дом! Пароход, тяжко вздыхая, словно умаявшееся чудовище, пробирался к причалу среди множества других судов. Ева с восторгом показывала тетушке купола, шпили и прочие приметы, по которым она узнавала улицы родного города. - Да, да, милочка, очень красиво, - сказала мисс Офелия. - Но боже мой, пароход остановился! Где же твой отец? В каютах и на палубах поднялась обычная в таких случаях суматоха. Носильщики сновали взад и вперед, мужчины тащили сундуки, саквояжи, картонки, женщины сзывали детей - и все толпой валили к сходням. Мисс Офелия уселась на только что покоренный сундук и, расставив в боевом порядке все свои вещи, видимо, решила защищать их до конца. - Прикажете вынести сундук, миссис?.. Разрешите взять ваши вещи, миссис?.. Донесем, сударыня?.. - слышалось со всех сторон. Но мисс Офелия не внимала этим предложениям. Она сидела прямая, точно спица, не выпуская из рук связанных зонтиков, и отпугивала своим мрачно-решительным видом даже носильщиков. Ева то и дело слышала: - О чем думает твой отец? За борт он, что ли, свалился? Иначе я никак не могу объяснить его отсутствие. Когда мисс Офелия уже начала приходить в отчаяние, Сен-Клер вошел в каюту своей обычной неторопливой походкой, протянул Еве дольку апельсина и спросил: - Ну, надеюсь, вы готовы? - Я уже думала, не случилось ли с вами чего-нибудь! - воскликнула мисс Офелия. - А готова я была час тому назад. - Вот и молодец! - сказал Сен-Клер. - Ну-с, коляску я нанял, толпа схлынула, и теперь можно без всякой толкотни, чинно и мирно, сойти на берег. Берите вещи, - добавил он, обращаясь к стоявшему сзади вознице. - Я послежу за ним, - сказала мисс Офелия. - Ну что вы, кузина, зачем? - Хорошо, тогда я сама понесу вот это, это и это. - И мисс Офелия отставила в сторону три картонки и маленький саквояж. - Дорогая моя, бросьте свои вермонтские привычки! Не забывайте, где мы находимся. Если вы так нагрузитесь, вас примут за горничную. Не беспокойтесь за свои вещи, их снесут осторожно, как стекло. Мисс Офелия бросила отчаянный взгляд на кузена и успокоилась только в коляске, убедившись, что все ее сокровища в целости и сохранности. - А где Том? - спросила Ева. - Он на козлах, крошка. Я преподнесу его маме в виде искупительной жертвы за того пьяного бездельника, который опрокинул ее экипаж. - Том будет прекрасным кучером! - воскликнула Ева. - Он не напьется, я знаю. Коляска подъехала к старинному особняку, выстроенному в том причудливом стиле - полуиспанском, полуфранцузском, - образцы которого встречаются в некоторых кварталах Нового Орлеана. Со всех четырех сторон его опоясывали галереи на тонких колоннах, украшенных мавританским орнаментом. За аркой ворот открывался внутренний двор с фонтаном посредине. Серебристые струи высоко взлетали в воздух и брызгами падали в мраморный бассейн, окаймленный бордюром из душистых фиалок. В кристально чистой воде, сверкая, словно бриллианты, сновали золотые и серебряные рыбки. Вокруг фонтана шла дорожка, затейливо выложенная галькой, за ней расстилался зеленый бархат газона, и все это замыкалось широкой подъездной дорогой. Два развесистых апельсиновых дерева в полном цвету бросали на двор густую тень. Огромные гранаты с глянцевитой листвой и пылающими огнем цветами, темнолистый арабский жасмин, весь усыпанный белыми звездочками, герань, кусты роз, сгибающиеся под своей пышной тяжестью, пряная, как лимон, вербена - все цвело и благоухало, а таинственное алоэ, с мясистыми листьями, словно древний чародей, величаво покоилось среди мимолетной красы своих соседей. Когда коляска въехала во двор, Ева, сама не своя от восторга, стала рваться на свободу, точно птичка из клетки. - Вот он, мой милый, родной дом! Тетушка, посмотрите, как здесь хорошо! - говорила она мисс Офелии. - Правда, хорошо? - Да, очень красиво, - сказала та, выходя из коляски, - хотя на мой вкус в этой красоте есть что-то варварское. Вещи внесли в дом, с возницей расплатились. Навстречу хозяину высыпала толпа слуг всех возрастов. Впереди стоял разодетый по последней моде молодой мулат. Этот важный франт изящно помахивал надушенным батистовым платком, стараясь осадить негров на дальний конец веранды. - Назад! Назад! Мне стыдно за вас! - покрикивал он. - Хозяин только ступил под сень родного дома, а вы мешаете ему насладиться встречей с близкими! Все попятились, пристыженные этой пышной речью, и столпились в углу веранды, на почтительном расстоянии от Сен-Клера - все, кроме двух рослых негров, которые взялись за чемоданы и сундуки. Отпустив экипаж, Сен-Клер никого перед собой не увидел, кроме изящно раскланивающегося мулата в белых брюках и в атласном жилете с пропущенной по нему цепочкой от часов. - Это ты, Адольф? - сказал он, протягивая ему руку. - Ну, как поживаешь, дружище? И Адольф разразился приветственной речью, каждое слово которой обдумывалось им в течение последних двух недель. - Хорошо, хорошо, Адольф, ты молодец, - сказал Сен-Клер своим обычным небрежно-шутливым тоном. - Позаботься о багаже, а я сейчас выйду к людям. - И с этими словами он подвел мисс Офелию к парадной гостиной, выходившей на веранду. Тем временем Ева птичкой порхнула мимо них в соседний маленький будуар. Темноглазая, с болезненным цветом лица женщина приподнялась на кушетке навстречу ей. - Мама! - радостно крикнула Ева и бросилась обнимать ее. - Осторожней, дитя мое! Довольно, не то у меня опять разболится голова, - сказала мать, томно целуя девочку. Вошедший следом за Евой Сен-Клер обнял жену и представил ей свою кузину. Мари с любопытством посмотрела на мисс Офелию и приветствовала ее учтиво, но столь же томно. А у дверей будуара уже толпились слуги, и впереди всех стояла почтенная пожилая мулатка, дрожавшая от радости и нетерпения. - Вот и няня! - крикнула Ева, с разбегу бросаясь ей на шею, и принялась целовать ее. Эта женщина не стала останавливать девочку, ссылаясь на головную боль; напротив, она прижимала ее к груди, смеялась и плакала от счастья. Ева перелетала из одних объятий в другие, жала протянутые ей руки, со всеми целовалась. - Гм! - сказала мисс Офелия. - Оказывается, здесь, на Юге, дети способны на такое, о чем я и помыслить бы не могла. - Что вас так удивило? - осведомился Сен-Клер. - Одно дело - гуманное, справедливое отношение, но целоваться... - ...с неграми? - подхватил он. - На это вас не хватит, не так ли? - Разумеется, нет! Я просто не понимаю Еву! Сен-Клер рассмеялся на ее слова, вышел на веранду и увидел Тома, смущенно переминавшегося с ноги на ногу под взглядом Адольфа, который, небрежно опершись о перила, с видом заправского денди* рассматривал его в лорнет. ______________ * Денди - франт, светский щеголь. - Ах ты, щенок! - воскликнул Сен-Клер и выбил лорнет из рук мулата. - Разве так обращаются с новым товарищем? И, насколько я могу судить, Дольф, это моя вещь, - добавил он, ткнув пальцем в узорчатый атласный жилет. - Хозяин, да ведь он весь залит вином! - Такому важному джентльмену, как вы, не подобает носить грязные жилеты. Я решил, что теперь он может перейти ко мне. Бедному негру не зазорно в нем показаться. Адольф вскинул голову и грациозно провел рукой по надушенным волосам. - Ах, вон оно что! - небрежно протянул Сен-Клер. - Ну, хорошо. Сейчас я покажу Тома хозяйке, а потом ты сведешь его на кухню. И не смей задирать перед ним нос. Он стоит двух таких щенков, как ты. Помни это. - Хозяин любит пошутить, - сказал Адольф со смешком. - Как приятно видеть хозяина в таком хорошем расположении духа! - Иди за мной, Том, - сказал Сен-Клер, кивнув ему головой. Том вошел в будуар. Он увидел бархатные ковры, зеркала, картины, статуи, занавеси - и приуныл. Ему даже страшно было шевельнуться посреди всего этого великолепия. - Вот, Мари, - сказал жене Сен-Клер, - наконец-то я смог выполнить ваш заказ на кучера. Он черен и почтенен, как похоронные дроги, и с такой же скоростью будет возить вас. Ну, откройте глаза и полюбуйтесь на него. Надеюсь, теперь вы не будете жаловаться, что я перестаю о вас думать, как только уезжаю из дому. Мари открыла глаза и, не поднимаясь с кушетки, осмотрела Тома с головы до ног. - Он, наверно, пьяница, - проговорила она. - Нет, мне рекомендовали его как смирного, непьющего негра. - Будем надеяться, что это так. Впрочем, я на многое не рассчитываю. - Дольф! - крикнул Сен-Клер. - Сведи Тома вниз. И не забывайся! Помни, что я тебе говорил. Адольф грациозными шажками засеменил по веранде, и Том, тяжело ступая, двинулся за ним. - Настоящий бегемот! - сказала Мари. - У меня с самого утра мигрень, а с вашим приездом в доме поднялся такой шум, что я теперь просто полумертвая. - Вы подвержены мигреням? - спросила мисс Офелия, возникая из глубины кресла, где она сидела в полном молчании и прикидывала мысленно стоимость обстановки будуара. - Да, я в этом отношении сущая мученица, - ответила та. - Настой из можжевельника - отменное средство от мигреней, - сказала мисс Офелия. - По крайней мере, так утверждает Августа, жена дьякона Абраама Перри, а ее совет чего-нибудь да стоит. - Как только у нас в саду около озера поспеет можжевельник, прикажу оборвать с него все ягоды специально для этой цели, - совершенно серьезным тоном сказал Сен-Клер, дергая за шнурок звонка. - Кузина, вы, наверное, хотите пройти к себе и отдохнуть с дороги... Адольф, - обратился он к вошедшему лакею, - пришли сюда няню. Почтенная мулатка, которой так обрадовалась Ева, вошла в комнату. - Няня, - сказал Сен-Клер, - поручаю эту леди твоим заботам. Она устала и хочет отдохнуть. Покажи мисс Офелии ее комнату и постарайся угодить ей во всем. И мисс Офелия вышла из будуара следом за няней. ГЛАВА XVI Хозяйка Тома и ее воззрения на жизнь - Итак, Мари, - сказал Сен-Клер, - для вас скоро наступят блаженные времена. Наша практичная, деловитая кузина снимет с ваших плеч бремя домашних забот, и вы будете наслаждаться жизнью. К церемонии передачи ключей можно приступить сейчас же. Это было сказано за завтраком спустя несколько дней после приезда мисс Офелии. - Пожалуйста, - проговорила Мари, томно склоняя голову на руку. - Кузина не замедлит убедиться, что мы, хозяйки, - сущие рабыни у себя в доме. - Правильно! Она откроет не только эту, но и много других полезных истин, - подтвердил Сен-Клер. - Можно подумать, что мы держим невольников исключительно ради удобства, - продолжала Мари. - А на самом деле куда спокойнее было бы немедленно отделаться от них. Евангелина подняла на мать свои большие глаза и спросила в простоте душевной: - А зачем же ты их держишь, мама? - Сама не знаю. Вероятно, только затем, чтобы доставлять себе лишние мучения. Это мой крест. Я уверена, что они - главная причина всех моих болезней. И таких ужасных негров, как у нас, больше ни у кого нет. - Перестаньте, Мари, вы просто сегодня не в духе, - сказал Сен-Клер. - Это неверно. Возьмите, например, няню - чудеснейшая женщина! Что бы вы стали делать без нее? - Няня лучше других, - согласилась Мари. - Но она такая эгоистка, просто ужас! Впрочем, негры все этим отличаются. - Да, эгоизм - серьезный недостаток, - сдержанно проговорил Сен-Клер. - Ну разве это не эгоистично с ее стороны так крепко спать по ночам? - воскликнула Мари. - Она прекрасно знает, что когда у меня бывают приступы мигрени, за мной нужен уход, нужно подходить ко мне каждый час, а попробуйте разбудите ее! Это стоит таких трудов, что, например, сегодня утром я чувствую себя совершенно разбитой. - Мама, а разве она не дежурила около тебя несколько ночей подряд? - спросила Ева. - Откуда ты это знаешь? - встрепенулась Мари. - Она жаловалась тебе? - Нет, няня не жаловалась, она просто рассказывала, как ты себя плохо чувствовала последнее время. - Почему вы не посадите вместо нее Джейн или Розу хотя бы на одну-две ночи? - сказал Сен-Клер. - Няне надо отдохнуть. - И вы можете предлагать это? - возмутилась Мари. - Благодарю вас за внимание, Сен-Клер! Мои нервы так натянуты, что я просто не перенесу, если меня будут касаться чьи-то другие руки. Когда бы няня действительно заботилась обо мне, она бы спала более чутко. Ах, как я завидую людям, у которых есть преданные слуги! - И Мари тяжко вздохнула. Мисс Офелия слушала внимательно и строго; судя по ее крепко сжатым губам, она не хотела вступать в этот разговор, не уяснив себе предварительно собственной позиции. - Няня, в сущности, не так уж плоха, - говорила Мари. - Характер у нее ровный, она почтительна, но этот эгоизм! Она только и знает, что терзаться о своем муже. Когда я вышла за Сен-Клера и переехала сюда, мне, конечно, пришлось взять няню с собой, но ее мужа мой отец не мог отпустить. Он кузнец и, естественно, человек нужный в хозяйстве. Я еще тогда говорила, что им нечего надеяться на совместную жизнь. Надо бы, конечно, выдать няню за кого-нибудь другого, а я не настояла на этом и глупо сделала. Воздух отцовской усадьбы мне вреден, и я не смогу туда ездить. Няня прекрасно это знала и все-таки, несмотря на все мои уговоры, не захотела найти себе другого мужа. Она страшно упрямая, только никто этого не замечает, кроме меня. - У нее есть дети? - спросила мисс Офелия. - Да, двое. - Она, вероятно, тоскует по ним? - Не стану же я держать их здесь! Они такие чумазые и отнимают у нее массу времени. Но няня до сих пор не может с этим примириться и отказывается выходить замуж. Дайте ей волю, и она завтра же уедет к мужу и не посмотрит, что ее хозяйка совсем слабая и больная. Они все такие эгоисты, все без исключения! - Прискорбный факт, - сухо сказал Сен-Клер. Мисс Офелия бросила на него быстрый взгляд и подметила, что он вспыхнул и язвительно скривил губы, стараясь подавить раздражение. - Няня всегда была моей любимицей, - снова заговорила Мари. - Заглянули бы ваши северные служанки в ее платяной шкаф! Сколько у нее всяких нарядов - и шелк и муслин! Даже батистовое платье есть. Я иногда по целым дням отделываю ей какой-нибудь чепец, перед тем как взять ее в гости. Она понятия не имеет, что такое плохое обращение. Секли ее не больше одного-двух раз за всю жизнь. Кофе и чай она пьет каждый день, и даже с сахаром. Это, конечно, сущее безобразие, но Сен-Клер хочет, чтобы слуги у нас были наравне с господами, и они живут в свое удовольствие. Мы их развратили, и отчасти это наша вина, что они такие эгоисты и ведут себя, как избалованные дети. Я уж устала говорить об этом Сен-Клеру. - А я устал слушать, - сказал Сен-Клер, берясь за утреннюю газету. Ева, красавица Ева, сидела, устремив на мать не по-детски серьезный взгляд своих синих глаз. Потом она тихонько подошла к ней сзади и обняла ее за шею. - Что ты, Ева? - спросила Мари. - Мама, позволь мне поухаживать за тобой... Ну, хоть одну ночь. Я не буду тебя раздражать и не засну. Я часто не сплю по ночам, лежу и думаю... - Что за вздор, Ева! - воскликнула Мари. - Какой ты странный ребенок! - Ну позволь, мамочка! - И Ева робко добавила: - Знаешь, няня, должно быть, нездорова, она все время жалуется на головную боль. - Вот еще выдумки! Твоя няня не лучше других! Негры все такие: чуть что - голова заболит или палец уколют, - и они уже разохались. Им нельзя потакать, ни в коем случае нельзя! На этот счет я держусь твердых правил. - Она обратилась к мисс Офелии: - Вы сами убедитесь, насколько это необходимо. Позвольте негру хоть раз пожаловаться на какое-нибудь пустяковое недомогание, и все кончено - с ним не оберетесь хлопот. Я, например, никогда не жалуюсь на плохое самочувствие. Никто не знает, какие страдания мне приходится испытывать. Но я считаю своим долгом сносить их молча и сношу без единого слова жалобы. Мисс Офелия так широко открыла глаза, выслушав это неожиданное заявление, что Сен-Клер не выдержал и расхохотался. - Стоит мне только намекнуть на свое плохое здоровье, и Сен-Клер не находит ничего лучшего, как смеяться надо мной! - тоном мученицы проговорила Мари. - Придет день, когда он пожалеет об этом. - И она прижала платок к глазам. Наступило молчание, довольно неловкое. Наконец Сен-Клер поднялся, взглянул на часы и сказал, что ему нужно уйти по делам. Ева выскользнула из комнаты следом за ним. Мисс Офелия и Мари остались наедине. - Сен-Клер всегда такой, - сказала последняя, резким движением отнимая платок от лица, как только преступник, на которого этот платок должен был воздействовать, скрылся из виду. - Он не отдает себе отчета, он не понимает, не может понять, как я страдаю все эти годы! Мисс Офелия не знала, что полагается говорить в таких случаях. Пока она раздумывала над этим, Мари вытерла слезы, оправила перышки, словно голубка после дождя (если такое сравнение дозволительно), и перешла к беседе на хозяйственные темы, посвящая мисс Офелию в тайны буфетов, кладовых, чуланов, комодов и прочих хранилищ, которыми последняя должна была отныне заведовать. Посвящение это сопровождалось таким количеством советов и наставлений, что у другого человека, менее делового и методичного, давно бы голова пошла кругом. - Ну, кажется, я все вам рассказала, - закончила Мари. - Теперь, когда у меня начнутся приступы мигрени, вы прекрасно обойдетесь без моей помощи. Да, вот еще Ева... за ней нужен глаз да глаз. - По-моему, Ева прекрасная девочка, - сказала мисс Офелия. - Лучше, кажется, и быть не может. - Ева очень странный ребенок. У нее столько всяких причуд! Она ни капельки на меня не похожа. - И Мари вздохнула, сожалея о столь прискорбном факте. Мисс Офелия подумала: "И слава богу!", - но благоразумно оставила эту мысль при себе. - Ева любит общество прислуги. Некоторым детям это даже полезно. Я, например, всегда играла дома с негритятами, и ничего плохого в этом не было. Но Ева держится с ними, как с равными! Я ничего не могу с ней поделать, а Сен-Клер, кажется, поощряет ее чудачества. Вообще он потакает всем в доме, кроме собственной жены. Мисс Офелия по-прежнему хранила глубокое молчание. - Прислугу надо держать в строгости, - продолжала Мари. - Я с детства знала, как с ней обращаться. А Ева способна избаловать всех негров без исключения. Что будет, когда она сама станет хозяйкой, просто не представляю! Я не сторонница жестокого обращения с неграми, но они должны знать свое место. Ева не умеет поставить себя с ними. Ей этого никак не втолкуешь. Вы сами слышали - ведь она предлагала дежурить около меня по ночам, чтобы дать няне выспаться. Вот вам пример, на что эта девочка способна, если ее не сдержать вовремя. - Ваши негры, как-никак, люди, - резко сказала мисс Офелия, - им тоже требуется отдых. - Ну разумеется! Но няня всегда найдет время поспать. Я такой сони в жизни не видывала! Она ухитряется дремать сидя, стоя, за шитьем - когда и где угодно. В этом отношении за няню можно не беспокоиться. Но зачем носиться со слугами, будто это какие-то тропические цветы или драгоценный фарфор! - И, сказав это, Мари томно опустилась на широкий, весь в мягких подушках диван и протянула руку к изящному хрустальному флакончику с нюхательными солями*. - Должна вам признаться, кузина, что мы с Сен-Клером часто расходимся во взглядах, - продолжала она жеманным голоском. - Сен-Клер никогда не понимал меня, не отдавал мне должного. Я думаю, что это и подорвало мое здоровье. ______________ * Нюхательные соли - порошок с резким запахом, который применялся как средство от дурноты. Мисс Офелия, которая, подобно всем уроженкам Новой Англии, обладала немалой долей осторожности и больше всего на свете боялась вмешиваться в чужие семейные дела, почувствовала, что сейчас ей именно такая опасность и угрожает. Поэтому она придала своему лицу выражение полной безучастности, вытащила из кармана длинный-предлинный чулок, который был у нее всегда наготове против наваждений дьявола, имеющего привычку улавливать людей в свои сети в ту минуту, когда руки у них ничем не заняты, и яростно заработала спицами. Ее плотно сжатые губы говорили яснее ясного: "Вы не вырвете из меня ни одного слова. Я ни во что не желаю вмешиваться". Но Мари это не смутило. Наконец-то нашелся человек, с которым можно поговорить, человек, которому следует рассказать все! И, подкрепляя себя время от времени нюхательными солями, она продолжала: - Когда мы с Сен-Клером поженились, я принесла ему в приданое и капитал и негров, и никто не может лишить меня права распоряжаться моей собственностью. У Сен-Клера есть свое имущество, свои слуги, пусть поступает с ними как угодно, но ему этого мало - он вмешивается в мои дела. Я не могу примириться с такими дикими взглядами на жизнь, а уж что касается его отношения к неграм, так это для меня совершенно непонятно. Он с ними больше считается, чем со мной и даже с самим собой. Они вертят им, как хотят, а ему хоть бы что. Ведь у нас в доме их никто не смеет ударить, кроме него самого и меня. А вы понимаете, к чему это приводит? Сен-Клер пальцем их не тронет, что бы ни случилось, а я... где уж мне! Разве от меня можно требовать такого напряжения сил? Вы ведь знаете, что такое негры - это дети, настоящие дети. - Я, слава богу, понятия о них не имею, - отрезала мисс Офелия. - Поживете здесь, будете иметь понятие, и вам это дорого обойдется. Что может быть хуже негров? Они глупые, неблагодарные, беспечные, как дети! Откуда только у Мари брались силы, когда она заводила разговор на эту тему! От ее былой томности не осталось и следа. - Разве господь не сотворил всех людей одинаковыми? - спросила мисс Офелия: - Ну что вы! Такие слова смешно слушать! Негры принадлежат к низшей расе. Сен-Клер старается мне внушить, будто няня так же тяжело переживает разлуку с мужем, как переживала бы я, если б нам пришлось жить врозь. Но какое же тут может быть сравнение! Няня неспособна на глубокие чувства, а Сен-Клер не желает этого понять. Его послушать, так получается, будто няня любит своих замарашек не меньше, чем я люблю Еву! Боясь, как бы не сказать чего-нибудь лишнего, мисс Офелия умолкла и быстро заработала спицами, и будь ее собеседница хоть чуточку понаблюдательнее, она поняла бы всю многозначительность этого молчания. - Надеюсь, теперь вы понимаете, какой челядью вам придется командовать? Порядка у нас в доме нет, слуги делают все, что им заблагорассудится, и ни в чем не встречают отказа. Я, конечно, стараюсь держать их в узде по мере своих слабых сил и иной раз пускаю в ход плетку, но меня это так утомляет! Вот если б Сен-Клер поступал, как все... - То есть? - То есть посылал бы наших негров в каталажку или куда-нибудь еще, где их наказывают плетьми. Другого выхода нет! Вы сами убедитесь, что с такими негодяями, бездельниками нужна строгость и строгость. - Старая песня! - сказал Сен-Клер, входя в комнату. - Но вы только подумайте, кузина, - с этими словами он лег на кушетку, - мы подаем нашим слугам такой благой пример, а они почему-то продолжают бездельничать! - Да, на вас, рабовладельцах, лежит огромная ответственность, - сказала мисс Офелия, - и я ни за какие сокровища в мире не согласилась бы стать на ваше место. Невольников надо учить, с ними надо обращаться, как с разумными существами. В эту минуту во дворе послышался веселый смех. Сен-Клер поднялся с кушетки, отдернул шелковую штору и тоже рассмеялся. - Что там такое? - спросила мисс Офелия. Во дворе на дерновой скамейке сидел Том; в петлицах его куртки торчали веточки жасмина, а весело смеющаяся Ева надевала ему на шею гирлянду из роз. Сделав свое дело, девочка, словно воробушек, вспорхнула Тому на колени и снова залилась веселым смехом. - Какой ты смешной, дядя Том! А Том улыбался своей маленькой хозяйке спокойной, доброй улыбкой и был, видимо, не меньше ее доволен всем этим. - Огюстен, как вы допускаете подобные вещи! - воскликнула мисс Офелия. - А что тут плохого? - удивился Сен-Клер. - По-моему, это просто ужасно! - Вот вы какие, северяне! Я не раз замечал, насколько сильно в вас отвращение к неграм. Признайтесь, кузина, что это так! Вы относитесь к ним с брезгливостью, будто перед вами жаба или змея, и в то же время заступаетесь за них. Вас возмущает жестокое обращение с неграми, но иметь с ними дело - нет, об этом вы даже думать не можете! Отправить их куда-нибудь с глаз долой, в Африку, а там пусть с ними возятся миссионеры!* Ну, скажите, прав я или нет? ______________ * Миссионер - проповедник, насаждающий христианскую религию в нехристианских (главным образом колониальных) странах. - Да, - задумчиво проговорила мисс Офелия, - пожалуй, вы правы. Жизнь Тома складывалась так, что ему как будто не на что было пожаловаться. Ева упросила отца отдать ей нового кучера в полное ее распоряжение, и когда девочку надо было сопровождать на прогулку, Тому разрешалось бросать все другие дела и следовать за мисс Евой. Сен-Клер придавал большое значение внешнему виду своих слуг, и Том был одет хоть куда: костюм тонкого сукна, с белоснежными манжетами и воротничком, касторовая шляпа, лакированные сапоги. На конюшне ему почти ничего не приходилось делать, всю работу выполнял его помощник, ибо хозяйка заявила, что она не потерпит, если от ее кучера будет пахнуть лошадьми. Однажды в воскресное утро Мари Сен-Клер, одетая по-праздничному, стояла на веранде, застегивая бриллиантовый браслет. Шелк, кружева, драгоценности - всем этим она собиралась блеснуть в церкви. По воскресеньям Мари проявляла особенное благочестие. Сколько грации, сколько изящества было в этой тонкой фигурке, окутанной, словно облаком, кружевной мантильей! Какая плавность движений! Мари чувствовала себя необычайно элегантной и была в прекрасном расположении духа. Мисс Офелия являла собой полную противоположность ей. Не подумайте, что у мисс Офелии не было такого же роскошного шелкового платья, такой же шали и такого же тонкого носового платка, - нет, контраст создавался ее угловатостью и чопорностью, что особенно резко подчеркивало изящество молодой женщины, стоявшей рядом с ней. - Где Ева? - спросила Мари. - Она задержалась на лестнице поговорить с няней. Послушаем, о чем же Ева разговаривает с няней, стоя на лестнице. - Няня, душечка, у тебя опять болит голова? - А вы не беспокойтесь, мисс Ева, господь с вами! Ведь у меня теперь голова изо дня в день болит. - Я рада, что ты поедешь в церковь, няня! - И девочка обняла ее. - Возьми мой флакон, будешь нюхать дорогой. - Ваш золотой флакон с драгоценными камешками? Да что вы, мисс Ева, разве можно! - Можно, можно! Тебе он понадобится, а мне нет. Мама всегда нюхает соли, когда у нее болит голова, и тебе тоже полегчает. Ну, сделай мне такое удовольствие, возьми! - Чего она только не придумает, моя крошечка! - воскликнула няня. А Ева сунула флакон ей за пазуху, расцеловала ее и помчалась вниз по ступенькам. - Почему ты задержалась? - Я дала няне свой флакон с солями, пусть возьмет его с собой в церковь. - Ева! - Мари сердито топнула ногой. - Отдать свой золотой флакон няне! Когда ты наконец поймешь, что можно делать и чего нельзя! Сию же минуту возьми его назад! Ева грустно повесила голову и побрела в дом. - Мари, оставьте ребенка в покое. Пусть поступает, как хочет, - сказал Сен-Клер. - Кузен, вы поедете с нами в церковь? - спросила мисс Офелия, круто поворачиваясь к нему. - Нет, благодарю вас, не поеду. - Сен-Клер, вы хоть бы раз в жизни съездили! - сказала Мари. - В вас нет никакого религиозного чувства. Это просто неприлично! - Со слугами надо быть приветливой, ровной, Евангелина, - наставляла Мари Сен-Клер свою дочь по дороге в церковь, - но обращаться с ними, как с родственниками, как с людьми, равными нам по положению, совершенно непозволительно! Если б няня заболела, неужели ты бы уложила ее к себе в постель? - Я бы с удовольствием это сделала, мамочка, - сказала Ева, - потому что тогда мне легче было бы ухаживать за ней, и постель у меня мягче, чем у нее. Полное отсутствие у дочери моральных устоев привело Мари в отчаяние. - Что мне сделать, чтобы этот ребенок наконец понял меня? - Ничего тут не поделаешь, - многозначительно ответила мисс Офелия. Ева смутилась и приуныла, но к счастью, дети неспособны задерживаться подолгу на одном впечатлении, и через несколько минут она уже весело смеялась над чем-то, глядя в окно кареты. - Ну-с, чем вас развлекали в церкви? - спросил Сен-Клер, когда вся семья собралась за обеденным столом. - Проповедь была прекрасная! - ответила Мари. - Вам не мешало бы ее послушать. Проповедник будто повторял все мои мысли! - Представляю себе, как это было поучительно! - сказал Сен-Клер. - Да, он доказывал, что все разграничения в обществе созданы по воле божьей и что различие между высшими и низшими справедливо, ибо одним суждено от рождения повелевать, а другим - повиноваться. Если б вы слышали сегодняшнюю проповедь, вам стало бы ясно, насколько нелепы все возражения против рабства и насколько убедительны все доводы в его защиту, которые приводятся в библии. - Нет, увольте! - сказал Сен-Клер. - То, о чем вы говорите, я с таким же успехом могу почерпнуть из газет, да еще выкурить при этом сигару, чего в церкви делать не дозволено. - Но позвольте, Огюстен, - вмешалась в их разговор мисс Офелия, - разве вы не разделяете взглядов проповедника? - Кто, я? Если б меня попросили изложить свое мнение о системе рабства, я бы сказал честно: "Мы владеем рабами и не собираемся отказываться от своих прав, ибо это отвечает нашим интересам, вот и все". Благочестивая болтовня сводится в конце концов к тому же самому. И я надеюсь, что меня поймут. - Но все-таки, вы считаете рабство злом или нет? - Ваша прямолинейность, кузина, просто ужасает меня! Каюсь, я на такое неспособен! - со смехом воскликнул Сен-Клер. - Вы лучше представьте себе на минутку, что цена на хлопок почему-либо упала раз и навсегда и рабовладение становится для нас обузой. Будьте уверены - соответственно с этим изменится и толкование библейских текстов! Церковь не замедлит прозреть истину, призвав на помощь здравый смысл и ту же библию. - Как бы там ни было, - протянула Мари, ложась на кушетку, - а я благодарю судьбу, что родилась в стране, где существует рабовладение. По-моему, ничего плохого в нем нет, и я не знаю, как бы мы без него жили. ГЛАВА XVII Как отстаивают свободу К вечеру в доме Симеона Хеллидэя начались неторопливые сборы. Рахиль спокойно ходила из комнаты в комнату, отбирая из своих запасов то, что можно было уложить в небольшой баул и дать с собой путникам, которые ночью должны были оставить их дом. Вечерние тени протянулись на восток, багровый шар солнца словно в раздумье медлил на горизонте, засылая свои мягкие желтоватые лучи в маленькую спальню, где сидели Элиза с мужем Джордж держал ребенка на коленях, рука жены лежала в его руке. Лица у них были задумчивые, серьезные, на щеках еще не успели высохнуть слезы. - Да, Элиза, - говорил Джордж, - в твоих словах сама правда. Ты лучше, гораздо лучше меня. Я постараюсь сделать по-твоему. Постараюсь быть достойным своей свободы. - Когда мы попадем в Канаду, - сказала Элиза, - я тоже буду работать. Ведь я умею шить, умею стирать и гладить самое тонкое белье. Вдвоем мы как-нибудь перебьемся. - Да! Пока мы вместе, нам ничто не страшно. Элиза, если б мои враги знали, какое это счастье иметь семью! Я теперь чувствую себя таким богачом, таким сильным, а ведь нам не на что надеяться, кроме как на собственные руки. Я работал всю свою жизнь, но у меня нет ни цента в кармане, ни клочка земли, ни крыши над головой. И все же я ни на что не жалуюсь, лишь бы нас оставили в покое. Я буду работать и уплачу мистеру Шелби за тебя и сына. А мой хозяин давно окупил все свои расходы на меня. Я ему ничего не должен. - Мы еще не избавились от опасности, - напомнила Элиза, - Канада еще далеко. - Это верно, но мне уже кажется, что я чувствую ветер свободы у себя на лице, и если б ты знала, сколько у меня теперь сил! В соседней комнате послышались голоса, потом в дверь постучали. Элиза вздрогнула и пошла открывать. На пороге стоял Симеон Хеллидэй и с ним какой-то долговязый рыжий детина, судя по виду - человек хитрый и с большой сметкой. - Это наш друг Финеас Флетчер, - представил его Хеллидэй, - он привез кое-какие новости, важные для тебя и для твоих спутников, Джордж. Послушай, что он рассказывает. - Да, я кое-что узнал, - сказал Флетчер. - Иной раз бывает невредно держать ушки на макушке. Нынче ночью заехал я в одну маленькую захолустную гостиницу. Помнишь, Симеон, мы в прошлом году продали там яблоки хозяйке. Она толстая такая, с большими серьгами. Ну вот! С дороги я устал, поужинал поскорее, укрылся буйволовой шкурой и прилег на мешках в углу, покуда мне готовили постель. И что вы думаете? Заснул крепким сном! - А ушки на макушке, Финеас? - спокойно спросил Симеон. - Нет, часа два я спал как убитый, уж очень умаялся, а потом приоткрыл глаза и вижу - сидит за столом компания, винцо попивает. Дай-ка, думаю, послушаю, о чем у них беседа идет. Один и говорит: "Они здесь неподалеку, в ближайшем поселке". Вот тут-то я и навострил уши и вскорости понял, что речь идет о нас, о квакерах. Мало-помалу они выложили все свои планы и намерения. Молодого мулата, видите ли, надо отправить в Кентукки, к хозяину, который так его проучит, что это и у других рабов отобьет охоту бегать. Его жену двое из этой компании отвезут в Новый Орлеан на рынок и продадут за тысячу шестьсот - тысячу восемьсот долларов, а ребенком завладеет торговец, который его купил. Джима со старухой тоже вернут хозяину в Кентукки. Все это они собираются обделать с помощью двух полисменов из соседнего городка, причем женщину сначала потащат в суд, и там один из этих молодцов, плюгавый такой, зато самый речистый, присягнет, что она принадлежит ему. Они прекрасно знают, какой дорогой мы поедем, и собираются напасть на нас вшестером, а то и больше. Так вот, что же нам теперь делать? Группа, молча слушавшая Финеаса, поистине была достойна кисти художника. Рахиль Хеллидэй бросила месить тесто и в ужасе воздела кверху белые от муки руки. Симеон стоял, глубоко задумавшись. Элиза обняла мужа и не отрывала глаз от его лица. Джордж стиснул кулаки, глаза у него горели недобрым огнем, но чего же можно ждать от человека, который узнал, что его жену собираются продать с аукциона, а сына - отдать работорговцу, и все с благословения законов этой "богоспасаемой" страны! - Что же нам теперь делать, Джордж? - прошептала Элиза. - Я знаю, что мне делать, - сказал Джордж и, выйдя в соседнюю комнату, стал осматривать свои пистолеты. - Э-э, Симеон! - Финеас мотнул головой в сторону Джорджа. - Видишь, к чему дело клонится? - Вижу, - вздохнул тот. - Молю бога, чтобы до этого не дошло. - Я никого не хочу впутывать в свои дела, - сказал Джордж. - Дайте мне тележку, укажите дорогу, и мы одни доедем до следующей станции. Джим - силач, храбрец, меня тоже никто не назовет трусом... - Это все хорошо, друг, - перебил его Финеас, - но без провожатого тебе не обойтись. Подраться ты сможешь, в этом мы не сомневаемся, а что касается дороги - положись лучше на меня. - Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, - сказал Джордж. - Неприятности? - повторил Финеас, и в глазах у него мелькнул лукавый огонек. - А ты меня заранее уведоми, когда они начнутся, эти неприятности. - Финеас человек умный, бывалый, - сказал Симеон. - Послушайся его и... - ласково тронув Джорджа за плечо, он показал на пистолеты, - и не торопись пускать это в ход. Молодая кровь горяча. - Я не стану нападать первым, - сказал Джордж. - Я прошу только одного: чтобы эта страна отпустила меня с миром. Но... - Он замолчал, сдвинув брови, и лицо его передернулось. - В Новом Орлеане продали на рынке мою сестру, теперь и жену мою ждет та же участь. Неужели же я покорюсь этому? Нет! Я буду бороться за жену и сына до последнего вздоха! И кто из вас осудит меня? - Тебя никто не осудит, Джордж. Ты повинуешься голосу сердца и крови, - сказал Симеон. - Так давайте же трогаться в путь, надо торопиться! - Я поднялся ни свет ни заря и лошадей не жалел. Думаю, что часа два-три у нас есть в запасе, если эти молодцы выедут, как собирались. Во всяком случае, засветло ехать опасно, надо ждать темноты. В поселках, через которые нам придется проезжать, есть дрянные люди. Чего доброго, привяжутся с расспросами. Уж лучше здесь задержаться часа на два, чем в дороге. Я сейчас сбегаю к Майклу Кроссу, скажу, чтобы выезжали немного погодя после нас. Он, если увидит погоню, предупредит. Конь у него добрый, другого такого коня ни у кого нет. Джиму со старухой тоже надо сказать, чтобы собирались, а заодно я и лошадей достану. Время у нас есть, успеем добраться до места без всякой помехи. Так что не беспокойся, друг Джордж. Мне не в первый раз выручать таких, как ты. - И с этими словами Финеас вышел. - Финеас - стреляный воробей, - сказал Симеон. - Можешь на него положиться, Джордж, он все сделает, что нужно. - Я только одного боюсь: как бы вас не подвести. - Сделай мне такое одолжение, друг мой, не говори больше об этом! Мы не можем поступать иначе - так велит нам совесть... Мать, - обратился он к Рахили, - а ты поторапливайся - не отпускать же нам гостей голодными! И пока Рахиль и дети пекли пирог, жарили курицу, свинину и тому подобную снедь, Джордж и Элиза сидели, обнявшись, в своей маленькой комнатке и говорили так, как могут говорить муж и жена, когда они знают, что им угрожает разлука на всю жизнь. - Элиза, - говорил Джордж, - люди, у которых есть друзья, дом, земля, деньги, не могут любить друг друга сильнее, чем любим мы с тобой. Ведь у нас больше ничего нет. Меня любили мать и сестра, обе несчастные, истерзанные горем. Я помню Эмили в то утро, когда работорговец должен был увезти ее. Она прокралась ко мне тайком и сказала: "Бедный Джордж, последний твой друг уходит от тебя! Что с тобой станет?" Я обнял ее, заплакал, и она тоже заплакала. И это были последние ласковые слова, которые мне пришлось услышать. За десять лет, что протекли с тех пор, сердце мое очерствело, высохло, но потом я встретил тебя, и твоя любовь дала мне новую жизнь. С тех пор я стал другим человеком. И теперь, Элиза, я буду отстаивать тебя до последней капли крови. Тот, кто захочет отнять у меня жену, должен будет переступить через мой труп. - Господи, сжалься над нами! - рыдая, проговорила Элиза. - Дай нам уйти вместе из этой страны - больше мы ничего не просим! Вошла Рахиль и, ласково взяв Элизу за руку, повела ее ужинать. Когда все уселись за стол, в дверь негромко постучали. Появилась Руфь. - Я на минутку, - сказала она. - Принесла чулки мальчику. Вот смотрите - три пары, теплые, шерстяные. Ведь в Канаде холодно. А вам не страшно ехать? - Руфь подошла к Элизе, горячо пожала ей руку и сунула Гарри мятный пряник. - Я ему много напекла таких пряников, - сказала она, вытаскивая из кармана целый пакет. - Дети любят сласти. - Спасибо вам! Какая вы добрая! - Руфь, садись поужинай с нами, - сказала Рахиль. - Нет, никак не могу. Я оставила на попечение Джона ребенка и пирожки. Разве мне можно задерживаться? Пирожки у него сгорят, а малыш непременно объестся сахаром. Прощайте, Элиза, прощайте, Джордж! Счастливого пути! - И с этими словами Руфь упорхнула. Вскоре после ужина к двери подъехал большой крытый фургон. Ночь была безоблачна