишь пару дней назад. А вот и друзья: Бренда Каннинг, позвякивающая дешевым браслетом рыжая хохотушка в отсвечивающих очках; застенчивый Шоу, работает вместе с Роупером; Питер--нет, извиняюсь--Пол Янгхазбанд, бренчащий на гитаре толстяк, приветливо улыбается; Джереми Кавур, высокий, с трубкой, волосы густые, с проседью, слева пробор. Прочие. -- Это, скорее, не вечеринка,--сказал Роупер.--а рабочее собрание нашей группы. На столе сыр, хлеб, банка маринованных огурцов и несколько бутылок светлого пива. -- Над чем вы работаете?--спросил я. -- Мы говорили о том, что нам, ученым, следует сообща написать нечто на тему "Социализм и наука". Мы еще не сошлись в названии, правда, Люси?--Люси оказалась впустившей меня брюнеткой, которую он не представил, видимо, полагая, что фактически мы уже знакомы и не нуждаемся в дополнительных формальностях. Эта самая Люси стояла рядом с Роупером и, как мне показалось, слегка прижималась к нему бедром. "Ага, значит, не просто друзья",--подумал я. Посмотрев на Люси внимательнее, я нашел, что она не так уж плоха: широкий рот (благородство), просвет между зубами (чувственность), узкие глаза (проницательность), высокие брови. Изящная, с приятным южно-лондонским выговором. Славная девочка, но куда ей до Праматери, до грубочувственной Бригитты! Дома было прибрано, и впустила меня именно Люси. -- Принести вам пива?--спросила она.--Ничего другого у нас, по-моему, нет. Я отметил "у нас" и сказал: -- Да, и если можно, в кружке. Заметив, что Роупер смутился, я воскликнул: -- Какой я болван! Конечно, у тебя не осталось ни одной кружки. Stein! Что ж, время собирать камни. Из угла комнаты тотчас отозвался тщедушный, ученого вида человек с кругами под глазами: -- Не осталось камня на камне! Бедняжка Гертруда...* Толстяк с гитарой (Питер? Пол?) тотчас выдал дурацкую импровизацию на мотив "собачьего вальса": -- Einstein, и Weinstein, и Kleinstein, и Schweinstein, и Meinstein, и Deinstein, и Seinstein, и Rheinstein. Роупер посмотрел на меня с довольной улыбкой: какие у него теперь остроумные и образованные друзья! Всем этим молодым ученым было уже за тридцать, но or вечеринки им требовалось не больше, чем школьникам,--легкого пива и пения под гитару. Мне тоже принесли легкого пива. Я поблагодарил Люси. "Винни, а тебе что принести?"--спросила она у Роупера. Ах, значит, все-таки есть выбор? А говорила, что у них только пиво. "Стаканчик лимонада",--сказал Роупер. Хорошо хоть, что потерю Бригитты не заливает спиртным. Или заливает? Может быть, Люси как раз за ним и присматривает? Люси ушла на кухню. -- Она называет тебя Винни?--спросил я у Роупера. -- Это уменьшительное от Эдвин. -- Сказал бы раньше, а то двадцать лет мучаюсь, Эдвином тебя называю! -- Неужели двадцать? Как летит время! -- Ты что-нибудь предпринял для развода? -- Ничего не требуется. Мы живем порознь уже три года. Сейчас бы та история не повторилась. Гераклита читал? Все течет. Дважды в одну и ту же реку не войти. А жаль. Очень жаль. Бедная девочка.--Предвидя надвигающуюся Weltschmerz, я его перебил: -- А как насчет этой девочки? -- Люси? Люси--моя опора. Настоящий друг, но не больше. Иногда мы вместе ходим в какой-нибудь ресторанчик, но, бывает, она и дома для меня что-нибудь приготовит. Она страшно умная. -- Как я понял, последнее качество совершенно необходимо в кулинарии. -- Делает для нас расчеты на компьютере. Правда, Люси?--улыбаясь, спросил Роупер, беря у нее лимонад.--Подтверди, что на компьютере. -- Да,--сказала Люси. Видно было, как ей хотелось, чтобы Роупер определил характер их отношений не только как профессиональный. -- Вы член нашей партии?--спросила меня Люси, -- Я, конечно, придерживаюсь прогрессивных взглядов. Не сомневаюсь, что богатых надо хорошенько потрясти. Но вместе с тем я не сомневаюсь в первородном грехе. -- Эх, старина Хильер,--усмехнулся Роупер,--ты по-прежнему веришь в эти байки. -- Моя вера не имеет отношения к отцу Берну. Просто жизнь убеждает меня, что люди обычно выбирают худший путь, а не лучший. Теологический термин я использую просто для обозначения тяги к лучшему. -- Все зависит от окружения. От воспитания. Роупер хотел еще что-то добавить, но Люси ему не позволила. -- Гости хотят петь,--сказала она.--А вообще-то пора приниматься за дело. Услышав о "деле", Роупер мгновенно стал серьезным и значительным. -- У нас тут небольшое обсуждение,--пояснил он.--Бренда стенографирует основные предложения. Останься, вдруг ты сможешь предложить что-нибудь интересное. Все-таки со стороны виднее. Кажется, члены нашей группы все больше становятся похожими друг на друга. Я имею в виду образ мыслей. Только, пожалуйста,--Роупер улыбнулся,--никаких рассуждений о первородном грехе. Началось обсуждение (совсем как в школе: предельная откровенность, споры о смысле жизни), и я прислушался, не заинтересует ли оно меня профессионально? Но нет, рассуждения о месте науки и технологии в прогрессивном обществе были вне подозрений. Теперь Британии от социализма не отвертеться, какая бы партия ни пришла к власти. Члены группы обсуждали серию статей, в которых разрабатывалось кредо ученого-социалиста. А написать их, по-видимому, поручалось Кавуру (тому, что с трубкой): именно он, поминутно экая в поисках mot juste и, исправляя грамматические неточности, облекал каждое положение в тяжеловесно-литературную форму. -- Получилось у меня вот что,--сказал он.--Мы провозглашаем, что, э-э, прошлое мертво и мы стоим, э-э, на пороге будущего. Наши идеи носят характер, э-э, планетарный в противовес, э-э, изжившему себя национальному. В конце концов, человечество придет к Всемирному Государству и Всемирной Науке. Э-э... Бренда записывала за ним, позвякивая браслетиком. Люси сидела в одном из двух кресел с плюшевыми накидками. Роупер--рядом, на подлокотнике. Он был счастлив. Он избавился от чувства вины. Он был безопасен, сэр. Да и какая опасность могла исходить от Роупера, погруженного в гуманистическую, рациональную философию, которой время от времени Британия обязана своим правительством? "Дело" Роупера (если позволительно применить это слово к тому, что они затеяли) во время долгого правления тори ограничилось бы политической болтовней экстремистского толка, которой и суждено было остаться болтовней в стране, не слишком жаждущей Всемирного Государства и Всемирной Науки. Но следует ли осуждать человека за то, что он логически мыслит? Не знаю, в какой степени Люси--девушка, производившая серьезное впечатление,--ему в этом помогала. Я оказался за пределами Англии задолго до Роупера. Что я хочу сказать, сэр (точнее, что бы я сказал, если бы говорил с Вами),-- это то, что не следует обвинять человека, идущего по предначертанному ему пути. Если Вы нуждаетесь в логике Роупера,--а Вы нуждаетесь, и нуждаетесь до сих пор,--то придется Вам с этим смириться. Именно потому я не смогу с чистым сердцем убеждать Роупера вернуться, когда, наконец, увижу его послезавтра вечером. От денег он, разумеется, откажется и правильно сделает. Придется применить ампулу и похитить советского гражданина, на время представив его перепившим британским туристом. И сделаю я это за деньги. Да, я сделаю это за деньги, за свое выходное пособие (подкупить меня сейчас проще простого), в котором, когда выйду в отставку, буду сильно нуждаться. Если бы не отставка, я бы никогда не стал проделывать такие гнусности со своим другом. Но, как я уже написал Вам в другом, настоящем, письме--отправленном, полученном, обдуманном и отвеченном,--я ухожу в отставку именно из-за того, что смертельно устал от подобных гнусностей. Однако пока я еще в игре, и Вы напоследок смогли воспользоваться моей квалификацией. Квалификацией, которой я беззастенчиво торгану в предпоследний раз перед тем, как навсегда распрощаться со шпионской карьерой. Вы получили мое короткое, четкое донесение об успешной выдаче Мартинуцци. Подготовленная нами шифрограмма, в которой Мартинуцци упоминался в качестве двойного агента, была, как и предполагалось, перехвачена. Оказавшись в Румынии, Мартинуцци, наверное, ожидал похвал, премий и продвижения по службе. Что он получил, нам известно. Мартинуцци больше нет. И нет больше в Триесте синьоры Мартинуцци и трех ее малышей, хотя это, конечно, к делу не относится. Взрыв парафиновой плиты в маленьком домике Мартинуцци на Виа де-ла Барриера Веккиа, в результате которого заживо сгорели мать со старшим ребенком и кошка с котятами, был, разумеется, чистой случайностью. Шпион не должен передоверять судьбе заботу о заложниках--так считал тот, кто разрабатывал эту операцию. Я почувствовал тошноту, меня всего вывернуло в канаву. Мерзко было на душе и оттого, что как раз в это время в городе проходили гастроли английских парней с гитарами--они распевали тошнотворные песенки и наполняли здание Оперы инфантильными визгами. Я читал, что они получают около двух миллионов лир в неделю; Мартинуцци был бы счастлив заработать половину этой суммы за год. Согласен, Мартинуцци--враг, и все-таки, кто, по-вашему, мне ближе? Можете спросить у моей доброй "неприятельницы" Бригитты. На то, чтобы пристроить двух оставшихся сиротами вражеских детей (которым, кстати, требовалась сложная пластическая операция), я выложил несколько миллионов лир из собственного кармана. По натуре я игрок, но игра стала слишком грязной, и я из нее выхожу. Письма этого Вы не получите, потому что я его не написал. Но, если я доставлю Вам Роупера и, несмотря на хранящиеся у меня под подкладкой письменные заверения, Вы сделаете с ним то, чего я опасаюсь, у меня по крайней мере будет что сказать в его защиту. Сейчас без двух минут четыре. От полдника я воздержусь и постараюсь поменьше есть вечером. Сатириазу я скажу: "Спокойно, сэр, спокойно". Послезавтра мне необходимо быть в своей лучшей форме, все-таки это мое последнее задание. А теперь надо вздремнуть. Ваш (впрочем, уже не совсем) Д. X. (729).  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  Хильер проснулся весь мокрый, если не считать пересохшего рта. Было ужасно душно. Он лежал на койке в старых серых выходных брюках и зеленой рубашке с короткими рукавами. Брюки липли к телу. Рубашка пропиталась потом. Хильер чувствовал его острый запах. Пробудившийся Адам вдыхает эдемские ароматы; падшего Адама, которому недавно перевалило за сорок, встречает благоухание дня: въевшийся в кожу табачный смрад, едва уловимый дух кисло-сладкой мясной подливы; словно астронавт, вышедший в открытый космос и удалившийся (но не слишком!) от своего корабля, Хильер ощущал исходивший из его собственного рта зловонный запах горелого картофеля и сыромятни. Он встал и мрачно сглотнул слюну. Надо было перед сном включить вентилятор. Включил его сейчас, раздеваясь. Прохладный ветерок развеял остатки только что снившегося кошмара: орущая толпа хлещет его колючими розами, он ковыляет по круто уходящей в горы дороге, обессилевший, хилый. Хильер, хилый--несомненно, сон был навеян его именем. Огромный рупор, который он тащил, ассоциировался с именем его жертвы --Роупер. Как будто не могли сниться другие имена! В зеркале, стоявшем на туалетном столике, отражалось его обнаженное тело--пока еще стройное и годное к употреблению. Но, казалось, оно вот-вот обмякнет под тяжестью бурного прошлого, запечатлевшего на нем свои следы в виде шрамов и оспин. На левом плече красовалась несмываемая отметина, настоящее тавро. Соскис (который в итоге получил свое и, подыхая, проклинал все на свете) скалил свои гнилые пожелтевшие зубы, наблюдая, как Хильера прижигают раскаленным добела тавром в форме буквы S. "Подпись под не самой сильной моей работой,--прошамкал Соскис.-- Резьба по телу. Хотя до неузнаваемости не изрезали". Привязанный к стулу Хильер пытался вложить в букву (изображение которой в зеркале постепенно расплывалось) другой смысл--Sybil, Сивилла, имя его матери. Так лучше Помощник Соскиса сладострастно оттягивал момент прижигания, а Хильер убеждал свое тело: "Будет не больно! Не больно! Не больно!" И снова: "Стремись к этому,--твердил он коже,--зови, желай. Обыкновенная припарка. Полезная". Он не вскрикнул, почувствовав невыносимую, раздирающую S-образную боль, проникавшую до кишок,--сфинктер, слабейший из мускулов, умолял их открыться и извергнуть землю с телом, усеянным зубами. Соскис брезгливо скривился. Хильер тоже. "Я не хотел,--простонал Хильер.--Извиняюсь". Они не убрали за Хильером, но дали ему передышку перед окончательным прижиганием. Это и спасло ему жизнь (долгая история: помог человек по фамилии Костюшко). И сейчас он снова видит в зеркале S --перевернутое, выжженное S. Для бывшего разведчика будет неплохим сувениром. Женщины расспрашивали его об этой змейке и--когда в постели наступало затишье --томно поглаживали ее извивы. Соскис, Брейи, Чириков, Тарнхельм, Арцыбашев, еще вчера числившиеся среди его заклятых врагов, станут героями щемящих, полных ностальгии (подобно школьному томику Вергилия с загнутыми страницами) воспоминаний, которым он будет предаваться, выйдя в отставку. Вещи Хильера были еще не распакованы. Он открыл один из двух своих чемоданов,--тот, что постарее--и из-под бумажных и железных коробок с дешевыми сигарами ("Сумована", "Кастанеда", "Уифкар империалес") достал старый цветистый халат. Хильер подумал, что вряд ли кто-нибудь зайдет к нему в каюту, пока он будет принимать душ. Тем не менее "Айкен" с глушителем и коробку передач с ампулами PSTX лучше все-таки спрятать. PSTX считался последней разработкой, и он еще не видел ее в действии. Говорят, что подкожная инъекция немедленно вызывает пьяную эйфорию и сговорчивость. Затем наступает сон, и после пробуждения--никакого похмелья. Он оглядел каюту и остановился на висевшем над тумбочкой шкафчике со спасательным поясом. Сойдет на время. Лучше лишний раз перестраховаться--враг не дремлет. При посадке на корабль его наверняка засекли, на измененную внешность особо полагаться не стоит. Перед тем как пойти в душ, Хильер тщательно изучил в зеркале плод своих стараний -- новое лицо. Слегка набитые щеки выдавали некоторое самодовольство, лицемерно скрываемое его обычной худобой. Седоватые усы и такие же чуть поредевшие волосы, коричневые глаза (так изменили их светло-карий цвет контактные линзы), заостренный нос, презрительно искривленный рот--все это принадлежало уже не ему, Хильеру, а находящемуся сейчас в отпуске Джаггеру, эксперту по пишущим машинкам. Что ж, предпоследний в жизни маскарад. А где то, что он приготовил для Роупера? Когда-то бороды были в моде, а теперь...--теперь никто не дернет за бороду, не крикнет: "Эй, борода!" Хильер спрятал в шкафчик бороду, "Айкен" и ампулы. Упитанный человечек в эдуардовском костюме* плотно затягивал спасательный пояс, равнодушно взирая на Хильера-Джаггера с пожелтевшего листка инструкции,--столь же функциональный и обезличенный, как и стоящий перед ним шпион. Хильер вышел в коридор. Аромат верхней палубы мог убедить любого запершегося в своей каюте первого класса пассажира, что он не зря столько выложил за билет. Никаких тебе запахов бензина или капусты, вместо них--нечто сугубо сухопутное, отдающее лепестками роз. Матово светились витые пластиковые фонари. Хильер запер дверь и, сжимая ключ в кармане халата, направился в душевую. Неожиданно в тишину коридора ворвались раздраженные голоса. Дверь каюты (третьей от его собственной) распахнулась, и из нее попятился кричащий мальчуган. "Детей еще не хватало",--вздохнул Хильер. Детей он недолюбливал: слишком непоседливы и бесхитростны--попробуй, проверни с ними что-нибудь. К тому же во время путешествий они маются от скуки и путаются под ногами. Мальчику было лет тринадцать--тот еще возраст! -- Очень она мне нужна,--проговорил он обиженно.--Уж нельзя посмотреть, про что там. Да, выговор не отличается благородством. -- Мал еще,--отвечал девичий голос.--Погоди, скажу папе. Иди лучше покидай кольца. -- Да я больше тебя про это знаю. Нужны мне твои кольца! Небольшого роста крепыш выглядел как типичный взрослый турист в миниатюре: яркая рубашка навыпуск, зауженные коричневые брюки, сандалии, не хватало только фотоаппарата на шее. Хильер отметил, что в зубах он сжимал сигарету, судя по запаху--"Балканское собрание"*. Подойдя ближе (чтобы попасть в душевую, надо было пройти мимо их каюты), он увидел девушку. Одного взгляда хватило, чтобы у него вырвался слабый стон, реакция тела как всегда была мгновенной и непроизвольной: перехватило дыхание, появилась легкая боль в уздечке, в артерии хлынула кровь, возникло смутное ощущение полета. Пшеничные волосы небрежно уложены на голове, носик с горбинкой чуть вздернут, губы, излияния которых так и хочется прервать поцелуем,--хороша! Открытое золотистое платье с высоким разрезом оставляло восхитительные ноги, руки и шею сладостно-обнаженными. На вид ей было лет восемнадцать. Хильер заскулил, как дремлющий пес. -- К тому же, папу это не волнует. Не говоря уже про нее. Они своим делом заняты. Только одно на уме. У меня тоже, подумал Хильер. Он увидел, что мальчик требовал от сестры книгу некоего Ральфа Куинтина. Крупный заголовок гласил: "Секс и его садистские проявления". В столь юном возрасте читать подобные вещи! Какие глаза! Голубые глаза Эдема, напоенные первым дождем! Ее огромные глаза смотрели на Хильера, затем, раздраженно сощурившись, она крикнула брату:--Грязный поросенок! -- Между прочим, свиньи вовсе не грязные,--сказал мальчуган.--Это ошибочное мнение. И о "вонючих козлах" тоже. Она захлопнула дверь. Хильер сказал мальчику: -- Грязь--неизбежный атрибут любого живого существа. Именно поэтому люди принимают душ. Именно поэтому и я сейчас иду в душ. Но, к сожалению, ты мешаешь мне пройти. Мальчик внимательно посмотрел на Хильера и неторопливо--люди на этом корабле отдыхают!--прижался к стене. -- Вы тут новенький. Только что сели. А мы--с самого отплытия. Мы сели в Саутгемптоне. Обжираловка плавучая,--добавил он доверительно.--Жрут, пока худо не сделается. Недаром некоторые сползли на берег в Венеции и покатили домой. Я надеюсь, вам здесь понравится. -- Я тоже. -- Не надо мне было злить сестру. Она помешана на сексе, но это то, что Д. Г. Лоуренс называл "головным сексом". Обожает про это читать. Сигарету хотите? Из нагрудного кармана рубашки он вытащил сигаретницу и дорогую зажигалку. -- Спасибо, но я предпочитаю сигары. -- Тогда после обеда я угощу вас "Ресервадос". Кстати, для своих в баре есть графинчики в стиле Людовика XIV с потрясающим "Реми Мартеном". Никто не может определить, какого он года. -- Непременно попробую. А теперь--в душ. -- Да, обязательно попробуйте. Надеюсь, мы встретимся во время аперитива. Из молодых да ранних, подумал Хильер, направляясь в душ. И все туда же--секс у него на уме. Спокойно, сэр, спокойно. Голубая Адриатика его поддержала--громко загудел проплывавший мимо корабль. Хильер открыл дверь в душевую и застыл на пороге. Нет, это уже слишком! Белокурая красавица, которую он только что видел, была, по крайней мере, одета. Здесь же перед ним--словно в противовес--предстала обнаженная жгучая брюнетка. Индианка вытирала свое смуглое тело, полуночным потоком струились к ягодицам распущенные волосы. -- Тысяча извинений,--с трудом проговорил Хильер.--Дверь была... Она обернулась банным полотенцем с надписью "Полиольбион", словно победительница корабельного конкурса красоты. Из них двоих Хильер был смущен гораздо сильней. Прямой нос и благородные арийские черты составляли контраст с кофейным цветом ее лица. -- Да,--сказала она,--дверь была не заперта. Я часто бываю такой рассеянной. Особенности ее английского произношения напомнили ему интонации валлийской школьницы. Она невозмутимо наблюдала, как Хильер пятился в коридор. И, кажется, снова не заперла дверь. Хильер зашел в другую душевую. Неплохое начало. Или плохое? Зависит от точки зрения. Перед операцией надо быть предельно собранным, а тут за несколько минут он уже дважды испытал плотский соблазн, увидел оба экстремума континуума*. Хильер, фыркая, принял ледяной душ и, глядя только вперед, высоконравственно прошествовал к себе в каюту. Дверь оказалась распахнутой, и кто-то, мурлыкая себе под нос, рылся в ящиках тумбочки. В чемоданах уже тоже покопались. Однако на повернувшемся к Хильеру жизнерадостном лице не было и тени смущения. -- Как я понимаю, мистер Джаггер? А где другой джентльмен, мистер Иннес? -- Присоединится позже. В ближайшем порту. -- Это будет Ярылык. Занятное местечко. Он, снова напевая, переложил несколько рубашек Хильера в выдвижной ящик. -- Наверное, я вам что-то должен,--сказал Хильер. Открыв шкаф, в котором висел летний пиджак, он полез в карман за кошельком. -- Да, сэр, тут так принято, сами увидите. Называется "подсластить". Трудно было определить, что у него за выговор: то ли восточно-лондонский, то ли сиднейский, а скорее, оба--интонации моря, двух противоположных его; концов. Хильер выкладывал банкноты на его ладонь, пока она, подобно лыжному креплению, не захлопнулась. -- Меня зовут Ричард Рист. Но Ричардом меня называют редко: обычно Риком или Рики. Рист выглядел лет на тридцать пять. На нем была тельняшка и синие парусиновые штаны. Обветренная кожа пропиталась солью, а морщины и тени на северном лице, казалось, появились в результате долгого травления кислотой. Все свидетельствовало о том, что этот человек не первый год в море. Глаза его были постоянно устремлены куда-то вдаль. Разговаривая, он сильно вытягивал губы, даже во время пауз они не сразу возвращались в нормальное положение, и эта манера только усиливала сходство его шамкающего--без зубов и протезов--рта с рыбьим. Темно-каштановые волосы Риста казались приклеенными к черепу. На ногах были удобные домашние туфли из очень дорогой кожи. -- Что вы обычно пьете, сэр? На корабле есть шикарное виски. Только у нас. Называется "Олд морталити". Кстати, сэр, для вас письмо. В Венеции получили, там столько писем было--не поверите. У нас же пассажиры--сплошь бизнесмены, магнаты. Все время должны быть в курсе дела. Письмо в стандартном служебном конверте было адресовано Себастьяну Джаггеру, эсквайру. -- Вы, наверное, захотите его прочесть, сэр. Давайте, а я пока сбегаю за "Олд морталити". Напевая, Рист вышел из каюты. Хильера охватили тяжелые предчувствия. Предупреждение об опасности? Изменения в плане? Хильер вскрыл конверт. Как он и предполагал, письмо было закодировано: ZZWM DDHGEM EH IJNZ OJNMU ODWI E XWI OVU ODVP. Послание, однако, не маленькое. Хильер нахмурился. Как его прикажете расшифровывать? Никто не предупредил, что на корабль будет передана шифровка. У него не было с собой ни дешифратора, ни шифроблокнота. Еще раз заглянув в конверт, Хильер увидел крошечную полоску папиросной бумаги, которую он сначала не заметил. На ней было напечатано двустишие: Ноябрьская богиня постаралась, Чтоб Англия на месте не топталась. И ниже ободряющая приписка: "Привет от всех". Пульс Хильера забился спокойней. Похоже, ничего серьезного. Шутливое послание из Департамента, разумеется, закодированное--других писем он не получал. Какой-нибудь ребус с зашифрованным ключом. Чтобы развлекся на досуге (когда он, наконец, появится). К приходу Риста, который принес виски со льдом, Хильер уже переоделся в вечернюю сорочку и легкие черные брюки. Послание лежало в заднем кармане. Может, выдастся время... -- К вечеру здесь переодеваются?--спросил Хильер. -- Еще как! С первого же дня! Хотят убедить себя, что шикарно отдыхают. А женщины!--Вытянув рыбьи губы, он безнадежно присвистнул.--Какие вырезы! Надо видеть! Этот народ не признает полумер. Потому я богатых и уважаю. Но не все, конечно, такие щедрые. С этими словами он почти до краев наполнил рюмку Хильера. Сквозь кубики льда поблескивало золото. На подносе стояло две рюмки, и Хильер кивнул Ристу--наливай. Тот воспринял это как должное и развязно провозгласил: "Ваше здоровьице". Хильер не помнил, когда в последний раз пил такое мягкое виски. Он налил себе еще. Повязывая черный галстук, Хильер уже нетерпеливо предвкушал предстоящий вечер, глубокие вырезы, запах богатства. Рист снова принялся распаковывать чемоданы. -- Между прочим,--сказал он,--пара, которая жила здесь до вас, денег не считала. Не жалуюсь. Они сошли в Венеции, чтобы проехать по Восточному побережью. Равенна, Римини, Анкона, Пескара, Бари, Бриндизи, а там--на чью-то яхту. Ничего жизнь! Каждый день оплачивали нам с напарником по дюжине пива. Он тоже стюард в первом классе. -- Я почту за честь,--сказал Хильер,--если вы согласитесь... -- Значит, сэр, я в вас не ошибся. Мы с Гарри будем с радостью каждый вечер пить за ваше здоровье. В Венеции отпуск проводили, сэр? -- Нет, приехал по делам,--сказал Хильер. Он был доволен предоставившейся возможностью заранее опробовать свою легенду.--Я разрабатываю новые модели пишущих машинок. -- Неужели?--спросил Рист восхищенным шепотом, словно в жизни не слышал ничего более поразительного.--Ваша работа, наверное, как-то связана с "Оливетти"? Так, осторожно... -- По крайней мере, в Венеции у меня были другие дела,--сказал Хильер. -- Да, я понимаю. Но надо же какое совпадение: у меня сестра работает секретаршей, и ее однажды тоже подключили к одной из исследовательских групп. Им дали новую машинку, в которой размеры букв были разными, знаете, как при обычной печати, Я в этом слегка разбираюсь, потому что работал в корабельной типографии, правда, не на этом корабле. Например, "т" в два раза шире, чем "n", то же самое с "о" и "i". Но вы-то как профессионал прекрасно понимаете, что ей больше всего не понравилось! Рист собирался положить пачку платков в выдвижной ящик, но остановился в ожидании ответа Хильера. -- Конечно! Когда буквы разных размеров, то очень неудобно исправлять опечатки. Вы начинаете бояться опечаток. Машинисткам это страшно действует на нервы. -- Вот именно,--подтвердил Рист.--Вы совершенно правы.--Он продемонстрировал Хильеру свои розовые беззубые десны.--Итак, сэр, чем я могу быть для вас полезен? -- Он сказал это так, словно Хильер успешно сдал экзамен,--по сути дела, так и было. Рист задвинул ящик и подошел ближе.--Могу, скажем, заказать для вас место в ресторане. Хильеру требовалось выбрать между светлым и темным. -- Я тут видел девушку... Впрочем, нет, не надо. -- Если мы думаем об одной и той же, то я вас понимаю. Но братец у нее--настоящая бестия. Зато денег невпроворот. Уолтерс, их папаша,--большой человек в мучном бизнесе. Мне сдается, что его половина--она, кстати, здорово моложе--не прочь бы от него избавиться. Каждый раз заказывает ему дополнительную порцию. Дети у него от первого брака. Пацан, его зовут Алан, участвовал в телевизионной викторине в Штатах. Думает, что знает все на свете. Лучше от него держаться подальше. Иначе доведет вас! -- Я еще видел какую-то индианку. -- Тут далеко ходить не надо, точно, сэр? Да, на этом деле у нас можно все потерять. Любая готова, только позови. Мужьям своим они уже не интересны. Так что вам и одного вашего коридора хватит,--все, так сказать, под рукой. А индианка, про которую вы говорили, это мисс Деви. Она вроде секретарши у одного заграничного бизнесмена. Теодореску его фамилия. Богатый и здорово шпарит по-английски. Оксфорд небось кончал. По крайней мере, он утверждает, что она секретарша. Вы бы проверили, что ей известно про машинки!--Рист опустил глаза, что-то обдумывая.--Еще надо успеть разложить вещи пассажирского помощника. Но ведь и вашу каюту так не бросишь. Несколько фунтов заставили бы меня шевелиться побыстрее. Хильер со вздохом протянул пять фунтов и подумал, что, выйдя в отставку, он себе такого уже не позволит. Рист преданно поглядел ему в глаза. -- Если есть какие-нибудь просьбы, не стесняйтесь--постараюсь исполнить все, что скажете. Направляясь в бар для пассажиров первого класса, Хильер ожидал увидеть там стены, обитые мягким шелком, изысканный полумрак, лишающий предметы тени, сиденья у стойки--со спинкой и подлокотниками, и под ногами пушистый, как снег, ковер. Но увидел он копию "Таверны Фицрой" в Сохо, какой она была до того, как любители современного дизайна там все не перепортили. В лужицах пива валялись размякшие окурки, напоминая открывшиеся бутоны, патлатый тип в серьгах барабанил по безнадежно расстроенному пианино, с закопченного потолка свисали обрывки сигаретной фольги, заброшенной туда разгоряченными посетителями. Вдоль стойки шли небольшие, затейливо обрамленные матовые оконца, которые поминутно открывались, мешая делать заказы. Стены украшала ученическая мазня. Магнитофонная запись шума Сохо безжалостно заглушала шум Адриатики. Хильер подумал, что в баре пассажиров туристского класса наверняка все наоборот--роскошный интерьер, никаких дизайнерских шалостей. Впрочем, судя по нарядам, среди посетителей не было ни одного маклера, работяги, наркомана или неудавшегося писателя. Одежда соответствовала классу, которым они путешествовали, ткани пушились роскошным ворсом, некоторые мужчины были--по последней американской моде -- в золотистых смокингах. В баре стоял тяжелый табачный дух, и Хильер заметил, что пиво они пили подозрительно водянистое. Профессиональное чутье сразу подсказало: пиво здесь разбавляли отнюдь не водой. Кто мог ожидать, что дорогу к стойке придется прокладывать локтями? Но для пассажиров первого класса в этом, по-видимому, состояла своеобразная экзотика. Впрочем, наличными здесь никто не расплачивался и не получал на сдачу горстку мокрой мелочи. И в правдоподобии следует соблюдать меру! Хильер заказал джин с тоником. Видно было, что одетому в грязные лохмотья бармену не терпится поскорее переодеться. Не прошло и минуты, как к Хильеру опять прицепился этот маленький хлыщ, Алан Уолтерс. Он был в прекрасно скроенном миниатюрном смокинге, в петлице красовался изысканный желтый цветок. Хильер с надеждой подумал, что, может быть, у Алана хватило ума не разбавлять водкой свой томатный сок. -- А я ведь все про вас выяснил,--сказал маленький мистер Уолтерс. -- Поздравляю!--воскликнул Хильер, не на шутку опасаясь, что мальчишка не шутит. -- За тридцать шиллингов Рист мне выложил все, как есть. Насквозь продажный тип.--Произношение его не отличалось ни правильностью, ни изяществом.--Вас зовут Джаггер. Вы занимаетесь пишущими машинками. Расскажите мне про них. -- Нет уж, я сейчас в отпуске,--сказал Хильер. -- Не надо только говорить, что в о