ывавших их к порядку. Катилина присутствовал на заседании, а перед храмом в центре внимания оказался его носильщик. Высокого красивого малого окружила толпа коллег, они ловили каждое его слово. Мне удалось заглянуть в храм. Огромное помещение было переполнено. Сенаторов, живущих за городом, вызвали ночью нарочными из их поместий. Заседание началось, но Цицерон еще не появлялся. Никто не слушал оратора, бубнившего что-то о Македонии. Кое-где громко переговаривались через ряды скамей. И тут обменивались шутками, остротами, но смех был сытый, самодовольный, не то что на улице перед храмом. Впрочем, у стены я увидел вокруг жаровни группку, обсуждавшую нечто более серьезное - по-видимому, речь шла о какой-то коммерческой сделке. Позднее я узнал, что тяжкие обвинения Цицерона были выслушаны без особого внимания. Но когда Каталина стал защищаться, сидевшие рядом с ним сенаторы демонстративно отодвинулись от него, как от зачумленного. К концу его выступления все скамьи вокруг опустели. Сенат проявлял по отношению к нему удивительное долготерпение. Правда, эти господа до сих пор лишь наживали себе на нем политический капитал. Достаточно вспомнить выборы! Одни истерические выпады Цицерона навряд ли взбудоражили бы сенат, но, говорят, в последнее время в нескольких крупных поместьях взбунтовались рабы. Никто ничего определенного не знает, однако сегодняшнее заседание показало, что это приписывают Катилине. Теперь его действительно могут арестовать. Интересно, возьмется он наконец за оружие? 9.11.  Катилина с двумястами своих сторонников - среди них много аристократов - отбыл! Он на пути в Этрурию. Итак, гражданская война! 10.11.  Последняя городская новость заслонила отъезд Катилины. С поручением от Помпея в столицу прибыл его шурин, Квинт Метелл Непот, 13-го он намерен баллотироваться в народные трибуны. Говорят, его Кандидатура встречена сенатом довольно холодно. Катон сам собирается пройти вместе с ним в трибуны, и вряд ли затем, чтобы его поддерживать. Избрание сего прибывшего из Азии господина, разумеется, обеспечено. Он будто бы корзинами выгружал в Брундизии конверты с деньгами. Торговая палата устроила в его честь прием. Ц. также со дня на день ждет его к себе. 11.11.  Фульвия: "Полковник Непот очарователен! Никакого сравнения с этими юнцами, которые только болтают о перевороте, если не жалуются на мигрень... До чего мне надоел мой Курий со своим вечным: "Погоди, вот когда мы..." Между прочим, Непот самым серьезным образом заверил меня, что симпатии Помпея (он всегда говорит: "шеф") целиком на стороне демократов. Да, он единственный настоящий демократ во всем Риме. Разумеется, (к Ц.) и вы тоже. Наши дамы потеряли всякий стыд - так и вешаются ему на шею. Готовы из-за него горло друг другу перегрызть. Но он на них и не смотрит. Что ж, в конце концов, там, откуда он приехал, тоже есть женщины. Римлянин в Азии! Древнего рода, закаленный в боях, победитель! А у них там все мужчины разжиревшие, изнеженные. Кстати, у полковника удивительно узкие бедра, даже не верится. Я ему прямо сказала: "Вы спокойно можете носить вместо пояса браслет, не мой, конечно, но браслет Муции будет вам как раз впору!" Он ужасно смеялся". В цирюльне шумные споры о "господине из Азии", который, несомненно, привез целый короб "маленьких пожеланий великого Помпея" и чью руку римляне скоро почувствуют. Правда, иные считают, что движение катилинариев и его заставит призадуматься. С тех пор как Катилина покинул Рим, число его сторонников, бесспорно, возросло. Ни для кого не секрет, что главных своих соумышленников он оставил в городе. Кое-кто из них и по сей день преспокойно заседает в сенате, например Лентул (Голяшка), которому, как претору, подчинена полиция. Наиболее способный из них - Цетег, один из тех двух господ, что восьмого утром явились к Цицерону с намерением его прикончить, как тот утверждает. И тем не менее Цицерон не решается ничего против него предпринять. Все заговорщики по-прежнему разгуливают на свободе, устраивают тайные сборища и переписываются с Катилиной. Отряды катилинариев все больше пополняются рабами. Говорят, Цицерон даже на ночь панциря не снимает. (Сделал в тоге разрез, чтобы все видели, какая ему угрожает опасность!) А войска против Катилины сенат набирает очень вяло. Вечером узнал, что сегодня Форум изрядно струхнул. Толпа разгромила две меняльные лавки! С кого-то потребовали возвращения ссуды в банк, а он вдруг решил, что с него содрали слишком высокий процент. Процент был, конечно, ему известен и раньше, но, когда предъявили всю набежавшую сумму, он вдруг вспомнил, что ссуду брала его сестра, сына которой убили в Азии, и учинил страшный скандал, и его пришлось выставить за дверь. В мгновение ока - никто так и не понял, откуда взялось столько народу, - Форум наводнила взбешенная толпа. Так как в банк ей проникнуть не удалось - он надежно защищен массивными бронзовыми дверьми и многочисленной охраной, - толпа ворвалась к двум менялам по соседству, разгромила их лавки и очистила кассы. В Сити только и разговоров, что об этом случае. В некоторых кругах особенно встревожены тем, что толпа поделила захваченные деньги между семьями, у которых погибли в Азии кормильцы или которые так или иначе пострадали от похода. Обычный грабеж никого бы так не взволновал. 12.11.  Чудесные осенние дни. По вечерам с грустью обхожу места, где в прошлом году в листопад сидел с моим Цебионом. Мне так недостает его! Но я решил быть твердым и пока не встречаться с ним. И все же как часто стою я ночью перед маленькой лавкой и гляжу в окно, где уже выставлены ступки и цветные флаконы. Неужели он так никогда и не заглянет сюда? Уверен, что его брат давно уже проболтался и сказал ему адрес. И на примере этого переулка видно, какое опустошение принесли с собой как война в Азии, увеличившая ввоз рабов, так и мир в Азии, пресекший все военные заказы. Большинство лавок заколочено. 13.11.  Непот и Катон избраны народными трибунами. Тем самым покоритель Востока всемогущий Помпей заявил о своих правах - лезет в большую политику. Правда, его креатура - Непот - получил в лице Катона такую гирю на шею, значение которой не следует недооценивать. Азиатские деньги лились сегодня рекой (и, как кажется, частично и римские). Ц. так и не удалось залучить к себе узкочреслого господина Непота. Возможно, "некто" в Азии недоволен политикой демократического руководства. Как раз сегодня вновь произошли беспорядки, которые отнюдь не украсили выборов народных трибунов. В районе нижней Субуры должны были выселить несколько семей, задолжавших за квартиру. Сбежался весь квартал, а когда прибыли судебные исполнители и рабы Красса, которому принадлежат эти доходные дома, узкая кривая улочка, круто поднимающаяся к Эсквилинскому холму, оказалась забитой рассвирепевшим бабьем и - ослами. Последних толпа вывела из стойл, пока владелец извозного двора ходил голосовать. Сперва толпа - тут было и много рабов - только смеялась над бессилием представителей власти и выражала шумное одобрение по поводу каждого острого словца, отпущенного по их адресу. (Ослы играли здесь не последнюю роль.) Остроты, правда, были довольно злые. Как всегда в день выборов, на улице уже попадались пьяные. Но веселье мгновенно обратилось в ярость, лишь только прискакала конная полиция. Произошло настоящее сражение. По команде нескольких молодых людей - как позднее выяснилось, членов штурмовых отрядов Катилины и демократических клубов - толпа дружно укрывалась в подъездах, давая возможность жителям верхних этажей опорожнять на головы полицейских горшки с самым разнообразным содержимым. Вскоре под громкие возгласы "Берегите ослов!" оттуда посыпалась черепица. Как ни странно, до поры до времени все шло гладко и без кровопролития, но затем случилось нечто ужасное. Конная полиция вот уже который раз поднималась по улочке, как вдруг старуха, торговка соленой рыбой, бросившись вместе с другими в ворота, уронила корзину, и та покатилась по середине ухабистой булыжной мостовой навстречу верховым. Всей рыбе красная цена была каких-нибудь два аса, но старуха, не раздумывая, кинулась за корзиной прямо под копыта поднявшихся на дыбы лошадей. Мгновение спустя от нее осталось лишь кровавое месиво. Это уже само по себе было ужасно, но, быть может, еще страшнее оказалось одно обстоятельство, которому вначале не придали значения. Корзина - приходится сказать, к несчастью, - осталась целой и невредимой, и толпа обнаружила, что в ней всего три жалкие рыбины. Известие это с невероятной быстротой облетело весь внутренний город. Каждый понимал, что если люди дошли до того, что ради трех селедок жертвуют жизнью, то в этом повинны власти. К вечеру катилинарии объявили, что устроят старухе торжественные похороны, и призвали жителей столицы проводить ее в последний путь. А ведь только третьего дня на Форуме разгромили меняльные лавки! 14.11.  Совершенно случайно узнал о финансовых трудностях, которые внезапно возникли у катилинариев. Так как на мое предложение (причем без всяких условий) Цебион никак не отозвался (брат его сообщил мне только, что он скроил весьма недоверчивую мину), я все же решил его разыскать с помощью Главка. Понятно, я не мог быть с ним вполне откровенен и сказал, что Цебион должен мне небольшую сумму. И Главк поьел меня в трактир на улице сандалыциков - место сбора отряда Цебиона. Сам он так и не явился, но я услышал, как его товарищи по отряду - в большинстве безработные - жаловались, что им уже третий день не выплачивают жалованья. Настроение у них довольно унылое. Главк во всеуслышание ругал "руководство". Он удивляется, как это в партийной кассе нет денег. Допустим, всем им выдают жалованье, но ведь каждый платит членские взносы. К тому же они собирают пожертвования в домах и на улице. Некоторый доход приносят и всякого рода мероприятия. Он бы не удивлялся, если б знал, что эти мелкие, хоть и чувствительные для него поборы призваны лишь замаскировать источник, из которого поступают крупные суммы. И Главк только мрачно пробурчал: "Разжирели наши бонзы, пристроились к партийной кассе - вот в чем загвоздка! Надо бы открыть Катилине глаза. Он ничего не подозревает". 15.11.  И у нас опять денежные затруднения. Кажется, банки действительно перестали нас субсидировать. Неужели тут замешан Непот? Неужели это рука "Великого Помпея" дотянулась сюда из Азии и захлопнула банковские сейфы? Разумеется, он против восстания. Или же - как это упорно утверждают - пустяковый инцидент, разгром двух меняльных лавок, побудил банки принять столь крутые меры? А Мокрица снова укатил в Сицилию! Кстати, о том, насколько непоколебимо все еще верят в "низах" в Катилину и победу его дела, свидетельствует весьма неутешительный разговор, который произошел у меня сегодня со Спицером. Вот уж настырнейший из настырных судебных исполнителей! У него, оказывается, набралась куча исполнительных листов от подавших на нас в суд портных, мясников, булочников, не говоря уже о более крупных неоплаченных счетах за произведения искусства. Примечательно, что этот мелкий люд стал теперь кровожаден, как слепни перед грозой. Все они твердо верят в победу Катилины, а ведь тогда спишут долги, и, как это ни смехотворно, они думают, что долги мяснику - тоже. Пытаемся продать виллу в Пренесте, но так, чтобы об этом не пронюхали кредиторы. Наличные нужны до зарезу. Несколько греческих статуй мне удалось сбыть окольным путем (кстати, путь сей весьма невыгоден). Но ведь это все капля в море. Гермеса превосходной работы Спицер все же успел забрать. Скоро об этом узнает весь Рим! Вчера, прежде чем отправиться с Помпеей за город, старуха снова потребовала, чуть ли не в шестой раз, чтобы Ц. вернул ей 400 сестерциев, которые он у нее занял в прошлом месяце. Я сказал ему: "В первую очередь вам следует уплатить вашей матушке, а потом уже Спицеру". Как мне показалось, Ц. даже расстроился. К счастью, вечером он неожиданно принес 20 000 сестерциев. И на том спасибо. Теперь я более или менее спокойно могу ожидать прихода Спицера. Небось опять явится в восемь утра. Катилина, провозгласивший себя в Этрурии консулом, объявлен врагом народа. Поздновато спохватились. За его голову и головы его сторонников объявлена награда. Против него снарядили два легиона и поставили во главе их консула Антония, коллегу Цицерона. Форум принял назначение Антония благожелательно. Любопытно, что ценные бумаги, упавшие до назначения Антония более чем на десять пунктов, снова поднялись. Только на хлебном рынке по-прежнему отмечается понижение. Все спешат сбыть зерно. Дни тянутся невыносимо однообразно. Ц. занят делами и пропадает на Форуме. Земельные участки не дают ему покоя. Настроение у него подавленное. Снова клянется бросить политику. 16.11.  Главк говорит, что никто даже не представляет себе, какие люди их поддерживают. Сенаторы! Чтобы побольше выведать, я для виду усомнился. Тогда он спросил меня, а что если один из консулов тоже на их стороне? Это может быть только Антоний, я слышал, что он по уши в долгах. Пришли два председателя избирательных комиссий. Собираемся ли мы в будущем году выставлять свою кандидатуру в преторы? Это просто смешно! Да кто же ссудит нас деньгами для кампании! Должности покупают только ради провинций, которые тебе потом дают, но при этом влезаешь в неоплатные долги, а когда хочешь выколотить из провинции хотя бы потраченные деньги, тебя сразу обвиняют в злоупотреблении по службе и тащат в суд, особенно если ты в сенате слывешь демократом. Ц. был прав, когда сказал мне сегодня: "От новых вилл, теплых местечек и Целии (хорошенькая потаскушка, за которой он как раз увивается) пока что придется отказаться, дорогой Рар". Знаю, что он старается докопаться до причины столь внезапного и полного прекращения денежных поступлений. Но близкие Крассу банки, по словам Александра, кормят Ц. самыми противоречивыми отговорками. Ясно одно: Сити все больше склоняется к Цицерону, то есть к примирению с сенатом, который, впрочем, в последнее время будто бы проявляет признаки уступчивости (?). В некоторых банках Ц. спрашивают: "Неужели вы все еще верите в умеренную диктатуру Катилины, умеренную благодаря вам и вашим друзьям? Или вы, может быть, думаете, что все ждут не дождутся вашей диктатуры, диктатуры господина Цезаря из кафе "Форум"? И что вы, попав на Капитолий, образумите городскую чернь? Не будьте так наивны!" И все до сих пор говорят о разгроме этих двух несчастных меняльных лавок. 16.11. (ночью) Вернувшись ночью, застал перед нашим домом на Субуре толпу. Всякий сброд из пригородов, много молодых парней, деклассированный элемент, по меньшей мере человек двести. Все ругательски ругали Ц. Какой-то изголодавшийся бродяга с выпачканной тиною спиной - он видно ночевал на берегу Тибра, - взобравшись на статую Прометея у подъезда, выкрикивал старые смехотворные обвинения о том, что их надули во время выборов. Пришлось пробираться в дом с черного хода. Пробегаю через атриум и уже слышу, как за спиной ломают двери и толпа врывается в дом. Никого из прислуги не видно. На лестнице, белый как мел, стоит Ц. в кимоно. Сперва он вообще не понимал, что я ему говорю. Все прислушивался к страшному шуму внизу. Там чернь громила атриум. Я потащил его за собой, но он все оглядывался. В открытых дверях его спальни стояла Целия, тоже очень бледная. Мы молча пробежали мимо - толпа уже поднималась по лестнице. И нигде ни одного слуги. Спустились по черной лестнице, пробежали крытую галерею. Когда добрались до моих комнат, рев уже доносился из сада. Томительные пять минут - и громилы у наших дверей. В темноте заталкиваю Ц. за конторский шкаф. Размахивая факелами, захваченными в атриуме, они врываются. Кто-то кричит: "Он сюда побежал, он здесь!" На ходу опрокидывают большую амфору - она разлетается вдребезги. Отодвигают шкаф. За ним, скорчившись, стоит Ц. Кимоно его распахнуто. Раздается смех, дурацкие шутки. Только теперь кто-то ударяет меня кулаком в лицо. "Куда девал наши деньги, продажная шкура?" Вот они уже выволокли его на середину комнаты, рвут кимоно, плюют ему в глаза. Какой-то верзила хватает его обеими руками и прижимает к полу, другой срывает с него остатки кимоно, и они секут Ц. по всем правилам искусства. "Не кради, не кради, не кради!" - приговаривают они и лупят вовсю. Наконец они убираются восвояси. Ц. сидит на корточках и клочком желтого кимоно утирает плевки. Я бегу наверх за благовониями. Тем временем Целия привела себя в порядок - ее не тронули, - но я не пускаю ее к нему. Нехотя она уходит. Ц. долго не соглашается подняться наверх, пока я ему не сообщаю, что она уже ушла. Полчаса спустя появляются служители претуры. Мы не настаиваем на составлении протокола. Я сую сговорчивым чиновникам несколько монет, чтобы и они не настаивали. И все еще не видно ни одного раба, ни один не бросается защитить своим телом господина, не спрашивает, где он и что с ним. Утром узнаю, что все они спрятались в манеже и там пережидали, пока чернь не уберется из дому. Ну и времена! 17.11.  В атриуме все поломано и перебито. У прибиравшихся там рабов растерянный вид. Разумеется, отменяем прием. Целии еще до завтрака отношу письмо. Хоть бы она не болтала. Вскоре является Клодий с официальным извинением от уличных клубов - он уже несколько недель не показывался у нас - вероятно, боится себя скомпрометировать, бывая у Ц. Я провел его через разгромленный атриум, а он и бровью не повел. Два часа он наедине беседовал с Ц. Затем меня послали за Александром. Я вошел вслед за ним. Ц. беспокойно шагал взад и вперед по комнате. Клодий лакомился имбирем из глиняной мисочки и лишь мельком взглянул на Александра, когда мы вошли. Последнего я уже известил о событиях минувшей ночи, и о них более не упоминалось. И тут произошла одна из самых удивительных сцен, свидетелем которой мне когда-либо довелось быть. Ц. начал разговор с простой констатации того, что народу Рима осточертели махинации Форума, он устал от бесплодных мошеннических выборов. В недрах его пробуждаются новые силы. Возрождение уличных клубов доказывает, что гражданин Рима намерен взять руководство государством в собственные руки. Беспорядки в столице, быть может, и свидетельствуют об отсутствии разумного и дальновидного руководства; быть может, в подлинное движение масс кое-где и затесались безответственные элементы, но даже эти случайные эксцессы говорят о том, что новые силы ищут выхода. И эти силы руководство демократической партии недооценивало - там интересовались только интригами банков и, в лучшем случае, бессильными потугами ремесленных союзов выступить в роли посредников. Но Сити и союзы - это еще не Рим! "Слишком долго у нас господствовало мнение, - сказал он серьезно, - что голоса избирателей - это оружие. Верно, голоса - это оружие, но не для избирателей. Для избирателя его голос прежде всего товар. Для него это такое же оружие, как меч для оружейного мастера. Он не воюет им, он продает его. Когда покупатель купил меч, он преспокойно может отправить мастера к праотцам. Сама избирательная система насквозь прогнила, демократия не нуждается в ней более". Александр глаза вытаращил, услыхав из уст Ц. свой старый тезис о том, что демократическую программу нельзя осуществить путем одного лишь голосования. Ц. говорил необыкновенно уверенно и ясно. Настала минута, когда доведенный до крайности римский гражданин должен начать проводить в жизнь свою собственную политику. А скотина, которую гонят к избирательным урнам, не способна проводить никакой политики. Пора из стада избирателей сформировать демократическое войско. Ударные части нам поставят уличные клубы, которые в руках у Клодия. Александр пусть попытается охватить безработных членов ремесленных союзов. Надо также раздобыть списки избирательных комиссий. Их председатели, пожалуй, еще слишком обозлены. Им, вероятно, приходится выслушивать издевательские замечания от бонз ремесленных союзов. А господа бонзы, конечно, напирают на то, что, заключая предвыборное соглашение, они всегда требуют внесения" предназначенной для подкупа суммы в депозит. И надо как раз сыграть на возмущении рядового избирателя мошеннической проделкой на консульских выборах и, терпеливо разъяснять, как бессовестно шикарные клубы Сити, господа демократы с Форума, надули его. Надо беспощадно разоблачать предательство банков. Отставать от катилинариев в этом смысле мы ни в чем не должны. Связь с ними он, Ц., берет на себя. Он пояснил Клодию и Александру, что как с самим Катилиной, так и с другими главарями он по-прежнему в превосходных отношениях и даже еще после выборов поддерживал их деньгами. Подробно обсуждался вопрос о вооружении. У распущенных уличных клубов оружие имелось, его в свое время тщательно припрятали. Под трухлявыми половицами лежало оружие, все недействующие водопроводы были забиты им. Пустые хлебные лари были не так уж пусты, а старая одежда прикрывала не только глинобитный пол. Напомаженный красавчик просиял от одной мысли, что разберет стену своего гимнастического зала и прикажет достать хорошо смазанные мечи. Оружия больше чем достаточно, можно даже уступить часть катилинариям - с определенными гарантиями, разумеется. Все понимали, что избранный путь опасен. Дело может обернуться и так, 'что придется выступить против Сити. Следовательно, необходима крайняя осторожность. Красса, который опять уехал по делам в Сицилию, решено было не вводить в подробности заговора, чтобы он всегда мог заявить - он, мол, ничего о нем не знал. А Ц., в данный момент никак не пользовавшийся любовью масс, пусть встречается только со старшинами уличных клубов и публично подчеркивает свой нейтралитет. Он сказал, что, возможно, даже попытается войти в сношения с Цицероном. Во время всего разговора Ц. крупными шагами мерил комнату. Но один только я знал, почему он предпочитает не садиться. Ничего хорошего я от этого плана не жду. Насколько удивительна способность Ц. извлекать из всего урок и все оборачивать в свою пользу, эта ясность ума, позволяющая ему правильно понимать даже самые неприятные инциденты и объективно оценивать их политическую значимость, - ведь его проницательный взгляд мгновенно распознал в разбушевавшейся черни лишь искаженный облик самого народа, а несколько разошедшихся хулиганов не скрыли от него могучую фигуру встрепенувшегося, вспомнившего о своей былой силе римского гражданина - настолько опасны его скоропалительные решения. 18.11.  Мы явно приближаемся к катастрофе. Едва лишь прекращается приток крупных сумм для тех или иных политических целей (как, например, сейчас), в доме полное безденежье. Все у нас построено на песке. Позавчерашние 20 000 тут же разошлись. Водопровод поручают чинить конюхам, так как водопроводчики требуют немедленной оплаты наличными (и это в доме верховного жреца!), а тем временем хозяин занят тем, что выпроваживает агентов по продаже земельных участков, которые требуют от него не более не менее, как полмиллиона до полудня. Ц. собирался спозаранку отправиться за город, чтобы привезти Помпею и свою мать, но тут пришло письмо от одного из крупных банков, и вскоре появилось несколько господ, которые задержали его на целых два часа. Он отправил меня с запиской к Муции, и она явилась после полудня. Тем временем Ц. поручил Клодию съездить за Помпеей, с настоятельной просьбой не являться с обеими дамами до полуночи. Затем Ц. поужинал с Муцией (мне она не нравится - стара), а в атриуме уже сидел посланец от банка и ждал. Ждал напрасно. Ц. вышел к нему весь красный и отослал его с каким-то малоутешительным заверением. Вероятно, Муции надоело загонять все драгоценности, которые ей присылает Помпей. Какая чудовищная распущенность! Хотелось бы знать, откуда у Ц. те 20 000, которые он получил позавчера. От Сервилии? Но ведь муж, накрыв ее с каким-то борцом, взял на учет каждый сестерций. Цинтия дуется. Тертулла? Да, может быть, от Тертуллы. 19.11.  Клодий с дамами только сегодня днем вернулся из Кампании. Помпея пожаловалась, что он говорит ей одни пошлости, и очень жалела Ц. за его переутомленный вид. Ц. захватил меня с собой на жреческую трапезу, на которой присутствовал и Цицерон. Видя их вдвоем, я сделал кое-какие выводы об отношении Цицерона к моему хозяину. Они знают друг друга с малолетства, и Цицерон по сей день не может преодолеть некоторой робости, которую он когда-то испытывал перед аристократом. Ц. обращается с ним так любезно, как он это делает только с низшими (впрочем, к Александру это не относится - тот для него действительно незаурядный человек). Уже за устрицами они заспорили на литературные темы. Ц. для вида кое в чем уступил ему, но Цицерон этим, должно быть, не удовлетворился. "Великий человек" пустился рассуждать на тему "Война на Востоке": - Свергнуто двадцать две диктатуры! - провозгласил он с явным удовольствием. - Цивилизация торжествует. Вспомните, ведь под владычеством этих двадцати двух монархов никто не пользовался защитой закона! В любую минуту любого человека, будь он высокого или низкого звания, могли казнить без суда и следствия. А там, где водружен римский орел, этого ни с кем не может случиться. Птица сия строптива и прожорлива, но она стоит на страже закона. Нет другого такого государства на свете, законы которого запрещали бы лишать жизни гражданина, будь он высокого или низкого происхождения, без согласия народного собрания. Всем известно, что основную часть своего состояния Цицерон вложил в эфесские дела, и потому он в финансовом отношении целиком зависит от порядков, установленных Помпеем в Азии. Он только о том и думает, во сколько ему встанет откуп пошлин. Затем он стал всячески превозносить азиатскую культуру: "К нашим завоеваниям надо отнести и книги, и произведения искусства, и умение его ценить - мы завоевали идеи. Говорят, мы покорили Азию, а я скажу: теперь все дело в том, чтобы мы покорились покоренным, а именно их культуре. Я считаю, что в штабе нашего милейшего Помпея кое-чего недостает. В нем слишком много солдат и дельцов и слишком мало литераторов и людей искусства. Я хочу, чтобы меня правильно поняли, я рассуждаю чисто практически, как трезвый реалист в политике. Наши Катоны и Катуллы взяли это выражение на откуп. По их мнению, реалист в политике лишь тот, кто не берет в руки книгу, разве что приходо-расходные книги". И он не без остроумия рассказал анекдот о старом Катулле, попечителе храма Юпитера, который из двух присланных Помпеем золотых статуй богов, не раздумывая, выбрал более толстого божка. Остроты его скорее пришлись бы мне по вкусу, если бы меня тоже пригласили к столу. А так меня больше занимали артишоки, которые он уплетал, чем остроты, которые он отпускал. Чем-то Цицерон мне напоминает снулую рыбу. Он был весьма оживлен, остроумен, но глаза его при этом оставались мертвы. Он все время следил, доходят ли его шутки, и видимо страдал, когда им не отдавали должного. Он выказывал и решительность, но явно сомневался, что кто-нибудь в нее поверит. С его всезнайством дело обстояло примерно так же: то была осведомленность финансиста, которому недостает еще одного последнего сообщения, одной, быть может, все решающей, секретной информации. Когда Цицерон принялся за дрозда и ему на рукав упали головки спаржи,, которыми была начинена птица, он тут же отодвинул тарелку и занялся фрикасе из дичи. К Ц. он относился примерно так же, с опаской, ведь оба были с начинкой. Разумеется, он прекрасно знает, что Ц. все еще связан с катилинариями. Ц. ловко перевел разговор на события дня. Он тепло поздравил Цицерона с произнесенной им 8-го речью против Катилины, и три смены блюд они беседовали о некоторых оборотах в ней, построенных с точки зрения грамматики несколько смело. Было упомянуто и бегство Катилины из Рима. И тут Цицерон произнес знаменательные слова: "Едва только Катилина вышел за городские ворота - он вышел из игры. Никто уже не ведет с ним переговоров, а ставка его могла быть только на переговоры, а не на перевороты. Угрожая восстанием, можно нажить капитал, поднять же его - значит потерять все". Ц. выразил сожаление, что заслуги консула перед республикой недостаточно оценены сенатом. При этом он - я уж точно не помню, в какой именно связи - вскользь упомянул имя Фульвии как старой своей знакомой, в ответ на что Цицерон бросил на него быстрый подозрительный взгляд. За фруктами Цицерон небрежно заметил: "Катилинариев в скором времени ожидает сюрприз, который не останется без последствий для этих отнюдь не пренебрегающих земными благами господ". К сожалению, он так и не пояснил, какой именно сюрприз и какие последствия, хотя Ц., собственно, ради этого и явился сюда. К концу трапезы, когда подали сыр, Ц. еще бегло коснулся земельного вопроса. Он стал красноречиво описывать бедственное положение мелких землевладельцев. Цицерон испытующе посмотрел на него. Но и тут оставался уклончив, ограничиваясь общими рассуждениями. Он однажды уже провалил предложение демократов о земельной реформе и, по-видимому, не изменил своих взглядов. Для этого он в чересчур большой дружбе с сицилийскими поставщиками зерна. (По дороге домой Ц. сказал: "У любого этрурского овчара больше патриотизма, чем у этого консула. Вы обратили внимание, какую он скроил физиономию, когда я затронул земельный вопрос?") Но простились они, как старые, добрые друзья. 20.11.  Клодий и Александр уже начали подпольную агитацию во вновь организованных уличных клубах. Говорят, там царит боевой дух. Лозунг о предательстве банков возымел свое действие. Александр сообщил: "Люди словно плечи расправили. Безработный кожевник сказал мне: "Нам нужно оружие, а не выборы! Свой голос на выборах я вынужден им продавать, чтобы семья с голоду не подохла. А ломом я им могу башку прошибить!" Простой возчик заметил: "Помпей Азию тоже не выборами завоевал". Повсюду пробуждаются новые силы". Члены клубов по-прежнему оплачивают все из собственного кармана. Они отдают последние асы, выносят на рынок домашнюю утварь, не платят за квартиру и т. п., только бы иметь возможность арендовать помещение для собраний и развернуть агитацию. Проницательность Ц. поистине гениальна! Подумать только: человека высекли, а он по одному этому, так сказать, чисто интуитивно, определил настроение народа. Если на то пошло, он на своей шкуре испытал всю беспредельную ненависть народа, но что ненависть эта способна побудить народ самому взяться за политику и самому ее оплачивать - это открытие принадлежит Ц. Как раз когда он сам сидел без гроша, он столкнулся с людьми (и с великим множеством), которые готовы были драться, не требуя вознаграждения, более того, даже на свои деньги покупали оружие. Ц. понял это с первого взгляда! Вот это настоящая интуиция! Кстати, еще более месяца назад некоторые клубы стали брататься с катилинариями. Да и с передачей оружия их отрядам никто не ждал указаний руководства. 20.11. (ночью) Теперь я знаю, откуда те 20 000. На моих глазах разыгралась пренеприятная сцена. Вхожу я в библиотеку и вижу сидит Голяшка, а рядом какой-то незнакомый человек весь в пыли - судя по всему, офицер. У камина стоит белый как полотно Ц., Голяшка играет ножом для разрезания книг и ухмыляется так, что у меня мурашки по спине забегали. Ц. обратился ко мне и, заикаясь, спросил, помню ли я, что отправил неделю назад по известному адресу чек на сумму в 22 000 сестерциев. Разумеется, я припомнил. Голяшка взглянул на офицера, а тот процедил: "По-видимому, здесь уже не верят в нашу победу". Значит, это был посланец Катилины! На Ц. его угроза произвела, конечно, куда меньшее впечатление, нежели улыбка Голяшки. Тот ведь свой человек на Форуме. Беда, что мы так ничего и не узнали о "сюрпризе", обещанном Цицероном. Александр тоже ничего не знает. В последнее время ремесленные союзы не приглашают его на свои заседания, вероятно, потому, что им известно о его связях с нами. А он многое узнавал через них. 21.11.  Не знаю, почему Ц. пришла злосчастная мысль отправиться на собрание старшин уличных клубов. Или от не доверяет напомаженному красавчику? Во всяком случае, он прекрасно знал, что там Клодия не будет. Мы приказали носильщикам остановиться за два квартала до места сбора, в погребке. Встретили нас, надо сказать, неплохо. Обсуждался какой-то организационный вопрос. Ц. подал несколько хороших советов, которые были так же хорошо приняты. Но тут он вызвался достать для этих целей денег, и, странным образом, именно это послужило причиной ужасной сцены. Две минуты спустя полутемный душный подвальчик превратился в сумасшедший дом. Прорвалось все накопившееся к Ц. недоверие. - Опять он денег предлагает? - кричали с мест. - Откуда они у него? - До сих пор сами обходились, без посторонней помощи! - Не успел войти, как опять заговорил о каких-то грязных деньгах! Несколько человек попытались утихомирить своих товарищей, но трое или четверо крикунов подступили к Ц. с явным намерением размозжить ему голову кружками. Я уже опасался повторения ночного инцидента у нас в доме, как один из старшин, заместитель Клодия, не теряя присутствия духа, швырнул кружкой в лампу и, воспользовавшись темнотой, вывел нас на улицу. Подобный взрыв ненависти показался мне просто зловещим; в конце концов Ц. предложил им не что-нибудь, а деньги. Тем более, что у Ц., как я прекрасно знал, не было в наличности и двух сестерциев, чтобы расплатиться с мясником, и лишь прирожденное барство, желание пустить пыль в глаза заставило его пообещать им финансовую поддержку. В последние дни ему решительно не везет. 22.11.  Катилинарии предпринимают все, чтобы поднять в отрядах дух, упавший из-за "отлива" в партийной кассе. Они ловко используют каждую мелочь, чтобы нажить себе политический капитал. Похороны торговки рыбой, угодившей под копыта полицейских коней на Субуре, завоевали им всеобщие симпатии, и это сказывается не только в успешных денежных сборах. Сегодня, когда я сопровождал Ц. на банкет, который давала торговая палата, нам, чтобы попасть на Форум, пришлось пробиваться через толпу, сопровождавшую траурную процессию. Катилинарии выбросили лозунг: "Пусть приходят все, кто сидит на одной селедке". Шествие растянулось на весь город. Ни один триумфатор не собирал столько народу! За урной несли корзину торговки. Полиция демократа Цицерона не догадалась в свое время ее изъять, что говорит о том, как чужда полиция народу и как плохо она его знает. Лучшей агитации, чем эта корзина, не придумаешь. При виде ее люди приходили в ярость. После всего, что произошло, Красс, разумеется, не велел трогать те пять или шесть семей, которые подлежали выселению, однако и они шли за гробом, и казалось, будто их тоже несут на кладбище или, во всяком случае, препровождают на новое место жительства - под Тибрский мост. Пришлось ждать более часа, прежде чем нам удалось проскочить между двумя колоннами. Вслед нашим носилкам - хоть нас и не узнали - неслись весьма недружелюбные возгласы. Причиной тому - пурпурная бахрома на носилках, свидетельство нашего сенаторского достоинства. Речь, произнесенная Ц. на банкете, привела к неожиданным результатам. Основной ее смысл: "Столица мира состоит из правительственных зданий, окруженных трущобами. Вокруг двух десятков залов для заседаний, храмов и банков раскинулось целое море ветхих доходных домов, битком набитых нищими. Война была преступлением. Побежденными оказались двадцать два азиатских монарха и римский народ. Столица мира, господа, населена, кроме вас, одними безработными. И та работа, за которую они сами в конце концов примутся, заставит вас разинуть рот. Руководители демократической партии не долго еще смогут удерживать массы. А вы обеими руками вцепились в свои денежные мешки и знать ничего не хотите. Завтра вы лишитесь и мешков и рук! Вы накануне вооруженного восстания, господа!" Это было настолько недвусмысленно, что Маний Пульхер, президент Азиатского торгового банка, обрезал Ц., заявив: "Дорогой мой, ваше восстание вооружено в той мере, в какой угодно его вооружить господину Крассу". После этого Ц. вновь принялся пространно расписывать нужду безработного населения, и когда несколько банкиров подсказали ему две-три точные цифры, подкрепляющие жалостную картину, раздался общий смех. Ц. побелел и оборвал свою речь. Но на сей раз ему повезло, ибо в этот миг другая инстанция взяла на себя труд осветить положение в городе. Уже в самом начале трапезы с улицы доносился глухой шум. Траурная процессия возвращалась с похорон торговки рыбой через Форум. Никого это не тревожило - к беспорядкам привыкли. Вдруг послышался грохот, и в узкое окно влетел булыжник. Он упал на середину стола в хрустальную чашу со скумбрией. Высокое собрание замерло. В роскошный зал внезапно ворвался гул толпы. Впрочем, больше ничего не произошло. Процессия, должно быть не задерживаясь, продолжала свой путь. Что там кричали за стеной, нельзя было разобрать. Лишь булыжник в хрустальной чаше позволял сделать кое-какие заключения. Когда рабы убрали камень, на Форуме уже снова водворилась тишина. Блюда продолжали появляться одно за другим, но аппетит пропал. После того как подали сыр, настроение несколько поднялось, и тут-то произошло нечто совсем неожиданное. (Рассказал мне это Мумлий Спицер, у которого блестящие связи - промотавшиеся банкирские сынки. Безобразие, что о делах Ц. я вынужден узнавать окольными путями!) Так вот, после сыра Пульхер, как бы невзначай взяв Ц. под руку, прошел с ним в соседнюю комнату и заявил ему в присутствии нескольких свидетелей: - Как вы, вероятно, уже убедились, ваши угрозы касательно вооруженного восстания нас мало трогают. Вы утверждаете, что члены ваших клубов, существование которых, кстати сказать, противозаконно, вооружены. А я спрашиваю себя: "Как они вооружены?" Вы можете не отвечать. Я просто развиваю свои мысли. Вы добиваетесь финансовой поддержки для людей, которые обеспечат спокойствие и порядок, разумеется, при помощи оружия.. Но ведь спокойные, любящие порядок люди не могут рассчитывать ни на экономический контроль над обеими Азиями, ни на земли для расселения неимущих, ни на кредиты от государства для покупки рабов, ни на заказы, связанные с расселением безработных. Для людей, любящих спокойствие и порядок, оружие - роскошь. Кое-кто из наших друзей готов наделать в штаны, когда громят меняльную лавку, хоронят торговку рыбой или выступают с речами против банков, но не у всех такой слабый желудок. Здесь найдутся и люди, которые, при условии мало-мальски контролируемой бухгалтерии, готовы оказать финансовую поддержку и беспокойным людям, противникам существующего порядка; я подчеркиваю: при условии контролируемой бухгалтерии - ибо хозяйственная конъюнктура в настоящий момент отнюдь не блестяща. Грубо говоря, милейший, ваши частные дела - я слышал, вы кое-что затеяли - вы как-нибудь уж сами расхлебывайте. И не путайте их с политикой, это никогда не приводит к добру. Ц. будто бы ушел взбешенный. Но само предложение нельзя сказат