ин сказал ей, что бумаги уже подписаны и теперь ничего нельзя поделать. И тогда я взяла сына и убежала из дому. Я все равно не смогу жить без него, это мое единственное сокровище. - А разве у вас нет мужа? - Есть, но у него другой хозяин - злой, жестокий. Он не пускал мужа ко мне и день ото дня мучил его все больше и больше, грозил продать на Юг. С ним-то я, вероятно, уж никогда не увижусь. Поверхностный наблюдатель мог бы подумать, что женщина относится с полным безразличием к разлуке с мужем - так спокойно она обо всем этом рассказывала. Но глубокая тревога, таившаяся в ее больших темных глазах, свидетельствовала о другом. - Куда же вы теперь пойдете, бедняжка? - спросила миссис Берд. - В Канаду... я только не знаю, где она. Это очень далеко отсюда? - И женщина доверчиво взглянула на миссис Берд. - Несчастная! - вырвалось у той. - Наверно, очень далеко? - Гораздо дальше, чем вы себе представляете, - сказала миссис Берд. - Но мы постараемся помочь вам. Дина, постели ей у себя в комнате, к утру мы что-нибудь придумаем. А вы не тревожьтесь, милочка, спите спокойно. Миссис Берд и ее муж вернулись в гостиную. Она села в качалку и стала медленно покачиваться, задумчиво глядя в камин. Мистер Берд шагал по комнате и бормотал себе под нос: - Гм! Гм! Вот положение! Наконец он остановился перед женой и сказал: - Вот что, друг мой, ей придется уйти отсюда сегодня же ночью. Этот работорговец явится к нам завтра утром, по свежим следам. Будь она одна - полбеды, переждала бы как-нибудь, пока он не уедет, но ведь ребенка не удержишь: высунет голову в окно или в дверь - и конец. В каком я окажусь положении, если их найдут здесь? Нет! Ее надо отправить отсюда сегодня же ночью. - Ночью! Да как же так? Куда? - Я знаю куда, - сказал сенатор, в раздумье берясь за сапоги. Натянув один до половины, он обнял обеими руками колено и погрузился в глубокие размышления. - Да, что и говорить, дело не из приятных! - И он снова потянул сапог за ушки, надел его, потом, взявшись за другой, стал сосредоточенно изучать узор на ковре. - А помочь надо, пропади они все пропадом! - Второй сапог был быстро надет, и сенатор подошел к окну. Миссис Берд была женщина деликатная - женщина, которая никогда бы не позволила себе кольнуть кого-нибудь и сказать с упреком: "Ага! Что я вам говорила!" И сейчас, хотя для нее не было тайной, какой оборот приняли мысли мужа, она благоразумно молчала, сидя в качалке, и ждала, когда ее повелитель соблаговолит поделиться с ней своими соображениями. - Видишь ли, в чем дело, - заговорил наконец мистер Берд, - один мой старый клиент, Ван-Тромп, отпустил всех своих рабов на волю, уехал из Кентукки и купил себе усадьбу милях в семи отсюда, вверх по реке. Она стоит в лесу, и туда без нужды никто не заглядывает, да и найти ее не так-то легко. Там эта женщина будет в полной безопасности. Но вся беда в том, что ночью ее туда никто не довезет, кроме меня. - Почему? А Каджо? Ведь он прекрасный кучер. - Да, верно, но реку придется дважды переезжать вброд, и второй переезд очень опасен. А я сотни раз проезжал там верхом и хорошо помню это место. Словом, делать нечего. Пусть Каджо часам к двенадцати подаст лошадей - только осторожно, без лишнего шума, - и я отвезу ее сам. Потом он доставит меня до ближайшей гостиницы, где можно захватить трехчасовой дилижанс на Колумбус*, и все будет шито-крыто, точно я прямо из дому туда и приехал. А утром меня увидят на заседании... Но как же я буду себя чувствовать там после всего этого! А, ладно, делать нечего! ______________ * Колумбус - столица штата Огайо. - Ты прислушался к голосу сердца, Джон, - сказала миссис Берд, кладя свою крохотную белую ручку на руку мужа. - Ведь я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь. На глазах у маленькой женщины блеснули слезинки, и она была так хороша в эту минуту, что сенатор подумал: "Какой же я, должно быть, умный человек, если мною восторгается такое очаровательное существо!" Теперь ему оставалось только пойти и распорядиться насчет экипажа. Впрочем, дойдя до двери, он остановился, снова подошел к жене и заговорил нерешительно: - Не знаю, как ты к этому отнесешься, Мери, но у нас в комоде лежит столько вещей нашего... нашего маленького Генри. - И, сказав это, мистер Берд быстро повернулся и закрыл за собой дверь. Его жена вошла в комнатку рядом со спальней, зажгла свечу на комоде, достала из шкатулки ключ, вставила его в замочную скважину верхнего ящика и задумалась. Оба мальчика, которые, как водится, следовали за матерью по пятам, молча уставились на нее. Миссис Берд медленно выдвинула ящик комода. Там лежали курточки всевозможных фасонов, груды передников, чулок и даже пара протертых до дыр башмачков, завернутых в бумагу. Рядом с башмачками - игрушечная лошадка, тележка, волчок и мячик - все памятные вещи, столько раз облитые материнскими слезами. Миссис Берд опустилась на стул и, закрыв лицо ладонями, горько заплакала. Слезы текли у нее меж пальцев и капали в открытый ящик. Наплакавшись всласть, она подняла голову и начала торопливо отбирать из комода самые простенькие, самые крепкие вещи и связывать их в узел. Миссис Берд открыла гардероб, достала оттуда два-три платья и присела к своему рабочему столику, вооружилась иглой, ножницами и наперстком и, следуя совету мужа, принялась переделывать эти скромные наряды. Работа затянулась допоздна, и когда старинные часы, стоявшие в углу, пробили полночь, она услышала у дверей негромкий стук колес. - Мери, - сказал мистер Берд, входя в гостиную с перекинутым через руку плащом, - пойди разбуди ее. Пора ехать. Миссис Берд наспех сложила приготовленные вещи в маленький сундучок, заперла его на ключ и, поручив мужу отнести вещи в коляску, отправилась в комнату тетушки Дины. Не прошло и нескольких минут, как Элиза с ребенком на руках появилась на крыльце в плаще, капоре и шали - подарках ее благодетельницы. Мистер Берд быстро усадил их обоих в коляску, миссис Берд проводила отъезжающих до самой подножки. Элиза высунулась из окна и протянула руку, такую же прекрасную и нежную, как та, которая была протянута ей. Большие темные глаза молодой матери не отрывались от миссис Берд, губы ее дрогнули, но она ничего не смогла сказать и, откинувшись на сиденье, закрыла лицо руками. Дверца захлопнулась, и коляска отъехала от крыльца. Последнее время в этих местах шли дожди, а мягкой, рыхлой почве Огайо нужно не так уж много влаги, чтобы превратиться в невылазную грязь. В благословенных уголках Запада* дороги мостят нестругаными бревнами, уложенными в ряд, одно к другому, и заваленными сверху землей, дерном - всем, что попадется под руку. Счастливые обитатели тамошних мест, считая такие дороги проезжими, немедленно пускаются по ним в путь. С течением времени дожди размывают землю и дерн, бревна ложатся вкривь и вкось, а колеи и ухабы заполняются жидкой черной грязью. ______________ * Запад, или Средний Запад - район США в северной части бассейна реки Миссисипи, примерно до впадения в нее реки Огайо. По такой-то дороге путешествует сейчас и наш сенатор, предаваясь на досуге размышлениям о моральности своего поступка, насколько это возможно при данных обстоятельствах, ибо коляска его то и дело подскакивает на рытвинах, утопает в грязи, а ему самому и женщине с ребенком приходится кое-как приспосабливаться к тряске и принимать самые неожиданные позы, когда их швыряет из стороны в сторону. Вот, кажется, окончательно застряли! Каджо понукает лошадей, несколько тщетных рывков, сенатор теряет последнее терпение... и вдруг коляска становится на все четыре колеса. Потом передние ныряют в новую рытвину, седоки валятся вперед, шляпа бесцеремонно лезет сенатору на уши, на нос, и ему кажется, что его загасили, точно свечу колпачком. Ребенок плачет. Каджо обращается к лошадям с вдохновенными речами, а они бьют задом, налегают на постромки и кидаются то вправо, то влево под непрестанное щелканье кнута. Еще один толчок - теперь увязают задние колеса. Сенатора, женщину и ребенка швыряет на заднее сиденье. Он задевает локтем ее капор, она попадает обеими ногами в его шляпу, которая почему-то очутилась на полу. Но вот трясину проехали, и лошади останавливаются, тяжело нося боками. Сенатор отыскивает свой головной убор, женщина поправляет съехавший на затылок капор, успокаивает ребенка, и они мужественно готовятся к новым испытаниям. Проходит еще несколько минут; коляска по-прежнему ныряет по рытвинам и время от времени то заваливается набок, то вздрагивает вся до основания. Наконец седоки начинают поздравлять себя с тем, что дела их не так уж плохи. И вдруг еще один сильный рывок... они поднимаются во весь рост и с необыкновенной быстротой снова опускаются на сиденье; коляска останавливается, снаружи происходит какая-то возня, и Каджо распахивает дверцу: - Вот беда-то, сэр! Увязли! Просто и не знаю, как мы отсюда выберемся. Придется жерди подкладывать. Повергнутый в отчаяние, сенатор выходит из экипажа, осторожно нащупывая, куда бы ступить. Одна нога у него немедленно уходит в бездонные глубины, он пытается вытащить ее, теряет равновесие, падает в грязь и, поднявшись с помощью Каджо, являет собой весьма плачевное зрелище. И только глубокой ночью забрызганная сверху донизу коляска переезжает вброд реку и останавливается у дверей большой фермы. Чтобы разбудить ее обитателей, понадобилось немало терпения и настойчивости. Наконец почтенный хозяин открыл им дверь. Это был огромный детина, шести с лишним футов роста, одетый в красную фланелевую рубашку. Взлохмаченная копна светлых волос и многодневная щетина, мягко выражаясь, не очень-то располагали в его пользу. Несколько минут он стоял со свечой в руке и, хмуро насупившись, таращил глаза на наших путешественников. Сенатор долго втолковывал ему, что от него требуется, и, воспользовавшись такой задержкой, мы представим читателю этого человека. Джон Ван-Тромп был когда-то одним из крупных плантаторов и рабовладельцев в штате Кентукки. Природа наделила его не только гигантским ростом и силой, но и добрым сердцем, и система рабовладельчества, одинаково позорная как для угнетаемых, так и для угнетателей, никогда не была ему по душе. Наконец наступил день, когда сердце Джона сбросило с себя тягостные оковы. Он вынул из стола бумажник, съездил в Огайо, купил участок хорошей, плодородной земли, дал вольную всем своим рабам, усадил их со всем скарбом в повозки и отправил устраиваться на новом месте, а сам подыскал себе ферму в глуши, вверх по реке, и с чистой совестью поселился там в полном уединении. - Вы не откажетесь приютить несчастную женщину с ребенком, которая спасается от погони? - спросил его сенатор. - Не откажусь, - твердо ответил честный Джон. - Так я и думал, - сказал сенатор. - Пусть только сюда кто-нибудь сунется, мы им окажем достойную встречу. - Добряк расправил свои могучие плечи. - У меня семеро сыновей, каждый шести футов роста, и они тоже маху не дадут. Передайте этим смельчакам наше почтение и скажите им, что мы готовы принять их в любую минуту. - И Джон запустил пальцы в густую шевелюру и разразился хохотом. Измученная, еле живая от усталости Элиза вошла в кухню, держа на руках забывшегося тяжелым сном ребенка. Великан осветил свечкой ее лицо, сочувственно хмыкнул и распахнул дверь в маленькую спальню рядом с кухней. Пройдя туда следом за Элизой, он зажег еще одну свечу, поставил ее на стол и только тогда заговорил: - Вот что я скажу, милая: бояться тебе нечего, пусть за тобой кто угодно приходит - меня врасплох не застанут! - И он показал на ружья, висевшие над камином. - Не поздоровится тому, кто вздумает здесь самочинствовать, это всем в округе известно. Так что спи спокойно, будто тебя мать в колыбели качает. Писаная красавица! - сказал он, оставшись наедине с сенатором. Тот в двух словах поведал ему историю Элизы. - Эх! Ну что ты скажешь! Вот горе-то! - разжалобился добряк. - Охотятся за бедняжкой, как за ланью! А ведь от хорошей матери ничего другого и требовать нельзя. Ей-богу, как услышу о таком безобразии, так еле себя сдерживаю, чтобы не наговорить чего-нибудь непотребного. - И Джон вытер глаза громадной, покрытой веснушками ручищей. - Поверите ли, уважаемый, я годами не ходил в церковь, не мог слушать, как там вещают, будто библия оправдывает рабство*. А человек я неученый, спорить со священниками не берусь. ______________ * В рабовладельческих штатах духовенство, поддерживая правящий класс, использовало в проповедях библию для внушения неграм покорности и смирения. Говоря все это, Джон откупоривал бутылку шипучего сидра и теперь поставил ее на стол. - Оставайтесь-ка у меня до утра, - предложил он радушно. - Я сейчас подниму свою старуху, она вам живо постель приготовит. - Благодарю вас, друг мой, - сказал сенатор. - Я хочу попасть на дилижанс, мне надо в Колумбус. - Ну что ж, если так, я вас немножко провожу, покажу вам другую дорогу. Та, по которой вы ехали, уж очень плохая. Джон оделся и с фонарем в руке зашагал впереди коляски сенатора, выводя ее на дорогу, проходившую за фермой. Прощаясь с добрым Джоном, сенатор сунул ему бумажку в десять долларов. - Это ей, - сказал он. - Ладно, - так же коротко ответил Джон. Они обменялись рукопожатием и расстались. ГЛАВА X Товар отправлен Серое, моросящее дождем февральское утро заглянуло в хижину дяди Тома и осветило лица, омраченные гнетущей скорбью. На маленьком столике перед очагом была разостлана подстилка для глажения, на спинке стула висели две грубые, но чистые рубашки только что из-под утюга, третья лежала перед тетушкой Хлоей. Она старательно разглаживала каждую складку, каждый рубец, то и дело утирая слезы, ручьем катившиеся у нее по щекам. Том сидел у стола, подперев голову рукой, перед ним лежала раскрытая библия. Муж и жена хранили молчание. Час был ранний, и ребятишки еще спали, прижавшись друг к другу на своей низенькой деревянной кровати. Том, который, как истый сын своего несчастного народа, всем сердцем был привязан к семье, встал из-за стола, молча подошел к кровати и долго смотрел на детей. - Последний раз, - сказал он. Тетушка Хлоя, не говоря ни слова, продолжала водить утюгом по выглаженной на славу рубахе, потом вдруг отставила его в сторону, упала на стул и заплакала навзрыд. - Покориться воле божьей! Да как тут быть покорной? Хоть бы мне знать, куда тебя увезут, в какие руки ты попадешь! Миссис говорит: года через два выкупим. Господи милостивый, да разве оттуда возвращаются! Там людей замучивают насмерть! Слышала я, что с ними делают на этих плантациях! - Господь вездесущ, Хлоя, он не оставит меня и там. - Он вездесущ, но иной раз по его воле творятся страшные дела, - сказала тетушка Хлоя. - И этим ты хочешь меня утешить! - Я в руках божьих, - продолжал Том. - Возблагодарим его хотя бы за то, что продали меня, а не тебя с детьми. Здесь вас никто не обидит. Я один приму на себя все муки, а господь поможет мне претерпеть их. Он говорил с трудом, голос у него обрывался, и все же эти слова были полны мужества и твердой решимости. - Нет, это несправедливо! Почему хозяин продал тебя? - не унималась тетушка Хлоя. - Ведь ты сторицей окупил бы его долги. Он который год обещает тебе вольную и до сих пор не дал. Может, сейчас ему нелегко, но я чувствую, что так нельзя с тобой поступать. И не пробуй разуверить меня в этом. Кто преданней ему, чем ты, кто пекся о его делах больше, чем о своих собственных, забывал ради него и жену и малых детей! Подумать только! Ты сердцем к нему привязан, а он тебя продает, чтобы выпутаться из долгов! Бог ею за это накажет! - Хлоя, если ты любишь меня, не говори так! Может, мы с тобой последний раз вместе. И хозяина не надо задевать ни одним дурным словом, Хлоя. Ведь я принял его от старой миссис с рук на руки, когда он был еще мальчиком. И ничего нет удивительного, что я думаю о нем денно и нощно, а ему... где ему думать о бедном Томе! Господа привыкли, чтобы о них заботились. А ты сравни нашего хозяина с другими: у кого мне бы жилось так хорошо, где бы со мной так обращались, как здесь? Если б мистер Шелби заранее знал, что дела у него обернутся плохо, он не продал бы меня. В это я твердо верю. - Нет, тут что-то не так, - упрямо твердила тетушка Хлоя, руководствуясь присущим ей чувством справедливости. - Не знаю, кого в этом винить, но тут что-то не так. - Обрати мысли свои к господу, Хлоя. Помимо его воли ни один волос не упадет с нашей головы. - Так-то оно так, да что-то не нахожу я в этом утешения, - вздохнула она. - Впрочем, что проку говорить! Сейчас пирог будет готов, позавтракаешь... кто знает, когда тебе еще придется вкусно поесть. Если вы хотите понять, как тяжко приходилось неграм, которых продавали на Юг*, вспомните, что этот народ способен на сильные чувства. Негр привязывается к родным местам, он любит свой дом, свою семью. Добавьте к этому все ужасы, которые таятся для него в неизвестности; не забудьте также, что он с детских лет трепещет при одной только мысли: "Тебя продадут на Юг!" В его глазах это самое страшное наказание - страшнее порки, страшнее каких угодно пыток. ______________ * В Южных штатах, расположенных по нижнему течению Миссисипи, рабский труд использовался на хлопковых плантациях, и жизнь рабов была намного тяжелее, чем в центральных штатах. Один священник, живший среди беглых негров в Канаде, рассказывал нам, что многие из них оставили сравнительно добрых хозяев и не побоялись совершить побег, сопряженный со столькими опасностями, лишь бы не оказаться проданными на Юг. Страшась этой участи, которая вечно грозит и ему, и его жене, и его детям, негр, существо кроткое, робкое, обретает мужество, терпит голод, стужу и смело идет навстречу страданиям и жестокой каре, неминуемой при поимке. Клубы пара поднимались над столом - скромный завтрак был подан. Миссис Шелби освободила тетушку Хлою от работы на господской кухне, и бедняжка собрала последние силы, чтобы приготовить этот прощальный пир: зарезала лучшую курицу, испекла мужу его любимый пирог и расставила у очага несколько кувшинов с разными соленьями и маринадами, которые извлекались на свет божий только в самых торжественных случаях. - Смотри, Пит! - возликовал Моз. - Какой у нас сегодня завтрак! - И он схватил кусок курятины с блюда. Тетушка Хлоя залепила ему звонкую пощечину. - Ну что это такое! Несчастный отец последний раз дома завтракает, а они только и думают, что о еде! - Хлоя! - мягко упрекнул ее Том. - Сил моих больше нет! - крикнула она, пряча лицо в передник. - Голова идет кругом, сама не знаю, что делаю!.. Мальчики стояли как вкопанные и молча поглядывали то на отца, то на мать, а малютка уцепилась за ее юбку и подняла крик, властно требуя чего-то. - Ну, вот и все! - Тетушка Хлоя вытерла глаза и подхватила девочку на руки. - Больше не буду. Садитесь к столу. Лучшую курицу сегодня зажарила. Ешьте, ребятки. Бедненькие! Досталось им от матери! Повторять это приглашение дважды не понадобилось. Мальчуганы принялись уписывать за обе щеки стоявшие перед ними яства, что оказалось весьма кстати, так как без их помощи завтрак, пожалуй, остался бы почти нетронутым. - Теперь надо собрать твои вещи, - сказала тетушка Хлоя, быстро убирая со стола. - Он, наверно, все потребует. У таких извергов руки загребущие, знаю я их. Вот в этот угол кладу фланель, на случай, если ревматизм тебя будет мучить. Смотри береги ее: потеряешь, другой тебе никто не даст. Вот здесь старые рубашки, сверху - две новые. Носки я ночью надвязала, внутрь кладу моток шерсти для штопки. Господи! Да кто же тебе штопать будет! - И тетушка Хлоя, не в силах превозмочь свое горе, уронила голову на сундучок и залилась слезами. - Подумать только, здоров ли он, болен - некому будет о нем позаботиться! А от меня покорности требуют! Мальчики, управившись со всем, что было подано к завтраку, теперь призадумались над происходящим. Увидев, что мать плачет, а отец сидит понурившись, они захныкали и начали тереть глаза кулаками. Дядя Том посадил дочку на колени и предоставил ей полную свободу развлекаться. Малютка царапала ему лицо, дергала его за волосы и весело хохотала, предаваясь восторгу, причины которого были известны только ей. - Радуйся, бедняжка, радуйся! - сказала тетушка Хлоя. - Придет и твой час. Продадут когда-нибудь и твоего мужа, а может, и тебя. Сыновья наши вырастут - и того же дождутся. Зачем же нам, неграм, обзаводиться семьей после этого? Но тут один из мальчиков перебил ее, крикнув: - Хозяйка сюда идет! - Нечего ей тут делать! Все равно она ничем не поможет, - сказала тетушка Хлоя. Миссис Шелби вошла в хижину. Тетушка Хлоя нахмурила брови и молча подала ей стул. Миссис Шелби ничего не заметила - ни стула, ни того, как его подали. Лицо у нее было бледное, взволнованное. - Том, - сказала она, - я пришла... - и вдруг осеклась, обвела глазами стоявшую перед ней безмолвную семью, упала на стул и, закрыв лицо платком, зарыдала. - Миссис, господь с вами! Да что это вы! - Тетушка Хлоя не выдержала, расплакалась сама, а за ней и все остальные. - Друг мой, - заговорила наконец миссис Шелби, - я ничего не могу тебе дать - деньги у тебя все равно отберут. Но верь мне, я не буду терять тебя из виду и выкуплю при первой же возможности, а до тех пор полагайся на бога. В эту минуту мальчики увидели за окном мистера Гейли. Дверь распахнулась настежь, и работорговец появился на пороге. Он был сильно не в духе после проведенной в седле ночи и неудачных попыток поймать свою жертву. - Ну, негр, готов? - крикнул Гейли, но, увидев миссис Шелби, снял шляпу и сказал: - Ваш покорный слуга, сударыня. Тетушка Хлоя опустила крышку сундучка, перевязала его веревкой и, поднявшись на ноги, устремила на работорговца гневный взгляд своих темных глаз, в которых слезы словно превратились в искры. Том покорно встал навстречу новому хозяину и взвалил на плечо тяжелый сундучок. Жена с дочкой на руках пошла проводить его, мальчики, плача, побрели следом за ней. Миссис Шелби остановила Гейли и горячо заговорила с ним о чем-то, а тем временем семья уже подошла к стоявшей у веранды тележке. Вокруг нее собралась толпа - все негры, и стар и млад, пришли проститься со своим товарищем. Тома уважали в усадьбе, как старшего, и его горю сочувствовали все, а особенно женщины. - Хлоя, а нам, видно, тяжелее расставаться с ним, чем тебе, - сказала сквозь слезы одна негритянка, глядя на окаменевшее в суровом спокойствии лицо тетушки Хлои. - Я свои слезы давно выплакала, - ответила та, бросив угрюмый взгляд на подходившего к тележке работорговца. - Не хочу убиваться на глазах у этого изверга. - Садись! - крикнул Гейли, пробираясь сквозь толпу негров, которые хмуро поглядывали на него. Том сел в тележку, и Гейли, вытащив из-под сиденья тяжелые кандалы, надел их ему на ноги. Приглушенный ропот пронесся в толпе, а миссис Шелби крикнула с веранды: - Мистер Гейли, это совершенно излишняя предосторожность, уверяю вас! - Как знать, сударыня. Я здесь уже пострадал на пятьсот долларов. Хватит с меня и этого. - Чего еще от него ждать! - с негодованием сказала тетушка Хлоя. А мальчики, которые только сейчас поняли, какая участь уготована их отцу, уцепились за юбку матери и заплакали во весь голос. - Жаль, мистера Джорджа нет дома, так я с ним и не попрощаюсь, - сказал Том. Джордж отправился в соседнее поместье погостить день-другой у приятеля и, выехав ранним утром, не подозревал о беде, постигшей их верного слугу. - Передайте от меня поклон мистеру Джорджу, - с чувством сказал Том. Гейли стегнул лошадь, и Том, до последней минуты не отрывавший печального взгляда от родных мест, скрылся за поворотом дороги. Мистера Шелби тоже не было дома. Не желая присутствовать при тяжелой заключительной сцене этой драмы, он уехал по делам в надежде, что к его возвращению все будет кончено. Том и Гейли тряслись по пыльной дороге, минуя одно знакомое место за другим. Наконец усадьба осталась позади, начался проселок. Проехав по нему с милю, Гейли остановился около кузницы, достал из тележки пару наручников и велел кузнецу переделать их. - Они ему немного малы, - пояснил он, указывая на Тома. - Господи! Да ведь это негр мистера Шелби, Том! Неужто его продали? - спросил кузнец. - Продали, - ответил Гейли. - Быть этого не может! Никогда бы не поверил! - воскликнул кузнец. - Да зачем же ему наручники? Ведь такого честного, хорошего негра... - Вот именно, - перебил его Гейли. - Хороший негр только и глядит, как бы удрать от хозяина. Дураку какому-нибудь, бездельнику или пьянице на все наплевать, им даже нравится ездить с места на место, а дельному негру это нож острый. Такого не мешает заковать. Ноги-то при нем - возьмет да и убежит. - Н-да, - сказал кузнец, роясь в ящике с инструментами, - для наших кентуккийских негров хуже ничего быть не может, чем южные плантации. Попал туда - и верная смерть. - Это правда, мрут они там, как мухи. То ли климата не переносят, то ли от какой другой причины, но убыль в них большая, спрос на такой товар никогда не падает, - сказал Гейли. - А ведь как подумаешь, жалко становится! Зашлют на какую-нибудь сахарную плантацию хорошего, смирного негра вроде Тома, и конец ему. - Ну, Тому жаловаться не на что. Я обещал Шелби получше его пристроить. Продам в услужение в какую-нибудь почтенную семью. Привыкнет к климату, не помрет от лихорадки - и хорошо. Чего же еще негру желать? - А жена и дети у него дома остались? - Подумаешь! Других заведет, - сказал Гейли. Том грустно сидел у кузницы, слушая этот разговор, и вдруг до него донеслось быстрое цоканье подков. Не успел он прийти в себя от неожиданности, как Джордж вскочил в тележку и бросился ему на шею, плача и приговаривая сквозь слезы: - Это подло, подло! Пусть не оправдываются, все равно подло! Какой позор! Будь я взрослым, тебя не посмели бы продать! Я не допустил бы этого! - Мистер Джордж! Вот радость-то! - сказал Том. - А я уже думал, что уеду и не попрощаюсь с вами... И выразить не могу, как я рад! Том двинул ногой, и взгляд Джорджа упал на его кандалы. - Какой позор! - воскликнул мальчик, всплеснув руками. - Я изобью этого негодяя! Я... - Не надо, мистер Джордж! Этим вы мне не поможете, а он только пуще озлобится. И говорите потише, прошу вас. - Хорошо, пусть будет по-твоему. Но какая подлость! Почему мне никто ничего не сказал? Почему за мной не послали? Если б не Том Линкен, я так ничего бы и не узнал. Ну и попало же им от меня! - Напрасно вы так погорячились, мистер Джордж. - Я не мог молчать. Ведь это же подлость! Слушай, дядя Том, - таинственно зашептал он, поворачиваясь спиной к кузнице, - я подарю тебе мой доллар! - Что вы, мистер Джордж! Разве я могу принять такой подарок! - сказал Том растроганным голосом. - Примешь, примешь! Я посоветовался с тетушкой Хлоей, и она велела мне просверлить в нем дырку и продеть в нее шнурок. Ты будешь носить мой доллар на шее так, чтобы этот негодяй ничего не заметил... Нет, как хочешь, Том, а я его все-таки поколочу - мне после этого полегчает! - А мне будет еще тяжелее, мистер Джордж. Не надо, прошу вас. - Ну, раз уж ты просишь, так и быть, - сказал Джордж, надевая Тому шнурок на шею. - Вот! Теперь застегни куртку... и смотри не потеряй, а как взглянешь на него, так помни всякий раз, что я тебя разыщу и привезу обратно домой. Мы с тетушкой Хлоей уже все обсудили. Я ей сказал: "Не беспокойся, тетушка Хлоя. Я допеку отца и поставлю на своем". - Мистер Джордж, зачем вы так говорите! - Да я ничего плохого не сказал, дядя Том. - Мистер Джордж, вспомните, как вас любят, и будьте хорошим сыном! Заботьтесь о матери. Верьте мне, мистер Джордж, много прекрасного господь дает нам дважды, но мать у нас одна и другой не будет. Живите хоть до ста лет, мистер Джордж, все равно второй такой женщины, как ваша матушка, вы никогда не найдете. Любите ее, будьте ей утешением и сейчас и когда подрастете. Обещаете мне, мистер Джордж? - Обещаю, дядя Том, - ответил мальчик. - Будьте настоящим человеком, не обманите моих надежд, и пусть родители не услышат от вас ни одного дерзкого слова. Вы не обижаетесь, что я так говорю, мистер Джордж? - Что ты, что ты, дядя Том! Разве ты можешь посоветовать плохое! - Ведь я старше вас, - ласково продолжал Том, большой, сильной рукой поглаживая мальчика по кудрявой голове. - Я знаю, задатки у вас хорошие. А сколько благ вам дано, мистер Джордж! Вы и читать умеете и писать. Вот вырастете и станете ученым человеком, и все, кто ни есть у нас на плантации, и ваши родители будут гордиться вами! Берите пример с отца и с матери - он добрый хозяин, а она женщина богобоязненная - и следуйте им во всем. - Я постараюсь, Том, верь мне! - воскликнул мальчик. - А ты не горюй. Я верну тебя домой и отстрою твою хижину заново - мы только сегодня утром говорили об этом с тетушкой Хлоей, - и у тебя будет гостиная, а на полу в гостиной ковер. Дай только мне вырасти! Подожди, дядя Том, доживешь и ты до хороших дней! В эту минуту Гейли вышел из кузницы с кандалами в руках. - Слушайте, сударь, - надменно обратился к нему Джордж, спрыгнув с тележки, - я расскажу родителям, как вы обошлись с дядей Томом! - Рассказывайте на здоровье! - ответил Гейли. - И не стыдно вам торговать людьми и заковывать их в цепи, точно скот! Неужели вас совесть не мучает! - Покуда вы, благородные господа, будете их покупать, я с вами на равной ноге, - ответил Гейли. - Что покупка, что продажа - одно другого стоит. - Я не буду ни продавать, ни покупать негров, когда вырасту, - сказал Джордж. - Я раньше гордился тем, что моя родина Кентукки, а теперь мне стыдно и вспомнить об этом! - Он выпрямился в седле и посмотрел по сторонам, словно проверяя, произвели ли его слова должное впечатление на штат Кентукки. - Ну, прощай, дядя Том, и не унывай, крепись! - Прощайте, мистер Джордж. Да хранит вас бог! - сказал Том, с любовью и восхищением глядя на него. - В Кентукки такие наперечет, - добавил он, когда открытое мальчишеское лицо скрылось у него из виду. Джордж ускакал, а Том смотрел ему вслед до тех пор, пока стук копыт не затих вдали. Последнее виденье, последний отзвук родного дома! Но на груди у него - там, где ее коснулись детские пальцы, - осталось тепло. Он поднял руку и прижал драгоценный доллар к сердцу. - Ну, Том, давай договоримся, - сказал Гейли, бросая в тележку наручники: - будешь со мной по-хорошему, и я с тобой буду по-хорошему. Я своих негров зря не обижаю. Все для них делаю, что могу. Так вот, не вздумай со мной плутовать. Я ваши негритянские плутни назубок знаю. Если негр смирный и не пытается улизнуть, ему у меня хорошо. А нет - пусть сам на себя пеняет. Том постарался уверить Гейли, что он и не думает о побеге. В сущности, работорговец напрасно расточал красноречие, ибо куда же может убежать человек, у которого ноги закованы в тяжелые железные кандалы? Но мистер Гейли поначалу всегда угощал свой новый товар такими краткими проповедями, в полной уверенности, что это вселяет в негров бодрость и избавляет его самого от лишних неприятностей. А теперь мы на время расстанемся с Томом и займемся другими героями нашего повествования. ГЛАВА XI, в которой у невольника появляются вольные мысли Дождливый день уже близился к вечеру, когда к дверям маленькой гостиницы в городке Н. в штате Кентукки подъехал путешественник. В зале глазам его предстало обычное для таких заведений весьма разношерстное общество, пережидающее здесь непогоду. Заметнее всего в нем были поджарые, рослые кентуккийцы в охотничьих куртках. По своему обыкновению, они чуть не лежали на стульях, а их ружья, патронташи, сумки, собаки и егеря-негритята заполняли все углы и закоулки. Справа и слева от камина в не менее свободных позах сидели два джентльмена - оба длинноногие, оба в шляпах, оба в забрызганных грязью сапогах, каблуки которых величественно покоились на каминной доске. Мы должны уведомить читателя, что завсегдатаи здешних гостиниц отдают предпочтение именно этой позе, так как она, по-видимому, благоприятствует возвышенному образу мыслей. Хозяин, стоявший за стойкой, подобно большинству своих земляков, был тоже человек поджарый, рослый, с густой шевелюрой, которую еле-еле прикрывал высоченный цилиндр. В этой комнате все были в головных уборах, причем сии эмблемы человеческого величия - будь то фетровая или засаленная касторовая шляпа, плетенка из пальмовых листьев или какой-нибудь наимоднейший шапокляк* - воплощали в себе самые характерные черты своих обладателей. У одних шляпы лихо сидели набекрень - это были весельчаки, народ бойкий, душа нараспашку; другие нахлобучивали их на нос - с такими шутки плохи, сразу видно, люди серьезные, упрямые; если шляпа сдвинута на затылок, значит, владелец ее намерен смотреть в оба, чтобы ничего не упустить из поля зрения. Ну, а простаки обходились со своими головными уборами как придется, лишь бы держались на макушке. ______________ * Шапокляк - складная (на пружинках) мужская шляпа в форме цилиндра. Негры в широченных штанах и чрезмерно узких рубашках бестолку сновали взад и вперед, хотя вид у них был такой, будто они готовы перевернуть все вверх дном в угоду хозяину и постояльцам. Добавьте к этой картине огромный камин, веселое пламя, с ревом рвущееся в трубу, распахнутые окна и дверь, сильный сквозняк, от которого пузырятся ситцевые занавески, и вы получите полное представление о прелести кентуккийских гостиниц. В такой-то живописной обстановке очутился наш путешественник. Это был тщательно одетый, небольшого роста, почтенный старичок с добродушной круглой физиономией и несколько суетливыми манерами. Он сам внес в гостиницу свой чемодан и зонтик, наотрез отказавшись от помощи обступивших его слуг. Войдя в зал, новоприбывший опасливо огляделся по сторонам, выбрал местечко поближе к огню, задвинул свои пожитки под стул и, опустившись на него, устремил недоверчивый взгляд на джентльмена, который сидел, водрузив ноги на каминную доску, и так энергично поплевывал направо и налево, что это кого угодно могло обеспокоить, а тем более человека щепетильного и несколько слабонервного. - Как дела, любезнейший? - спросил вышеупомянутый джентльмен и в виде приветствия пустил в сторону нового гостя смачный плевок. - Благодарю вас, недурно, - ответил тот, еле увернувшись от столь сомнительного знака внимания. - Что новенького? - продолжал джентльмен, вынимая из кармана плитку жевательного табаку и большой охотничий нож. - Да как будто ничего. - Употребляете? - и он великодушно протянул собеседнику чуть ли не половину плитки. - Нет, благодарю вас, мне это вредно, - ответил тот и отодвинул свой стул подальше от камина. - Неужто вредно? - джентльмен нисколько не смутился отказом и отправил угощение себе в рот, чтобы пополнить иссякающий запас табачной жижи. Почтенный старичок всякий раз вздрагивал, когда длинноногий сосед плевал в его сторону. Тот наконец заметил это, нимало не обиделся и, изменив точку прицела, подверг бомбардировке каминные щипцы, да с таким искусством, с которым впору было бы вести осаду целого города. - Что там такое? - спросил почтенный старичок, заметив, что несколько человек столпилось около большой афиши, наклеенной на стене. - Негра разыскивают, - коротко ответили ему. Мистер Вилсон - назовем его теперь по фамилии - встал, задвинул чемодан с зонтиком дальше под стул, вынул из кармана очки и стал неторопливо прилаживать их на нос. Когда эта операция была закончена, он прочитал следующее: "Убежал от нижеподписавшегося молодой мулат Джордж. Рост - шесть футов, кожа светлая, волосы каштановые, вьющиеся. Сметливый, говорит складно, грамотный. Вероятно, будет выдавать себя за белого. На спине и на плечах - глубокие рубцы Клеймен в правую руку литерой "Г". За поимку живым - вознаграждение в 400 долларов. Столько же, если будут представлены убедительные доказательства, что он убит". Почтенный старичок внимательно прочитал это объявление, бормоча вполголоса каждое слово. Длинноногий субъект, ведший осаду каминных щипцов, опустил ноги на пол, вытянулся во весь свой огромный рост, подошел к объявлению и всадил в него полный заряд табачной жижи. - Вот я какого мнения об этом, - кратко пояснил он и вернулся на прежнее место. - Что это вы, любезнейший? - удивился хозяин. - Повстречайся я с тем, кто это писал, и его бы угостил точно так же, сказал длинноногий, преспокойно отрезая кусок табаку от плитки. - Поделом болвану, что от него негры бегают. Имеет отличного невольника, и до чего его довел! Такие объявления - позор для Кентукки. Вот что я обо всем этом думаю, если угодно знать. - Правильно, правильно! - поддержал его хозяин. - У меня у самого есть негры, сэр, - продолжал длинноногий, - и я им сколько раз говорил "Ребята, хотите бежать, бегите хоть сию минуту. Задерживать вас никто не будет". Пусть знают это, тогда у них всякая охота пропадет бегать. Мало того у меня на всех моих рабов вольные заготовлены, на тот случай, если со мной какая-нибудь беда стрясется, и об этом они тоже знают. И верьте мне, сударь, ни у кого другого негры так не работают, как у меня. Сколько раз я посылал их в Цинциннати с табунами жеребят стоимостью долларов по пятьсот, и они каждый раз возвращались обратно и все деньги мне привозили, до последнею доллара. И в этом нет ничего удивительного. Когда обращаешься с негром, как с собакой, добра от него не жди, а если он видит от тебя человеческое отношение, то и работать будет, как порядочный человек. - И честный скотопромышленник подкрепил свои слова метким плевком, угодившим прямо в камин. - Вы совершенно правы, друг мой, - сказал мистер Вилсон. - Этот мулат, о котором здесь говорится, действительно личность незаурядная. Он лет шесть работал у меня на фабрике мешков и считался лучшим мастером, сэр. Какие у него способности! Изобрел машину для трепания конопли. Ею пользуются и на других фабриках. Его хозяин взял на нее патент. - И, наверно, наживается на этом патенте, - перебил его скотопромышленник, - а своему рабу ставит клеймо на правую руку! Эх, будь на то моя воля, я бы сам его заклеймил, пусть ходит с такой отметиной! - Эти ваши смышленые да грамотные негры - народ дерзкий, потому их и клеймят, - вмешался в их разговор грубоватый с виду человек, сидевший в дальнем конце комнаты. - Вели бы себя тихо да мирно, ничего бы такого не было. - Другими словами, господь создал их людьми и превратить их в скотину не так то легко, - сухо сказал длинноногий. - От толковых негров хозяевам одно беспокойство, - продолжал тот, не замечая насмешки, явно сквозившей в словах собеседника. - На что они используют свои способности и таланты? Только на то, чтобы вас же надувать. Были у меня такие умники, да я подумал-подумал и продал их на Юг - все равно в конце концов сбегут. На этом их разговор прервался, так как у двери гостиницы остановился изящный двухместный экипаж, в котором сидел прекрасно одетый джентльмен с кучером-негром. Как и полагается бездельникам, коротающим в гостинице дождливый день, гости буквально ели глазами новоприбывшего. Они сразу почувствовали в нем что-то необычное. Вы