А она крепко воспротивилась. И вот добрый король имел за своя доброта и издержки - один досада! Ну, издержкипустяки, сделали новый налог! Но, увы, это произвело возмущение. Слава богу, что король не обращал внимания: ведь на его сторона был религия! Да, это слава богу! А то бы злой язык мог сказать: король своя выгода ищет, ради себя старался. А так у него совесть всегда чистый. Это ему главное. Мамаша Кураж. Видать, что вы не швед, а то не стали бы так говорить о славном короле. Священник. Не мешало бы вам помнить, что вы едите его хлеб. Повар. Я не есть его хлеб. Я печь ему хлеб. Мамаша Кураж. Короля не победить! А почему - потому солдаты верят в него. (Серьезно.) Послушать больших господ - они вроде ведут войну за веру, правду и другие распрекрасные вещи. А как приглядишься, видать: не такие они дураки, воюют-то ради барыша. И мы, маленькие люди, без корысти воевать не пошли бы. Повар. Так оно есть. Священник. Вам, голландцу, не мешало бы взглянуть на это знамя, прежде чем высказывать подобные мнения, в особенности здесь, в Польше. Мамаша Кураж. Ну-ну-ну! Тут все добрые лютеране. Будем здоровы! Катрин, надев шляпку и сапожки, прохаживается, подражая Иветте. Внезапно слышится стрельба, барабанный бой. Мамаша Кураж, священник и повар выбегают из-за фургона, последние - со стаканами в руках. Каптенармус и бомбардир подбегают к пушке и пробуют откатить ее. Мамаша Кураж. Что там стряслось? Дайте мне сперва белье убрать, безобразники! (Хватает белье.) Каптенармус. Нападение! Католики! Пожалуй, нам не уйти! (Бомбардиру.) Спасай бомбарду! (Убегает.) Повар. Праведный боже, мне надо к мой начальник! Фрау Кураж, я на днях заглянуть, немножко побеседовать. (Удирает.) Мамаша Кураж. Постойте, трубочку забыли! Повар (издали). Поберегите его, он мне нужен! Мамаша Кураж. И надо ж! Как раз торговля хорошо пошла! Священник. Да, так и я тоже удалюсь. Правда, если неприятель столь близко, бегство может быть опасно. Блаженны миротворцы - истинное слово на войне!.. Если бы плащ какой-нибудь... Мамаша Кураж. Я не могу раздавать плащи напрокат, ни под каким видом. Я уже наплакалась! Священник. Для меня опасность особенно велика, ибо облачение выдаст католикам мою веру. Мамаша Кураж (достает ему плащ). С кровью от сердца отрываю, нате, бегите уж скорей. Священник. Премного благодарен. Это очень великодушно с вашей стороны. Но, может быть, лучше я немного побуду здесь. Если меня увидят бегущим, это может возбудить подозрение. Мамаша Кураж (бомбардиру). Да брось ты Пушку, дурачина. Кто тебе заплатит? Оставь лучше мне, а то головы лишишься! Бомбардир (убегая). Вы свидетели, я старался как мог. Мамаша Кураж. Хоть присягну. (Замечает на дочери шляпку Иветты.) Это что такое? Ты напялила шляпку этой потаскухи! Брось ее сейчас же! Ты что, спятила? Сейчас супостаты придут! (Срывает с Катрин шляпку.) Они из тебя шлюху сделают! И сапожки тоже. Блудница ты вавилонская! Живо разувайся! (Пытается снять с нее сапожки.) Иисусе, помогите мне, ваше преподобие! Пусть снимет сапоги, я сейчас приду. (Бежит к фургону.) Иветта (пудрясь на ходу). Что вы говорите, католики пришли? Где моя шляпка? Кто на нее наступил? Не могу же я перед чужими людьми появиться в таком виде! Что обо мне подумают? И зеркальца, как на грех, нет! (Священнику.) Я пудры не переложила? Священник. Нет, нет, в самую меру. Иветта. А где мои красные сапожки? Катрин прикрывает юбкой ноги. Я же их тут оставила. Теперь я должна идти в свою палатку босиком. Стыд и срам! (Уходит.) Вбегает Швейцарец, в руках у него полковой ларец. Мамаша Кураж (с горстью золы. Катрин). Вот зола. (Швейцарцу.) Чего ты притащил? Швейцарец. Полковую казну. Мамаша Кураж. Брось сейчас же! Отказначействовал! Швейцарец. Мама, я же за нее отвечаю! (Уходит за фургон.) Мамаша Кураж. Сними ты свою хламиду, ваше преподобие, а то узнают тебя, и плащ не поможет. (Мажет Катрин лицо золой.) Не вертись! Так, маленько грязи, и враг тебе не страшен. Вот напасть! Говорят, караульные перепились. Держи свой светильник под спудом. Покажи солдату, особенно католику, беленькое личико, вот тебе и потаскуха готова. По неделям постятся, а потом как награбят, нажрутся и накидываются на баб. Ну, так сойдет. Дай-ка я на тебя погляжу! Неплохо! Словно в навозе рылась. Никто тебя не тронет. (Швейцарцу.) Куда ларец дел? Швейцарец (появляясь). Я надумал в фургон положить, мама. Мамаша Кураж (в ужасе). Это в мой фургон? Дурак ты, богом обиженный! Ни на минуту отвернуться нельзя. Они же нас всех троих повесят. Швейцарец. Тогда я его где-нибудь еще спрячу или убегу с ним. Мамаша Кураж. Сиди уж. Поздно теперь. Священник (переодеваясь на ходу). Ради всего святого! Знамя! Мамаша Кураж (снимает полковое знамя). Батюшки, я-то его и не вижу. Пригляделась - двадцать пять лет с собой таскаю. Канонада усиливается. Три дня спустя. Утро. Пушки уже нет. Мамаша Кураж, Катрин, священник и Швейцарец сидят за едой, озабоченные. Швейцарец. Вот уж третий день я тут зря околачиваюсь. А господин фельдфебель - они всегда так обо мне заботились - сейчас, наверно, себя спрашивают: где же наш Швейцарец с солдатскими деньгами? Мамаша Кураж. Ты бы радовался, что они на твой след не напали. Священник. Что мне сказать? Я ведь тоже уклоняюсь от служения господу, страшась злой участи. Сказано, от избытка сердца глаголят уста. Но горе мне, если уста мои возглаголят. Мамаша Кураж. То-то оно и есть. Сидят у меня на шее: один со своей верой, другой - с казной. Уж и не знаю, что хуже. Священник. Поистине, мы ныне в руце божией. Мамаша Кураж. Ну, ну, может, дело наше еще и не так плохо, но одно верно - с этих пор я сон потеряла. Кабы не ты, Швейцарец, легче бы мне было. Сама-то я с ними поладила. Я, мол, всегда против шведа была, антихриста этого. У него, мол, рога, сама видела, у левого рога кончик отбитый. Они меня допрашивать, а я им: где у вас церковных свечей достать, коли недорого? Я все ихние повадки знаю, потому как отец Швейцарца сам католик был, всегда, бывало, над ихней церковной канителью смеялся. Может, они мне и не совсем поверили, но им как раз в полку маркитантка требуется - придираться не стали. Может, все еще добром обернется. Попались в полон, как мышь в амбар. Священник. Молоко - хорошее. Маловато, конечно... Что ж, придется умерить наши шведские аппетиты - ведь мы потерпели поражение... Мамаша Кураж. Кто потерпел поражение - еще разобраться надо. Иной раз у больших господ победа и одоление, а нам это боком выходит. А иной раз им по шее надают, а нам прибыль. Не раз так было: для них поражение, а нашему брату - чистый барыш. Кроме чести, ничего не потеряно. Помню, в Лифляндии нашему полководцу неприятель так бока наломал, что мне в суматохе из обоза кобыла досталась. Семь месяцев она у меня в фургоне ходила, потом они опять победили и ревизия пришла. По правде сказать, нам, мелкоте, от ихних побед и поражений - одни убытки! Самое разлюбезное дело для нас, когда у них в политике застой. (Швейцарцу.) Ешь! Швейцарец. Кусок в горло не идет, мама. Как же господин фельдфебель жалованье солдатам платить будут? Мамаша Кураж. Когда войско бежит, жалованья не платят. Швейцарец. Ну как же, им положено! Без жалованья они и бежать не обязаны, могут с места не двигаться. Мамаша Кураж. Слушай ты, сыр швейцарский, уж больно ты честен, прямо страх берет! Я тебя сама учила: надо быть честным, раз уж бог ума не дал, но на все мера есть. Я сейчас пойду с его преподобием, куплю знамя католическое и мяса тоже. Никто, как он, мяса не выберет, хоть глаза ему завяжи. Я думаю, он как к хорошему куску подойдет, у него слюнки текут, вот и угадывает. Слава богу, они мне торговать разрешили. Да и то сказать, торговца не о вере спрашивают, а о цене. Лютеранские портки тоже греют. Священник. Один нищий монах сказал, когда его пугали, что при лютеранах все вверх дном перевернется: "Не беда, нищие всегда будут нужны!" Мамаша Кураж залезает в фургон. Ларец, ларец - вот что ее тревожит. До сих пор мы не возбудили ничьих подозрений, но надолго ли? Швейцарец. Я могу его унести. Священник. Это, пожалуй, еще опаснее. Вдруг тебя увидят? У них шпионы повсюду. Вчера утром я вышел по нужде, и вдруг передо мной появляется из канавы некто. Я - в ужасе. Благодарение господу, я сумел удержать на устах молитву. Мог сам себя предать в их руки. Поистине, они рады дерьмо нюхать, не лютеранское ли? Шпион был маленький уродец с повязкой на глазу. Мамаша Кураж (вылезая из фургона). Что я здесь нашла, бесстыдница ты этакая? (С торжеством показывает красные сапожки.) Сапожки Иветты! Стащила и виду не подает! Все потому, что ей наговорили, будто она привлекательная особа. (Кладет сапожки в корзину.) Я их верну хозяйке!.. Украсть у Иветты сапожки! Она-то себя губит за деньги, это я понимаю. А ты рада за так, для удовольствия! Сколько раз я тебе говорила: подожди, пока мирное время настанет, не смей с солдатней путаться! Дождись мира, тогда и будешь любезничать. Священник. Я не нахожу ее особенно любезной. Мамаша Кураж. А я вот нашла! Я хочу, чтобы люди про нее одно говорили: убогой-то никогда не видать и не слыхать! По крайней мере цела будет. (Швей- царцу.) А ты оставь ларец, где он есть, слышал? И смотри за своей сестрой, за ней глаз да глаз нужен! В могилу вы меня сведете! Легче корзину блох устеречь, чем вас! (Уходит со священником.) Катрин убирает посуду. Швейцарец. Последние деньки можно так посидеть на солнышке, в одной рубашке. Катрин показывает на дерево. Да, листья уже пожелтели. Катрин спрашивает его знаками, не хочет ли он выпить. Швейцарец. Нет, я пить не стану, мне подумать надо. (Пауза.) Мать говорит, она ночей не спит. Надо бы мне все-таки припрятать этот ларец. Выискал я надежное местечко. Принеси мне, так и быть, стаканчик! Катрин уходит за фургон. Положу его в барсучью пору у реки, а потом заберу. Завтра же на рассвете заберу - и доставлю в полк. Далеко ли они за эти три дня ушли!.. А уж господин фельдфебель так и ахнут. Ай да Швейцарец! - скажут они. Вот это порадовал. Не зря я на тебя надеялся. Я тебе доверил казну - ты мне ее принес. Когда Катрин вновь выходит из-за фургона, перед ней появляются двое мужчин. Один из них в фельдфебельском мундире, второй - одноглазый с повязкой - снимает шляпу и вежливо кланяется. Одноглазый. Бог помочь, милая барышня. Не видали ли вы здесь одного молодого человека из штаба Второго финского. Катрин, перепуганная, бежит к брату, расплескивая вино. Мужчины переглядываются и, заметив сидящего в задумчивости Швейцарца, скрываются. Швейцарец (вздрагивает). Эх ты, половину расплескала! Да чего ты рожи-то строишь? Тебе что-нибудь в глаз попало? Ничего не понимаю. А я вот что надумал. Надо мне уходить. Это лучше всего будет. (Встает.) Катрин всеми способами пытается предупредить его об опасности. (Только отмахивается.) Ну ладно уж, пролила водку, не велика беда. Не последний стакан на моем веку. Ну чего ты, чего ты? Да знаю, знаю, добра желаешь, только сказать не можешь. Бессловесная ты, бедняжка! (Достает из фургона ларец и прячет его за пазухой.) Сейчас приду. Да не держи ты меня, а то разозлюсь. Да знаю я, что любишь! Эх, кабы ты могла говорить! Катрин пытается удержать его, он целует ее, высвобождается и уходит. Катрин в отчаянии мечется по сцене, тихо стонет. Возвращаются священник и мамаша Кураж. Катрин бросается к матери. Мамаша Кураж. Что такое? Что тут? На тебе лица нет! Обидел тебя кто-нибудь? А где Швейцарец? Расскажи все по порядку, Катрин! Мать тебя поймет. Что? Этот прохвост, Швейцарец, забрал шкатулку? Ох, и задам я ему, неслуху эдакому! Успокойся, не мычи! Покажи руками! Терпеть я не могу, когда ты скулишь, как щенок! Что о тебе подумает его преподобие? Ты его еще напугаешь. Одноглазый, говоришь, был? Священник. Одноглазый? Это же шпион! Они схватили Швейцарца? Катрин качает головой и пожимает плечами. Мы погибли! Мамаша Кураж достает из корзины католическое знамя; священник прикрепляет его к шесту. Мамаша Кураж. Подымите новый флаг! Священник (с горечью). Отныне здесь все добрые католики. За сценой слышны голоса. Двое мужчин вводят Швейцарца. Швейцарец. Отпустите меня, у меня ничего нет. Вы мне плечо свихнете. Я ни в чем не виноват! Фельдфебель. Это ваш парень? Вы его знаете? Мамаша Кураж. Мы? Откуда? Швейцарец. Я их не знаю. Откуда мне знать, кто они такие? Я сюда зашел пообедать. Десять геллеров заплатил. Может, вы меня тогда и видели, когда я тут ел. Пересолено все было. Фельдфебель. Кто вы такие? А? Мамаша Кураж. Мы люди честные. Он правду говорит - он здесь обедал. Пересолено ему показалось. Фельдфебель. Стало быть, притворяетесь, вроде вы его не знаете? Мамаша Кураж. Откуда мне его знать? Мало ли здесь народу таскается. Что ж мне, каждого спрашивать, как его зовут, нехристь он или нет? Раз платит, значит, не нехристь. Ты - нехристь? Швейцарец. Что вы! Священник. Он вел себя здесь вполне прилично. Рта не открывал. Разве когда ложку в рот брал, но уж без этого никак нельзя. Фельдфебель. А ты кто? Мамаша Кураж. Прислуживает у меня, вино гостям подает. Вам, наверно, пить хочется? Набегались небось по жаре, запарились. Сейчас налью по стаканчику. Фельдфебель. На службе пить не положено! (Швейцарцу.) Ты что-то отсюда унес и спрятал на берегу. Когда ты уходил, у тебя куртка на груди топырилась. Мамаша Кураж. Может, это не тот был? Швейцарец. Ошиблись вы, наверно. Я видел - тут один бежал, у него куртка топырилась. Вы меня не за того приняли. Мамаша Кураж. Мне тоже думается, ошибка вышла. С кем этого не бывает? Я-то в людях разбираюсь, я ведь мамаша Кураж, небось слыхали? Меня все знают. Я вам говорю: он малый честный. Фельдфебель. Мы разыскиваем полковую казну Второго финского. Известны все приметы того, кто ее скрывает. Мы его третий день ищем. Это ты. Швейцарец. Это не я. Фельдфебель. Если ты нам не отдашь казну, тебе крышка. Так и знай! Где она? Мамаша Кураж (многозначительно). Он бы отдал ее, конечно, раз ему иначе крышка. Сразу бы сказал. Мол, берите, она там-то и там-то. Ваша власть. Не такой же он дурень. Говори ты, дурья голова! Господин фельдфебель тебя спасти хочет! Швейцарец. Да когда ее у меня нет. Фельдфебель. Тогда пошли! Там у тебя язык развяжется! Швейцарца уводят. Мамаша Кураж (кричит вслед). Да он бы сказал! Не такой же он дурак. Руку ему не вывихните! (Бежит за ними.) Тот же вечер. Священник и немая Катрин моют посуду и чистят ножи. Священник. В истории религии тоже бывали случаи, что люди попадались. Вспомним хотя бы, что претерпел наш спаситель Иисус Христос. Есть старая песня о страстях господних. (Поет.) Как убийца и подлец, Наш господь когда-то Приведен был во дворец Понтия Пилата. Что Исус не лиходей, Не мастак на плутни, Было ясного ясней К часу пополудни. Понтий, хитрая лиса, Не нарушил правил, Он Исуса в три часа К Ироду отправил. Божий сын побит плетьми, В кровь исполосован, Бессердечными людьми Наш господь оплеван. Он шагает тяжело С ношею суровой, И усталое чело Жжет венец терновый. В шесть он распят на кресте Под насмешки черни. Вся одежда на Христе - Лишь венок из терний. Для потехи смочен рот Уксусом и желчью. Дотемна резвился сброд, Все сносил он молча. В девять умер сын твой, бог, Застонав от боли, И копьем Исусу бок Люди прокололи. Скалы громом сметены, Вместо тверди - бездна, И врата отворены В царствие небесно. А из раны - кровь с водой... Да и как не течь им? Вот что сделал род людской С сыном человечьим. Мамаша Кураж (вбегает, взволнованная). Швейцарцу это может стоить головы. Но с фельдфебелем можно будет договориться. Только ни за что нельзя выдавать, что Швейцарец наш, а то мы выйдем пособниками. Тут все деньги решают. Но где их взять? Иветта не заходила? Я ее встретила по дороге. Она уж подцепила какого-то полковника. Может, он купит ей маркитантский патент. Священник. Вы действительно думаете продать дело? Мамаша Кураж. А откуда мне взять деньги для фельдфебеля? Священник. А на что жить будете? Мамаша Кураж. То-то и оно. Иветта Потье входит с престарелым полковником. Иветта (обнимает мамашу Кураж). Дорогая! Подумать только, как скоро нам пришлось свидеться! (Шепотом.) Он не против. (Громко.) Это мой большой друг. Он так добр, я с ним советуюсь обо все делах. Я случайно узнала, что у вас какие-то затруднения, вы хотите продать свой фургон? Я могла бы заинтересоваться. Мамаша Кураж. Заложить, а не продать. Зачем спешить? Такой фургон в военное время не купишь. Иветта (разочарованно). Только заложить? А я думала, вы продаете. Не знаю, подойдет ли это мне. (Полковнику.) Как ты думаешь? Полковник. Совершенно с тобой согласен, душенька. Мамаша Кураж. Только в залог отдам. Иветта. Я думала, вам нужны деньги. Мамаша Кураж (твердо). Деньги мне нужны до зарезу, но уж лучше я всех обегу, ног своих не пожалею, и найду кому заложить. Легко сказать: "Продай". Фургон нас кормит. А для тебя случай хороший, Иветта, дело выгодное. Не упускай. Кто знает, когда тебе снова такой хороший друг-советчик подвернется... Иветта. Да, мой друг считает, что стоит, но я не знаю... Раз только в залог... Ты ведь тоже говорил, мы должны сразу купить? Полковник. Да, да, душенька, так я и говорил. Мамаша Кураж. Ну, тогда ищи себе, где есть продажный, может, и найдешь что, коли друг твой с тобой погуляет, скажем, недельку-другую. Иветта. Ну что ж! Мы можем поискать, я люблю ходить приценяться. Нам ведь с тобой приятно гулять, Польди, это одно удовольствие, правда? Две недели тебя не испугают, верно? А если вам ссудить денег, когда вы отдадите? Мамаша Кураж. Через две недели верну. Может, даже через неделю. Иветта. Не знаю, на что решиться, Польди, cheri, посоветуй мне! (Отводит полковника в сторону.) Я уверена, она потом продаст, не беспокойся. Кстати, прапорщик тот, блондин, знаешь, предлагал мне одолжить денег. Он так в меня втрескался! Он говорит, я ему кого-то напоминаю. Что ты мне посоветуешь? Полковник. Берегись его. Это опасный человек! Он от тебя бог знает чего потребует! Я же сказал, куплю, верно, мышка? Иветта. О, я не могу принять от тебя такой подарок! Но правда, если ты думаешь, что прапорщик может от меня чего-то потребовать... Польдп! Я готова принять это от тебя. Полковник. Вот и прекрасно. Иветта. А ты советуешь? Полковник. Всенепременно. Иветта (возвращается к мамаше Кураж). Мой друг советует мне согласиться. Напишите расписку и не забудьте указать, что через две недели фургон мой и все, что в нем есть, тоже мое! Мы сейчас все проверим. Двести гульденов я принесу потом. (Полковнику.) Тогда иди в лагерь скорей, а мне надо все пересмотреть в моем фургоне, как бы что не пропало... (Целует полковника.) Полковник уходит. (Забирается в фургон.) Что-то сапог очень мало. Мамаша Кураж. Иветта, сейчас не время проверять твой фургон... если уж он твой. Ты мне обещала поговорить с фельдфебелем насчет моего Швейцарца. Я слыхала, через час суд. Иветта. Я только полотняные сорочки пересчитаю. M.а маша Кураж (стаскивает ее за юбку). У меня сын может погибнуть. Гиена ты или человек?! И ни звука о том, кто выкуп предлагает. Сделай вид, будто это твой нареченный. А то нам всем крышка - скажут, мы сообщники. Иветта. Я назначила Одноглазому свидание в роще, он, наверно, уже там. Священник. И боже упаси сразу предлагать все двести. Дай сто пятьдесят, этого хватит с избытком. Мамаша Кураж. Ваши это деньги, что ли? Не лезьте не в свое дело! Похлебки на вас хватит, не беспокойтесь! (Иветте.) Беги бегом и не торгуйся! Жизни парню может стоить! (Подталкивает Иветту к выходу.) Священник. Я не хочу вмешиваться в ваши дела, но на что мы будем жить? У вас на руках дочь-калека. Мамаша Кураж. А полковой ларец на что, умник вы эдакий. Уж эту недостачу они ему простят. Священник. Можно ли положиться на Иветту? Мамаша Кураж. Да у нее свой интерес: она хочет, чтобы я поскорее эти двести гульденов отдала, а мой фургон ей достался. Ей к спеху, она сама понимает. Полковник этот не на век ей достался. (Катрин.) Возьми наждаку, почисть ножи! Да и вы тоже, чего расселись, как Иисус на горе Елеонской? Пошевеливайтесь! Помойте стаканы. Вечером полсотни рейтаров явятся, опять начнется: "Ах, мои ноженьки, ах, я бегать не привык, ах, мое дело проповеди читать..." Думаю, они нам его отдадут, слава богу, народ продажный. Не звери Же, люди, тоже деньгу любят. Людская продажность что господня благость, на нее вся надежда. Пока люди взятки берут - и суд иной раз человека оправдать может, даже невиноватого. Иветта (вбегает запыхавшись). Они согласны за две сотни. Только надо поживей. Они тянуть не любят. Лучше всего я сразу поведу Одноглазого к своему полковнику. Швейцарец признался, что казна у него была. Они ему пальцы в тиски зажали. Но он выбросил ларец в реку, когда заметил, что они за ним гонятся. Ларец тю-тю! Ну, значит, я бегу к полковнику за деньгами? Мамаша Кураж. Ларец пропал? Чем же я тогда буду долг отдавать? Иветта. А-а-а! Так вы думали из казенного ларца деньги взять? Ах, вот как! Вы меня надуть хотели! И не надейтесь! Хотите выручить своего Швейцарца, выкладывайте денежки. Или, - может, мне махнуть рукой на это дело, чтобы вам фургон остался? Мамаша Кураж. Этого я прямо не ожидала! Погоди, не торопи! Получишь ты фургон... Простилась я с ним. Семнадцать лет он у меня. Дай подумать минутку. Уж больно все сразу. Что мне делать? Все две сотни я не могу отдать. Хоть бы ты немного поторговалась с ним. Не могу же я безо всего остаться, всякий меня тогда ногами топтать будет. Иди скажи, дают сто двадцать гульденов, иначе ничего не выйдет. И так я без фургона остаюсь. Иветта. Они не согласятся. Одноглазый торопит, боится, все время оглядывается. Может, лучше дать им все двести? Мамаша Кураж (в отчаянии.) Не могу я! Тридцать лет я маюсь. Дочке двадцать пять, и все не замужем. Должна я и об ней подумать. Не души ты меня, я знаю, что делаю. Скажи: сто двадцать, или ничего не выйдет. Иветта. Ну, как знаете. (Быстро уходит.) Мамаша Кураж (не глядя ни на священника, ни на Катрин, садится рядом с дочерью и принимается чистить ножи). Не побейте стаканы, они теперь не наши. Смотри, осторожней, не порежься! Швейцарец вернется, я дам и две сотни, если на то пойдет. Никуда твой брат не денется. На восемьдесят гульденов наберем лоток товару и начнем все сначала. Что ж, и не такие горшки об нашу голову ломались. Священник. Сказано: велика милость господня. Мамаша Кураж. Насухо надо вытирать! Молча чистят ножи. Внезапно Катрин вскакивает и, рыдая, убегает за фургон. Иветта (вбегает). Они не согласны. Я вас предупреждала. Одноглазый уже уходить хочет, говорит, толку, видно, не будет. Говорит, каждую минуту могут в барабан ударить - тогда, значит, уже казнь. Я до ста пятидесяти дошла, он и слушать не желает. Еле-еле я его упросила дождаться, пока я последний раз с вами поговорю. Мамаша Кураж. Скажи ему, даю две сотни. Беги! Иветта убегает. Молчание. Священник перестал вытирать стаканы. Боюсь, слишком долго я торговалась. Издалека доносится барабанная дробь. Священник встает и уходит. Мамаша Кураж продолжает сидеть. Темнеет. Барабанная дробь прекращается. Снова светлеет. Мамаша Кураж сидит в той же позе. Иветта (входит, очень бледная). Ну вот вам! Доторговались! Фургон ваш при вас останется. Одиннадцать пуль он получил, вот и все. Не стоило бы мне с вами больше возиться, но я там такую вещь услышала! Они ему, оказывается, не поверили, что он ларец в речку бросил, подозревают, что он спрятан у вас, и вообще вы с ним в сговоре. Они говорили, хотят тело сюда принести, надеются, вы себя выдадите, когда его увидите. Решила уж предупредить. Не признавайте его, а то все вы пропали. Они следом идут. Может, мне увести Катрин? Мамаша Кураж качает головой. Она знает? Она ведь, наверно, не слыхала про барабаны или не поняла? Мамаша Кураж. Она знает. Приведи ее. Иветта приводит Катрин. Та подходит к матери и останавливается. Мамаша Кураж берет дочь за руку. Двое солдат вносят носилки, на которых лежит тело, прикрытое простыней. Рядом шагает фельдфебель. Носилки опускают на землю. Фельдфебель. Вот тут у нас один покойник, не знаем, как зовут. Надо записать для порядка. Он у тебя тут закусывал. Погляди - признаешь личность? (Поднимает простыню.) Ну как, признала? Мамаша Кураж отрицательно качает головой. Выходит, до этого его не видала? Он же у тебя закусывал! Мамаша Кураж качает головой. Тащите на свалку, его никто не знает. Тело уносят. IV Мамаша Кураж поет "Песню о великом смирении". Офицерская палатка. Мамаша Кураж ждет у входа. Из палатки выглядывает писарь. Писарь. Я вас знаю. Это у вас лютеранский казначей укрывался? Лучше и не суйтесь с вашей жалобой. Мамаша Кураж. Нет, я буду жаловаться. Потому как я не виноватая, а коли я это дело так оставлю, скажут, что у меня у самой рыльце в пушку. Весь товар в фургоне саблями порубили, да еще ни за что ни про что пять талеров штрафу содрали! Писарь. Послушайте моего совета - держите лучше язык за зубами. У нас маркитанток нехватка, вот мы вашу лавочку и терпим, пока вы штраф платите - рыльце-то у вас в пушку. Мамаша Кураж. Буду жаловаться! Писарь. Ну, как знаете. Тогда подождите, господин ротмистр сейчас заняты. (Скрывается в палатке.) Молодой солдат (врывается, ругаясь). Bouque la Madonne! Где тут этот распроклятый гад - ротмистр? Наградные мои зажилил и сам с бабами пропил! Зарублю! Пожилой солдат (вбегает за ним). Тихо, ты, дурья голова, заберут! Молодой солдат. Выходи, ворюга! Я из тебя котлету сделаю! Где мои наградные? Я один в реку кинулся - из всего эскадрона один, - и мне не на что кружку пива выпить!.. Нет моего терпения! Выходи, на месте зарублю! Пожилой солдат. Пресвятая дева, сам себя парень губит! Мамаша Кураж. За что это они ему награды-то не дали? Молодой солдат. Пусти, говорю! А то я тебя порублю, все одно пропадать! Пожилой солдат. Он коня полковничьего спас, а на водку ни гроша не получил. Молодой еще, порядков не знает. Мамаша Кураж. Пусти ты его, не собака он, чтобы на цепи держать. Чаевые требовать - дело законное. А то чего ради солдату стараться-то? Молодой солдат. Того ради, чтобы эта сволочь там пьянствовала. Эй вы, трусы! Я отличился, подавайте мне мои наградные! Мамаша Кураж. Ты, паренек, на меня-то не ори: мне и без тебя тошно. И, кстати, глотку свою побереги, может пригодиться, когда ротмистр выйдет. А то он придет, а ты уж осип и словечка вымолвить не можешь, и ему тебя в колодки сажать незачем. Крикуны скоро выдыхаются. Поорал полчасика, а больше уж и духу не хватает, впору его спать укладывать. Молодой солдат. У меня духу хватает, а спать я не хочу. Жрать я хочу. Хлеб из желудей да конопли пекут, да и то не вволю дают, скаредничают. Этот там с курвами мои наградные пропивает, а я голодный хожу. Убить его мало. Мамаша Кураж. Как же вам тут не голодать? Прошлый год ваш командующий нарочно войско по хлебам пустил, чтобы все вытоптали. Я тогда за сапоги десять гульденов брать могла, только не было ни у кого из вас десяти гульденов, а у меня сапог. Вот ведь не чаял, что ему до нынешнего года тут стоять придется, а пришлось. От этого и голодуха. Оно понятно, что ты осерчал. Молодой солдат. Что ты мне ни толкуй, а не могу я несправедливость терпеть. Мамаша Кураж. Это все правильно. Но надолго ль тебя хватит? Долго ли ты не можешь несправедливость терпеть? Час или два? Об этом ты и не подумал, а в том вся и соль. Тошно тебе станет в колодках, если вдруг поймешь, что можешь терпеть несправедливость. Молодой солдат. И на кой я вас тут слушаю? Bouque la Madonne! Где этот ротмистр? Мамаша Кураж. Слушаешь ты меня потому, как сам все понял, и вся твоя злость уже выкипела. Да и было-то ее - всего на донышке. А надо бы полный котел, да где взять? Молодой солдат. Что же, я не в своем праве наградных требовать? Так мне, что ль, вас понимать? Мамаша Кураж. Наоборот... Только я говорю, злости у тебя маловато, а жаль. Будь ее поболе, я сама тебя б еще науськивала. Сказала бы: руби его, пса этого! А вдруг не порубишь ты его, а только сам хвост подожмешь? Что тогда? Мне-то один на один с ротмистром никак не сладить! Пожилой солдат. Правду говоришь, мать! Это так, дурь на него нашла. Молодой солдат. А вот сейчас увидим, зарублю я его или нет. (Выхватывает тесак.) Только выйдет - сейчас зарублю! Писарь (высовывается из палатки). Господин ротмистр сейчас выйдут. Садись! Молодой солдат садится. Мамаша Кураж. Он и вправду сел. Ну, что я говорила? Вот ты уж и сидишь смирнехонько. Они знают, как с нашим братом надо! Прикажут: "Садись!" - вот мы уж и сидим. А какой тут бунт, сидя-то? Нет, нет, сел, так уж сиди, не вставай уж!.. Меня тебе нечего стесняться, я сама не лучше других, какое там! У всех у нас духу не хватает. А почему? Да потому, что купили они нас с потрохами, и смирились мы. Послушай лучше, я тебе расскажу про смирение наше великое. (Поет "Песню о великом смирении".) Было время - я была невинна, Я на род людской глядела сверху вниз. (Я вам не то, что прочие девки: и собой хороша, и работа в руках горит, я в люди выйду!) Я не знала, что такое "половина", И не знала слова "компромисс". (Мне или все, или ничего, мне подавай кого почище! Каждый кузнец своего счастья, можете меня не учить!) А скворец поет: Потерпи-ка год! И, затаив свои мечты, Со всеми в ряд шагаешь ты. Увы, приходится шагать И ждать, ждать, ждать! Наступит час, настанет срок! Ведь человек же ты, не бог - Лучше промолчать! Целый год - ведь это же немало! Приспособиться приходится и мне. (Двое ребят на шее, хлеб кусается, ой, только бы дырки заткнуть!) На коленях я уже стояла И уже лежала на спине. (С волками жить - по-волчьи выть, рука руку моет, плетью обуха не перешибешь.) А скворец поет: Это только год! И, затаив свои мечты, Со всеми в ряд шагаешь ты. Увы, приходится шагать И ждать, ждать, ждать! Наступит час, настанет срок, Ведь человек же ты, не бог - Лучше промолчать! Кое-кто пытался сдвинуть горы, До луны достать, поймать рукою дым. (Дело мастера боится, смелость города берет, нам все нипочем!) Но такие убеждались скоро, Что простая шляпа недоступна им. (По одежке протягивай ножки!) А скворец поет: Потерпи, придет! И, затаив свои мечты, Со всеми в ряд шагаешь ты. Увы, приходится шагать И ждать, ждать, ждать! Наступит час, настанет срок! Ведь человек же ты, не бог - Лучше промолчать! (Вновь обращаясь к молодому солдату.) Вот я и думаю: если нет твоей мочи терпеть и злость твоя велика, то оставайся тут и саблю в ножны не прячь. Потому как правда - твоя. А коли твоей злости надолго не хватит - лучше сразу восвояси ступай. Молодой солдат. Пошла ты! (Уходит шатаясь, пожилой солдат за ним.) Писарь (выглядывая из палатки). Господин ротмистр пришли, можете подавать свою жалобу. Мамаша Кураж. Передумала я. Не буду я жаловаться. (Уходит.) V Прошло два года. Война захватывает все новые и новые страны. Мамаша Кураж исколесила со своим фургоном Польшу, Моравию, Баварию, Италию и снова Баварию. 1631 год. Победа полководца Тилли под Магдебургом стоит мамаше Кураж четырех офицерских сорочек. Фургон мамаши Кураж стоит в разрушенной деревне. Издалека доносятся жидкие звуки марша. У стойки двое солдат. Один из них - в дамской шубке. Мамаша Кураж и Катрин наливают вино. Мамаша Кураж. Что? Платить нечем? Нет денег - нет водки. Победу трубить - они все тут, а жалованье солдатам платить - их никого нет. Солдат. Надо ж и мне свою порцию выпить. Опоздал я, когда город грабили. Надул нас полковник. Отдал нам город всего на часок - я, говорит, не зверь какой. Наверно, его горожане подмазать успели! Священник (входит запыхавшись). Вон в том дворе еще раненые есть. Целая семья. Помогите мне кто-нибудь, и бинты нужны. Второй солдат уходит с ним. Катрин в сильном волнении пытается заставить мать дать полотно для перевязок. Мамаша Кураж. Ничего у меня нет. Бинты все распродала полковым. А офицерские сорочки я рвать не дам. Голос священника. Давайте бинты, я же вас просил! Мамаша Кураж (садится на лесенку, загораживая Катрин вход в фургон). Не дам. Они ничего не заплатят, потому - нечем. Священник (вносит раненую крестьянку). Почему вы не ушли, когда пушка начала стрелять? Крестьянка (слабо). Хозяйство. Мамаша Кураж. Почему не ушли? Уйдут они от своего-то добра! А я должна из-за них убыток терпеть? Чего захотели! Первый солдат. Лютеране они. И на что им такая вера сдалась? Мамаша Кураж. Толкуй тут про веру, когда у людей дом развалили! Второй солдат. Никакие они не лютеране, они сами католики. Первый солдат. Ядро - оно веры не разбирает. Крестьянин (входит, опираясь на плечо священника). Остался я без руки. Священник. Где бинты? Все смотрят на мамашу Кураж. Она не трогается с места. Мамаша Кураж. Ничего у меня нет. Налоги, пошлины, сборы, да еще каждого подмажь. Разор! Катрин, издавая гортанные звуки, хватает доску и грозит матери. Ты что, спятила? Брось доску, а то я тебя сейчас, убогая! Ничего не дам! Не желаю - и все! Надо и о себе подумать. Священник подымает ее с лесенки и сажает на землю. Он достает из фургона несколько рубашек и разрывает их. Мои сорочки! Полгульдена штука! Разорили вы меня! Из дома доносится жалобный детский плач. Крестьянин. Дочку-то забыли! Катрин бросается в дом. Священник (раненой крестьянке). Тебе нельзя вставать. Ребенка вынесут. Успокойся. Мамаша Кураж. Не пускайте ее, сейчас крыша рухнет! Священник. Я туда больше не пойду. Мамаша Кураж (мечется). Поменьше полотна тратьте, оно денег стоит! Катрин выбегает из разрушенного дома с грудным ребенком на руках, Рада - без памяти! Опять младенца приволокла. Все бы тебе нянчиться! Отдай матери сию же минуту, а то потом его у тебя без драки не отнимешь. Слышишь ты? (Второму солдату.) А ты чего глаза таращишь? Поди лучше скажи, чтобы они свою музыку прекратили. Мне и тут видно, что у них победа. А мне от этих побед одни убытки. Катрин баюкает младенца, мыча колыбельную. Полюбуйтесь на нее: кругом беда такая, а эта дуреха - рада-радехонька! Отдай его сейчас же! Вон мать уже очнулась. (Замечает, что первый солдат тем временем, схватив бутылку со стойки, собирается улизнуть.) Стой, пся крев! Ты что, скотина, опять за свое? Ишь ты - победитель! Плати! Первый солдат. Нечем мне. Мамаша Кураж (срывает с него шубку). Тогда давай шубу сюда - все равно краденая. Священник. Там еще кто-то стонет. VI Под городом Ингольштадтом в Баварии, Хоронят главнокомандующего императорских войск Тилли. Мамаша Кураж излагает свои взгляды на достоинства полководцев и на перспективы войны. Полковой священник сетует на то, что его дарования пропадают втуне, а немая Катрин получает красные сапожки. Идет 1632 год. Маркитантская палатка. В глубине сцены - стойка. Дождь. Издали доносится барабанная дробь и траурная музыка. Священник и писарь играют в шашки. Мамаша Кураж и Катрин пересчитывают товар. Священник. Итак, погребальное шествие тронулось. Мамаша Кураж. Жалко фельдмаршала. Носков - двадцать две пары. Погиб, говорят, ни за понюшку табаку! Туман подвел. Приказал полку биться насмерть и было назад поскакал, да в тумане заплутался... Угораздило его вперед попасть, в самую баталию. Там на пулю и напоролся... Всего четыре свечи осталось... Снаружи свист. Мамаша Кураж (подходит к стойке). И не стыдно вам? С похорон своего фельдмаршала удрали! (Наливает.) Писарь. Напрасно жалованье перед похоронами выдали. Вот они пьянствуют, чем бы на похороны идти! Священник (писарю). А ваше присутствие на погребении не обязательно? Писарь. Я решил не ходить в такой дождь. Мамаша Кураж. Вы - другое дело. У вас от дождя может мундир попортиться. Говорят, они хотели в колокола ударить, да оказалось, что по его приказу пушками все колокола разбили. Так что не придется бедняге фельдмаршалу и колокольного звона послушать, когда его в могилу опускать станут. Наместо того они придумали три раза из пушки выпалить, чтобы не совсем всухую хоронить... Ремней семнадцать. За стойкой крик: "Хозяйка, налей стопку!" Деньги вперед! Нет, нет, сюда не заходи - еще наследите своими сапожищами. И там выпьете. Не сахарные, не растаете. (Писарю.) Я в палатку только начальство пускаю. Говорят, в последнее время у фельдмаршала неприятности были. Во Втором полку, слыхать, бунтовались, потому как он им жалованье не заплатил. Говорит, у нас, мол, война за веру, вы должны бесплатно воевать. Звучит похоронный марш. Все оглядываются. Священник. Войско дефилирует перед священным прахом своего полководца. Мамаша Кураж. Поглядишь на такого полководца или, скажем, на императора, прямо жалость берет! Он ведь небось хочет н