лухо произнес: "Их уже нет в живых", в толпе не послышалось ропота. А когда он час спустя покинул Капитолий, окруженный известнейшими членами сената, только что провозгласившими его "отцом отечества", людьми, которые вели победоносные войны, завоевали Риму богатую добычу и теперь благодарили его за то, что он им эту добычу спас, более чистая публика осмелела, тут и там раздались приветственные возгласы. У дверей домов выставили светильники, и женщины, свешиваясь с балконов, махали ему. Ц. был прав, говоря утром, что единственная опасность для арестованных - это трусость Цицерона и его страх показаться трусом. Вечером я узнал, что на Ц., когда он покидал курию, было совершено покушение. Гражданская гвардия! Несколько сенаторов загородили его собой. Что-то нам еще предстоит? В тот же вечер он вручил мне 50 000 сестерциев, с тем чтобы я уплатил самые неотложные проценты банкам. Деньги он, надо думать, получил от Пульхера, который, конечно, боится назначенного торговой палатой расследования. 6.12.  Встал рано, так как всю ночь глаз не сомкнул, думая о Цебионе. Решил спуститься к Тибру. У мусорного ящика увидел оборванца, рывшегося в объедках. Вступил с ним в разговор. Он ночует под мостом. Крестьянствовал в Кампании, но двор его продали с торгов, и он перебрался в Рим, где какое-то время работал на бойнях. Спросил его, что он думает о Цицероне. Оборванец: "А кто это?" Таких тысячи. 7.12.  Обманчиво-спокойные дни. Утром в саду, наблюдая двух жалких маленьких карпов в бассейне, Ц. уныло сказал: "Как только я сбуду & рук земельные участки, всерьез примусь за свою книгу по грамматике". Но как и когда он их сбудет с рук? Когда он говорил о своей книге (которую вот уже четыре года все собирается начать), я мысленно увидел ярлычки судебного исполнителя Мумлия Спицера и на двух маленьких карпах. 8.12.  С позавчерашнего дня все и вся за спасение республики. Сити в застольных речах прославляет "спасение от диктатуры". Цицерон - герой дня. Александр о смертном приговоре катилинариям: "Смертный приговор производит потрясающее впечатление на умы маленьких людей. Преступников казнят, следовательно, те, кого казнят, - преступники. Но за этим кроется нечто большее. Власть имущие показали, как далеко они готовы пойти. Они потребовали головы своих противников и отныне вынуждены будут спасать свои собственные головы. А что горше всего - приговор вынесен господином Цицероном, демократом. Сенат знает, кого назначить палачом". Полиция втихомолку ведет следствие. Пока что она не решается привлекать видных граждан, поскольку Катилина еще не разбит. Но предстоит ряд громких процессов (!). Зато мелкоту хватают направо и налево. Что ни день, слышишь об обысках. Ремесленные союзы не участвовали в борьбе, однако наравне с другими расплачиваются за поражение. Что проку от того, что они спешат исключить всех, кто так или иначе был связан с восстанием! Сенат использует свою победу и уже объявил о строжайшей всеобщей проверке списков лиц, имеющих права гражданства. Хуже всего, естественно, приходится членам обезглавленных штурмовых отрядов и уличных клубов. В кварталах бедноты полиция шныряет и днем и ночью. А бежать нельзя - нет денег на дорогу, и всюду придется помирать с голоду. Вот они и сидят, дожидаясь ареста. В лучшем случав дело ограничивается тем, что у них конфискуют их лавчонки, а имущество прямо на улице продают с молотка. Сперва бедняг втравили в выборы, а теперь - в это восстание. Ц. очень расстроен. Катилинарии, как видно, все же держат его в руках. Речь идет о каком-то собственноручно написанном им письме. Это ужасно. После обеда он поехал к Крассу. Он уже согласен выставить свою кандидатуру в преторы. Я уверен, что при нынешних изменившихся обстоятельствах, то есть если Мокрица пронюхал о письме, претура не достанется Ц. задаром - Красс лишь авансирует ему нужную сумму. Еще вчера он бы ее подарил. 9.12.  Не далее как вчера вечером к нам наведалась полиция. Они допытывались, где Ц. пропадал в последние дни октября, так около 28-го, это когда он уезжал. Двадцать восьмое - день консульских выборов и первой попытки Каталины совершить государственный переворот. Ц. был с Муцией на водах в Кампании. Но сообщать это полицейским чиновникам все же неудобно. Они думают, что он ездил в Этрурию, в армию Катилины. Когда Ц. вернулся домой и я рассказал ему об этом визите, он заметил: - Если они еще раз спросят, выложу им правду. Они дважды подумают, прежде чем заставить меня огласить это в суде. Насколько я их знаю, они предпочтут вовсе отказаться от расследования. Он мог бы добавить: и насколько я знаю Помпея. Но передо мной Ц. все еще старается соблюсти приличия. Сегодня утром на прием к Ц. явилось наполовину меньше клиентов. Дело Катилины больше, чем можно было предполжить, повредило нам в глазах маленьких людей, так сказать, человека с улицы. Правда, официального расследования еще не назначено. Но всякому ясно, что полиция подсылает сюда своих людей. А часть наших клиентов чурается мест, где бывает полиция. Занят по горло подготовкой к выборам Ц. в преторы. Пост этот в самом деле обойдется чрезвычайно дорого. Плакали денежки Красса, нажитые на грандиозной спекуляции зерном. Сенатская партия буквально сорит деньгами, финансируя своих кандидатов. К счастью, Мокрица понимает, что на сей раз он рискует головой. Он сам договаривается с Мацером. Мы получим должность городского судьи как раз вовремя, к Новому году. До этого с Катилиной вряд ли разделаются. А пока с ним окончательно не разделаются, с расследованием не станут особенно торопиться. Биржу лихорадит. После того как "положение прояснилось", можно было ждать повышения курсов. А вместо этого - понижение. Две зерновые компании и ряд оружейных фирм обанкротились. Один из крупных банков накануне краха. И опасаются худшего. Ц. уже и не спрашивает, каковы цены на землю. А цены эти, как и на все остальное, катастрофически упали. Слушая мои отчеты, он хранит угрюмое молчание. Я подозреваю, что участки в самом деле куплены на деньги Муции. И это еще больше усложняет положение Ц. Особенно потому, что Помпей, вернувшись, непременно выведет их обоих на чистую воду. Его ждут сюда весной. Завтра Метелл Непот в качестве народного трибуна внесет первое свое предложение - призвать победителя в азиатской воине на италийскую землю для подавления восстания Катилины. 10.12.  Метелл Непот внес свое предложение и... провалился. Причина: против Катилины не требуется особой армии. С ним уже давно покончено. 11.12.  Черные дни на бирже. Резкое понижение курса всех акций. Особенно упали азиатские бумаги. (Я стал на тысячу сестерциев беднее. Цицерон, вероятно, потерял на этом треть своего состояния.) Банки закрылись в полдень. Много банкротств. О причинах понижения курса ходят самые разноречивые слухи. Помпей будто бы аннулировал ряд договоров на откуп налогов. Катилина будто бы захватил Пренесте. Катилина будто бы принял сражение и разбит наголову. Сенат будто бы все же собирается обратиться к Помпею за помощью против Катилины. Что из всего этого правда? Во второй половине дня стали известны ужасающие подробности о панике на бирже. Клодий рассказывал об этом с издевкой. Банкир Цит Вульвий бросился на свой грифель и тяжело себя поранил. Дети прячут от него биржевые сводки, чтобы он не сорвал повязку. Кукка (импорт зерна), когда началась паника, собрал всех своих писцов и велел управляющему вслух читать гроссбух, что и было сделано под громкие рыдания присутствующих. Виттурий (земельные участки) прибил к черной доске в своей конторе объявление, предлагая явиться к нему служащему, который согласился бы его умертвить. Явились все. Забавная история приключилась (опять же по Клодию) с семьей Пирия Квалва. Жена этого известного судовладельца с сыном и двумя дочерьми, все в глубоком трауре, проходили по Форуму. Несколько безработных, шутки ради, крикнули им вслед: "Сколько миллионов приказали у вас долго жить?" Их одернули, заметив, что семейство оплакивает не свои миллионы, а главу семьи, который, узнав о своем разорении, удавился. Переполох произвел старый толстяк Бальвий Кукумбр (откуп налогов). Выбежав из конторы и обращаясь к женщинам, стоявшим перед доской со списками павших в азиатской войне, он вне себя закричал: "Ступайте домой! Все они отдали свою жизнь ни за что ни про что!" Женщины возмутились, и пришлось увести их силком. 11.12. (вечером) Паника разразилась, когда крупные банки окончательно убедились, что на оживление дел в Азии нет никакой надежды. Вечером сенат объявил об отсрочке платежей по всем истекающим обязательствам впредь до нового распоряжения. Банки и завтра останутся закрыты. Цицерон, говорят, слег. 12.12.  Все прояснилось! И страшное хаотическое полугодие предстало передо мной во всей наготе осени и банкротства. Ц. вернулся сегодня домой с потрясающими вестями. Часа в три утра - по улице уже грохотали повозки золотарей - он вызвал меня в библиотеку, чтобы продиктовать письмо. Он узнал (от Муции), что группа влиятельнейших банков все последние месяцы катилинарийской смуты вела переговоры с Помпеем об установлении его диктатуры и лишь никак не могла столковаться с ним относительно условий получения откупов на налоги и пошлины в Азии! У Сити в Азии поставлено на карту более миллиарда сестерциев. Эти банки сначала поддерживали Катилину, чтобы оказать давление на Помпея, пока тот упирался с откупами на налоги и пошлины. Они хотели показать ему, что и, помимо него, у них найдутся подходящие кандидаты в диктаторы - господин Катилина и господин Красс. И что, помимо его азиатских легионов, имеются еще банды катилинариев и послушное господину Ц. стадо демократических избирателей. Итак, вопрос заключался вовсе не в том, идти ли с припертым к стене сенатом против Катилины (комбинация Цицерона) или с припертым к стене Катилиной против сената (комбинация Красса), а единственно в том, чтобы как-то прижать к стене господина Помпея. С этой целью в Риме намеренно вызывали волнения, а для этого у банков было достаточно средств: утечка капитала (я вспомнил Целера (выделка кож) с его загадочными тогда для нас словами), манипуляция с ценами на хлеб. И за это всем платили! Господину Катилине, господину Цезарю и господину Цицерону. А когда великий Помпей наконец уступил (на что потребовалось время, хотя бы из-за дальности расстояния), вдруг раздался крик о защите республики и душещипательная ария Цицерона во славу демократии! Да, банки пошли на военную диктатуру Помпея! Катилину провалили. Но дело еще не было завершено. Что толку в соглашении с Помпеем, если нельзя вынудить сенат его подписать? Лишь в том случае, если Помпей, опираясь на мечи своих азиатских легионов, представит договор сенату, тот его утвердит. Да и Красс еще не довел дело до конца. Крупные банки предусмотрительно не посвящали его в свои переговоры с Помпеем, зная, что Красс с ним на ножах. Но Мокрица все еще не добился хлебных раздач, на которые хотел вынудить сенат, после того как отчаялся добиться их от Катилины. Вот он и продолжал давать деньги вплоть до 13 ноября, пока все же не добился хлебных раздач от сената, но не потому, что сенат боялся Катилины, а потому, что боялся Помпея, который мечтал себе его подчинить. Ведь перед крупными банками стояла теперь задача - облегчить Помпею поход на Рим. Но для этого Катилина должен был представлять "опасность"! И вновь для Катилины и для клубов открылись дверцы сейфов. Ясно, что все мы блуждали в потемках. Дело Катилины с самого начала не имело никаких шансов на успех. А мы-то, дураки, полезли покупать земельные участки! Теперь им грош цена. Победи Каталина и осуществи он свою программу расселения безработных, Ц. был бы сейчас самым богатым человеком в Риме. Или продержись Катилина хотя бы до тех пор, пока Помпей со своей армией прибыл бы на италийскую землю для подавления беспорядков, программа расселения тоже была бы осуществлена, правда, уже Помпеем, и мы тоже загребли бы кучу денег. Но Сити проиграло игру: оно слишком рано отступило, не поддерживало беспорядки, сколько нужно было. Оно само струсило. Ныне его азиатские договоры с Помпеем не более как клочок бумаги. Сенат никогда их не утвердит. И массы римских безработных тоже насмерть струсили и тоже проиграли свою игру. Те, кто собирался повергнуть в страх сенат и Сити, устрашились рабов! Эта катастрофа потрясет до основания всю мировую империю. И тут Ц. сделал весьма неожиданное для меня заключение: - Все же ставка наша была правильной в том смысле, что мы рассматривали всю эту историю лишь как благоприятную возможность для коммерческих операций. Точно так же смотрело на нее и Сити. Значит, у нас есть нюх. 13.12.  Навряд ли можно еще ждать вестей от Цебиона. Цетег убит и погребен, и всякая связь со штабом Катилины прервана. Нет у меня больше сил. 15.12.  Круги от биржевого краха расходятся все шире. Множество мелких фирм вовлечено в банкротство, новые тысячи ремесленников выброшены на улицу. Если щедрая политика расселения сулила какие-то надежды на заказы, то с этим покончено. На сегодняшнем заседании сенат разделался со всеми подобными проектами. В цирюльнях по этому поводу царит такое волнение, какого не было со времени нашествия кимвров и тевтонов. Знакомый мне владелец бронзоплавильни во всеуслышание заявил: "Что мне проку от моей плавильни, лучше бы ее поджег Катилина!" О Катилине уже почти и не говорят. Где-то в Этрурии отсиживается он с горсткой своих разбегающихся войск и ждет, когда подойдут войска правительства. Последняя попытка крупных банков его поддержать, послав против него Антония, готового в любую минуту перебежать к нему, тоже потерпела крах. Антоний вновь продался. Цицерон уступил ему свою провинцию в Македонии, а он в обмен за это передал командование помощнику, который верен сенату. Мой бедный Цебион! 17.12.  Последние полгода окончательно убедили меня в одном: Ц. не был и никогда не будет политиком крупного масштаба. И это при всех своих блестящих способностях! Он не тот сильный человек, что непреклонно идет своим путем и диктует миру свою волю ради осуществления великой идеи, - человек, в котором Рим более чем когда-либо нуждается. Для этого у него нет ни характера, ни идеи. Он занимается политикой, потому что ему ничего другого не остается делать. Но он по натуре своей не вождь. Наше будущее представляется мне в самых мрачных красках. 20.12.  Выборы претора позади. Когда городской судья Ц. станет вести расследование по делу Катилины, уж он как-нибудь выгородит политика Гая Юлия, с тем чтобы тот вышел сухим из воды. Мы снова задолжали Мокрице кругленькую сумму, ни много ни мало - девять миллионов. Ничего себе заработали на путче Катилины! Конец года Составил список наших постоянных доходов. Безрадостная картина. Так, например, из должности верховного жреца нам удалось выколотить за весь год всего каких-то паршивых 320000 сестерциев (и это включая чек от египетских бумагопрядилен за новые покрывала авгурам и их же благодарность за перенесение празднеств Цереры). А должность влетела нам в 840 000, причем банки дерут с нас восемь процентов. Конечно, мы бы больше преуспели, если бы Ц. считал как следует, а не от случая к случаю и не пускался бы во всякого рода легкомысленные операции. А то он берет 20 000 сестерциев за прорицания авгура, которые должны провалить квестора на выборах, а после этого устраивает жреческую трапезу стоимостью в 22 000. И Сити с удивительным бесстыдством принимает все как должное, а мы вынуждены это терпеть из-за наших просроченных векселей. Какой-то заколдованный круг! Книга третья Классическое управление провинцией Взбираясь ясным свежим утром по каменистой тропинке к вилле Мумлия Спицера, я услышал из оливковой рощи справа пение. Звуки нарастали, удалялись и вновь нарастали. Слов я не мог разобрать; вероятно, пели на чужом языке. Я шел, погруженный в свои мысли. Прохладный ветерок с озера, вид мирного ландшафта и пение благотворно действовали на меня после проведенной за чтением ночи. Столица мира с ее пылью и кровавой смутой отступила куда-то в глубь сознания. Ветер словно бы унес ее зловещий грохот. И я, с облегчением вздохнув, подумал, что, по счастью, более трех десятилетий прошло с описанных в дневнике событий. Пение стало громче, оно удивительным образом заполняло собой все вокруг. У ворот своего поместья стоял Спицер и разговаривал с рабом. Он поздоровался со мной, и несколько мгновений мы стояли, озирая окрестные поля. - Что они поют? - осведомился я. - Это по-кельтски, - ответил он. - На оливковых плантациях у меня работают кельты. Кельты и далматы, но кельтов я объединяю с кельтами, а далматов - с далматами. Еще двадцать лет назад это было бы немыслимо. Приходилось их смешивать, чтобы поддерживать между ними рознь. Тревожные времена. А сейчас я добился очень хороших результатов с партиями, составленными из уроженцев одной местности. Партии даже соревнуются между собой - национальная гордость! Мы стали подыматься в гору. Разговаривая, Спицер не глядел на меня, но почему-то мне казалось, что ему не терпится узнать, какое впечатление произвели на меня записки Papa. Поэтому я в кратких словах сообщил ему, что еще не составил себе определенного мнения, поскольку свиток, который он мне дал, обрывается в конце года, еще до завершения описанных событий. - Вы можете сразу же получить следующий свиток, - сказал он с обычной невозмутимостью. - Но записи девяносто второго года менее полны. Я их сегодня утром сам просматривал. Автор удручен собственным горем и лишь от случая к случаю заносит свои наблюдения в дневник. Сами понимаете - Цебион. Мы дождались в библиотеке второго свитка, лежавшего у Спицера в спальне. Слабый запах кожи приятно мешался с ароматом белого вина, которым потчевал меня старик. Спицер сказал: - Кое-что вам, пожалуй, надо разъяснить. Летом девяносто второго года мне удалось заполучить в свои руки почти все менее значительные долговые расписки Ц. Я работал на паях с одним банком. У меня была бездна и других подобных же дел, но Ц. отнимал у меня все больше и больше времени. В конце концов я, так сказать, переключился полностью на него. Его денежные затруднения явились для меня ступенями, ведущими к успеху. В конце девяносто второго года я вошел в правление банка, с которым сотрудничал в деле Ц. Я был своего рода экспертом для них во всем, что касалось его финансов. Сумма долгов Ц., по моим подсчетам, составляла к концу девяносто третьего года примерно тридцать миллионов сестерциев. Тут принесли свиток, на этот раз совсем тоненький, и я отправился домой. Всю дорогу к озеру мне сопутствовало пение кельтских рабов. ЗАПИСКИ РАРА, СВИТОК ВТОРОЙ  1.1.92  В доме суматоха - Ц. сегодня вступает в должность. Страстно ожидаемый конверт от Непота наконец прибыл. Господин из Азии, прямо сказать, не торопился. Но вот конверт тут. Как и следовало ожидать, преторская туника не была готова к сроку. Крупный разговор с портным. В конце концов вышивку прикололи булавками. Ц. явился на Форум с опозданием на час. Ну и порядки в "столице мира": какой-то портной отказывается доставить тунику высшему судейскому чину в государстве, пока ему не оплатят счета! Заседание началось весьма торжественно. Присутствовало сравнительно много народу. Город все еще охвачен страхом, так как чуть ли не каждой семье угрожает следствие в связи с путчем. Уличные клубы возлагают все надежды на Ц. Я был свидетелем трогательной сцены. Какая-то старуха, догнав Ц. и ухватив его за рукав, слезно молила: "Не забудь моего Тезея!" Она, как видно, думала, что он знает всех членов клуба в лицо! Ц. мягко остановил ликторов, когда они хотели оттащить старуху. И, следуя дальше, довольно громко произнес: "Что мне мелкая сошка, главарей надо привлекать к ответу!" Его слова тотчас раструбили по всему городу. Не без удовлетворения было отмечено также, что наперекор "обычаю" претор не отправился сначала на Капитолий почтить избранного на этот год нового консула, а сразу же приступил к исполнению своих обязанностей. Как вскоре выяснилось, он предпочел, чтобы "отцы" сами явились к нему на Форум. Едва поднявшись на помост и усевшись в кресло слоновой кости, по бокам которого тут же стали шесть ликторов, Ц. деловито распорядился привести попечителя храма Юпитера, с тем чтобы тот отчитался перед народом, предъявив бухгалтерские книги. Это произвело сенсацию. Попечителем был старик Катулл, один из столпов сената. Церемонии в сенате еще продолжались, когда туда явились ликторы Ц. и вытребовали старейшего и влиятельнейшего члена высокого собрания на Форум, с гем чтобы тот показал, куда и как он расходовал средства, предназначенные на восстановление храма Юпитера Капитолийского. За ошарашенным стариком устремился весь сенат в полном составе. Когда они прибежали, Ц. все еще ораторствовал. Он не скупился на прозрачные намеки по поводу позолоченных бронзовых плит на крыше храма, напомнил, что доброхотные даяния на его постройку собирались по всей Италии, и закончил буквально следующими словами: - Италийский крестьянин, вместо того чтобы купить себе плуг, отсылал в Рим свой последний ас, а что делали римские подрядчики? Вместо того чтобы строить ему храм, строили себе виллы! Но первое, что услышали прибежавшие на Форум "отцы", было склоняемое на все лады имя Помпея. Ц. требовал, чтобы не на Катулла, а на великого Помпея возложили надзор за дальнейшим строительством храма. Имя великого Помпея должно быть высечено на стене храма, ибо имя это - Помпей - есть имя, внушающее доверие. А прежнего попечителя мы попросим предъявить свои бухгалтерские книги. Его прервал гневный вопль сенаторов. Катулл рвался на ораторскую трибуну, но Ц. приказал ему оставаться внизу. Завязалась безобразная словесная перепалка по вопросам процедуры. Ц. положил ей конец, объявив перерыв на обед. Засим Ц. удалился в свою канцелярию, сенаторы всем скопом повалили совещаться на дом к Катону, а народ в радостном ожидании, чтобы не потерять место, расположился кто как мог тут же на Форуме. Ц. возлежал за трапезой в обществе нескольких господ, восхвалявших ловкость, с какой он в пяти фразах сумел по меньшей мере раз пятнадцать ввернуть имя Помпея, но тут о себе велел доложить Цицерон. Словно все это его очень забавляло, он с сияющей улыбкой подошел к Ц., не преминул отпустить несколько острот, однако прибыл он, как вскоре выяснилось, в качестве посланца и посредника от сената. Он выразил "уверенность", что Ц. удовлетворится успехом своей маленькой диверсии, ему вполне удалось запятнать доброе имя Катулла даже в том случае, если бухгалтерские книги окажутся в отличном порядке. Ведь тогда скажут: на то у Катулла и отличные бухгалтеры. Вся беда в том, что Катулл ни за что не согласится предъявить бухгалтерские книги, так как в этом можно усмотреть какую-то недостойную попытку оправдаться. "Представьте себе, - говорил Цицерон, - что кто-нибудь вдруг поднимется и начнет в длинной речи доказывать, что не крал у своей матери двух серебряных чайных ложек!" Катуллу собственное достоинство не позволит сказать хотя бы слово в свое оправдание. Кстати, старик сразу же отправился домой и слег от огорчения. Цицерон продолжал еще говорить, когда от Катулла явился курьер с письмом к Ц. Ц. прочел письмо, спрятал его и, сохраняя полную серьезность, сказал Цицерону: "Катулл пишет, что книги в полном порядке". Толпа была несколько разочарована, когда Ц. после обеденного перерыва передал дело на обычное рассмотрение и занялся другими, более мелкими делами. Вечером пришла Фульвия со своим дружком Курием. Последний раз я видел его в достопамятный день 4 декабря, когда Ц. выступил на заседании сената с речью в защиту арестованных катилинариев. Это он спас жизнь Ц., на которого при выходе из сената напали молодчики из гражданской гвардии Цицерона. Я тогда поразился такой его приверженности к Ц., пока неделю спустя не узнал, что у Курия имеются доказательства связи Ц. с Катилиной и он намерен по всем правилам его шантажировать или же получить за его голову обещанную награду в 200000 сестерциев. Ц. сказал ему за ужином: - Милейший Курий, как претор, я назначил следствие против всех лиц, замешанных в заговоре Катилины. Мне стало известно, что и меня причисляют к таковым. У некоего Веттия будто бы имеется письмо к Катилине за моей подписью. Я завтра же велю это проверить, и горе мое, если я обнаружу, что в чем-либо повинен. Так что, если вы хотите получить награду за мою голову, вам, как видите, следует поторопиться. Курий рассмеялся, но я знаю, что он в тот же вечер побежал к Новию Нигеру, заклятому врагу Ц., который ведет следствие. 2.1.  Обещав поддержать народного трибуна Непота, когда тот завтра внесет предложение призвать Помпея и его азиатские легионы против мятежника Катилины, Ц. оказался в довольно щекотливом положении. Ему надо было раз и навсегда положить конец распространившимся по городу слухам о том, что он помогал Катилине, поэтому он не препятствовал судебному следователю Нигеру, своему подчиненному, когда тот решил привлечь к ответственности самого Ц. Но если по отношению к нему следствие, разумеется, должно было доказать полную непричастность, то заговор в целом следовало даже раздуть, представив как крайне опасный, иначе зачем же призывать на помощь Помпея? Ц. играючи справился с этим затруднением. Утром он поручил Новию Нигеру, угрюмому молодому человеку, уже заработавшему себе хроническую болезнь печени, одному вести следствие, но лишь в отношении всякой мелкой сошки - гладиаторов, ремесленников, а также полдюжины членов уличных клубов, чтобы не могло быть речи о пристрастии. Сам же отправился в сенат и предложил Курию прямо выложить все, что тому известно. Курий все и выложил: он сказал, будто слышал от Катилины, что тот поддерживал с Ц. постоянную связь. Ц. этого не стал отрицать, но попросил Цицерона предъявить письмо, которое он, Ц., послал ему за день до ареста катилинариев с разоблачениями и предостережениями. Цицерон с кислой миной коротко подтвердил получение письма, а сенат, и без того не желавший обострять положение, наотрез отказался выдать Курию награду за донос на заговорщика. Оттуда Ц. отправился на Форум, где шло заседание под председательством Нигера. Он занял свое место в кресле из слоновой кости и резким тоном сказал молодому человеку, что слышал, будто следственные органы и на него, претора, собрали материал. Он не знает за собой никакой вины, но тут же, прямо со своего курульного кресла, отправится в тюрьму, если ему будут предъявлены улики. Однако если таковых не окажется, он велит отправить его, Новия Нигера, в тюрьму, ибо тот без всякого основания бросил тень на своего начальника. Нигер стал еще желтее обычного и послал нескольких служителей за Веттием - человеком, который на предварительном следствии утверждал, что у него имеется письмо Ц. к Катилине. Он тогда отказался выдать документ властям до судебного разбирательства. Все молча ждали. Ц. грел свои тонкие сильные руки над раскаленной жаровней. День выдался холодный. Наконец вернулись ликторы и доложили, что Веттия не застали дома. Выяснилось, что еще накануне вечером ему была вручена повестка с приглашением явиться в суд. Ц., многозначительно взглянув на Нигера, потребовал, чтобы на Веттия за пренебрежение к суду наложили штраф. Нигер, не без известного сановитого достоинства, отдал обычное распоряжение о конфискации имущества. Ликторы вновь удалились (позднее стало известно, что все имущество несчастного тут же за бесценок пошло с молотка), и наконец явился Веттий. Одежда его была изодрана, лицо в крови, он бормотал что-то невразумительное о том, что на него напали по дороге на Форум. Письмо исчезло. Ц. так стремительно вскочил, что даже опрокинул кресло. Он приказал бросить Веттия в тюрьму и тут же удалился. А вечером, как обещал, приказал бросить в тюрьму и Новия Нигера. Таким образом человеку с улицы будет ясно, что вынесенные Нигером решения против членов уличных клубов порицаются Ц., и в то же время Ц. достиг, чего хотел, - доказал наличие широко разветвленного и опасного антигосударственного заговора! Поистине гениально! Когда Главк вечером принес отнятое у Веттия письмо, Ц. сухо сказал: - Если господа не хотят, чтобы на них нападали среди бела дня, а желают установления спокойствия и порядка, придется им вызвать сюда Помпея. Вечером он долго совещался с Непотом. 3.1.  Ледяной январский ветер срывал черепицу с ветхих домов Красса, когда мы шли к Форуму. У ликторов зуб на зуб не попадал, Ц. закутался до подбородка в большой галльский суконный плащ. Форум был наводнен гладиаторами из Кампании, которых Непот распорядился привезти ночью на повозках. Они продрогли и глядели угрюмо. Я заметил среди них и калек, ветеранов Помпея. Меняльные лавки заблаговременно закрылись. Ждали беспорядков. Непот уже сидел перед храмом Кастора, и, когда Ц. занял место рядом с ним, я ждал, что Непот (кстати, Фульвия была права - у него удивительно узкие бедра) сразу же огласит свое предложение вызвать Помпея из Азии. Но он, казалось, и не думал начинать. За скамьей поставили от сильного ветра брезентовую ширму. Вихрь дважды ее опрокидывал, и полковник оба раза вставал проследить за тем, чтобы ширму хорошо укрепили. Ц. сидел, запахнув плащ, и ждал, как огромный нахохлившийся коршун. Затем сквозь толпу гладиаторов протиснулся Катон и, поднявшись на ступеньки храма, сел между Ц. и Непотом, на что имел право как трибун. Он казался удивлен, что никто не преградил ему дорогу. Но вооруженные люди были вызваны сюда не для того, чтобы на него напасть, а для того, чтобы защитить Ц. и Непота. Оба прекрасно понимали, что их предложение не пройдет, как не прошло первое, внесенное Непотом 10 декабря. Задача заключалась в том, чтобы спровоцировать нарушение закона и тем самым дать Помпею повод выступить, ссылаясь на насилие, учиненное над его трибуном. Это была сущая комедия. Непот встал и принялся читать свою речь. Катон то и дело прерывал его и даже зажал ему рот рукой. (Тем самым подтвердились худшие опасения Непота, мрачно сказавшего накануне вечером: "Катон никогда не моет рук".) В конце концов полковник обозлился и подал знак стоявшим поблизости гладиаторам. Катон с багрово-сизым лицом (он опять нализался с утра) вырвал у него из рук свиток. Но тут гладиаторы схватили его под руки и оттащили. Какой-то инвалид войны наподдал ему здоровой ногой в зад. Снизу бросали заготовленные для этого случая камни. Катон вырвался и побежал, вскоре маленькая смешная фигурка скрылась в дверях храма. Ц. со скучающим видом наблюдал за всей этой сценой. Теперь можно было предложить трибуну Непоту продолжать чтение. Тот заявил, что не в состоянии этого сделать, так как у него отняли рукопись. И так долго распространялся об этом неслыханном акте насилия, пока не вернулся Катон, на сей раз уже во главе отряда вооруженных приспешников. Эти ребята дрались уже на совесть. У них были здоровенные дубинки, и они метили в голову. Ц. не спеша поднялся и будто потому, что все это ему надоело, направился в храм. Однако уйти оказалось не так-то просто. Ему пришлось скинуть не только плащ, но и тунику претора и переодеться в одежду гладиатора, прежде чем он отважился улизнуть через черный ход. Дома он сразу же принял горячую ванну. Мы узнали, что сенат постановил отрешить его и Непота от должности. Ничего, образуется! Непот уже спешит на корабль. Помпей будет в восторге от такого нарушения законности. Лишить народного трибуна слова - значит попрать священные права народа! 23.1.  На третий день пути в фургоне по военной дороге к Аррецию я услышал от возвращавшихся из Флоренции купцов, что сражение между войсками Антония и Катилины в самом разгаре. Они назвали место битвы - Пистория. Поскольку туда не меньше двух дней пути, исход сражения, вероятно, уже решен. Купцы очень спешили - дела требовали их присутствия в Риме еще до того, как там станет известно, кто победил. Да и ледяной ветер, рвавший парусину с деревянных ребер фургона, мешал все расслышать. Страх опоздать не покидал меня ни на мгновение весь день и всю следующую ночь. Я. вез Цебиону составленные по всей форме документы. Если даже он попал в плен, с ними я смогу по крайней мере увезти его в Рим. В Арреций мы прибыли после полудня, здесь еще никто не знал, чем закончилось сражение. Через город все последние недели проходили исчисляющиеся сотнями толпы дезертиров из армии Катилины, что говорило о ее деморализации. Но нам уже никто не попадался. В предрассветные сумерки мы проехали Флоренцию, которая казалась вымершей. Хотя, может быть, это объяснялось ранним часом. Сразу же по выезде из города нам стали встречаться крестьяне из мест, где шли бои, люди, которые сами не сражались, но видели сражение; их сосредоточенные, бледные лица нагоняли страх. Они сообщили, что сражение все еще идет. Но у Катилины нет никаких надежд, потому что у него в тылу, на северных склонах гор, стоит свежая армия Квинта Метелла, готовая его встретить, если ему все же удастся вырваться из окружения. И ему и всем, кто с ним, остается одно - умереть. Мне стало дурно, и меня вырвало. Во Флоренции крестьянин попросил нас подвезти его. Он тоже кое-что рассказал. У катилинариев вышло продовольствие, это помешало им двинуться через горные перевалы в Галлию и вынудило принять бой. Итак, последнее сражение было дано под тем же знаменем, под которым проходило и все восстание, - знаменем голода. Возчик, сердобольный римский юноша, по имени Пист, заставил крестьянина замолчать, и тот с любопытством уставился на меня. Измученный, я погрузился в тревожный сон. Проснувшись, я увидел, что наш фургон стоит в длинном ряду других застрявших повозок. Нас задержала двигавшаяся нам навстречу бесконечная колонна раненых. Сопровождающие солдаты громко ругались, силясь навести порядок; кое-как перевязанные раненые безучастно лежали под открытым небом, почти все повозки были без верха. То и дело у нас проверяли документы; у меня было впечатление, что я очутился во вражеском стане. Катилина побежден и пал в бою, убиты и все, кто был с ним, - так говорили. С этого мгновения я начал на что-то надеяться. Странно, но я говорил себе: хорошо, что я все же не опоздал. Мы ехали мимо шагающих навстречу воинских частей, то и дело на обочинах попадались бивачные костры. Солдаты шли угрюмо, без песен, и никак не походили на победителей. И нигде я не видел пленных, ни одного, но боялся признаться себе, что это означает. На перекрестке нам повстречалась рота, несшая в Фезулы отбитое у врага знамя с орлом Мария, под которым сражались катилинарии. Когда-то с этим знаменем римские солдаты защищали страну от кимвров. Спускались сумерки, когда мы добрались наконец до самого поля битвы, неподалеку от Пистории. Сперва мне показалось, что тут не много увидишь. Место было холмистое, и обозреть его разом не представлялось возможным. Группы солдат при свете факелов копали мерзлую, твердую как камень землю. Другие рылись в смутно различимых грудах убитых, как в грязном тряпье на свалке. Дня за два выпал снег, и он все еще белел в заросших кустарником лощинах. Ноги у меня ослабели, я еле сполз с фургона и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, побрел по дороге. Справа и слева темнели все те же груды тряпья и двигались факелы. Ветер спал, во всяком случае, я уже не чувствовал холода. Возчик шел рядом и время от времени искоса на меня поглядывал. От патруля, который опять проверил наши документы, я кое-что узнал о ходе сражения. Но теперь я уже ничего не помню. Лишь одна подробность врезалась мне в память, о ней упомянул офицер: Катилина потому предпочел вступить в бой с войском Антония, что оно было рекрутировано из безработных столицы. Армия же Метелла состояла из недавно набранных в Пиценуме здоровенных крестьянских парней. Но хотя неимущие сражались против неимущих, побоище не могло быть более ожесточенным. Мой возчик (Пист) все допытывался, как тут можно опознать кого-нибудь. Легионер, пожав плечами, сказал: "Где там, их тут по меньшей мере семь тысяч полегло". Мы двинулись дальше, уже полем. Раз я остановился и из некоторого отдаления наблюдал, как рота солдат сваливала убитых в неглубокие ямы. Солдат было много, и ямы были большие. Вокруг них были натянуты канаты. Это напомнило мне Марсово поле в дни выборов. Пройдя еще немного, мы очутились на открытом месте. И здесь темные груды попадались на каждом шагу, но погребальных команд не было видно. Я ни разу не нагнулся, чтобы заглянуть в лицо убитому. И все же у меня было чувство, будто я ищу. Чтобы не потерять надежду, думал я. Здесь друга от врага не отличишь, ведь все они римляне и на всех римская форма. И все они одного сословия. В бой друг против друга их послали одни и те же слова команды. Армия Катилины, в сущности, объединяла в своих рядах людей со столь же различными интересами, как и армия Антония. Плечом к плечу в ней дрались бывшие военные колонисты Суллы и крестьяне Этрурии, у которых отобрали землю, чтобы отдать ее сулланским ветеранам. Но и у тех крупные помещики снова ее отобрали. Не в силах противостоять надежде на более сносную жизнь, которую нарисовал им Катилина, они отчаянно дрались против навербованных Цицероном ветеранов, что бежали со своих обремененных долгами участков в Рим и вместе с задолжавшими крестьянами Кампании польстились на пятьдесят сестерциев солдатского жалованья в сутки. Ни победители, ни побежденные так и не увидели богатств обеих Азии, из-за которых шла борьба. Солдаты азиатских монархов не смогли эти сокровища отстоять, солдаты римских полководцев - овладеть ими. Среди павших катилинариев не оказалось ни одного раба. После событий третьего декабря Катилине пришлось убрать всех рабов из своих отрядов. Так что против римлян бились одни только римляне. Лишь много часов спустя возчик отвел меня назад к нашей фуре. На обратном пути я слышал, как какой-то солдат, неопределенно махнув рукой в сторону темного заснеженного поля, сказал офицеру: "Вон там он лежит, в груде наших". Должно быть, он говорил о Катилине. 7.4.  Переехали в резиденцию верховного жреца. Лишь только мы покинули наш старый дом на Субуре, его буквально наводнили кредиторы. Мне кажется, они готовы были горло друг другу перегрызть за каждую колонну в атриуме. Здесь, на Священной улице, дом, разумеется, еще не совсем отделан: нет денег. Помпея спит в одной из зал. Последняя надежда Ц. (и его кредиторов) - на возвращение Помпея. Но он должен вернуться со своими легионами, что не так-то просто, с тех пор как взял верх сенат. Если бы не напомаженный красавчик, право, даже не знаю, на что бы мы обедали. Он то и дело выручает нас по мелочам. Я лично стараюсь забыться, как только могу. Почти каждый вечер провожу на собачьих бегах. 19.6.  В будущем году получаем наместничество в Испании.