Запивал крепким кофе, затягивался своей смердящей бразильской сигарой и устремлял взор на окутанный утренней дымкой Босфор. В халате на голое тело он размышлял о том, сколько наделал ошибок, чересчур полагаясь на свободу выбора, свободу воли и логику людских поступков. Заблуждался он и относительно природы любви. На улице Джумхуриет он украдкой, словно турок-злоумышленник, наблюдал, как гроб с телом мучного короля загружают в крытый фургон компании "Бритиш юропиан эруэйз", как дети мучного короля, бледные, изысканно одетые сиротки, садятся в автобус вместе с другими пассажирами, летящими 291-м рейсом, и, когда автобус тронулся в сторону аэропорта Ешнлькей, вяло помахал им вслед. Дом, расположенный по адресу, указанному Теодореску, оказался битком набитым различными офисами. Он осведомился у дежурной, нет ли писем на имя мистера Хильера. Женщина с монголоидным лицом и тронутыми сединой волосами протянула ему конверт. Вложенная в него записка гласила: "Ничего не понял, но приеду". Вместо подписи стояла буква "Т". Итак, ждать. Завтрак, первая порция раки*, на ленч -- жареная рыба или кебаб и снова раки, раки. Потом можно соснуть или побродить по городу, опрокинуть пару коктейлей в "Кемеле" или "Хилтоне", затем -- обед в европейском ресторане, снова небольшой раки-тур и, не дожидаясь вечера,-- на боковую. Семь стамбульских холмов --словно Рим попытался воспроизвести себя на другой земле -- лишали его душевного равновесия. Тускло отливая византийским золотом, в голове звенели имена архитекторов и султанов: Анфимий, Исидор*, Ахмед*, Баязид*, Сулейман Великолепный*. Неутешным птичьим свиристеньем взывали из прошлого Феодосий*, Юстиниан* и сам Константин*. Мечети кружили голову. Неизбывный изнуряюще-влажный зной, настоянный на шерсти, шкурах и кожах. Под Галатским маяком* с грохотом и звоном грузят грязное старье и ржавое железо -- какой-никакой, но экспорт. Суда, чайки, сверкание моря. Базары, нищие, тощие дети, блестящие зубы, горящие угли, коптящаяся на вертеле требуха, табачная вонь, тучные -- разжиревшие на жирах -- фланелево-двубортные мужчины. На третий день Хильер отправился в Скутари* и под вечер возвратился в "Баби Хумаюн" усталый, вспотевший, с головной болью. В холле он обнаружил несколько чемоданов из добротной кожи, и пульс его учащенно забился. Кто-то откуда-то приехал. Кто? Подслеповатого, мучимого желчными коликами портье он спросить не решился. Поднявшись на лифте (металлолом на экспорт) на свой этаж, он вошел в номер, разделся и, перед тем как зарядить "Айкен", проверил и сам пистолет, и глушитель. Затем засунул "Айкен" в верхний ящик комода между чистыми рубашками, которых, кстати, у него уже почти не осталось. Подошел к окну, отхлебнул из бутыли раки. В халате с полотенцем на шее, он направился в душ, ощущая легкую тошноту и головокружение. Он подошел к душевой; пальцы, коснувшиеся дверной ручки, охватил трепет намерения. Хильер знал, что его ждет за дверью. Под холодным душем стояла мисс Деви. Он смерил взглядом ее нагое тело с той же холодностью, с какой она встретила этот взгляд. По шоколадной спине струились водяные ветви и островки, поблескивал черный, как смоль, кустик. Лицо со спрятанными под шапочкой волосами казалось даже более обнаженным, чем тело. Соски после холодного душа ставшие еще восхитительней, словно два глаза уставились в глаза Хильера. -- Ну что, он здесь?-- спросил Хильер. -- Скоро будет. Дела. Ваше послание его весьма озадачило. Не бойтесь, он не готовит никаких трюков. Никаких магнитофонов. У него прекрасная память. У меня тоже, подумал Хильер. Он вспомнил ночь в каюте мисс Деви, и по телу поползли мурашки. До вожделения ли сейчас? Тогда оно было использовано против него; на этот раз будет иначе. Хотелось разорвать ее детское тело; от ароматов, щекотавших ноздри, от ощущений, прошивающих складки ладоней, можно избавиться лишь с помощью сильнодействующего средства -- известного, набухшего, бесстыдного, привычного. -- Начнем прямо сейчас?-- спросил Хильер.-- Надеюсь, у нас есть время. -- О, время у нас есть. Время на vimanam и akaya-vimanam. На mor, taddinam, и Yaman. -- Yaman? Это же бог смерти... -- Это просто название. У меня сорок седьмая комната. Ждите там. -- Лучше пойдемте ко мне. -- Нет, в моей комнате приспособления, без которых Yaman невозможен. Ждите в сорок седьмой. Я должна совершить троекратное внутреннее омовение. На стуле, стоявшем возле нее, Хильер заметил небольшой непромокаемый мешочек. Помимо приспособлений, которых требует Yaman, там, вероятно, найдется и кое-что другое. Он отправился в ее комнату. Она оказалась такой же убогой, как и его собственная, но имело ли это значение, если во всем ощущалось незримое присутствие мисс Деви. Ополоснувшись холодной водой из раковины, он быстро обтерся, лег в ее постель (черное накрахмаленное белье, должно быть, ее собственное) и стал ждать. Через пять минут появилась мисс Деви и, скинув у дверей одежду, нырнула к нему в постель. -- Нет, не так,-- сказал Хильер, едва начался простейший vimanam.-- Мне хочется чего-то более непосредственного, легкого и нежного. Многоголосью оркестра я предпочитаю легкую мелодию. Так уж я устроен. Она замерла под ним и словно одеревенела. -- Иначе говоря, маленькую англичаночку,-- сказала она.-- Белокурую, дрожащую, лопочущую о любви. -- О любви она не произнесла ни слова. В отличие от меня. Мгновенным мышечным усилием она исторгла его из себя. Его это нисколько не огорчило. -- Прошу прощения,-- сказал Хильер. -- Убирайтесь,-- проговорила она ледяным голосом.--Тем более что мистер Теодореску предупреждал: сначала бизнес, а уже потом ужин. Ждите его в своем номере -- вам же туда так хотелось. Он просил меня проследить, чтобы вы заказали выпить. Только не раки. Кстати, он велел передать, что вы можете записать это на его счет. А теперь убирайтесь. Хильер сидел в своей комнате и ждал. Морское небо -- уже не розовое, не мареновое -- все больше загустевало. Звезды над Золотым Рогом; его золото во тьме напоминало золото Византии. На столике, стоявшем возле балкона, красовались коньяк, виски, джин, минеральная вода, лед, сигаретница, сигаретная бумага была шелковистой, табак --жжено-кремовым. Хильер снова проверил пистолет и положил его в правый карман своего мойгашелского пиджака*. Теперь оставалось только ждать. Теодореску вошел без стука. Он был в шелковой рубашке, пиджачной паре и источал ароматы скорее абстрактного Востока, чем подлинной, отдающей гнильцой Азии, начинающейся тут, к востоку от Босфора. Громадный, с лысиной, напоминавшей огромный отполированный камень, учтивый, сердечный. -- Простите, что заставил вас ждать, мой дорогой Хильер. Пришлось завершить кое-какие дела в Афинах. Но, надеюсь, мисс Деви вас немного развлекла? Нет? Какой-то вы сегодня серьезный, чтобы не сказать мрачный. Совсем не тот голый Хильер с "Полиольбиона", которого я знал и уважал. По обе стороны столика стояли стулья. Теодореску опрокинул в себя целый бокал виски; мелодичными колокольчиками звякнул лед. -- А теперь вы меня не уважаете?-- спросил Хильер.-- Теперь, когда я собираюсь бескорыстно сообщить вам кое-что. Теперь, когда я собираюсь бескорыстно сообщить вам все. -- Мистер Хильер, я играю по жестким правилам: за все плачу, но и сам ничего не даю бесплатно. Не припомню, чтобы кто-то делился со мной чем-нибудь стоящим, не требуя ничего взамен. Подарки, взятки -- это, конечно, другое дело. Но про dona ferentis не зря сказано. Вы желаете мне что-то сообщить. Чего вы за это хотите? -- Освобождения. Освобождения от тяжкой ноши. Не исповедавшись, я не смогу дальше жить. Вы меня понимаете? -- Надеюсь, что да,-- сказал Теодореску, сверкнув огромными глазами.-- Вы хотите сделать из меня исповедника. Благодарю за честь. Значит, вы хотите взвалить свою ношу на меня. Понимаю. Понимаю. Понимаю, почему вы возражали против магнитофона. Что ж, единственное, о чем я попрошу,-- это говорить помедленнее. -- Хоть это и исповедь, но как известно, дареному коню... Говорить я буду как обычно. -- Начинайте. Итак, "благословите, святой отец, меня, грешного..." Хильер в ответ не улыбнулся, и Теодореску сделался серьезным. -- То, что я скажу, на самом деле предназначено не вам,-- сказал Хильер.-- Но раз уж так вышло... И он начал: -- "Эвенел"*-- это X. Глинденнинг*. Сейтон, Странд-он-зе-Грин, Лондон. Радиостанцией "Авиценна" руководит Абу Ибн Сина*, багдадской полиции он известен. Группа из трех международных террористов, называющих себя "Адалламиты"*, состоит из Хорзмана, Лоу и Гроувнора. Имена, думаю, выясните сами. -- Разумеется. Какие лицемеры...-- Он снова хлебнул виски.-- Не останавливайтесь, прошу вас. -- Операция "Прибой" начнется через шесть месяцев неподалеку от Гелливара. X, Дж. Принс, проживающий в графстве Сомерсет, рядом с Бриджуотером, руководит центром подготовки террористов, носящим название "Агапемон"*. Карманный телевизионный передатчик, почему-то названный "Hyp аль-Нихар", проектируется в центре Эль Махра, на юго-западе от Александрии. К востоку от Беэр-Шевы, в районе границы с Иорданией, почти закончена разработка парных ракет "Ахола" и "Ахолиба". Убийца С. Т. Аксакова вышел на пенсию; он проживает в районе Фрайбурга под фамилией Чичиков (не правда ли, милая подробность?). Торговец Т. Б. Олдрич* выходит на связь из Кристине-стада, поддерживает контакт с агентом по кличке "Торпедист", действующим в районе Валдайской возвышенности, к югу от Старой Руссы. В городе Кинлох на острове Рам приступили к выполнению плана, известного под кодовым названием "Альмагест"*. Канал эвакуации агентуры "Гота" начинается в трех милях северо-западнее Кепеника. План ракетной базы в Сан-Антонио, находящийся в распоряжении так называемой поп-группы "Анархисты", в которую входят Барлоу, Трамбулл, Хамфриз и Хопкинс, хранится на вилле в предместье Хартфорда, -- Вы уверены? -- Ни в чем нельзя быть полностью уверенным. Возможно, у них есть кое-что еще. Налет именно поэтому и был отложен. -- Боюсь, что из всего услышанного я сумею запомнить лишь небольшую часть. Тяжело с вами иметь дело, мистер Хильер. -- Во главе группы кембриджских ученых, разрабатывающих калькулятор типа PRT, стоит насквозь продажный тип К.Баббидж. Нелепая, но потенциально опасная группа камеронцев* со штаб-квартирой в Гронингене возглавляется Джоном Бальфуром* из Берли. Криптограмма "Нерон Цезарь" расшифрована в Таранто Ричардом Свитом. Морские испытания "Бергомаска" отложены на неопределенный срок. Внимательно следите за деятельностью группы "Бисмарк" в Фридрихсруэ. "Черные списки" из Адмиралтейства украдены. Не старайтесь понапрасну, лучше сообщите об этом прессе. Рольф Болдревуд* изготавливает фальшивые рубли в своем доме на площади Боулт-Корт, неподалеку от Флит-стрит. Во время воздушных учений "Бритомарт" будет осуществляться фотографирование базы в районе Вараздина. Испытания пистолета-распылителя, известного под условным названием "Какодемон", проводятся в колледже Гонвилл-холл. Французские ядерные исследования разбиты на стадии, согласно месяцам революционного календаря. Заключительная стадия носит название "Фруктидор"*. По нашим сведениям, сейчас идет работа над "термидорианской гильотинной повозкой". -- Боже мой! Теодореску опустошил уже три четверти бутылки. -- Следите за Португалией. Насколько можно судить, то, что видел Леодогранс, было чертежами межконтинентальной баллистической ракеты "Лусус". Но Леодогранс больше не работает в подземельях Сантарема. Следите за Испанией. Есть сведения, что в Леганесе тайно разрабатываемся так называемая "Паниберийская доктрина". Довольно странные сооружения обнаружены в Бадахосе, Бросасе и в лагерях на юге Понтеведры. -- Это я знаю. -- Это Вы знаете. Зато вы не знаете, что под предлогом покупки мехов Колвин посещал Ленинград. Не знаете вы и того, что некий Эдмунд Керл фабрикует непристойные фотографии с целью скомпрометировать Косыгина. Его лавка находится в Лондоне, на Канонбери-авеню. Наши югославские агенты работают в Приеполе, Митровице, Крушеваце, Нови-Саде, Осиеке, Иваниче и Мостаре. Все они дают частные уроки английского. До первого сентября пароль -- "Zoonomia". -- Минуту, какой пароль? -- Долговременный план истощения Израиля, разработанный ОАР, называется так же, как называют в Коране Александра Македонского -- "Зуль-Карнайн". Поэтому полевые склады оружия имеют "двурогое" условное обозначение. Иоганн Деллингер* недавно исключен из подпольного неонацистского союза "Welteroberung". Он с утра до вечера накачивается спиртным и не выходит из своих меблированных комнат на Шаумкамм-штрассе в Мюнхене. К друидическому движению*, популярному на острове Англси, стоит отнестись серьезно, поскольку оно финансируется Белтгером и Кандлером. Последний живет в Дрездене. Лоуренса Осдена видели с африканским мальчиком в Танжере*. -- У меня есть их фотографии. Уговорив виски, Теодореску взялся за коньяк. -- Плесните мне тоже,-- сказал Хильер. Голова его была забита именами. Он выпил. Надо продолжать. -- Миниатюрные атомные подводные лодки "Фоморы"* будут тайно спущены на воду с мыса Россан, графство Донегол. Эксперименты по выведению ядовитых сортов трав, к которым готовятся на юге Карсонсити, штат Невада, имеют кодовое название "Габриэль Лаженесс"*. Джоэл Харрис*, официальный палач объекта J24, живет сейчас в Любеке. Судя по всему, Годолфин все еще на свободе: Ходжсон сообщает, что видел в Сакатекасе человека, приметы которого совпадали с приметами Годолфина. -- Такие мелочи меня не интересуют. -- Понимаю. Но не забывайте, что перед вами целый табун дареных коней. -- Скорее, коняг. Пони. Заезженных кляч. Но я рискую показаться неблагодарным и невежливым. Приношу извинения.-- Он взглянул на часы (плоское, поблескивающее "Velichestvo").-- Пожалуйста, продолжайте. Или, если можете, заканчивайте. -- Держите под наблюдением Плауэн, Регенсбург, Пассау. Новые американские ракеты на объекте 405 направлены на Восток. Во время визита Дзержинского в Пловдив туда был послан Инджилоу. Под видом странствующих евангелистов американская военная миссия посещала Калатук и Ширезу. Кашмирский бизнес доживает свои последние дни: в стоящих в Сринагаре контейнерах находятся огнеметы. -- Да, да, да... Но вы же знаете, чего я жду. -- Чего вы ждете,-- вздыхая, повторил Хильер.-- Вонючий педераст и нейтрал должен был бы и за это сказать спасибо. -- Так вы обращаетесь к священникам?-- со смехом спросил Теодореску.-- Впрочем, ничего удивительного. Одних профессиональная деятельность возвышает, других портит. -- Корень зла -- в нейтралах, в неприсоединении,-- процедил Хильер сквозь зубы.-- Все из-за этого... А теперь то, чего вы так дожидаетесь.-- Теодореску подался вперед.--"Номер первый" по Карибскому бассейну -- Ф. Дж. Лэйард.-- (Все в Хильере орало: "Заткнись!", "Падай в обморок!", "Вставь кляп!") -- Саванна-ла-Мар, Ямайка, Офис -- в задних комнатах велосипедного магазина "Ледервудз". Лэйард живет под именем Томаса Норта. -- Это уже ближе к делу. -- "Номер второй" (оперативная работа) -- Ф. Норрис*. Сейчас он в шестимесячном отпуске и проживает у своей тетки в Саутси. Хорнроуд, дом 23. -- Оставим Карибский бассейн. Меня интересует Лондон. Хильер рыгнул и глотнул коньяку. -- Штаб-квартира находится на Пеннант-стрит в "Шенстоун билдингс". Десятый этаж, офис "Томаст эптерпрайсис лимптед". Имя шефа... -- Ну! -- ...сэр Ральф Уэвелл. Живет в Олбании и Сассексе -- дом "Тримурти" в Батле. -- А, старый индийский волк... Прекрасно. Другие имена меня не интересуют. Дайте мне только частоты, на которых вы работаете. -- 33, 41, 45 по шкале Мертона. -- "Книжные" коды используете? -- Крайне редко. -- Благодарю вас, мой дорогой Хильер. Вы только что говорили, что я являюсь источником зла. Вполне возможно. Но я честен, и вы это знаете. В нашем бизнесе мухлевать нельзя. Когда в Лозанне я кладу на стол конверт и заявляю: "Господа, внутри находится имя шефа контрразведки" или: "Предлагается точное местонахождение службы международного радиоперехвата", то потенциальные покупатели никогда не сомневаются в моих словах. И они уверены что второй раз я эту информацию уже не продам. Я честен и играю по правилам. Вы захотели бескорыстно поделиться со мной всеми этими лакомыми кусочками -- и жестковатыми и самыми сочными, повинуясь велению сердца, поэтому я не стану унижать вас и предлагать хотя бы символическое вознаграждение. Но я -- не без помощи мисс Деви -- кое-что у вас позаимствовал и настаиваю на справедливой оплате. Как вы посмотрите, скажем, на две тысячи фунтов? Он достал из внутреннего кармана листки с синими Роуперовыми каракулями и помахал ими перед Хильером. -- Она выкрала это, пока вы, мой милый Хильер, ожидали ее в постели в предвкушении наслаждений, воспользоваться которыми вам почему-то не позволила совесть. Вероятно, вы сочтете меня жадным и неблагодарным, но я беру все, что могу, когда могу и как могу. -- Вы знали, что рукопись у меня? -- Ни в коей мере. Просто стандартный обыск. И результат меня порадовал. Ведь в первый раз я услышал о любвеобильном сэре Арнольде Корнпит-Феррерзе от одной молодой особы в Гюстрове. Она захотела продать кое-какую информацию, и ее связали со мной. Так, ничего особенного, обрывки разговоров, засевшие в голове у бывшей лондонской проститутки. -- Бригитта. Написать Роуперу. Не откладывая. -- Ее так зовут? Хильер, вы просто великолепны. Скажите, есть что-нибудь, чего вы не знаете? Значит, вы тоже интересовались делом Роупера. Впрочем, почему бы и нет -- мир тесен. Я всегда испытывал особый интерес к перебежчикам, ведь это высшая форма человеческого падения. Итак, вы не откажетесь взять чек моего швейцарского банка? -- Я тоже буду честен,-- проговорил Хильер, доставая бесшумный "Айкен".-- Возможно, я и дал что-то бескорыстно, но я нисколько не жалею о том, что собираюсь сделать. Теодореску, вы -- враг; вы сидите на карнизе "железного занавеса", и в кармане у вас позвякивают праздничные колокольчики. В отличие от цирюльника Мидаса* я проболтался не в ямку, а в никуда. Хильер спустил курок. Безобидный дымок окутал смеющегося Теодореску. Хильер выстрелил еще раз. И еще. Безрезультатно. -- Холостые! -- рассмеялся Теодореску.-- Мы подозревали, что еще увидим этот очаровательный крохотный "Айкен". Мисс Деви успела заменить патроны, пока вы предавались сладострастному ожиданию. Весьма полезное существо. И к тому же очаровательное. Порой я сожалею, что не подвластен ее чарам. Но мы таковы, какими сотворили нас высшие силы. Все мы в конечном счете беспомощны. Жизнь -- страшная штука. Хильер бросился на Теодореску, но был отброшен небрежным жестом руки. Заливаясь хохотом, Теодореску двинулся к дверям. Хильер вцепился было в него ногтями, но последние оказались на удивление тупыми. -- Не валяйте дурака,-- сказал Теодореску.-- Не то мне придется обратиться к помощи влиятельных местных друзей. У меня есть еще в Стамбуле кое-какие дела, и я не желаю, чтобы всякая мелюзга путалась под ногами. Будьте умницей -- присядьте, выпейте, полюбуйтесь Золотым Рогом. Вы сделали свое дело. Отдохните, расслабьтесь. Сходите к мисс Деви, натура у нее отходчивая. А я пока что схожу пообедаю. И он со смехом вышел в коридор. Хильер бросился к комоду. Шприц и ампулы лежали там, куда он их засунул -- под носовыми платками; похоже, к ним никто не притрагивался. Он вскрыл две ампулы и наполнил шприц. Надо было действовать быстро. Выскочив в коридор, он увидел, что лифт, железновато-ржаво поскрипывая, уже начал спускаться; ему показалось, что изнутри доносится смех Теодореску. Хильер ринулся вниз по лестнице, по скользким залысинам ковровой дорожки, мимо громадных, византийских кадок с мертвыми деревьями, мимо турецкой четы, важно шествовавшей в свой номер, мимо прищелкнувшего языком официанта в грязно-белой униформе. Слегка споткнувшись на бегу, Хильер чертыхнулся. В шахте было видно, как лифт приближается к первому этажу. На крыше кабины валялись фруктовые очистки, окурки и даже несколько презервативов. В голове стучало: "Успеть!" У дверей лифта на первом этаже сидел человек в полотняной шапочке (вероятно, шофер Теодореску) и хмуро изучал турецкую газету. Хильер оттолкнул его, буркнув "пардон". Теодореску (кроме него, в лифте никого не было) уже открывал тонкую решетчатую дверцу. "Позвольте",-- выдохнул Хильер и взялся за ручку. Он позволил двери слегка приоткрыться, с тем чтобы между нею и зарешеченной клеткой образовался не слишком узкий зазор. Теодореску попытался открыть дверь пошире и нетерпеливо просунул в образовавшуюся щель свою мощную, холеную, украшенную перстнями руку. И тут Хильер изо всех сил навалился на дверь, и руку зажало так, что обладатель ее испустил проклятье. Рука требовалась секунд на пять, не больше... Турку в шапочке происходящее не понравилось, и он поспешил прочь. Теодореску напирал с невероятной силой, Хильер развернулся, чтобы удобней зацепиться за решетку, посильнее уперся ногами в истертые кафельные плитки и схватился, наконец, за кованый брус наружной двери. Теперь можно выдохнуть. Зажатая рука, казалось, изрыгала проклятья, перстни сверкали, направляя на обидчика лучи смерти. Хильер вытащил из нагрудного кармана шприц, зубами стянул колпачок с иглы и осадил ее в жирное запястье. Теодореску взвыл. Спускавшиеся по лестнице двое стариков испуганно переглянулись и повернули обратно. Издалека донесся звон посуды, словно официанты побросали подносы и отправились выяснить, что тут происходит. "Совсем не больно",-- проговорил Хильер и нажал на поршень. Тягучая жидкость потекла в набухшую вену, смешиваясь с кровью, черные капли которой выступили вокруг иглы. "Хватит",-- проговорил Хильер. Он не стал вынимать шприц, и тот торчал в руке подобно бандерилье в белом бычьем боку. Хильер отпустил ручку и выскочил на улицу. Он притаился возле полутемного входа в отель. Вскоре из холла послышалось пение. Теодореску, которого не могло взять ни одно виски, на этот раз был совершенно пьян. Он распевал гимн второразрядной частной школы: "Парсон был основан много лет назад. Разум здесь всегда делами правил. Вышедших из стен его доблестный отряд честь и славу Англии составил". В органоподобном голосе Теодореску проскакивали какие-то свирельные нотки, хотя прежняя мощь еще чувствовалась. Он попытался вспомнить второй куплет, потом пробормотал: "Ну и наплевать" и стал что-то бессвязно мурлыкать себе под нос. Он возник в дверях отеля, взглянул на круглый светильник, окруженный облачком мошкары, и, расплывшись в идиотской улыбке, обхватил левой рукой выщербленный стояк, словно облепленный леденцами. С правой руки капала кровь. "Ночка что надо, веселись до упада",-- заявил он, оглядывая улицу. "Эй, братва,-- обратился Теодореску к кучке стоявших неподалеку турок,-- айда к пятиклашкам, напишем им на доске что-нибудь неприличное". И, покачиваясь, двинулся вправо, в лабиринт грязных улочек, в царство карманников, тесных закусочных и протекающих посудин. Теперь ему вспомнилась дурацкая песенка старшеклассников: "Мы на школу забиваем, в биллиард с утра катаем. Нам любого обыграть, что два пальца обос...ть". Его вело из стороны в сторону, но Теодореску с мальчишеским гоготом продолжал брести по скользкой булыжной мостовой. Хильер следовал за ним на безопасном расстоянии. Из окон полуразвалившейся пивной доносились завывания турецкой радиолы: пронзительные звуки свирели, в микротональные мелизмы* которой вплетались (словно из уважения к Моцарту) гонги, колокольчики и цимбалы. Теодореску отреагировал на иностранную музыку презрительно. "Ниггеры недоразвитые,--гаркнул он на всю улицу.--Бонгабонгабонга! Ниггеры и китаезы!" Как истинного британца его тянуло к морю, благо, Стамбул ограничен морскими стенами с трех сторон, а каменной -- только с одной. Мелкие представители низших рас поглядывали на него без страха и неприязни: надрался верзила, да простит его Аллах, да простит его тень Ататюрка*. Хильер рассудил, что пришло время помочь Теодореску лечь на нужный курс. Он ускорил шаг, и тут Теодореску внезапно обернулся и поглядел на него, впрочем, вполне добродушно. "А, Бриггз! Только попробуй приспособить мне на спину свою дурацкую записочку -- тебе, сучонок, достанется. Я твои фокусы знаю, недоносок ты длинноносый!" -- Никакой я не Бриггз,-- сказал Хильер. -- Правда? Трое маленьких турко-греко-сирийских оборванцев крутились вокруг Теодореску, выклянчивая бакшиш. Теодореску пытался их отогнать, но с его нынешней координацией движений сделать это было непросто. В конце концов, поливая его бранью, они юркнули в темный вонючий переулок. -- Верно, какой же ты Бриггз,-- согласился Теодореску.-- Ты -- Форстер. Ну что, Форстер, война или мир? -- Мир -- сказал Хильер. -- Другое дело. Тогда почапали вместе. Да здравствует мир! Руку, Форстер! Двинули! Хильер зашагал рядом, но от дружеского короткопалого объятья уклонился. -- Говоришь, "мир",-- пробурчал Теодореску, семеня по уходившей вниз петлистой улочке,-- а сам сказал Ундерспуну, что я паршивый инострашка. Повсюду валялись рваные афиши давно прошедших турецких увеселений, впрочем, на одной виднелась фотография двух американских кинозвезд, мрачно обнявшихся в окружении ощетинившихся умляутами слов. Газовый фонарь трепетал, словно умирающий мотылек. Из заколоченной лавки внезапно высунулась толстая женщина (судя по цвету лоснящейся кожи -- гречанка) и что-то хрипло заорала. -- Просто у меня фамилия такая, а вообще я стопроцентный англичанин,-- сказал Теодореску.-- В крикет играю... В будущем году Шоу обещал включить меня а дублирующий состав. Знаешь, как я поле вижу! И рука у меня твердая. Он хотел продемонстрировать свой коронный удар и едва не упал. -- Пошли, глотнем морского воздуха,-- сказал Хильер. Теплый ветерок донес гнилостную вонь стоячей воды. Хильер ткнул Теодореску пальцем, подсказывая, что спускаться следует по широкой улице, вдоль которой тянулись открытые до позднего вечера продуктовые лавки. Радиоприемники разносили разнообразные мелодии, причем каждая старалась доказать свое превосходство перед остальными; сочный голос, чем-то напоминавший черчиллевский, сообщал турецкие новости, пробиваясь сквозь пуканье помех. На жирных сковородах шипели безымянные рыбины и мясо. Теодореску жадно потянул носом. -- Рыбка с картошечкой от "Мамаши Шенстоун",-- произнес он, сглатывая слюну.--Лучшая в городе. Навстречу стали попадаться группы рыбаков. Некоторые спорили о ценах. Хильер готов был поклясться, что видел, как какая-то женщина свесила из окна свое жирное, белое пузо. Кроме яшмака* на ней ничего не было. Разве Кемаль Ататюрк не запретил яшмаки? Белое пятно исчезло. -- Тео, ты все-таки свинтус,-- проговорил Хильер.-- Что ты делаешь с малышами? -- Это все Беллами,-- чуть не плача выкрикнул Теодореску.-- Беллами так со мной сделал. Они меня заманили в комнату старосты и заперли дверь. Я звал на помощь, но никто не слышал. А они хохотали. -- У тебя привычки вонючего инострашки. Я-то знаю, что ты сделал с тем малышом на хорах. -- Ни с кем я ничего не делал. Честное слово. Теодореску разревелся. Небритый, измазанный в мазуте матрос, стоявший под вывеской "Gastronom", которая венчала вход в продуктовую преисподнюю, отрыгнул -- долго и певуче. Теодореску неуклюже побежал. -- Все против меня!-- прокричал он, хлюпая носом.-- Я хочу только одного -- чтобы от меня отцепились. Он по-чарличаплински завернул за угол. Двое моряков посторонились, уступая дорогу надвигающейся громадине, извергавшей непонятные слова. Хильер догнал его и принялся успокаивать: -- Да будет тебе, Тео, брось. Сейчас дохнешь морского воздуха и полегчает. Они вышли к небольшому причалу, выложенному щербатым скользким булыжником. На босфорских волнах качались объедки. Двое заросших подростков (один был босым) при свете фонарика орудовали старым железным ломиком, пытаясь вскрыть какой-то контейнер. Заметив Хильера и Теодореску, турки вызывающе рассмеялись и удрали. Под унылыми навесами тянулись упаковочные клети, из которых доносилась крысиная возня. Где-то вскрикнула чайка, словно разбуженная ночным кошмаром. -- Тут можно славно побеситься,-- сказал Хильер.-- Давай-ка прыгнем в одну из этих лодок. Вдали плясали мутные огоньки торгового судна. Где-то полным ходом шла вечеринка: до Хильера доносились исступленно-радостные -- судя по всему, скандинавские -- крики. Хильер подвел Теодореску к скользкому, с прозеленью краю причала. -- Осторожно, осторожно,-- сказал Хильер.-- Мы ведь не хотим бултыхнуться, правда? Теодореску засыпал на ходу. Хильер смотрел на его громадную, обвисшую физиономию: от былого тучного благородства не осталось и следа. -- Паршивый инострашка ты, а не британец,-- сказал Хильер.-- Тебе даже до этой вот баржи не допрыгнуть. Перед ними покачивалась пустая угольная баржа. Днище ее покрывал слой черной пыли. Выгруженный уголь, сваленный в кучи вдоль мола, поблескивал в лучах поднимавшейся турецкой луны. Порожняя посудина тихо похлюпывала метрах в полутора от причала. -- Не могу,-- произнес Теодореску, мутным взором глядя на море.-- Ненавижу воду. Холболлз, дурак старый, таскал купаться, а плавать толком не научил. Хочу домой. -- Трусишка,-- подзуживал его Хильер.-- Инострашка-трусишка. -- Рыбка с картошечкой. "Мамаша Шенстон". Хильер приподнялся на цыпочки и шлепнул Теодореску по левой щеке. Он старался ни о чем не думать. Боже, Боже, Боже. Неужели Теодореску и впрямь такой законченный мерзавец? Мог же просто выслушать все, что ему выложили. Безо всяких вопросов, безо всяких долларов... И имя ему сообщили, и месторасположение. Что он там говорил о свободе воли, о праве решать? -- Решай, Теодореску,-- сказал Хильер.-- Давай иди сюда. Койка узковата, но ты влезешь. -- Мать здоровый пирог прислала. А Беллами, гад, почти все съел. -- Ну, бьемся на пять шиллингов? Ставлю пять, что я прыгну, а ты сдрейфишь. -- Пять?-- Он слегка встрепенулся.-- На деньги не спорю. Джим, старый хрыч, орать начнет. -- Смотри,-- проговорил Хильер примериваясь. Примерно в полуметре от планшира торчал деревянный выступ. Сойдет.-- Внимание: раз-два. Хильер играючи прыгнул на выступ. Даже дыхание не сбилось. Он смерил взглядом ничтожное расстояние, отделявшее его от причала, на котором нерешительно покачивался Теодореску. -- Давай, трусишка! Ну, давай, вонючка-инострашка. Нейтралишка ублюдочный, не дрейфь! -- Британец...-- промямлил Теодореску. Он гордо, вытянулся, словно услышал звуки национального гимна.-- Никакой не нейтрал. И он прыгнул. Море, в которое неожиданно низверглась огромная туша, взметнулось, выражая свой протест, свой бессловесный, кипенный, тающий ужас, в самых курьезных формах: от едва узнаваемых пародий на женские прелести до исламских букв, по размеру годящихся на плакаты, от образчиков кружевной вышивки до крепостных башен, рушившихся под ударами молний. Вода зашипела, словно зашикавшие от возмущения зрители. Оказавшийся между причалом и некрашеным бортом баржи, Теодореску прохрипел, ловя губами воздух: -- Подлюка! Скотина! Так нечестно. Знал, что не допрыгну. -- Ты забыл отпустить мне грехи,-- сказал Хильер. Он вспомнил про рукопись Роупера, Хроника предательств отправится сейчас на дно. А с ней и пачки денег, целое состояние. Тусклые блики перстней сопровождали потуги Теодореску вскарабкаться по мшистой кладке причала. Не в силах удержаться на плаву, он, словно распятый, с воем пытался упереться в обе стенки своего хлябкого, хлюпкого склепа. Но единственное, что ему удалось,-- это оттолкнуть баржу. Новый крик о помощи внезапно осекся: рот наполнился грязной водой. -- Беллами... финья... фонючая!-- вопил он, задыхаясь. Но старосты только посмеивались. Господи, взмолился Хильер, прибери его поскорей. Он спрыгнул на дно баржи, но ничего, кроме тяжелой лопаты, там не обнаружилось. Взяв лопату, он полез наверх и по звуку, еще не видя Теодореску, понял, что тот из последних сил цепляется за два склизких отвеса -- каменный и деревянный. Хильер представил себе этот каннибальский завтрак: он бьет по черепной скорлупе до тех пор, пока на волнах не закачается алый желток. Нет, так не пойдет. Да и ни к чему --действие PSTX еще не кончилось. Хильеру почудилось, что Теодореску сложил руки подобно стоику, обутому в "испанский сапожок". Потом он произнес что-то на неизвестном Хильеру языке и, кажется, уже по своей воле (глаза закрыты, губы плотно сжаты) решился пойти ко дну. И пошел. Море ответило странной булькающей отрыжкой будто тотчас принялось его переваривать. Затем все успокоилось. Хильер затянулся своей бразильской сигарой и, пуская клубы дыма, засеменил к носу баржи. Прямо перед носом к причалу был прибит истрепанный спасательный пояс, смягчавший удары о камень. Ухватившись за него, Хильер без труда вскарабкался на причал. Теперь, когда с делами покончено (правда, он вдруг вспомнил о Корнпит-Феррерзе: тот показывал нос и издевательски хихикал), можно возвращаться домой. "Вот только где он, этот проклятый дом?"-- подумал Хильер, вдыхая вечерние турецкие ароматы. ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ -- Так, все начинают пить,-- крикнул телережиссер.-- И никакой зажатости. Говорите, но не слишком громко. Помните: вы всего лишь фон. Пока не забыл, хочу сказать, что очень благодарен вам за помощь. Говорю не только от себя, но и от имени Би-би-си. Хорошо, все готовы к репетиции? Джон, готов? Режиссер обращался к субъекту с бледным, похмельным лицом, сидевшему за стойкой бара. На него была направлена камера, сверху свисал микрофон. Перед ним стояла двойная порция ирландского виски, к которому он не прикасался и (бррр!) прикасаться не собирался. -- Все, снимаем, и кончено! -- сказал режиссер. -- Микрофон фонит,-- сообщил оператор. Пришлось настраивать микрофон. -- Так, снимаем,-- скомандовал режиссер.-- Пожалуйста, тише! -- А мы попадем в кадр? -- неожиданно забеспокоился один из сидевших и зале.-- Всех в кино покажут? -- Этого я гарантировать не могу,-- раздраженно ответил режиссер.-- Поймите, вы всего лишь фон. -- Но все-таки не исключено? Может, я и попаду в кадр, да? -- Он дрожащей рукой взял стакан и осушил его одним махом.-- Этого я не могу допустить.-- Он поднялся.-- Простите. Наверное, мне надо было раньше сообразить. Но,-- в голосе его появились агрессивные нотки,-- я привык пить именно в этом баре. И имею на это такое же право, как и все остальные. -- Не двигайтесь,-- приказал режиссер.-- Я не хочу, чтобы там было пустое место. В чем дело? У вас что, недруги есть какие-то в Англии? Смягчив тон, он добавил: -- Не волнуйтесь. Будете читать газету, она скроет ваше лицо. К тому же неплохая деталь. Режиссер достал из кармана пальто сложенную "Таймс", вчерашнюю или даже позавчерашнюю. Сам он ее не читал: следить за новостями не было времени. -- Ладно,-- согласился человек.-- Спасибо. Он развернул газету и стал изучать первую страницу. Седой электрик поднес к камере покрытый белесой пылью нумератор с "хлопушкой". -- Поехали!-- скомандовал режиссер. -- Сцена десятая, дубль первый,-- провозгласил ассистент. -- Давай!-- сказал звукооператор. "Хлопушка" щелкнула. -- Мотор! -- В барах, похожих на этот, он любил коротать свой досуг*,-- начал похмельный Джон, уставившись честными и смертельно усталыми глазами прямо в камеру.-- Он раскладывал свои желтоватые листочки, брал огрызок карандаша и записывал все что слышал: непристойный стишок, скабрезный анекдот или какое-нибудь соленое словцо. Вообще-то у него никогда не было досуга, он постоянно работал. Подобно Автолику*, он умел захватить врасплох зазевавшихся рыбешек банальности. Возможно, его приверженность к местным словесным отбросам и обветшалой велеречивости объяснялась тем, что этот город ему не был родным, не был ему родным и ни один другой город этой убогой, злобной, но волшебной страны. Он был чужаком, скитальцем, пришедшим сюда позже всех, тайно обжившим перед тем всю Европу -- от Гибралтара до Черного моря. Здешняя атмосфера оказалась для него внове. Подмечая острым глазом... -- Таким же, в который ты сейчас получишь,-- буркнул подвыпивший бородатый парень, местный певец.-- Убогой и злобной, говоришь? И после этого смеешь называть ее волшебной? -- Вырежьте,-- сказал режиссер. -- Вот как морду тебе сейчас расквасят! -- крикнул парень, отбиваясь от вцепившихся в него рук.-- И камеру твою идиотскую, и весь этот хлам! Ишь, заявляются тут иностранцы всякие и страну нашу поносят! Не обращая на него никакого внимания, техники принялись хладнокровно перенастраивать аппаратуру: свет, тень, угол, уровень. Бородач же, которого уже поволокли к дверям, продолжал сыпать проклятьями. Режиссер обратился к человеку по имени Джон: -- Надо этот убогий и злобный эпизод вырезать, но сохранить. Может, сумеем продать его ирландскому телевидению. -- А мне понравилось. К тому же он прав. -- Меня не интересует, прав он или нет. Меня интересует наш образовательный фильм, будь он трижды неладен! Так, все готовы?! Имея уже опыт трехдневного пребывания в стране, он добавил: -- И, пожалуйста, прошу не перебивать, пока оператор не закончит. Но второй дубль был испорчен человеком (на вид -- выпускником Тринити-колледжа), сказавшим: -- А что, разве она не убогая и злобная? Как он сказал, так и есть. -- Вырежьте. Человека, читавшего "Тайме", вдруг так затрясло, что и третий дубль оказался испорченным. Звукооператор воскликнул: -- Шуршание газеты все забивает! Словно солдаты маршируют. -- Вырежьте.-- Режиссер подошел к человеку с газетой.-- Наверное, приятель, тебе лучше выйти. Ты уж не обижайся. Когда вернешься, тебя будет ждать кружка пива. Человек вышел. Дьюк-стрит золотилась в лучах осеннего солнца. Он повернул на Доусон-стрит и зашагал на юг, к Стивенз Грин. Итак, они узнали. Или кто-то другой. Недаром везде мерещатся снайперы, недаром все время снятся эти двое -- учтивые джентльмены в плащах. Газета была по-прежнему зажата в левой руке. Он снова взглянул на почтовый номер автора объявления. Если бы не сегодняшний случай он бы ничего и не знал. Страх так и оставался бы во сне. Выбора нет -- придется отвечать, дальше скрываться не имеет смысла. Но до того как ответить, следует сделать кое-что важное. Он нервно свернул в сторону Беггот-стрит, недалеко от которой оставил свой невзрачный автомобильчик. Сев в него, он вместе со сверкающим автомобильным потоком двинулся на север, по набережной. Кейпел-стрит, Дорсет-стрит, Гардинер-стрит. В большой комнате было прохладно, как и положено в храме. Вышедшему навстречу высокому человеку он сказал: -- Я тщательно все обдумал и наконец сделал выбор. -- Это очень серьезное решение. -- Я думал и о других путях, как вы советовали. Но этот для меня единственно возможный. -- У вас не должно быть никаких сомнений. -- У меня их нет и никогда не будет. Я могу быть полезен. -- Можете. Что ж, я выполню свое обещание, время пришло. Ждать вам придется недолго -- Спасибо. Дорога к дому (по крайней мере, так