нное человеческое тело было призвано подчеркнуть близость Венере, богине сексуальности. И хотя современная культура почерпнула немало ассоциаций с Венерой из физического союза мужчины и женщины, не нужно было быть лингвистом-этимологом, чтобы догадаться, что корень "Венера" присутствовал и в таком, к примеру, слове, как "венерические", когда речь шла о заболеваниях. Но Лэнгдон решил не углубляться в эту тему. - Мистер Фаш, я не смогу сказать вам, почему Жак Соньер нарисовал этот символ у себя на животе, не смогу сказать, почему он принял такую странную позу. Но с уверенностью заявляю, что такой человек, как Соньер, вполне мог рассматривать пятиконечную звезду как знак божественного женского начала. Связь между этим символом и священной женственностью хорошо известна историкам и ученым, изучающим символы. - Прекрасно. Ну а использовать собственную кровь в качестве чернил? - Очевидно, ему просто было больше нечем писать. Фаш помолчал, потом заметил: - Лично мне кажется, он использовал кровь, чтобы заставить полицию провести определенную судебно-медицинскую экспертизу. - Простите? - Взгляните на его левую руку. Лэнгдон окинул взглядом белую руку, от плеча до кисти, но ничего особенного не заметил. Тогда он обошел тело, нагнулся и с удивлением увидел, что пальцы куратора сжимают большой маркер с фетровым острием. - Соньер держал его, когда мы обнаружили тело, - сказал Фаш. Отошел от Лэнгдона и приблизился к раскладному столику, на котором были разложены инструменты, провода, какие-то электронные штуковины. - Как я уже говорил вам, - сказал он, перебирая предметы на столе, - мы ничего не трогали на месте преступления. Вам знаком этот тип ручки? Лэнгдон наклонился еще ниже, всматриваясь в надпись на маркере. STYLO DE LUMIERE NOIRE Он удивленно поднял глаза на Фаша. Маркеры такого типа, снабженные специальным фетровым острием, обычно использовались музейными сотрудниками, реставраторами и полицией для нанесения невидимых отметин на предметы. Писали такие ручки флуоресцентными чернилами на спиртовой основе, и написанное можно было прочесть лишь в темноте. В частности, музейные сотрудники помечают такими маркерами рамы полотен, требующих реставрации. Лэнгдон выпрямился, а Фаш меж тем подошел к лампе и выключил ее. Галерея погрузилась в полную тьму. Мгновенно "ослепший" Лэнгдон чувствовал себя неуверенно. Но вот глаза постепенно привыкли к темноте, и он различил силуэт Фаша в красноватом освещении. Тот шел к нему, держа в руках какой-то особый источник света, окутывавший его красновато-фиолетовой дымкой. - Возможно, вам известно, - сказал Фаш, - что в полиции используют подобное освещение на месте преступления, когда ищут следы крови и другие улики, подлежащие экспертизе. Так что можете вообразить, каково было наше удивление... - Тут он устремил свет лампы на труп. Лэнгдон посмотрел и вздрогнул от неожиданности. Сердце стучало все сильнее. На паркетном полу рядом с трупом проступили светящиеся пурпурные буквы. Последние слова куратора. Всматриваясь в знаки, Лэнгдон почувствовал, что туман, окутывавший всю эту историю с самого начала, сгущается. Он еще раз перечитал увиденное и взглянул на Фаша: - Что, черт побери, это означает? Глаза Фаша отливали белым. - Именно на этот вопрос вы и должны ответить, месье. Неподалеку, в кабинете куратора, лейтенант Колле, только что вернувшийся в Лувр, склонился над прослушивающим устройством, вмонтированным в массивный письменный стол. Если бы не фигура средневекового рыцаря, напоминавшего робота и устремившего на него взгляд злобных и подозрительных глаз, Колле чувствовал бы себя вполне комфортно. Он надел наушники и еще раз проверил уровни входа на твердом диске в системе записи. Все работало нормально. Микрофоны функционировали безупречно. Le moment de verite <Момент истины (фр.).>, подумал он. И, улыбаясь, закрыл глаза и приготовился насладиться последней беседой, что состоялась в стенах Большой галереи. Глава 7 Скромное обиталище располагалось в стенах церкви Сен-Сюльпис, на втором ее этаже, слева от хоров. Две комнатки с каменными полами и минимумом мебели на протяжении полутора десятков лет служили домом сестре Сандрин Биель. Официальная ее резиденция находилась неподалеку, в монастыре, но сама она предпочитала благостную тишину церкви. И чувствовала себя здесь уютно, тем более что постель, телефон и горячая еда всегда были к ее услугам. В церкви сестра Сандрин исполняла роль заведующей хозяйством, то есть ведала всеми нерелигиозными аспектами существования и функционирования храма. Уборка, поддержание строения в должном виде, наем обслуживающего персонала, охрана здания после закрытия, заказ продуктов - в том числе вина и облаток для причастия - вот далеко не полный перечень ее обязанностей. Она уже спала в узенькой своей постели, как вдруг пронзительно зазвонил телефон. Она подняла трубку и сказала устало: - Soeur Sandrine. Eglise Saint-Sulpice. - Привет, сестра, - ответил мужчина по-французски. Сестра Сандрин села в постели. Который теперь час? Она узнала голос настоятеля. За все пятнадцать лет службы он еще ни разу не будил ее. Аббат был человеком благочестивым и шел домой спать сразу же после вечерней мессы. - Извините, если разбудил вас, сестра. - Голос аббата звучал как-то непривычно нервно. - Хочу попросить вас об одном одолжении. Мне только что звонил очень влиятельный американский епископ. Мануэль Арингароса. Возможно, вы знаете? - Глава "Опус Деи"? - Конечно, она знала. Кто же из церковников не знал о нем? За последние годы влияние консервативной прелатуры Арингаросы значительно усилилось. Восхождение началось с 1982 года, когда Иоанн Павел II неожиданно возвысил "Опус Деи" в звании до "личной прелатуры папы". Это означало, что именно он официально санкционировал все их религиозные отправления. По странному совпадению возвышение "Опус Деи" произошло в тот же год, когда, судя по слухам, некая очень богатая секта перечислила почти миллиард долларов на счет Ватиканского института религиозных исследований, известного под названием "Банк Ватикана", чем спасла от неминуемого банкротства. И папа римский не моргнув глазом тут же дал "Опус Деи" "зеленый свет", сведя таким образом почти столетнее ожидание канонизации всего к двадцати годам. Сестра Сандрин не могла не чувствовать, что подобное положение в Риме этой организации выглядит, мягко говоря, подозрительно, но кто вправе спорить с его высокопреосвященством?.. - Епископ Арингароса попросил меня об одолжении, - сказал аббат с дрожью в голосе. - Один из его приближенных прибыл сегодня в Париж... И далее сестра Сандрин терпеливо выслушала весьма странную просьбу, приведшую ее в полное смущение. - Простите, но вы сказали, что этот человек из "Опус Деи" никак не может подождать до утра? - Боюсь, что нет. Его самолет вылетает на рассвете. А он всегда мечтал повидать Сен-Сюльпис. - Но наша церковь выглядит куда интереснее днем. Солнечные лучи, пробивающиеся через цветные витражи, игра теней на гномоне, вот что делает нашу церковь уникальной. - Я согласен, сестра, и однако же... Короче, вы сделаете мне огромное личное одолжение, если впустите его хотя бы ненадолго. Он сказал, что может быть у вас около... часа ночи, так, кажется? Значит, через двадцать минут. Сестра Сандрин недовольно поморщилась: - Да, конечно. Рада служить. Аббат поблагодарил ее и повесил трубку. Сестра, совершенно растерянная и сбитая с толку, еще несколько секунд оставалась в теплой постели, пытаясь прогнать сон. В свои шестьдесят лет она уже не могла подниматься с постели легко и быстро, как раньше, к тому же этот звонок совершенно вывел ее из равновесия. Вообще при любом упоминании "Опус Деи" она испытывала нервозность. Помимо жестоких ритуалов по умерщвлению плоти, его члены придерживались просто средневековых взглядов на женщину, и это еще мягко сказано. Она была потрясена, узнав, что женщин там заставляли убирать комнаты мужчин, пока те находились на мессе, причем без всякой оплаты за этот труд; женщины там спали на голом полу, в то время как у мужчин были соломенные тюфяки; женщин заставляли исполнять дополнительные ритуалы по умерщвлению плоти, последнее в качестве наказания за первородный грех. Словно они были в ответе за Еву, отведавшую яблоко с древа познания, и должны расплачиваться за это всю свою жизнь. Это было очень прискорбно, особенно если учесть, что большинство Католических церквей постепенно двигались в правильном направлении, стремились уважать права женщин. А "Опус Деи" угрожала этому прогрессивному движению. Тем не менее сестра Сандрин должна была выполнить обещание. Она свесила ноги с кровати, а потом медленно встала, ощущая, как холодны каменные плиты пола под босыми ступнями. Этот холод, казалось, поднимался от ног все выше, ее знобило, а на сердце вдруг стало тяжело. Что это? Женская интуиция? Как истинно верующая, сестра Сандрин давно научилась находить умиротворение в собственной душе. Но сегодня умиротворяющие голоса почему-то хранили молчание. И в церкви царила гнетущая тишина. Глава 8 Лэнгдон не мог отвести взгляда от мерцающих красных цифр и букв на паркете. Последнее послание Жака Соньера совсем не походило на прощальные слова умирающего, во всяком случае, по понятиям Лэнгдона. Вот что написал куратор: 13-3-2-21-1-1-8-5 На вид идола родич! О мина зла! Лэнгдон не имел ни малейшего представления, что все это означает, однако теперь ему стало ясно, почему Фаш так настойчиво придерживался версии о том, что пятиконечная звезда связана с поклонением дьяволу или языческими культами. На вид идола родич! Соньер прямо указывал на некоего идола. И еще этот непонятный набор чисел. - А часть послания выглядит как цифровой шифр. - Да, - кивнул Фаш. - Наши криптографы над ним уже работают. Мы думаем, эти цифры являются ключом, указывающим на убийцу. Возможно, здесь номер телефона или же карточки социального страхования. Скажите, эти цифры имеют, на ваш взгляд, какое-либо символическое значение? Лэнгдон еще раз взглянул на цифры, чувствуя, что на расшифровку их символического значения могут уйти часы. Если вообще Соньер что-то под этим имел в виду. На взгляд Лэнгдона, цифры казались выбранными наугад. Он привык к символическим прогрессиям, в них угадывался хоть какой-то смысл, но здесь все: пятиконечная звезда, текст и цифры - казалось, ничем и никак не было связано между собой. - Ранее вы говорили, - заметил Фаш, - что все действия Соньера были направлены на то, чтобы оставить какое-то послание... Подчеркнуть поклонение богине или что-то в этом роде. Тогда как вписывается в эту схему данное послание? Лэнгдон понимал, что вопрос этот чисто риторический. Смесь цифр и непонятных восклицаний никак не вписывалась в версию самого Лэнгдона, связанную с культом богини. На вид идола родич? О мина зла?.. - Текст походит на какое-то обвинение, - сказал Фаш. - Вам не кажется? Лэнгдон пытался представить последние минуты куратора, запертого здесь, в замкнутом пространстве Большой галереи, знающего, что ему предстоит умереть. Определенная логика в словах Фаша просматривалась. - Да, обвинение в адрес убийцы. Думаю, в этом есть какой-то смысл. - И моя работа заключается в том, чтоб назвать его имя. Позвольте спросить вас еще об одном, мистер Лэнгдон. Помимо цифр, что, на ваш взгляд, самое странное в этом послании? Самое странное? Умирающий человек закрылся в галерее, изобразил пятиконечную звезду, нацарапал на полу загадочные слова обвинения. Вопрос надо ставить иначе. Что здесь не странное? - Слово "идол"? - предположил Лэнгдон. Просто это было первое, что пришло на ум. - "Идола родич". Странность в самом подборе слов. Кого он мог иметь в виду? Совершенно непонятно. - "Идола родич"? - В тоне Фаша слышалось нетерпение, даже раздражение. - Выбор слов Соньером, как мне кажется, здесь ни при чем. Лэнгдон не понял, что имел в виду Фаш, однако начал подозревать: Фаш прекрасно бы поладил с неким идолом, и уж тем более с миной зла. - Соньер был французом, - сказал Фаш. - Жил в Париже. И тем не менее решил написать последнее свое послание... - По-английски, - закончил за него Лэнгдон, понявший, что имел в виду капитан. Фаш кивнул: - Precisement <Именно, точно (фр.).>. Но почему? Есть какие-либо соображения на сей счет? Лэнгдон знал, что английский Соньера был безупречен, и, однако, никак не мог понять причины, заставившей этого человека написать предсмертное послание на английском. Он молча пожал плечами. Фаш указал на пятиконечную звезду на животе покойного: - Так, значит, это никак не связано с поклонением дьяволу? Вы по-прежнему в этом уверены? Лэнгдон больше ни в чем не был уверен. - Символика и текст не совпадают. Простите, но я вряд ли чем-то смогу тут помочь. - Может, это прояснит ситуацию... - Фаш отошел от тела и приподнял лампу, отчего луч высветил более широкое пространство. - А теперь? И тут Лэнгдон, к своему изумлению, заметил, что вокруг тела куратора была очерчена линия. Очевидно, Соньер лег на пол и с помощью все того же маркера пытался вписать себя в круг. И тут все сразу же стало ясно. - "Витрувианский человек"! - ахнул Лэнгдон. Соньер умудрился создать копию знаменитейшего рисунка Леонардо да Винчи в натуральную величину. С анатомической точки зрения для тех времен этот рисунок был самым точным изображением человеческого тела. И стал впоследствии некой иконой культуры. Его изображали на плакатах, на ковриках для компьютерной мыши, на майках и сумках. Прославленный набросок состоял из абсолютно правильного круга, в который да Винчи вписал обнаженного мужчину... и руки и ноги у него были расставлены в точности как у трупа. Да Винчи. Лэнгдон был потрясен, даже мурашки пробежали по коже. Ясность намерений Соньера нельзя отрицать. В последние минуты жизни куратор сорвал с себя одежду и расположился в круге, сознательно копируя знаменитый рисунок Леонардо да Винчи "Витрувианский человек". Именно этот круг и стал недостающим и решающим элементом головоломки. Женский символ защиты - круг, описывающий тело обнаженного мужчины, обозначал гармонию мужского и женского начал. Теперь вопрос только в одном: зачем понадобилось Соньеру имитировать знаменитое изображение? - Мистер Лэнгдон, - сказал Фаш, - такому человеку, как вы, следовало бы знать, что Леонардо да Винчи питал пристрастие к темным силам. И это отражалось в его искусстве. Лэнгдон был поражен, что Фашу известны такие подробности о Леонардо да Винчи, очевидно, именно поэтому капитан усматривал здесь поклонение дьяволу. Да Винчи всегда был весьма скользким объектом для изучения, особенно для историков христианской традиции. Несмотря на свою неоспоримую гениальность, Леонардо был ярым гомосексуалистом, а также поклонялся божественному порядку в Природе, что неизбежно превращало его в грешника. Мало того, эксцентричные поступки художника создали ему демоническую ауру: да Винчи эксгумировал трупы с целью изучения анатомии человека; вел какие-то загадочные журналы, куда записывал свои мысли совершенно неразборчивым почерком да еще справа налево; считал себя алхимиком, верил, что может превратить свинец в золото. И даже бросил вызов самому Господу Богу, создав некий эликсир бессмертия, уж не говоря о том, что изобрел совершенно ужасные, прежде не виданные орудия пыток и оружие. Непонимание порождает недоверие, подумал Лэнгдон. Даже грандиозный вклад да Винчи в изобразительное искусство, вполне христианское по сути своей, воспринимался с подозрением и, как считали церковники, лишь подтверждал его репутацию духовного лицемера. Только от Ватикана Леонардо получил сотни заказов, но рисовал на христианскую тематику не по велению души и сердца и не из собственных религиозных побуждений. Нет, он воспринимал все это как некое коммерческое предприятие, способ изыскать средства для ведения разгульной жизни. К несчастью, да Винчи был шутником и проказником и часто развлекался, подрубая тот сук, на котором сидел. Во многие свои полотна на христианские темы он включил далеко не христианские тайные знаки и символы, отдавая тем самым дань своим истинным верованиям и посмеиваясь над Церковью. Как-то раз Лэнгдон даже читал лекцию в Национальной галерее в Лондоне. И называлась она "Тайная жизнь Леонардо. Языческие символы в христианском искусстве". - Понимаю, что вас беспокоит, - сказал Лэнгдон, - но поверьте, да Винчи никогда не занимался черной магией. Он был невероятно одаренным и духовным человеком, пусть и находился в постоянном конфликте с Церковью. - Едва он успел окончить фразу, как в голову пришла довольно неожиданная мысль. Он снова покосился на паркетный пол, где красные буквы складывались в слова. На вид идола родич! О мина зла! - Да? - сказал Фаш. Лэнгдон снова тщательно подбирал слова: - Знаете, я только что подумал, что Соньер разделял духовные взгляды да Винчи. И не одобрял церковников, исключивших понятие священной женственности из современной религии. Возможно, имитируя знаменитый рисунок да Винчи, Соньер хотел тем самым подчеркнуть: он, как и Леонардо, страдал от того, что Церковь демонизировала богиню. Фаш смотрел мрачно. - Так вы считаете, Соньер называл Церковь "родичем идола" и приписывал ей некую "мину зла"? Лэнгдону пришлось признать, что так далеко он в своих заключениях не заходил. Однако пятиконечная звезда неумолимо возвращала все к той же идее. - Я просто хотел сказать, что мистер Соньер посвятил свою жизнь изучению истории богини, а никому на свете не удалось опорочить ее больше, чем Католической церкви. Ну и этим предсмертным актом Соньер хотел выразить свое... э-э... разочарование. - Разочарование? - Голос Фаша звучал почти враждебно. - Слишком уж сильные выражения он для этого подобрал, вам не кажется? Терпению Лэнгдона пришел конец. - Послушайте, капитан, вы спрашивали, что подсказывает мне интуиция, просили, чтобы я как-то объяснил, почему Соньер найден в такой позе. Вот я и объясняю, по своему разумению! - Стало быть, вы считаете это обвинением Церкви? - У Фаша заходили желваки, он говорил, с трудом сдерживая ярость. - Я видел немало смертей, такая уж у меня работа, мистер Лэнгдон. И позвольте сказать вот что. Когда один человек убивает другого, я не верю, чтобы у жертвы в этот момент возникала странная мысль оставить некое туманное духовное послание, значение которого разгадать никто не может. Лично я считаю, он думал только об одном. La vengeance <О мести (фр.).>. И думаю, что Соньер написал это, пытаясь подсказать нам, кто его убийца. Лэнгдон удивленно смотрел на него: - Но слова не имеют никакого смысла! - Нет? Разве? - Нет, - буркнул он в ответ, усталый и разочарованный. - Вы сами говорили мне, что на Соньера напали в кабинете. Напал человек, которого он, видимо, сам и впустил. - Да. - Отсюда напрашивается вывод, что куратор знал убийцу. Фаш кивнул: - Продолжайте. - Если Соньер действительно знал человека, который его убил, то что здесь указывает на убийцу? - Лэнгдон указал на знаки на полу. - Цифровой код? Какие-то идолы родича? Мины зла? Звезда на животе? Слишком уж замысловато. Фаш нахмурился с таким видом, точно эта идея ни разу не приходила ему в голову. - Да, верно. - С учетом всех обстоятельств, - продолжил Лэнгдон, - я бы предположил, что если Соньер намеревался сказать нам, кто убийца, он бы просто написал имя этого человека, вот и все. Впервые за все время на губах Фаша возникло подобие улыбки. - Precisement, - сказал он. - Precisement. Я стал свидетелем работы истинного мастера, размышлял лейтенант Колле, прислушиваясь к голосу Фаша, звучавшему в наушниках. Агент понимал: именно моменты, подобные этому, позволили капитану занять столь высокий пост в иерархии французских силовых служб. Фаш способен на то, что никто другой не осмелится сделать. Тонкая лесть - почти утраченное ныне искусство, особенно современными силовиками, оно требует исключительного самообладания, тем более когда человек находится в сложных обстоятельствах. Лишь немногие способны столь тонко провести операцию, а Фаш, он, похоже, просто для этого родился. Его хладнокровию и терпению мог бы позавидовать робот. Но сегодня он немного разволновался, словно принимал задание слишком уж близко к сердцу. Правда, инструкции, которые он давал своим людям всего лишь час назад, звучали, по обыкновению, лаконично и жестко. Я знаю, кто убил Жака Соньера, сказал Фаш. Вызнаете, что делать. И чтоб никаких ошибок. Пока они не совершили ни одной ошибки. Сам Колле еще не знал доказательств, на которых основывалась убежденность Фаша в вине подозреваемого. Зато он знал, что интуиция Быка никогда не подводит. Вообще интуиция Фаша временами казалась просто сверхъестественной. Сам Господь шепчет ему на ушко - так сказал один из агентов, когда Фашу в очередной раз блестяще удалось продемонстрировать наличие шестого чувства. И Колле был вынужден признать, что если Бог существует, то Фаш по прозвищу Бык наверняка ходит у него в любимчиках. Капитан усердно посещал мессы и исповеди, куда как чаще, чем принято у других чиновников его ранга, которые делали это для поддержания имиджа. Когда несколько лет назад в Париж приезжал папа римский, Фаш употребил все свои связи, всю настойчивость, чтобы добиться у него аудиенции. И снимок Фаша рядом с папой теперь висит у него в кабинете. Папский Бык - так прозвали его с тех пор агенты. Колле считал несколько странным и даже смешным тот факт, что Фаш, обычно избегавший публичных заявлений и выступлений, так остро отреагировал на скандал, связанный с педофилией в Католической церкви. Этих священников следовало бы дважды вздернуть на виселице, заявил он тогда. Один раз за преступления против детей. А второй - за то, что опозорили доброе имя Католической церкви. Причем у Колле тогда возникло ощущение, что второе возмущало Фаша гораздо больше. Вернувшись к компьютеру, Колле занялся своими непосредственными обязанностями на сегодня - системой слежения. На экране возник детальный поэтажный план крыла, где произошло преступление, схему эту он получил из отдела безопасности Лувра. Двигая мышкой, Колле внимательно просматривал путаный лабиринт галерей и коридоров. И наконец нашел то, что искал. В глубине, в самом сердце Большой галереи, мигала крошечная красная точка. La marque <Метка, маячок (фр.).>. Да, сегодня Фаш держит свою жертву на очень коротком поводке. Что ж, умно. Остается только удивляться хладнокровию этого Роберта Лэнгдона. Глава 9 Чтобы убедиться, что их разговор с Лэнгдоном никто не подслушивает, Безу Фаш даже отключил мобильный телефон. К несчастью, то была весьма дорогая модель с двусторонним радиоканалом, который вопреки его приказам использовался сейчас одним из агентов для оперативной связи с начальником. - Capitaine? - В трубке потрескивало, словно при радиопомехах. Фаш в ярости стиснул зубы. Что такого важного могло произойти, чтобы Колле вдруг посмел прервать его интимную беседу с подозреваемым, особенно в такой критический момент? - Oui? <Да? (фр.)> - Capitaine, un agent du Departement de Cryptographic est arrive <Капитан, прибыл агент из отдела криптографии (фр.).>. Гнев Фаша моментально утих. Криптограф? Что ж, хоть и не вовремя, но новость неплохая. Обнаружив на полу загадочное послание Соньера, Фаш тут же передал снимки сцены преступления в отдел криптографии в надежде, что кто-то из их специалистов сможет разъяснить ему, что, черт побери, хотел сказать этим куратор. И если сейчас прибыл специальный шифр, то это почти наверняка означает, что они смогли прочесть послание Соньера. - Я занят, - бросил Фаш в трубку, всем тоном давая понять, что не в восторге от этого звонка. - Попроси криптографа подождать на командном посту. Поговорю с ним, как только освобожусь. - С ней, - поправил его голос на том конце линии. - Это агент Неве. Настроение у Фаша сразу испортилось. Софи Неве он считал одной из самых больших ошибок управления судебной полиции. Эту молодую парижанку, изучавшую криптографию в Лондоне, года два назад Фашу насильно навязало начальство, следуя развернутой в министерстве кампании привлекать к службе в полиции больше женщин. В министерстве были неумолимы и не стали прислушиваться к доводам Фаша, убежденного, что подобная политика лишь ослабляет силовые структуры. Женщины непригодны к работе в полиции не только в силу физиологических особенностей, одно их присутствие самым негативным образом сказывается на мужчинах, отвлекает от дела, расслабляет. Опасения Фаша оправдались: Софи Неве обладала особым даром отвлекать его сотрудников, и это было чревато дурными последствиями. Тридцатидвухлетняя дамочка обладала решительностью, граничащей с упрямством. Она умудрилась настроить против себя асов французской криптографии, всячески доказывая превосходство новой методологии, которой пользовались в Британии. Но больше всего беспокоило Фаша то обстоятельство, что глаза всех мужчин отдела были постоянно устремлены на эту весьма привлекательную молодую женщину. - Агент Неве настаивает на немедленной встрече с вами, капитан, - прозвучал голос в трубке. - Я пытался остановить ее, но она уже направляется в галерею. Фаша передернуло. - Нет, это просто ни в какие ворота не лезет! Ведь я ясно дал понять... На секунду Роберту Лэнгдону показалось, что Фаша вот-вот хватит удар. Он не закончил фразу, челюсть у него отвисла, глаза налились кровью. И взгляд этих глаз был устремлен на нечто, находившееся у Лэнгдона за спиной. Не успел сам Лэнгдон обернуться, как услышал мелодичный женский голос: - Excusez-moi, messieures <Прошу прощения, господа (фр.).>. Он обернулся и увидел молодую женщину. Она направлялась по коридору прямо к ним энергичной легкой походкой, каждое ее движение было отмечено особой грацией. Одета она была в длинный, почти до колен, кремовый свитер и черные леггинсы. Довольно привлекательна, успел отметить Лэнгдон, лет тридцати. Густые рыжевато-каштановые волосы свободно спадали на плечи, обрамляя милое лицо. Она разительно отличалась от кокетливых, помешанных на диете блондинок, что наводняли Гарвард. Эта женщина была не только красива и естественна, она излучала уверенность, силу и обаяние. К удивлению Лэнгдона, она подошла прямо к нему и протянула руку для рукопожатия: - Месье Лэнгдон? Я агент Неве из отдела криптографии управления судебной полиции. - По-английски она говорила с французским акцентом, что придавало речи особое очарование. - Рада с вами познакомиться. Лэнгдон взял ее нежную руку в свою и почувствовал, что тонет во взгляде удивительных глаз. Глаза у нее были оливковые-зеленые, ясные, а взгляд - цепкий и немного язвительный. Фаш злобно втянул сквозь зубы воздух, готовясь дать ей взбучку. - Капитан, - словно почувствовав это, она быстро обернулась к нему, - прошу прощения за вторжение, но... - Се n'est pas le moment! <Сейчас неподходящий момент! (фр.)> - сердито буркнул Фаш. - Я пыталась дозвониться, - продолжила Софи по-английски, из любезности к Лэнгдону. - Но ваш мобильный был отключен. - Я отключил его специально! - прошипел Фаш. - Чтобы не мешали говорить с мистером Лэнгдоном. - Я расшифровала цифровой код, - просто сказала она. Сердце у Лэнгдона забилось в радостном предвкушении. Она расшифровала код? Фаш молчал, не зная, как реагировать на это заявление. - Чуть позже объясню, - добавила Софи. - У меня срочная информация для мистера Лэнгдона. На лице Фаша отразились удивление и озабоченность. - Для мистера Лэнгдона? Она кивнула и обернулась к Роберту: - Вас просили срочно связаться с посольством США. Вам поступило какое-то послание из Штатов. Лэнгдон удивился и одновременно встревожился. Послание из Штатов? Но от кого? Он пытался сообразить, кто бы это мог быть. Лишь немногие его коллеги знали, что он сейчас в Париже. Фашу, похоже, не понравилось это известие. - Посольство США? - с подозрением воскликнул он. - Но откуда им знать, что мистер Лэнгдон здесь? Софи пожала плечами: - Очевидно, они позвонили мистеру Лэнгдону в гостиницу. Ну и портье сказал им, что его забрал с собой агент судебной полиции. Фаш явно забеспокоился: - Так что же получается? Выходит, затем посольство связалось с отделом криптографии нашего управления? - Нет, сэр, - спокойно и твердо ответила Софи. - Когда, пытаясь связаться с вами, я позвонила на пульт дежурного, там сказали, что у них послание для мистера Лэнгдона. Ну и просили передать, если мне удастся встретиться с вами. Фаш нахмурился. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но Софи уже обернулась к Лэнгдону. - Мистер Лэнгдон, - сказала она, вынимая из кармана свернутый листок бумаги, - вот телефон посольства. Они просили позвонить безотлагательно. - И она протянула листок, многозначительно глядя прямо ему в глаза. - Позвоните обязательно, пока я буду объяснять код капитану Фашу. Лэнгдон развернул бумажку. Парижский номер, а перед ним еще несколько цифр. - Спасибо, - пробормотал он, чувствуя, как им овладевает беспокойство. - А где я найду телефон? Софи начала было вытаскивать из кармана мобильник, но Фаш сделал ей знак остановиться. Сейчас он напоминал вулкан Везувий, готовый извергнуть лаву и пепел. Не сводя глаз с Софи, он протянул Лэнгдону свой мобильный телефон. - Эта линия защищена от прослушки, мистер Лэнгдон. Можете звонить. Лэнгдона удивила столь бурная реакция Фаша и его гнев по отношению этой милой женщины. Он взял у капитана телефон. Фаш тут же отвел Софи в сторонку и начал тихо отчитывать ее. Этот капитан все меньше и меньше нравился Лэнгдону. Сверяясь с написанными на бумажке цифрами, он начал набирать номер. Раздались гудки. Один гудок... два... три... И вот в трубке послышался щелчок. Лэнгдон ожидал услышать голос оператора из посольства, по включился автоответчик. Странно, но голос, записанный на пленке, показался ему знакомым. Ну конечно! Он принадлежал Софи Неве. - Bonjour, vous etes bien chez Sophie Neveu, - прозвучал женский голос. - Je suis absente pour le moment, mais... <Добрый день, вы позвонили Софи Неве. В настоящий момент она отсутствует, но... (фр.)> Лэнгдон растерянно обернулся к Софи: - Извините, мисс Неве, но, кажется, вы дали мне... - Нет, номер правильный, - торопливо перебила его Софи. - Просто в посольстве установлена автоматизированная система приема сообщений. Вам следует набрать еще код доступа, чтобы получить предназначенную вам информацию. - Но... - удивленно начал Лэнгдон. - Там, на листке, что я вам дала, есть еще три цифры. Лэнгдон открыл было рот, собираясь сказать, что она, должно быть, ошиблась, но Софи метнула в его сторону грозный предостерегающий взгляд. Зеленые ее глаза, казалось, говорили: Не задавай никаких вопросов. Делай, что тебе говорят! Вконец растерявшийся Лэнгдон набрал указанные на бумажке три цифры: 454. Автоответчик сразу же отключился, затем Лэнгдон услышал еще один электронный голос, вещающий по-французски: - Для вас есть одно новое сообщение. - Очевидно, цифры 454 являлись кодом доступа для приема сообщений, когда Софи находилась вне дома. Я должен принять сообщение, предназначенное этой женщине? Лэнгдон услышал шорох перематывающейся пленки. Наконец он прекратился, и подключилась машина. Лэнгдон внимательно слушал. И снова раздался голос Софи. - Мистер Лэнгдон, - говорила она нервным шепотом. - Не реагируйте на это послание. Просто слушайте, и все. Вы в опасности. Прошу вас выполнять все мои указания. Глава 10 Сайлас сидел за рулем черной "ауди", специально приготовленной для него машины, и всматривался в величественные очертания церкви Сен-Сюльпис. Над продолговатым зданием вздымались к небу, точно часовые, две башни-колокольни, освещенные снизу уличными фонарями. Верхнюю и нижнюю части здания украшали изящные опоры, напоминавшие в полумраке ребра хищного и прекрасного зверя. Эти варвары использовали дом самого Господа Бога, чтобы спрятать там краеугольный камень. В очередной раз братство подтвердило свою отвратительную репутацию обманщиков и безбожников. Сайласу не терпелось найти камень и отдать его Учителю, чтобы наконец узнать, что эти язычники похитили у истинно верующих много лет назад. И каким могущественным сделает "Опус Деи" эта находка. Припарковав "ауди" на пустынной площади перед церковью, Сайлас глубоко втянул ртом воздух, чтобы успокоиться и сосредоточиться перед выполнением столь важного задания. Широкая спина все еще болела после ритуала умерщвления плоти, который он совершил раньше тем же днем. Но что такое боль в сравнении с благодатью, готовой снизойти на спасенную душу?.. И тем не менее душу его терзали воспоминания. Избавься от ненависти, сказал себе Сайлас. Прости тех, кто пошел против тебя. Глядя на каменные башни церкви Сен-Сюльпис, Сайлас пытался побороть приступ ненависти, охватывавшей его всякий раз, когда он вдруг возвращался мыслями в прошлое. И видел себя запертым в тюрьме, которая заменила весь мир для него, совсем еще молодого человека. Воспоминания об этом всегда обостряли чувства, казалось, сейчас, наяву, он чувствует отвратительную вонь гнилой капусты, запах смерти, человеческой мочи и фекалий. Казалось, он слышит беспомощные крики отчаяния, что пробиваются сквозь завывание ветра над Пиренеями, слышит тихие рыдания брошенных, никому не нужных людей. Андорра, подумал он. И почувствовал, как напряглись все мышцы. Это могло показаться невероятным, но именно там, в крошечной, затерянной между Испанией и Францией стране, в этом каменном мешке, где он дрожал от холода и хотел только одного - умереть, именно там и пришло к Сайласу спасение. Тогда, конечно, он этого не понимал. Грянул гром, и пришел свет. " И звали его тогда не Сайлас, нет, пусть даже теперь он и не мог вспомнить имя, которое дали ему родители. Он ушел из дома, когда ему было всего семь. Отец, закоренелый пьяница, пришел в ярость, увидев, что у него родился сын-альбинос. И систематически избивал мать, обвиняя ее в измене. Когда мальчик пытался защитить ее, ему тоже крепко доставалось. Как-то раз вечером он избил мать так страшно, что она лежала на полу и долго не поднималась. Мальчик стоял над безжизненным телом, и вдруг им овладело чувство неизбывной вины. Это все из-за меня! Точно демоны вселились тогда в его маленькое тело. Он пошел на кухню и схватил огромный нож. И, словно во сне, двинулся потом в спальню, где на кровати храпел допившийся до бесчувствия отец. Не произнося ни слова, мальчик вонзил нож ему в спину. Отец взвыл от боли и попытался перекатиться на живот, но мальчик ударил еще и еще и бил до тех пор, пока страшные крики не стихли. А потом мальчик бросился вон из страшного дома. Но улицы Марселя оказались негостеприимными. Странная внешность сделала его изгоем, чужаком среди таких же, как он, юных бродяг. И ему пришлось ютиться в полном одиночестве в подвале заброшенной фабрики, питаться крадеными фруктами и сырой рыбой из доков. Единственными его товарищами стали потрепанные журналы, добытые на помойке, он сам научился читать их. Шло время, он рос и креп. Когда ему было двенадцать, еще одна бродяжка, на сей раз девчонка, намного старше его, начала жестоко насмехаться над ним на улице и попыталась украсть у него еду. И едва не погибла, так он ее избил. Когда полицейские оторвали наконец от нее мальчишку, ему был выдвинут ультиматум: или вон из Марселя, или отправишься в тюрьму для несовершеннолетних. И тогда мальчик перебрался в Тулон. Теперь во взглядах прохожих он читал не жалость и брезгливость, а самый неподдельный страх. Люди проходили мимо, и он слышал, как они перешептываются. Привидение, говорили они, с ужасом глядя на его бледную кожу. Привидение, а глазищи красные, как у дьявола! Он и сам начал чувствовать себя призраком... невидимым и прозрачным, плывущим от одного морского порта к другому. Казалось, что люди смотрят сквозь него. В восемнадцать в одном из портовых городков он попытался стащить коробку с консервированной ветчиной и попался. Двое матросов избивали его, и от них пахло пивом, точь-в-точь как от отца. И им овладела такая ненависть, что силы удесятерились. Одному обидчику он сломал шею голыми руками, и лишь прибытие полиции спасло второго от той же участи. И вот два месяца спустя он, закованный в кандалы, прибыл в тюрьму в Андорре. - Да ты белый, точно призрак! - хохотали заключенные, пока охранники вели его по коридорам, голого и дрожавшего от холода. - Mira el espectro! <Здесь: Вы только гляньте на него! (исп.)> Раз призрак, значит, должен уметь проходить сквозь стены. Он просидел двенадцать лет, и ему стало казаться, что его тело и душа сжались, стали почти невидимыми, прозрачными. Я призрак. Я бестелесен. Yosoy un espectro... palido сото unfantasma... caminando este mundo a solas <Вы только посмотрите на него... бледный, как призрак... бредет по этому миру в одиночестве (исп.).>. Как-то раз ночью "призрак" проснулся от криков заключенных. Он не понимал, что за невидимая сила сотрясает не только пол, на котором он спал, но и стены его каменной клетки. Едва он успел вскочить на ноги, как огромный булыжник обрушился прямо на то место, где он только что лежал. Он поднял голову, посмотреть, откуда же взялся этот камень, и с изумлением увидел дыру в каменной кладке, а за ней - то, чего не доводилось видеть больше десяти лет. В дыре сияла луна. Земля продолжала содрогаться, когда он проползал по узкому туннелю, пытаясь вырваться на поверхность. И вдруг очутился на склоне горы, в лесу. Он бежал всю ночь, все время вниз, и бредил наяву от голода и изнеможения. На рассвете он пришел в себя и увидел, что находится на просеке, прорезающей лес, и что по ней тянутся рельсы. Он пошел вдоль железнодорожного полотна, брел, точно во сне. Увидел пустой товарный вагон и залез в него, ища укрытия и покоя. А когда проснулся, увидел, что поезд движется. Как долго? Куда? В животе начались рези от голода, боль была просто невыносимой. Я что, умираю? И он снова провалился в сон. Проснулся от собственного крика: кто-то избивал его, а потом вышвырнул из вагона. Весь в крови, он долго бродил по окраинам какой-то маленькой деревеньки в поисках еды, но так ничего и не нашел. И вот наконец он ослабел настолько, что повалился на землю прямо у дороги и потерял сознание. Потом вдруг забрезжил свет, и "призрак" размышлял над тем, как давно он умер. День назад? Три дня?.. Впрочем, какое это имело значение... Постель была мягкая, точно облачко, воздух вокруг был напоен сладким ароматом свечей. И Иисус был здесь, смотрел прямо на него. Я здесь, сказал Иисус. Надгробный камень отвалили, и ты родился заново. Он спал и просыпался вновь. Мозг был затуманен. Он никогда не верил в Небеса, и все же оказалось, что Иисус присматривает за ним. Рядом с кроватью появлялась еда, и "призрак" съедал все до крошки, чувствуя, как кости обрастают плотью. А потом снова засыпал. Проснулся и увидел - Иисус смотрит на него, улыбается и говорит: Ты спасен, сын мой. Благословенны те, кто следует моим путем. И он опять провалился в сон. Крик боли и злобы разбудил его. Казалось, тел